ВЕНЮКОВ М. И.

ОЧЕРКИ КРАЙНЕГО ВОСТОКА

I.

Китайская эмиграция.

Знакомство с Востоком приобретает для нас с каждым годом новый, не только научный, но и практический интерес. Торговые виды России на Востоке могут осуществиться только при содействии наших общественных сил, а эти силы должны быть направлены предварительным изучением тех далеких стран, которые так долго и напрасно были нашими соседями, как наприм. Китай. Между тем, китайцы, окруженные, но известному выражению, "китайскою стеною", начали сами выходить за заповедную черту, и с каждым годом все более и более обращают на себя внимание широкою эмиграцией. Точная цифра населения Китая остается попрежнему решительно неизвестною, и различные писатели принимают разные итоги, между 362 и 516-ю миллионами; верно одно, что это население очень велико и, несмотря на обширность страны, весьма густо. Вот почему, при вопросе о причинах колонизации китайцев, которые столь горды своею национальностью, возникает обыкновенно ответ, что главным и даже единственным поводом к эмиграции служит непропорциональность итога населения с средствами содержания, с производительностью страны. Пребывание в больших торговых городах и их окрестностях, где действительно люди живут очень тесно и где голодный пролетариат очень многочислен, укрепляет этот взгляд и делает его как бы аксиомой. [157]

Однако же, при несколько внимательном знакомстве с Небесной Империей, возникает сомнение, действительно ли одна излишняя людность страны заставляет китайцев оставлять ее. Четырехсот-миллионное население занимает ведь территорию в 95,000 кв. м., и следовательно средняя густота населения не превышает средней населенности большей части Франции, откуда вовсе нет эмиграции, и уступает людности Бельгии, Прирейнских земель и даже некоторых уездов Польши. Затем самое поверхностное знакомство с внутренностью Китая удостоверяет, что еще обширные пространства в Срединном царстве остаются необработанными, и не только по горам, но и в равнинах, даже около Пекина. Старые рассказы Риччи и других иезуитов оказываются поэтому неточными, и никто, бывавший в Китае, не решится сравнить эту страну напр. с Ломбардией или Бельгией, разве будут взяты для сравнения долина Ян-цзе-Кьяна или окрестности Кантона, Нингпо и т. п. А как китайская почва очень производительна и климат страны напоминает климаты земель соседних Черному и Средиземному морям и даже тропических, то нет, кажется, возможности сомневаться, что 95,000 кв. м. могут прокормить не только 400, но даже 500 и более миллионов. И действительно, дешевизна многих продуктов земледелия доказывает, что общий недостаток первой потребности, хлеба, есть причина эмиграции, а бедность низших классов — результат дурного управления страною, и небезопасность, опять-таки от чиновничьего произвола, собственности и личности людей с состоянием.

Сингапур, Гон-Конг, Сайгон и другие города Востока содержат много китайских богачей, которые, оставляя свою страну почти без куска хлеба, жили мечтами вернуться в нее, чтобы среди родных и знакомых насладиться нажитым состоянием; но едва они привыкали к европейским порядкам, как мысль о возвращении на родину оставляла их навсегда. Патриотизм стал ограничиваться лишь тем, что умирающий приказывает прах свой отвести в Срединное царство и там похоронить на семейном кладбище; живые же люди почти невозвращаются в Китай. И в самом деле, как ни бесцеремонны французские чиновники и офицеры в обращении с китайцами, как ни грубо-пристрастны к ним англичане и американцы, которые все, от посланников и губернаторов до лавочников и фермеров, видят в сынах Небесной Империи опасных промышленных соперников и след. жесточайших врагов; но все-таки китайцу лучше живется в Сайгоне, [158] Гон-Конге и C.-Франциско, чем где-либо в Чэн-ду-фу или в Нанкине.

Поэтому на эмиграцию китайцев нужно смотреть, как на явление не только экономическое, но и социально-политическое, и даже видеть в ней преимущественно последнее. Конечно, голод имеет большую долю участия в лишении родины многих сынов Небесной Империи; но в настоящее время главная: причина выселения их состоит в желании лучше обезопасить свою личность и собственность на чужбине, чем дома. В доказательство этого стоит только привести, что китайцы теперь выселяются исключительно туда, где есть европейски-устроенные правительства, хотя в других странах они могли бы найти для себя более материальных выгод и даже стать поземельными собственниками. Они не заселяют пустынных, но роскошных стран Новой Гвинеи или Новой Голландии, не переезжают в Африку, в Персию, даже в близкий Аннам, куда бегут только преступники, а идут в Новый Южный Валлис, на Яву, в Калифорнию, даже в при-атлантические штаты Северной Америки, хотя это и значительно дальше. Можно с уверенностью сказать, что не будь постановлено нескольких стеснительных правил против наплыва китайцев в Австралию и Калифорнию, они в несколько лет сделались бы господствующим населением в этих странах, с совершенным почти исключением европейского элемента, столь еще слабого по числу. Умеренность их нужд, смышленность и трудолюбие — в том ручательство.,

Нет никакой возможности установить сколько-нибудь точную статистику китайской эмиграции в общем ее объеме; не для некоторых стран, колонизируемых сынами Небесной Империи, это возможно. Начнем с ближайших к Китаю.

Английская колония Гон-Конг содержит, при 2,600 человек европейского населения, 117,000 китайцев, почти исключительно из южных провинций. Между ними есть богатые купцы, ремесленники и масса рабочих. Великолепные здания Гон-Конга, доки Абердина, магазины в гонконгском порте все это сооружено китайскими руками. Гонконгские китайцы-капиталисты участвуют во многих европейских предприятиях своими капиталами, а еще более служат поверенными по прибыльной торговле опиумом. Ибо после договоров 1858-60-х годов разные почтенные (honorables) Джардини, Гиббы и др. не занимаются сами ни контрабандною, ни даже "законной" торговлею ядом ("предметом роскоши", по словам известного Боуринга); они передают, полученный оптом из Индии, [159] товар своим агентам из китайцев, которые и действуют столь успешно, что ежегодно более чем на 17.000,000 рублей опиума ввозится в Китай беспошлинно, о чем благородные цивилизаторы и не стыдятся публиковать в газетах, на смех дружественному китайскому правительству (Что купцы, без сомнения, люди с узким кругозором и испорченные нравственно алчностью к прибыткам, заботятся о расширения гнусной торговли, это еще не удивительно; но любопытно, что в кичащейся успехами "гуманизма" Англии самые законодатели страны — люди "отборные", горячо стоят за эту торговлю. См. напр. отчет о заседании англ. парл. 10-го мая 1870 г., где на предложение г., Лаусона выразить неодобрение палаты Ост-Индскому правительству в том, что оно все свои финансовые планы основывает главнейше на пошлинах с опиума (7 м. фунт. ст.), палата отвечала отказом 150 голосов против 46; см. также письмо Боуринга, того самого, во время губернаторства которого в Гон-Конге продавалось по 4000 пушек в год пиратам, и который в 1870 г. уверяет, что "опиум есть предмет роскоши у чужеземной нации: почему же нам и не извлекать из него выгоды?"). Евреи и парсы, как Сасун, Ландштейн, Фрамжии, Рустемжии и др. помогают им. Масса китайского населения Гон-Конга составлена из отъявленных негодяев, и хваленое английское правосудие терпеливо сносит их, ибо, по справедливому замечанию многих наблюдателей, без негодяев нельзя было бы успешно набивать английские карманы (Этот упрек английской юстиции делается не с ветра: она совсем не та в колониях, что в самой Англии. Из бесчисленного множества примеров, приведу один, бывший на моих глазах в Иокогаме. Японский купец сторговал в Апреле 1870 г. у английского, г. Книксона, груз рису по 2 д. 20 ц. за пикуль, на 20-е мая, причем дал задатку 2000 долларов. 20-е мая пришло, груз еще не прибыл, а цены между тем возвысились до 3 д. 25 ц. Тогда английский купец уведомил японского, что контракт их разрывается, "как неисполненный буквально"; груз же и задаток остаются собственностью его, англичанина. На жалобу японца английский консульский суд отвечал приговором его к издержкам и оправданием Англичанина. Все буйства матросов и солдат английского гарнизона в Иокогаме, беспрестанное битье японцев и истребление их имущества постоянно наказываются лишь приговорами на работу английской казны: обиженные не получают никогда ни копейки). Но иногда китайцы выводят из терпения англичан, особенно когда начнут резать и грабить их по закоулкам и на дачах, что вовсе не редкость в благоцветущей колонии. Иностранец есть положительная жертва китайских robbers в Гон-Конге: его встречают на улице, среди белого дня; бросают ему горсть табаку в глаза, обирают и уходят безнаказанно: никто из видевших грабеж китайцев не пойдет в свидетели, а тем более не явится на помощь. Иностранцу поэтому весьма благоразумно одному не показываться в китайский квартал. Рассказы о подземных ходах, проведенных издали, чтобы ограбить кладовую банка (факт), [160] о таком исчезании людей, что и следа их не могли найти (много случаев); о грабителях, которые, обчистив прохожего, сами кричат: "караул!" и находят свидетелей, — эти рассказы сообщаются в Гон-Конге с улыбкой, как вещь совершенно обыкновенная и даже в некотором смысле заслуживающая хвалы. Ночью Гон-Конг был бы положительно непроходим, если бы англичане не знали, с кем имеют дело. После 9-ти часов вечера китайцам запрещено выходить из дому под опасением немедленного заключения в тюрьму, и даже слуги европейских домов могут появляться на улицах, только с особыми билетами от полиции, под ответственностью господ. Китайские лодочники в порте должны, тотчас по захождении солнца, отчаливать от берега на ружейный выстрел и смеют приближаться к пристаням только по зову полицейских солдат, которые охраняют набережную и к которым нужно обращаться, если имеешь надобность в лодке, чтобы ночью поехать на рейд.

Сингапур — старший брат Гон-Конга, хотя уступивший ему пальму первенства в деле того, что англичанами называется: на Востоке Christian civilisation, и что на самом деле есть самая вопиющая, нахальная эксплуатация, можно сказать, организованный коммерческий грабеж и мошенничество. Китайцев здесь более 60,000, и они составляют господствующее население города уже не по одному числу, а по богатству. Европейцы, можно сказать, сохранили за собою в Сингапуре только три промысла: пароходство, продажу пиратам пороха и оружия, и администрацию, все остальное в руках китайцев, между прочим и обширная торговля рисом, колониальными продуктами и европейскими мануфактурными изделиями (последняя, к стороне Нидерландских колоний, большею частию контрабандная).

С Сингапуром и Гон-Конгом ныне связан отчасти похожий на них Сайгон. Здесь, под крылом французского императорского орла, процвели такие китайские Перейры, что некоторые из них одних пошлин с вывозимого опиума уплачивают ежемесячно по полумиллиону франков. В самом Сайгоне нет ни одной лавки, даже с европейскими товарами, которая бы не принадлежала китайцу; исключение составляют несколько кофеен и биллиардных, содержимых французами. Китайский город, однако лежит "за городом", т.-е. в стороне от пустынной и чопорной резиденции французских чиновников, солдат и миссионеров, начинающейся полицейскою [161] префектурою и оканчивающейся в одну сторону монастырем, а в другую жандармской казармой.

Подвигаясь к западу от Малакского пролива, мы находим, снова на английской почве, китайские колонии в Малакке и Пуло-Пенанге, Мольмейне и Рангуне. Два последние города, особенно Мольмейн, мало известны у нас; но это важные порты по торговле тековым деревом, слоновою костью, сахаром, рисом и пр. Китайцы во всех четырех местностях суть главные торговцы, жестоко эксплуатирующие бедных, невежественных туземцев.

В голландских колониях, особенно на Яве, китайцев довольно много, именно до 242,000. Но это более потомки прежних колонистов, чем новые эмигранты. С тех пор, как Нидерландское торговое общество, — которого сам король есть главный акционер и председатель, а генерал-губернатор в Батавии как бы управляющий, — развило свою деятельность, с тех пор китайцы, подавляемые слишком могущественною конкурренциею, так сказать, утратили почву на Яве, хотя продолжают там оставаться и имеют среди себя много богатых людей. Эмиграция нового времени, даже простых рабочих, весьма незначительна, ибо Ява имеет довольно туземных рук; прежние же переселенцы, переженившись на малайках, образовали расу, которая хотя и хранит наружность и обычаи китайцев, но уже не тяготеет много к Небесной Империи. Впрочем, и здесь, как везде на юго-востоке Азии, китайцы крепко держатся друг за друга и даже составляют особые тайные общества, которых члены обязаны помогать один другому во всех случаях жизни. Было время, что они угрожали самому существованию голландских поселений и вместе с туземцами осаждали Батавию, Самаранг и пр., но теперь образ жизни их мирный, и наиболее развитые из них усвоили некоторые европейские обычаи, будучи притом лучше поставлены в европейском обществе, чем в какой-либо другой европейской колонии.

На принадлежащих Испании Филиппинских островах издавна водворилось много китайцев; но здесь они подвергнуты множеству стеснений: во 1-х, всякий новый переселенец должен внести значительную сумму денег при своей высадке на берег; во 2-х, все китайцы обложены подушною податью вчетверо большею, чем туземцы; в 3-х, они не могут жениться на туземках без принятия католичества. Притеснения ведутся исстари и возбуждали даже вооруженные восстания китайцев. Общественное положение их здесь очень плохо, и, хотя они [162] успевают обходить закон, по которому им дозволено жить за Люсоне только для возделывания почвы, но больших торговых домов здесь мало, и китайцы, несколько поправившиеся с делами, предпочитают даже переселяться обратно в Срединное царство, именно в родные области Фу-цзянь и Чжецзянь.

Что до торговых колоний на Японской почве, то здесь китайцев есть до 4,000, и они представляют нам довольно любопытный пример почти республиканского самоуправления. В самом деле, в открытых портах нет других правительственных лиц, кроме консулов: китайское же правительство таковых от себя не держит. Подданные пекинского сына неба остаются без покровительства на японской почве, и если бы по временам (как напр. было, когда они начали заниматься фабрикацией фальшивых ассигнаций) за них не вступалось английское посольство, под предлогом, что они гонконгские или сингапурские подданные ее британского величества, то им было бы несовсем хорошо в Японии, потому что японский народ их презирает. Однако они устроились очень недурно. Торговля их обширна и оттесняет даже понемногу европейскую: в Нангасаки они имеют свой банк. Для взаимных разбирательств, они имеют выборных старшин, во многом подобных по власти еврейским раввинам у нас, и за проступки и даже большие преступления, если только не пойманы японской полицией, отделываются денежными штрафами в пользу общины и обиженного.

В Австралию за последние 20-25 лет переселилось очень немало китайцев; но эмиграции этой положен известный предел предусмотрительным эгоизмом англичан, которые боятся, чтобы океанический мир не перешел из их рук в китайские. Однако в разных частях Новой Голландии есть довольно китайцев, преимущественно работников ремесленников и поденщиков. Политических прав они здесь не имеют и влиятельных колоний общин не составляют, а рассеяны по стране на тех же основаниях, как негры в Соединенных Штатах после войны. В Новой Зеландии англо саксонский эгоизм сказался со всею силою: там конституция страны объявляет врагом отечества всякого, кто привезет китайского кули и таким образом, охотясь за туземцами с ружьем и собакой с одной стороны, и недопуская чужеземцев на новозеландскую почву с другой, соотечественники Клейва и Гастингса быстро приобретают эту почву для своей Christian civilisation, т.-е. для безраздельной эксплуатации. [163]

Многие острова Индейского и Тихого океанов, независимые от европейцев, имеют китайских поселенцев; но участь их здесь, напр. во владениях борнеоского султана, еще хуже, чем на Филиппинских островах и в Австралии.

Наконец, самою важною эмиграциею китайцев за последнее время нужно назвать выселение их в Соединенные Штаты и вообще в Америку. Республиканская свобода оказывается столь же привлекательною для терпеливых учеников Конфуция, стоически приучивших себя к произволу чиновников, к бамбукам и резанью в куски, как и для "либерально" эксплуатируемых, "беспокойных" ирландцев. Поэтому ежегодно прибывает в Сан-Франциско от 12 до 16,000 китайцев, которые и поселяются в Калифорнии и соседних ей штатах. Здесь они частью занимаются торговлею, частью ремеслами и земледелием. Многие вновь прибывшие служат поденщиками и нередко заработывают доллара по полтора в день (2 р. с.), что для вскормленного на чохах китайца составляет капитал. В С. Франциско китайцы имеют свой квартал, свои лавки, театр, кумирни и пр. Вообще в Калифорнии они составляют почти третью часть населения (около 100,000). непризнаваемого, однако за граждан под тем остроумным предлогом, который мог быть выдумал только англо-саксонским эгоизмом и лицемерием, что "они не христиане, не могут приносить присяги", хотя с ними ведутся большие дела, требующие честности и основанная на доверии. В южных приатлантических штатах также встречается теперь немало китайцев (Всего их в Союзе есть около 300,000 душ.), которые заменяют тут негров на плантациях и оказываются, как работники, лучше их. Американцы, впрочем, принимают меры против них по тому же побуждению, как англичане в Австралии, и переселение их ныне подчинено известной регламентации. Особенно стараются не допускать женщин, чтобы китайцы, которые не могут жениться на европейках, не размножились. В этом отношении любопытно ходатайство калифорнских сената и законодательного собрания пред конгрессом в феврале 1870-го года, которое просит центральную власть Союза принять меры против переселения китайских женщин, которые тысячами приезжают в С. Франциско для занятия, будто бы, проституциею!...

Следующая заметка об эмиграции китайцев из Гон-Конга в Америку извлечена из "Правительственной Гон-Конгской Газеты": [164]

"В 1869-м году число взрослых китайцев-эмигрантов из Гон-Конга увеличилось, на 47,4 проц, против 1868 г., именно на 2,408 душ.

"Возрастание эмиграции направлено, главным образом, в Сан-Франциско, и это поддерживается постоянно со времени последней американской войны.

"Быстрота хода и большой комфорт, который представляют пароходы Pacific Mail Steam Ship Company (Пароходы Р. М S. 8. С° находятся в пути от Гон-Конга до с. Франциско 82 дня, парусные суда — от 70 до 90 дней), доставляют им огромный успех между эмигрантами, и 69% всех выселившихся в Америку китайцев уехали с этими пароходами".

В Гон-Конге, как в местности, где, за немногими исключениями, сосредоточиваются все эмигранты из Китая пред отправлением своим в другие страны, была установлена особая система регистрации их, сопровождаемая медицинским осмотром. Но в последнее время эта система, благодаря многочисленности эмигрантов, оставлена, как обременительная для администрации, и только китайцы, едущие в английские колонии и на английских кораблях, подвергаются ей.

Из Макао также совершается выселение, преимущественно в бывшую испанскую или точнее католическую Америку. Вот как говорит об одном из случаев этой эмиграции, бывшем в 1869-м году, таже английская газета:

"Эмиграция из Макао в Перу сделалась очень популярною. Один бельгийский капитан-собственник корабля, прослышав о живой потребности в рабочих руках, ощущаемой в южной Америке, вздумал даже набирать к себе на корабль эмигрантов на свой риск и притом в Гон-Конге. Как здесь для дозволения судну принимать на борт эмигрантов требуется контракт с ними, то капитан-бельгиец представил таковой. И хотя было ясно, что китайцы везутся как товар, на который вовсе не было спроса, а который капитан думал только предложит покупателям, как рабочий скот; но поелику все формальности были соблюдены, и гонконгская администрация не имеет полномочие стеснять этого рода торговлю людьми, то капитан и отплыл, хотя не с полным грузом, ибо часть законтрактованных китайцев не явилась ко дню отъезда".

Американские агенты, стесняемые английскими властями в Гон-Конге и еще более калифорнскими в С. Франциско, в последнее время стали договаривать китайцев переселяться [165] прямо в Новый Орлеан, обещая им, что там всегда найдется работа (что и справедливо). Размеры, которых эта эмиграция должна достигнуть, по предположениям спекулянтов, таковы, что они не рассчитывают уже на один гонконгский рынок, а решились испытать и шанхайский, куда в 1870 г. отправили три корабля. И вероятно надежды велики и основательны, ибо даже в Англии, у старинных негроторговцев, ливерпульских купцов, проснулась зависть к барышу от живого товара (Выражение это не метафора: в Новом Орлеане кули т.-е. рабочие продаются на вес, при чем в соображение берутся еще лета и некоторые другие физические особенности) и основалась компания для перевозки китайцев в другие части света. Только китайским кули от того едва ли будет лучше. Напротив, по прибытии на новоорлеанский рынок, подавляемые конкурренциею, они по необходимости станут продавать себя на весьма тягостных условиях, так сказать, поступать за 250-300 долларов (из которых еще большую часть придется уплатить "агентству") в кабалу, похожую на прежнее рабство негров. И северо-американскому центральному правительству, казалось бы, следовало скорее озаботиться положением предела этой бессовестной спекуляции своих сограждан, чем удовлетворением ходатайства калифорнских властей. Но на деле мы видим противное, и июльский (1870) акт конгресса о натурализации иностранцев снова приравнивает китайцев к туземных дикарям-индейцам, которые, как известно, не могут быть гражданами республики, отнявшей у них земли, и которые обречены погибели от водки, продаваемой им цивилизаторами и от охоты за ними с ружьем этих самых цивилизаторов.

Китайцы нанимаются также в Гвиану, в Чили и на Антильские острова. На острове Кубе их есть до 100,000. Те из них, которые успевают сбить капитал, не остаются однако же в испанской Америке, а спешат возвращаться домой или поселяться в "международных" портах, в роде Гон-Конга и Сан-Франциско, чтобы вести здесь торговлю. Отправляясь в Перу, они отказываются также заниматься добычей гуано.

В 1869-м году разнесся в Гон-Конге слух, что вследствие запрещения со стороны китайского правительства выселяться китайским женщинам, некоторые антрепренёры занимаются похищением таковых в Аннаме, с целью везти в С. Франциско, на продажу китайцам. Поэтому губернатор колонии, генеральный атторней, генеральный регистратор, [166] полиция и несколько аннамитов делали поверку на одном заподозренном судне, но ничего не нашли. Доносчики аннамиты, тогда сознались, что они доносили со слов макаоских иезуитов, а эти последние, быв оффициально спрошены, конечно, отозвались, что "они ничего не знают; слышали что-то подобное, но вовсе не утверждают за верное" .... Любопытная черта "цивилизованных" нравов на Востоке, засвидетельствованная оффициально.... Говорят, что иезуиты хотели этою клеветою, нанести удар американцам, чтобы на их счет поднять дела, католических антрепренёров из Макао и из Южной Америки, быть может даже агентов своего ордена. Впрочем, англо-американцы сами еще бессовестнее владеют тем же оружием, т.-е. не стесняются ни торговлей людьми, ни тем более клеветою.

Если мы, оставив выселение китайцев морем, обратимся к сухопутным дорогам, то увидим, что здесь есть три главные направления для эмиграции. Первое и важнейшее есть на северовосток от Пекина, в Маньчжурию и в ту часть Монголии, которая лежит восточнее Большого Хингана. Здесь до двух третей населения (не считая чисто-китайской провинции, Ляодуна) состоит из китайцев, и самые туземцы, особливо маньчжуры, мало-по-малу окитаиваются. Американский миссионер Уильямсон и английский консул Медоус, подтверждая свидетельство еще Хюка, говорят, что в монгольских аймаках между Сунгари и Хинганом господствующим населением ныне стали китайцы, и монголам остаются лишь те земли, которые мало удобны для земледелия. Китайцы здесь торгаши, горнорабочие, но всего более хлебопашцы. Конечно, они здесь находятся под опекою чисто азиатской администрации, и, следовательно, быстрому процветанию колоний положен предел; но климат и соседство номадов их не стесняют. Лица, знакомые с современным состоянием Амурского края, свидетельствуют, что китайские эмигранты охотно пошли бы и туда, если бы было дозволено (Позволительно не желать такого разрешения, ибо здесь в соседстве с Маньжуриею, русские китайцы всегда будут тянуть на сторону своего бывшего отечества. На против, в Туркестанском крае, особенно в Сыр-Дарьинской области, желательно видеть китайские колонии, чтобы ослабить исключительное влияние мусульман. Также и на Сахалине китайцы были бы не лишними людьми), и притом на условии селиться вне казачьей линии и быть обложенными податьми. Это последнее условие, как ни странным кажется с первого взгляда, имеет свое основание. Китайцы понимают, что русское правительство [167] только тогда станет считать их предметом своих забот и владельцами данных в пользование земель, когда они сделаются его подданными вполне. Это желание постоянно высказывают и живущие уже в русских пределах китайцы, именно манзы Уссурийского края.

Второй район для эмиграции китайцев внутрь азиатского материка составляет южная Монгалия, соседняя Великой стене. Сюда выселяются, впрочем, немногие, частию земледельцы, частию торгаши. Центрами колонизации служат Долон-Пор и Хухухотонь. Выходцы суть почти исключительно саньсийцы, шеньсийцы и чечжилийцы, т.-е. уроженцы соседних провинций Китая, подобно тому, как значительная часть переселенцев в Маньчжурию суть уроженцы близкого к ней Шань-дуня.

Третий район для расселения китайцев по Азии составляют предгорья Тяньшаня и Алтая (в обширном смысле систем). Здесь китайцы завладели-было всеми сколько-нибудь удобными для оседлой жизни местностями; но ныне, как известно, должны были уступить значительную их часть мусульманским туземцам или другим выходцам, единоверным с последними. Эмиграция в этом направлении, и всегда бывшая преимущественно невольною, ныне совсем прекратилась, а часть бывших колонистов ушла к нам в Заилийский край.

К стороне Тибета нет эмиграционного движения китайцев, а к стороне Индо-Китая оно ныне совершается морем, на джонках и европейских судах, и отчасти лишь сухопутно, одиночными людьми, большею частию преступниками. Многие города Сиама и Аннама содержат многолюдные колонии китайцев, торговцев и ремесленников.

_______________________________

Из этого краткого очерка китайской эмиграции можно вынести следующие заключения:

1. Она ныне направлена преимущественно в страны с высшим политическим устройством, обеспечивающим личность и собственность более, чем сама Небесная Империя. Но китайцы на чужбине хранят свой язык, свои верования и обычаи, и крепко держатся друг за друга.

2. Она служит к окитаению тех стран, жители которых менее цивилизованы, чем китайцы.

3. Она возбуждает ревнивые опасения и вызывает крайния притеснения со стороны другой расы, стремящейся к овладению почвой востока, расы англо-саксонской.

В этом последнем выводе заключается главнейший [168] исторический и, можно сказать, драматический интерес китайского эмиграционного движения; и, хотя враги его сильны, искусны в действиях и совершенно беззастенчивы в выборе средств; но как раса китайская живуча, а центр их могущества далек от места борьбы, то вопрос: "по истечении веков кто одолеет?" — остается проблематическим.

Для нас, русских, в этом мировом вопросе, однако, есть свой национальный и большой интерес: оставаться ли нам хладнокровными зрителями разгарающейся борьбы или принять в ней какое-либо участие и стать на которой-нибудь стороне? ... Девятнадцатый век, без сомнения, не кончится, как вопрос этот станет на очередь, можно сказать, облечется в плоть и кровь, в такой же степени, но с большею историческою силою и логическою необходимостью, как и вопрос "восточный", т.-е. турецко-славянско-греческий.

II.

Китайские пираты.

Морской разбой издавна существовал в восточной части Индейского и в западной Тихого океана, и успехи пиратов всегда обеспечивались здесь обилием островов и закрытых бухт между ними, и у берегов твердой земли, где мелкие разбойничьи суда без труда находят пристанище, недоступное для военных и даже для купеческих кораблей. Кроме этого благоприятного условия пираты постоянно имели на своей стороне слабость правительств Китая, государств Индии и мелких владений Зондского архипелага. В новое время к выгодным для разбойников обстоятельствам присоединилось еще одно, о котором будет сказано ниже.

Португальцы в XVI-м столетии едва успели проникнуть в Восточную Индию и в Китай, как уже должны были вести открытую борьбу с пиратами, особенно гнездившимися вокруг Макао на Хайнане и мелких островах против устья Кантонской реки, доныне называемых Ладронскими, т.-е. разбойничьими. В 1517-м году даже военные их суда, в числе восьми, стоявшие в кантонской дельте, подверглись нападению пиратов, вероятно, впрочем, не без тайного желания китайских властей, которые, употребляли все средства удалить иностранцев от берегов Небесной Империи. Во все течение трех столетий, с XVI-го по ХIХ-е, морские разбои не прекращались в [169] Китайском море, так что иногда вызывали против себя обширные мероприятия правительств, как китайского, так и европейских. Китайская каботажная торговля и береговое население особенно много терпели от буйства пиратов, и жители берегов Чже-цзяна, Фу-цзяна и Куан-дуня платили им правильные налоги, чтобы откупаться от полного разорения, мучительной смерти и еще более мучительного плена. Китайское правительство, не имея порядочного флота, по большей части прибегало к иностранцам за помощью против пиратов; но эта помощь, парализируя морской разбой в некоторых местностях, преимущественно около открытых европейцам портов — Нингпо, Амоя, потом одного Кантона, — не могла превратить разбоя во всей его обширности. В XVII-м столетии был особенно знаменит разбойник Куо-шин или Кошинга, который, несмотря на помощь китайцам со стороны голландцев и португальцев, истреблял целые флоты купеческих судов и наконец в 1662-м году взял голландские укрепления на Формозе, овладел всем этим островом и до 1683-го года оставался спокойным его владетелем, после чего подчинился Китаю, признав себя начальником морских сил этого государства — по предложению самого пекинского правительства, которое невидело другого средства прекратить морской разбой. Все XVIII-е столетие наполнено печальными подвигами морских разбойников на китайских водах, несмотря на то. что китайское правительство постоянно нанимало португальские лорчи, т.-е. канонерские лодки, для защиты берегового плавания. Упорное нежелание китайцев следовать примеру европейцев и создать военный флот было главною причиною этих успехов пиратов и конечно разоряло Китай более, чем могло разорить его содержание хорошей военной эскадры.

В начале ХIX-го столетия, именно в 1807-9-м годах, мы видим пекинское правительство в правильной войне с пиратами, которых число возрасло тогда до 70,000, владевших 800-ми джонками, не считая множества мелких судов. Купцы и береговые жители откупались тогда от разбойников складчинами в их пользу, а в северной части моря, за устьем Ян-цзе-Кьяна, купеческие суда искали спасения в плавании целыми флотами, что также весьма стесняло торговлю. Китайское правительство снова прибегло к помощи португальцев, а у берегов Фу-цзяни даже англичан, которых до той поры старалось обходить. Со времени утверждения англичан на о. Гон-Лонге в 1842-м году пиратство уменьшилось-было на китайских водах; но скоро гонконгские начальства объявили, что они [170] "будут преследовать только тех разбойников, которые осмелятся нападать на английские корабли, до китайских же судов им нет никакого дела".... Это затаенное, а для пиратов очень ясное, желание Англии убить китайский коммерческий флот, вновь оживило надежды разбойничьих предводителей. В 1849-м году особенно сделался известным некто Шан-ань-цай, грабивший близ устьев Кантонской реки. Он владел более, чем 100 джонками и не давал покоя даже англичанам, которые сначала высылали против него небольшие военные суда — бриг "Колумбину", пароход "Кантон", по потом должны были отправить фрегат "Fury", а наконец и целую эскадру, к которой присоединилось не мало китайских soi-disant военных джонок с Хай-наня. Разбойничий флот Шан-ань-цая был отыскан в устьях Тонкинской реки и потерпел сильное поражение: 58 джонок были сожжены и потопления и 1500 пиратов преданы смерти. Но Шан-ань-цай ускользнул и даже успел казнить китайского мандарина, высланного к нему кантонским генерал-губернатором для переговоров: не пожелает ли он, подобно Куо-шину, поступить на службу к пекинскому правительству и быть "великим адмиралом" Китая? Успехи пиратов после 1849-го года несколько ослабели, но ремесло их еще не искоренено на китайских водах, и они упорно держатся: на Формозе, на Минданао, на Борнео, у юго-восточных берегов самого Китая и особенно в многочисленных бухтах индо-китайского берега. Не проходит года, чтобы не пропадало в этих местностях нескольких купеческих судов, даже европейских. В 1867-м году было убито несколько европейцев, проникших на восточные берега Формозы. В 1868-м году одно французское судно, на юго-западе от Гоп-Конга было ограблено до-чиста, экипаж умерщвлен поголовно и в бортах сделаны пробоины, чтобы пустить корабль ко-дну. Но как последнего с ним не случилось, то он приведен был англичанами в Гон-Конг совершенно пустой. В 1869-м году были случаи морского разбоя около Нингпо и Гон-Конга; в 1870-м опять около этих городов, при чем нападению подвергались: сначала китайская джонка из Шанхая, везшая до 80,000 пиастров денег и вырученная из плена китайскою канонерскою лодкою, потом немецкое судно "Gazelle", освобожденное северо-германским военным кораблем "Hertha", наконец целая флотилия китайских крейсерских пароходов, которая была атакована 15-ю пиратскими джонками невдалеке от Нингпо и лишилась, в бою одного судна. В Сайгоне французские власти не раз [171] вешали пиратов, но тем не менее море, соседнее Камбодже, еще не свободно от них.

В настоящее время состояние пиратства можно характеризовать следующим образом. Пределами морского разбоя служат: на севере 30-й градус широты, т.-е. параллель Нингпо и Чусана (Изредка морские разбои случаются и у берегов Шань-дуня), на северо-западе берега Китая и Иидо-Китая, на западе Малакский пролив и Суматра, на юго-востоке Борнео, на востоке Филиппинские острова и Формоза. У берегов Японии пиратство не существует как потому, что сами японцы им не занимаются, так и потому, что сюда трудно проникать малайцам, аннамитам и китайцам, которые составляют главную массу морских разбойников. Важнейшими притонами пиратов, как упомянуто выше, служат: независимые части островов Формозы, Минданао и Борнео и восточные берега Лидо-Китая, где, по словам некоторых торговцев, гнездится еще, в общем итоге, до 3,000 пиратских лодок, из которых каждая может поднимать от 10 до 25-ти человек. Истиной мы же центрами морского разбоя, дающими средства к существованию этому гнусному промыслу, служат Сингапур и Гон-Конг. Здесь, в этих "свободных" портах, открыто продаются пиратам порох, ружья и даже нарезные орудия, и англичане в Сингапур с цинизмом показывают пороховой магазин-корабль, который стоит у города на мертвом якоре и даже отмечен на морских картах, как пункт постоянный и годный для ориентировки при плавании. В Гон-Конге не проходит недели, чтобы не было аукциона для продажи пороха, ружей, револьверов и даже орудий. Сам бывший губернатор этой колонии, сэр Дж. Боуринг, рассказывал французскому посланнику барону Гро (См. составленное де-Можем оффициальное описание путешествия барона Гро), что в его время, т.-е. около 1858-го года, продавалось ежегодно в Гон-Конге до 4,000 орудий разных мелких калибров главнейше мелким разбойникам. Девэ, в своем описании Сингапура, упоминает, что в 1863-4-м столах находилось в этом городе на складе до 100,000 нарезных ружей, и из гонконгских газет 1870-го года видно, что столько же находится их ныне в Виктории. Выше уже было упомянуто о тайной цели, которую при этом преследует Англия; к ней можно присоединить известную беззастенчивую алчность английских купцов, продававших ружья даже кафирам во время войны их с Англиею. Что касается до ослабления китайского купеческого флота, то оно успешно [172] продолжается, благодаря, между прочим, пиратству. Теперь вошло в обычай между китайскими купцами не иметь своих кораблей, а вступать в товарищество с английскими арматорами, давать им капиталы за постройку судов, особенно пароходов, и затем лишь de-facto быть хозяевами кораблей и грузов, оставляя юридическую принадлежность за англичанами, которые в замен своей услуги прикрывают суда британским флагом. Слабое китайское правительство не может противиться этого рода обману собственных подданных, и известно, что барка Arrow, подавшая повод к войне 1857-го года, была именно из разряда этих двусмысленных судов. Она даже имела дерзость поднять английский флаг в то время, когда по бумагам не смела этого сделать, так как срок данного ей на то права окончился. Пираты деятельно помогают англичанам в этом усвоении китайского купеческого флота и капиталов, наводя страх на тех арматоров, которые решаются плавать под национальным флагом Небесной Империи. Можно поэтому думать, что при морском всемогуществе Англии, пиратство долго еще будет процветать на китайских водах, несмотря на громкие фразы о заслугах британского флота по истреблению морского разбоя, произносимые в обеих палатах английского парламента.

Легкие лодки, употребляемые небольшими партиями морских разбойников, вообще отличаются своею относительною длиною и малою шириною, при значительной парусности, что делает их чрезвычайно ходкими. Большие же пиратские суда имеют вид обыкновенных китайских джонок, только наиболее легких на ходу, т.-е. длинных, а не кузовообразных. Они выбираются пиратами из числа захваченных ими призов. Скорость хорошего пиратского судна при попутном ветре от 9 до 12-ти узлов, так что неповоротливому купеческому кораблю, а тем более тяжелой джонке трудно бывает уходить от разбойников. Пираты постоянно держат на своих судах или рыбачьи сети (если это мелкие лодки), или (на джонках) груз рису, либо какого товара, который, в случае опроса их европейскими кораблями, выдают за коммерческий груз. Так-как между восточными народами не принято снабжать суда бумагами о личности судохозяина, местах отхода и назначение корабля и о свойствах его груза, то нет никакой возможности уличить пиратское судно в его промысле, если только не будет открыто значительных запасов оружия, пороху и пр. Но и в этом случае пираты обыкновенно говорят, что сделанные ими запасы совершенно необходимы на случай встречи с [173] разбойниками, что на самых европейских почтовых пароходах есть пушки и ружья, и проч. Придя в порт для продажи награбленного, пираты действуют смело, выдавая себя за купцов из какого-нибудь отдаленного города. В случае придирчивости местных властей, стараются либо подкупить эти власти, — в чем нередко успевают, благодаря бессовестности китайской бюрократии, — либо уйти внезапно в море. Пираты вообще попадаются редко, потому что долговременный опыт в ремесле научил их избегать встречи с противниками опасными.

Жертвами морского разбоя бывают: 1) мелкие малайские, аннамитские, сиамские и китайские суда, плавающие у берегов, даже рыбачьи лодки, при недостатке другой добычи; 2) торговые китайские джонки всех размеров, неповоротливость которых служит обыкновенно причиною гибели, и 3) европейские купеческие суда небольших размеров, особенно, если они плохие ходоки в море или проходят места трудные для плавания, наполненные скалами или отмелями. Пакетботы, вообще пароходы и военные суда ныне безопасны от нападений пиратов, почему некоторыми иностранцами, долго небывавшими на местах, даже отрицается самое существование морского разбоя, пока они не прочтут нескольких гонконгских и шанхайских журналов. Что на самом деле этот разбой внушает еще серьезные опасения торговым людям, доказывается высокою страховою премиею за товары, перевозимые на парусных, небольшого размера судах, и боевым снаряжением всех торговых кораблей на Востоке. Обыкновенная участь европейского судна, попавшегося пиратам, состоит в пропаже его без вести, так как самый корабль пускается ко дну, а экипаж умерщвляется. Но с китайскими джонками поступают иначе: их уводят в плен вместе с грузом и потом стараются продать; из людей же убивают лишь тех, которые не пожелают сами стать морскими разбойниками.

Современные средства против пиратов довольно разнообразны. Главное из них состоит в постоянном присутствии значительного числа европейских военных судов во всех открытых портах Китая. К нему, в два три последние года, присоединилось крейсерство китайских таможенных и даже военных судов. Эти два средства гарантируют от скопления морских разбойников массами, хотя не обеспечивают от пиратства в малых размерах. Против этого последнего гораздо действительнее оказывается увеличение числа коммерческих пароходов, которые недостижимы для пиратских судов и которые притом скорее доставляют товары, [174] хотя за высшую цену. Этот же береговой морской разбой отчасти парализируется китайскими военными джонками, которые имеют иногда паровых двигателей и обыкновенно бывают снабжены многочисленными экипажем и оружием, тщательно скрываемыми при приближении к пиратам. Когда одно или несколько разбойничьих судов появились на горизонте, военная джонка обыкновенно принимает вид судна потерпевшего аварию и дает сигналы о помощи, а когда разбойники подойдут в ней и не останется более сомнения в их ремесле, то открывает порты и стреляет по ним, а иногда даже старается схватить на абордаж. Но как китайцы вообще не охотники до серьезных боевых схватов, то в результате выходит, что служба крейсерских джонок мало приносит пользы.

Китайский закон неумолим против пиратов. Будучи пойманы, они подвергаются смерти без исключения, и это вероятно служит причиною ожесточения их в случае боя с правительственными морскими силами. В последнее время бывали, впрочем, случаи, что китайцы ограничивались казнию лишь главных вождей. Так как слабость китайского правительства и порочность его агентов уже давно известны европейцам, то последние, в обеспечение себя, приняли за правило: всякие три джонки, плывущие вместе, останавливать, подвергать осмотру и отправлять в ближайший порт для исследования их свойств. В случае же отказа подчиниться этому условию, всякое европейское судно, если оно достаточно сильно, считает себя в праве преследовать непокорные суда, как разбойничьи. Этот английский обычай очевидно имеет и свою обратную сторону; под предлогом уничтожения морского разбоя, он стесняет китайскую береговую торговлю, которая вся производится на джонках. Но, впрочем, он очень редко прилагается к делу, потому что никому нет охоты тратить по-напрасну время или рисковать неудачей, если самые действия подозрительных джонок не обнаруживают вполне их злодейских намерений.

Летом текущего года, едва ли не по предложению графа Бисмарка, важнейшие из морских держав, ведущих торговлю на Востоке, согласились искоренить окончательно пиратство на китайских водах и для этой цели назначить особые военные корабли. А la bonne heure! Только в плане, составленном по общему соглашению Англии, Германии, Голландии и Испании, — да позволено будет сказать, — есть что-то недоговоренное и отчасти похожее на иронию. Именно, каждая из этих [175] держав взялась истреблять разбойников только у себя дома, как будто для этого нужно было международное соглашение. Так голландцы должны будут трудиться на Зондских морях, испанцы у Филиппинского архипелага, немцы вероятно у Формозы, завладения которого добиваются. Но львиная доля, конечно, досталась Англии: она взяла на себя берега материка по обе стороны Гон-Конга, т.-е. Китай... Кто знает однако же, как до настоящего времени англичане относились к пиратству у китайских берегов, несмотря на парламентские спичи, инструкции покойного Кларендона и на 32 военные судна в Китайском море, кому известно, как мало любят английские морские офицеры оставлять порты, чтобы гоняться за отчаянными головорезами без приманки какою-нибудь премиею (Такие премии существуют доя крейсеров по негроторговле у африканских, берегов; и замечательно, что места офицеров на подобных судах продаются как бы с аукциона, по газетным объявлениям и притом дороже, чем офицерские чины в английской армии. За каждое пойманное судно с неграми выдается премия по размеру судна. Я умалчиваю о результатах этой меры, потому что они состоят в том, что 1) англичане хватают без разбора всякие суда с неграми, будь то злодейские или честные, и немедленно топят их, составив предварительно акт о возможно большей вместимости (tonnage) судна; и 2) освобожденных негров, отвозят не в отечество их, а к себе в Бомбей, для работ на плантациях, сахарного тростника и хлопчатой бумаги), — тот усомнится, чтобы пиратство в Китае было скоро истреблено...

В Европе за последние 15-20 лет не без основания обратил на себя всеобщее и весьма серьезное внимание принцип национальностей. При сознательном желании каждой отдельной: народности обособиться, жить своею жизнью политическою, социальною, умственною и проч., иным государствам, как Австрии и Турции, стало угрожать распадение, другим, как Великобритании, — возможность постоянных политических смут. Напротив, такие страны, как Германия и Италия, долго бывшие раздробленными, вдруг, по силе того же начала народностей, слились в обширные однородные массы и от политического ничтожества и слабости перешли к величию и силе. В Азии пока еще нет такого горячего желания самостоятельной политической жизни у разных племен, ее населяющих; там все [176] еще под именем государства разумеются правительства — то-есть отдельные случайные личности, либо группы личностей, — и безусловно-подчиненные им многолюдные, политически-ничтожные массы подданных (sujets), которые нередко состоят из многих племен, разнородных по языку, образу жизни, религии и умственному развитию. Деспотизм азиатских правительств, конечно, подводит всех под один общий уровень, и от того многие государства кажутся вполне однородными, хотя внутри их бродит множество разнородных начал жизни, которые никогда неспособны произвести один стройный организм и которые только ждут случая выказаться во всем их противоречии.

Китай в этом случае не только не составляет исключения между такими землями, как Турция, Афганистан, английская Индия, государство Индо-Китая, но еще превосходит всех их обширностью своих разнородных частей, которые, в самом строгом смысле слова, не составляют вовсе одного политического тела. Китайская империя есть союз нескольких стран, совершенно отличных одна от другой, союз, положим, созданный историею, но имеющий все признаки временной комбинации. Несмотря на нивеллирующее влияние китайской, так называемой, образованности, то есть риторической и схоластической учености и лицемерной светскости, несмотря на действительное превосходство китайцев в умственном и многих других отношениях над такими народами, как монголы, кочевые тюрки, финны, тибетцы и проч., несмотря, наконец, на огромный численный перевес китайцев, Небесная Империя есть не более, как аггрегат, весьма слабо спаянный. Он держался до сих пор и еще держится потому, что до народов средней Азии не дошел живительный луч самопознания, что, повинуясь преданиям и рутине, они привыкли чтить в китайском императоре "сына неба", пред которым все прочие владыки земли не больше, как второстепенные правители, данники. Номады Монголии или горцы Тибета, морские разбойники Формозы или звероловы Маньчжурии, мусульмане-торгаши в Гань-су или лолосы-земледельцы в Юн-нани, — все эти племена держатся под одною властью потому, что нет другой, которая бы способна была дать им лучшие условия быта, вывести из невежества и политического ничтожества. Раз, что подобная власть появится, ют теперешней Небесной Империи останутся лишь развалины, правда, развалины величавые по размерам, но из которых только гениальные политические вожди, избранники народа, могут создать прочные государства. [177]

На первом плане между составными частями Дайцинской монархии стоит, конечно, Китай-собственно, или Срединное государство. Триста восемьдесят миллионов населения, занимающего хорошо округленную территорию в 95 т. кв. миль, говорящего почти одним языком, проникнутого одними и теми же началами образованности, гордого своим превосходством над соседями и более 4000 лет жившего одною историческою жизнию, повидимому представляют такое внушающее уважение целое, что за его будущность можно также смело ручаться, как за будущность Франции, Германии, Соединенных Штатов Америки и проч. Однако это далеко не так. Уже между самими китайцами из северных и южных провинций замечается значительная разница если не в образе жизни, то в говоре и складе понятий. Житель Кантона более образован, более привык к хорошей обстановке, чем житель Гань-су; земледелец из Сы-чуани довольно резко отличается от рыбака из Шан-дуни или Фу-цзяни и от торговца из Сань-си. Эти люди далеко не всегда понимают друг друга при разговоре (Известно, что в Китае есть три главные наречие: северное, придворное или нанкинское; южное, или кантонское, и фу-дзяеское. Вот, например, как различаются два первые. Одна и таже фраза: "в этом рисе есть песок" — говорится:

По придворному: Na ко mi уи sha tsz'.

По кантонски: Ко tik таи уаи sha tsoi noi.

или фраза: "я не понимаю, что он говорит" —

По придворному: Wo' min puh tung teh te Idang shim то.

По кантонски: Ngo’m hiu ku kong mat ye.

См. Wiliams, The Middle Kingdom, I, 490; изд. 1861), далеко не с одинаковым сочувствием относятся к существующим общественным порядкам и вовсе не такие централисты, какими их представляли многие синологи, особенно никогда невыезжавшие из пекинских монастырей или кантонских факторий. Восстание тайпингов доказало это вполне. На знамени инсургентов, в прокламациях их к народу, еще более во взаимных отношениях их вождей была ясно выражена мысль о федеративном соединении различных провинций Китая (См. Callery, L'Insurrection en Chine, p. 110-111; прокламации тайпингов), — и народ шел за восставшими. Пекинский абсолютизм и всепоглощающая, все нивеллирующая бюрократия также противны природе китайца, как и всякой живой человеческой природе в Европе, Азии и Америке. Правда, китайцы с ними сжились, они нескоро в состоянии бы были придумать сами что-либо вне единодержания и чиновничества, вне сына неба и конфуциевой премудрости; но новейшая история им помогает. Ореол, который окружал представителей обоих руководящих начал [178] государственной жизни, сына неба и ученых классиков-бюрократов, мало-по-малу начинает тускнеть. Победы иностранных варваров, к которым централизация и бюрократия долго внушали презрение, отозвались во всех сердцах и отозвались невыгодно для сына неба и ставленников его. Кроме того, в массы начало проникать христианство и даже кое-какие другие западные учения, которые то ставят около императора папу, то даже противополагают схоластическо-неподвижной классической мудрости свободу исследования. Этим вносятся в жизнь элементы, доселе ей чуждые и начинающие понемногу ее разлагать. Поколения, которые верили в непогрешимость и прочность прежних порядков, вымирают, а новые родятся и растут при условиях совершенно различных от прежнего. Молодые китайцы ныне командуют пароходами, умеют приготовлять нарезные орудия, читают астрономию Гершеля (За военным разгромом Китая англичане подарили ему, трудами своих синологов, несколько руководств по математике, механике и естествознанию. К сожалению, мы ничего подобного не можем сказать про наших синологов, мирно проживающих 180 лет в Пекине, без всякой для Китая пользы) и в большом числе наполняют христианские храмы (В одном Шанхае из 2807 учителей есть 60-70 христиан, и в большей части весьма усердных). То, что едва было мыслимо за 30 лет назад, то совершается теперь в-очию. Как ни упорны вековые предрассудки, как ни трудно победить оскорбленное народное чувство сближением с чужеземцами-оскорбителями; но дело проникновения в Китай западной цивилизации идет твердою, хотя и медленною стопою. Напрасно пекинская автократия запирается все больше и больше в стенах своих дворцов, чтобы недоступностью придать себе больше величие и тем как бы поддержать старо-китайское традиционное знамя: ветхая хоругвь эта рвется все больше и больше, и даже в среде чиновничества, самого своекорыстного и закоренелого в своих привычках сословия, начинают появляться новые люди. Они сидят теперь, среди европейских сотрудников, по таможням, где не берут взяток, они образуются в нескольких школах, устроенных, volens-nolens, самим консервативным правительством, и мало-по-малу перейдут наконец на места генерал-губернаторов и министров. Когда это случится, жители разных областей Небесной Империи узнают, что далеко не все так однородно, в их государстве, как думали их отцы, деды и прадеды.

Прежде всего нужно обратить внимание на этнографический состав населения, на происхождение рас; потом на их общественный строй, религию, образ жизни и родство во всех этих [179] отношениях с соседними чужими землями. Тут даже у ослепленнейших верователей в единство и соединенную с ним силу Китая, — напр. у отца Иакинфа, который при начале войны; за опиум предсказывал поражение англичан, — можно найти драгоценные данные, которые противоречат их верованиям. Целые три провинции, из восьмнадцати, составляющих империю, почти сплошь населены инородцами, иногда, правда, окитаившимися, но иногда резко сохранившими все свои племенные отличие. Провинции эти суть Куан-си, Куй-чжеу и особливо Юн-нань. Сами китайцы из внутренних областей признают, что эти три губернии почти чужды их Срединному царству. К этому нужно присоединить, что целая треть Сы-чуани и три четверти Гань-су населены инородцами то тибетской, то монгольской или турецкой расы. Если даже отбросить часть Гань-су за заставой Цзя-юй-гуань, то в этой провинции найдется несколько мест сплошь занятых тюрками. Тюрки же распространены и в четырех других северных провинциях: Шен-си, Сань-си, Шань-дуне и самой Чжи ли, т.-е. около Пекина. Они, как показывает современное восстание, отличаются от китайцев собственно далеко не одним тем, что "не едят свинины и имеют на своих мясчитах надписи: Ли-бай-си"; они, вопреки отцу Иакинфу (Стат. Оп. Кит. Империи, т. II, стр. 210), чувствуют себя отдельною расою и в силу этой отдельности восстают против китайского самовластия, несмотря на принятие китайских обычаев. Инородцы в пределах 18-ти провинции принадлежат к трем различным этнографическим группам: индо-китайской, тибетской и туркестанской. Вот некоторые об них подробности.

а) Индо-китайские племена родственны с бирманами, аннамитами и ляосами и известны у китайских ученых под общим именем Мань-цзы. Они живут преимущественно в губернии Юн-нань и занимают едва ли не большую ее часть. Главные их группы носят названия Мань, Лоло и Миао и подразделяются на более мелкие отрасли, известные уже под родовыми названиями. Лолосы суть коренные жители Юн-нани, которые еще в ХIII-м столетии составляли довольно сильное самостоятельное государство, уничтоженное и присоединенное к Китаю лишь Хубилаем в 1253-м году. Они под собственным своим именем населяют области (Для тех, кто пожелает проследить названия областей по карте, рекомендуем карту Уильямса, а не Бергхауза или друг.) Юн-нань, Цюй-цзун, Линь-ань, Чен-цзян, By-тин, Куан-си, Дун-чуань, Чжао-тхун, Чу-хюн, [180] Шунь-лин, Мын-хуа и Кхай-хуа; да кроме того под именем Би-и распространены во всех частях Юн-наньской губернии. Занятия лолосов состоят частию в земледелии, но больше в охоте; подобно самим китайцам, живущим в Юн-нани, они платят поземельную подать. Часть их, называемая Би-и, состоит из сиамских выходцев, а другая, которой китайцы придают название Ша и которая живет по дремучим лесам и высоким горам в областях Куан-нань, Куан-си, Цюй-цзун, Линь-ань и Кхай-хуа, — из аннамских. В Аннаме и Сиаме лолосы и поныне распространены по лесам, покрывающим бассейн Ме-конга, и известны здесь под именем лаосов. Собственно, мань суть крайние к западу инородцы Юн-нани, обитающие по реке Ланцан, или Me-конгу, и на западе от него, т.-е. в областях Шунь-нин, Чен-кьян, Пху-эр Чусюн, Юн-ган и Цзян-дунь. Некоторые из них, занимающие горные округи по Ну-кьяну (Сиамской реке) и верхним частям Ланцана, до сих пор находятся в состоянии дикости, питаясь лишь от звериной ловли и от выкапывания корней лодных растений. Китайцы им придают название ну-жиней и цю-жиней, и последние особенно свирепы, так что не только не платят никаких податей, но и неохотно допускают в дебри свои чужеземцев, считая в том числе и китайцев. Миао — третья ветвь индо-китайской расы, рассеяны по всей губернии Куй-чжеу и живут под управлением собственных старшин, хотя уплачивают поземельный налог правительству (Теперь они в восстании). Их занятия состоят в земледелии и тканье холстов. Они малочисленны и, хотя говорят своим языком, но знают китайский и иногда даже допускаются к испытаниям в китайской словесности. Как все инородцы юго-западного Китая, они не имеют духовенства, храмов и богослужения, но приносят, в известных случаях, жертвы духам своих предков или имеют свои особые предметы для обожания. Часть мань-цзы находится также в Ху-нани, именно в области Юн-шунь-фунь, где занимается земледелием.

b) Тибетские племена, коренные в западной части среднего Китая, и доныне еще многочисленны в бассейне Ян-цзе-Кьяна. Китайская история застает их даже в Ху-нани, то есть невдалеке от нынешнего Хань-коу; но потом, мало-по-малу, они оттесняются в западу. Именно, в 2288-м году до P. X., говорит китайское предание, часть туземцев Ху-нани была прогнана в Хухунор за то, что не хотела принять участия в осушении болот, образовавшихся при знаменитом наводнении [181] средне-китайской низменности. Эта изгнанная часть дала начало тангутам или тибетцам, между тем как оставшиеся в Китае племена той же расы получили названия и миао. Последнее хотя и сходно с названием одного из индо-китайских колен, но не имеет с ним ничего общего. Миао и яо раздробились с течением времени на множество мелких отраслей, которые теперь известны под китайскими их родовыми названиями; но они сохранили воспоминание о единстве своего происхождения от некоего Пхань-ху. Этот Пхань-ху ими обоготворен, и ему приносятся жертвы всеми яо и миао.

Тибетские, т. -е. не индо-китайские, миао ныне обитают в следующих местах: в области Шень-чжеу-фу, губернии Хунань, близ границы ее с Куй-чжеу и Сы-чуанью; в области Цзин-чжеу, той же губернии, к стороне Куй-чжеу и Куан-си; в северо-западной части области Лю-чжеу-фу, губернии Куан-си. Они населяют преимущественно горы, но занимаются земледелием и лишь отчасти звериною ловлею; платят поземельную подать, не имеют своей письменности, а, что нужно записать для памяти, отмечают на бирках.

Яо более многочисленны и разбросаны, чем миао. Они живут в губерниях Ху-нань, Куан-дунг, Куан-си и даже Фу-цзяни. Именно, в первой губернии они встречаются по областям: Чан-ша-фу, в 130-ти верстах на юге от губернского города, и Юн-чжеу-фу, на юго-восток от того же города, в 75-90 верстах. В Фу-цзяни они населяют гористые места в области самого города Фу-чжеу-фу. В Куан-дуне они особенно многочисленны и живут по областям: Кантонской, Шао-чжеуской, Лянь-чжеуской и по округам: Логдинскому и Льян-чжеускому. Частию они уже слились с китайцами и говорят их языком, но частию сохранили и свои обычаи, язык и поверья. Они земледельцы и местами платят налоги; но в округе Жу-юань-сянь, области Шао-чжеу, совсем остаются независимыми от китайских начальств. В Куан-си яо обитают по горам в областях: Куй-линь, Юн-ним-чжеу, Лю-чжеу-фу, Цин-юань-фу и Пьхин-лэ-фу. Они частию земледельцы, но более дровосеки, так как земля их имеет мало открытых и ровных площадей, а более покрыта лесистыми горами. До какой степени они мало зависят от Китая, видно из того, что многие из них свободно переходят с места за место, подобно тунгусам Приамурья, с которыми сходны и относительно первобытной честности.

К Миао и яо примыкает целая группа инородцев юго-западного Китая, которых племенные отличие нам неизвестны, [182] но которых сами китайские ученые сближают с тибетскими племенами, аборигенами этих стран. Таковы Юэ-минь, Лин, Я, Нао, Мин и Тхунь-жинь. Эти последние суть в строгом смысле коренные обитатели Куан-си, ибо и название их значит "туземцы". Поколение лин обитает в горах области Ли-чжеу-фу и так дико, что не имеет домов, а живет по пещерам и питается желудями, скорпионами или дичью всякого рода. Нао суть дровосеки, подобные яо, и хлеба не сеют, а выменивают его у китайцев: они живут в области Сы-энь-фу, по горам. Мин и ян, в области Сы-чэн-фу, напротив, хотя также горцы, но уже настолько успели в земеделии, что умеют даже строить водопроводы для орошения. Инородцы Фу-цзяни, называемые Юс-минь, равным образом занимаются возделыванием полей, хотя и живут по пещерам и шалашам. Они замыкают на востоке эту длинную цепь горных племен хребта Нань-лин, который можно назвать китайским Кавказом, и который дал столько ратников в ряды тайпингов. К югу отсюда можно найти еще одно особое племя во внутренности острова Хайнана. Но есть ли оно тибетское, индокитайское или даже смесь обеих этих рас с малайскою, об этом трудно сказать, хотя в "Физическом Атласе" Бергхауза оно и отнесено к тибетанам. Жилища его в горах, а, китайское название Ли.

Если мы теперь оставим южные провинции Китая, где видим такое множество мелких туземных племен (Обыкновенно все эти племена на европейских картах обозначаются под одним общих именем Миао-цзы; но из предыдущего уже видно, что это неверно. В 1869-70 м годах многие из них были в восстании против Китая), и перенесемся на запад, то встретим еще большие массы иноплеменного населения. Это будут так называемые си-фани или тангуты, которые ничем почти не отличаются от тибетцев. Выше было упомянуто, что часть миао, выгнанная за двадцать три века до P. X. из Ху-гуани в Хухунор, была родоначальницею тангутов и тибетцев: мнение это высказано, как неподлежащее сомнению, нашим известным синологом Иакинфом; но безусловно ли оно справедливо, — это еще вопрос. Едва ли изгнанные миао нашли на Яро-узанбучу и в верховьях Хуан-хэ и Ян-цзе-Кьяна одни пустыни. Скорее, они тут примкнули к своим соплеменникам, которые в более глубокой древности были, может статься, соплеменниками и самих китайцев. Ибо жители теперешнего Срединного царства выводят свой род также из страны, соседней верховьям Ян-цзе, [183] из хребта Куень-лунь, и даже в преданиях своих хранят легенду о том, как отсюда на восток вышли "сто семей", бывших их предками. Впрочем, не вдаваясь в область, слишком давно прошедшего, примем за факт, что по крайней мере с 2282 г. до P. X. нынешние си-фани живут на своей территории: это, следовательно, один из самых древних исторических народов, хотя он почти никогда не играл значительной роли в истории. Только в VII-IХ-м веке по Р. X. существовало сильное Тангутское государство; но потом оно упало, а в ХIII-м веке и вовсе было уничтожено монголами. С того времени теперешние си-фани почти не жили самостоятельною жизнью и мало-по-малу пришли к той же степени общественного развития, на которой стояли горцы Кавказа пред их покорением. Они раздробились на множество родов и управляются старшинами, которые однакож не имеют и тех, неважных преимуществ, какими пользуются, например, монгольские князья и тайцзи, т.-е. не получают жалованья, подарков, не составляют сеймов и проч. В пределах губерний Гань-су они образуют 49 родов (Неизвестно, принадлежат ли к этим 49-ти родам Длинноволосые си-фани (Чан-мяо-эрл), которые кочуют, то около Си-нин-фу, то в тибетских горах Баинь-кара. Гюк, сообщивший первые сведения о Длинноволосых, ничего не говорит об управлении ими. — См. "Souvenirs du voyage" etc., chap. XXII), в пределах Сы-чуани 269, и эти роды занимают обширную площадь до 1000 верст, длиною и от 200 до 400 в. шириною. Их главное занятие — земледелие, преимущественно посев гималайского ячменя; но они содержат также не мало скота, а некоторые из них, даже исключительно скотоводы, и притом еще кочующие. Тожество языка и веры, к которой они очень усердны, сближает их. гораздо более с единоплеменным Тибетом, чем с Китаем собственно, хотя они и живут внутри оффициальных границ, последнего. Интересов к поддержанию существующего правительства они конечно не имеют и даже в настоящее время. (1869 г.) находятся частью в восстании, хотя оставались спокойными во время тайпингов. Следующий рассказ Амио (См. Memoire concernant les Chinois, tome VI) о событии, ему современном, даст наилучшее понятие о характере отношений си-фаней к Китаю в конце прошлого века, к вместе послужит материалом для вероятных соображений О будущем.

Кряжи гор на западе от Чэн-ду-фу издавна были обитаемы народом полудиким, предпочитавшим вольность всему за свете и более всего желавшим жить вне влияния [184] китайских законов. Эти свободолюбивые горцы имели двух владетелей, в которых Китай заискивал, давая им чины и другие почести. И хотя китайский император утверждал сих владетелей в их звании особыми грамотами, но в сущности, они были совсем независимы и не допускали на свою землю китайских войск, которые не раз пытались туда проникнуть.

За несколько лет до эпизода, о котором идет речь (т.-е. до 1775 г.), они было-поссорились между собою и начали войну. Тогда губернатор Сы-чуани вздумал воспользоваться случаем к утверждению китайского влияния и предложил спорившим превратить междуусобие; но этим он только вооружил пробив себя обе стороны, которые немедленно соединились и начали набеги на китайские области. Губернатор, видя свое бессилие, обратился к императору с просьбой о подкреплении, и тогда был послан известный уже по войне в Туркестане полководец А-гуй, чтобы привести беспокойных горцев в покорности во что бы ни стало. Несколько лет воевал А-гуй, отбирая у мужественных противников землю шаг за шахом, ценою обильно пролитой крови. Не раз китайцы попадали в засады, не раз предпринимали трудные работы для взятия замков и крепостей. Был случай, что один маленький форт не хотел сдаться, несмотря на то, что его защищала только одна женщина, которая поочереди то бросала камни, то стреляла в неприятеля и которую захватить удалось только случаем. Наконец, после долгой борьбы А-гуе удалось, в 1775-м г., довести крепость си-фаней, Карайю, где заперся владелец Соном с своими соратниками, до необходимости сдаться. Из 10,000 туземцев оставалось не более 500, и А-гуй обещал им пощаду, если они сдадутся. Пощада действительно была дана, но по китайскому обычаю лишь для того, чтобы пленных отправить в Пекин, где они большею частию были преданы смерти. Сам император Цянь-Лун присутствовал при допросах, сопровождавшихся пытками, и сам изрек приговор: молодого Сонома, несмотря на защиту его одним старым вождем си-фаней, великодушно принимавшим всю ответственность за продолжение войны на себя, — изрезать в куски вместе с многими приближенными. Другие вожди си-фанские были осуждены на простую смертную казнь, а иные отданы в рабство к калмыкам... Этот эпизод вероятно хранится еще в памяти си-фаней, хотя Гюк, последний из европейцев, посещавший их страну, и не говорит ничего о нем. Какое чувство он должен внушать потомкам несчастных предков и их соплеменникам, — нетрудно понять. [185]

В Гань-су, по замечанию Гюка, сверх си-фаней попадаются еще и монголы; да и самые китайцы отличаются своим особым типом и употреблением языка, который составляет нечто среднее между настоящим китайским, монгольским и тибетским. С антропологической точки зрения это, стало быть, весьма интересная область.

с) В пяти северных провинциях Срединного царства, именно в Гань-су, Шен-си, Сань-си, Шань-дуне и Чжи ли, весьма многочисленны инородцы турецкой расы. Китайцы обыкновенно всех их называют Хой-хой (Hoei-Hoei), т.-е. Уйгуры; но они не все уйгурского племени. Происхождение этих инородцев существенно различно от происхождения миао, мань и си-фаней; ибо они не туземцы страны, а пришли в нее на памяти истории с запада. Эта эмиграция частию была добровольная, обусловленная беспорядками в Туркестане, частию, гораздо более, невольная; ибо китайское правительство, неоднократно воюя против туркестанцев, не видело лучшего средства к ослаблению их, как вывод части народа в собственнокитайские области, с целью свободные земли и подножие Небесных гор передать природным китайцам из ссыльных или военных. Турецкие племена первого разряда, т.-е. добровольно переселившиеся в Китай, впервые совершили свою эмиграцию в ХI-м веке по P. X. (Так полагает архим. Палладий в записке о магометанах в Китае (Тр. Рос. Дух. Мис. в Пек., т. IV), хотя он сам приводит показания китайских историков о гораздо более древней (328 г. по P. X.) эмиграции 3,000 бухарских семейств в Китай. Нужно вообще заметить, что было бы трудно, если не невозможно выследить действительно-первое водворение турецких выходцев на юге от Великой стены; ибо тюркские племена еще до P. X. были жителями соседнего хребта Инь-шаня, откуда спускались для грабежей в Шен-си, Сань-си и проч. См. для подробностей богатый материал в риттеровой "Азии", т. I рус. пер.), когда некоторый Софэир, бывший владелец бухарский, получил позволение со всеми своими родичами водвориться на почве Небесной империи. За ним последовало повидимому несколько других переселений, так что в ХII-м веке у императоров династии Гинь был уже целый полк воинов из хой-хой’цев. В XIV-м столетии водворилась добровольно колония туркестанцев в Саларе, около Си-нин-фу (пров. Гань су), где тюрки и доныне сохраняют не только магометанскую веру, но и язык, хотя умеют говорить по-китайски. Обширное народное волнение, произведенное Чингиз-ханом во всей внутренней Азии, также не осталось без влияния на эмиграцию турецких племен к востоку от их первоначальной родины. Именно, не только уйгуры, но и другие тюрки [186] с восточной и западной стороны Болерских гор были заброшены волнами расходившегося моря народов в Китай. Они вошли туда частию как солдаты чингизхановых полчищ, частию сак предводители их или гражданские правители завоеванных областей Небесной империи, частию даже как торгаши и ремесленники, сопровождавшие армию. Раз поселившись в стране несравненно более богатой по природе, чем их родные степи, они уже не хотели возвращаться домой и мало-по малу образовали особый слой населения, который говорит и одевается по-китайски, держится китайских обычаев, по упорно хранит магометанскую веру и находится по делам ее в непрерывной и тесной связи со всеми мусульманами западной половины внутренней Азии.

Гораздо большую массу тюркского населения в северном Китае, чем исчисленные сейчас добровольные эмигранты, составляют военнопленные. Выше уже было замечено, почему китайское правительство заботилось о переселении захваченных на войне туркестанцев во внутренние свои владения: оно надеялось, конечно, совершенно их окитаить. Но цель осталась недостигнутою вполне. Если тюрки и окитаились в своем внешнем быту, если страна приобрела в них довольно полезных граждан, знакомых с разными ремеслами; то особенность веры сохранила за ними внутреннее единство и следов. отчужденность от собственно-китайского населения. Эта же отчужденность и притеснения китайских чиновников привели к тому, что нередко вспыхивали возмущения, которые правительству стоило немалого труда утишать. Сначала они были местные, потом стали делаться более или менее общими. Так в 1780-х годах одно из подобных восстаний вызвало тревогу на всем обширном пространстве от хребта Бэй-линь в Гась-су и Шен-си до Тянь-шаня в Урумцийской области. Напрасно по усмирении его правительство воспретило путешествия китайских магометан с религиозными целями на запад, выход оттуда мусульманских ученых, построение новых мечетей, содержание при них людей пришлых и проч., напрасно уничтожило оно высшую магометанскую иерархию, имевшую власть на обширных пространствах: национальное, или, точнее, религиозное единство осталось и послужило в последствии источником новых волнений. Правда, в 1820-х годах, при восстании в Туркестане, мусульманское население северного Китая оставалось спокойным; но за то в последнее время оно приняло самое горячее участие в инсуррекции, охватившей весь запад империи, от Кашгара до Сань-си и даже [187] Шань-дуна и от Бэй-линя до Тарбагатая и Алатау. Туркские племена вообще суть самые опасные и беспокойные, враги Небесной империи, и справедливо замечают знатоки Китая, что эта империя стала впадать в истощение и упадок именно с тех пор, как должна была начать частые войны с этим беспокойным, полуварварским населением. Для всех государств, имеющих мусульманских подданных, это важный урок.

В Пекине в настоящее время есть не менее 13-ти мечетей (Во времена о. Иакинфа (1820 г.) их было только 8; следов. число мусульман возросло безусловно. Оно возросло еще более по сравнению с общим итогом населения северной столицы Китая, которая быстро приходить в упадок, содержит множество развалин и имеет едва ли более 750,000 жителей. Упадок особенно стал заметен в последние 20 лет.), принадлежащих китайским магометанам, преимущественно турецкого происхождения; но собственно туркестанцев, т.-е. людей, сохранивших все особенности своего племени, немного: это именно выходцы из Яркенда, занимающиеся торговлею, и отчасти потомки военнопленных XVIII-го столетия, составляющие роту мастеровых при дворце. Последние, впрочем, усвоило много китайских обычаев. Все пекинские туркестанцы строгие магометане и имеют в составе своего духовенства мулл и ахунов. Они либо торговцы, либо ремесленники, и вообще народ промышленный, как и все их соотечественники в северном Китае. Но известная доля цивилизации не смягчила их грубой, по выражению К. Риттера, застарелой в варварстве натуры, и при последнем восстании свирепости мусульман далеко оставили за собою предшествовавшие жестокости танпингов. Огонь восстания поддерживается между ними и доселе, несмотря на неоднократные победы императорских войск, особенно вооруженных винтовками. Еще летом 1869-го г. восстание начинало возобновляться в Шань-дуне; в 1870-м г. оно коснулось Ху-бея.

Общее число мусульман в северном Китае неизвестно. Архимандрит Палладий полагает от 3 до 4-х миллионов. На ежели бы их было и меньше, то во всяком случае они составляют опасных внутренних врагов для Китая, ибо узы веры связывают их с многочисленными мусульманами, рассеянными по целой империи, особливо в Юн-нани. Мусульманство, как известно, давно водворилось в Китае, несмотря на то, что закон признавал только три религии: конфуциевский рационализм, соединенный с поклонением предкам, буддизм и религию даосов. На юге Китая магометане имеют весьма древнюю мечеть в Кантоне, и основание ее относят [188] к первым векам исламизма. Но особенно многочисленны мечети, а вместе и посетители их, в наполненной инородцами Юн-нани (См. Milne, Life in China, IV, chap. 2), где в последнее время известны, как инсурренты, под именем Ненфеев. В средне империи мусульман также можно найти почти во всех больших городах, преимущественно же в Гань-чжеу-фу, столице Чже-цзяна. — Предки этих людей, говорит один китайский писатель (Юн-наньские магометане суть потомка выходцев из Багдадского калифата в VIII-м в. по Р. Хр.), в 750-м г. по P. X. "пришли на кораблях из-за моря, именно из Индии, Аравии и Персии, и высадились сначала в Кантоне. Когда Хубилай взошел на императорский китайский престол, они уже были распространены во всей империи и составляли тесные между собою союзы". Признаки политической опасности, стало быть, давно обнаруживались в магометанском населении Китая. Теперь она, может быть, возросла; ибо мусульмане распространились не только в самом Срединном царстве, где все еще составляют незначительную долю населения, но и на северо-востоке от него, в Маньчжурии, где местами составляют до одной трети всего числа жителей (Известный миссионер Уильямсон, последний из путешественников, по Маньчжурии, говорит: "в Маньчжурии много магометан, которые всегда отличают себя от китайцев. В каждом значительном городе они имеют свои мечети (в Гирине три). Иногда живут особыми слободами. В г. Аше-хе и ближайших окрестностях есть 1,800 семей мусульман". См. North-China Herald 1868 г. ноября 14). Города Гиринь, Ажехэ, Сань-синь и проч. наполнены ими, и в большей части случаев это суть ссыльные туркестанцы. Встречаются они и в Монголии, особенно на юге и юго-востоке ее. "Всюду, замечает Гюк, они сохранили свой энергический характер, которого недостает китайцам; все тесно между собою связаны и противудействуют всему дружно, съобща, как одно целое".

К магометанам-тюркам по религии примыкают упомянутые уже выше арабские выходцы VIII-го века в Юн-нани, а по другим первоначальным отношениям к западной Азии еще и евреи. Китайцы мало отличают последних от поклонников ислама, называя их по-просту "синими магометанами", от цвета головного убора их раввинов. Живут евреи в городе Кай-фын-фу, столице Хо-нани, и община их состоит едва из 200 человек. Ни по одежде, ни по роду занятии, ни по богатству они не имеют ничего выдающегося из массы [189] китайцев; но очертание лица и обычай обрезания напоминает о происхождении их из Палестины, откуда они, по преданию, проникли в III-м веке по P. X. чрез Индию. Нужно думать, что в Китае они постоянно находились в неблагоприятных условиях, ибо первоначально их было 70 семейств, а теперь даже этого нет, и остающиеся все очень бедны. В 1850-х годах на них было обращено внимание христианскими миссионерами из Нингпо, но затем они снова пришли в забвение, из которого едва ли когда и выйдут.

Теперь, чтобы не пройти молчанием ни одного инородческого племени в Китае собственно, мы должны упомянуть о маньчжурах, которые хотя не чужие люди в дайцинской монархии, но все же пришельцы в Срединном царстве. Известно, что ныне царствующая династия происходит из Маньчжурии и что в самом Пекине большая его половина населена потомками маньчжурских завоевателей, которые все принадлежат к сословию воинов. Много маньчжур того же разряда водворено в разных пограничных местностях губернии Чжи ли и еще более их рассеяно по гарнизонам всех больших городов в провинциях. Общее число этого народозавоевателя, в пределах Китая-собственно, можно считать в настоящее время от одного до полутора миллиона; однако нельзя не заметить, что лишь по своей принадлежности к военному сословию эти люди отличаются от китайцев: во всех прочих отношениях они совершенно ассимилировались массою населения Срединного царства. И если они не пользуются популярностью в народе, если китайцы считают для себя оскорбительным, что они повинуются этой расе, некогда столь грубой и доселе столь малочисленной, то все-таки действительного антагонизма между пришельцами и туземцами не так много, как можно думать, судя напр. по тому, что восстание тайпингов тянулось пятнадцать лет и сопровождалось нередко поголовным истреблением маньчжурских гарнизонов. Маньчжуры, во-первых, окитаились, так сказать, почти слились с потомками “ста семей", и не только в смысле домашнего быта, религии, обычаев, но даже по отношению к общественному строю. Их аристократия, о создании которой так заботились первые государи дайцинского дома, теперь выродилась в чиновничество обще-китайского образца, и наследственные звания остались пустыми титулами. Это значительно сблизило их с китайцами, самым демократическим народом в мире. Потом, они много сделали для Китая. Дав Небесной Империи нескольких даровитых правителей, как Кхан-си, Цянь-Лунь, [190] отчасти Дао-Гуань, они возвеличили государство среди азиатских его соседей до такой степени, до какой оно не достигало прежде ни от одной национальной династии. Многие маньчжуры снискали себе громкую славу на административном поприще, как напр. бывший кантонский генерал-губернатор Ки-им. В случае войны с внешними врагами, маньчжурские знамена развевались рядом с китайскими и даже впереди их. Но эти люди все-таки пришельцы и, следовательно, принадлежат к инородцам в Срединном царстве. Составляя притом оффициальную опору пекинского престола, они находятся в исключительно-невыгодном положении во всех тех случаях, когда от неискусства или злонамеренности верховных правителей возбуждаются в стране политические волнения.

Обозрев таким образом все инородческое население Срединного царства, повторим вкратце общие о нем замечания. Оно, как мы видели, слагается из племен: индо-китайских, тибетских, турецких, тунгузского, семитических.

Из них к трем первым принадлежит масса иноплеменных обитателей Китая. Эти три племени Макс-Мюллер, удачно или неудачно, сближает между собою под общим именем туранской расы, и если некоторые родственные черты составляют неотъемлемую и характеристическую принадлежность рас, то нужно признаться, что за туранскою остается исключительно репутация народов-разрушителей, и что, след., Китаю всегда надобно ждать опасности именно с этой стороны. Оно так и есть на самом деле. В течении одного последнего столетия можно насчитать множество бунтов и даже обширных восстаний, исходивших именно отсюда и потрясавших иногда государство до основания. В то самое время, когда пишутся эти строки, т.-е. в 1870-м году, индо-китайские, тибетские и турецкие иноплеменники ведут ожесточенную борьбу, с Китаем в Куй-чжеу, Юн-нани, Сы-чуани, Гань-су, Шен-си, Сань-си и даже в Хэ-нани, Ху-бее, Шань-дуни и самом Чжи-ли, где разбросаны малочисленные, во энергические их представители. Невыгода для Китая состоит особенно в том, что народы эти занимают местности трудно-доступные, лежащие на окраинах государства и большсю частию бедные от природы, так что повстанцы мало теряют от поражений, тогда как всякий их успех ведет к разорению богатых" областей собственного Китая (Если позволено сделать сближение, то России следует опасаться именно тех же врагов, тем более, что они в наших пределах исповедуют мусульманскую веру). [191]

Но если этнографический состав Срединного царства, несмотря на огромное численное превосходство китайцев и вековое влияние их цивилизации на инородцев, не обеспечил доселе эту страну от инсуррекционных движений этих инородцев, то было бы слепотою не заметить, что отныне в будущем может предвидеться только усиление этих движений, а не ослабление их. Причиною этого появления на китайской почве (Не говорим уже о приближении к границам Китая с юга опасных соперников, которые, в лице Клейна, ясно заявили намерение либо покорить Китай, либо низвести его до степени ничтожества, и которые успешно идут к этой цели извне) новых и могущественных элементов разложения в лице христианских миссионеров и даже иностранцев вообще. Князь Гунь, расставаясь в 1869-м г. с английским посланником Олькоком, справедливо сказал ему: "Жаль, что вы не увозите с собою опиума и миссионеров" — в этой шутке кроется глубокая истина. Миссионеры прежде всего иностранцы, для которых интересы китайского патриотизма не существуют, а потом они враги по призванию национальной религии и философии китайцев, которые столь долго царили безраздельно в Небесной империи и, худо ли хорошо ли, сплочивали отдельные части ее в одно прочное целое. Теперь, с 1840-х годов, явилось начало, которое разъедает эту связь, как ржавчина металлические связи построек. История восстания тайпингов показывает нам, что важнейшая внутренняя война Китая за последние 20 лет произошла именно под влиянием наплыва миссионерских идей, и притом это влияние прежде всего сказалось в области, наполненной инородцами — в Куан-си. Теперь работа миссионеров продолжается деятельнее прежнего и, что всего лучше, ни Китайское правительство, не даже китайский народ не в силах остановить этой деятельности, пагубной для национального единства Небесной империи: флоты "цивилизованных" держав стоят на стороже и за каждую неудачу интриганов в сутанах и в белых галстухах готовы мстить всякого рода насилиями (Добросовестнейшие из миссионеров, напр. автор лучшего из описаний Китая, The Midie Kingdom, Уильямс, сами признаются в этом, называя пропаганду в Китае делом коммерческим. Иезуитский орден в настоящее время, конечно, есть самый богатый собственник в Китае: в одном Шанхае ему принадлежит целая улица домов, в Сыкавее — фабрика и пр. Известный путешественник-миссионер, Гуцлаф, большую часть жизни провел в торговых операциях, путешествуя по разным странам "с евангелием в одной руке и с аршином в другой". О насилиях всякого рода можно конечно не говорить: вся история Китая; со времени договоров 1842-44 годов до недавних подвигов на Ян-цзе битого китайцами французского дипломата графа Р., есть ряд таких насилий, почти всегда прикрытых религиозным знаменем. Тяньцзинская резня, летом 1870 г., показывает, до какого ожесточения способны довести народ гнусные проделки папистов и подобной им братии). Китай оскорблен, и всегда будут находиться под скрытым влиянием Константинополя, а вскоре конечно и Калькутты. Самое поступательное движение наше в бассейне Аральского моря только увеличивает эту опасность, ибо сближает ненадежных туранских наших подданных с главными руководителями всех враждебных нам предприятий [192] унижен в самых основаниях своего нравственного и политического существования, а там, господствующее племя чувствует себя униженным, там инородческие элементы начинают действовать все с большею и большею силою, стремясь обособиться. Мы имеем примеры этого рода и в самой Европе ХИX-го столетия, где, однако есть один общий космополитический интерес, уравнивающий, смягчающий антагонизм рас, именно наука с ее приложениями. В настоящее время всем инородцам Китая есть рассчет стать хотя по имени христианами, и если это случится, — а усилия миссионеров и дипломатов заставляют думать, что такое время недалеко, — тогда разложению Китая нельзя будет противиться никакими силами. За христианином китайским подданным всегда стоит миссионер-европеец, а рядом с последним и отчасти в его распоряжении — все разрушительные силы могущественного Запада, который, лицемерно и святотатственно прикрываясь знаменем Бога любви и братства, ищет только своекорыстных стяжаний на счет расслабленного Китая.

Но оставим в стороне обще-антропологический и исторический вопрос о влиянии водворяющейся, мало-по-малу, европейской расы и обратимся снова к обзору установившихся этнографических фактов, перейдя на этот раз заграницы собственно Китайского государства, в принадлежащие ему части средней Азии. Известно, что четыре обширные страны принадлежат в Срединному царству на севере и западе: Маньчжурия, Монголия с Джунгариею, Восточный Туркестан и Тибет. Каждая из этих стран составляет особую этнографическую область, но с весьма разнообразными частностями. Маньчжурия, как было уже упомянуто отчасти, сильно окитаилась. Будучи лучшею по природе из всех внешних, за-стенных земель Китайской империи, она давно подверглась наплыву китайских выходцев, особенно из Шань-дуни. Вся южная половина страны, именно Ляо-дун и южные части Гириньской губернии, населены китайцами почти сплошь, так что маньчжуры тут почти незаметны, ибо и существующие говорят по-китайски. К северу [193] от параллели Гирина маньчжурский элемент сохраняется чище; но и тут по трем главным в стране направлениям он почти совершенно уступил место китайскому. Именно, от Гирина по дорогам в Нинчуту и Хуньчунь, в Ажехэ и Саньсинь и наконец чрез Бедунэ в Цицикар и Айгун, во множестве водворились сыны Срединного царства и обратили эти местности в совершенное продолжение Чжили и Ляо-дуна. Китайские земледельцы, китайские купцы, китайские ремесленники — вот из чего состоит масса населения по сказанным трем направлениям. За маньчжурами осталась администрация и отчасти землевладение. На крайних пределах к востоку и северу лесистые части бассейнов Хурхи, Нонни и Амура, как известно, заняты Гольдами, Орочонами, Дахурами и Солонами — охотничьими тунгузскими племенами; но и тут водворилось уже не мало китайцев, которые, с одной стороны, доставляют туземцам звероловам нужные им предметы домашнего обихода, а с другой скупают от них меха и отчасти рыбу, их единственные богатства. Вообще, сообразив расселение китайцев в Манчьжурии, можно думать, что из 10-12-ти миллионов теперешнего населения этой страны вероятно 9-11 приходится на уроженцев Срединного царства и только 1 миллион на туземцев тунгузской расы.

Небольшой отросток этой расы, из Солонов и Сабо, был заброшен в прошлом веке, волею правительства, на запад, в Джунгарию, но теперь от него почти ничего не осталось.

О присутствии турецкого элемента в Манчьжурии уже упомянуто выше.

В восточной Монголии, между Нонни, Сунгари и Хинганом, туземное монгольское население, хотя довольно многочисленное (до 1.200.000), ныне совершенно уступило место китайскому или само окитаилось. Китайцы имеют здесь города и села, разработывают рудники и пашут землю. Под влиянием их сами монголы изменили свой образ жизни и, за исключением немногих, оставшихся верными кочевой жизни, завелись оседлыми жилищами и земледельческим хозяйством. Они в этом отношении напоминают наших селенгинских и иркутских бурят. Богатые старшины аймаков, князья и тайцзи, все владеют домами с полным оседлым хозяйством. Монгольская их природа сказывается только в неумении вести торговые дела, которые все перешли в руки китайцев, и в меньшем книжном образовании.

Перевалив за Хинганский хребет к западу, мы вступаем в более или менее безводные степи, сначала богатые хотя [194] травами, а потом представляющими почти одну голую почву. На селение этой страны, от Хингана до, Тянь-Шаня и Алтая, нам достаточно известно, частию по государственной географии Китая, переводы из которой находятся у Иакинфа и Тимковского, частию по личным обозрениям многих новых путешественников. Упомянем вкратце о его распределении по степи. На юге, у Великой Стены, живут Ордосы, Тумоты и Чахары, из которых последние суть солдаты пекинского правительства. Эта часть населения Монголии, при всем антагонизме монголов к сынам Срединного царства, может быть, однако считаема лучшим щитом его с севера, от собственно кочевых хищников, потому что чахары и тумоты, перемешанные с китайцами, слишком уже привыкли к многим удобствам, которые им доставляет присутствие последних. Затем, к северу от большого изгиба Желтой реки, полосою, в 1,200 в. длины и от 450 до 500 вер. ширины (до линии, проходящей через урочища Саир-балгасун, Тугурик, Олон-худук и пр. и оканчивающейся у верховьев Калки) тянутся земли и других, собственно кочевых и весьма бедных монголов. Это наиболее угрюмая часть степи, то гористая, то песчаная, и почти постоянно бесплодная и безводная. Редкие кочевки и невозможность собираться большими массами, от недостатка трав, делают эту часть Монголии также как бы второю стеною от наплыва более воинственных северных племен (Ворота для нашествия остаются только на востоке, вдоль подножий Хингана). Эти северные племена суть Халхасы, ядро бывших чингиз-хановых полчищ и доселе самые бодрые из монголов, наиболее ненавидящие китайцев и, что важнее всего, управляемые не множеством мелких князей, а четырьмя большими ханами: Цеценом, Тусету, Джасакту и Саин-ноином. Нам, русским, довольно близко известны отношения этих соседей наших к их повелителям в Пекине. Они подчинились Китаю по нужде, от страха перед нашествием соплеменных джунгаров; но правительство сына неба держит их в руках только угодливостью перед главными вождями и особенно перед ургинским хутухтой. При малейшем ослаблении этих личных уз, народ охотно восстанет против китайского ига, и если тогда найдется вождь в роде Темучина, то может повториться гроза, если не столь страшная, как та, которая была в ХIII-м веке, то не менее опасная для Китая. Энергия монголов-халхасцев не заснула на веки.

На северо-западе от большого изгиба Желтой реки, до [195] восточного конца Тянь-шаня, встречаем мы опять голую степь, еще более ужасную, чем суниотская, и занятую лишь весьма не многими родами Элютов или калмыков (Известно, что филологи отличают три наречия у монголов: бурятское, собственно-монгольское и калмыцкое. Поэтому и элюты здесь именуются как нечто особое, хотя они в этнографическом смысле ничем не отличаются от монголов-собственно. Заметим здесь, что небольшой отрывок элютского племени находится в восточной части Халхи, близ берегов Аргуни, где также есть переходное к тунгусам племя Баргу-Бурятов. В замен того несколько родов халхасцев находятся на юге, в восточной Монголии и даже в Хухуноре). Это калмыцкое население тянется и далее к западу, в пространстве между Небесными горами и Алтаем. Наиболее западные его представители живут по Юлдусу, в бассейне Или, по Черному Иртышу и у южных границ нашей Томской губернии, куда часть их также распространилась. Племена эти, известные под названиями Хошотов, Дурботов, Торгоутов, Хойтов, весьма малочисленны. Вместе с халхасцами, элютами, суниотами, ордосами и другими кочевниками на западной стороне Хингана и на севере от Гань-су, они имеют едва ли более 800,000 душ, сгустившихся предпочтительно на севере и на юго-востоке. Средина степи есть знаменитая Гоби.

Монголы на юге и на юго-западе от губернии Гань-су составляют, так называемые, хухунорские аймаки, с населением, не свыше 200,000 душ. Занимая страну гористую, сравнительно лучше орошенную, чем другие монгольские степи, но в то же время мало доступную, а что всего важнее, соседнюю с центром ламанского правоверия, Тибетом, эти кочевники всегда будут страшны Китаю. И хотя известная система китайцев, выражающаяся тремя словами: подарки, родственные связи и почет главам отдельных аймаков, достигла здесь весьма удовлетворительно своей цели — держать кочевников в, мире; но в случае каких-либо общих волнений в центре Азии, особенно с религиозным оттенком, провинции Сычуинь, Ганьсу и им соседние могут опасаться повторения тех же опустошений, которые бывали, напр., в VIII-м и VII-м веках до P. X. и с тех пор повторялись не раз, особливо в IХ-м веке по P. X., при войне Китая с Тибетом.

На юго-западе от Хухунора, почти до Яркента и Хотана, а может быть и в округах этих городов, встречаются отдельные обрывки монгольского племени, занесенные сюда войнами XVIII-го и предшествовавших столетий. То же можно сказать и про северный Тибет, где притом монголов нужно считать аборигенами, ибо местные названия гор, рек и пр. — [196] монгольские. Все это кочевое население чрезвычайно редко и отличается грубостью нравов.

Таким образом можно сказать, что на пространстве от Хотан-дарьи до Аргуни, от Или и Зайсана до Сутари и Нонни, от Великой Стены до границ Нерчинского края, и наконец, от истоков Ян-цзе-Кьяна и Желтой реки до верховьев Селенги и до хребта Таину, живет одно племя — монгольское, в числе, примерно, от 2 до 2 1/2 миллионов. В настоящее время оно, конечно, под влиянием ламаизма и искусной политики китайцев, не представляет ничего опасного для Срединного царства; но по известной способности кочевников приходить в волнение при всяком удобном случае, может стать снова грозою Китая, особенно если почему-либо пекинское правительство утратит ту роль в Тибете, которую оно играет теперь. Англичане хорошо понимают это могущество варваров, и вот почему их старания приобрести влияние на Тибет так постоянны, хотя покамест, еще неудачны.

Взглянув на карту Азии, мы увидим, что на юго-западе от монголов, по северной стороне Гималая, живут тибетцы. Это уже люди оседлые и, хотя подчиненные воле миролюбивого духовенства, которое имеет свой интерес жить в ладах с Китаем, но мало надежные и из всех инородцев Небесной империи наименее испытавшие влияние китайской цивилизации. Они фактически и теперь мало зависимы от Срединного царства; в случае же, если будут пробуждены от многовекового усыпления, под игом теократии, каким-либо толчком с юга или запада, — могут стать страшными врагами Китая, подобно тому как было 1000 лет назад. Вследствие упомянутого сей-час религиозного влияния на Монголию китайцы, конечно, употребят все усилия вернуть свою власть, и борьба может продолжаться многие годы, к совершенному истощению Срединного царства. Притом тибетцы хотя и горцы, которые вообще не любят выходить из пределов своей территории; но они уже успели распространиться по монгольской почве на север за Тенгри-нор и почти до истоков Желтой реки, в собственном же Китае имеют соплеменников в лице сычуанских и амдосских си-фаней, об отношениях которых к китайцам было говорено.

В западной части Тибета, а отчасти по всей стране рассеяны кашмирские и другие индейские выходцы, по религии мусульмане или брамины. Их число и политическое значение для Китая нам мало известны; но это суть, по большей части, [197] торговцы, подобно индусам в наших туркестанских владениях.

На юго-восточных пределах страны, в направлении в Ассаму и Бирме, живут также некоторые индейские племена, малочисленные и даже мало-известные по именам. В последнее время английский путешественник, Купер, описал те из них, которые ближе всего подходят в Ассаму. Горцы эти, Мишмии, суть люди оседлые, простые нравом; и свободолюбивые. Влияние Китая на них сказывается только тем, что среди их распространены некоторые китайские изделия, напр. трубки. Они все буддисты и ревниво не допускают в свою страну чужеземцев. Соседние Юн-нани и Сы-чуани, они представляют любопытную в антропологическом отношении расу; но политического значения для Китая пока не имеют, разве в том смысле, что не допускают в его пределы путешественников — пионеров из Индии.

Переходя теперь к северу от Тибета, мы касаемся последних инородческих племен китайской империи, племен, из которых одно было постоянно и продолжает быть доселе явно-враждебным Китаю. Разумею племя турецкое. Оно имеет на почве восточного Туркестана, т.-е. у подошвы Тянь-шаня, Болора и Куель-луня, представителей двух разрядов: номадов и оседлых земледельцев-промышленников. К первым главнеише принадлежат киргизы, обитатели отчасти горных высот в Тянь-шане и Болоре, отчасти плоских степей в бассейне Лоб-нора. Число их нам неизвестно; но можно думать, что оно достигает нескольких сот тысяч. Вторые, т.-е. оседлые туркестанцы, издавна составляют бич дайцинской монархии и ныне находятся частию вне всякой от нее зависимости, частию в возмущении. Эти войны с тюрками подгорной полосы Тянь-шаня издавна служат к истощению сил Небесной империи и только тогда могут превратиться, когда сам Китай лишится своих туркестанских владений совсем, а на севере и юге от этих земель станут твердой ногой Россия и Англия. Число туркестанцев едва ли превосходит два или три миллиона, так как занятая ими полоса от Хами до Кашгара и оттуда чрез Яркент до Хотана имеет едвали более 12-15-ти верст ширины, да и по длине часто прерывается бесплодными местностями. Счисления же, дающие большую цифру, в роде напр. 5-ти или даже 30-ти миллионов, суть чисто химерические и показывают совершенное незнание характера степной природы средней Азии, которая неспособна произвести для такой массы людей нужную пищу. [198]

Туркестанцы населяют вообще только южный скат Небесных гор; но в некоторых местах, напр. у Барвуля и в Илийском округе, они перевалили на северный и здесь в последнее время, под именем дунганей, стали зерном магометанского восстания, охватившего всю Джунгарию и вообще притяньшаньский край. Начало волнении туркестанцев в самой западной части Туркестана, у Кашгара и Яркента, как известно, относится к 1857-му году; джунгарская революция последовала 7-8 лет позже. Восстания эти можно считать периодическими и предпоследнее было в 1820-х годах, а наиболее известное в истории — в 1757-9-м годах. Ныне, находясь в связи с волнениями мусульман в самом Китае, эта инсуррекция составляет главную разъедающую его язву, и хотя некоторые хинофилы a la Hyacinth надеются, что китайцы, по обычаю, выйдут победителями из трудной борьбы; но в этом людям непредубежденным позволительно сомневаться, тем более, что Яркент и Кашгар потеряны конечно уж безвозвратно.

О немногих, этнографически, впрочем, интересных, племенах индо-персидских, живущих в Цун-лине (горах Болорских), можно здесь вовсе не говорить, потому что эти племена совсем уже чужды теперешнему Китаю. Поэтому, чтоб завершить этот очерк, остается сказать несколько слов об обитателях крайнего севера Небесной империи, о

Народцы этого племени, сойоты, урянхи, дархаты, частию сохранившие довольно хорошо чистоту своей расы, частию перемешавшиеся с тюрками и монголами, живут по северную сторону хребта Танну, в бассейне верхнего Енисея и отчасти у источников Селенги, близ Косогола. Они суть звероловы, но местами и скотоводы, так как страна их, с одной стороны, богата лесистыми горами, а с другой несовсем лишена и пастбищ. По природе своей это люди мирные. Китайцы из Улясутая имеют на них влияние частию через чиновников, частию через купцов, которые им доставляют принадлежности охоты и домашнего обихода. Но, впрочем, они до Чугучакского договора 1860-го года были для Китая отчасти людьми "заграничными", так как, по смыслу статьи 3-й Буринского трактата 1728-го г. Россия на них могла предъявлять почти столькоже прав, как и Небесная империя. Самая линия пограничных китайских караулов шла южнее хребта Танну.

Сводя теперь в одно целое все изложенное об инородцах, живущих в зависимых от Китая землях, но вне самого Срединного царства, мы найдем, что в составе этого разноплеменного населения есть: [199]

Тунгузского племени вероятно не больше — 1.000,000 душ

Монгольского — 2.500,000 "

Тибетского — 5.000,000 "

Турецкого — 3.000,000 "

Разных индейских народцев и переселенцев — ?

Финского племени — 50,000 "

В общем итоге едва ли 12.000,000 душ.

Цифра, по сравнению с громадным населением собственного Китая, мало значительная; но по огромности занятого этими инородцами пространства, по варварскому состоянию многих из них и по исторической вражде большинства их к китайцам, очень внушительная для потомства “ста семей" и для его предводителей.

Китайское правительство это хорошо понимает.

Но варвары средней Азии стоят лицом не только к Китаю, а и к России. Дорога за Урал им также известна, как дорога за Великую Стену. Притом, Россия имеет в пределах своих множество соплеменников их, на которых могут отражаться (и нередко отражаются) все волнения их... Интересы России по отношению в средней Азии, следовательно, тождественны с интересами Китая, и чем прочнее, ненарушимее будет связь между двумя государствами, тем будет лучше для каждого из них. Здесь можно еще прибавить, что исключительное обладание беспокойным и непроизводительным среднеазиатским миром со стороны одной из этих держав было бы величайшим несчастием именно для этой державы, ибо возложило бы на нее одну ту обязанность, которую едва выполняют две, соединенными силами.

IV.

Европейцы в Китае.

При рассмотрении племенного состава населения Китая, было слегка упомянуто о влиянии водворяющейся тут европейской расы на судьбы собственно-китайского населения. При этом, естественно, была указана одна самая существенная и наиболее выдающаяся сторона этого влияния. Здесь, при несколько более подробном ознакомлении с составом и деятельностию европейцев в Небесной империи, найдут себе место и другие [200] стороны этого влияния, чем и пополнится сказанное прежде. Разумеется, в этом очерке я опущу большую часть собственных имен городов, лиц и пр., так как читателя могут занимать, конечно, лишь факты из общественных и международных отношений европейцев на Востоке, а не лица и города. Но относительно достоверности изложения мне остается только сослаться на местные книги, журналы и на самих местных жителей, сообщивших мне данные. Некоторые события происходили даже у меня на глазах.

Вообще европейцы и американцы, в Китае и Японии, все, без различия занятий и степени образования, привыкли отличать себя от туземцев общим именем "цивилизованных". При удобном случае они словесно и в журналах заявляют, кроме того, претензию быть "цивилизаторами".

Ответом на эту претензию может служить следующая таблица, с небольшими к ней пояснениями. Она составлена для некоторых городов по специальным, современным спискам их резидентов, так называемым для большинства же местностей по "Hong-Kong Directory", при чем я могу только пожалеть, что цивилизованная редакция этого сборника ввела покупателей в обман, поставив на корешке и заголовке его 1870-й год, тогда как на самом деле книга относится к 1867-68-му годам и была напечатана в этом последнем.

Общее число европейцев в Китае, за 1869-й г. — около 6,100

Из них: Миссионеров католических, с сестрами милосердия и др. монахинями, причетниками и пр. — 375 (Цифра эта менее истинной, потому что о составе некоторых миссий внутри Китая у меня нет сведений)

Миссионеров протестантских — 112

Дипломатов и консулов с их штатами — 136

Чиновников при китайских таможнях — 290

Инструкторов войск, техников и ученых на службе Китая — 91

Инженеров, докторов и других специалистов не на службе Китая — 630

Купцов и их прикащиков — 2,200

Лиц прочих званий, живущих для собственных выгод и большею частию лишь временно, до составления капитала: парикмахеров, булочников, портных, полицейских сторожей, лоцманов, матросов, трактирных слуг, публичных женщин и др. — 2,250 [201]

Рассмотрим последовательно характер каждого из этих сословий.

Самое многочисленное из них, очевидно, может и должно быть названо чернью. Одна половина ее, как матросы, — известна грубым своим поведением, часто переходящим в буйство; другая — промышленники разного рода — состоит из отъявленных chevaliers d’industrie целого света, контрабандистов, воров и даже разбойников. Эти-то люди снабжали тайпингов оружием, полученным "на коммиссию" от богатых купцов; они-то продают по мелочам контробандные товары, опиум, держат кабаки, где обирают пьяных, сдают покупателю вместо денег сигарами, считая каждую в 30 к. и выживая дерзостями “беспокойного", который бы вздумал настаивать на деньгах, и пр. Из этого класса вышли, впрочем, некоторые "негоцианты", особливо в одном не совсем приморском городе, где напр. один бывший кузнец, босиком через поля, по ночам носивший сквозь китайскую цепь оружие к тайпингам, во время приближения их к городу, сделался владельцем дока и занимал видное место в числе "почетных" жителей города (тоже по большей части self-made men). Другой экземпляр того же разряда и в той же местности представлял беглый боцман, которому ничего не оставалось больше делать, как броситься в море или идти в матросы, и который однакоже стал потом чуть ли не секретарем какого-то консульства и associй одной большой торговой фирмы. Третий .... но было бы долго перечислять всех; довольно заметить, что цивилизующего влияния на китайцев этот класс людей оказывать, конечно, не в состоянии.

Второй по многочисленности разряд будут купцы и их прикащики. Люди, большею частию знакомые только с коммерческою арифметикою и бухгалтериею, занятые с 8 часов утра до 7-ми вечера в конторах, а после того в биллиардных и публичных домах, они, конечно, не могут иметь никакого права на название цивилизаторов. Влияние их на Китай выражается лишь: коммерческою эксплуатациею, ввозом опиума и торговыми обманами. За прикащиками, народом молодым и холостым, остается еще специальность "гражданских браков" с китайскими женщинами, которых они обыкновенно бросают, лишь только те начнут родить детей.

Характеризовать "цивилизацию" европейского купца в Китае вообще нетрудно. Вот три примера, которых достоверность не подлежит сомнению.

Известный богач — пусть будет X., — любивший окружать себя чисто азиатскою роскошью, заставлявший публичных [202] женщин брать, у себя в доме, при приятелях, но так, чтобы все знали, ванны в шампанском, — обманул своих кредиторов на 88% пустил по-миру целые сотни несчастных, доверявших ему свои капиталы. Город Макао особенно ему обязан своим упадком. Но едва удовлетворив своих кредиторов 12-ю за 100, он вновь начал торговлю, при всеобщем сочувствии коммерческих тузов, которые находили, что "нужно восстановить славу столь старинного дома" — торговца-контрабандиста опиумом en gros.

Один esprit-fort в той же местности два раза был банкротом, бегал для спасения в Европу и Америку и, возвращаясь оттуда, снова, как esprit-fort, поступал в купеческие конторы, где ценилась его опытность в коммерческих "делах" ... Потом он стал одним из почетнейших жителей "китайской Венеции" и даже консульским агентом какого-то падающего государства. В насмешку над его званием и какою-то цветною ленточкою, полученною им от чужеземного правительства и сданной, по закону, в Вашингтон для хранения, сами "китайские венециане" называли его charge des affaires.

One distinguished commercial gentleman, — положим Y., управлял долго делами одного первоклассного дома и пароходной компании. Заметив, что большинство пароходов этой компании приходит в негодность, ликвидировал он свои личные дела и, как коммерческий туз, был провожаем целою толпою своих сограждан на пароход, увозивший его в Америку... Только по отъезде его заметили, что его управление делами компании привело ее почти к банкротству и что пароходы все сгнили без правильной ремонтировки (Жалеть их, впрочем, было нечего: акционеры по большей части нецивилизованные китайцы). Игрек этот, был однако председателем местной торговой палаты и единогласно признавался казовым концом города...

И когда о подобных "джентльменах" высказался правдиво один бывший генерал американской армии, а после консул в одном из китайских портов, то "благородному" негодованию почтенных негоциантов-цивилизаторов не было предела. Они в газетах объявили республиканского генерала клеветником и даже прибавили, что он высказал самую черную неблагодарность, принадлежность душ низких, потому что в руках их есть вексель его на сумму 1,500 долларов...

Генерал, разумеется, не отвечал. Да и трудно было отвечать, потому что авторы пасквиля подписались не собственными именами, а названиями фирм. А неугодно ли узнать на [203] пр., кто действовал от имени фирма R. and С°, когда в составе этой фирмы нет и никогда не было ни одного R.? Пришлось бы наткнуться на такой же случай, как у Луи-Блана с редакцией "Times’а", которая, напечатав клевету на этого француза, говорила ему, что у нее нет ответственного редактора. И при этом трудно бы даже было отвечать a la Луи-Блан: "жаль, что нет; я бы ему надавал пощечин", ибо из Нью-Иорка трудно давать пощечины жителям китайской Венеции.

Итак, из 6,100 европейцев, живущих в Китае, 4,450 конечно не могут иметь ни малейшего права на название цивилизаторов. Во всяком благоустроенном государстве значительная часть их, конечно, сидела бы по тюрьмам и work-house’ам.

Остается 1,600 человек, среди которых мы находим 630 человек докторов, аптекарей, инженеров, механиков и др. — самое полезное сословие, заработывающее, правда, хорошие деньги, но по крайней мере не даром. Однако эти доктора — без дипломов, инженеры — из уволенных от службы правительствами, механики — ненашедшие себе места в Европе, вообще в своем роде оборыши. Китайцы от них выигрывают разве только то, что получают случаи знакомиться у себя дома с европейской наукой и ее приложениями.

91 человек техников-специалистов в фу-чжеуском, шанхайском и нанкинском арсеналах и в тянь-цзинских арсенале и пороховом заводе; тут же преподаватели в Фу-чжеу и инструкторы войск в разных местах. Часть этих людей, именно инструкторы, исполняет свои обязанности недобросовестно. Другие, как инженеры арсеналов, содействуют эксплуатации Китая, заставляя правительство все нужные материалы покупать заграницею, в своих отечественных странах. Но этот разряд людей все-таки самый полезный для Китая. Теперь посмотрим на остальные.

290 чиновников таможенных, с г. Гартом во главе. Призвание их — "водворить честность в китайских таможнях, подавая пример добросовестности". Это, конечно, им нетрудно, ибо ни один из них не получает менее 2,000 пиастров (2,670 р. сер.) в год, а г. Гарт даже 50,000 п. (67,000 р.) Но делаются ли китайские чиновники от соприкосновения с ними честнее? — это еще вопрос, и сделаются ли когда? — тоже вопрос. Господа европейские чиновники сами подают пример крайней недобросовестности; например, они не только не занимаются службою в дни многочисленных христианских праздников, но справляют даже рождение королевы Виктории, дни [204] скачек, лодочных гонок и т. п. Стоют же они китайскому правительству более 1.000,000 р. ежегодно. Будучи по происхождению преимущественно купеческими прикащиками европейских домов, они хотя образованнее своих местных собратьев, но не отстоят от них столь далеко, чтобы их легко было с разу отличить. С китайскими сослуживцами они не сближаются, а потому цивилизующее влияние их, главным образом, выражается лишь рождением, от китайских женщин, побочных детей, которых и прогоняют из дому тотчас по появлении их на свет, вместе с матерями.

Дипломаты и консулы, по самому званию своему, стоят, так сказать, вне Китая, и их влияние, иногда очень могущественное, конечно, направлено не за Китай, а против него. Впрочем, консулы, находясь в частных соприкосновениях с китайцами по торговым делам, могли бы подавать им пример европейского правосудия. К сожалению, это не всегда так. По крайней мере весьма обыкновенно, что китайцы, обиженные или обманутые европейцами, находят самое слабое удовлетворение у блюстителей европейского правосудия. И еще теперь, по законам Англии, Франции и Соединенных Штатов, консулом не может быть местный купец, а прежде обыкновенно бывало, что такому коммерсанту-юристу приходилось разбирать в суде чуть не собственные дела и во всяком случае дела приятелей, компаньонов и пр.

Как характеристические случаи деятельности этого высшего по цивилизации класса европейских людей на Востоке, можно привести три эпизода, хорошо известные повсюду в Китае и Японии и вполне достоверные. В одном случае дело идет о консуле значительной морской державы в большом городе, господине, положим, А. Сострадая к положению одной вдовы миссионера с дочерью, открыл он подписку между негоциантами своей нации и сам написал свое имя во главе листа на сумму 500 долларов (670 р. с.). Когда общий итог дошел до 3.000 фунт. стерл., он женился на "бедной" вдове. Эти 3.000 ф. ст. пустил он в оборот, покупая вазы, изделия из слоновой кости, лакированные вещи и пр. и отправляя их, как correspondance officielle, в Европу беспошлинно. По словам своих собратий, дипломатов, он составил этим капитал в 20.000 фунт. стерл. И замечательно, что граждане города, в котором он некогда был консулом, всегда находили, что он поступал очень умно и совершенно соответственно своему званию. Только заключением, непонравившегося им, торгового договора успел он впоследствии вызвать их [205] насмешки над своею женитьбой, не совсем respectabily-looking. Но это было уже перед самою сменой его.

В другом случае, тоже бывший консул и потом дипломат принял такое горячее участие в продаже конской сбруи, солдатских башмаков и т. п., что само правительство немедленно отозвало его.

В третьем случае джентльмен, которого дом прикрыт консульским флагом одной большой державы в двух городах, попался публично в торговле людьми, сопровождавшейся таким варварством, что даже "азиатское" японское правительство вступилось за бедный товар. Дело было весною 1870-го года и до известной степени опубликовано даже в иокогамских газетах. Корабль "Palmer", законтрактованный лавочником в консульских доспехах (разумеется, на имя гонконгского китайца-агента), вышел из Гон-Конга, чтобы идти в Сан-Франциско. По обычаю, китайцы товар нагружены были так тесно и продовольствуемы так дурно, что между ними, в первую же неделю плавания, открылись прилипчивые болезни. Капитану ничего не оставалось, как зайти в Иокогаму, хотя, конечно, это не было в его рассчете. Медицинская коммиссия, наряженная иокогамским портовым начальством, оффициально" признала печальную истину; китайцы же-товар громко заявили, что они обмануты кругом контрагентом и хотят во что бы ни стало вернуться в Гон-Конг. Японское правительство приказало, в видах прекращения эпидемии и впредь до разбора дела, высадить их на берег; но тут явился агент консула-лавочника и потребовал, чтобы японцы приставили к товару стражу, иначе-де он разбежится, что нанесет убыток нашему другу, китайцу Лисингу. Когда одна иокогамская газета, вздумала было напечатать эту историйку en toutes lettres, то нахальство прикащиков консула-лавочника дошло до того, что они ворвались в типографию и смешали набор статьи...

Наконец, мы подошли в классу, нравственному ex-officio и гласно заявляющему о себе, как о призванном водворит в Китае Christian civilisation, — к миссионерам. Их два разряда: англо-американские, разных протестантских сект, и французо-испано-итальянские — католической веры. О первых можно сказать, что они люди ученые, нередко вместе богословы и лекаря, люди хорошей нравственности, иногда, подобно Уильямсу, добросовестно признающие малополезность для Китая своих усилии. Но каково в действительности их влияние? Почти ничтожно. Из последнего отчета протестантских миссий, за 1868-й год, читанного на съезде миссионеров, видно, что все число прозелитов у них неболее 6.000. И это в [206] 30 лет пропаганды, при 112-ти проповедниках в настоящее время.

О католических миссионерах так много говорено и писано, что можно бы не упоминать о их нравственном значении. Довольно заметить, что большинство их — иезуиты. Следующие факты дадут более полное понятие о религии и морали, проповедуемой этими агентами римского ханжества, властолюбия и корыстолюбия.

Иезуиты имеют в Сикавее фабрику католических картин и статуй, выгодно сбываемых ими китайцам-христианам. Здесь, "чтобы не уронить в глазах китайцев католической веры (Так объяснял мне дело иезуит, сопровождавший меня при осмотре Сикавейского учреждения)" Иисус Христос является изображенным в китайских башмаках с толстыми подошвами, царство небесное рисуется в виде крепости, совершенно похожей на китайские города, и т. п. Так как китайцы, принимающие веру, всегда "испытуя" ее, могли бы упрекнуть иезуитов в противоречии с самими собою, когда они, вопреки второй заповеди, занимаются "сотворением кумиров"; то заповедь эта вычеркнута из иезуитского катехизиса, а последняя, десятая, разделена на две для получения полного числа десяти (См. Milne’s Life in China).

В том же Сикавее занимаются покупкой китайских детей, чтобы заставлять их работать даром по 8 и 10-ти часов в день на монастырской фабрике. Это крепостное состояние продолжается до 20-ти лет, после чего рабочие, разумеется, обращенные в христианство и уже втянувшиеся в иезуитскую коммерцию, объявляются свободными и делаются агентами по покупке и сбыту товаров, а неспособнейшие — рабочими на иезуитских, полях и о городах, носильщиками иезуитских паланкинов и т. п.

Около того же Сикавея стоит женский монастырь кармелиток. На воротах надпись гласит, что туда запрещается вход всем мущинам, за исключением отцов-исповедников....

И епископ шанхайский, в своих отчетах коллегии пропаганды, не находит ничего лучше сказать по поводу такой близости двух разнородных монастырей, как то, что влияние благочестивых сестер чрезвычайно благодетельно для развития юи их питомцев сикавейского училища, которые без того были бы лишены нежного участия женских сердец, и т. п.

Понятно, какого рода впечатления такие религия и мораль производят на китайцев, и нельзя удивляться, что китайское [207] правительство, обязанное трактатами пещись о личной безопасности проповедников христианства, нашлось вынужденным держать в Сикавее роту солдат и две пушки для защиты отцов почтенной "компании". в Тянь-цзине забыли это сделать, и народ растерзал нескольких монахов с их сестрами и даже с французским консулом, вздумавшим вступиться за соотечественников.

Впрочем, справедливость требует сказать, в заключение этого очерка, что есть во влиянии на Китай западных пришельцев и, несомненно хорошие стороны. Так, ими возбуждена в сынах Срединного царства любознательность к явлениям общественной и государственной жизни, о которых прежде, между ними распространялись лишь темные слухи. В Шанхае издается китайская газета, которая имеет более 30.000 подписчиков. С другой стороны, мы видим ныне китайцев, управляющих пароходами, участвующих в постройке и снаряжении их, выделывающих скорострельное оружие и пр., это также важный успех. Влияние европеизма отозвалось еще в том смысле, что китайцы стали свободнее относиться к деятельности своих чиновников, низших и высших, разбирать эту деятельность и преследуемые ею задачи. Но это последнее — в очень слабой степени. Столь способные к самоуправлению, когда они находятся на чужой почве, сыны Небесной империи представляют еще жалких граждан, когда живут на своей родине, и это несмотря на горячий патриотизм.

О привитии на китайской почве европейской науки, той строгой и точной науки, которая одна дает прочные залоги будущих успехов народа, можно еще не говорить, потому что тут дело едва начинается. И хотя европейские синологи перевели сочинения Гершеля, Уеля и некоторые другие серьезные книги на китайский язык, хотя в Пекине основано высшее училище с европейскими профессорами; но пока все это шатко и мало надежно. Да и не может не быть шатким, когда в преподаватели астрономии, напр., поступил человек, отрицающий Ньютона, когда химию читает профессор-юрист из протестантских миссионеров.

М. Венюков.

Гон-Конг. — Сентябрь, 1870.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки крайнего востока // Вестник Европы, № 3. 1871

© текст - Венюков М. И. 1871
© сетевая версия - Thietmar. 2017
© OCR - Бычков М. Н. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1871

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за помощь в получении текста.