ТИХМЕНЕВ Н. М.

МАНЗОВСКАЯ ВОЙНА

Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г.

(продолжение)

XV.

30-го мая было получено в Бельцовой, в штабе войск, первое очень неопределенное известие о деле Маркова, посланное телеграфистом ст. Раздольное. На следующий день были получены две телеграммы о том от самого Маркова. Эти краткие, но чрезвычайно бестолковые сообщения ничего не выяснили М. П. Тихменеву. Марков, имея возможность написать самое подробное донесение, но считая, вероятно, приличным случаю решительную краткость, ограничился двумя лаконическими депешами: «было дело – догоняю» и «хунхузы разбиты – преследую».

Не зная истинного положения вещей – т. е., что хунхузы упущены Марковым и ушли вверх по Суйфуну, М. П. Тихменев немедленно по получении известия о столкновении, отдал начальникам отрядов ряд распоряжений с целью сжать хунхузов со всех сторон и истребить их. Это приказание было отдано в том предположении, что хунхузы еще находятся где-нибудь у Суйфунского.

Однако уже 1-го июня из двух более подробных телеграмм, одну из которых прислал Холевинский, а другую опять телеграфист, - стало ясно, что план окружения шаек невыполним, так как хунхузы ушли. Поэтому предыдущие распоряжения были несколько изменены и направлены к тому, чтобы обеспечить [30] тыл Маркова, ушедшего вслед за хунхузами и оградить оставшиеся сзади него пункты, главным образом Никольскую и Раздольный, от могущих быть покушений со стороны хунхузских партий, которые случайно остались бы поблизости селений или отделились бы от преследуемой Марковым шайки.

При этом произошло следующее недоразумение. По первоначальному плану захвата манз у Суйфунского было приказано Дьяченко из Лоренцовой идти к Никольской. Дьяченко, 27-го безуспешно ожидавший у Лоренцовой М. П. Тихменева, решил сам идти к нему навстречу и исполнил это как раз 30-го мая, о чем и донес. Таким образом, посланное Дьяченко 30-го мая приказание и донесение его разошлись; тем не менее приказание было ему доставлено 31-го мая в Орловой, и он немедленно пошел в Никольскую, не донеся однако об этом, так что полковник Тихменев считал, что его приказание Дьяченкой не

Получено. Вследствие этого, когда выяснилось, что Марков ушел вверх по Суйфуну, и понадобилось, как сказано, занять Никольскую, то туда вместо Дьяченко был двинут, из Раздольного, как менее важного пункта, отряд Неймана, а на его место приказано было Пфингстену двинуть часть 1-го батальона, что и было исполнено. Только 4-го июня Тихменеву стало известно, что отряд Маркова пришел в Никольскую.

Во время пребывания Дьяченки у Лоренцовой к нему вернулись Холевинский и Лаубе, посланные на Утесный. Здесь Холевинский встретил Маркова и в отмену полученного от Дьяченки приказания идти на Суйфун – получил от Маркова предписание идти на Лефу и обрекогносцировать ее, начиная от устья и затем присоединиться к Дьяченко или главным силам полковника Тихменева. По возвращении Холевинский с отрядом был направлен к Раздольному для пополнения провианта и с приказанием занять возможно сильнее Никольское, так как туда возвращались крестьяне. Положение этих крестьян Дьяченко считал тем опаснее, что от Холевинского ему было известно о намерении Маркова свернуть на Суйфун, не доходя Никольского, а вместе с тем он получил известие от Неймана о сожжении Суйфунского. Дальнейшие же затем события у Дубининской оставались Дьяченке неизвестными до получения помянутого приказания от полковника Тихменева. За время стоянки у Лоренцовой Дьяченко деятельно занимался разведкой о месте пребывания разбойничьих шаек и о настроении лефинских [31] манз. Настроение это было колеблющимся; очевидно, на манз влияло долговременное нахождение между ними разбойничьих шаек, которые, как мы видели, только что ушли и сожгли Суйфунское. Сведение об уходе шаек с Лефу было сообщено манзами Дьяченко, однако, очень неопределенно и двусмысленно, так что не обратило на себя внимания. Направившись, при изложенных выше обстоятельствах, из Орловой к Никольской, Дьяченко отделил от себя отборный рекогносцировочный отряд в 30 человек верховых под начальством поручика Седова для обследования дорог по Лефу и Чагоу на Никольскую. Сделав в течение двух дней сто верст, Седов 2-го июня, почти вместе с Дьяченко, прибыл в Никольскую. По пути он встретил только 20 манз, спрятавшихся около глухой фанзы в горах и напавших на 4-х конных солдат, отставших от отряда для переседловки лошадей. Лаубе, бывший при отряде, заметил нападение, отряд вернулся, и 14 человек манз были убиты. Зато Седов видел много оставленных манзовских лагерей на 200-600 человек. По словам встречного манзы хунхузы стояли в этих лагерях по несколько дней, запасаясь провизией от жителей Лефу, а затем направлялись к Суйфуну. Это были шайки, сжегшие Суйфунское.

Отряд капитана Флоренского 29-го мая выступил из Бельцовой в то время, когда отряд поручика Садовникова переходил с Ула-хэ на Сандагоу. 3-го июня Флоренский и нагнавший его дорогой М. П. Тихменев прибыли в Верхнее-Романову. Через день к ним присоединился и Садовников, вышедший после рекогносцировки Ула-хэ и Сандагоу на Сысоеву, в двух переходах сзади В. -Романовой, сделав в течение 8 дней более 300 верст.

С отступлением разбитой Марковым шайки к границе, второе и последнее из бывших внутри края крупных китайских скопищ оставило наши пределы. Дальнейшая цель действующих войск состояла в том, чтобы окончательно очистить край от остатков разбойников и привести в полную покорность взволнованное и враждебное манзовское население. Цель эта была достигнута одновременным движением отрядов по тем направлениям, где можно было рассчитывать на присутствие оставшихся еще разрозненных мелких шаек или где жили оседлые манзы. [32]

В Верхне-Романовой Тихменевым были получены следующие известия: а) что хунхузы бродят мелкими партиями в горах между верховьями Май-хэ и Лефу и на Суйфуне, б) что Сучанские манзы выставили от себя милицию для ограждения себя от разбойников (о чем сказано уже выше); что число этой милиции было свыше тысячи человек, из которых 400 пошли на Циму-хэ, и что на Циму-хэ остались еще скопища разбойников и склады продовольствия; что для уничтожения их, а равно, чтобы вернуть Сучанскую милицию, лейтенант Этолин, назначенный перед тем Дьяченко начальником Владивостокского гарнизона, предполагает послать на Циму-хэ отряд поручика Каблукова силой в 50 человек с 1 горным орудием.

На основании полученных донесений и во исполнение указанной цели действий М. П. Тихменевым в Верхне-Романовой были отданы такие распоряжения. Посылка отряда Каблукова лейтенантом Этолиным была одобрена. При этом ему было указано, как делалось это вообще и раньше, что меры снисходительности и кротости неуместны и приказано действовать суровее и решительнее.

Затем, совершенно правильно имея в виду, что преданность сучанских манз была лишь следствием сознания ими нашего превосходства и что при другом положении их милиция, подобно цимухинской, могла обратиться против нас, на Сучан был отправлен из Верхне-Романовой, по едва проходимой тропе, начальник штаба отряда штабс-капитан Пржевальский, коему был подчинен отряд Садовникова, с предписанием занять деревню Пинсау на Сучане, где было наибольшее скопище манз и местопребывание Сучанского старшины, распустить милицию, обезоружить ее, в Пинсау дождаться отряда Каблукова, а также капитана Шелихе, которого предполагалось послать из Лоренцовой навстречу Каблукову через верховья Лефу и Май-хэ. Оба отряда – Каблукова и Шелихе по соединении должны были перевалить через Сучан в Пинсау. Предписание об этом было послано Каблукову через лейтенанта Этолина. О направлении отряда Шелихе в 50 человек с 1 горным орудием в Лоренцову предписано было Дьяченко. При этом по неизвестности, как выше сказано, места пребывания этого последнего, приказание было послано через начальника телеграфной станции в Раздольном. Из ответа Дьяченко на эту депешу Тихменев узнал, что Дьяченко согласно с ранее полученным приказанием уже [33] находится в Никольской. По соединении всех отрядов в Пинсау Пржевальскому приказано было идти вниз по Суйфуну до наших крестьянских деревень, расположенных при устье.

Лейтенант Старицкий, продолжавший пребывать в Находке и наблюдать за сучанскими манзами, доносил потом, что движение наших войск на Дауби и появление отряда в Пинсау решило двусмысленное положение сучанских манз, в котором они находились некоторое время.

В Верхне-Романовой же было отдано распоряжение, касающееся отряда Маркова. В предположении , что он утомлен преследованием неприятеля, ему на помощь был двинут из Никольской отряд в 75 человек при 1 орудии. О движении сил у Раздольного и Никольской и о движении отрядов согласно приказания полковник Тихменев был извещен в Никольской телеграммой адмирала Фуругельма, прибывшего туда в это время. В своей телеграмме адмирал писал: «Никольская оказалась базисом наших действий». Такое значение Никольской было, таким образом, уже во время событий 1868 г. признано всеми наиболее сведущими лицами: Дьяченко, Тихменевым, Фуругельмом. После окончания беспорядков то же значение признал за Никольской и Корсаков, приказав восстановить ее, выстроив там казарму поместив постоянный гарнизон. Вал старинной крепости в Никольской доказывает, что издавна этот пункт считался центром, ключом операций в Южно-Уссурийском крае. Позднейшее военное развитие города Никольска-Уссурийского показывает, что значение его установлено было правильно с самого начала.

6-го июня отряд Флоренского и с ним штаб войск прибыл в Лоренцову. Отсюда был, как предполагалось, отправлен на Циму-хэ и Май-хэ отряд Шелихе, и одновременно вниз по Лефу был послан отряд капитана Флоренского в составе 110 человек, с приказанием очистить Лефу до Лефунцы и по долине этой реки подняться вверх до Утесного.

Сам же М. П. Тихменев, сформировав из людей стрелкового батальона конный отряд в 26 человек с 1 горным орудием под начальством поручика Маевского, отправился с этим отрядом в Никольскую на присоединение к отряду Дьяченко, куда и прибыл 7-го июня. [34]

В Бельцовой, 28-го мая, отдавая распоряжения для движения отрядов в местности между оз. Ханка и Уссурийским заливом, полковник Тихменев телеграфировал также майору Пфингстену о том, чтобы он лично сделал рекогносцировку на Мангугай и, действуя самым решительным образом, привел к порядку тамошнее манзовское население. Как мы видели выше, распоряжения эти явились уже запоздалыми, так как были предупреждены Дьяченко. Поэтому Пфингстен уже знал, что манз на Мангугае нет и что ему известно по письмам из Хунчуна, что мангугайские манзы собрались туда с жалобой на русских, отряды которых прогнали их с Мангугая.

Возникший по этому поводу обмен телеграмм между Пфингстеном и Тихменевым, в связи с взглядами на тот же вопрос генерала Корсакова, представляется интересным по той разнице, с которой толковался Пекинский договор в той части его, которая касалась положения в наших пределах китайского населения – с одной стороны генералом Корсаковым, находившимся под влиянием опасливых внушений министерства иностранных дел, а с другой местными деятелями, толковавшими трактат согласно с внутренним его смыслом, имевшимся в виду Игнатьевым, т. е. более энергично и более соответственным нашему достоинству образом.

В ответ на свою депешу Пфингстен получил от М. П. Тихменева следующую инструкцию: «сообщите Хунчунскому амбаню, что мангугайские манзы произвели беспорядки, оказали неповиновение русским властям и не дали знать русским начальникам, что разбойники, вопреки запрещения русского правительства, разрабатывали золото. Поэтому потребуйте от Хунчунского амбаня выдачи хозяев, работавших золото на Аскольде, а также мангугайских старшин, объяснивши при этом, что русское правительство имеет документы враждебности здешних манз к нам и помощи, которую они оказывали разбойникам при разработке золота».

Составленное в этом духе письмо было передано Пфингстеном в Хунчун. В ответ он получил известие, что в Хунчун прибыл из Нингуты чиновник, который хотел бы приехать в Посьет для переговоров, но не может, так как с [35] ним много войск, и просит Пфингстена самого выехать на границу для переговоров. При этом чиновник предлагал свои войска для ловли хунхузов на границе, но вместе с тем просил о выдаче взятых нами на Мангугае пленных, якобы для отправления их в Пекин.

Пфингстену приказано было отвечать, что он не имеет полномочия для переговоров по поводу настоящих важных событий, служащих ясным доказательством беспечности пограничных маньчжурских начальников, но что генерал-губернатор скоро будет в Новгородском посту и что ему, быть может, тогда угодно будет потребовать объяснения от Хунчунского амбаня. Что касается выставления маньчжурских войск на границе, то приказано выразить удивление, что этого до сих пор не было исполнено. Далее предписывалось, во-первых, непременно требовать выдачи нам мангугайских, цимухинских и прочих хозяев, бежавших в Хунчун, разрабатывавших золото и стрелявших в русских, причем, конечно, уже не мог возникнуть вопрос о передаче нами пленных маньчжурским властям; затем сообщить, что русским войскам приказано истребить всех разбойников, нарушивших спокойствие края.

Ответ китайцев был очень уклончив: они соглашались, что мангугайские хозяева действительно разбойники, но писали, что в Хунчуне никого нет ни из них, ни из копавших золото на Аскольде.

Тогда Пфингстен получил предписание потребовать выдачи манз тоном уже более серьезным.

Такой способ действия М. П. Тихменева был одобрен и адмиралом Фуругельмом. Но генерал-губернатор Корсаков, прибывший к началу июня в Камень-Рыболовов, был другого мнения. Толкуя трактаты, как уже сказано, в невыгодную для нас сторону, он в предписании, данном адмиралу Фуругельму приказал: «взятых с оружием в руках манз, а также и тех жителей, на которых падает справедливое подозрение в содействии разбойникам и укрывательстве их, передать китайскому правительству и требовать их наказания и запрещения въезда». М. П. Тихменеву поневоле пришлось не настаивать на своих требованиях, и, таким образом, к великому удовольствию китайцев «мы потеряли лицо». Лишь по окончании беспорядков генерал Корсаков изменил свой взгляд на права проживавших в наших пределах манз, как уже упомянуто выше. В предписании [36] генерала Корсакова к адмиралу Фуругельму, полученном М. П. Тихменевым от этого последнего в Лоренцовой, заключались тоже и другие инструкции. Так, между прочим, предписывалось – и трудно сказать, с какой целью – войти в сношение с Хунчунским амбанем, дабы точно узнать, откуда прибыли в наши пределы разбойники, приказано просить амбаня, а затем и гиринского дзянь-дзюня выставить войска на границе, дабы не пропускать к нам хунхузов впредь. Очевидно, что этот просительный тон, рекомендованный генералом Корсаковым, мог быть истолкован китайцами только как признак нашей слабости, чего всеми мерами, напротив, следовало избегать в сношениях с нашими желтыми соседями. Затем генерал-губернатор давал некоторые указания о действиях войск, которые, однако, не могли быть уже исполнены за поздним получением приказания; впрочем, эти указания разрешалось менять в зависимости от обстановки. Наиболее же существенное требование предписания заключалось в возвращении Никольских крестьян на свои поля, и в постановке роты постоянным гарнизоном в Никольской, в черте остатков старинного укрепления.

XVI.

Движением перечисленных выше отрядов, включая сюда и отряды Маркова, Баранова и Горяинова, должен был быть освещен и очищен от остатков разбойничьих шаек весь почти район военных действий. Оставалось произвести рекогносцировку южной части района, по рр. Мангугаю и Амба-бира и тех глухих местностей, которые, лежа в стороне от торных дорог, в горах, не могли быть еще пройдены нашими отрядами, или хотя и были пройдены, но вследствие гористого характера местности еще продолжали давать убежища мелким разбойничьим партиям, ускользнувшим от отрядов.

Во все эти места были посланы небольшие разведочные партии, проникшие в самые глухие трущобы края. Партии были направлены таким образом, что данные им для разведки участки соприкасались, захватывая весь присуйфунский и южнее лежащий район.

Всем рекогносцировочным отрядам были даны инструкции однообразного характера. Отряды должны были беспощадно истреблять встреченных с оружием в руках и сопротивлявшихся манз. [37]

Отдельно стоявшие фанзы, а равно и находившиеся в них все припасы, при невозможности воспользоваться последними, должны были быть сожжены. Цель такого образа действий заключалась в том, чтобы уничтожить военные и продовольственные запасы, склады и жилища, служившие главным притоном и опорой хунхузов и хищников, разрабатывавших золото, и таким образом очистить край. При таких условиях и те разбойники, которым удалось бы уклониться от встречи с отрядами, должны были погибнуть с голоду, или уйти за границу. Засеянные поля, за исключением тех, которые находились вблизи русских и могли быть сняты нами, предписано уничтожить. Таким образом затруднялся и на ближайшее будущее новый наплыв разбойников. Все эти энергичные и вполне целесообразные меры, по-видимому, не получили полного одобрения генерала Корсакова и были исполнены лишь потому, что указания его по этому поводу запоздали. Руководимый совершенно не отвечающей обстоятельствам сантиментальностью генерал Корсаков приказал уничтожить лишь те фанзы, в которых китайцы окажут сопротивление. Таким образом, он преследовал одни лишь цели наказания, упуская из виду заботу о создании положения, которое затрудняло бы, по крайней мере в ближайшем будущем, новое обоснование шаек хунхузов в наших пределах.

Проследим в общих чертах за каждым из действовавших отрядов. Полковник Марков после боя 29-го мая дал отряду на сутки отдых, в котором он вовсе не нуждался, и 31-го прибыл в Никольское. Манзы этим временем ушли, и соприкосновение с ними было потеряно. Предполагая по признакам, что манзы ушли к верховьям Суйфуна, Марков переправился через него верстах в 85-ти от границы и двинулся в хребты, где 4-го июня догнал отставшую со скотом партию манз в 40 человек и отбил 25 голов, убив при этом 5 человек манз. На следующий день достиг границы, где нашел манз в значительных силах, занявших пограничную фанзу. После стычки, где Марков потерял одного убитого, манзы бежали, оставив 15 пленных. На границе 7-го июня встретился с отрядом Рейтерна, который, как изложено выше, был послан в помощь Маркову из Никольской. 9-го июня Марков решил двинуться к Турьему Рогу, причем для удобства движения и захвата большого района разведки, разбил отряд на две части. Одну под начальством поручика Дубинина направил лугами вдоль [38] хребта, а с другой намеревался идти сам хребтами по пограничной линии. Кроме того выделил 50 человек под командой фельдфебеля Милютина, которых отправил в Никольское с тем, чтобы, запасшись провиантом, они вернулись обратно, заняли и укрепили пограничную фанзу и задерживали бы здесь разбойничьи шайки. Однако предложения Маркова не осуществились. Один лишь отряд Дубинина, двинутый 9-го июня, пошел по назначению и прибыл в Камень-Рыболовов, где и остался. Сам же Марков не успел уйти, а задержавшись до 10-го, получил предписание отправиться на ст. Утесный. Отряд фельдфебеля Милютина, пришедший в Никольское, был задержан там.

По прибытии в Утесный Марков 15-го июня получил приказ о спуске казаков на льготу, в виду очищения от китайских разбойников приханкайского края. Таким образом, кончилась первая боевая служба уссурийских казаков, ознаменованная и первой пролитой ими в борьбе с врагом кровью. Самому же Маркову было поручено привести в исполнение указания относительно восстановления почтового сообщения по Камне-Рыболовному тракту и охраны последнего, сменив стоявших по нему людей сводного стрелкового батальона и казаков людьми 3-го батальона, которые вместе с казаками входили в состав отряда Маркова, причем и самый этот отряд был расформирован.

Восстановление по тракту правильного почтового сообщения было первой мерой, предпринятой М. П. Тихменевым, как только приханкайский край можно было считать очищенным от разбойников.

Отряд генерального штаба капитана Баранова 3-го июня выступил из станции Тихменевской и после невероятных трудностей вышел на Лефу только 14-го июня. Подойдя к устью этой реки, отряд попал в болота, из которых едва выбрался, но нашел много брошенных фанз, где оставались запасы хлеба. На обратном пути в Тихменевскую фанзы и запасы были сожжены.

Хорунжий Бянкин, двинувшийся с 4-го сунгачинского поста, 7-го июня пришел в Лоренцову на Лефу, забрав по дороге в разных местах в фанзах 25 человек пленных, оружие, порох и прочее, причем некоторые из манз оказали вооруженное сопротивление. Пробыв в Лоренцовой несколько дней, он получил приказание пройти вдоль по Дауби-хэ, где должен был [39] истребить то, чем не могли воспользоваться крестьяне, а затем, по прибытии в Буссе, спустил своих казаков на льготу.

Отряд капитана Флоренского, выполнив свое назначение, благополучно прибыл в Утесный, а оттуда по смене людьми Маркова – в Никольскую.

Отряды Каблукова, Шелихе и Садовникова, при последнем из которых следовал штабс-капитан Пржевальский, соединились под начальством последнего, согласно предположения, в Пинсау на Сучане.

Отряд Каблукова нашел на Циму-хэ и Май-хэ полное разорение: все фанзы были сожжены; всюду ходило множество свиней – картина, характерная и для 1900 года, когда оставшиеся после пожара Айгуна и окрестных селений свиньи бродили по полям целыми одичалыми стадами; все поля, занимавшие громадные пространства и покрытые будой, бобами и проч.,были целы; впоследствии хлеба были собраны частью войсками, частью крестьянами.

При переправе через реки, впадающие в Уссурийский залив и при том в нижнем их течении, отряду, имевшему при себе артиллерию, пришлось преодолеть значительные затруднения, причем один из солдат утонул. В устье Циму-хэ отряд имел стычку с партией манз, открывших стрельбу сначала по крестьянам дер. Шкотовой, бывшим при отряде и отделившимся от него на пепелище своей деревни, а затем и по высланному дозору. Несколько манз было убито, другие потонули, а остальные бежали в горы, бросив свои лодки, которые были уничтожены.

Сведения о действиях отрядов Шелихе и Садовникова находятся в помещенном ниже почти целиком донесении Пржевальского, имя которого усугубляет интерес этого донесения помимо того, что этот документ прекрасно характеризует положение дел на Сучане. Будущий знаменитый путешественник, уже тогда положивший прочное начало своей славы, незадолго перед этим законченным первым путешествием по Южно-Уссурийскому краю, так доносил М. П. Тихменеву об исполнении данного ему поручения:

«6-го июня вечером присоединился ко мне отряд Садовникова, и я, дав отдохнуть один день, утром 7-го числа выступил из В. Романовой вверх по Дауби и Сучану. Чуть заметная тропинка вилась сначала по открытой, постепенно суживавшейся долине и, пройдя таким образом верст 35, вступила, наконец, [40] в дремучую первобытную тайгу. Густые заросли папоротника и различных кустарников, громадные деревья, теснившиеся сплошной непроницаемой стеной и во многих местах до того заграждавшие дорогу, что надо было делать просеку для вьючных лошадей, наконец, частые переправы через извилистую, хотя и неглубокую, но чрезвычайно быструю Дауби – все это сильно затрудняло наше следование. Трудности увеличивались по мере приближения к вершине Сихотэ-Алиня, где, не доходя верст трех, до главного перевала, нужно было идти узким каменистым ущельем с крутым подъемом и почти отвесными боками. На самой вершине перевала я нашел 8 шалашей, в которых недавно жило человек 50 китайцев; дня за три до нашего прихода эти китайцы ушли на Сучан, и теперь не было здесь ни одного человека. Спуск с хребта к долине Сучана был несравненно легче, так как тропинка здесь была хорошо протоптана, вероятно китайцами, возившими продовольствие. 11-го июня вечером я был уже в Пинсау, сделав в течение пяти дней, т. е. со дня выступления из Романовой до прихода на Сучан 130 верст. При том один из этих 5 дней был употреблен на розыски около одной подозрительной фанзы (в верховьях Дауби), которую я велел сжечь. Придя в Пинсау, я нашел там около 150 человек манзовской милиции как с Сучана, так и с рр. Пхусун, Та-ухэ, Суду-хэ. Впрочем, это были уже только остатки той милиции, которая разошлась по домам за несколько дней перед моим приходом, и цифра которой простиралась, по уверениям здешнего старшины, до 800 человек. Замечательно, что в этой милиции было 300 человек маньчжур из Хунь-Чуна и других частей Маньчжурии, ловивших капусту в море и вышедших на берег с ружьями при известии о хунхузах, с неделю тому назад все эти маньчжуры ушли обратно в море.

Первым моим делом по прибытии в Пинсау было обезоружение китайской милиции, которой я велел разойтись по домам. Отобранные ружья возьму с собой и доставлю в Находку. Трех предводителей манзовской милиции с рр. Пхусун, Та-ухэ и Суду-хэ, а равно и старшину в Пинсау я арестовал за то, что они, вопреки приказаний лейтенанта Старицкого, казнили трех пойманных хунхузов и в том числе одного атамана. Мне кажется, что это они сделали для того, чтобы пленные хунхузы при допросе не показали чего-нибудь предосудительного о сучанских манзах, как то уже сделал один из таких пленных [41] в Находке. Краткий, наскоро мною сделанный допрос пинсаускому старшине, я прилагаю при сем рапорте. Сегодня, т. е. 13-го утром, ко мне присоединился отряд Шелихе, который пришел из Лоренцовой по рр. Май-хэ и Циму-хэ. На всех этих реках, так недавно густо населенных, отряд наш не встретил ни одной души человеческой, ни одной целой фанзы; все было разграблено, сожжено и уничтожено хунхузам.

О хунхузах здесь ничего не слышно, поэтому завтра я выступаю из Пинсау и 15-го числа буду в деревне Хуани-хезе (на правом берегу Сучана против наших поселений), где расположусь в ожидании дальнейших распоряжений. Отряд лейтенанта Векмана (Каблукова) еще не присоединился ко мне, и я ничего о нем не знаю».

Во втором донесении, написанном через десять дней после первого, Пржевальский, сообщая о прибытии отряда Каблукова и происшедших с ним уже известных нам событиях, пишет далее следующее: «14-го июня в три часа пополудни я выступил из Пинсау и 15-го утром прибыл в дер. Хуанихезу. Отобранные от манзовской милиции 83 ружья, две пушки, около 1 пуда пороху и свинцу я привез с собой, а также привел арестованными трех предводителей манзовской милиции с рр. Пхусун, Та-ухэ и Суду-хэ, старшину Лигуя и трех его помощников.

Ружья почти все принадлежали тазам, и я их возвратил по приказанию адмирала Фуругельма [адмирал прибыл в это время на «Алеуте» в Находку. Совершенно правильно считая, что отнять у тазов, живущих охотой, оружие – значит лишить их средств к жизни, адмирал приказал вернуть им ружья, снабдить каждого туземца свидетельством на право иметь ружье, дабы всегда можно было проверить правильность владения последним], пушки отправлены во Владивосток, а также вследствие его личного приказания освободил из-под ареста старшину Лигуя, трех его помощников и трех предводителей манзовской милиции.

Придя в дер. Хуанихезу, я пробыл там, в ожидании дальнейших распоряжений, до 20-го июня. Затем, вследствие предписания адмирала Фуругельма, оставив в п. Находка под начальством Садовникова 120 человек, горное орудие с зарядными ящиками отправил на пароходе «Америка» [пароходо-корвет «Америка» под командой кап.-лейт. Наумова прибыл во Владивосток к начале июня]. Поручику Каблукову предписал пройти от Сучана берегом через р. Таудеми, бывший пост Стрелок в устье Цимухэ во Владивосток. [42] По этой дороге еще не проходил ни один русский отряд, и я в инструкции Каблукову предписал ему сжечь все фанзы, устроенные для промывки золота, и арестовать тех хозяев, у которых будет найден этот металл.

Лейтенант Векман принял от лейтенанта Старицкого железный баркас, стоявший в п. Находка и на нем отправился во Владивосток.

За время следования по Дауби и Сучану я продовольствовал отряд реквизицией, согласно вашему приказанию, но потом получил личное приказание от адмирала уплачивать за все забираемое.

Одновременное прибытие с трех разных пунктов наших отрядов, обезоружение милиции, арест ее предводителей и главного старшины с помощниками – все это произвело самое сильное и для нас самое благоприятное впечатление на жителей сучанской долины. Они в первый раз увидели перед собой силу, готовую раздавить их при малейшем сопротивлении, и с совершенной покорностью, могу даже сказать с раболепством, встречали наши отряды. Безмолвно, как осужденные, стояли обезоруженные отряды милиции в то время, когда я их собрал для того, чтобы объяснить, хотя в общих чертах, те отношения, в которых они должны находится к русским. Ни одного возражения, ни одной противоречивой фразы не слыхал я в течение часа, проговоренного нами с манзами. И нет сомнения, что теперь самое благоприятное время для того, чтобы произвести коренную реформу в существовавших до сих пор отношениях манз к русским, дать более правильную организацию, и тем навсегда предотвратить кровавое явление, совершившееся здесь в последнее время».

Рекогносцировочных отрядов, высланных из Никольской в половине июня было пять; из них 4 были силой от 20 до 35 человек и один – в 60 человек с одним горным орудием.

Отряды эти были следующие.

Отряд капитана Молоствова, отправленный в верховья системы рек Суйфуна, выполнив свое поручение без всяких приключений вернулся назад.

Отряд сотника Маевского, направленный в горы, прилегающие к нашей границе между верховьями Суйфуна и р. Эльдагоу имел, без потерь для себя, незначительную стычку с хунхузами, причем 8 человек их было убито, а остальные бежали, оставив оружие и снаряжение. [43]

Отряд подпоручика Тарновского, направленный по системам рек, впажающих в Суйфун с правой стороны между верхне-Суйфунским укреплением и р. Эльдагоу, заблудился в горах, изорвал совершенно обувь и, довольствуясь исключительно фунтом сухарей в день, вернулся с израненными ногами назад, не найдя выхода к Эльдагоу и никого не встретив.

Отряд штабс-капитана Буяковича был направлен в верховья Мангугая и на Амба-биру. После движения, сопровождавшегося значительными затруднениями, так как надо было устраивать переправы для орудия через многочисленные речки и болота, отряд нашел манзовский бивак, охраняемый цепью конных постов. Буякович атаковал манз, причем был задержан искусственными препятствиями в виде кольев с натянутыми веревками. Огонь горного орудия заставил манз бежать, причем несколько человек их было убито.

Отряд волонтера Лаубе получил приказание разведать хребты, составляющие водоразделы рек Мо, Лефу и Майхэ. Направившись в верховья р. Мо, Лаубе прислал с пути два донесения. Во втором из них, сообщая о сожжении нескольких фанз, он писал, что получил сведения о присутствии хунхузов [в этом же донесении, как о чрезвычайном обстоятельстве, он сообщил о найденной в одной деревне женщине-китаянке, присутствие которой удивило переводчика отряда китайца, так как ни одна китаянка до той поры не приходила в наши владения]. Разыскивая их по слухам, Лаубе уклонился от данного ему маршрута и вышел к посту Камню-Рыболовов.

Здесь он был самовольно задержан временно командовавшим 3-м батальоном, адъютантом генерала Корсакова, майором Мерказиным, у которого произошло с Лаубе личное столкновение, и который подал генералу Корсакову рапорт, обвиняя Лаубе и его отряд в грабеже, в жестокостях по отношению к мирнм манзам и в неисполнении приказании самого Мерказина. Рапорт этот упал на благодарную почву: генерал Корсаков, взгляд которого на манзовское население, как уже замечено, был излишне сантиментален и который имел склонность безусловно доверять манзам, приходившим к нему с выражением покорности, а в то же время дававшим у себя приют хунхузам, приказал отдать Лаубе под суд. Следствие выяснило полную неосновательность обвинений Мерказина.

С возвращением этих отрядов военные действия были окончены, и в половине июля войска Ю. -Уссурийского края были [44] переведены на мирное положение, и штаб командующего этими войсками расформирован. За усмирение манзовского вооруженного восстания и за военные действия во время него многие из чинов действовавших войск получили боевые награды, причем сам полковник Тихменев был награжден орденом Св. Анны 2-й степени с Императорской короной и мечами.

XVII.

Так возникло и окончилось восстание манз 1868 г., первое с эпохи занятия нами побережья Японского моря вооруженное столкновение русских с китайцами, во время которого пролилась русская кровь.

Но кровь эта была пролита не даром. Последствия описанных событий были значительны и важны для нашего дела на Дальнем Востоке.

Эти последствия были двоякие. Первые, менее значительные, касались внутренних отношений в Приморской области; другие, более важные относились к упрочению нашего политического влияния на Дальнем Востоке.

К первой группе принадлежало следующее. Войска, употреблявшиеся исключительно на работы и для исполнения, до некоторой степени, обязанностей колонистов, фактически убедились в существовании для них и другого назначения, кроме рабочего; неизведанные, признававшиеся дотоле неприступными горные перевалы между системами рек, а также низменные болотистые долины Лефу и Сунгачи – пройдены по всем направлениям нашими отрядами, обнаружились удобопроходимость многих рек, еще правильно не обследованных; непроизводительное, бессемейное и развращенное до крайности манзовское население, занимавшее лучшие земли и с ущербом для нас пользовавшееся всеми промыслами под нашим покровительством, в значительной мере уничтожено, и земли его конфискованы и послужили в пользу современных и будущих переселенцев. Приступлено было к переписи и регистрации оставшихся манз с тем, чтобы таким путем, хотя бы до некоторой степени сократить их наплыв из-за границы. Другой мерой для противодействия наплыву китайских бродяг и для более успешного их, в случае надобности, уничтожения, явилось сформирование в 1869 г. конной части, именно Уссурийской казачьей сотни, необходимость которой была прямо подсказана [45] обстоятельствами военных действий. Выяснились и многие недостатки в устройстве области и войск, не так резко заметные в мирное время: полное отсутствие военного образования войск, недостаток способных собственно к военному делу офицеров; неимение путей сообщения; неправильность телеграфного сообщения, часто прерывавшегося; неудобство отдаленности Ю. -Уссурийского края от административного центра – г. Николаевска; неудобство сношения с пограничными китайскими властями, из которых главное значение имели хунчунские по наибольшей оживленности торговых сношений с Хунчуном (в торговле скотом и хлебом) и наиболее сильному приливу с этой стороны манз в наши пределы. Это неудобство было устранено учреждением должности пограничного комиссара в п. Новгородском. К последствиям политического характера относится следующее: бывшие дотоле патриархальные отношения туземного населения к нам достаточно выяснились; заявлено превосходство наших сил над этим населением, принимавшим, вследствие свойственного китайцам общеазиатского миросозерцания, гуманные и дружелюбные отношения к нему за бессилие и потому смотревшим на нас с презрением; нравственное влияние над туземцами восстановлено, наконец, выяснено было, как уже выше сказано, что живущие в наших пределах манзы должны считаться русскими подданными.

Главнейшим же образом, подавление вооруженного восстания манз имело значение в следующих трех отношениях. Во-первых, манзовское восстание окончательно упрочило и дотоле существовавшее мнение о необходимости скорейшего увеличения русского населения в Южно-Уссурийском крае, как самой действительной меры для подавления инородческого элемента и для усиления нашего политического значения на берегах Японского моря. Во-вторых – опираясь на проявленную нами во время беспорядков силу, мы заговорили с китайским правительством тоном более энергичным, не останавливаясь перед угрозой нарушения границы и требования убытков в случае непринятия мер противодействия попыткам хунхузов проникнуть в наши пределы.

В-третьих – упрочение нашего положения в Южно-Уссурийском крае дало возможность возбудить вопрос о содержании постоянной сильной Тихоокеанской эскадры, которая подкрепляла бы с моря наше усиление на суше и дала бы нам веский голос при участии в событиях на Дальнем Востоке. [46]

Все вопросы, решение которых было необходимо для поддержания нашей Дальневосточной окраины и для усиления там нашего политического могущества, были подняты в соответственных учреждениях генералом Корсаковым и М. П. Тихменевым, приехавшим в Петербурге, и предложенные меры были Высочайше одобрены.

Таким образом, события 1868 г. явились эпохой в деле упрочения нашего положения на Тихом океане и дали этому делу толчок в счастливом для нас направлении. К сожалению через 12 лет, когда внимание наше было чересчур отвлечено внутренними событиями, а финансовое положение было неблагоприятно, невыгодное для нас решение Кульджинского вопроса снова позволило китайцам на время поднять голову. Однако дело 1868 г. не пропало, внимание правительства к дальней нашей окраине не ослабевало.

Важность событий 1868 г. в Приморской области не была оценена по достоинству русским обществом, что, впрочем, и понятно, так как оно даже и не знало о них. Обществу, поглощенному великими реформами 60-х годов, было не до Дальнего Востока, никого почти тогда не интересовавшего за исключением небольшой кучки лиц, во главе с Великим Князем Константином Николаевичем и графом Муравьевым-Амурским.

Устройство фундамента того здания, на которое так напряженно обращены теперь взоры всего русского общества, прошло незамеченным.

Текст воспроизведен по изданию: Манзовская война. Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г. // Военный сборник, № 7. 1908

© текст - Тихменев Н. М. 1908
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Киселев Д. В. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1908