ТИХМЕНЕВ Н. М.

МАНЗОВСКАЯ ВОЙНА

Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г.

(продолжение)

XII.

Дьяченко, покончив в Посьете необходимейшие дела, 12-го мая выступил к Раздольному, рассчитывая застать там Садовникова со 120 человеками и оттуда двинуться с ним к Циму-хэ и Сучану. Из Раздольного предполагалось дать знать Этолину, чтобы этот последний, сформировав отряд, высадился с ним в Циму-хэ и направился бы навстречу Дьяченко по дороге к Лефу или Дауби, смотри по обстоятельствам. О таком вполне целесообразном плане действий, имевшем целью захватить манзовские скопища с двух сторон. Этолин был предупрежден уже заранее.

По пути Дьяченко тщательно обрекогносцировал все побережье, долины Мангугая и Амба-бира. При этом он воспользовался найденным им на Мангугай партией Лаубе и отрядом, который вернулся с Циму-хэ с Буяковичем и, как состоявший из людей 1-го батальона, был перевезен Этолиным по требованию Пфингстена на мыс Песчаный для следования в Посьет. Этот последний отряд был, впрочем, отпущен Дьяченко в Посьет через день, так как имел продовольствия всего на три дня. Дальнейшая разведка за выделением Лаубе в верховья Мангугая [54] продолжалась всего лишь с 10-ю человеками. Корейское население было в тревоге, так как постоянно повторялись случаи насилий со стороны хунхузов. Импань – так называемая «Богатая фанза», которую безуспешно атаковал Лаубе, оказалась брошенной. Почти все манзовское население бежало в горы, частью даже сжегши свои жилища. Несколько оставшихся на местах манз объяснили, что население бежало, частью пристав к хунхузам, а частью от страха перед ним, а равно и перед русскими: бежавшие китайцы боялись, что русские примут их за разбойников, а хунхузы убьют за несочувствие. Оставшимся манзам-земледельцам были выданы охранные листы, а уцелевшие дома Дьяченко приказал сохранять, имея в виду воспользоваться ими при будущей жатве брошенных хозяевами хлебов, которые он думал отдать пострадавшим жителям сожженной Шкотовой.

В Раздольное Дьяченко прибыл 17-го мая и здесь узнал от Холевинского, что дер. Никольская, о безопасности которой Дьяченко так заботился, сожжена.

Событие это произошло при следующих обстоятельствах.

Как уже сказано, одна колонна хунхузов, в числе приблизительно 500 человек, направилась от Стрелка по р. Чагоу в направлении деревни Никольской, к фанзе Супытина. Таким образом, опасения Дьяченко и Тихменева оправдались. Капитан Холевинский, имевший в своем распоряжении до 170 человек в ст. Раздольном, излишне опасался за этот не важный, в сущности, в военном отношении пункт и, несмотря на неоднократные приказания Дьяченко, не выделил в Никольскую всего Ситхинского гарнизона (до 80 человек), а послал туда лишь 28 человек с 25-ю ружьями. 15-го числа манзы подошли к Никольской и покрыли все его окрестности, по выражению очевидцев-крестьян – тучами пеших и конных людей. Число их было не менее 500 человек; однако, замечает Дьяченко: «трудно с достоверностью определить число их; хладнокровного очевидца не было, поэтому сведение неопределенное». Во всяком случае манз было несколько сот и незначительная горсть солдат, к тому же мало знакомая с военным делом, уступила неприятелю, в двадцать раз сильнейшему. Защитники Никольской, прикрывая крестьян и слегка отстреливаясь, отступили по Камне-Рыболовской дороге, потеряв убитым одного солдата, одну женщину и ребенка. Деревня была сожжена манзами до основания вместе с оставшимся там крестьянским имуществом. [55]

Несомненно, что если бы Холевинский, следуя отданным ему приказаниям, уяснив обстановку и важность Никольской – главного узла путей – занял бы ее всем Ситхинским гарнизоном, то манзы, встретив сопротивление, не решились бы напасть на деревню, вернулись бы обратно к верховьям Лефу, и только что осевшим колонистам не пришлось бы на первых же порах испытать тяжкие бедствия, а манзы не ушли бы безнаказанно за границу, как это случилось в действительности.

Отряд Садовникова в 120 человек, на прибытие которого из Буссе рассчитывал Дьяченко, не прибыл, так как Садовников, уехавший в Хабаровку, не получил посланной ему Дьяченко телеграммы.

Еще 17-го мая Холевинский не знал в Раздольном точно о событиях у Никольской и передал прибывшему в этот день Дьяченко, что Никольская сожжена и все крестьяне и солдаты перебиты. В Раздольном все были в страхе, ожидая ежеминутного нападения, и женщины, и дети, и имущество были на лодках отправлены вниз по Суйфуну. Посланные Холевинским пешие и конные разведчики возвращались обратно, донося о множестве виденных ими манз. Дьяченко отправил тотчас на разведку 14 верховых охотников, от которых 19-го мая пришло точное донесение об истинном положении дел. Еще накануне Дьяченко телеграфировал в Посьет Пфингстену, чтобы он переговорил с прибывшими в то время в Посьет маньчжурскими властями об усилении китайских войск на границе для задержания сжегших Никольскую и отправившихся в Маньчжурию манз. Маньчжурские чиновники, признавая этих манз за разбойников, обещали содействие, но обещание это, конечно, осталось невыполненным.

Уничтожив Никольскую, отряд манз отправился вверх по Суйфуну к выходу за границу, куда и ушел безнаказанно. 19-го мая Дьяченко получил первое распоряжение полковника Тихменева из Хабаровки. Таким образом, с этого числа окончился первый период действий, когда все распоряжения исходили от Дьяченко, если не считать двух телеграмм, посланных Тихменевым Холевинскому и Королькову. Как видно из всего описанного выше, распоряжения эти были в высшей степени разумны и целесообразны, и не вина Дьяченко, если события сложились неблагоприятно для нас. [56]

Вот какую полную и обстоятельную характеристику обстановки и причин успехов восстания манз дает Дьяченко в своем донесении:

«Внезапное поднятие разбойничьих манзовских шаек в различных пунктах и большими массами не могло быть подавлено в начале а) по крайнему недостатку войск, перевозочных средств и патронов, ибо за выделением из рабочих команд гарнизонов (необходимых) в Посьете, Янчи-хэ, Владивостоке, Находке, Раздольном и по Суйфунской линии, оставалось с небольшим сто человек, взятых из первого батальона для Аскольда, б) при возникновении разбоев, произведенных манзами, 1й батальон не имел вовсе патронов для 6-ти-линейных ружей. Новгородская команда тоже не имела для 7-ми-линейных ружей, исключая почти негодных без чашечек; в Раздольном я нашел всего три тысячи патронов, 2 пуда пороху и 2 пуда свинцу, из которого тотчас начал делать патроны и снабжать отправляемые отряды; вследствие этого требовал от майора Королькова как людей, так пороху, свинцу и патронов, чего не мог дождаться в Раздольном, ибо получено было без меня 7-го мая 30 человек, 3 тысячи патронов для 6-ти-линейных ружей, кроме того 3 пуда пороху и 5 пудов свинцу, в) преследования больших манзовских шаек невозможно было делать малыми отрядами в лесных, болотистых, необъятных по пространству местностях, незнакомых никому из русских и, вдобавок, без карт. Тогда как шайки манз наполовину, если не более, из местных жителей, знали все ходы и все средства для получения продовольствия.

«Составленный в начале план блокады Аскольда не состоялся, как следовало, по причинам: 1) барк с 100 человеками не мог 5 дней выйти из Новгородской гавани по случаю противного ветра; 2) на шхуне «Алеут» не достало топлива и провизии для людей, оставлять же одни шлюпки в море, с людьми сухопутными, незнакомыми с крейсерством, командир «Алеута» не решился. Таким образом, сверх ожидания, манзы переправились с Аскольда плотами на Разбойник и Стрелок, производя в различных местах опустошения, раскинулись шайками по всему краю, привлекая к себе манз, живущих на нашей земле. Население Цимухинское и окрестное, преимущественно знакомое с золотоискателями, первым начало оказывать помощь тайком и вступило с ними в союз, сжегши Стрелок, когда золотоискатели были еще на Аскольде, затем, как оказывается, население Амба-бира (Амба-беллы) и Мангугая выжидало только появления шаек, готовое встретить их дружелюбно, и для того заранее бросило свои жилища, запасшись продовольствием и скотом, в чем я лично убедился. [57]

«До настоящего времени [цитируемое донесение от 2-го июня] одно население Сучанских манз, как извещает наблюдающий лейтенант Старицкий, отвергает предложение разбойничьих шаек и вместо того сформировало отряд около 400 человек, который уничтожает и даже представляет русским пойманных разбойников. Доверять этому нипочем не следует», - прибавляет, однако, осторожный и хорошо знающий манз Дьяченко, - «остается обстоятельство это уяснить отрядам, которые, вероятно, будут и на Сучане».

Таковы итоги, подведенные Дьяченко происшедшим событиям. Остается еще прибавить, что в нужные минуты на важных местах в Никольской и Владивостоке оказались люди, стоявшие не на высоте положения.

XIII.

15-го мая вечером полковник Тихменев прибыл в Хабаровку с отрядом стрелков 4-го, 5-го и 6-го батальонов, который, как выше сказано, должен был поступить в состав временного стрелкового полубатальона, сформированного в Хабаровке из нижних чинов постоянного и переменного состава Хабаровской учебной школы – «составляющей», как тогда писал М. Н. Тихменев адмиралу Фуругельму, «единственную боевую силу в войсках Приморской области, усиленно употребляемых на государственные работы, а потому не имевших возможности заниматься военным образованием».

Нижние чины 2-го, 5-го и 6-го батальонов, в числе 110 человек поступившие в дополнение к людям стрелковой школы на сформирование полубатальона, были выбраны из охотников, занимавшихся в крестьянстве зверовым промыслом. «Вообще состав стрелкового полубатальона может считаться удовлетворительным для действия против манз», доносил М. Н. Тихменев. Известия о событиях на театре военных действий и слабость и разбросанность бывших там сил побудили полковника Тихменева еще из Мариинска, 11-го мая, просить телеграммой адмирала Фуругельма о командировке на усиление стрелкового полубатальона еще стрелковой роты 5-го батальона в числе 90 рядовых, с тем, чтобы в составе полубатальона иметь три роты в сто человек стрелков каждая.

15-го мая в Хабаровке, кружным путем через Николаевск от адмирала Фуругельма, Тихменев получил донесение [58] Холевинского о том, что 500 манз находятся на Лефу и угрожают ст. Верхне-Романовой и вследствие этого известия, а также сведений, полученных в Мариинске от Дьяченко, отдал по телеграфу 16-го мая следующие приказания:

Капитану Холевинскому было подтверждено об охране Никольской для чего туда приказано было двинуть весь Ситхинский гарнизон – распоряжение это, ак видно уже из предыдущего, опоздало: Никольская была сожжена 15-го мая. Затем ему предписывалось выставить возможно более сильные караулы от Раздольнинского отряда на р. Лефу, где около Лоренцовой (в верховьях Лефу) выходила с Сучана довольно значительная тропа, населенная манзами.

Майору Пфингстену приказано было выставить сильные караулы к верховьям рек Ила-хэ, Тизен-хэ и на р. Мангугай, как для прикрытия корейских поселений, находившихся в наших пределах, так и для поддержания порядка между мангугайскими манзами, «число которых значительно» - доносил адмиралу Фуругельму Тихменев в рапорте от 16-го мая: - «и которые постоянно отличаются буйством и неповиновением нашим властям». Как видно, одинаково хорошее знание местных условий Тихменевым и Дьяченко побудило первого предписать меру аналогичную с принятой еще раньше вторым. Далее Пфингстену поручалось заведывание всей пограничной линией от корейского караула до фанзы Супытина и наблюдение за путями, ведущими в Маньчжурию.

Затем, приказано было от 1-го батальона выделить отряд в 150 человек (сократив для этого до крайности весь наряд и прекратив все работы), которому идти на Циму-хэ с подполковником Дьяченко. Последний телеграммой, посланной ему, по неизвестности местонахождения, через Холевинского, извещался об отданных распоряжениях и получил приказание: с 150 ч. 1-го батальона двинуться на Циму-хэ или туда, куда он признает необходимым, сообразуясь со следующим планом действий: «манзы не должны быть выпущены из наших пределов» значилось в телеграмме, «а потому я (т. е. полковник Тихменев) двинусь к Сучану или куда укажут обстоятельства с отрядом в 300 стрелков с тем, чтобы шайки манзов стеснить к Стрелку и там их истребить».

Такой план действий, не ограничивавшийся лишь целью изгнание манз из наших пределов был принят, цитируя уже [59] упомянутый рапорт к адмиралу Фуругельму – потому, «что главное скопище инсургентов для примера и водворения окончательного порядка в наших пределах должно быть уничтожено одним решительным ударом: пример этот послужит острасткой и для прочих авантюристов искателей золота, появление которых, для облегчения наших действий впоследствии, следует предупреждать заблаговременно готовностью наших войск отразить всякие противозаконные стремления к расхищению богатств, составляющих достояние нашего правительства». 16-го мая, на другой день после прибытия в Хабаровку полковника Тихменева с первым эшелоном стрелкового полубатальона, войсковая часть эта была окончательно сформирована и поступила под команду капитана Флоренского. В этот же день из Верхне-Романовской телеграфно станции было получено донесение, что станции этой угрожает шайка до 1000 человек манз, двигающаяся на Дауби с Сучана. Это известие было подтверждено гольдами, бежавшими на Уссури с верховьев Дауби. Имея в виду, что манзы могут пробраться к 4-му Сунгачинскому посту (пограничному), и, производя в пути грабежи и убийства, угрожать верхне-уссурийским поселениям, а затем безнаказанно выйти из наших пределов, - предписано было приказом по войскам южно-уссурийского края, командиру Уссурийского пешего батальона Амурского казачьего войска безотлагательно сосредоточить в 23-й станции (Буссе) роту в составе 150 хорошо вооруженных казаков. Это был первый в жизни уссурийского казачества случай, когда казаки были призваны на службу против неприятеля, с которым вскоре им пришлось победоносно встретиться.

17-го мая стрелковый полубатальон и командующий войсками Южно-Уссурийского края со своим штабом выступил на пароходах вверх по Уссури к ст. Буссе. Во время пути с Верхне-Уссурийских телеграфных станций был получен ряд тревожных телеграмм об опасности, угрожавшей со стороны появившихся неподалеку шаек. С 15-го мая прекратилось телеграфное сообщение между Верхне-Романовской и Раздольным, что чинами телеграфа с полным основанием могло быть приписано манзам. Положение телеграфистов было до крайности тяжелое: разбросанные по станциям в глухой тайге на расстоянии десятков верст друг от друга, они иногда не имели даже ружья для защиты. Тем не менее эти безвестные герои долга, [60] первые труженики во время всяких осложнений, не потерялись. Ими тотчас же были посланы люди для осмотра линий, а сами они, донося о своих опасениях, продолжали работать на станциях. Единственная инструкция, которая могла быть им дана в утешение, заключалась в приказании – в случае нападения спасать аппараты. По счастью, дело обошлось благополучно, и бродившие вблизи шайки хунхузов не решились напасть на станции.

20-го мая отряд прибыл в Буссе. В тот же день было получено известие, что рота, дополнительно вытребованная в состав полубатальона, выступила 20-го же на пароходе «Телеграф» из Хабаровки вверх по Уссури. В Буссе отряд, пришедший на пароходе «Константин», для дальнейшего движения по Уссури, перегрузился на мелкосидящие телеграфные пароходы и барки. Пользуясь перегрузкой, М. П. Тихменев съездил на пароходе в ст. Маркову, где и встретил эстафету от командира 3-го батальона майора Королькова из Камня-Рыболовов с лаконическим и неточным донесением, что деревня Никольская вырезана манзами. Это было первое известие, полученное Тихменевым о событиях у Никольской. 21-го он вернулся в Буссе, и в тот же день телеграфное сообщение с Раздольным было возобновлено. Благодаря этому была установлена непосредственная связь с Дьяченко. Из телеграфных переговоров с ним полковник Тихменев впервые подробно и точно узнал о всех изложенных выше событиях с начала восстания, получил сведение о присутствии манз у Дауби и на Лефу и о положении и силе команды унтер-офицера Раскотова у Лоренцовой на Лефинской дороге (эта команда усилена была Дьяченко до 50 человек), и также условился с Дьяченко о дальнейших действиях. Вместе с тем получил сведение о появлении манз на р. Улахэ.

Сообразно обрисовавшейся таким образом обстановке был выработан план действий, состоявший в том, чтобы, стеснив манз со всех сторон, не позволить им выйти из наших пределов и истребить их.

Отданные в исполнение этого плана приказания заключались в следующем:

1. Командиру Уссурийского казачьего батальона подполковнику Маркову, оставив казачью полуроту под начальством хорунжего Бянкина на 4-м Сунгачинском посту, с остальными казаками отправиться в Камень-Рыболовов, откуда, усиливши [61] свой отряд людьми 3-го батальона до 200 человек, следовать усиленным маршем на Суйфунскую дорогу к д. Никольской, заняв вместе с тем наблюдательным караулом тропу, идущую к границе от Лефу по р. Лифунцзы (Сахедза) к вершине р. Мо, дабы уничтожить всякую возможность выхода разбойников тем же путем, которым безнаказанно прошла первая колонна их.

2. Капитану Флоренскому с 2 ротами сводного стрелкового полубатальона, который был переформирован в батальон 4-х ротного состава (приказ о чем отдан был, впрочем, несколькими днями позже), двинуться вверх по Уссури и Дауби с тем, чтобы очистить Даубихинскую долину от разбойников и обеспечить этим спокойствие наших уссурийских населений, перейти на Лефу и теснить разбойников совокупно с подполковником Марковым со стороны Лефу и Суйфуна в опустошенные уже долины Май-хэ и Циму-хэ, где окончательно их истребить.

3. Для рекогносцировки р. Ула-хэ и Сандагоу отправить из Бельцовой 2-ю роту сводного батальона под начальством поручика Садовникова, которому присоединиться к колонне капитана Флоренского в Сысоевой на Дауби.

4. Подполковнику Дьяченко с отрядом 1-го батальона и 2-мя горными орудиями (взять их было решено при переговорах по телеграфу) занять Лоренцову, действуя впрочем сообразно движениям неприятеля.

В тот же день, 21-го мая, отряд поручика Садовникова отправился из Буссе на двух телеграфных пароходах в Бельцову, а 22-го выступили из Буссе по назначению на пароходах отряды Маркова и Флоренского. При колонне последнего следовал и М. П. Тихменев со штабом.

23-го мая из Буссе прибыла отправленная адмиралом Фуругельмом вдогонку отряда из Хабаровки рота, а с нею причисленный к генеральному штабу штабс-капитан Пржевальский, который был назначен в распоряжение полковника Тихменева и принял при нем должность начальника штаба вместо капитана Баранова, задержанного прибывшим на Уссури генерал-губернатором И. С. Корсаковым. К последнему в Буссе был вытребован М. П. Тихменев, вернувшийся для этого обратно и приехавший вследствие этого в Бельцову только 26-го мая.

Отряд Садовникова 24-го прибыл в Бельцову, а 26-го пошел по назначению. В это время пришли на ст. Лазареву из [62] В. -Романовой двое манз с письмом, которое заключало написанное по-китайски приглашение всем Даубихинским манзам не пускать хунхузов на Даубихэ с Лефу, где они находятся. Далее в воззвании сообщалось, что русские воюют с хунхузами и идут вверх по рекам (Уссури иДауби) – но что «русского войска пожалуй и не надо, потому чтобы не перебили и наших».

По прибытии в Бельцову Тихменевым были даны распоряжения по устройству в Бельцовой промежуточной базы, а также сделаны некоторые дополнительные указания о движении отрядов. Распоряжения эти заключались в следующем.

1. Дабы установить связь с отрядами Маркова и Флоренского и вместе с тем уничтожить возможность движения разбойников в долину Сунгачи, в случае, если бы партии их прорвались через отряд унтер-офицера Раскотова – капитану Баранову (опять поступившему в распоряжение М. П. Тихменева) приказано было двинуться из ст. Тихменевской с 45 человеками, а хорунжему Бянкину с 4-го Сунгачинского поста с 35 казаками на Лефу, где обоим соединиться у устья р. Лефунцы в узле двух дорог, из которых одна идет вниз по Лефу к оз. Ханка, другая по Лефунцы к границе.

2. В Бельцовой приказано иметь пекарни, склады хлеба, околодок, кузницы и прочие хозяйственные учреждения. Для устройства всего этого, для прикрытия и наблюдения за Ситухэ и Улахэ за Бельцову и Тихменевскую была назначена часть 4-й роты стрелкового батальона, прибывшего из Хабаровки, под начальством поручика Герасимова.

28-го вечером было получено в Бельцовой известие из Раздольного от начальника тамошнего отряда штабс-капитана Неймана, что хунхузы, перешедшие с верховьев Лефу, сделали нападение на ст. Суфунский, сожгли станционные постройки и избы крестьян, и, направившись к Никольской, остановились, не доходя ее. О силах манз сообщали неопределенно со слов прибежавшего из Суфунского солдата, который рассказал, что за туманом нельзя было определить числа нападавших, и лишь по сильной стрельбе и множеству голосов можно было заключить, что неприятель силен. Другим донесением от станционного телеграфиста сообщалось, что в Раздольном все выбрались на берег и ожидают нападения. [63]

Таким образом, третья наша деревня и четвертое поселение (считая один военный пост) сделались жертвой неприятеля.

Произошло это при следующих обстоятельствах.

XIV.

19-го мая Дьяченко в Раздольном получил телеграмму, нарочным из В. -Романовой, посланную из Хабаровки 16-го мая, о предписанном ему движении с отрядом в 150 человек из людей 1-го батальона. Немедленно он со своей стороны сообщил о высылке людей майору Пфингстену. Затем, приказав Холевинскому взять 40 человек и произвести разведку, куда двинулись ушедшие из под Никольской манзовские скопища, сам 22-го мая отправился на пост Речной для приема отряда и артиллерии. Этот отряд, доставленный на Речной на «Алеуте» приготовился в Новгородском к походу в течение трех дней. Главнейшее затруднение состояло в организации вьючного обоза и запряжке артиллерии. С этой целью были забраны от проживающих в Новгородском иностранных купцов лошади, войлоки, сбруя и вообще все, чего не хватало до нужного количества в батальон и чего в продаже найти было невозможно.

25-го мая Дьяченко с этим отрядом, силой в 150 человек и двумя горными орудиями, выступил по дороге на Лефу, где в Лоренцовой он предполагал, до прибытия М. П. Тихменева, заняться розыском шаек по Лефу и выяснением настроения тамошних и Даубихинских жителей – манз по отношению к положению дел в крае.

В дороге, 25-го мая, около Барановского Дьяченко встретил капитана Холевинскогос прапорщиком Рейтерном, которые, оставив своих людей в Суфунском, возвращались на Раздольный. Вопреки приказания Холевинский, отправляясь на рекогносцировку, взял не 40, а только 15 человек, а теперь ехал за остальными людьми, так как на Утесном от ямщика он узнал, что вблизи этого пункта находится шайка в 70 человек, от нападения на которую с 15 человеками этот офицер уклонился. Усилив отряд Холевинского более чем до 40 человек, отдав в его распоряжение волонтера Лаубе и своего переводчика и ординарца – всех на лошадях – Дьяченко приказал Холевинскому немедленно вернуться и продолжать разведку, дав ему на этот раз уже письменное предписание. Отправив Холевинского, Дьяченко продолжал движение и 27-го прибыл в Лоренцово. Таким [64] образом, пост Суйфунский и вся линия от него до Раздольного с 26-го мая была оставлена нашими войсками. Этим и воспользовались манзы, находившиеся в то время в верховьях Лефу (как это показали позднейшие разведки, обнаружившие там несомненные следы манзовского пребывания), и наблюдавшие за нами через шпионов. 27-го утром они напали на беззащитное селение Суйфунское и сожгли его.

Получив об этом донесение и рассчитывая, что отряд Маркова должен быть уже около Никольского, узнав о чем хунхузы могут перейти Суйфун и направиться к выходу за границу горными тропинками, М. П. Тихменев предписал по телеграфу штабс-капитану Нейману выступить в ночь с 28-го на 29-е из Раздольного с отрядом в 70 человек, т. е. со всеми наличными людьми и, невзирая на неравенство сил, атаковать хунхузов в их расположении, дабы задержать их до прихода отряда Маркова, который должен был ударить на них с тыла.

Вместе с тем лейтенант Этолин был извещен о сожжении Суфунского, и ему было приказано, если бы хунхузы вздумали прорваться к Владивостоку, перехватить их и атаковать.

Однако непривычка к быстрому исполнению приказаний, как результат предыдущих условий жизни, а главное непонимание требований военного времени, и на этот раз, - как в событиях под Никольской – несколько повредили делу: цель была достигнута только наполовину. Штабс-капитан Нейман, хотя и донес по телеграфу, что выступил в ночь, но выступил только утром 29-го числа и шел весьма медленно.

Между тем, в это же утро манзы снялись со стоянки и направились через Никольскую по Камне-Рыболовской дороге, следуя, однако же, не прямо по русской торной дороге, но окольными манзовскими тропами к ст. Дубининскому. Сюда в этот же день с другой стороны по дороге от Утесного вытягивался отряд подполковника Маркова.

Марков 24-го мая прибыл в Камень-Рыболовов, где в тот же день сформировал отряд силой в 212 человек, в который вошли прибывшие с ним 75 человек уссурийских казаков и 138 солдат, преимущественно 3 батальона, взятых в Камне-Рыболовов. В отряде было два офицера: подпоручик Дубинин и инженер-поручик Зотиков и батальонный медик Кумберг. [65]

25-го мая отряд выступил к Никольской и шел с чрезвычайной и ничем неоправдываемой медленностью; до Дубининского 80 верст было сделано в пять дней.

Как марш, так и все следующие действия Маркова вообще отличались крайней вялостью и нерешительностью. Это был очень неудачный отрядный начальник, попавший на это место лишь за неимением других. Забайкальский казак, все заслуги которого заключались в нескольких удачных сплавах по Амуру, он умел понравиться генералу Корсакову и был назначен им на должность командира уссурийского батальона, где оказался совершенно не на месте и вскоре после описываемых событий был отстранен от должности вследствие злоупотреблений и жестокостей относительно казаков. Дальнейшая затем его судьба была еще более печальна.

«Шли спокойно и вдоволь спали до 29-го числа», - писал поручик Зотиков капитану Баранову из Раздольного в письме от 1-го июня. По пути на ст. Мо было оставлено три человека, а на Утесном 38 солдат для караула и подвозки продовольствия отряду. На Утесном люди были оставлены потому, что Марков решил, считая дорогу на Раздольной в полной безопасности, дойдя до Дубининского, не идти к Никольской, как ему было приказано, а повернуть к Суйфуну и идти вверх по нему. Вследствие этого же предположения о безопасности пути Марков отправил на Раздольный с Утесного 28-го числа следовавших при отряде дивизионного врача Приморской области статского советника Плаксина, механика Амурского телеграфа Краевского, 15 человек никольских крестьян и разное имущество, между прочим, вещи поручика Зотикова с его денщиком.

«Не доезжая (в тот же день) до Дубининского пяти верст», - писал доктор Плаксин, - «мы сделали привал на мосту за Дубининскими хребтами и заметили отсюда, что со стороны Лефу движется какая-то масса по возвышенности за падью (глубокая лощина) к Суйфуну в 6-7 верстах от нас. Так как через эту падь идет манзовская тропа через мост, на котором мы отдыхали, и отсюда поворачивает направо к Суйфуну (по которой тропе, как мне известно было, Марков имел намерение следовать и пройти вверх по Суйфуну на Турий Рог), то мы снялись с моста, и, дойдя до хребтов, я приказал обозу идти по дороге к Дубининскому и за деревьями возле дороги остановиться, а сам с мужиками поднялся на сопку следить за массой, с тем, что если это манзы и не в значительном числе, то атаковать их [66] и забрать в плен, а если есть скот, то отбить оный для никольских крестьян. Далее можно было различить, что людей немного, человек 8, и с ними 11 штук скота. Не знаю, заметили ли эти люди нас, или нет, только они не пошли по тропе, ведущей к мосту, а следовали по прямому пути к Суйфуну и, дошедши до речки, имеющей в одном месте высокие кусты, засели в них. Тогда мы с Краевским, несмотря на позднее время (7 часов), решились напасть на манз и отбить скот. Посадивши пять человек на имевшихся у нас наличных лошадей, я приказал им скакать и оцепить манз с правой стороны, а сам с остальными мужиками и с Краевским пошел позади, чтобы оцепить слева, сзади и спереди. Подошедши к кустам на выстрел, мы пустили в них несколько пуль и продолжали приближаться все ближе и ближе; тогда из кустов вылезли шесть манз и с поднятыми руками подошли к нам. Связавши их и захватив 8 отличных быков и 3-х молодых лошадей, возвратились назад и прибыли на Дубининский пост в 12 часов ночи.

«29-го числа. Так как на месте, где взяты манзы и скот, было много разных вещей; железа, котлы, мешки с мукой и проч., то я послал четырех верховых за этими вещами. Посланные, доехав до места, заметили на том же месте, где взяли манз, большой манзовский отряд, двигавшийся к мосту. Один из мужиков приехал в Дубининский и сказал, что Марков остановился около моста и просит представить к нему пленных. С пленными отправилось 6 мужиков, три сигналиста (телеграфиста) и Краевский, а я с 7 мужиками и с денщиком поручика Зотикова остался в Дубининском. Спустя час времени мы заметили всадников, едущих по дороге от Никольского к Дубининскому и на расстоянии верст трех за ними громадную силу пешую. Оказалось, что это манзы. Всадников было 16, нас 8 человек с ружьями, лошадей с нами была одна. Послав верхового Зотикова денщика к Маркову, я с мужиками хотел встретить верховых манз выстрелами, но мужики побежали за речку, и я за ними последний. Мужики ушли от меня далеко, а я тащился шагом. Двое из манз, подъехавши к речке, пустились по берегу вперед, чтобы перехватить нам дорогу, а трое, заметив меня отсталого, начали по мне стрелять на расстоянии шагов 150 (выпущено 5 выстрелов); но так как они не нашли удобного места для переправы, то я успел дойти до берега речки и залег в кустах, где пролежал с 11 часов утра до 9 часов вечера и удивлялся одному, почему наши солдаты, пришедшие спустя час по появлении разбойников у Дубининского, не бросились тотчас же на них, а перестреливались стоя на одном месте ровно 6 часов и потом [67] уже сделали выступление. Я, слава Богу, одним только чудом уцелел и, заслышав зарю у Дубининского, добрался до нашего отряда».

Это свидетельство доктора Плаксина достаточно ясно доказывает, что отряд Маркова узнал о хунхузах лишь случайно, в то время, когда готовился свернуть в сторону к Суйфуну.

Письмо другого очевидца, упомянутого уже выше, инженер-поручика Зотикова, рисует и самую картину боя. В письме этом, кроме фактической стороны событий, не расходящейся с официальной реляцией Маркова, находится и освещение их, судя по характеру Маркова, близкое к истине.

«Шли из Камня-Рыболовов спокойно», - писал Зотиков, - «и вдоволь спали до 29-го числа, но в этот день случился маленький казус. Утром в 5 часов на пути из Утесного в Дубининский были замечены двое манз; мы, конечно, отправились ловить их, поймали и нашли несколько вьюков имущества. Ловля и допрос продержали нас до 11 часов. В 12 мы расположились привалом в 5 верстах от Дубининского. Сюда были приведены еще 6 человек, пойманных накануне крестьянами. Нужно сказать тебе (Баранову), что Марков намеревался отсюда идти в сторону от дороги по тропам и, считая дорогу совершенно безопасной, отправил вперед до Раздольного крестьян, мои вещи, собак, Плаксина и Краевского. Пока мы пили чай на привале, скачет верховой, мой Михайло, со станка и кричит: «Манзы, манзы, много!» Машинально поскакал я вперед с 6 казаками и Михайлом. Мысль, что собаки пропадут и все мое имущество, заставляла меня лететь и действительно гнал, но уже было поздно. Выехав на гору, под которой стоит пост, я увидел его совершенно окруженным и уже во власти разбойников, и в то же время с правой стороны показалось несколько конных, скакавших прямо на меня и так быстро, что одна лошадь без седока подскочила ко мне вплоть».

«Все это сопровождалось страшным гвалтом; хунхузы заметили меня, когда я хотел схватить лошадь и подняли пальбу, засвистели пули; обернулся и вижу, что со мной только 3 казака и Михайло, остальные отстали. Делать было нечего, надо спасать свою шкуру, повернул лошадь и поскакал, погоня за нами к счастью, пешая. Проскакав 200 сажен, лошадь Михайлы была подстрелена и упала, но страх был так велик, что он и пешком почти не отставал от нас. Наконец-то убрались. По дороге встречаю Маркова, идет себе не торопясь, думая, что все пустяки, как было до сих пор, кричу ему – скорее, скорее, а он командует стой. Наконец пришли к оврагу и видим на противоположном крутом скате рассыпавшихся разбойников. Завязалась перестрелка. Расстояние [68] было 500 шагов. Не знаю, помнишь ли ты местность около Дубинина поста? Направо находится совершенно ровная и открытая местность, а налево сопка и лес. Было около часу, когда началась перестрелка. Перестрелка самая бесплодная: солдаты стрелять почти не умеют. В два часа какая-то шальная пуля задела мне ногу и прошла сквозь икру. Злость взяла меня страшная. Приставал я и прежде к Маркову, чтобы атаковать с поля во фланг, но безуспешно, а тут почти разругался. «Вот, изволите ли видеть, их много», - был один ответ. Прошел час и другой, успел я сходить за 5 верст на перевязку, вернулся назад, а дело все в том же положении; храбрый забайкалец потерял одного казака убитого и одного барабанщика раненного, а все по-прежнему пукал да пукал. Было 5 часов, когда увидели с горы, что половина разбойничьего обоза потянулась назад и ушла под прикрытием 50 человек. Убедившись теперь, что их стало меньше, Марков велел стягиваться направо. Вышли направо, и тут дело взяло сразу другой оборот. Как только солдаты показались, разбойники побежали без выстрела, бросая все. Разумеется, наши гнали и били. В версте от поста отбили вторую половину обоза (первая так и ушла). Прихрамывая, бежал я ч сзади еще версту, а потом вернулся нас станцию. Там остались следы страшных гостей; ни окон, ни дверей, даже пол разломали до последней доски. О вещах и помину нет, только лоскуты бумаги валялись. Все мои книги, чертежи, предписание Фуругельма и подорожная употреблены на пыжи; посреди разломанного пола один Джек спокойно лежал, подергивая головой; и обрадовался же он мне, ведь просто чудо – провел шесть часов с волками и остался жив. Ни Фебки, ни крестьян, ни Плаксина, никаких следов. Через полчаса привезли возов 10 отбитой добычи. К общей радости почти все вещи остались целы, потерпел только Краевский. Чемодан мой был перерыт и снова уложен. Нет только Фебки, но через полчаса она подала осторожно голос из-за кустов. Потом пришел Плаксин, тоже пролежал в кустах целый день.

«Результатом этого дня были с нашей стороны, один казак убит и двое ранены ( в том числе и я). Разбойники потеряли около 50 человек, много пороху, свинцу, ружей, два знамени с надписью «смерть русским», несколько пудов муки и много разного хлама. Убежало их около 300 человек и обоз в 10 возов. Протянув на 6 часов глупую перестрелку, выпустив почти половину всех своих патронов, Марков конечно не мог преследовать за темнотой, между тем, как клад давался в руки. [69] Атакуй тремя часами раньше, и шайка если бы не была истреблена окончательно, то лишилась бы всего обоза и конечно развеялась, а теперь все-таки имеем перед собой шайку довольно страшную для мелкого отряда. Марков, имея 200 человек, только и отвечал «изволите видеть, их там много», а потом в подтверждение слов своих говорит, что держались они шесть часов, значит была сила (причем поднимается палец). В следующий день, т. е. 30-е число посвящен был разбору добычи. Казаки нагрузились до того, что не могут нести. 31 пошли до Никольского. Там картина страшная – все выжжено, трупы не похоронены; сам собственными глазами видел человеческую ногу обгрызенную собаками, а один из крестьян узнал труп своей старухи и просил закрыть. Куда скрылись манзы, неизвестно. Марков предполагает, что манзы пошли вверх по Суйфуну и пошел за ними. Нога моя разболелась страшно, спасибо, помог Кумберг: верхом ехать нельзя, езда на одноколке была так мучительна, что я решился оставить отряд. К счастью, здесь встретился Холевинский, и я простился с забайкальцем. Можешь себе представить, он называет себя Фабием-медлителем, потеха просто. На трех можно смотреть с удовольствием: Кумберг, Дубинин и сын Супитина. Дубинин вел себя молодцом, особенно в последней атаке. Супитин, он у нас переводчиком и проводником, отлично стрелял и с наслаждением бежал в атаку».

К этому рассказу остается прибавить только несколько подробностей. Позиция манз командовала над расположением отряда Маркова и была прикрыта редким лесом и густым кустарником, опушку которого манзы занимали цепью. Русская позиция протягивалась параллельно манзовской в расстоянии 500-600 шагов от нее, была совершенно открыта и состояла из гребня, за которым расположилась цепь; на левом фланге находилась промоина старой дороги глубиной около 2 аршин, как бы траншея, также занятая цепью; эта траншея была в расстоянии всего 100 шагов от позиций манз, и отсюда им были нанесены наибольшие потери. На правом русском фланге манзы сами подползли кустами вперед и сблизились с русскими до 470 шагов. Обе позиции были разделены тонкой долиной.

Манзы поддерживали жарки, но, как видно, бесплодный огонь. Около 5 часов поручик Дубинин взял из резерва, расположенного в овраге шагов в 500 за цепью, сорок человек, и двинулся с ними в охват манз. Когда охватывающая часть зашла во фланг неприятелю, то рассыпалась цепью в расстоянии 700 шагов от манз и открыла огонь; постепенно приближаясь к [70] неприятелю, цепь сблизилась с ними на 150 шагов. Во время этого наступления Дубинина фельдфебель Милютин, занимавший правый фланг, тоже двинулся вперед со своим участком цепи. Сблизившись, обе части цепи атаковали манз с криком «ура», одновременно с фланга и с фронта. Манзы атакованного фланга бросились бежать, а за ними обратились в бегство и остальные части цепи. Видя успех атаки Дубинина и Милютина, перешел в наступление и весь остальной отряд.

Приведенное выше письмо поручика Зотикова дает совершенно верную оценку значения дела у ст. Дубининского. Манзы были разбиты наполовину, и связь с ними после боя была утрачена; преследования почти не было, победа была неполная. Тем не менее, нельзя не приветствовать ее, как первый реванш, данный восставшим манзам, до той поры совершенно безнаказанно жегшим наши поселения. Дело у Дубининского доставило Маркову чин полковника «за военные отличия».

Штабс-капитан Нейман, прибыв 29-го после обеда с отрядом на Суйфунский и не застав там хунхузов, двинулся в Никольский. Не доходя деревни, остановился на горе у Суйфуна в 10 верстах от места боя, а на другой день возвратился в Раздольное. Если бы он продолжал движение к Дубининскому не только 29-го, но даже 30-го с раннего утра, то можно с уверенностью предположить, что отряд хунхузов, потерпевший поражение накануне, был бы истреблен совершенно.

Текст воспроизведен по изданию: Манзовская война. Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г. // Военный сборник, № 6. 1908

© текст - Тихменев Н. М. 1908
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Киселев Д. В. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1908