СОСНОВСКИЙ Ю. А.

РУССКАЯ УЧЕНО-ТОРГОВАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ В КИТАЙ,

В 1874-1875 ГОДАХ.

(С картою северного Китая.)

Предлагая вниманию читателей помещаемую ниже статью, считаем нужным оговориться, что она знакомит лишь с внешней, так сказать, официальной стороной исследований. Для систематизирования и приведения в стройность и порядок той массы материала, которая, естественно, должна была накопиться в течение почти двухлетнего пребывания в стране — нужно не мало времени; поэтому, в ближайшем будущем мы имеем в виду представить результаты экспедиции в более цельном и законченном изложении, а в данную минуту желали бы удовлетворить лишь первой потребности ориентировки, на сколько допускают рамки журнальной статьи. В ней изложены: общий характер пройденного пути, промышленное и торговое значение посещенных экспедицией местностей, ближайшие добытые ею результаты; сделана попытка уяснить некоторые стороны народного духа, по отношению к идее так называемого китаизма и значения Китая в мусульманской жизни Востока, и в заключение представлен краткий очерк дунганского восстания и состояния китайских вооруженных сил. Значительная часть статьи посвящена практическим целям — вопросам промышленным и торговым, которым, по преимуществу, служила экспедиция. Такая постановка, конечно, мало отвечает задачам специального военного журнала; но в Азии, по крайней мере в настоящее время, самый могущественный для нас вопрос, намеченный, вот уже 200 лет назад, рукой державного Преобразователя — торговый; притом же в большинстве исследований, отдельных путешествий и экскурсий последнего времени в Азии значительная доля участия принадлежит военнослужащим, для которых сообщаемые сведения, быть может, послужат небесполезным материалом.

* * *

Со времени прекращения торговли в Кульдже и Чугучаке, правительство обратило особое внимание на открытие новых рынков для русской предприимчивости в других частях внутреннего Китая. Но смутное положение дел и недостаток сведений о торговых городах внутри страны не дозволяли приступить к сколько нибудь [179] решительным мерам. На этом основании, в начале 1874 года, по соглашению министерств иностранных дел, финансов и военного и с Высочайшего Государя Императора соизволения, решено было снарядить экспедицию, возложив на нее:

1) Исследовать, в топографическом отношении, дорогу от Зайсанского поста, в Семипалатинской области, к югозападным провинциям за-стенного Китая, и указать при каких способах и средствах она может быть применима для нашей торговли; 2) если торговля в этом направлении представляет задатки к дальнейшему развитию, то выяснить соображения, где удобнее учредить консульства и фактории, а где достаточно ограничиться торговыми агентствами и 3) собрать возможно полные данные о так называемом дунганском движении, которые давали бы возможность определить будущую политическую судьбу охваченных инсурекцией местностей.

Руководство действиями экспедиции поручено было мне (Статья эта принадлежит перу бывшего начальника нашей учено-торговой экспедиции в Китай, генерального штаба подполковника Сосновского. Ред.); в составе экспедиции находились: доктор медицины Пясецкий, для естественно-исторических исследований; в качестве топографа, капитан Матусовский; вольнонаемный переводчик, иркутский гражданин Андриевский, имевший некогда дела в Калгане, и три урядника Сибирского казачьего войска: Павлов, Степанов и Смокотнин; сверх того, лично мною приглашены: фотограф г. Боярский и китаец Сюй, живший 36 лет в Кяхте, где был представителем серьезной чайной фирмы Сю-хе-лун. На безотчетные экстраординарные расходы получено от казны, за все время путешествия, 5,000 рублей. Кяхтинское купечество, с своей стороны, предоставило в наше распоряжение 3,000 рублей и образцы товаров, а бывший вице-консул в Хань-коу, г. Иванов, и представитель торгового дома г. Родионова, в свою очередь, присоединили, для расширения действий экспедиции, по 2,000 руб.; всего же в моем безотчетном распоряжении состояло 12,000 р.

30-го июня экспедиция прибыла на границу, в Кяхту. За исключением месяца нахождения в Семипалатинске, где завершились подготовления к предстоящей экспедиции, все остальное время проведено было: или в движении, в тарантасе, или на остановках в попутных городах, для бесед с представителями купечества. С этою целью мы потеряли по несколько дней в Москве, Нижнем и Казани, дней пять в Перми, по неделе: в Тюмени, Омске, Томске и Иркутске и, наконец, до двух недель в Кяхте; везде встречали мы и неподдельное, исполненное живого интереса сочувствие, полную [180] готовности. служить общему делу, и поглощенное личными расчетами безучастие; были требования разумные, выработанные на почве практической деятельности, а с другой стороны, — предначертания столь размашистого пошиба, какие могла вскормить лишь покоющаяся на слишком обеспеченных барышах самонадеянность. Отделить действительное от напускного, долю правды от опутавшей ее фальши возможно было только путем дальнейших расспросов и личных наблюдений в течение полуторагодичного пребывания в за-стенных владениях Китая.

Переступив границу 12-го июля, экспедиция направилась через Ургу и Калган и к 19-му августа была в Пекине. Здесь компания наша разделилась: оба переводчика, гг. Андреевский и Сюй, отправлены сухопутно, чтобы исследовать свойства пути, по которому сансийцы возят свои чаи в Калган и Гуй-хуа-чен, а остальные члены экспедиции направились морем через Тьянь-цзин и Шанхай и прибыли в Хань-коу к концу октября.

Пока происходило ознакомление с особенностями чайного дела, предстояло решить серьезный вопрос, как идти дальше: в смысле ли частных путешественников, какими мы были до сих пор, или при официальной обстановке. Ху-чжоу, или охранный лист цзун-ли-ямыня (Так называются в Китае министерства.) — гарантия весьма условная: злополучный Маргэри имел и ху-чжоу, и рекомендации, а тем не менее голова его очутилась на городской башне. Восемь человек едут из дальних краев, тратят деньги без всякой цели, путешествия только ради! Да разве возможно уверить в этом китайца? К чему в таком случае съемка, наблюдения и собирание сведений? Как, наконец, укрыть подобные действия от зорких глаз властей? Притом же в издающихся в Шанхае и Кантоне газетах на китайском языке передавались различные варианты по поводу целей экспедиции. Я решил поэтому заявить прямо, что экспедиция командирована правительством для исследований в видах торговых начинаний. Хань-коуский консул, г. Иванов, обязательно предложил свое посредничество, и мы сделали визит генерал-губернатору и другим властям, которые распорядились разослать по дороге оповещения о нашем движении, а для ближайшей охраны назначили речную канонерку о двух пушках.

Задавшись мыслью проследить диагональ, ведущую в долину Черного Иртыша, экспедиция поднялась вверх по р. Хань-цзяну, у устья которой лежит Хань-коу. Речная область Хань-цзяна охватывает три богатейшие провинции внутреннего Китая: Ху-бэи, Шен-си и Сы-чуань. [181] В нижних частях Ху-бэи, река способна для пароходов даже с значительною осадкой. Течение спокойное и ровное; берега то низменные песчаные, то приподнятые глинистые; по сторонам видны посевы хлопчатника, пространства рисовых полей и непрерывная нить деревень и хуторов, укрытых в тени ивы и ракитника. Масса судов, больших и малых, беспрестанно снует взад и вперед, образуя по временам буквально лес мачт. Такие центры, как Ё-цзя-коу и Ша-янь — две громадные пристани, ведущие торг рисом и хлопчатою бумагой, Фан-чен, откуда идет путь сансийских купцов в Калган и Гуй-хуа-чен, а далее в Кяхту, и Ло-хэ-коу, лежащий у сплавной реки, считающий до 60,000 жителей и передающий на север произведения юга, кипят неустанною деятельностью, словно непрерывная ярмарка. Средним течением Хань-цзян прорезывает гряду У-тан-шаня, представляющую обширную каменноугольную формацию, аспидные и сланцевые отложения; здесь река идет порогами, которых насчитывают до 360 разных наименований и конфигураций. В таких местах скорость течения достигает 9,5 футов в секунду — скорость громадная, если вспомнить, что 10 футов в секунду есть предел, за которым вода размывает ложе из дикой скалы. Хотя на этих порогах часто случаются крушения судов, тем не менее движение весьма оживленное, и надо думать, что если неуклюжая китайская джонка, вмещающая до 1,200 пудов груза, в состоянии здесь проходить, то для речных пароходов рейсы возможны, в особенности, если принять меры к расчистке фарватера. В верхних частях река мало способна для судоходства, вследствие мелководий и частых отмелей.

Дальше, на север, ландшафты меняются: разнообразие видов исчезает, уже не видать ни стройной пальмы, ни вечно-зеленой туи; глинистые слои гор заняты северными лиственными породами, а в широко раздвинувшихся долинах расстилаются поля пшеницы. Весь этот участок, от Хань-чжун-фу до Лан-чжеу-фу, приподнятый на 3,800 футов средней абсолютной высоты, представляет узел гор и высот, известных под разными местными названиями и вмещающих истоки Хань-цзяна, Цзя-лин-цзяна, вносящей свои воды в Ли-цзе-цзян, Вэй-хэ и других, менее значительных рек, принадлежащих к системе Хуан-хэ. Далее от Лан-чжеу-фу до Ань-синь-чжеу дорога все время идет по нагорной долине; по сторонам виднеются обильные пажити или голые, солонцеватые пространства, слева — стена снегового хребта Нань-шань, а справа — сухие и обнаженные вершины его предгорий, по которым нелепо взбирается историческая «вань-ли-чань-чень», [182] т. е. стена в 10,000 ли (Ли — около полуверсты.). Поселения все также часты и густы, но немногие из них уцелели от дунганского погрома; некогда цветущие города, как, например, Гун-чан-фу и Сю-чжеу-фу, превращены положительно в груду развалин; села опустели: жители как бы боятся выйти из своих логовищ в горах и спуститься на долину. Бедствие доходило до того, что человеческое мясо сделалось обыкновенною пищей. Мисионеры рассказывали, что видели в трактирах и харчевнях целые туши человеческого мяса, а разнощики ежедневно разносили в корзинах детские руки, ноги и другие части тела. Домашние животные, как, например, свиньи, бродят и до сих пор в диком состоянии и кидаются на людей. Впрочем, обычный порядок по немногу возвращается, благодаря энергической деятельности нынешнего генерал-губернатора Шаньгани и наместника всей западной окраины; теперь вся дорога, вплоть до Чугучака, занята беспрерывною линией постов и караулов. В Лан-чжеу-фу, административном центре Шаньгани, мы провели около месяца, пользуясь все время самым предупредительным вниманием и гостеприимством в доме генерал-губернатора Цзо-цун-тана.

Вообще, следует заметить, что обстановка нашего путешествия представляла мало обычное в Китае явление. По дороге разосланы были росписания, с показанием, где нам предстоит завтракать, обедать, ночевать; войска, власти и народ выходили на встречу; крепости салютовали, города расцвечивались флагами и илюминацией; любезность доходила до того, что даже мосты и дороги местами были исправлены.

Пред отправлением из Лан-чжеу, Цзо-цун-тан назначил в мое распоряжение одного генерала, одного полковника, областного начальника, одного уездного, одного урядника и одного рядового, — словом, чинов всех званий и состояний. Данная им инструкция заключала в себе следующие четыре пункта: 1) заботиться о всем содержании в пути; 2) в случае непогоды, ненастья, делать представления, что нельзя следовать дальше; 3) в случае болезни кого либо из членов экспедиции делать подобные же представления и 4) в места, занятые инсурекцией, не ходить вовсе, а если будут настаивать, то брать в конвой все местные войска и гарнизоны. Каждый раз, накануне выступления, генерал и два другие начальника являлись за получением приказаний. Они касались числа подвод, верховых лошадей и телег, наряда чинов на работы, как-то: к доктору, топографу и фотографу, остальные, затем, поступали в конвой; в то же время [183] генерал сообщал росписание дня. Я все путешествие сделал в форменном сюртуке, хотя порой жара была нестерпимая. Обыкновенно весь лагерь, в парадной форме и в полном составе чинов, выходила, на дорогу и выстраивался шпалерами по обе стороны ее; начальствующие лица на фланге. С приближением нашим, пушки, а за неимением их фальконеты, дают три выстрела, начальствующие лица делают коленопреклонение по уставу; затем, надо проехать по фронту, после чего опять три выстрела, строй принимает походный порядок — и так до следующего лагеря.

Можно спросить: чем объяснить подобное внимание? Прежде всего, открытая постановка вопроса и прямота отношений. Природа слишком наделила азиятца способностью уловок и ухищрений, так что шансы состязания с ним на этой почве были бы далеко неравные. Затем, добрые отношения к властям. Китай обыкновенно считается воплощенной идеей централизации; но на деле это далеко не так. Здесь все зависит от личных связей и отношений, и бесформенностью этих отношений Китай во многом напоминает ханства Азии. Там, где государственное устройство зиждется на чисто семейных, патриархальных началах, там иначе и быть не может. Не только наместники и генерал-губернаторы провинций являются полнейшими сатрапами, но и всякий «сянь» или уездный начальник есть серьезная величина, которая в состоянии наделать всевозможных затруднений. На письменную жалобу он всегда отпишется, — для того он полжизни упражнялся в изучении словесности, — а личной ревизии или инспекции не будет, ибо как не подобает верховному «сыну неба» переступать за ограду своих дворцов, так неприлично и не принято, чтобы местные начальники разъезжали для осмотра провинций. Такие впечатления вынес я из опыта личных наблюдений; но их можно подтвердить еще множеством других примеров. Известно, что китайское правительство не нашло другого средства успокоить своего непокорного сына, известного морского пирата, свирепствовавшего на водах Китайского моря, как произвести его в звание генерал-адмирала всего флота; знаменитый Ли-цун-тан тоже был вначале на стороне мятежных тайпингов, и только впоследствии перешел на сторону правительства, занимая в настоящее время важный пост генерал-губернатора Чжи-лийской губернии и принимая самое действительное участие в делах общего управления; французская экспедиция только потому прошла и исполнила свое назначение, что уступила ю-наньскому генерал-губернатору запас боевых средств для борьбы с пентаями; наконец, живой пример у себя дома: известно, что Амурский край уступлен местным [184] генерал-губернатором, и цзун-ли-ямынь только впоследствии, помимо воли, узаконил совершившийся факт. Третье, что могло содействовать успеху следования, это традиции двухвековой политики мирных отношений. Русское имя действительно пользуется симпатиями; напротив, о войнах с англичанами и французами в народе живут еще воспоминания; хорошо также понимает он зло, причиняемое торговлей опиумом. Наконец, сделка, которую я заключил с Цзо-цун-таном на поставку провианта в Тучен и денежные вспомоществования на бедных играли, повидимому, тоже не последнюю роль.

Из Ань-синь-чжеу нужно проехать версты две и переправиться через степную реку Булунь-цзир, за которою тотчас, точно по заказу, исчезает всякая растительность, — начинается Гоби. Впрочем, она далеко не представляет такую бездольную пустыню, где приходится испытывать только одни лишения и бедствия. Словно вытянутые ленты тянутся две колеи дороги, которая идет то гладкою площадью, усеянною обломками камня, то по кряжам невысоких каменных гор. Вода весьма близка от поверхности. Около таких источников и в распадках гор порядочный подножный корм не только для верблюдов, но и для лошади; есть и мелкие кустарные породы. Местами растительный покров тянется на значительное пространство, и здесь ходят громадные табуны диких лошадей, верблюдов, ослов и моралов. Восемь дней пути — и начинается плодоносный хамийский оазис, а еще один переход бесплодной равнины — и перед вами Тьянь-шань, седые вершины которого виднеются задолго до Хами. От Хами идут разветвления пути: одно направление ведет по южной стороне Тьянь-шаня на Турфан и далее в Кашгар, а другое на север в Баркюль, по удобному для колесной езды перевалу через Тьянь-шань. Из Баркюля опять две дороги: одна на Улясутай, до которого 26 дней хода, а другая, старинный, вполне благоустроенный тракт, ведущий в Тучен. Здесь несколько новых разветвлений: в Кульджу, в Чугучак, в Хобдо и в Зайсанский пост — удобною почтовой дорогой через Булунь-тохой, — а другая прямо через пески и стойбища кочевых торгоутов.

11-го января прошлого года экспедиция вышла из Хань-коу, а к половине октября мы были уже в Зайсане, сделав 4,000 верст, из которых 1,200 водой, 250 вьюком, а все остальное расстояние, т. е. 2,580 верст, на телегах.

Чтобы получить правильный отчет о значении нового пути, необходимо предварительно ознакомиться с состоянием нашего торгового дела в Китае.

Все знают, что некогда блестящая по оборотам кяхтинская [185] торговля ныне в упадке, год от году слабеет, представляя какое-то загадочное, ненормальное явление. Масса самых разнородных мнений высказывалась по этому поводу, и прямо, и на стороне, искала места и в печати, и в деловой переписке. Возникла целая теория диференциональных пошлин, явились целые партии сторонников сухопутной и морской торговли; первые видят причину упадка в несостоятельности договоров, регулирующих наши отношения к Китаю, а последние находят, что надо подчиниться течению времени, предоставить интересы сухопутной торговли собственной участи и обратить все помыслы на шансы морской, которая одна способна повлиять на государственный баланс; она же неминуемо создаст и разовьет наш торговый флот. Словом, доводам и предположениям нет конца. Ближайшее исследование истинных отношений, быть может, даст разгадку недоумениям.

На основании консульских сведений, средний торговый оборот в Монголии, с 1861 по 1871 год, на всем протяжении граничной черты, считая и Ургу, но за исключением хобдинско-улясутайского округа, был 444,401 руб., причем отпуска на 166,766 руб., а привоза на 277,685 руб.; в 1872 году, вместе с Хобдо-Улясутаем, общий оборот достиг 916,775 руб., почти столько же по вывозу, сколько и по ввозу, но оживлению оборотов этого года не мало содействовало то обстоятельство, что монголы впервые сами, в составе целой партии, ходили в Нерчинск. Таких результатов мы достигли в стране, которая прилегает на громадном протяжении граничной черты и которая, при пятимилионном населении, обработывающей промышленности не знает, а получает все, до последнего гвоздя, извне! В Урге пять русских лавок производят хотя и прибыльный, но мелочной торг, дающий в сложности, в счастливые годы, до 140,000 руб. годового оборота. Говорят, что для большого капитала дела нет, а забывают, что в то время, когда мы достаем гроши, китайцы делают на 6.000,000 оборота. Года четыре назад Хамба-лама предлагал русским быть поставщиками казны гыгэня, из которой довольствуется все ламайское население Урги, этого паладиума Монголии. Посудили порядили, и отдали на суд Кяхте: та отказала. Правитель моргинванского ведомства убеждал одного из наших купцов взять совместный подряд no транспортировке чая, чтобы устранить посредничество так называемых поручительских китайских лавок. Предложение, отклонено, хотя мера эта приберегла бы не одну сотню тысяч русских денег. В Калгане один русский дом специально занимается переотправкой чаев, тратит ежегодно более милиона на перевозку, а [186] из русских произведений продает только червонцы, да рубли. Так, в течение трех лет, с 1871 по 1874 год включительно, расходы на отправку 431,765 мест чая составляли 3.151,188 рублей или, иначе, 1.050,396 рублей в год, причем в 1873 году продано полуимпериалов и серебряной монеты на 470,759 руб.; а между тем, мы так настойчиво домогались свободы калганского рынка и готовы просить об учреждении там консульства. Говорят: власти мешают. У нас под руками такого рода факт. Три, четыре года назад китайцы встретили затруднение в отправке своих чаев, потому что билеты, которые высылаются из Пекина, не были еще получены; они обратились к посредничеству русских, обязываясь уплатить все необходимые расходы и предлагая, в виде премии, 100 ящиков с 1,000, с тем, чтобы те вывезли чаи под своим именем; русские вывезли и местное начальство отнюдь не препятствовало. Еще интересный пример, который передал мне К. И. Вебер (русский консул в Тьянь-цзине), с правом заявить о нем. В качестве германского консула, он выдал немецкому купцу билет на право торговли в Гуй-хуа-чене. Купец роздал часть товара в долг и, испытав безуспешно все способы получения расчета, обратился к посредничеству г. Вебера. Возникла переписка: консул написал управляющему таможней в Тьянь-цзине, тот в Гуй-хуа-чен; дело дошло до Пекина, где порешили передать всю переписку на разбирательство опять в Тьянь-цзин. В конце концов, купец был удовлетворен. Любопытная сторона приведенного факта заключается в том, что ни столичные, ни провинциальные инстанции не оспаривали права торговать в Гуй-хуа-чене. С 1-го января 1874 по сентябрь того же года было выдано германским подданным 12 билетов на Гуй-хуа-чен и 18 в Долон-нор; г. Вебер предлагал и русским, но никто не воспользовался. Мелкая немецкая фирма «Грезель и Сплингерт», едва три года начавшая свои операции в Калгане, насчитывает уже более 100,000 годового оборота; здесь же в Калгане сансийцы сбывают ежегодно на полтора милиона русских произведений, вымениваемых на Кяхте. То же самое могли бы делать и мы; времени вдосталь, возможность полная, если бы только не традиции, если можно так выразиться, чайной торговли, в силу которых сложилось убеждение, что занимающийся посторонним делом не в состоянии надлежащим образом править комисию по отправке чаев; а между тем, подобная комисия дело выгодное, прибыльное и, главное, ни риску, ни хлопот. На этом основании, первая забота каждого вновь являющегося комерсанта состоит в том, чтобы пристроиться к комисионерской деятельности по переотправке чая; все же [187] прочее — вопрос второстепенный. Иное дело, если бы фабриканты и заводчики имели специальных комисионеров, которые бы изучили местные условия, умели бы применяться к ним, а то, смешно сказать, во всей Российской империи не нашлось до сих пор ни одной фабрично-заводской фирмы, которая сочла бы возможным иметь своего агента для Монголии.

Посмотрим, что происходит в за-стенном Китае. Здесь мы имеем два пункта, где заметны признаки нашей торговой деятельности: Тьянь-цзины Хань-коу. В Тьянь-цзине, считающем более 500,000 жителей, четыре русские дома; каждый из них имеет свою контору, исправно в свое время отправляет чаи, получает за них выгодную комисию и тем ограничивается. Какое участие принимает Тьянь-цзин в торговле с Россией, при посредстве этих четырех переотправочных домов, видно из следующих цифр, взятых за трехлетие, с 1871 по 1873 год.

Привезено из России: капиталов и векселей на 3.141,682 руб., товаров на 116,599 руб.

Вывезено в Россию: чая байхового и кирпичного на 10.569,524 рубля, разных китайских и иностранных произведений, бумажных гарусных, даже спичек австрийских на 187,070 рублей.

Следовательно, Тьянь-цзин имеет значение лишь как транзит чаев — не более; торговли русскими произведениями никакой, напротив, он поглощает еще значительные суммы, передавая их в Шанхай, Циу-циан и Фу-чжеу-фу на заготовление чая и тратит ежегодно (по средней сложности за упомянутое трехлетие) 454,800 руб. на расходы по отправке чая. Чайное дело на столько выгодно, говорили нам в Тьянь-цзине, что, право, не охота раскидываться, пускаться в другие предприятия. Только однажды в течение 14 лет была сделана попытка вывозить из Монголии баранью шерсть в обмен на наши фабрично-заводские изделия. Не смотря на то, что приходилось платить пять лан провозу до Тьянь-цзина, товар был сдан в Европу с барышом 70%. Продолжать начатый промысел, по заявлению лица, передававшего этот случай, стало невозможным вследствие неудовольствия чаеторговцев, угрожавших отнять комисию по отправке чая.

В Хань-коу сосредоточиваются важнейшие наши интересы, здесь мы расходуем милионы рублей. Вся деятельность русских ограничивается исключительно выполнением заказов по поставке чая. В три года, с 1871 по 1873 г., мы заплатили за чай 13.758,020 руб., а продали сукна, — единственный фабрикат, который с 1867 года имеет сбыт, — только на 555,040 руб., т. е. если взять средние выводы за [188] год, то найдем, что привозится на 185,014 руб., а вывозится на 4.586,006 руб., или иначе, за чай, покупаемый в Хань-коу, мы приплачиваем ежегодно чистыми деньгами 4.401,000 руб.; между тем требование на чай ростет, а сбыт сукна уменьшается, и приведенные соотношения должны измениться еще в более невыгодной пропорции. Если ко всему вышесказанному присоединить данные о кяхтинской заграничной торговле, за то же трехлетие, то получим достаточное представление о состоянии нашего торгового дела в Китае.

Оптовая торговля в Кяхте выражается следующими средними годовыми итогами:

Отпуска собственно товаров (исключая монету) на 3.135,560 руб., привоза на 5.100,021 руб., в том числе чая на 4.775,423 руб. Ежегодное превышение стоимости привоза над отпуском, выражающее приплату деньгами, 1.964,461 руб.

Таким образом, в Кяхте, Калгане, Тьянь-цзине и Хань-коу — четырех важнейших рынках (В Шанхае торговая деятельность самая ничтожная; о Фу-чжеу-фу хотя полных сведений не имеется, но следует сказать то же самое.), средние цифры привоза и вывоза в год за трехлетие, с 1871 по 1873 год включительно, составляют:

Отпускается из России фабричных, заводских и разных других товаров на 3.359,440 руб., привозится на 9.976,121 руб., в том числе одного чая на 9.595,166 руб., или 96%. Ежегодное превышение ввоза в Россию против вывоза — 6.116,681 руб.; а присоединяя сюда издержки провоза, остающиеся в стране, получим 7.621,877 руб., которые мы уже теперь отдаем Китаю, как результат нашей чайной торговли. Что же будет дальше? Спрос на чай ростет, он становится всеобщей потребностью, что и весьма желательно, но желательно также, чтобы мы имели возможность приобретать его не за деньги исключительно, а отдавая взамен избытки своей земли и своих произведений. Трудно себе представить положение Англии, если бы она хлеб, например, приобретала по преимуществу за метал. Если мятежи последнего времени в значительной степени поколебали финансы Китая, то не мало влияло в этом отношении и то обстоятельство, что за опиум, ввоз которого составляет более 50% всего отпуска Великобритании, он отдает серебро, тогда как прежде за все получаемые продукты рассчитывался чаем и произведениями своей промышленной деятельности. Да, наконец, можно ли назвать торговлей, где простая купля и продажа на тех же основаниях, на каких каждый из нас заходит в лавку и берет нужную вещь? Где тут понятия о [189] правильных комерческих знаниях, труде, сметке, благоразумном риске и проч.? В этом несложном характере купли и продажи, находящейся в крепостной зависимости от иностранных капиталов и представляющей род монополии, — достояние немногих капиталистов, — кроется смысл и истинное значение невыгодности и упадка нашей китайской торговли, а за нею и застой фабрично-заводской деятельности.

Китайская торговля, как мы видели, основана исключительно на чае. Прежде чаеторговцы были главными заказчиками, а их комисионеры факторами в сбыте наших мануфактурных произведений. Но уже в пятидесятых годах, даже раньше, во время запрещения вывоза монеты и драгоценных металов, заметно было стремление переводить операции на деньги; купцы пускались при этом на различные хитрости. Когда же кяхтинская торговля освобождена была от всякой регламентации, а в то же время открытие новых портов для иностранной предприимчивости в Китае и открытие банков дали легкую возможность заменять товар переводами и векселями, то торговля пошла той узкой колеей, в какой находим ее теперь. Операции чайного дела стали донельзя просты. Вместо того, чтобы брать у фабриканта товар за восемь и более годовых процентов и ждать чуть ли не год окончательной расторжки и оборота капитала, покупаются векселя на Лондон или Шанхай за 3% — и вопрос решен. Фабриканты теряют заказы; сами не успели или не хотят обставить дело специальными комисионерами, и сбыт мануфактурных товаров уменьшается. Известные рассуждения по этому поводу о пошлинах, о правилах существующего договора, о Суеце не выдерживают критики. С допуском чая по западной границе, ввоз его через Кяхту не прекращается; напротив, год от году увеличивается, а сбыт фабричных произведений, тем не менее, падает. Правила существующего договора — тоже весьма условная причина, ибо он, собственно говоря, трактует о Монголии и мало касается внутреннего Китая, о котором обыкновенно ведется речь. Наконец, поборникам Суеца достаточно сказать, что забыть интересы сухопутной торговли значит отказаться от важнейшего, если не единственного источника сбыта наших произведений. Мы дошли уже до того, что даже в Кяхте начинаем оплачивать австрийского фабриканта спичек. Какой груз мы будем возить на наших судах, если торговый баланс уравновешивается исключительно отпуском серебра? Даже в Англии содержащие правильные рейсы суда не редко выходят из Лондона пустыми или за таким фрахтом, который едва покрывает издержки перехода. Опыт показал и нет также основания думать, чтобы на Океане, в хвосте [190] европейцев, мы могли создать торговый флот, если не сумели сделать этого на внутренних морях. Черноморское общество, черпающее столь щедрою рукой субсидии правительства, как начало, так и ограничивается только двумя пароходами, которые содержат так называемую китайскую линию лишь во время чайного сезона; печальной памяти амурская компания открыла свои действия тем, что первый пароход разбился, а последний продан с аукционного торга. Очевидно, что все эти теории, столь усердно расточаемые в нескончаемых записках биржевых и разных других комитетов — предвзятые фикции, эксплуатирующие доверчивость публики. С своей точки зрения, они правы. Трудно искать патриотической подкладки в торговой сделке. Каждый преследует прежде всего личные свои цели; дело уже предержащей власти направлять их на служение целям обще-государственным, частные выгоды регулировать в связи с интересами блага общего.

Самая строгая критика не станет отрицать, что требования здравой финансовой политики должны быть направлены к тому, чтобы облегчать, по возможности, сбыт изделий страны, привлекать к известному полезному занятию массу населения и, наконец, продукты первой необходимости удешевлять до возможной степени. В применении к данному случаю, т. е. по отношению к настоящему положению китайской, лучше сказать, чайной торговли, эти требования выразятся так: ослабить чисто денежный характер торговли открытием новых чайных рынков, застрахованных, но возможности, от иностранного совместничества, где бы произведения наших мануфактур имели сбыт и где бы в прибыльном торге могли принимать участие и второстепенные капиталы.

Исходя из этого положения, мы хотели бы взглянуть на экономические особенности посещенных экспедицией местностей и свойства нового пути.

Поднимаясь из Хань-коу вверх по Хань-цзяну, мы видим, что в низовьях, в Ху-бэи, иностранная мануфактура заняла прочное место; в верховьях же, в провинциях Шен-си и Сы-чуань, напротив, вступаем в район, который слишком удален от иностранной конкуренции, а потому должен, повидимому, примыкать к области нашего торгового влияния.

Три смежные уезда: Цзы-янь-сянь и Ши-чуань-сянь, в провинции Шен-си, и Тай-пхин-сянь в Сы-чуани на огромном пространстве заняты чайными плантациями; особенно обильны они по речке Чжун-хэ, берущей начало в провинции Сы-чуани и впадающей в Хань-цзянь у [191] Цзы-янь-сяня; здесь кумирня Цзи-минсы с прилегающими окрестностями дает чай, который пользуется громкою известностью во всем Китае. Всех местностей, производящих чай, считается 43; из этого числа: 18 в Цзы-янь-сяньском уезде, 10 в Ши-чуань-сяньском и 15 в Тай-пхин-сяньском. С плантаций чай поступает в Цзы-янь-сянь, как центр и ближайший рынок, отчего и самый чай известен в обращении под именем цзы-янь-сяньского. Отсюда он идет в низовья и в Хань-коу, а массы отправляются через Гуй-хуа-чен и Хань-чжун-фу в Среднюю Азию. Во времена Чугучака и нашей там фактории, туда доходил главным образом этот чай, и едва ли не он прославил Семипалатинск складами красненького чая, о чем и поныне повествуют учебники географии России; хотя на самом деле в Семипалатинске не только пресловутого красненького, но и любого другого порядочного чая достать нельзя. По отзывам китайца Сюя, 36 лет торговавшего чаями в Кяхте, если подвергнуть этот чай той же манипуляции, какой подвергаются хань-коуские, то он не уступит им по достоинствам, а между тем, цена вне всякого сравнения дешевле. Тюк первосборного чая в 100 гинов нарицательного веса и 140 действительного, или 205 наших фунтов, продается в Хань-чжун-фу, за уплатой всех пошлин, по 15 лан, т. е. 30 р., тогда как в Хань-коу пиколь, или 147 русских фунтов, стоит 30-35 лан, т. е. 60-70 руб. монетой; есть, между прочим, чай, цена которому 3,000 чох за 140 гинов, а принимая существовавший обмен на серебро по 1,800 чох за лан, выходит с небольшим три рубля за 205 фунтов; но без преувеличения следует сказать, что он много лучше того чая, каким подчас угощают в петербургских ресторанах. Что же касается Сы-чуаньской провинции, то в ней все, без исключения, области производят чай, собираемый с куста и с дерева: есть тут и желтые, и зеленые, и черные, и разных видов кирпичные чаи. Особенно знаменит чай, добываемый в окрестностях Я-чже-фу, на горах Мынь-шань; он целиком идет к пекинскому двору. Чай, получаемый из области Лун-ань-фу, с гор Лян-си-шань, тоже безусловно хороших качеств; идущий из области Кэй-чжеу-фу отличается превосходным ароматом; приготовляемый в уезде Цю-лун, области Чен-де-фу, во всем сходен с ху-бэйским чаем в окрестностях кумирни Та-хуа-сы, а тот считается там одним из лучших; черные чаи приготовляются преимущественно в области Чун-цин-фу, а кирпичные, лепешчатые, в округах: Мэй-чжеу, Цюн-чжеу и других.

Любопытна уборка чая, усвоенная в округе Лу-чжеу. Человек [192] взбирается на дерево, срывает чайные почки, кладет их в рот и держит там до тех пор, пока они не распустятся; потом, выбрасывает в тыквенный сосуд, закупоривает и ставит в теплое место. Приготовленный таким образом чай отличается, как говорят, необыкновенно приятным вкусом.

Сы-чуаньские чаи идут частью на юг в города, лежащие по Ян-цзе-цзяну, а частью на север в Хань-чжун-фу, который, таким образом, составляет важный чайный рынок; в последнее время, за неимением сбыта, в нем накопились особенно большие запасы.

Но, кроме чая, есть еще масса других произведений, которые могли бы составить заметные статьи вывоза, как-то: шелк в сыром и обработанном виде, шафран, табак, плоды и проч. Уезды Чен-гу-сяньский и Янь-сяньский Хань-чжун-фуской области особенно славятся добротным шелком, который отличается прочностью и тонкостью нити. Он продается тюками в восемь гинов каждый; гин стоит от 2,800 до 3,200 чох или среднее, три рубля, а 28 таких гинов составят наш пуд, стоящий 84 рубля; конец шелковой ткани в 23-24 аршина стоит 25-30 руб., а 125 гинов шафрана первого сорта, идущие за сто, стоют, в пресованном виде, 8,000 чох, или около четырех рублей пуд. Что же касается предметов ввоза, то сюда пойдет: сукно, плисы, серая мерлушка-imitation, «дабы» и другие бумажные материи, дешевое мыло, струя каборажья и кожевенный товар.

Хань-чжун-фу — первый город на нашем пути, где произведения русской мануфактуры имеют порядочный сбыт; жаль только, что они известны не под своим именем, не как чисто русский фабрикат, а вообще иностранный. Фабрикант плисов Скороспелок слывет почему-то французом; есть Бабкин настоящий, но какой — не знают, и Ян-Бабкин, т. е. иностранный Бабкин, в соответствие тому, что есть настоящее бабкинское сукно и поддельное, немецкое. Ян-Бабкин вовсе не в ходу, и другой уже год, как перестали привозить его; настоящее же бабкинское сукно продается высокою ценой — 40 и 42 лана за половинку, т. е. 80 и 84 руб. Цены других, более выдающихся статей такие: тюляевское сукно на 38 лан, плисы от 13 1/2 до 18 лан кусок; иностранное же не в требовании. Английская бумажная мануфактура — в пределах от 21 1/2 до 24 лан; струя каборажья 40 лан за гин; мыло штучное — фунтового нет — сбывается по неимоверной цене: печатка, стоящая 10-15 коп., идет по 40-50 коп.

И население настойчиво ищет установить связи с странами, [193] прилегающими к Или и Тарбагатаю; несколько человек являлось ко мне, прося присоединить свои караваны с чаями и шелковыми изделиями; купцы заявляли, что год-другой и они надеются окончательно оправиться, а тогда не замедлят возобновить прежние сношения с Средней Азией.

Кроме Хань-чжун-фу, заметные пункты промышленной деятельности суть: Цин-чжеу, Лань-чжеу-фу, Лян-чжеу-фу и Гань-чжеу-фу. Цин-чжеу-фу находится на полупути между Хань-чжун-фу и Лань-чжеу-фу. Выгодные естественные условия сделали его значительным транзитным пунктом; сюда сходятся дороги с севера из Лань-чжеу и Хухэнора, с юга из Сы-чуани и речной области Хань-цзяна и на восток по долине Вэи; он считает до 40,000 жителей и важен в том отношении, что отсюда начинается колесный путь, ведущий в наши пределы; 15 транспортных контор занимаются перевозкой грузов на телегах и вьюком. Лань-чжеу-фу — главный административный центр всего края и местопребывание наместника; вместе с окрестными предместьями насчитывает до 100,000 жителей. Кроме большого числа ремесленных заведений и 60-ти комисионных транспортировочных контор, в городе до 500 лавок, в том числе 100, торгующих шелковыми материями и столько же чаями. Торговый квартал находится у западных городских ворот и именуется Си-гуань-гай; в нем, по преимуществу, оптовые склады чая, принадлежащие хунаньским купцам и лавки сансийцев, торгующих иностранною мануфактурой. Подвоз ее, в настоящее время, не велик и она продается очень дорого: русское сукно 42 лана за половинку, при гуртовой покупке, а в разницу 50 лан, т. е. 84 и 100 р. монетой; плисы средней руки от 18 до 20 лан кусок. Города Лян-чжеу-фу и Гань-чжеу-фу с подчиненными им уездами занимаются преимущественно торговлей ревенем, который в изобилии произрастает на соседних горах Нань-шань. Сбор ревеня производится осенью, и им занимаются, главным образом, мирные равнинные тангуты, или хуан-фани, названные так в отличие от горных дикарей хэй-фань (черные тангуты). За покупкой ревеня приезжают сюда купцы из отдаленных местностей Тьянь-цзина, Хань-коу и других; гин отборного копытчатого стоит 200 чох, а 140 гинов, или 5 слишком пудов — 9 1/2 лан, т. е. 19 руб. монетой.

Ближайшие к нам пункты, как-то: Хами, Баркюль и Гучень сильно потерпели от восстания; тем не менее, значительная часть населения уцелела и располагает избытком серебра; сверх того, большие гарнизоны войск. Иностранного соперничества, которое так нас [194] пугает, нет вовсе, а русские изделия стоят в высокой цене. В Хами, например, аршин тюляевского сукна стоит до 4 руб., кожа юфть 18 руб., сафьян 6 р. и т. п.

Таким образом, для русской предприимчивости представляется новое обширное поле — непочатый угол. Свойства самого пути и обстановка движения как нельзя более тому благоприятствуют.

Новый путь короче всех других, ведущих из Европейской России во внутренний Китай; путь тележный на всем протяжении, за исключением двухсот пятидесяти верст вьючной дороги: никаких естественных преград и препятствий: дорога ровная, твердая, повсюду вода, подножный корм и топливо; путь идет по населенным местностям и только восемь переходов по Гоби, где нет оседлого населения, тогда как по всякому другому пути в Монголии нужно ехать месяцы до жилья; для передвижения по этому пути можно употребить различные способы: на муле, в телеге, и на верблюде, между тем как на прочих монгольских дорогах — исключительно только верблюд.

Но все эти преимущества станут еще осязательнее при ближайшем сравнении нового пути с кяхтинским и даже с морским, через Суец. Беру, для первого сопоставления, конечными пунктами Тюмень и чайные рынки, а за данные: расстояния, время переезда и стоимость транспортировки.

I. Расстояния.

II. Время транспортировок.

а считая хотя по пяти дней на перегрузку, получим 170 дней, т. е. без малого полгода; но вследствие недостатка верблюдов и частых падежей, обыкновенно только часть из всей массы чаев, отправляемых сухопутно, идет на верблюдах, а остальные на быках, и приходят в Кяхту через 80 дней, так что всего ходу до Тюмени 202 дня; на Нижегородскую же ярмарку чаи попадают вообще не ранее как через 11 и 12 месяцев, задерживаемые нескончаемыми остановками за возчиками, распутицей, переправами, или лежат в Тюмени в ожидании навигации. Следовательно, для обращения капитала по этому пути надо, по меньшей мере, 20 месяцев.

б) по новому пути:

Перегрузка, в силу принятого обыкновения, установлена в следующих местах: в Цин-чжеу, откуда начинается тележная дорога, а затем, в Лань-чжеу-фу, в Сю-чжеу-фу, Хами и Гучене; весь путь до Зайсана совершается в 85 дней, по следующему расчету:

а отсюда до Тюмени надо считать 20 дней, хотя пароход «Хрущов» шел в 1871 г., делая пробный рейс, всего 1472 дней. Полагая и здесь на перегрузку по пяти дней, всего хода будет 140 суток. Таких остановок, как на кяхтинском пути, тут не может быть, потому что от Зайсана дорога идет по твердо-дресвяному грунту, примем только две переправы; но допустив на остановки и размен [196] товара еще один-другой месяц, найдем, что время оборота капитала выгадывается по новому пути на половину против кяхтинского.

Наконец, II. Стоимость транспортировки.

Беру для сравнения в обоих случаях место чая в 65 гинов или 95 фунтов.

а) Средняя сложная стоимость транспортировки, с 1871 по 1874 год включительно, по кяхтинскому пути выражается следующими цифрами:

От Хань-коу до Кяхты 22 р. 30 к., расходы в Кяхте и провоз до Иркутска и до Тюмени (Навигационные цены от Томска в 1871 г. и в последующие годы были по 75 к. с пуда; здесь взяты для сравнения цены зимней доставки, ибо такие же данные приняты и во втором случае.) 16 р. 42 к. Итого 38 р. 72 к., следовательно, с пуда 16 р. 32 к.

В этот итог включены: провозная плата и все издержки провоза до Кяхты, как-то: комисия, страхование, склады и прочие накладные расходы, представляющие более или менее постоянные величины, а от Кяхты только один провоз, для удобства сравнения, чтобы не вводить изменчивые данные, так как по новому пути правильного движения от Зайсана до Тюмени пока нет, и нельзя даже приблизительно судить о количестве могущих быть накладных расходов; пошлина и надбавочный 10% сбор тоже не включены; лан оценен в 2 руб. монетой.

б) По западному пути на всем протяжении его имеется в попутных городах большое число переотправочных контор, так называемые гостинницы для транспортирования грузов на мулах, телегах и верблюдах; в Хами, Баркюле и Гучене они, впрочем, теперь только заводятся, потому что прежде существовавшие уничтожены во время беспорядков. Провозные цены установились такие: от Хань-чжун-фу до Цин-чжеу мул, поднимающий 240 гинов вьюка, на срок в восемь дней, стоит 600 чох в день, или 1/3 лана; от Цин-чжеу до Лан-чжеу за телегу о трех мулах и 1,200 гинов груза платится, за весь конец, 24,000 чох или 13 1/3 лан; от Лань-чжеу-фу до Гучена по таксе, установленной наместником, взимается по 9/10 лана за телегу о трех мулах, поднимающих 1,200 гинов груза и за каждые 100 ли расстояния. На этом основании и принимая также лан в 2 руб. монетой, найдем следующие цифры провоза места чая в 65 гин. или 95 фунтов.

Если прибавить те же накладные издержки, какие по кяхтинскому пути, но за исключением тех, которые, по обычаю, не могут иметь места, как, например, страх за исправную доставку и тому отвечающие расходы (всего 5 руб.), то в общем итоге получим 15 р. 23 к. или 6 р. 41 к. за пуд, т. е. по новому пути дешевле против кяхтинского почти на 10 р. с пуда (9 р. 90 к.).

Такая дешевизна транспортировки не покажется удивительной, если возьмем в соображение чрезмерную дешевизну жизни и рабочих рук, а также, что, например, в одном Лань-чжеу-фу 60 переотправочных контор.

Едва ли следует также упоминать, что если принять починным пунктом не Тюмень, а какой нибудь из средне-азиатских рынков, то решительно невозможно проводить паралель между кяхтинскою и западною дорогами, на столько первая уступает последней.

Сравнивая новый путь с морским через Суец, найдем следующие выводы для места чая в 70-75 ганов, или 103-110 1/4 фунтов при морской доставке:

В Хань коу: ввозная пошлина, или ли-цзин, когда чай получается с фабрики, по 1 лану 25 фынов за 100 гинов, на ящик — от 87 1/2 до 93 3/4 фын (не платится, если чай покупается в порте); вывозная пошлина с чая, купленного с рынка, по 2 л. 50 ф. за 100 гинов, с ящика от 1 лан. 75 до 1 лана 87 1/2 фын; прибавки на таможенный вес, который тяжелее частного на 8,85%, всего 25 фын; укупорка и проч. 21 фын; склад 3 фына; страхование на складе, по 1/4%, и полагая стоимость ящика в 30 лан., 7 1/2 фын; погрузка и переноска 5 фын; страхование до Одессы по 2 1/2% и оценивая ящик в 45 лан — 1 лан 12 1/2 фын; комисии 80 фын; фрахт до Одессы от 5.10 до 6.05 ф. ст. за тонн в 40 кубических футов, а считая по курсу лан в 6 шил. 2 пенс. и помещая в [198] тонне 7-8 ящиков, придется от 17 лан. 83 1/2 ф. до 20 л. 27 фын. за тонн, а с ящика — от 2 лан 57 1/4 фын до 2 лан 89 1/2 фын. Итого 8 лан 24 3/4 фына.

В Одессе: комисии и другие расходы 50 коп.; доставка до Москвы по железной дороге, принимая вес ящика с укупоркой 132-138 фунтов, всего с ящика от 2 руб. 17 коп. до 2 руб. 27 коп.; страхование с ящика 20 к. Итого 2 р. 97 к.

Или всего, оценивая лан в 2 рубля монетой, с ящика 19 руб. 46 коп., а с пуда от 7 руб. 6 коп. до 7 руб. 58 коп., или среднее 7 руб. 32 к.

Такие же расходы на полуящик в 40-45 гинов весу (от 58 3/4 до 66 фунтов) составляют среднее с пуда 7 руб. 63 коп., а на четверть-ящик, или бокс, в 16 гинов весу (23 1/2 фун.) — 7 р. 96 коп.; следовательно, за исключением пошлины и 10% сбора, при морской доставке обходится со всеми расходами, по средней сложности, 7 р. 97 к. с пуда.

По новому пути пуд до Тюмени обходится 6 р. 41 к., от Тюмени до Перми среднее 1 р. 2 к. (Провозные цены летней и зимней доставки значительно разнятся; так: летом от Тюмени до Перми в 1871 г, платилось от 80 коп. до 1 р. 85 к. с пуда, а в зимнее время от 65 коп. до 75 к. с пуда; в принятом итоге взята средняя стоимость летней и зимней доставки.), от Перми до Нижнего водою 18 к. (От Перми до Нижнего зимой от 65 до 75 к. с пуда; летом от 12 до 25 к. с пуда.). А всего от Хань-чжун-фу до Нижнего 7 р. 61 к.

Таким образом, на стороне морского провоза остается только выигрыш во времени, так как чаи находятся в дороге до Москвы, среднее, около 70 дней, а сухопутно по новому пути: до Тюмени 140 дней и от Тюмени до Нижнего Новгорода около 40 дней, а всего 180 дней. Но если в последнем случае для оборота капитала требуется времени в два с половиной раза больше, за то потеря эта с лихвой покрывается выгодной покупкой чая. В Хань-коу пуд среднего достоинства стоит 14 руб., а в Хань-чжун-фу соответственный сорт — 5 руб. 60 к. Какова бы ни была экономия от ускорения оборота капитала, она едва ли в состоянии возместить эту разницу в покупке, не говоря уже о курсах и сопряженных с ними потерях.

Сводя к общему итогу все вышеизложенное, представляется возможным сделать следующий общий вывод.

1) Новый путь представляет такие преимущества, которые делают его способным идти в паралель даже с морским.

2) Он ведет в такие местности, где наши фабрично-заводские [199] изделия могут иметь вполне обеспеченный сбыт; взамен же мы по выгодным, вне всякого сравнения, ценам приобретаем необходимые нам продукты. Сукно продается по 90 и 100 р. за половинку, тогда как в Тьянь-цзине и Хань-коу считают возможным отдавать за 70 руб. с небольшим; чай приобретается много если по 14 к. фунт, тогда как в Хань-коу соответствующий сорт стоит не менее 35 к. фунт; ревень, которого в одни казенные аптеки идет на 600,000 руб., покупается в Тьянь-цзине и других портах не менее 20 р. пуд, а здесь он стоит от 3 до 4 рублей; шелк сырец худшего достоинства продается в Москве 200 руб., а в Хань-чжун-фу лучший, который известен даже в отдаленных местах Китая, по 80 руб. за пуд.

3) По новому пути будет происходить сбыт фабрично-заводских произведений, чем ослабится столь невыгодная сторона настоящей чисто денежной чайной торговли.

4) Небольшие сравнительно затраты капитала дают возможность принять участие в торге значительному числу предпринимателей.

и 5) После первых опытов, нет сомнения, будет возможность понизить вообще пошлину с чая, так как он достается при меньших затратах, а следовательно, сделать доступным массе потребителей.

Такие результаты в смысле интересов народного хозяйства обещает торговля в новом направлении. Настоящее время особенно благоприятно для возникающих начинаний. Действительно, опасная конкуренция местного купечества ослаблена дунганской распрей, — условие весьма важное.

В ходячих понятиях, — китаец, это продукт застоя, существо чуть ли не низшего порядка; казалось бы, стоит только явиться нам во всеоружии обеспеченных трактатами гарантий — и вопрос о торговом противоборстве не будет подлежать сомнению. Не то, однако, думают заведомо специалисты в деле торговли, англичане. По отзывам иностранных консулов, с которыми нам приходилось беседовать, число фирм, открытых вскоре после войны 1850-1860 гг., сократилось больше, чем на половину, и хотя обороты Великобритании в общем итоге не уменьшаются, но год от года слабеет прямое участие англичан; их заменяют и замещают предприниматели из туземцев. Не только на внутренних рынках, но даже в приморских портах, где иностранцы образовали почти независимые територии, ни одно сколько нибудь значительное предприятие не обходится без посредства так называемых компрадоров — этих неизбежных факторов [200] торговли, обойти которых нет возможности. На первых порах, с водворением нашей деятельности в Хань-коу, нам было выгодно заниматься приготовлением байхового чая в горах, а теперь в самом Хань-коу не только выбор разнообразнее, но и цена, за редкими исключениями, дешевле против чая собственного приготовления. Так китайцы выживают непрошенных гостей! Надо видеть как обставили они торговое дело и как ведут его. В каждом городе купцы известной провинции составляют особую корпорацию, имеют свой общественный дом, свои собрания, где рассуждают о нуждах торговли, установляют цены, и не найти примера, чтобы кто нибудь нарушил постановление собрания.

Свои операции китайцы ведут таким образом: какой нибудь капиталист открывает торговый дом и набирает необходимый персонал прикащиков на жалованьи. Кроме каждогодно производимого учета, через три года производится генеральная ревизия. Прибыль разверстывается так: 3/10 отчисляется в запасный капитал фирмы; от 3/10 до 5/10 получает хозяин, 1/10 старший прикащик, а остаток распределяется долями между прочими служащими. Каждому предоставляется: или взять свою часть, или оставить в делах фирмы, как принадлежащий ему пай, и тогда он становится компанионом.

А банковое дело, переводы, условия товарного движения? Все это облегчено до возможной степени, заведено и устроено по личному почину, без всякого участия правительства. Наше внимание особенно обращает на себя корпорация сансийских купцов, сильная духом, сильная капиталом, сильная правильным пониманием торговли; сансиец идет повсюду, не останавливается ни перед чем: интересы русской торговли для него то же, что и его собственное дело, потому что он связан с ними и заведенным порядком, и продолжительностью установившихся сношений, и семейными традициями, переходящими из поколения в поколение. Следует думать даже, что нам не столько страшно соперничество цивилизованного европейца, сколько неумелого китайца. Известно, что до тридцатых годов мы служили только транзитом для польских и немецких сукон, а теперь кенигсберцы не находят другого средства, как подделывать русские ярлыки; ост-индская компания годы вела торговлю умышленно в убыток, чтобы окончательно вытеснить из Китая наши сукна, но не смогла.

Образчиком того, на какие приемы склонен пускаться торгующий китаец может служить следующий взятый из действительной жизни факт. Повсеместно, в Китае, для облегчения торговых сделок, ходят в обращении бумажные денежные знаки, так называемые «пяо-цзы», выпускаемые частными китайскими банками на серебро и медную монету. [201] Пяо-цза представляет действительную ценность, и обмен ее на метал производится без малейших затруднений в любой меняльной лавке. В Урге, несколько лет назад, вошел в употребление особый вид таких знаков, так называемые «тие-цзы», представляющие кредитив на известное число мест кирпичного чая. Тие-цзы выпускают не только лавки, ведущие чайные операции, но и совершено посторонние; на тие-цзы можно беспрепятствено купить любой мануфактурный товар, но трудно, почти невозможно получить сполна все количество мест чая; это фиктивная, а не действительная ценность, акт соглашения между торговцами, вексель без срока и претензии на уплату, потому что зачастую чуть ли не каждый кузнец, живущий поденною работой, считает возможным выпустить тие-цзы.

Местное купечество хорошо понимает, что бесконтрольное обращение тие-цзы, рано или поздно, должно отразиться серьезным кризисом, а потому первая забота каждого спустить поскорее с рук малонадежные тие-цзы; но купечество знает также, что это лучший тормаз для самостоятельного развития русской торговли. Китаец, если ему нужны деньги, а не товар, всегда в состоянии обменять с некоторым учетом свои тие-цзы; но русский ни денег не получит, ни даже половинного количества мест чая, и еслиб монголы не принимали тие-цзы в уплату за провоз чаев, то положение наших было бы невозможное. В силу тие-цзы скотская кожа, например, продается в Кяхте китайцем за 3 руб. 50 коп., тогда как русскому, купившему на месте за товар, она обходится с провозом до Кяхты не менее 5-6 руб.; по той же причине общий оборот пяти русских торговых домов в Урге, в особо счастливые годы, достигает едва 140 тысяч, в то время, как китайцы торгуют на 6.000,000.

Второе выгодное обстоятельство состоит в том, что, присутствуя при возрождении страны, мы не только можем упрочить свое влияние на торговых рынках, отдавая известные уже произведения, но и воспитать спрос на новые требования, ибо не все же ограничиваться сукнами, да плисами. Было время, когда даба (китайка) шла из Китая и служила даже единицей обмена, но потом мы заставили Китай брать этот товар от нас. Не маловажное значение имеет и то, что наше робкое на заграничные предприятия купечество с живым интересом, повидимому, встречает первые сделанные попытки. Если, наконец, ко всему вышесказанному присоединить успехи в соприкасающихся районах англичан, которые прокладывают дорогу в Ю-нань, с целью проникнуть и в Сы-чуаньскую провинцию, долженствующую по всем правам [202] принадлежать области нашего торгового влияния, то нельзя не признать важности переживаемого момента и необходимости овладеть событиями.

Первый шаг, какой представляется сделать, есть, конечно, заключение договора. В какие бы формы ни вылились известные положения его, они не могут иметь безотносительного значения, а стоят в неразрывной связи с общими задачами нашей финансовой политики по отношению к Китаю.

Склад жизни, местные, бытовые и другие особенности резко выделяют внешние, вне-стенные владения Китая от внутренних его провинций, и те требования, которые могут иметь место и значение в одном случае, представляются совсем в ином свете в другом. На этом основании, положения договора должны представлять, прежде всего, две совершенно выделенные категории правил: одни — относящиеся до внешних земель, и другие — обнимающие внутренний Китай. Продолжительный опыт в Монголии служит лучшим тому доказательством. Только потому, что на ряду с нравом повсеместной свободной торговли стоит строгая регламентация кяхтинского пути, в интересах таможенного дохода внутреннего Китая, на практике возникают бесконечные затруднения и неудобства: местные власти, ссылаясь на указанное направление пути, стесняют свободу торговли в других местах.

В публике и печати существуют воззрения, что нам следует домогаться права беспошлинной внутренней торговли на всем пространстве Китайской империи.

В Монголии мы имеем подобное право, по крайней мере, на сколько можно судить по общему смыслу первых двух статей последних дополнительных правил (редакция 1869 г.), хотя они и редактированы несколько сбивчиво, туманно. Первая статья говорит безусловно о беспошлинной торговле на расстоянии ста ли в обе стороны от государственной границы; вторая дает это право в местах, где учреждено китайское управление, а следующее затем положение той же статьи глухо заявляет, что китайское правительство не препятствует торговать и там, где нет китайского управления. Поступиться этим правом было бы непоследовательно, тем более, что оно вполне может быть удержано как для Монголии, так и для других смежных районов. Финансовые соображения китайского правительства — единственно важные, какие могут иметь место в данном случае — не терпят ни малейшего расстройства. Во внутренних же провинциях совсем иное. Главный источник государственных доходов в Китае — пошлина и, в особенности, важнейший вид ее, так называемый «ли-цзин», которая взимается не только с купцов, но [203] и с проезжающих на каждой из множества внутренних застав; подобный сбор заменяет гильдейский и большинство косвенных налогов, принятых в других государствах. Если китайское правительство должно предоставить право беспошлинного торга иностранцам, то, естественно, оно должно даровать его и природным подданным; другими словами: или отказаться от существенной части своих доходов, или заново преобразовать все свои финансовые поступления. Очевидно, что согласиться на подобное домогательство оно может не иначе, как с бою, после потери целой кампании; даже англичане, будучи в состоянии диктовать условия после экспедиции 60-х годов, не сочли возможным предъявить его.

Есть еще вопрос, рациональное разрешение которого, надо сознаться, весьма трудно, а тем не менее весьма важно. Для нас первостепенное условие состоит в том, чтобы обставить свои требования таким образом, чтобы они преследовали чисто русские интересы и, доставляя частные выгоды предпринимателям, составляли бы, в тоже время, вклад в общегосударственную экономию.

Мы видели, что все расчеты нашей китайской торговли основаны на вывозе чая. Учреждение банков в портах, зависимых от Лондона, и легкость вексельных операций придали этой торговле тот невыгодный денежный характер, который обусловливает отпуск по преимуществу драгоценного метала, а не фабрично-заводских изделий. Изменить установившийся порядок вещей в открытых для эксплуатации районах мы не в силах, но должны искать более благоприятный выход, открывая новые чайные рынки.

На основании общей для всех трактатов с Китаем статьи, право одной нации есть вместе с тем достояние и других; в то же время, гнет капиталов Лондона, которые ищут помещения — самая серьезная сторона дела. Если бы нам удалось поэтому комбинировать вопрос таким образом, чтобы выговоренное нами преимущество было выгодно исключительно для нас, то, как кажется, мы приблизились бы к истинному решению.

9-я статья тьянь-цзинского договора Англии, заключенного в 1858 году, предоставляет британским подданным право торговать повсеместно внутри Китая, а 28-я статья и дополнения к ней по VII и. торговых правил обставляют это право, определяя, каким порядком должна быть вносима транзитная пошлина на попутных заставах. Следовательно, в силу общей статьи трактатов, русское купечество также точно может производить торговлю на всем пространстве внутри империи, и если русские до сих пор не пользовались [204] положениями упомянутой статьи, то или игнорировали его, или считали не выгодным; но любопытно, почему англичане мало пользуются им. Нам кажется, что действительная причина кроется в природных свойствах промышленного духа британца, который привык вести свои операции на широкую ногу и массами, а для этого необходимы по близости прочные опорные пункты. Такими пунктами или центрами служат консульства, с их почти независимыми териториями и возможностью заводить большие товарные склады. Если этот довод имеет основание, а других, повидимому, нет, то вопрос о консульствах получает первостепенное значение и требует самого деликатного к нему отношения, если хотим, чтобы выгоды исключительно были на нашей стороне.

Таким образом, руководящие принципы, которые должны лечь в основу предстоящей задачи, выражаются следующими немногими словами: 1) чтобы формулируемые требования отвечали местным особенностям; 2) чтобы они были возможны по существу и 3) чтобы были направлены предпочтительно в интересах народного хозяйства.

Ниже мы делаем попытку наметить, так сказать, конспект важнейших требований нашей китайской торговли, а чтобы самое представление было компактнее, предпочли изложить их в виде отдельных статей с пояснительными примечаниями, оставляя в стороне частности, хотя подчас и весьма важные, но на разработку которых не достает времени.

Следовало бы еще оговориться по поводу Маньчжурии. Опираясь на авторитет известного архимандрита Палладия, последнюю лучше было бы не вводить в общий строй правил о сухопутной торговле с Китаем. На Маньчжурию возлагают большие надежды как на страну земледельческую, способную уделять свои избытки Амурскому краю, а потому и настаивают на свободе плавания по Сунгари. По словам архимандрита Палладия, много путешествовавшего по Маньчжурии и изучавшего ее, следует признать, что за исключением Мугденской области, страна эта по преимуществу промышленная. Звероловство, добывание грибов, сбор корня «жинь-шинь», добыча морской капусты и ловля жемчуга по рекам — вот главное занятие населения, так что обработка полей составляет лишь подспорье в местном хозяйстве. Пекинский двор вообще неподатлив на уступки, а о Сунгари тем более не охотно ведет речь, что она приводит в заповедные места родины ныне царствующей династии, с их родовыми кладбищами, заветными воспоминаниями и верованиями; к тому же существует убеждение, что русские твердо намерены отмежевать часть Маньчжурии до Гириня. Отец [205] Палладий замечает, что все домогательства относительно Маньчжурии должны составить предмет особых обсуждений, независимо от целей, преследуемых в других частях империи, к рассмотрению которых мы и обращаемся.

Начнем с внешних земель, т. е. с Монголии, Чжунгарии и Восточного Туркестана. Важнейшая часть требований относительно их могла бы, по нашему мнению, быть проектирована в виде следующих статей.

I. На всем пространстве земель к северу от великой стены (вань-ли-чань-чень), во всех городах, во всех аймаках, по всем дорогам и направлениям русские имеют право торговать, как своими произведениями, так и местными и привозимыми из-за великой стены, но за исключением запрещенных ввозу, не стесняясь временем и сроком пребывания, ни числом служащих и прикащиков, ни родом и количеством товаров.

Примечание. Действию настоящих правил подлежат безусловно все местности к северу от великой стены, не исключая и прикрывающих выходы застав, как-то: Шань-хай-гуань, Си-фынь-кхеу, Ду-ша-кхеу, Гу-бэй-кхеу, Чжань-цзя-кхеу (Калган), Ша-ху-кхеу (Гуй-хуа-чен) и Цзя-юй-гуань; но относительно вывоза из них товаров за великую стену, т. е. по южную сторону ее, руководствоваться положениями о торговле во внутренних провинциях.

Против существующей редакции дополнительных правил серьезное изменение представляет сделанное примечание, что заставы, в силу географического положения, включены в район беспошлинной торговли, а также дополнение текста, относительно права торговать и привозимыми из-за великой стены произведениями.

Последнее особенно важно, ибо в такой стране, как Монголия, первое условие успешного торга — если купец в состоянии удовлетворить спрос на любой товар, а главное на чай (кирпичпый), который составляет коренную пищу населения и служит даже единицей мены. Но самое существенное положение проектируемой статьи выражается общим ее смыслом, по которому устраняются ограничения кяхтинского пути. Товары, идущие в Калган и обратно из Тьянь-цзина в Россию, на всем пути следования свободны от платежа пошлин, но за то, под опасением конфискации и штрафа, не могут быть распродаваемы и обязаны идти указанной дорогой. Трудно понять, чем мотивировалось это до крайности стеснительное постановление; думаю даже, что скорее можно подчиниться обязательству вносить пошлины на прикрывающих заставах, нежели удерживать такое правило, которое идет в разрез со всеми постановлениями о Монголии. Что же касается семи застав, то действительно существенную пользу может принести беспошлинная торговля только в Калгане, Гуй-хуа-чене и Цзя-юй-гуани, а потому на остальных пунктах можно было бы и не настаивать. [206]

II. Торгующие караваны должны иметь билет от своего пограничного начальства или консула, за печатью и с переводом на монгольский язык, а если возможно, то и на маньчжурский и китайский. В билете прописываются поименно старшина при караване или товарохозяин и все служащие у него, а относительно товаров только общая стоимость; билет обязательно предъявлять, когда потребует того местное начальство. Власти ограничиваются только простым осмотром билета, тюков не раскрывают, торговли отнюдь не останавливают; в случае же возникло сомнение в правильности, то сообщают о том подлежащему консулу, который производит дознание и поступает с виновным по законам своей страны.

Примечание. Китайские подданные, без различия народностей, могут беспрепятственно наниматься в услужение при русских караванах, транспортах и складах.

В настоящее время постановлено, что билеты должны иметь переводы: монгольский, маньчжурский и китайский; но на всем пространстве нашей пограничной черты решительно не найти переводчика, который удовлетворял бы сполна этому требованию. Чаще других встречаются знающие монгольский язык, а в китайских ямынях в Монголии положены по штату секретари из монголов, а потому амбани затруднений не встретят, и устраняется лишний повод к придиркам. Из продолжительного опыта служения на границе и последнего путешествия смело утверждаю, что нигде нет более мелочного и назойливого чиновника, как на этих китайских окраинах.

Раз торговля свободная и беспошлинная, то нет надобности обозначать точно число тюков, возов и проч., нет также основания делать обязательным предъявление билета и допускать осмотр тюков на каждом карауле или пикете. Потребуют билет — иное дело, а вскрывать и разворачивать на дороге тюки — совсем уж не удобная вещь. Практика пограничных сношений Семипалатинской области свидетельствует, какие нескончаемые томы переписки и пререканий порождает подобное невинное, повидимому, установление. Если вопрос вертится на том, чтобы не было запрещенного товара, то власти всегда имеют возможность уследить на первых же порах, когда откроется распродажа.

III. Кроме определенных прежними договорами консульств в Кашгаре, Или (Кульджа), Тарбагатае (Чугучак) и Урге (Да-курень), русское правительство вправе иметь свои консульства и иные представительства в следующих местах: Урумци (Хун-мяо-цзе), Хами и Гуй-хуа-чене. Китайское правительство, по примеру Или и Тарбагатая, сделает распоряжение об отводе земли под постройки и пастбища.

По какой бы дороге ни направились караваны за великую стену из Кашгара, Кульджи, Чугучака, Зайсана, Хобдо и Улясутая, они неизбежно должны пройти через Хами; в нем, как в фокусе, сходятся все пути и направления, а потому он издавна был важным транзитным пунктом. Сюда приходили караваны с хлопком и плодами Турфана и произведениями [207] Джетышара, с севера через Баркюль несли продукты степей Монголии, а с юга — богатства внутреннего Китая. По штатному положению, начальник хамийского района имеет права губернатора и титулуется «бань-ши-да-чженем», что в буквальном переводе означает наместник. Климатические и другие условия Хами тоже весьма выгодны.

В Урумци по штату полагается «ду-тхун» — первая после дзянь-дзюня инстанция, а на сколько этот пункт может иметь торговое значение достаточно сказать, что в начале восстания здесь было истреблено в складах более 30,000 мест чая.

Гуй-хуа-чен (к северу от Ша-ху-кхеу) важный административный центр, местопребывание дзянь-дзюня и других властей; кроме того, он находится на перепутьи по прямой дороге из Хань-коу в Кяхту, о которой так хлопочет купечество последней, и отсюда идет прямое направление в Уля-сутай и далее в Бухтарминский край.

Кашгар, Кульджа и Чугучак — весьма близко от границы и потому не вызывают необходимости иметь в них сильные представительства; что же касается Калгана, о котором столько говорят по поводу учреждения в нем консульства, то мы видели, что настоящее положение нашей там торговли и весьма ограниченная сфера отношений русской деятельности к туземному населению не оправдывают делаемых настояний; наконец, он так близко (280 верст) отстоит от Пекина — источника власти.

На основании высказанных соображений казалось бы наиболее целесообразным иметь: в Хами консула, в Урумци и Кашгаре — вице-консулов, а в Кульдже, Чугучаке, Калгане и еще на Булунь-тохое — торговых агентов, облеченных правом сношения с местной властью. До занятия Урумци представитель наш мог бы находиться в Гучене, подле которого, в 35 верстах, в поселении Цзи-му-са, пребывает в настоящее время Цин-дзянь-дзюнь, командующий всеми частями управления урумцийского района. Но как осуществление зараз полного предначертания вызвало бы значительный расход казны, да и не оправдывается к тому же обстоятельствами, его можно было бы вводить постепенно: сначала в Хами и Гучене (Урумци), а потом, по мере развития торговли и умиротворения края, в Гуй-хуа-чене, Калгане и прочих местах. В случае упорства китайцев возможно, по моему, отступиться только от Гуй-хуа-чена.

IV. Русские имеют право: устраивать во всех названных в предыдущей статье пунктах, равно в Калгане, а также на путях сообщений между ними, постоянные заведения, складочные магазины, попутные дворы и постройки, входя в добровольные соглашения с местным населением относительно найма или покупки земли и зданий; устраивать по личному усмотрению пересылку товаров, почт и одиночные проезды.

Примечание. По примеру кяхтинского пути, русская казенная почта, проезжающие чиновники и курьеры могут пользоваться китайскими почтовыми учреждениями.

О важности складов и сообразной обстановке пути, в смысле правильного по нем движения, едва ли следует распространяться, тем более, что какие же разумные поводы могли бы мотивировать отказ китайцев, если [208] в принципе допущена свободная во всех отношениях торговля? Лучше бы избегать огульного выражения повсеместно, которое пугает только воображение; та же самая цель вполне достигалась бы употреблением проектированной более мягкой редакции: консульства занимают такие пункты, что захватывают все пути, по которым, в силу местных условий, может происходить торговое движение.

V. На всем пространстве подчиненных Китаю земель к северу от великой стены, всякий русский, где бы ни находился, где бы ни проживал, подлежит действию только своих законов. На этом основании китайский начальник, какого ни есть чина и звания, имеющий повод жалобы на русского подданного, лично не вправе делать стеснений относительно личности и имущества русского, кроме строго необходимых ограничительных мер, а сообщает подлежащему консулу, который производит дознание и поступает с виновным по законам своей страны.

Примечание. Китайские подданные без различия народностей, находящиеся в услужении у русских, подлежат действию русских законов.

Необходимо категорической статьей наложить хотя некоторую узду своеволию и бесчинству китайских чиновников, доходивших до того, что русских купцов не раз колотили по щекам и вообще третировали самым позорным образом. Сделанная в примечании оговорка допущена по примеру практикуемого иностранцами во внутреннем Китае права.

Относительно торговли во внутренних провинциях Китая можно бы проектировать следующие статьи;

I. Русским караванам предоставляется проходить за великую стену, т. е. по южную сторону ее и обратно, через три заставы: Чжань-цзя-кхеу (Калган), Ша-ху-кхеу (Гуй-хуа-чен) и Цзя-юй-гуань. Караваны должны иметь от своих консулов билеты на языках обоих государств и за печатью, которые обязательно предъявлять по требованию местного начальства. Пройдя заставы, караваны могут идти в произвольном направлении, оставаться для торга произвольное время и пользоваться беспрепятственно всем необходимым в пути; перевозочными средствами, помещениями и проч., входя для того в добровольные соглашения с обывателями.

Всех входных застав в великой стене семь: Шань-хай-гуань, Си-фынь-кхеу, Ду-ша-кхеу, Гу-бэй-кхеу, Чжань-цзя-кхеу (Калган), Ша-ху-кхеу (Гуй-хуа-чен) и Цзя-юй-гуань.

Первые две вполне отвечают Маньчжурии и могли бы иметь значение только в случае полной свободы торговли в ней; к тому же сухопутная торговля в этом направлении едва ли может рассчитывать на будущность, так как паралельно сухопутной дороге и в недальнем расстоянии существует более выгодный морской путь. Гу-бэй-кхеу хотя и ближе, чем [209] Калган, отвечает пути из Нерчинского края, но выводит на ту же пекинскую долину. Ду-ша-кхеу особой важности не представляет, как весьма близко отстоящий от Калгана, где движение уже существует. Значение Гуй-хуа-чена (по монгольски Ху-ху-хото) и Цзя-юй-гуани указано выше.

II. Постановляется, что настоящие правила будут иметь применение только относительно караванов, производящих торговлю через указанные в предыдущей статье три заставы; поэтому все положения о морской торговле и в открытых портах остаются в своей силе.

Эта статья находит объяснение в вышеприведенных общих доводах и проектируется с целью не вызывать умышленно на общую ломку прежних правил, что неминуемо устрашит китайцев. Можно было бы кстати заметить здесь по поводу тех заявлений, которые требуют оговорить формально право заводить свои фабрики на чайных плантациях. В действительности русские пользуются этим правом и оно, по крайней мере в Ху-бэи, покрыто так сказать десятилетнею давностью, а что вошло в обычай и освящено временем, то в Китае имеет значение положительного закона. В начале, с водворением нашей деятельности в Хань-коу, русским было выгодно арендовать фабрики в горах; но прежние интересы слабеют и число фабрик сокращается, потому что в портах, например в Хань-коу, не только выбор чая разнообразнее, но и цена, за редкими исключениями, дешевле собственного приготовления. Наконец, цитируемое право занесено и в трактат Великобритании, хотя и высказывается несколько глухо. На основании этих доводов заводить вновь речь на подобную тему — только без надобности усложнять дело.

III. Подтверждается, что русские будут оплачивать ввоз и вывоз товаров пошлинами: ввозной, вывозной и транзитной, но с указанными в следующей статье изменениями. Товары, не очищенные пошлиной, считаются контрабандой.

Выше было уже замечено о невозможности устранить пошлины.

IV. Так как сухопутный провоз дороже морского, то для справедливого уравнения положения сухопутной торговли определяется:

а) что ввозная и вывозная пошлины, взимаемые в таможнях: Чжань-цзя-кхеу, Ша-ху-кхеу и Цзя-юй-гуань, будут на 1/3 менее против общего иностранного тарифа; б) что высший размер транзитной пошлины не должен превышать половины тарифной, кроме товаров, свободных от этой последней и подчиняющихся существующему положению о транзите, и в) что в порядке вноса транзитной пошлины основанием служат следующие нормы:

1) За расстояние, не превышающее 100 ли от первой таможенной заставы во все стороны, пошлина не взыскивается вовсе;

2) за расстояние более 100 и до 1,000 ли взимается 1/3;

3) от 1,000 до 2,000 ли — 2/3 [210]

и 4) от 2,000-3,000 и более ли — полная, т. е. половина тарифной.

В приеме установленных пошлин, тарифной и транзитной, выдается принявшей таможней квитанция с обозначением, с какого количества и свойства товаров, за какое расстояние и сколько именно взыскано пошлины, отдельно тарифной и транзитной. Квитанция, как документ, должна быть сохранена во весь путь. В случае потери ее, товарохозяин обязан заявить о том в первой попутной таможне, которая выдает новую, но или с взысканием вторично пошлин, или под письменное обязательство внести таковые по первому требованию. Если по наведенной справке окажется, что пошлина действительно была взыскана на первой заставе, то вторично взятая возвращается. Русскому купцу предоставляется внести транзитную пошлину или единовременно за весь путь на первой заставе, или по участкам, но всегда вперед. Раз взысканная пошлина не возвращается, хотя бы караван и не доследовал до места. За уплатой установленных пошлин, всякие другие требования о новых уплатах, каких бы ни было наименований, считаются незаконными.

Примечание. Товары, отправляемые в Чжань-цзя-кхеу морем, очищаются пошлинами на прежних основаниях.

Ныне при ввозе (из России сухопутно) тарифная пошлина взимается: с товаров, оставляемых в Калгане, полная ввозная, а с провозимых в Тьянь-цзин — на 1/3 менее. Первое — при выгодности морского провоза и близкого отстояния такого порта, как Тьянь-цзин, — не уравновешивает шансов сбыта русских произведений, а последнее — скорее фиктивная, нежели действительная уступка, ибо по дороге из Калгана в Тьянь-цзин товары не могут быть распродаваемы, и обязательно идти в указанном направлении, под опасением конфискации и штрафа, а при вывозе из Тьянь-цзина в другой порт следует доплачивать удержанную треть пошлины. Относительно вывоза в Россию применяется во всей полноте общий иностранный тариф и, сверх того, также точно грозит конфискация и штраф, если товар был распродаваем и шел не по указанной дороге. Последнее в высшей степени стеснительное и к тому же ничем не мотивируемое ограничение, во всяком случае, следовало бы устранить, а по вопросу о пошлинах, если упорство китайцев не дозволит удержать проектируемые размеры сполна, то еще можно было бы отступиться относительно вывозной по двум менее выгодным направлениям: через Гуй-хуа-чен и через Калган. Доли транзитной пошлины по участкам и радиусы самых участков прикинуты только примерно, хотя и близко к настоящим величинам; то и другое следовало бы точнее согласить с установленными на попутных заставах надбавочными пошлинами (ли-цзин), что в данную минуту затрудняемся исполнить, по невозможности в короткое время разобрать в подробностях весь материал. Мы хотели только указать прием, которого можно было бы придержаться, чтобы, не нарушая действительно важных интересов китайцев, избавить, в то же время, наших купцов от [211] поборов, которые под разными наименованиями взимаются на промежуточных заставах, а также и от необходимости иметь расчеты с этими последними.

V. Русское правительство имеет право учредить свои консульства или иные представительства в следующих трех городах, независимо от открытых уже для иностранцев: в Лань-чжеу-фу, в Хань-чжун-фу и в Цзы-янь-сяне. Китайское правительство сделает распоряжение об отводе земли для устройства русского квартала, по примеру открытых портов.

Консульства «для сообщений с Россией и Пекином могут пользоваться казенными китайскими почтовыми учреждениями, а пересылка кореспонденции, транспортировка грузов и одиночные проезды частных лиц зависят от личного их усмотрения и личных средств.

Лань-чжеу-фу — главный административный центр всего края (Шань-гань, Ху-хэ-нор и вся прилегающая к нам со стороны Туркестана и Западной Сибири окраина), местопребывание цун-ду (генерал-губернатор) и других властей. Здесь, как у источника власти, необходимо было бы учредить сильное представительство в виде генерального консульства, которому подчинены были бы все прочие, устраиваемые по западному пути.

Торговое значение Хань-чжун-фу и Цзы-янь-сяня в особенности, как чайных рынков, достаточно, как кажется, выяснено показаниями, «деланными в начале, в общем обзоре. Сообразно относительной важности обоих названных пунктов, в Хань-чжун-фу приличнее было бы учредить консульство, а в Цзы-янь-сяне — вице консульство; в крайнем случае можно было бы ограничиться занятием только первого, ибо Цзы-янь-сянь отстоит всего на 327 верст от Хань-чжун-фу и сюда преимущественно отправляет свои чаи.

По поводу консульств не лишне сделать общее указываемое опытом замечание: где торговые интересы более или менее сложны, то представителей из купечества лучше не иметь, потому что в комерции масса таких случаев, которые метко характеризуются сложившейся поговоркой: «кто первый попал, тот и капрал».

В виду высказанных соображений, чтобы хотя на первых порах поставить наше чайное дело на новых рынках, вне зависимости от банковых операций Лондона, наши требования относительно права учредить консульства следовало бы и ограничить названными тремя пунктами. Тогда между Хань-коу и новыми районами образуется как бы нейтральная полоса, непосредственная связь нарушается и англичанам достанется вести свои дела или кружным путем через Монголию, что невыгодно, или через Россию. Такие же соображения или в подходящем смысле имеют место и в том случае, если для эксплуатации англичан будут открыты Ю-наньская область и верхние части Ян-цзе-цзяна.

В Китае почтовые учреждения служат исключительно для целей правительства.

VI. Русские подданные, по всем делам уголовным и. гражданским, личным и имущественным, подлежат действию своих [212] законов; для этого провинившийся в чем либо русский передается на распоряжение консула и, доставляя по назначению, местное начальство не вправе подвергать виновного стеснительным и оскорбительным действиям, кроме самых необходимых ограничительных мер.

Примечание. Китайские подданные в услужении у русских подчиняются ведению русских законоположений.

Подобное положение существует относительно иностранцев в портах. Для скорейшего решения дел могли бы быть устраиваемы, по тому же примеру, смешанные суды из официальных представителей обеих сторон.

В таком виде представляется, по нашему мнению, существенная часть требований; многое, конечно, надо бы дополнить, обставить подробностями, регулировать с доводами противной стороны, и тогда, может быть, получим действительное выражение прочных гарантий будущности нашей торговли.

* * *

Чтобы закончить общий очерк результатов исследований экспедиции и перейти к несложной повести дунганского восстания, мы просим позволения читателя поделиться своими впечатлениями по поводу столь общего, столь укоренившегося воззрения на так называемый китаизм.

В наших представлениях китайщина, китаизм является синонимом застоя, неподвижности, упадка. Абсолютного покоя нет в природе: где есть обмен материй, там есть жизнь — жизнь поступательная, если соки питания здоровы и, наоборот, фаза разрушения, если они видоизменяются, слабеют и прекращаются. Мы не имеем в виду — да почти и невозможно — проследить шаг за шагом все стадии, через которые проходило просвещение в Китае с того момента, когда оно пустило первые ростки; как потом, постепенно развертываясь, они переходили в формы зрелости, дали плод и как, после того, начался период дряхлости и упадка. Мы хотим только констатировать факт, как он есть, представить то положение Китая, в каком находит его в настоящее время посторонний наблюдатель. Дух законов и система народного образования, выражая результаты предшествовавшей умственной и политической жизни народа, служат, вместе с тем, залогами и будущего преуспеяния; с этой именно точки зрения мы и намерены взглянуть на современное состояние Китая.

В то время, как магометанский Восток в сфере религиозных отношений видит результат падшей природы человека, фаталистическую покорность судьбе, сковывая догматами корана свободу совести и прогрев мысли, Китай под словом религия разумеет не догмат, а лишь вероучение, т. е. известный образ мыслей по отношению к богопочитанию и нравственности. По этой причине все религии в Китае [213] имеют одно общее название цзяо, что значит: толк, учение, лучше сказать, изложение обрядов и нравственного учения известной религии. Богослужебные обряды, считаясь только формой внутренних действий, хотя и важны по отношению к цели, но сами по себе, как средства, значения не имеют, а потому обряды одной какой либо религии не могут иметь преимущества перед обрядами другой. Признавая единственным догматом поклонение верховному существу и обоготворение предков и людей праведных, позитивизм той религиозно-философской школы, которая известна у нас под именем учения Конфуция, представляет обширное поле для построения любой системы; дух терпимости, каким отличается это учение, достаточно характеризуется словами даже китайских мусульман-писателей, говорящих, что оно дает материал, из которого с одинаковым удобством можно построить и мусульманскую мечеть, и ламайское капище.

В области права и социальных отношений Китай выработал такие принципы, над которыми нельзя не остановиться: закон прежде всего и выше всего; он одинаково обязателен как для последнего полицейского служителя, так и для хуан-ди (император). Напрасно в наших ходячих понятиях мы представляем себе повелителя Китая олицетворением полнейшего произвола, беззаветным властелином своих действий. Физически он неответствен, но нравственно — даже до стеснений. Возвысив на высоту сына неба, окружив его ореолом святости, предания и закон начертали устав не только общественной жизни его, но и семейной. Даже милость, для которой, казалось бы, нет образца, в Китае обставлена рамками закона: глава империи может миловать только на основании закона. Так, если известное преступление совершено при смягчающих вину обстоятельствах, и мера наказания, определяемая положительным законом, превышает преступление, то уголовная палата представляет государю два приговора: один — на основании положительного закона, а другой — смягченный, указываемый особыми постановлениями, которые служат дополнением к законам. Утверждение последнего приговора есть право помилования государя. Также точно повышение в чинах и назначение на должности определено законом. На основании общего порядка оно производится по представлению палаты чинов после сделанной ревизии, которая установлена через каждые два года в третий и притом с строгим соблюдением очереди; главе империи хотя и предоставлено право назначения непосредственно на высшие должности, начиная от министров и кончая председателями казенных палат, но лишь в виде исключения. Министры, по достоинству, выше всех чинов в империи; они считаются [214] государевыми помощниками, но за нарушение законов и упущения по должности могут быть призваны к суду, по определению государственных чинов, и подлежат ответственности на общих основаниях.

Облекая силой догмата поклонение старине в лучшем значении этого слова, обычай и закон налагают тем самым нравственную ответственность на физически не ответственного главу империи за соблюдение законов; хуан-ди не может нарушить их, не оскорбляя общественного мнения, внешним выражением которого служат юй-цзы и дао — цензоры, блюстители нравственности и закона. Последние уклоняются от чистоты своего призвания и делаются такими же прислужниками и чиновниками; но как образчик их прямого назначения, может служить следующий факт, имевший место еще не так давно, в пятидесятых годах, в правление Дао-гуана.

У второго министра умерла жена, женщина обыкновенная, ничем не прославившаяся. Один из академиков, которые считаются людьми учеными, а потому и важными, желая сделать шаг по службе, написал в память покойницы восторженную элегию, где в стройных и размеренных стихах не пожалел красок, восхваляя нескончаемые добродетели своей героини, и расчувствовался до того, что назвал ее своей матерью, матерью других, всех бедных, чуть ли не всего мира. Элегия воздействовала: когда понадобилось назначить воспитателя к одному из сыновей императора, министр, муж покойницы, в общем ведении которого состояло наблюдение за воспитанием детей хуан-ди, вспомнил академика-поэта и представил его на это звание. Хуан-ди утвердил, и все шло преблагополучно, как вдруг цензор — всего белый шарик (нечто в роде губернского секретаря или поручика), грянул докладом, где, затрогивая столь деликатную струну китайца — нерадение о воспитании юношества вообще и детей хуан-ди в особенности — в сильных и горячих выражениях описал всю историю элегии и доказал, что академик льстец, прислужник, роняющий свое звание. Хуан-ди чрезвычайно рассердился, прогнал академика, а в изданном по этому случаю указе упрекал министра в легкомыслии и, в заключение, передал дело на рассмотрение палаты чинов, с тем, что если окажутся злоупотребления, то предать виновного суду уголовного трибунала. Дело кончилось тем, что палата сама присудила министра к понижению двумя чинами.

В Китае два сословия: благородные и простолюдины; но их составляют не бароны и вилэны, не помещики и крепостные, а ученые и неученые. В числе ученых считаются: студенты, кандидаты, ожидающие вакансии для поступления на службу, и чиновники; к [215] простолюдинам принадлежат: земледельцы, ремесленники и купцы. Положив в основу социальных отношений образование, законодатель поставил вопрос широко, устранил возможность кастического устройства, открыв свободный доступ к образованию для всей массы населения безразлично, и нигде народное образование так сильно не развито, как в Китае; только актеры, военно-пленные, сторожа присутственных мест и полицейские служители считаются людьми позорного происхождения, лишены гражданских прав, почему им и не дозволено поступление в учебные заведения, а следовательно и на государственную службу. Звания эти в настоящее время наследственные, а прежде сторожа, например, присутственных мест комплектовались из каторжных, почему и лишены права на образование.

В сфере экономических определений Китай усвоил и провел в жизнь такие начала, которые лишь в последнее время становятся достоянием просвещенной Европы. Аграрные законы поражают глубиной, ясностью взгляда и заботами о пользе народной. Существует правильный кадастр; земля свободна и поземельная подать незначительна; звание земледельца возвышенно и почетно, и известный обряд землепашества, который в столице ежегодно совершает сам хуан-ди, а в провинциях начальники областей, служит символическим выражением того почета и уважения, которым пользуется земледельческий труд.

Есть даже положения, на основании которых фермеры и земледельцы награждаются чинами за рациональное ведение сельского хозяйства. В прочих отраслях народной промышленности экономическая свобода пользуется полным правом гражданства. Принцип: laissez faire, laissez passer воплощен в живые, законченные формы; понятие о труде практикуется и известно каждому с самого юного возраста.

Таков Китай на основании писанных законов. Может ли страна идти к упадку под сенью таких начал? Здесь ли понятие о китаизме! Над чем же, в таком случае, трудились в Европе: реформация, философы и экономисты прошлого столетия, весь этот век — эта великая собирательная личность, наконец, успехи нашего времени? Не близка ли сама Европа в таком случае к китаизму? До точки поворота, до периода дряхлости Китай, очевидно, также еще не дожил; он не исчерпал еще свои силы, не утилизировал сполна свои богатства: ему неизвестен еще микроскоп, паровая машина и прядильный станок. Но где же причина столь резким противоречиям, которые неизбежно встречает путешественник на каждом шагу: как будто на бумаге одно, а на деле другое; замечательное развитие практических сторон жизни и явный упадок в других отношениях. [216]

В деле торговли, как мы уже отчасти видели, начало асоциации, кредит, вексельное право, условия товарного движения, — все это достигло возможной степени совершенства, заведено и устроено по личной инициативе, подчинено контролю самоуправления, без всякого участия правительства. Что китайский купец — комерсант в полном смысле слова, достаточным убеждением может служить то, что с ним с трудом конкурирует такой специалист в деле торговли, как англичанин. В Хань-коу, например, из 200 торговых домов, бывших в начале, осталось не более 50-60. Вскоре после войны, англичане широко повели дело, заводя повсюду фирмы и агентства. Новизна, масса капиталов, энергическая деятельность ошеломили на первых порах китайцев, и они пасивно, повидимому, относились к зарождавшемуся господству на внутренних рынках; но когда в массы стало проникать сознание польз, то началась реакция, спокойная, не торопливая, по китайскому выражению, спешащая медленно. У нас в Забайкалья уже несколько лет раздаются жалобы, вследствие наплыва китайцев, что они захватили торговлю в свои руки; промышленная Америка тоже ставит на очереди вопрос о «желтом человеке». Наконец, евреи — где их нет, где они не властвуют? — а в Китае они были, да исчезли.

Обработывающая промышленность развилась самобытно и во многих отношениях достигла неподражаемой степени совершенства. Организация труда, разделение производств на мельчайшие отрасли и разнообразие ремесл достойны всякого удивления. Шелковые ткани отличаются глянцем, прочностию и бесподобием красок; фарфоровые изделия пользуются всемирной известностью; резные работы поражают тонкостью и законченностью отделки. Если многие замечают упадок некоторых производств, то это прежде всего объясняется волнениями и смутами последнего времени. Так, например: хорошие сорты фарфоров стали реже попадаться, потому что лучшие фарфоровые заводы (в Цзян-си) разрушены тайпингами в 1860 году; тонкорунные меха, известные под именем тибетских, тоже на время вышли из обращения: они выделывались в области Нин-ся-фу, но, в последнее восстание, овец извели в пищу, а большинство работников сошло в могилу. Нужен большой запас уверенности в природных интелектуальных способностях, чтобы, без правильной научной подготовки, браться за такое сложное дело, как артилерийская техника. После последней англо-французской экспедиции, китайцы обратились к устройству своих арсеналов и заводов; машины выписаны из заграницы, заводы устраивали иностранцы, преимущественно англичане и французы, они же были и [217] первыми руководителями работ. Не много времени прошло, и теперь почти во всех арсеналах персонал техников, главным образом, из китайцев, которые приготовляют заряжающиеся с казенной части стальные пушки, приготовляют вполне европейский порох, строят фрегаты.

Земледелие и система сельского хозяйства стоят в Китае на такой степени совершенства, какое редко можно встретить даже в Европе. Земля отдыха не знает, и отнятые у нее силы возвращаются ей посредством тщательного удобрения, которое составляет правильную и обширную статью торговли; поливка полей производится посредством канав, которые устраиваются даже по скатам гор, а где нельзя провести воду непосредственно, то поднимают особыми механизмами; целые артели странствуют от фермы до фермы, от пашни к пашне, занимаясь орошением полей, устраивая для того временные колодцы и водоподъемные механизмы; вообще отличительная черта китайского хозяйства та, что оно извлекает наибольшую пользу из земли, не истощая ее. За то, с каким трудом, с каким старанием, китаец ходит за своим полем. Надо видеть его, как он взбирается на малодоступные высоты, прибирает обломки камня, устраивает искусственные площади и сам не редко впрягается в плуг. Дешевизна жизненных продуктов поразительна, а при ограниченном пользовании землей и замечательной густоте населения, она указываете на рациональность сельского хозяйства и на то, что вообще в массе населения бездна производительного труда. В наших представлениях чох или 1/5 копейки — величина неизмеримой ничтожности, а в Китае за один чох можно купить хлебную лепешку; 50 чох дают дневное пропитание семье.

Таким образом, в проявлениях практической деятельности, где участвует масса народа, т. е. земледельцы, ремесленники и купцы, Китай не знает себе соперника. Достиг он этого, совершая медленную работу, путем упорного труда, воспитанного с первых дней младенчества, и благодаря исключительно природным свойствам народного духа. Школа не дает ничего, потому что в первоначальных училищах, через которые проходит масса народа, простолюдины, учат только чтению, письму и счетоводству. Без естествознания, без правильной научной подготовки, замечаемые успехи, естественно, должны были достигаться вековой работой, изо дня в день, по мелочам, путем постепенного совершенствования, которого мы не замечали вследствие малого знакомства с страной и видя лишь внешнюю ее сторону, в лице официального чиновничества. А чиновник-китаец не то, что простолюдин. Дорога его иная: он не участвует в народной жизни, [218] стоит праздным зрителем в общей дневной работе. Он — ученый; занимается поэзией и словесностью, говорит языком класиков, которого народ не понимает, и он сам не понимает, потому что кругозор его физических знаний стоит не в уровень с теми высокими, умозрительными истинами, которые раскрывает изучение класической древности.

Простолюдин, как мы сказали, дальше первоначальной школы не идет, ограничиваясь первыми, необходимыми познаниями в грамате и счетоводстве; но образование чиновников или так называемых ученых проходит ряд учебных заведений и испытаний, начиная в уездных училищах и кончая столицей. Получившие первоначальные сведения в народных школах или у домашних учителей отправляются в свой уездный, окружной или областной город. Здесь, в особом школьном учреждении «кун-гуани», с соблюдением всех правил, точно определенных законом до последних мелочей, подвергаются они испытанию, и удовлетворившие требованиям его зачисляются в штат училища, под именем студентов «сю-цзай». Студентом можно числиться в течение тридцати лет; студент освобождается от всяких общественных служб и повинностей, и теряет право располагать выбором состояния, а считаясь кандидатом на государственную службу, обязан продолжать дальнейшее образование под надзором казенных учителей. Для этого его учат: поэзии, словесности, добронравию, религиозным обрядам, музыке и мимике; всему этому он научается из четырех класических и пяти канонических книг, признанных такими по их древности и важности содержания. Каждый год производится так называемое годичное испытание, а через два года в третий предварительное. Задаются темы для рассуждения из четырехкнижия и пятикняжие, политические задачи и пятисловные стихи от четырех до десяти строк. Напрактиковавшись в изъяснении класических книг и поэзии и уменьи писать пятисловные стихи, студент отправляется на новое испытание в свой провинциальный или губернский город. Здесь он получает звание кандидата (цзюй-жинь), а затем идет за получением дальнейших степеней: ученого (гун-ши) и магистра (цзинь-ши), на столичные и дворцовые испытания. На губернском и столичном испытаниях задаются: философские рассуждения, стихи и политические задачи; на дворцовом испытании — только политические задачи. Теперь все испытания кончились, цель жизни достигнута: новый чиновник зачисляется на государственную службу. Высшими учебно-учеными учреждениями считаются: «приказ ученых» и «астрономический институт», куда попадают перлы, первые магистры, которые, находясь уже [219] там и считаясь на службе, продолжают прежние упражнения в класической словесности. Такова система образования чиновников, государственных деятелей, двигателей умственного движения; а вот ее результаты:

По свидетельству истории, еще при государе Яо, за две слишком тысячи лет до Р. Х., китайские астрономы Си и Хо знали солнечный и лунный год и правильную небесную сферу. И что же? Нынешние астрономы, обязанные заниматься поэзией, а не течением небесных светил, составляют календарь счастливым и несчастным дням; каждый год, в день нового года и в некоторые другие дни, наблюдают, по флюгеру, откуда дует ветер, где грянул первый гром, и через три дня, неупустительно, стихами древне-класического слога докладывают о результатах своих наблюдений государю.

В Гучене экспедиции необходимо было получить некоторые сведения о дороге. Переводчик возвращается и говорит, что застал полное сборище местных властей, но не мог добиться никакого толку, потому что чиновники заняты были серьезными прениями по поводу стиха: «ветер воет или свищет», и это происходит в 120-ти верстах от Урумци, гнезда восстания, и когда солдат изнемогает от голода.

Один ученый класик, с которым нам случилось беседовать, пресерьезно уверял, что русский язык выработал более грубые звуки, нежели китайский, потому что китайцы мало употребляют животной пищи, а больше мучную, тогда как русские наоборот.

Другой не менее ученый словесник настойчиво доказывал, что у них, в Китае, женщина находится в состоянии беременности девочкой девять месяцев, а мальчиком непременно десять.

Все сведения о России, какие сообщал своим соотечественникам китаец-писатель и путешественник, заключались в том, что в России отличные барабаны.

Строгая отчетность в расходовании казенных сумм исключает, повидимому, всякую возможность похищения, а между тем, когда после первой войны с англичанами хватились денег в государственном казначействе, для уплаты контрибуции, то не досчитались, ни много ни мало, ста милионов! Но разве стройность и гармония природы терпят от этого сколько нибудь! Для того ли казначейский чиновник полжизни упражнялся в изучении словесности, чтобы не уметь отписаться, и чтобы украденные милионы не нашли своего места в гармонии природы.

Во время англо-французской войны китайский главнокомандующий [220] Цын-ван устроил мины на пути следования неприятеля между Да ту и Тьянь-цзином. Союзники проведали о них. Вызвался китаец, некто Са-ту-за, указать положение мин и даже взял подряд уничтожить их. Мины уничтожены и расчеты Цын-вана рухнули. Закон преследовал Са-ту-за, как государственного изменника, но, по счастливой случайности, ему удалось вылечить от какого-то недуга влиятельного чиновника. Метрик и паспортов в Китае не существует, и гибкость ума, воспитанная продолжительным изучением образцов старины, легко нашла выход: Са-ту-за преспокойно проживает и по настоящее время в 170-ти верстах от Пекина, в Бао-дин-фу, торгуя аптекарскими припасами.

Из массы находящихся под руками примеров мы взяли первые, случайно попавшиеся. Мы никогда бы не кончили эту повесть невежества, предрассудков и нравственного растления, которая так резко выделяет ученого китайца-чиновника от честного труженика-простолюдина. Чем же объяснить эту разладицу, эту обособленность двух элементов, составляющих два главные государственные сословия в Китае? Ничем другим, повидимому, как системой воспитания. Простолюдин не изучает класических «цзинов», не говорит о мелочных дрязгах слогом Кхун-цзы, но за то достигает в практической деятельности той степени совершенства, какую мы видели, и выжидает только, чтобы микроскоп и паровая машина открыли новую фазу на пути прогреса, указали непочатые еще источники материального благосостояния. Китайский класик, развивая исключительно отвлеченную, умозрительную сторону умствования, очевидно потерял равновесие. Чтобы восстановить его, чтобы освободиться от схоластических пут и педантизма, которые отрывают от действительной жизни, влекут к бюрократизму и на преступную дорогу взяточничества, ему также точно нужен микроскоп, химический анализ и путь опытных исследований; нужно, говоря словами бессмертного Бэкона, чтобы он знал, что «истинная цель всех наук состоит в наделении жизни человеческой новыми изобретениями и открытиями». Вот эта-то односторонность системы образования в Китае может, поистине, отвечать нашим понятиям о китаизме.

Ю. Сосновский.

(Окончание будет.)

Текст воспроизведен по изданию: Русская учено-торговая экспедиция в Китай, в 1874-1875 // Военный сборник, № 9. 1876

© текст - Сосновский Ю. А. 1876
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1876