ОЧЕРКИ КИТАЯ

Очерки Современного Китая. Г. Венюкова.

Автор Очерков не отрицает что наши соотечественники встретили в Китае много благоприятных условий для своей торговли. Признавая что благодаря статьям трактата о пошлинах, за покупаемый в портах чай наши торговцы платят пошлину менее чем китайские торговцы, на первый план благоприятствующих условий он ставит то что в Китае наши торговцы поставлены вне влияния «компаньйонов», которых имели в Кяхте. Но эти строки не вполне удобопонятны и требуют поправок. Известно что под именем «компаньйона» в Кяхте разумели, разумеют и теперь, звание коммиссионера, за определенные проценты исполняющего все коммерческие распоряжения и заказы своего доверителя живущего вне Кяхты. Имея свой капитал, компаньйон волен вести и свои собственные торговые операции. Точно такие же коммиссионеры имеются теперь в наших коммерческих фирмах в Китае. Известно что там находится только девять русских контор, а между тем они производят обороты, кроме собственных, на капиталы более сотни торговых домов, их доверителей, находящихся в Кяхте, Иркутске, Красноярске, Томске, Кунгуре, Перми, Казани, Москве, Петербурге, Одессе, и пр. Это совершенно такое же коммерческое основание на котором построены почти все иноземные конторы в Китае, да и на всем крайнем Востоке, коммиссионерствующие для торговых домов Лондона, Нью-Йорка, Бомбея, Лиона, Парижа и пр., иногда имеющих; своих коммиссионеров во всех торговых пунктах обоих полушарий.

Неблагоприятные условия автор видит: в неравной борьбе с иноземцами в продаже товаров; в зависимости [479] от других, управляющих китайскими рынками, назначениями цен, и т. под., и в зависимости от иноземцев в перевозочных для товаров средствах.

Рассмотрим каждое из этих условий. Но предварительно обратим внимание что мы будем говорит о торговле в Китае с Китайцами.

Китайцы, по своему торговому складу, если не хитрее, то по крайней мере столько же хитры как Евреи, и столько же способны ко всем коммерческим операциям, начиная с банков и кончая распродажей старых гвоздей на уличной рогоже. Они лучше Англичан умеют извлекать из всего хорошие прибыли, а между тем проживают очень мало. Умеют увлечь покупателя, показывая товар лицом. Отличные знатоки в коммерческой бухгалтерии, сводя счеты своим товарам и своим прибылям каждый вечер, без того не уходят из конторы или лавки. Столь же отличные знатоки в коммерческой политике. На рынках, где бы то ни было, они действуют дружно, напором всей корпорации своей, да и в собственных конторах всегда имеют товарищей и сподручных агентов; они всегда выживут с рынка своих недоброжелателей и соперников; обладая тонким чутьем, они знают когда поднять или спустить цены на товары покупаемые и продаваемые; ловко отыскивают те закоулки где можно хорошо приобретать товары требуемые на рынке; и убегают без оглядки оттуда где лежат товары не спрашиваемые на рынке.

Необходимо также не забыть что каждый иноземец, предпринимая учредить коммерческую контору в Китае, подобно как и в других странах, конечно сперва озабочивается тем чтоб изведать как привести в движение всю машину своих торговых операций. А для этого он должен прежде всего ознакомиться с характером местного рынка, чтобы видеть что можно там продать и где купить. Как и на всем свете, в Китае есть рынки такого свойства что на них очень много местных товаров в предложении покупателям, а мало спроса на ввозные товары, и есть рынки свойства противоположного. Оттого-то иноземец, посвящающий свою деятельность торговле в столь отдаленном крае, как Китай, конечно должен весьма строго определить круг своей деятельности, и, только [480] соображаясь с нею, поселяется в том ила другом порту страны.

Так и поступили наши торговцы. Решившись торговать в Китае своими товарами и покупать там чай и другие произведения, они не бросали туда свои капиталы зажмуря глаза. Сперва они послали с небольшими караванами своих пионеров. Благодаря в особенности удачному выбору старшины, в лице честного и умного труженика, И. Нерпина, ныне к сожалению забытого, пионеры разведали что в Китае порт Ханькоу есть лучший чайный рынок, а после него порт Фучжоу, но как на первом, так и более на втором рынке спросы на наши товары вообще слабые. Они разведали что лучшим пунктом для наших караванных отправок чая сухопутно в Россию есть порт Тяньцзин, хотя его рынок тоже слаб в спросе наших товаров; и наконец что лучший рынок для сбыта русских товаров есть город Калган; но однакожь, он слишком туг для того чтобы покупать нам чай.

Эти указания были столь точны что, благодаря им, наши торговцы укоренились в Китае весьма скоро, сперва в Тяньцзине и отчасти в Калгане, потом и в Ханькоу и наконец недавно тоже в Фучжоу. Сперва не будем говорить о Калгане, а скажем только о нашей деятельности в Ханькоу и в Тяньцзине. Положение наше в Фучжоу по сию пору не вполне определилось, хотя и обещает очень много выгод.

В Ханькоу и в Тяньцзине наши торговцы спокойно селились без особо чувствительных потерь на новоселье. Тугим сбытом своих товаров они сокрушались мало очень хорошо понимая что к ним нельзя привлечь рынок насильно; оттого выжидали благоприятных условий для большего их спроса.

Но время бежит быстро. Уже протекло двенадцать лет со дня учреждения первых наших колоний в Китае, а между тем условия его рынков для сбыта наших товаров не только не улучшились, а даже ухудшились. И в этот же самый период, его рынки усилили свои спрос мануфактурные товары у всемирных поставщиков, Англичан.

На вопрос, какими же особенными условиями китайских рынков объясняется такое явление что став враждебным [481] к нашим мануфактурным товарам, они обращают ласковые взоры на таковые товары Англичан, мы спешим ответить что создавшиеся условия не сложны, и что в них далеко не на первом плане конкурренция, хотя ее влияние мы и не отвергаем.

Они кроются в развивающейся со дня на день бедности между Китайцами. Между важнейшими стимулами такой общественной болезни очень значительное место занимают: курение опиума, истребляющее нравственные и физические силы народа, высасывающее его сбережения, и ввоз бумажных тканей, которые сперва конкуррировали, а теперь уже почти подавили хлопчато-бумажную производительность у Китайцев, некогда питавшую почти все сельское население в среднем Китае. Эта промышленность, подобно всем промыслам в Китае, будучи кустарною, господствовала в Китае в течение нескольких столетий в значительно больших размерах чем шелковая; но однакожь она быстро сдалась пред могущественнейшею машинною производительностью Англичан. Естественно что по мере усиливающейся бедности, китайские рынки должны были изменять свою физиономию. Со дня на день их рынки скудеют спросом на лучшие и на дорогие товары, более и более сосредоточивая спросы только на товары первейшей необходимости и на самые дешевые. Одеться, прикрыться по крайней мере в тряпки, теперь есть необходимость вопиющая для большинства Китайцев. Они и находят такой низкий товар на своих рынках в шертингах и в других хлопчато-бумажных английских тканях. На то что эти ткани редки как решето, Китайцы могут только жаловаться, но тем не менее облачаться в них велит нужда: они до невероятности дешевы (Так, например, в 1871 году на ярмарке в Пекинской провинции Китайцы продавали из третьих рук от Англичан серый шертинг по одной лане 87 1/2 фын за кусок. В куске 60 аршин. Сказанная ценность составляет на наши кредитные рубли 4 р. 69 к. В куске веса 7 1/2 фунтов. Значит один аршин стоил 7 3/10 к. Тогда же на той же ярмарке за 7 1/2 фунтов хлопчатобумажной пряжи Китайцы не могли взять дешевле одной ланы 80 фын, то есть 4 р. 50 3/10 к. кредитными билетами.). Оттого один только Ханькоуский рынок [482] в 1873 году продал 2,312,504 куска такого хлама. А сколько распродается его еще в Шанхае и в остальных открытых портах Китая! Где же после этого найти свободное место и сколько-нибудь изрядный спрос на тех же рынках для мануфактурных товаров лучшей доброты, а за то и более дорогих? Известно что с русскими мануфактурными товарами Китайцы ознакомились значительно ранее, чем с такими же товарами других западных наций. Известно тоже что наши произведения издавна зарекомендовали себя в Китае столь почтенно что повсеместно там, как и во всей Средней Азии, все лучшие иноземные продукты, какого бы происхождения они ни были, Китайцами именуются продуктами русскими, подобно например тому как в России лучший товар называется английским. По сию пору только единственно к нашим товарам, мануфактурным и пушным, Китайцы питают почет. От того-то наши товары и требовались в Китае хорошо, когда в массе его народа изобиловало довольство. И от того же, при цене относительно дорогой, от них теперь отворачивается большинство обнищавших Китайцев. Таким образом видим что требование на наши товары ослабло в Китае не от прямого давления конкурренции иноземцев, а собственно от обеднения самих Китайцев. Если будущее обогатит Китай, то и рынки его станут взыскательнее, щеголеватее и щедрее. Впрочем должно заметить что несмотря на значительнейший сбыт в Китае своих хлопчато-бумажных тканей, Англичане там не купаются в своих прибылях. Отдавая шертинги почти за ту же самую цену во что они обходятся манчестерским фабрикантам, они видят от своей торговли в Китае самую мизерную выгоду, едва окупающую их заботы и расходы. Этим обстоятельством объясняется что несмотря на громадно возрастающие обороты их в Китае, например с 228 _1/2 миллионов рублей за 1870 год дошедшие в 1873 году слишком до 300 миллионов, доходы их столь ничтожны что многие торговые дома, вспоминая о золотых временах в 1850 годах, ныне заботятся о своих ликвидациях.

По сию пору мы говорили только о хлопчатобумажных товарах. Но иноземцы тоже торгуют в Китае своими шерстяными тканями. Эта отрасль торговли ни в чем не [483] конкуррирует с Китайцами, не имеющими собственной шерстяной промышленности. Прежде, до знакомства с русский сукнами и другими нашими шерстяными тканями, китайские рынки пользовались тибетскими шерстяными изделиями. Наши ткани быстро подавили тибетский ввоз. Потом, уже с 1840 годов, в Китае появились нам конкурренты в изделиях голландских, английских, немецких, даже французских. Но несмотря на такое обилие предложений, наши сукна остались на китайских рынках победителями. И по сию пору там нет им соперников; все подражания им остаются безуспешными (В исходе прошлого декабря, в Московских Ведомостях, в торговых известиях из Тяньцзина, от 22-го октября, было сказано ныне русские сукна остаются без спроса, ибо подделанное в Германии сукно под фирмой Бабкиных вытесняет с рынка наше сукно. Но по корреспонденции оттуда же к нам, от 27-го октября, мы видим что то поддельное сукно ниже всякой посредственности, оттого и не может быть соперником нашим сукнам.). Однакожь, несмотря на то, между Китайцами покупателей на наши сукна стало менее, подобно тому как с каждым годом очень сокращаются между ними покупки тоже на все Шерстяные ткани Англичан и остальных иноземцев. Тут причина одна и та же: дороговизна их, и в особенности нашего мизерицкого сукна. Покупателей их должно искать между богатыми Китайцами, цифра которых прогрессивно уменьшается.

Точно то же самое должно сказать и про наши пушные товары, давно вздорожавшие и у нас. В прежние времена они пользовались больших сбытом в Китае. На них там нет конкурренции ни с какой стороны, а между тем требования на них ослабли. Если большинство Китайцев ныне видят необходимость вместо хорошего холста одеться в серый шертинг, то по карману ли им заботиться о мехах?

Впрочем для успокоения алармистов, бросим бегло сравнительный взгляд до какой меры сбыт в Китай сукна, этого главнейшего и самого дорогого продукта в нашем вывозе, сократился в последние годы. Начнем с эпохи 1840 годов, когда был наибольший вывоз нашего сукна чрез Кяхту. [484]

Средний годовой отпуск сукна чрез Кяхту в Китай был:

« 1846-1851 « 1,329,627 « (См. Московские Ведомости 1874 года, № 140.)

Нельзя не признать что эти цифры преувеличены, что в оба показанные пятилетия ежегодный отпуск не превышал, считая по большей мере, одного миллиона аршин. Известно что в те времена, при искусственной регламентации торговли, любящей свободу, в Кяхте спекулировали предъявлениями в таможне отпуска сукна, без действительного его отпуска в Китай. Оттого и случалось нередко что одна и та же партия сукна записывалась в таможенной книге по два раза. Кстати сказать что на основании наших разметов, о которых теперь было бы неуместно говорить, мы имеем основания считать 1,400,000 аршин русского сукна близкими к нормальному спросу на рынках в Китае в годы его нормального благосостояния.

В 1856-1861 годах средний годовой отпуск нашего сукна чрез Кяхту в Китай уже был только 799,209 аршин. Такое уменьшение, как хороший барометр, указывает на то как чувствительно было поколеблено благосостояние Китая бедствиями внутренних мятежей, первым англо-французским нападением разорившим Кантон, и потом вторым вторжением Англо-Французов уже в северный Китай, когда было истреблено на миллиарды сокровищ, вместе со знаменитым за Пекином дворцом Юань-мин-юанем.

Наконец еще чрез десятилетие, мы видим из вышеприведенной нами таблицы о ввозе и вывозе товаров между Китаем и Россией что всего было вывезено в Китай вашего сукна:

В 1871 году 776,433 аршин.

Эти цифры составляют около 58% и 55 _1/2 % признаваемого нами нормального спроса на китайских рынках нашего сукна. Они еще не столь плачевны чтоб, опираясь на них, ставить нашу торговлю в Китае на пороге падения.

Второе невыгодное условие русско-китайской торговли автор Очерков видит в том что наши торговцы не господа рынка и находятся в зависимости от более сильных [485] торговых деятелей. На бесспорное его замечание что не нашими торговцами управляются рынки в Ханькоу и в Тяньцзине, мы спросим, где в ином месте по русско-китайской торговле наши торговцы бывали, или могли быть таковыми преобладателями, господами рынка? Не в Кяхте ли? Кому неизвестно что встарину, до 1860 годов, когда Кяхтинский рынок был построен, как мы заметили выше, на искусственной регламетанции, его управление зависело не столько от наших торговцев, сколько от маймайченских Китайцев. При всегдашнем нашем спросе чая только в Кяхте, этом единственном тогда рынке для нас, цены на него главнейшим образом устанавливались сообразно с большею или меньшею массой его привоза из Китая; а количество сего привоза находилось в полной зависимости от маймайченских Китайцев, и окончательные цены на чай келейно определялись в дружных стачках всех маймайченских контор. С другой стороны, оценка наших мануфактурных, пушных и других товаров, в промен на которые наши Кяхтинцы только и могли приобретать китайские товары, в полной мере зависела от степени проса их теми же самыми конторами в Маймайчене, которые, в тех же келейных стачках, обыкновенно и регулировали размеры своего спроса, только бы сбить цены. Подобные явления невозможны на таком крупном рынке как Ханькоуский. Между покупателями там не одна горсть русских, а толпа иноземцев. Никаких регламентаций, связывающих их расчеты, там нет. Никто из них не обязан покупать чай в промен на свои товары; все операции оканчиваются уплатой серебром. И никого из них ничто не может обязывать приобрести чай непременно на Ханькоуском рынке. В точно такой же мене и сами Китайцы, продавцы чая, вполне свободны продать ли свои товары в Ханькоу, или же переслать их на другие рынки. Этому мы видим часто повторяющиеся примеры в перемещениях многих тысяч партий чая из Ханькоу на Шанхайский рынок, в чаянии найти там между иноземцами более щедрых покупателей. Кроме того, находясь не вдали, как бывало в Кяхте, а в самом центре чайного царства, иноземцы без затруднений, со дня на день, могут следить за всеми благоприятными или неблагоприятными влияниями на сбор чайного материала, [486] вследствие чего им более не могут угрожать ни стачки, ни частные спекуляции, и не трудно заранее предвидеть твердость или слабость настроения рынка. Потому установление рыночных цен не зависит от предписаний влиятельнейших фирм китайских или иноземных, а совершается естественным путем как продукт общего голоса на рынке. Этот голос слагается из суммы большого или меньшего спроса на известные партии чая и из большого или меньшего предложения его и, наконец, из самого достоинства чая. Первое и второе условия являются и рынке извне, от покупателей и от продавцов; а для определения достоинства чая, товара столь дорогого и столь деликатного, на рынке есть эксперты. Эти эксперты не суть какие-либо привилегированные лица, по большей чаете они сами покупатели чая. По крайней мере между нашими торговцами, в каждой их конторе есть свой русский эксперт чая. Недавно умерший Е. Е. Окулов считался в Ханькоу первым экспертом, лучшим и замечательным знатоком чая между всеми тамошними экспертами. Ныне одним из лучших экспертов в Ханькоу по справедливости считается А. Л. Родионов. По соображениям спроса и предложения на чай, и сколько и какого качества чая требуется для своей конторы, руководствуясь своею экспертизой, контора покупает у Китайцев те или другие партии чая, нисколько не заботясь сколько и как покупают чай другие. Таким образом поступают в Ханькоу все иноземцы, одинаково с Русскими, действуя вполне самостоятельно, без всякой принудительной указки с какой бы то ни было стороны.

Наконец мы скажем и относительно третьего неблагоприятного условия русско-китайской торговли, усматриваемого автором Очерков Современного Китая, — нашей зависимости от других в перевозочных средствах для товаров между китайскими портами. За неимением собственных судов, мы платим за перевоз каждой тонны от Ханькоу до Тяньцзина столько же (11-12 дан, 22-24 р.), сколько стоит Англичанам перевозка такой же тонны груза от Ханькоу до Лондона. Но это скорее обмен услуг чем зависимость. Мы платим за перевозку грузов; компании доставляют быструю и обеспеченную перевозку [487] наших грузов. Еслиб их пароходы лишились наших грузов, то компании вскоре забыли бы о дивидендах, за недостатком для них грузов осенью, когда они доставляют из Ханькоу в Тяньцзин почти только наш чай. А между тем и без иноземных пароходов наши торговцы всегда нашли бы возможность доставлять в Тяньцзин свои грузы, хотя бы и на парусных судах Китайцев.

Правда, такая перевозка грузов обходится слишком дорого; но не должно забывать что не одни Русские, а все иноземцы, которые не менее нас перевозят грузов, даже сами компанионы компании, платят ровно столько же. Тут причина не в эксплуатации, а в общей для иноземцев дороговизне в Китае. Мы имеем в руках все расчеты пароходных компаний в Китае; в них видны невообразимые для Петербуржца расходы, в платежах за ремонт, содержание экипажа, механиков и прислуги, в хозяйственной части парохода и в особенности за каменный уголь. Мы знаем тоже что несмотря на высокие фрахты и на обилие грузов дела пароходных компаний в Китае не в особенно цветущем положении. Впрочем нельзя обойти молчанием что Очерки Современного Китая, в своих указаниях на фрахты, поставили не средние цены, обыкновенно стоящие для тракта от Ханькоу до Тяньцзина между 8 и 7 ланями (16-14 руб.), а самые высшие, бывающие только в первые дни по открытии навигации в Тяньцзине и иногда в последние рейсы пред ее закрытием.

По сию пору мы говорили только о русской торговле в китайских портах. Теперь посмотрим как Очерки Современного Китая смотрят на Калган. Сказав о неблагоприятных для нас условиях в Тяньцзине, они говорят: «Еслибы не соседство Калгана, где, напротив, русский ввоз преобладает над вывозом, и где следовательно выручаются наличные деньги, то всякая самостоятельность торговли Русских в Тяньцзине должна была бы прекратиться, то есть купцам достаточно было бы иметь там прикащиков для приема следуемого им чая с пароходов и дальнейшего направления его в Калган и Кяхту». И наконец, сказав что Калган есть самый южный пункт и Монголии, и показав сравнительный расчет, не имеющий точности, во что обходится доставка товаров в Калган [488] по сухопутному тракту из Москвы, и по морскому пути из Лондона, те же Очерки говорят что если доныне русские товары держатся на Калганском рынке, то лишь потому что иноземные торговые дома «не любят» заниматься сухопутною, да еще караванною торговлей, мало знакомы со вкусами степных покупателей, и наконец справедливо смотрят на Монголию как на страну которая, по бедности природы, никогда не будет рынком значительным.

Все сказанное в Очерках Современного Китая относительно Калгана, по нашему мнению, едва ли точно.

Русские нисколько и ничем не торгуют в Калгане. Вместо нас там торгуют русскими товарами Китайцы. Туда привозят русский товар маймайченские Китайцы из Кяхты, а оттуда же те же самые Китайцы вывозят и продают нашим кяхтинцам чай и другие китайские товары. Таким образом, маймайченские Китайцы суть торговые посредники между нашими Кяхтинцами и калганскими Китайцами. To есть, маймайченские Китайцы, по отношению к русским торговцам, точно такие же третьи руки как и иноземцы продающие в Европейской России чай из Китая. На этом-то основании мы и заметили в начале настоящей главы что Кяхтинцы ведут с Китаем торговлю непрямую.

Калган находится не в южной оконечности Монголии а в северной оконечности Китая, и его нельзя назвать соседом с Тяньцзином, когда между ними расстояние около 260 верст.

В Калгане ввоз русских товаров не преобладает, а уступает вывозу оттуда в Кяхту китайских товаров, следовательно там и не могут выручаться для нашей торговли наличные деньги. Вся русско-китайская торговля между Калганом и Кяхтой происходит только в Кяхте: покупая у маймайченских Китайцев чай и другие товары, Кяхтинцы выплачивают им своими товарами, да еще приплачивают монетой. Нижеследующие цифры из вышеприведенных нами таблиц о ввозе и вывозе товаров между Россией и Китаем показывают что, по непрямой торговле, маймайченскими Китайцами было:

и было:

Отсюда явствует что, сравнительно с вывозом из Кяхты, ввоз туда товаров из Калгана более или менее преобладает, и именно, он превышал кяхтинский вывоз в 1870 году слишком на 25%, и в 1871 году почти на 10%.

В противоположность словам Очерков Современного Китая, по настоящую пору не может быть и речи о существовании в Калгане самостоятельной русской торговли. Ее нет там. И не в Тяньцзине, как говорит автор, а именно в Калгане, мы не только что можем довольствоваться, а в действительности только и довольствуемся по сию пору такими своими конторами которые озабочены не торговлей, а лишь приемом доставляемых грузов чая из тяньцзинских русских контор для дальнейшего их отправления в Кяхту.

Русские товары привлекаются в Калган уже второе столетие. Этот город представляет собой единственный обширный рынок в Китае для сбыта русских товаров. Явление что иноземцы не торгуют в Калгане, мы несогласны объяснять их нелюбовью к сказанному рынку. Известно что торговцам не очень-то свойственна платоническая любовь; у них все рассчитано на материальных выгодах. Они не торгуют в Калгане оттого именно что взамен своего товара там покупать им нечего: сам Калган не производит ничего, а везти оттуда чай или иные товары, приобретенные самими Калганцами в Ханькоу, Фучжоу или в других местностях своей страны, конечно обошлось бы иноземцам дорого в покупке и дорого в перевозке в путь обратный, назад в местные порты. Несомненно что иноземцы имеют все способы хорошо проведать что Монголия, равно как и другие степные страны в Средней Азии, могут быть для них более или менее значительными рынками; при надобности в них они нашли бы и способы познакомиться с нуждами и со вкусом тех степняков; но весь тормаз для иноземцев состоит единственно в том что они не способны заняться караванною [490] торговлей, удивляясь и завидуя способностям к ней Русских.

Таким образом из ответа нашего видно что сами Русские не торгуют в Калгане, хотя его рынок и наполнен товарами из России. Хотя ввоз в Калган наших товаров и вывоз оттуда китайских товаров в Кяхту выражают собой довольно крупную цифру торговой деятельности, однако же, повторяем с чувством сожаления, таки деятельность всецело принадлежит не русским, а китайским торговцам. Русские деятели остаются вне Калгаского рынка, в Кяхте. Русские конторы в Калгане только изредка, так сказать случайно, продают там по нескольку кусков сукна, плиса и т. п. и покупают для перевязки чайных ящиков попоны и веревки.

Столь явное сиротство Русских в Калгане несомненно бросится в глаза каждому заботящемуся о преуспеянии нашей торговли в Китае, когда известно что Калганцы только и ждут ввоза русских товаров на их рынок, только и ждут покупок у них товаров для Кяхты; когда известно что уже с 1862 года в Калгане учреждены наши коммерческие конторы; когда известно и то что представители тех контор, видя должно быть стеснения для своей торговли, жаловались, вместе с Кяхтинцами, на тяжкий для них тормаз в заключенных нами с китайским правительством условиях в 1862 году о русско-китайской сухопутной торговле. В тех условиях между прочим было определено что из Кяхты наши товарные караваны должны проходить непременно только по одному тракту, и именно чрез Калган прямо в порт Тяньцзин; и, в случае желания караванных старшин, они могут для продажи оставлять в Калгане не более как одну пятую часть из всего количества товаров, а все остальное должны доставить в Тяньцзин. Такими ограничениями китайское правительство действительно успешно достигало того чтобы Калган был закрыт для продажи товаров нашими торговцами; руки наших торговцев настолько были связаны что не могли принять от Калганцев заказов на значительные грузы русских товаров. Однакожь известно что жалобы наших торговцев были уважены. Благодаря новым условиям о той же сухопутной торговле, заключенным с [491] китайским правительством в 1869 году генералом Влангели, вышесказанное ограничение, о размере оставления в Калгане товара, было вычеркнуто. Нашим торговцам был предоставлен полный простор, по их усмотрению, оставлять в Калгане произвольное количество товаров. То есть, говоря точнее, Калганский рынок стал для нас открыт почти настолько же как Тяньцзинский.

Но несмотря и на такое благоприятное освобождение русской торговли от неволи в Калгане, мы однакожь видим что и теперь, уже по прошествии пяти лет, те же самые наши торговцы, словно забыв свои жалобы, не воспользовались данным им правом, и, вместо обещанных ими коммерческих дел на Калганском рынке, попрежнему почти ничем не торгуют там, содержа свои конторы, как мы упоминали выше, собственно для того только чтобы на началах коммиссионных принимать присылаемые из Тяньцзина наши грузы чая, для пересылки их до Кяхты.

Таким образом русские торговцы чуждаются Калганского рынка. Люди мало знакомые с обстоятельствами и с условиями торговли иноземцев в Китае, видя такое отчуждение наше от Калгана, обыкновенно и прежде всего склонны обвинять русских деятелей в апатии и равнодушии к их собственным интересам. В корреспонденциях в наши калганские конторы из России упрекают их и в том что, держась рутины торговать в Кяхте, наши торговцы не хотят, будто бы, завязать непосредственных коммерческих дед на столь бойком рынке как Калган, чем и теряют значительную часть своих прибылей в пользу Калганцев, упускают из рук крупную долю прямой торговли с Китаем.

В течение многих лет наслушавшись подобных голословных упреков, мы невольно пришли к сомнениям, побудившим нас разобрать насколько эти упреки действительно имеют под собой почву. Не столь же тяжелы на подъем наши соотечественники чтобы топтать ногами представляющиеся им прибыли в отдаленных местностях. Напротив, мы видим образцы замечательной подвижности наших торговцев в том, например, что они охотно живут и торгуют на китайских рынках, [492] значительно более отдаленных, даже в знойном Фучжоу, даже в горных ущельях на своих чайных фабриках. Мы знаем тоже что на тех рынках и фабриках наши соотечественники не мало потрудились и трудятся чтобы добывать себе способы к коммерческой деятельности; а труды их очень производительны и в их делах заинтересованы миллионы капиталов. А видя и зная то и другое, нельзя не заключить что в наших торговцах нет недостатки в энергии, и конечно охотнее и скорей, чем в отдаленных портах, они стали бы торговать в ближайшем к Сибири рынке, в Калгане, который для них, наконец, почти столько же открыт как и китайские порты; где их, повидимому, ожидает уже исстари готовый спрос на наши товары; где, повидимому, можно с такими же почти удобствами покупать партии чая, как и в Ханькоу; где им, повидимому, легко войти в личные сношения с Китайцами, обыкновенно умеющими говорить на кяхтинско-китайском наречии; наконец, где теперь, пред глазами наших контор, стекаются явные прибыли в карманы Китайцев за русские товары, продаваемые ими, а не нами. Потому естественно ли допустить чтобы наши торговцы, по крайней мере те из них которые уже давно и постоянно живут в Калгане, при своих коммиссионных занятиях имея достаточно свободного времени, имея и капиталы изрядные, оставляли свои собственные выгоды без всякого внимания, не покупая в Калгане китайских товаров и не продавая там русских товаров, беспечно предоставив то и другое, даже без посредничества своего, взаимным сделкам между Китайцами калганскими и маймайченскими в Кяхте, точно также как бывало и в старое время, до заключения в 1860 году нашего дополнительного договора в Пекине.

Что ж, и в самом деле, наши торговцы за враги своим собственным расчетам? А это сомнение приводит к вопросу, нет ли причин вследствие которых Русские отчуждаются не сами, а отчуждены другими от деятельного участия на Калганском рынке?

Чтобы дать удовлетворительный ответ, вспомним что Калганский рынок представляет собой склад куда в огромных массах ввозятся товары из России для всего [493] Китая, и товары из всего Катая для России, и обратим внимание на то кто управляет этом рынком.

По сию пору единственные представители Калганского рынка суть не местные жители, а иногородные гости, всегда из губернии Шаньси. Шаньсийская губерния, изрезанная горами, весьма бедна местными произведениями. За то она весьма богата тем благом что ее жители отличаются пред всеми остальными Китайцами необыкновенною способностью к торговле. Это, можно сказать, Евреи в китайской коже. Главные принципы в их торговой деятельности: пользоваться малым барышом; жить без всяких излишеств; не принимать ни компаньйонов, ни приказов, ни даже работников не земляков своих, не Шаньсийцев; вести дела своей фирмы во всегдашнем секрете. Шаньсийцы никогда не торгуют в одиночку, а непременно в товариществах; новых к себе товарищей принимают только из среды прикащиков своей фирмы, после продолжительных услуг, часто тяжких и голодных. Многие их товарищества организованы в колоссальных размерах; так, нередко встречаются между ними фирмы с сотнями, даже около тысячи товарищей, с капиталами в несколько десятков миллионов рублей. Есть фирмы существующие по триста, четыреста лет. Сильные своими средствами, их фирмы кроме того и могущественны, благодаря влиянию извне, главным образом из Пекина, где у каждой непременно есть несколько высокопоставленных, тайных покровителей, лично заинтересованных в прибылях фирмы. Пользуясь возможностью покупать в Китае чины, сами товарищи фирмы часто приобретают высшие ранги чинов (без связанных с ними служебных обязанностей), и тем еще тверже упрочивают свое влияние. Борьба с такими титулованными становится не равною; в полиции и в суде она причиняет много забот. Так, недавно, исправник одного из уездов Шаньсийской губернии, жалуясь губернатору на самоуправство жителей его уезда, рапортовал: дайте мне звание по крайней мере генерал-губернатора чтоб я мог справляться с местными богачами, накупившими себе звания генералов, областных правителей и т. п. Эти шаньсийские фирмы суть главнейшие представители богатства и движения капиталов во всей Китайской Империи. Только в их [494] руках находятся банкирские конторы, рассеянные во множестве по всему государству, и точно также они монополисты всех контор для заклада движимостей, без помощи чего не обходится ни один Китаец. Каждому Китайцу хорошо известно что если кто-либо из не Шаньсийцев учредит ту или другую из вышеназванных контор, то тот вскоре будет неоплатным банкротом, благодаря тайным и явным интригам со стороны монополистов. Кредит в Китае развит на самых широких началах; между шаньсийскими торговцами разных фирм деньги редко переходят из рук в руки; платежи исполняются простыми памятными записками, которые, подобно векселю, принимаются и дисконтируются в банках во всей Империи. Банкротства между ними весьма редки, при поддержке одной фирмы другою или несколькими вместе. Где водворится одна, две шаньсийских фирмы, там чрез несколько лет все выгодные отрасли местной торговли непременно переходят в их руки и наконец та местность наполняется шаньсийскими торговцами. В каждом городе, селе, посаде, где Шаньсийцы завладели местною торговлей, все их фирмы непременно соединяются в плотную, дружную корпорацию с выборными старшинами, которые и руководят в общую пользу корпорации всеми интересами рынка. Все неприкосновенные к их корпорации оказываются излишними деятелями рынка и капиталам их будет грозить опасность, если они замыслят бороться с такою силой

Таким образом в северном Китае, за исключением впрочем, Тяньцзина, почти вся оптовая торговля и даже многие отрасли в мелочной промышленности давно сделались как бы крепостною собственностью Шаньсийцев. Если они и встречаются иногда с неопасными соперниках то только в жителях из некоторых уездов, тоже гористых и бедных местными произведениями, в Шаньдунской губернии. Все пограничные с Монголией города и без исключения все внешние владения Китая находятся в полном распоряжении шаньсийских торговцев. Наши Кяхтинцы никогда прежде, как и теперь, не видывали у себя иных Китайцев кроме Шаньсийцев.

О самого основания русско-китайской торговли, завладев всеми торговыми делами в кяхтинском Маймайчене, Шаньсийцы столь же давно стали полными властелинами оптовой [495] торговли русскими товарами в Калгане. Их конторы в Кяхте и в Калгане, словно двойники, заинтересованы одними и теми же операциями: покупать в Кяхте русские товары для Калганского рынка и заказывать внутри Китая партии чая и других товаров для Калгана же, с назначением сбыта их в Кяхте. В Калгане и в кяхтинском Маймайчене этой торговлей заняты несколько очень крупных шаньсийских фирм, и они настолько сильны что влиянием своей корпорации задавят каждого кто захочет вмешаться в их дела, кто захочет заявить пред ними соперничество.

Вот в каких руках находится Калганский рынок. А мы хотим чтобы на этом же самом рынке горсть наших деятелей водворила и свои коммерческие дела. Равна ли будет их борьба? И не в этом ли скрывается главнейшая причина что наши капиталисты по настоящую пору чуждаются негостеприимного Калгана? И напрасно было бы предполагать что наши торговцы никогда не заботились и не заботятся торговать в Калгане. Но по сию пору их попытки и усилия были тщетны, встречая тайные противодействия со стороны местных монополистов.

Как же, наконец, достигнуть того чтобы наши торговцы, получив уже все права свободно торговать в Калгане, действительно могли свободно торговать там; чтобы тамошние Шаньсийцы ни подпольными, ни явными путями не могли быть для нас опасны; чтобы в Калгане мы перестали быть праздными зрителями, как ввозимые из Кяхты русские товары переходят из рук в руки между китайскими торговцами, помимо нашего в том участия, помимо наших прибылей с рынка; чтобы тоже мы перестали быть в Калгане напрасными зрителями, когда десятки тысяч мест чая оттуда посылаются на продажу в Кяхту; чтобы мы наравне с Шаньсийцами господствовали на Калганском рынке?

На все эти вопросы, вытекающие из одного общего их начала, можно дать один ответ. Надобно чтобы калганские Шаньсийцы лишились способов торговать в Кяхте. А для этого единственное средство в том чтобы Кяхтинцы отказались покупать товары у маймайченских Китайцев. Калган вырос на торговле с Русскими и он не оставит этой торговли. Потеряв возможность [496] продавать свой чай и другие товары в Кяхте, Шаньсийцы уже сами предложат их купить нашим торговцам в Калгане. Потеряв возможность продавать свои товары в Кяхте, их конторы в кяхтинском Маймайчене будут обезоружены; у них не станет ни денег, ни кредита, они будут не в состоянии покупать в Кяхте русские товары. А между тем наши товары необходимы на Калганском рынке, оттого в Калгане же Шаньсийцы станут просить русских товаров у наших торговцев. Таким образом, по мнению нашему, роли переменятся: мы поставим себя в Калгане столь же твердо как по сию пору в Кяхте стоят маймайченские Китайцы.

To есть, все условия вытекающие из нашего ответа исполнятся в том случае еслибы последовало прекращение русско-китайской торговли в Кяхте; когда Кяхтинцы перенесут в Калган центр своей торговой деятельности, вместе со своим капиталом.

Впрочем, спешим оговориться, мы далеко не сторонники такой ломки. Мы убеждены что всякая понудительность может быть только в ущерб той же русско-китайской торговли. Вместо сего не лучше ли весь ход этой торговли предоставить своей собственной инициативе; несомненно что она сама найдет наивыгоднейшие пути. Вникая во всю суть торговли в Кяхте, о которой в наших очерках говорить было бы неуместно, мы отчетливо понимаем что для тамошних деятелей представляются особые расчеты не сдвигаться со своего места, пользуясь всеми уже приспособленными удобствами для своей торговой деятельности. В Кяхте они могут со всеми удобствами помещать свой капиталы и в другие промышленные предприятия, в чем Сибирь так много нуждается. К тому же Кяхтинцы нисколько не враги и не соперники, а друзья и братья наших торговцев внутри Китая. Одни другим взаимно помогают. И действительно, кроме того что почти все кяхтинские торговые дома своими капиталами более или менее участвуют тоже и в деятельности наших торговых фирм внутри Китая; кроме того что теперь Кяхтинцы получают от своих сотоварищей из Китая, почти еженедельно, самые подробные сведения о рыночных делах в китайских портах и в Калгане на местные и на русские товары, оттого уже и не поддаются [497] эксплуатации со стороны Шаньсийцев, они, вместе с тем, очень производительно содействуют нашим конторам в Китае прямым путем, помогая им сбывать свои товары Китайцам. Так, находясь не у себя дома, в таких китайских портах где спрос на русские товары обыкновенно не велик, будучи окружены иноземцами, конечно заботящимися о сбыте на местных рынках своих товаров, наши фирмы, благодаря Кяхтинцам, не только нисколько не унывают, а даже очень охотно выписывают из России капиталы, да арендуют чайные фабрики, оттого и пользуются прибылями в приобретении китайских товаров из первых рук. А не унывают они потому собственно что регулярно получают от Кяхтинцев известия о продаже маймайченским Китайцам им принадлежащих сукон, плисов, пушных и других товаров. Таким образом, благодаря взаимным услугам в Кяхте и в китайских юртах, благодаря рынку в Калгане, наши конторы в Китае нисколько не жалуются на коммерческие невзгоды; они не в убытках от частых покупок чая не взамен своего товара, а на деньги, хотя, без сомнения, и желают дождаться лучших времен в Китае, когда русский товар будет там требоваться шибче.

Из всего сказанного нами о Калгане, явствует что Очерки Современного Китая, в заботах о будущности этого рынка, забыли его современное положение, когда на нем нисколько не торгуют Русские, когда Калганский рынок наполняется русскими товарами не из русских контор, а Шаньсийцами из наших кяхтинских складов.

Впрочем, обозревая русско-китайскую торговлю в Ханькоу, в Тяньцзине и в Калгане, автор сознается что не собрал более полных цифр. Полагаем что такой недостаток данных одна из главных причин ложных заключений автора о незначительности и о шаткости русско-китайской торговли. Принимая, впрочем не точно, 11 _1/2 милл. руб. за цифру ежегодного оборота в русско-китайской прямой торговле, он признает ее незначительность для России, в общем итоге 270 миллионов рублей всего ежегодного оборота по внешней торговле Китая. Далее, он видит убытки в торговом балансе, так как вследствие значительного [498] перевеса нашего вывоза из Китая над привозом в Китай наших товаров, мы много приплачиваем Китайцам монетой, обходящейся нам дорого, при постоянном колебании нашего денежного курса.

Находя такие заключения не вполне в соответствии с действительностью, сделаем опыт поставить в истинною свете русско-китайскую торговлю.

Чтобы видеть сколь велики коммерческие сношения России с Китаем, возьмем для примера цифры из наших таблиц за 1871 год, о ввозе товаров из России в Китай и вывозе их из Китая в Россию.

Из них видно что годовой оборот по торговле прямой и по торговле непрямой в Кяхте, то есть вообще чрез русские руки, простирался до 10 _1/2 миллионов рублей. Из них же видно что в том году было ввезено в Россию иноземцами чрез европейскую границу почти столько же пудов чая как и русскими торговцами чрез границы европейскую и азиатскую. Пользуясь таким случайным равенством, примем, что, полагаем, не будет далеко от действительности, такие же 10 _1/2 миллионов рублей за цифру искомого оборота иноземцев. Таким образом оказывается что в 1871 году всего по коммерческим сношениям России с Китаем было оборотов на 21 миллион рублей.

Эта цифра нисколько не мелка в наших глазах.

Таким выводом мы хотели показать что торговля России с Китаем, по деятельности в ней русских торговцев, сравнительно с другими нашими оборотами по внешней торговле, никак не может быть поставляема на заднем плане, хотя без сомнения в виду огромных масс чая доставляемых в Россию иноземцами, нельзя не выразить желания чтобы деятельность русских торговцев в Китае становилась обширнее и обширнее. Впрочем, оглядываясь назад на последнее десятилетие, когда, как мы показали выше, по прямой нашей торговле ввоз чая из Китая в Россию возрос всемеро, мы, невидимому, имеем некоторые более или менее светлые надежды. Но для осуществления их недостаточно одной энергии русских торговцев; требуется еще многое. Прежде всего, пусть Китайцы разбогатеют, тогда они и расширят требование на наши товары. Предметы нашего ввоза в Китай должны значительно умножиться своим [499] разнообразием, без чего одним сбытом сукон, плисов, да пушного товара нам не накопить лишних миллионов в балансе. Способы наших сообщений с Китаем на суше должны укоротиться, улучшиться и удешевиться, для чего необходимы железные и шоссированные пути и каналы. Способы наших сообщений чрез океаны должны также придти в лучшие условия, при пособии коммерческого флота. Нужна стойкость нашей монетной единицы. Нужны наши банки и страховые учреждения на крайнем Востоке. Нужны наши... впрочем мы опасаемся впасть в витиеватость восточной поэзии; боимся сказать слишком много. Однакожь должно сказать что уже и теперь нам значительно легче торговать с Китаем. Вспоминая старые времена, когда у нас царила искусственная система для торговли с Китаем, и сравнивая их с настоящими коммерческими сношениями с той же страной, действительно нельзя не признать что в деле их преуспеяния мы идем успешно и не шатко, а твердою ногой, благодаря в особенности инициативе нашего правительства. Оно в значительной мере содействовало и содействует расширению нашей торговли в Китае своими политическими и экономическими мероприятиями, начавшимися с памятного дня 2-го ноября 1860 года, когда был заключен в Пекине наш договор, и потом почти безостановочно продолжающимися и по настоящее время. Будем надеяться что осуществятся и другие условия необходимые для успехов этой торговли: что мы дождемся железного пути из Москвы до Кяхты; заведем свой коммерческий флот в Тихом Океане; а благодаря всей сумме благ даруемых России мудрым Преобразователем, мало-по-малу забудем наши коммерческие тормазы. И только тогда, буде мы не уйдем вперед в нашей торговле, не только в Китае, и на всем Востоке, будет дозволительно указывать на нас пальцем, ставить нам в упрек нашу отсталость, неумелость, косность...

Впрочем, должно еще заметить что Россия не одна занимает скромное место во внешней торговле Китая. Нет. Вместе с ней на одной доске должны быть поставлены почти все другие страны, за исключением одного над всеми возвышающегося гиганта. Говорим, конечно, об Англии. Нисколько не вдаваясь в пафос, об английской торговле можно сказать что она есть торжище всего света. [500] Для английской торговли китайские порты суть одни из сотен ее рынков. Во всех коммерческих портах света, во всех океанах, Англия обставила себя станциях везде господствует ее коммерческий флаг, везде рассеяны ее капиталы. Ввоз и вывоз Англичанами товаров не принадлежит одной Великобритании и не идет только оттуда, а принадлежит нациям всего света. Перевозимые их коммерческим флотом товары приобретаются столько же в их стране и для их страны, сколько и для остальных стран; получаются то для доставки, то на коммиссию, то в свои склады, и т. п. Доставляя свои или чужие товары в какой-либо порт, их конторы оттуда же посылают местные товары в другие порты, и таким образом оборачивают свои капиталы бесконечно, не видя их. Даже из балласта своего, особенно на каменном угле, они выручают миллионы прибыли.

Дорости до такого геркулеса не легко, и было бы потерянным временем удивляться громадности английской торговли в Китае.

Но посмотрим какое место во внешней торговле Китая занимают Англия и все остальные страны, принимающие в той же торговле участие.

(Сведения для этой таблицы мы взяли из ежегодных статистических обозрений Returns of trade at the treaty ports in China, издаваемых генерал-инспекторством морских таможень в Китае. Но, дорожа всего более отчетностью по таможенным сборам, это обозрение иногда смешивает, иногда соединяет вместе некоторые итоги оборотов той или другой страны. Таким же недостатком оно страдает и по отношению к русско-китайской торговле. Оттого для последней мы вносим точные итоги оборотов из вышеприведенных нами таблиц, в которых тоже включены и цифры кяхтинско-калганских оборотов.)

* — Крупными цифрами в оборотах торговли Японии с Китаем нисколько не выражается действительное значение этой торговли, когда ввоз и вывоз между обеими странами принадлежит большею частью к транзитной перевозке товаров и по преимуществу английских.

Из представленных цифр видно что из общего итога оборотов всей торговли иноземцев в открытых портах в Китае, Великобритания с колониями занимает первое место, поглотив в 1870 году слишком 85% и в 1871 году слишком 86% всей внешней торговли Китая. После ее воротов, все остальные не отличаются крупностию. Цифры оборотов Северо-Американских Штатов занимают по своей величине второе место. Третье место занимает торговля России, которая в оба означенные года превосходила обороты по торговле в Китае всего материка западной Европы, и обороты взятых вместе остальных стран торгующих в Китае.

Впрочем, отдавая Северо-Американским Штатам передовое пред Россией значение в торговле с Китаем, должно однакожь заметить что первые, сравнительно с нами, гораздо более оставляют в Китае монеты, при чрезвычайно невыгодном их балансе между вывозом и ввозом товаров. Так, из тех же Returns of trade видно что Северо-Американскими Штатами было:

Что сравнительно со всем их оборотом по торговле в Китае составляло приплату монетой: в 1870 году на 91% и в 1871 году на 92%. [502]

А в балансе русско-китайской торговли, что видно из наших таблиц за 1870 и 1871 года, было приплаты монетой в первом году на 36% и во втором на 28%. Таким образом, пред Северо-Американскими Штатами наш баланс был выгоднее в 1870 году на 55% и в 1871 году на 64%.

Таким образом, ежегодно отдавая в оборотах русско-китайской торговли от 28%-36% монетой, не будем сокрушаться подобными расходами, возьмем пример высоко-промышленных Американцев, сознавая что прилив и отлив звонкой монеты в стране не обогащает, ни разоряет ее.

Но при таком взгляде на баланс тем более суровыми представляются предсказания автора Очерков Современного Китая: «В случае еслибы Россия была вовлечена в войну не с Китаем даже, а на Западе, или вообще еслибы последовал такой резкий упадок цены кредитных билетов как был в 1866 году, можно сказать наверное что русские торговые дома в Ханькоу, да и вообще в Китае, не устоять и будут совершенно разорены». Так ли это? Вспомним что свои Очерки автор писал в 1871 году, то есть на пятый год после 1866-го. Оттого нельзя не пожалеть что тогда же, по свежим следам, он не справился отчего не осуществилось столь сурового предсказания именно в упомянутый им год резкого упадка цены кредитных билетов? Что же касается до нас, нисколько не верующих в такое пророчество, то мы знаем что в 1866 году, при совершенном благополучии нашей торговли в Китае, там учредились еще и новые русские торговые дома. И 1867 год известен Русским в Китае своим полным благополучием.

Но еще мало того что русско-китайской торговле предсказывается совершенное разорение. Автор идет дальше. Взвешивая незначительность наших ничтожных 11 _1/2 миллионов рублей в годовом обороте 270 миллионов рублей всей внешней торговли иноземцев в Китае, он говорит: «Это же показывает что, например, в случае столкновения между двумя государствами, Китай может не дорожить особенно перерывом торговых сношений с нашим отечеством, и что нет возможности с нашей стороны думать о каком-нибудь экономическом влиянии на Срединное Царство, как то предполагалось некоторыми еще в 1850-х [503] годах». Мы желали бы слышать от автора определительнее о каких именно предположениях 1850 года он говорит. Но прочитывая выписанные строки, мы не знаем кому верить, туристу ли воспитанному в западных понятиях, или же Китайцам очень отчетливо изучающим свою страну. Спросим мы автора: дорожит ли вообще Китай сохранением торговых сношений с иноземцами, например в особенности с Англичанами, обороты которых поглощают слишком 85% всей его внешней торговли? Разве неизвестно автору что Китайцы смотрят на экономические принципы в свои собственные очки, завещанные им не нашими политико-экономами, а их учителем Кун-фуцзы и его последователями; что правительство этой империи находится в постоянном так сказать судорожном напряжении, мечтая освободиться от опеки над ним иноземцев, не жалея чрез то лишиться 20 милл. руб., ныне ежегодно им получаемых в открытых портах таможенными сборами? Доморощенные Китайцы-экономисты убеждены что иноземцы своею торговлей развращают и разоряют их соотечественников: опиумом, роскошью и уничтожением местной в стране производительности. Эти же своеобразные экономисты убеждены, убеждено и правительство, что по освобождении их страны от коммерческих услуг иноземцев, она попрежнему встанет на здоровые ноги, упадшая местная производительность и торговля быстро оживится, и, благодаря огромности ее территории, с ее природными богатствами и сотнями миллионов жителей, только одни внутренние заставные сборы, даже грошовые, доставят государственной кассе те же самые десятки миллионов рублей.

Не то скажет каждый знакомый с Китаем о значении для него русской торговли не со стороны моря, а со стороны нашей границы. Наша сухопутная торговля снабжает Китайцев произведениями для них не новыми; они привыкли к нашим товарам уже весьма давно. Наши товары не изгоняют с китайских рынков их местную производительность. Нашими товарами Китаец не отуманится как от опиума. Наша торговля, в прибыль китайскому правительству, кормит значительную часть монгольского населения, ежегодно давая работу сотни тысяч его верблюдов в караванной перевозке наших товаров. [504] Наконец на самое пребывание Русских, в противоположность остальным иноземцам всегда спокойных, далеких от католической ярости пропаганды, Китайцы приучились смотреть дружелюбно. Конечно китайское правительство то же нисколько не льстится на собиравшие им таможенные доходы с нашей торговли; но все вышеупомянутые факты, равно как и самый характер нашей сухопутной торговли, да еще наши соседственные близкие отношения по границе, которая очень внушительна своими размерами и своим положением, все это взятое вместе не может не побуждать китайское правительство особенно дорожить сношениями с нашим отечеством и поэтому дорожить и сохранением торговых сношений с Россией.

Но не напрасно ли мы напоминаем о русско-китайской сухопутной торговле? Очерки Современного Кгитан дают ей весьма тесную роль в нашем экономическом преуспеяния в Азии. Они отвергают надобность сухопутной торговля между Китаем и европейскою Россией, и говорят что в будущем она может развиваться только в пределах Монголии, Чжунгарии и отчасти Манчжурии. За то они крепко стоят за наши морские сношения с Китаем. Сказав что наш чайный рынок переместился из Кяхты в Ханькоу, автор продолжает: «По соображении этой перемены, уже в 1869 году, когда открытие Суецского канала еще только предвиделось, мне казалось что нашим торговцам придется передвинуться на юг, в средоточие чайного производства, губернию Фуцзянь; кажется что это передвижение и состоялось отчасти. С своей стороны я осмелюсь высказать как главную идею этих заметок, продолжает автор, ту мысль что чем скорее и полнее это перемещение рынка и торговых путей завершится, тем будет лучше для русской чайной торговли вообще, как с точки зрения производителей, так и потребителей». И лотом далее, соглашаясь с одним из наших торговцев что и в будущем; особенных видов для русской торговли в Тяньцзине не предвидится, автор присовокупляет: «Я же готов идти далее и сказать: Русским из Тяньцзина должно спешить к Фучжоу и в Шанхай, как бы ни было жаль бросить оседлость в первом из этих трех городов. Тяньцзинская торговля в недалеком будущем станет лишь китае-сибирскою торговлей, но никак не китае-русскою». [505]

Когда же в недалеком будущем? Не тогда ли когда Кяхта свяжется с Москвою железною дорогой, или попозже, когда Кяхта будет связана рельсами тоже с Тяньцзинем?

Впрочем прежде решения этого вопроса, еще спросим автора, зачем он забыл последовательность? Вспомним что сперва и прежде всего он видел для русско-китайской торговли потери от передвижения нашей торговли из Кяхты внутрь Китая, в Ханькоу и в Тяньцзин. Зачем же теперь-то он приглашает наших торговцев спешить не назад в Кяхту, а еще далее вперед, влечет их в порт Фучжоу, где могут предстоять для них еще большие неудачи в сбыте сукон: тамошний рынок по сию пору едва знаком с Русскими. Нам кажется что в подобном вопросе всегда правильнее согласиться со взглядами самих торговцев. Они избрали своим местопребыванием Тяньцзин и Ханькоу не зря; туда их привлекли прямые расчеты коммерческой деятельности. Кто лучше и ближе как они сами, действуя своими крупными капиталами, могут понимать свои интересы. Но не так смотрит на этот вопрос автор. Еще не будучи лично знаком с Китаем, в 1869 году, он уже считал полезным передвижение нашего рынка в Фучжоу. А в последствии, уже побывав в Китае, он еще более убедился в необходимости такого передвижения, находя, как утверждает он, что прямая торговля европейской России с Китаем может существовать только при морской доставке грузов чрез Суецский канал. Отчего же только, и отчего именно только из порта Фучжоу? Оттого что этот порт, с его губернией, он считает средоточием чайного производства, забывая такое же средоточие в Ханькоу. Путь исключительно чрез Суецский канал он предпочитает потому что странствование в Россию чая морем обойдется в семь, в восемь раз дешевле сухопутного его странствования по Монголии и Сибири. Этот последний довод конечно очень силен, хотя счет разницы доставки не совсем точен. И мы сами, еще ранее автора, горячо ратовали за морскую доставку нашего чая (См. Биржевые Ведомости, 27-го октября 1873.). Но, признавая [506] всю рациональность, всю естественность и необходимость развития нашей морской торговли с Китаем и со всею крайним Востоком, и чем скорее и обширнее, тем лучше, мы однакоже желаем быть осторожными в своих проектах. Покидая китайско-русский сухопутный тракт, отдаваясь на произвол волн океанов, не бросимся ли ми в чужие руки, не рискуем ли мы утопить русско-китайскую торговлю в волнах зависимости от иноземцев.

А война? Не только молодой коммерческий флот, каков долгое время будет наш, но уже вполне возмужалый, английский, со всеми приспособлениями, с искусными шкиперами и механиками, со множеством морских станций, защищенных орудиями, с обильными запасами каменного угля, при бесчисленных страховых компаниях, даже такой флот многочисленный и могущественный, будучи в открытом Океане, нисколько не гарантирован во время бедствий войны, и неприятель легко может истребить его.

Благодаря счастливому географическому положению в какое поставлено наше отечество пред его соседкой, Китайскою Империей, мы вполне гарантированы в своей коммерческой деятельности в этой стране, при каких бы то ни было внешних военных невзгодах. Во время войны русский коммерческий флот не будет иметь надобности пускаться в китайских морях на встречу неприятелю; и крейсеры не разорят нашей торговли в китайских портах. Мы спокойно повезем товары по нашему проторенному сухопутному тракту, чрез степи, по болотам, лесам, горам и лескам Монголии и Сибири, куда не проникнуть орудиям врагов наших. Благодаря этому тракту, мы останемся в Китае со своими миллионами, избавив от разорений наших торговцев, и напоим чаем пожалуй и остальную Европу.

Но не станем говорить о важном политическом значении русско-китайского сухопутного тракта, полагая что изучающим нашу военную границу в Азии, а в их числе и автору Очерков Современного Китая, оно должно быть известно короче нашего. Мыслимо ли чтобы наши соотечественники не дорожили им, когда все кругом вас, все промышленные страны, несомненно завидуют нам за его обладание. Ценно и трудно не ломать созданное, а созидать вновь. Это сухопутное сообщение создалось и упрочилось веками; не ломайте его. Оно изобрело для [507] вас все караванные приспособления, поставило в Сибири на своих местах торговые города, укоренило наши знаменитые ярмарки, воспитало у нас замечательных караванных ходоков, которым позавидует весь свет. Уважьте такие приобретения.

Должно не сдвигать русско-китайскую торговлю только в один угол, в порт Фучжоу; не ограничивать ее только одним морским движением; и не ограничивать наши сухопутные тракты только для движения наших караванов в пределах Монголии, Чжунгарии и отчасти Манчжурии. Нет. Усердно заботясь о создании коммерческого флота для торговли с крайним Востоком, мы должны столь же энергически содействовать чтобы русско-китайская сухопутная торговля расширялась более и более, чтобы средства наших караванных путей в Азии делались обширнее и обширнее.

В настоящее время, при существующих пока ограничениях для нашей сухопутной торговли с Китайскою Империей, нет для наших караванов более удобного, ближайшего до русской границы и вполне изведанного тракта, как из Тяньцзина, чрез Калган, в Кяхтинские ворота. Другое дело, когда мы освободимся от существующих ограничений, когда разрушатся те тормазы которые препятствуют нашим политическим отношениям к Китайской Империи войти в лучший период. Мы ищем не многого: только простора для нашей сухопутной торговли, того чтобы как внутри Китая, так, равным образом, и во всех его внешних областях, в Туркестане и в Тибете, в Чжунгарии, в Монголии и в Манчжурии, наша караванная торговля нашла для себя такую же точно действительную свободу какой издавна пользуются Китайцы в России. Подобно тому как Китайцы свободно торгуют в Российских областях не только своими, а и русскими товарами, наши караваны стали бы ходить в китайских областях по всем направлениям, меняя свои товары на товары местные, и платя то товарами, то деньгами, то кирпичным чаем, который заискивается кочующими Азиятцами дороже денег. Такая взаимность в торговле несомненно потребует из России огромные партии товаров и поощрит к учреждению внутри Китая множества новых наших фабрик для изделия кирпичного чая. [508]

Осуществись эти условия, перейди в действительность проектируемые железные пути, и наша торговля станет господствовать в Азии на суше, как Англия уже господствует на морях. И как Англичане не боятся соперников в их морской торговле в Азии, так и мы, с своими караванами, были бы свободны от соперников, благодаря, повторяем, счастливому географическому положению нашей азиатской границы, и той способности, терпеливости находчивости которыми отличается Русский в странствованиях по степям. Тогда мы уже станем нуждаться не в одной Кяхте: для нашей сухопутной торговли будет тесно и мало одних Кяхтинских ворот; наши караваны потребуют десятки Кяхт. И они выростут, подобно тому как выростали наши города в Сибири, из тех пограничных селений, станиц, даже пикетов, где окажутся проходы за границу наиболее удобными, где будет сподручнее для товарных складов, для контор коммерческих, почтовых в телеграфных и проч. Нынешнее значение Кяхты более или менее отодвинется на второй, хотя и почетный план; а торговый брат ее, Калган, по важности своего рынка, наконец привлечет русские капиталы. Сделается для них доступен и главнейший рынок в Средней Азии, — Урумци; откроется возможность значительных оборотов на рынках: в Хлассе, в Сиге-Гунчаре в Тибете, в Хами и в Баркюле, в Чэн-дуфу Сычуаньской губернии, в Долоноре и на многих других больших рынках. Около окраин границы лучшими станциями для нашего караванного движения будут Кашгар и Яркенд, Аксу, Кульджа, Чугучак, Кабдо, Улясутай, Урга, и все торговые места по течению рек Амура, Усури и Сунгари...

VI. Заключение.

Мы рассмотрели взгляды проведенные в Очерках Современного Китая о непрочности китайской самостоятельности, о влиянии иноземцев на Китай и о падении, будто бы, русско-китайской торговли. Писать с такою же подробностию по поводу всего остального в Очерках мы не имеем [509] намерения. Но для полноты обзора, скажем несколько слов о некоторых более или менее выдающихся пунктах.

В главе о населении Китая автор с большою уверенностию трактует об этнографическом его составе и о числе жителей Китайской Империи, так что можно подумать что каждая строка стоила долгих исследований, если уже не по китайским источникам, которые для автора недоступны, то по крайней мере по точнейшим указаниях западных ученых. Но, сколько нам известно, точными указаниями об этнографическом составе Китая западная литература крайне бедна; что ж касается до количества его населения, особенно во внешних областях, то и в китайской литературе можно найти только отрывочные и скудные сведения (Есть одно исследование, замечательное по своих источникам и по ясности взгляда, о населении во внутренних провинциях Китая и в Манчжурии. Оно принадлежит нашему синологу И. Захарову, и напечатано в статье: «Историческое обозрение народонаселения Китая», в Трудах членов Российской духовной миссии и Пекине, том I, 1862 года.). Не видно тоже чтобы для своего предмета автор воспользовался своим пребыванием в Китае. Изредка делая ссылки на авторитеты, он к ним мало разборчив, когда, например, в одном ряду со столь вескими учеными именами, как отец Иакинф и архимандрит Палладий, ссылается тоже на Кулера и на аббата Гюка. Если уже он не побрезгал последними свидетелями, то по крайней мере следовало бы оговориться что их свидетельства далеко не надежны, ибо ученому миру известно что первый, скороспело прославившийся своим пионерством в южной оконечности Китая, вскоре потеряв всякое доверие со стороны сериозно изучающих Китай; а аббат Гюк, в своих сочинениях, нисколько не стеснялся вымыслами, в роде, например, приведенного автором утверждения будто в провинции Ганьсу Китайцы отличаются своим особенным типом и употреблением языка который составляет нечто среднее между настоящих китайским, монгольским и тибетским. Повторив этот якобы факты со слов аббата Гюка, автор прибавляет что «со стороны антропологической точки зрения это, стало быть, весьма интересная область». А мы [510] полагаем что это не факт, а антропологическая несообразность, попавшая под легкое перо аббата, вследствие того вероятно что ему случилось встретиться с караванным торговцем из племени окитаившегося Дунганя, странствовавшего в Монголии и в Тибете: разговаривая с инородцами они действительно прибавляют то монгольские, то тибетские фразы, только бы поняли их.

Что касается до населения Китайской Империи то автор ничего почти не сказав о численности населения во внутренних областях Китая, определяет что во всех зависимых от Империи внешних областях население в общем итоге «едва ли простирается до 12 миллионов». Такой итог он определяет очень просто, невдаваясь в какие-либо трудные исследования. Так, например, сообразив расселение Китайцев в Манчжурии, он говорит: «можно думать что из 10-12 миллионов теперешнего населения этой страны вероятно 9-11 миллионов приходится на уроженцев Срединного Царства и только один миллион на туземцев». Значит и утверждено автором что тунгузского племена только один миллион. Монгольское племя тоже слишком гадательно им определено в 2-2 _1/2 миллиона. Уже ровно ни на чем не основываясь, тибетскому племени дается пять миллионов человек. А наперекор сериозным авторитетам, тюркское племя сокращается до трех миллионов.

Мы знаем достойных ученых которые продолжительно и очень настойчиво изучают вопрос о населении тех же областей, имея к тому все способы рыться и в китайских источниках, но, будучи лишены таких данных за которые можно было бы ухватиться в полной уверенности в их точности, они и по сию пору знают только что в этом темном вопросе определительного ничего сказать нельзя. В интересах истины, желательно было бы слышать какими основательными доводами автор Очерков Современного Китая оспорит, например, нас когда мы скажем что его цифра 12 миллионов неверна, что вместо нее надобно взять цифру по крайней мере в 20 миллионов. А другой скажет что и того мало, что должно взять около 30 миллионов. Защитники же автора, в усердии своем, быть может решатся еще сократить все население по жалуй до «едва ли восьми миллионов». Конечно такая игра в миллионы столько же забавна как и игра в жмурки. [511]

В следующих двух главах автор говорит о китайской эмиграции и о китайских пиратах. Об этих предметах можно найти много материалов в английских изданиях в Китае, особенно в шанхайской газете North China Herald, откуда, мы полагаем, автор и заимствовал большую часть сведений. Они составлены хорошо, хотя отчасти и грешат против истории. Не входя в подробности остановимся на некоторых выводах в заключительном обзоре автора.

Автор говорит: «Китайская эмиграция ныне направлена преимущественно в страны с высшим политическим устройством, обеспечивающим личность и собственность более чем сама Небесная Империя. Но Китайцы на чужбине хранят свой язык, свои верования и крепко держатся друг за друга. Она служит к окитаению тех стран жители которых менее цивилизованы, чем Китайцы. Она возбуждает ревнивые опасения и вызывает крайние притеснения со стороны другой расы, стремящейся к овладению почвой Востока, расы англо-саксонской».

Но мы можем возразить что из всего обзора китайской эмиграции, представленного тем же автором, и считая оный достаточно полным, мы не видим преимущественного влечения этой эмиграции в страны с высшим политическим устройством. Не эмигрируют же Китайцы в Англию, Бельгию, Швейцарию, и т. п. Правда можно указать на процветающую свободу в Калифорнии, где население Китайцев многочисленно; но вспомним что тамошняя свобода только дразнит Китайцев; там Свобода и полноправность не для них. Там Китайцы даже весьма стеснены специально для них созданными законоположениями. И, на ряду с Калифорнией, Китайцы тоже переселяются на Филиппинские острова, в Австралию, на многие острова Тихого Океана и в Вест-Индию, где, взамен своей доморощенной свободы, они часто попадают в тяжкую кабалу.

А с другой стороны, подтверждая факт что на чужбине Китайцы остаются теми же Китайцами, и даже окитаивают те страны где жители менее их цивилизованы, тем самым автор не подтверждает ли и той удивительной самостоятельности от которой никогда и ни при каких внешних условиях Китайцы не могут отрешиться, нигде не забывая [512] своей национальности? Но автор идет еще далее. В движении китайской эмиграции он видит особенный исторический интерес, поставляя следующий вопрос: «По истечении веков, кто одолеет почвой Востока, Китайцы ли, при живучести своей расы, или же враги их, англо-саксонская раса?» Поставляя такой вопрос в область мировых, он спрашивает, как смотреть на него Русским: «оставаться ли хладнокровными зрителями в такой разгарающейся борьбе, или же принять какое-либо участие и стать на которой— нибудь стороне?..» И наконец автор заключает свои выводы следующим прорицанием: «XIX век без сомнения не кончится, когда вопрос этот станет на очередь, можно сказать, облечется в плоть и в кровь, в такой же степени, но с большею историческою силой и логическою необходимостью, как и вопрос «восточный», то есть турецко-славянско-греческий».

Признаемся, мы не видим из-за чего автор поднимает такую бурю в образе нового мирового вопроса, и никак не думаем чтобы последствием эмиграционного движения Китайцев всплыл наружу такой грозный вопрос. И где эта уже разгарающаяся буря? Нам представляется что если что и произойдет из эмиграционного движения Китайцев, то нечто весьма скромное, — что они, расплодившись повсюду, будут всех и каждого эксплуатировать, подобно Евреям. Нечто таковое можно видеть и теперь, например в Восточной Сибири.

Одна из наиболее обширных глав в Очерках Современного Китая посвящена восстанию Тайпинов (Мы не желаем подражать орфографии автора, неправильно пишущего «Тайпинги».). Прочитав ее нельзя не видеть что она стоила автору больших трудов. Он указывает на несколько сочинений которыми пользовался и благодарит нескольких очевидцев восстания, впрочем, не называя их, которые доставили ему сведения. Но, да простит нам автор нашу откровенность, весь его труд, по нашему мнению, потерян для истории. Рассказ его может занять место в сборнике вымышленных сказаний, а не в летописи. Говорим как близкие свидетели события. Восстание Тайпинов началось, продолжалось и покончилось в наше пребывание в Китае. [513] Во весь период сего восстания мы имели терпение писать довольно подробный политический дневник, в который внесены сведения о нем из богдоханских указов и из официальных реляций, из толков в народе и в сферах высшего общества в Пекине за и против восстания, из виденного нами лично и из многих подлинных прокламаций из лагерей Тайпинов (Наши обязательные занятия, не прерывающиеся почти три десятилетия, не дают нам досуга сделать для издания редакцию этому дневнику, равно как и многим другим нашим трудам о Китае.). Оттого, да поверит нам автор, мы имели хорошие способы, из сгруппировки фактов, сказать точно о сути действий Тайпинов. Но она не та как изобразил ее автор, доверившись описаниям Медовса, Брайна, Каллери и других, и рассказам очевидцев, имена которых к сожалению он не называет.

История Китая свидетельствует что его обитатели издавна отличаются любовью к восстаниям. До такой политической игры они страстные охотники и едва ли не опытнее в ней Французов и Испанцев. Эпизоды падения двух десятков их династий, свободно прославляемые в местной литературе и в публичных зрелищах, известны каждому Китайцу. Оттого-то центральное правительство страны всегда зорко следит чтобы в народе не было поводов даже к слабому нарушению спокойствия, зная что одна злокачественная искра может зажечь все государственное здание. Совершенно неожиданно такая искра вспыхнула в 1849 году в юго-западном углу Китая. Она блеснула вследствие толчка данного грубыми ошибками администрации; а возгорелась когда для своих целей ею воспользовалась горсть сектаторов триархии. Благодаря многим благоприятствовавшим обстоятельствам, о которых говорить теперь мы не станем, восстание быстро усилилось, и, по щедрым примерам истории, вскоре преобразилось в народную брань, в вопрос династический. Явился и предводитель, по имени Хун-сю-цюань, действительно из потомков чисто-китайской династии, Минской, предшествовавшей нынешней Манчжурской династии. Знамя восстания сулило народу освобождение страны от манчжурокого ига и возвещало начала триархии льстившие общественному [514] самолюбию. Царствование претендента было окрещено прозванием «величайшего спокойствия» (тай-пин), что и выражало собой программу всех упований в народе за такую будущность в стране. Главнейшею эмблемой восстания был национальный костюм времен Минской династии, с распущенными волосами: головная коса, будучи нововведением от Манчжуров, преследовалась очень строго. Вот те элементы которыми орудовали вожаки восстания; а полчища, набиравшиеся из сбегавшихся в лагери сельских и городских обывателей, были их слепым орудием. По мере успехов восстания, вожаки приобретали для него более и более средств, в сдававшихся городах обирая казначейства, провиантские магазины и склады оружия. В значительной мере опустошались и кумирни буддайские и даоские; их грабили и сжигали до основания, во имя уничтожения в стране религиозного тунеядства, столь неравноправного с верованиями праотцев Китайцев, признавших храмами одни только школы. Инсургенты были снисходительны ко всему китайского происхождения, и неумолимо жестоки ко всему внесенному в страну манчжурскою властью. Тайпины достигли апогея своих успехов, овладев, с бывшею первою столицей Минской династии, Нанкином, почти всеми лучшими внутренними пунктами в южном и в среднем Китае. Чтоб окончательно сразить Манчжуров им оставалось покорить северную часть Китая, где, как нам хорошо известно, они уже запаслись множеством сильных сторонников, да еще им оставалось вступить в те порты где жили иноземцы. Для овладения северным Китаем, то есть для окончательного освобождения страны от манчжурского правительства, они выжидали среди разыгрывавшихся тогда событий разгрома того же правительства силами Англо-Французов. Но, однакожь, известно что те же самые иноземцы, благодаря совету и помощи со стороны России, любовно поладили с Манчжурами; да еще сверх того, по справедливости дорожа для торговых сношений со страной выгодно заключенными трактатами, оставили Манчжуров не только неприкосновенными, а даже вновь и крепко упрочили их династию, обратив свои силы в противоположную сторону, в помощь Манчжурам против Тайпинов. Таким образом иноземцы, а не сами Китайцы, — силы Англичан, [515] Французов, да еще Северо-Американцев, а не богдоханское войско, разогнали Тайпинов, разгромив их Нанкинское седалище. Повторяем что в таком действии руководящею нитью для иноземцев были политические соображения твердившие им что одна война дешевле двух. Действительно, выгодные обязательства подписанные покорным уже правительством конечно нисколько не могли быть обязательны для новой династии; они могли бы улетучиться и очень могло бы статься что для обладания ими снова пришлось и затевать военный спор. А это могло бы стоить иноземцам слишком дорого, ибо из истории Китая известно что его правительства обыкновенно проявляли наибольшую энергию и были сильны в первый период воцарения династии. Стало быть, с воцарением династии Тайпинов, против завоеванных иноземцами преимуществ могли бы подняться не одно полчище войска, а вся масса Китайцев. Истекшее десятилетие сношений с Китайцами достаточно подтвердило что соображения дипломатов были правильны. Что ж касается до Тайпинов, с их пресловутым учением Триады, то они теперь вполне забыты в Китае, пока не сверкнет новая искра, не явятся новые претенденты.

В числе протестантских миссионеров, с 1840 годов в Макао и в Кантоне жил миссионер Гюцлав. Ради своих целей, далеко не религиозных и не политических, он находил нужным прославлять себя в Европе собственными рекламами, особенно о своем крупном социальном значении в Китае, о сформированной им, будто бы, унии, которой учение было главным образом направлено к низвержению кунфуцзианства, и к воцарению в Китае европеизма, с протестантскими убеждениями в основе. В Европе аплодировали толико сильному сподвижнику просвещения, а Китайцы едва знали о нем, по его небольшой, уединенной школе в Кантоне. Но он жаждал почестей и славы, и нашел их. Один кантонский пройдоха, учитель в школе Гюцлава, стал болтать между своими земляками что предводитель только что поднявшегося тогда восстания, Хун-сю-цюань, есть его ближайший приятель и тоже протестант. Вспомнили про какого-то сбежавшего ученика школы, которого имя тоже было Хун, [516] и с легкой руки пройдохи, такая болтовня вскоре облеклась в чудную легенду о таинственном избраннике, которого все помыслы обращены к водворению в его стране христианской религии; что за столь высокую добродетель божественное Провидение руководит успехами военного движения Хуна и т. п. Католические патеры завидовали такому торжеству протестантов, а эти употребляли усилия и успевали распространять подобные рассказы. Из Кантона рассказы доходили до слуха других горожан и сельчан в южном Китае; и не мудрено что те же толки дошли и до самого Хун-сю-цюаня, никогда не бывавшего у иноземных миссионеров. По мере успехов в движении Тайпинов, и особенно когда стало известно что инсургенты истребляют капища идолов, убеждение что Тайпины христиане стало весьма распространенным между иноземцами.

В духе убеждений этого рода, автор Очерков рассказывает что, в прокламациях к народу, Тайпины употребляли слова: небесный Отец, верховный Господь, старший небесный Бог (подразумевая Иисуса Христа). Между тем мы имеем десятки подлинных прокламаций из их же лагерей и ни в одной не встретили подобных речений, конечно составленных миссионерами. Вместо них прочитываем только известные китайские фразы: сын неба святейший верховный владыка, и другие входящие в акты не более как в смысле титулования богдохана. Говоря что Хун-сю-цюань неуклонно проповедывал свое религиозно-мистическое учение, автор впрочем умалчивает что это за учение, да и едва ли нашел бы что сказать. Далее и из рассказов автора видно что инсургенты, повидимому, боялись двинуться со своими силами на Кантон, далеко в стороне миновав его; между тем будь Хун-сю-цюань питомцем кантонских протестантов, не поспешил ли бы он туда смело, без оглядки, в полном убеждении что тамошние иноземцы помогут ему, обласкают его и щедро одарят нужными ему орудиями и порохом. По рассказу автора, при занятии Нанкина, в числе официальных у Тайников преданий появилась тогда в китайском переводе книга Бытия. Однакоже, присовокупляет он, Хун-сю-цюань и его сподвижники мало обращали внимания на практические нужды народа, и немногие Европейцы тогда бывавшие в [517] Нанкине не дают сведений сколько-нибудь лестных о Тайпинах; в числе их были Тейлор и Медовс, сопровождавшие английского уполномоченного Бонгема, желавшего ознакомиться с Тайпинами, но не принятого Хун-сю-цюанем. Этот рассказ в достаточном рельефе указывает что редводитель восстания не был сторонником протестантов. Известно что преимущественно Медовс, нелестно принятый в Нанкине, потом уверял своих соотечественников что именно там, в Нанкине, он вполне убедился в твердых христианских тенденциях самого Хун-сю-цюаня. Медовс даже напечатал переведенные им с тайпинских подлинников оды, молитвы, воззвания, все в духе христианского учения. Но теперь известно что отрывки из книги Бытия и разные христианские произведения, добытые в Нанкине Медовсом, принадлежат к стародавним школьным упражнениям миссионеров в Макао: они были даны Медовсу клевретами нанкинского правительства с тою целью чтобы, будто бы во имя христианского братства между обеими сторонами, успешнее привлечь симпатию иноземцев. Им нужно было овладеть Шанхайским портом. Естественно что столь убедительное адвокатство не замедлило дать ход официальным сношениям Англичан с Тайпинами; но, как мы заметили выше, попытка посольства Бонгема, с тем же спутником Медовсом, нисколько не удалась. Чего ожидал от тайпинов английский уполномоченный, осталось тайной; только одно не могло быть скрыто: он не добился свидания даже с приближенными к Хуан-сю-цюаню. Таким образом обнаружилось что нанкинское правительство думало привлечь к себе расположение иноземцев ложно разбавленною сетью христианских влечений, а в то же время оно всего более заботилось о том чтоб иноземцы нисколько не вмешивались в его расчеты с манчжурским правительством, и в его программу государственного управления, которое, при китайском учении Триархии, должно было горячо отвергать всякий иноземный элемент. Последствием столь неудавшихся сношений было внезапное нападение Тайпинов на Шанхай, чрезмерно удивившее иноземцев. В нескольких местах своего рассказа автор впрочем сам упоминает о принадлежности их к [518] учению Триады, но главные аттрибуты этого учения приурочивает к христианству, а китайское образование в школе по древним и позднейшим их классиках, принятое конечно и в Нанкине, называет, согласно с мечтами протестантских миссионеров, обучением их Ветхому и Новому Завету. Мы не знаем насколько справедливы изречения Хун-сю-цюаня, приведенные автором, что его учение не есть подражание иноземному, а ведет свое происхождение с династии Ханьской (царствовавшей с 206 года до Р. X. по 226 год по Р. X.); но, если верить им, то конечно он разумел не христианскую религию, о которой столь рано, как например III столетие по Р. Х, ничего не знали в Китае, а разумел учение Триады, известное в Китае ранее времен нашей эры. Но, еще лучшим опровержением мнимого расположения Тайпинов к христиане могут служить нижеследующие строки в Очерках Современного Китая: «Секретарь лорда Элгина (английского посла в Китае) был поставлен в самые счастливые условия чтобы узнать истину. Он-то, между прочим, уже в 1859 году заметил что из одной прокламации Тайпинов, обращенной тогда к Европейцам, он больше узнал о них, чем из всего до тех пор читанного, не исключая конечно трудов Медовса, с его опытом о цивилизации и рассуждениями о морали, административном устройстве Китая и проч.». К этим строкам мы присовокупим: на реке Ян-цзы-цзяне флаг английского посла был обстреливаем нанкинскими пушками, что и побудило Англичан, ради водворения на реке спокойствия для внешней торговли, предложить манчжурскому правительству свои услуги, весьма охотно принятые и увенчавшиеся успехом. Что же касается до почтенного Медовса, то, за свои увлечения, он расстался с своим положением в Китае. Наконец, скажем еще что при известных впечатлительности и упорстве в натуре Китайца, должно было бы ожидать что с падением партии Тайпинов, между Китайцами остались бы и по сию пору последователи их учения. Однакожь теперь не видно и следов его. Не видно от того что такового учения между Китайцами и не бывало. Между тем, в случающихся местных возмущениях в стране и по сию пору иногда слышно о сторонниках то учения Триады, то других [519] ()ских сектаторов, и они едва ли когда-либо истребятся в Китае.

Вслед за рассказом о погроме вынесенном Китаем от тайпинов и об иноземной помощи рассеявшей опасения Манчжуров за свою династию, автор очень кстати предложил читателю две следующие главы: «Китайские военные учреждения на реке Хайхэ», и «такие же учреждения в Шанси т в Фучжоу». Все эти учреждения суть осязательные последствия только что испытанного Китаем в последнее время. И действительно, пекинское правительство обнаружило бы с своей стороны непростительную недальновидность, беспечность, еслибы, после нескольких войн с иноземцами и после военной услуги оказанной иноземцами в истреблении Тайпинов, когда бы после таких событий оно не попыталось создать и у себя оплоты для защиты своей страны. Выше мы уже говорили сколь удачно для такой цели Китайцы ныне пользуются помощью иноземцев. И можно сказать что этот предмет имеет ныне самый современный и самый сериозный интерес для изучающего Китай. Мы видим что ныне Китайцы учатся лучшей военной дисциплине, у себя дома строят военный паровой флот и сильно вооружаются. Благодаря кому? Благодаря своим учителям, своим официальным друзьям, иноземцам. А против кого они принимают такие меры? Против тех же новых друзей. Оттого подробное знакомство с успехами военных учреждений Китайцев заслуживает особенного внимания. И таких сведений всего ближе было бы ожидать от наблюдателя принадлежащего к военному званию, каковым мы знаем автора Очерков Современного Китая. К сожалению, обе названные главы отличаются от всех из предшествовавших своею краткостью, представляя собой что-то в роде сухих отчетов и рапортов.

Почти то же самое мы должны сказать и о последней главе «События в Китае за 1871-1873 года». Это даже не поверхностный обзор событий, а только краткое указание на некоторые из них.

__________________________________________

Мы окончили наш обзор Очерков Современного Китая и в заключение скажем несколько слов уже не о Китае, о котором наговорились достаточно, а о тех [520] соотечественниках наших которые свою деятельность посвятили на изучение Китая. К удивлению нашему, автор относится к ним не с особенно лестным вниманием. В своей выноске на странице 85-й, замечая о значении китайского слова Хон (правильно — Хан), выражающего корпорацию местных торговцев, и осуждая отца Иакинфа в неправильном толковании этого слова, автор присовокупляет: «Это впрочем довольно общая черта всем произведениям русских синологов духовного звания, которые, живя в уединении своих монастырей, в Пекине, редко успевали ознакомиться с практическою стороной китайской жизни, особенно с торговлею, которая имеет столько сложных подробностей. Сильные в археологии, истории и отчасти географии Китая, они слабы везде где нужно не книжное учение, а знакомство с действительностью. Как естественное следствие сего является излишняя притязательность на знание, которою иные хотят прикрыть прямо незнание. Ныне некоторые, впрочем немногие, из наших пекинских синологов начинают читать английские журналы выходящие в Шанхае, чем отчасти и пополняют свои сведения». Какие основания имеет автор для столь строгого осуждения ученой деятельности наших почтенных пекинских тружеников? Каждый сериозно изучающий Китай не должен ли прежде всего дорожить богатыми источниками китайской литературы, и китайской науки которые столь тщательно, добросовестно разрабатывают наши труженики в Пекине? Сверх того прочитывая выписанные строки, каждый знакомый с настоящим составом нашей духовной миссии в Пекине, легко поймет против кого преимущественно направлены стрелы автор Но несомненно что каждый из них скажет что такой сарказм нисколько не встревожит лица поставленного между всеми иноземцами в Китае на самом передовом плане по своему отличному образованию, по обширной учености и по замечательной кротости.

Не трудно понять что противопоставляет автор ученой деятельности русских синологов, когда, говоря на стр. 14 про французского консула Симона, прибавляет: «Он, подобно многим своим западно-европейским собратам, занимается усердно изучением не археологического, не книжного, не официального, а действительного, живого Китая To есть, как известно каждому русскому синологу, [521] названный консул, подобно значительному числу своих коллег в Китае, ни на иоту не изучает ни языка, ни литературы страны, а от того, при страстном желании писать о Китае, пишет о нем сказки.

В настоящие неплодовитые на синологов года, когда можно указать между Американцами на двух, между Англичанами на трех, а со смертию жульена и Потье, между Французами ни на одного, действительно изучающих и знающих Китай, можно ли было ожидать чтобы русский писатель столь легко и невнимательно относился к русским синологам, между которыми есть замечательнейшие ученые? Нам казалось бы что не осуждать, а очень дорожить ими должно. Изучить Китай заглянув на него из-за угла нельзя, ибо страна эта слишком мало сходна со всеми остальными странами на свете. Не изучая Китая по его памятникам, какими бы прекрасными дарованиями изучающий ни владел, он ходит в этой стране спотыкаясь на каждом шагу: он слеп чтобы видеть страну какова она есть, он глух чтобы слышать о стране правду.

К. СКАЧКОВ.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки Китая. Очерки современного Китая. Г. Венюкова // Русский вестник, № 2. 1875

© текст - Скачков К. А. 1875
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1875