ОЧЕРКИ КИТАЯ ¹

Очерки Современного Китая. Г. Венюкова.

Автор Очерков Современного Китая, г. Венюков, пользуется репутацией знатока Азии. Кроме многих записок прочитанных им в заседаниях Императорского Русского Географического Общества и нескольких статей в наших журналах, он написали два тома о Японии и Опыт Военного Обзора Русской Границы в Азии. Нет сомнения что этот последний труд найдете справедливую рецензию от специалистов, хорошо знакомых с описываемыми в Опыте местностями. Вероятно найдутся также оценщики труда автора о Японии. А в предлагаемой статье мы намерены уделить несколько замечаний на его Очерки Современного Китая.

Впрочем Очерки эти не свежая новость в нашей литературе. Они составлены из статей того же автора в недавние годы напечатанных в Вестнике Европы. Однакожь, [6] ради характера современности, в книге сделано несколько отрывочных вставок и о последним новостях из Китая.

Очерки г. Венюкова знакомят читателя со многими сторонами быта в Китае: автор трактует о составе населения Китая, об эмиграции Китайцев, об иностранцах в Китае, о тамошних пиратах, о торговле Китая с иноземными государствами, и, в отдельности, с Россией, о банковых и промышленных ассоциациях в Китае, о восстании Тайпинов, о военных учреждениях в Китае, и наконец о последних событиях за 1871-1873 года.

Такой ряд статей, написанных хорошим слогом, при своем разнообразии, не мог не заинтересовать образованного читателя. Но должно сказать что при разнообразии своем они более или менее страдают односторонностию, в них слишком мало находим собственно о Китайцах, так как почти все страницы Очерков главным образом посвящены тем сторонам современного Китая которые более или менее тесно связаны с бытом там иноземцев и притом преимущественно в портах.

В предлагаемых очерках мы обратим внимание только на некоторые особенно выдающиеся взгляды автора, более или менее несогласные с нашими.

I. Самостоятельность государственного строя в Китае.

В первой главе Очерков Современного Китая автор дает читателю понятие о составе Китайской Империи, знакомя с давно исследованными фактами искусственного сплочения Империи из разноплеменных народов и непрочности такового сплочения. Потом, по справедливости, отдавая первенствующее место в составе Империи собственно Китаю, при его населении более четырех тысяч лет живущем одною историческою жизнью, не соглашается однакожь с тем чтоб эта страна была внушающее уважение целое, и не ручается также смело за ее будущность, как будущность Франции, Германии, Соединенных Штатов Америки и проч., замечая разложение в самом населении, далеко не однородном по своему характеру, влечениям и т. п.

Такой взгляд автора, основанный им на двух [7] современных нам явлениях, — водворении в Китае иноземцев и недавнем восстании Тайпинов, по мнению нашему, и узок и не верен. Он противоречит факту только что упомянутой исторической жизни Китая, своею изумительною длиннотой превосходящей решительно все что мы знаем в истории остальных народов обоих полушарий.

Автор конечно согласится с нами что при суждениях о судьбе страны нельзя не посоветоваться с ее историей. А благодаря тому что мы знаем из истории Китая, можно ручаться за его будущность едва ли не больше чем за будущность какой-либо другой страны. Чтобы наглядно дать понятие о том какое место занимает Китай в политическом мире, сравним его с камнем необъятного размера покоющимся на почве. Подверженные окружающим влиянием, составные части этого камня не всегда однородны; но за всем тем связь между ними настолько плотна что они в длинные века своего существования не подчиняются ни выветриванию, ни измельчению, ни разложению, ни тлению. Стойкость всей массы камня такова что даже грозные мировые события в течение четырех тысяч лет не стерли его с лица земли, даже не сдвинули с однажды занятого места, несмотря на исчезновение многих других сильных царств и народов, о которых мы знаем только одни азы, изучая их по следам обломков в голых степях. Правда, много терпел и этот стоящий по сию пору камень от избытка страстей человеческих; много раз и его расшатывали, даже склоняли к падению. Но однакожь целость его не сдавалась; своей тяжестью он наваливался снова на излюбленную им почву, и стойкость его уравновешивалась попрежнему. Он всегда признавал над собой права собственника; и прельщавшихся такою добычею собственников в течение сорока веков являлось уже много. Они спорили, боролись, резались; сильные присвоивали его от слабых; равносильные между собой делились правом владения. Таким образом камень был зрителем уже двадцати трех родов, то местных, то иноземных его владетелей. Но конец для всех их был один и тот же; все один за другим положили свои кости под тем же самым камнем, а имена их для назидания потомству записаны на его скрижалях. А камень остался все тем же, как был прежде. Правда, утомляемый [8] бедствиями его окружавшими, он несколько раз дряхлел, заростал лишаями, паразитами; но затем снова молодел, снова обновлялся, принаряжался, благодаря живучести крепко между собой связанных составных частей его. И по сию пору он стоит столь же непоколебимо самостоятельно, как и прежде.

Конечно ничто не вечно поде луной. Все имеет свои пределы. Не вечен и Китай. Но его разрушению, разрушению этой сильной сорокавековой крепости, должны предшествовать события чрезвычайные.

А сколько превратностей судьбы уже перенес Китай со своим народом, мы знаем из его истории. И действительно, перелистывая летописи Китая от века к веку, мы находим что эта страна десятки раз меняла свои государственные порядки, бывала то самодержавной, то феодальной, то в междуцарствиях; множество раз была разоряема, раздираема войнами, междуусобиями, всякими бедствиями. И сколько раз эта страна казалась на краю гибели, пережив двадцать три династии, перебывав в руках многих азиатских народов, находясь и теперь во власти Манчжуров. Но все государственные перевороты нисколько не нарушили самостоятельности страны. Напротив того, сами победителя, азиатские иноземцы, чрез какое-нибудь столетие окитаивались, сливались с народностию страны, что мы видим и на Манчжурах. В истории Китая мы находим что Китайцы рассеянные на огромном пространстве своей территории в давно прошедшие века различались очень резко между собою, отчего и враждовали часто в междуусобных войнах; но потом, в особенности благодаря изобретенному ими книгопечатанию и распространенной грамотности, время мало-по-малу сглаживало рознь, так что даже и пришлые в Китай племена, Татары и Монголы, тоже окитаились. Такой этнографический процесс продолжается и по сию пору, более и более скрепляя, и не разлагая народности.

Прочное звено скрепления сковано из излюбленных Китайцами преданий об общих всем им предках, об общих им золотых годинах их древности. Это звено, завещанное великим учителем Кун-фуцзы ², царит и [9] сохраняется в Китае со всей бережностию, с национальною гордостию столь знатного наследия.

Сравнительно с теми политическими и общественными переворотами какие пережили, терпеливо перестрадав их, Китайцы в свои длинные века, можно конечно как на ничтожество глядеть на недавнее восстание Тайпинов. При самом счастливом успехе, оно имело бы последствием смену ныне царствующей Манчжурской династии; но это нисколько не отождествлялось бы с распадением Китая. Стойкость Китая не во внешнем, а во внутреннем процессе его жизни, в его народности; а она осталась бы та же самая.

Еще ничтожнее в судьбе Китая ныне играет роль водворение в нем иноземцев. Влияние их не в силах положить на Китай печать разложения. Верные урокам своего прошедшего, не двигаясь ни взад ни вперед, Китайцы смотрят на современное свое положение как на скоропреходящую невзгоду; на иноземцев смотрят как на тунеядные поросли в их стране, от которых они рано или поздно освободятся. Для них это не более как вопрос времени.

Впрочем может статься мы несколько поторопились отстаивать будущность Китая, не дослушав тех доводов которые в Очерках Современного Китая подкрепляются, сели не свидетельством истории, то по крайней мере современными событиями.

Автор Очерков говорит: «Ореол который окружал представителей обоих руководящих начал государственной жизни, сына неба и ученых классиков-бюрократов, мало-по-малу начинает тускнеть». Кто же омрачил эти начала. Их омрачают, по словам автора, недавние победы иноземцев, христианская пропаганда, западные понятия, вносящие в жизнь Китая элементы доселе ей чуждые и начинающие понемногу ее разлагать. Автор говорит что те Китайцы которые до современного нам периода верили в непогрешимость и прочность прежних порядков, уже вымирают; а новые родятся и растут при условиях совершенно различных от прежних.

Эти сильные строки должны естественно породить в читателе убеждение в громадности нравственной силы небольшой горсти иноземцев в Китае, столь, повидимому, легко [10] и скоро расшатавшей некогда очень прочное целое; расшатавшей огромных размеров массу камня, которая по сию пору, в течете четырех тысяч лет своего существования, не поддавалась никаким внешним усилиям. Еще так недавно наши отцы не поверили бы такой метаморфозе. Впрочем и сам автор не мало удивляется ей когда говорит: «Мыслимо ли было за тридцать лет назад то что теперь совершается в Китае воочию; теперь молодые Китайцы командуют пароходами, умеют приготовлять нарезные орудия, читают астрономию Гершеля, и в большом числе наполняют христианские храмы». Соглашаясь что вековые предрассудки Китайцев слишком упорны, что народное их чувство, оскорбленное сближением с чужеземцами победить трудно, автор однакожь убежден что «дело проникновения в Китай западной цивилизации идет твердою, хотя и медленною стопой».

Поспешим заметить что должно быть не медленною, а очень быстрою стопой проникает в Китай западная цивилизация, если, как только что сказал автор, новое поколение Китайцев находится, при условиях совершенно различных от прежнего. Автор и укоряет пекинскую автократию в том что «она попрежнему запирается в стенах своих дворцов чтобы недоступностию придать себе больше величия и тем как бы поддержат старокитайское традиционное знамя». Но это, очевидно, уже поздно, если, как продолжает автор-очевидец, «ветхая хоругвь эта рвется все больше и больше, и даже в среде чиновничества, самого своекорыстного и закоренелого в своих привычках сословия, начинают появляться новые люди. Они сидят теперь, посреди европейских сотрудников, по таможням, где не берут взяток; они образуются в нескольких школах, устроенных, volens-nolens, самим правительством, и мало-по-малу перейдут наконец на места генерал-губернаторов и министров»... «Когда это случится, продолжает автор, то жители разных областей Небесной Империи узнают что далеко не все так однородно в их государстве, как думали их отцы, деды и прадеды».

Вникая в суть выписанного нами, сперва о неручательстве за прочную будущность Китая, а вслед затем о счастливой заре проявляющейся между Китайцами западной цивилизации, и сопоставляя одно с другим, в прямом [11] логическом выводе получим что в просвещении Китайцев западными учениями автор видит начало конца, усматривает начало разрушения Китая. Действительно, из слов автора нельзя не заключить что когда ветхая хоругвь китайщины рвется все больше и больше, когда в таможнях Китайцы уже не берут взяток, когда Китайцы европейски образованные будут генерал-губернаторами и министрами, то старому Китаю не миновать плачевного конца. Этот громадный сорокавековой камень наконец будет разбит в дребезги. Худо, очень худо сказал бы истый Китаец, записной кунфуцзиянец, выросший на «схоластическо-неподвижной классической мудрости».

Впрочем мы не станем слишком настаивать на обнаруживающихся противоречиях автора Очерков Современного Китая с самим собой, будучи убеждены что он стоит за все блага западной цивилизации и только в этих благах видит для Китая якорь спасения от гибели.

Но охотно забывая противоречия в суждениях автора, мы желаем однакожь дать себе отчет насколько Очерки Современного Китая действительно верно изображают современный Китай и Китайцев в процессе проникновения западной цивилизации.

Обратим прежде всего внимание на то что приобрели иноземцы недавними победами в Китае. Ответ будет точен, если скажем что, благодаря этим победам, Китайцы были вынуждены открыть для иноземной торговли тринадцать портов в своей территории. Этот факт по своей необыкновенной важности всем известен. Еще что? Китайцы были вынуждены дать иноземцам некоторую свободу кататься и жить всюду в их Империи, что очень ценно в особенности для основательно изучающих Китай. Допустили свободу христианской пропаганды во всей Империи и свободу ввоза опиума. Для истребления злоупотреблений в торговых сношениях иноземцев и Китайцев учредили морские таможни под управлением иноземцев, хотя впрочем надзор и контроль за ними остался в руках Китайцев. И наконец, китайское правительство было вынуждено согласиться на пребывание в Пекине чужеземных дипломатических миссий, а в открытых портах их консульств, для ближайших сношений с китайскими властями, для защиты святости договоров и пр. [12]

Вот главные статьи выигранные иноземцами у Китайцев. В них выгоды для иноземцев очевидны. А Китайцы потеряли много и выиграли мало. Главнейший выигрыш для Китайцев состоит в значительном увеличении сборов в их морских таможнях; но, как мы скажем в последствии, китайское правительство нисколько не дорожит ими. А проигрыш для Китайцев, в общей сложности, главнейшим образом состоит в том что правительство самое кансервативное на всем свете должно было согласиться войти, по выражению Китайцев, в омут слишком близких и равноправных отношений с варварами для него ненавистными.

На вопрос, действительно ли такой щелчок китайскому консерватизму помрачает «ореол» окружавший и по сию пору окружающий представителей начал государственной жизни в Китае, — богдохана и неправильно названных автором Очерков собирательным именем, ученых классиков-бюрократов, по нашему крайнему разумению, мы ответим отрицательно по отношению к личности богдохана, отрицательно по отношению к сословию ученых классиков, и утвердительно только по отношению к сословию классиков-бюрократов, да и то не вполне.

Так как мы пишем о Китайцах, быт и свойства которых обыкновенно мало знают вне Китая, и заботимся говорить о них точно, то дабы наш ответ был понятен, и в нем была сохранена логическая последовательность, очертим в нескольких словах как каждому Китайцу представляется образ богдохана.

Богдохан, по понятию Китайца, есть абстрактный призрак-человек, сын неба, стоящий вне и выше всего земного, держащий в своих руках судьбу всей вселенной; всецело, премилосердно и премудро преследующий пути для блага всего земного, будучи единственным посредником между небом и землей.

Такова, в убеждениях Китайцев, особа богдохана. Этот идеал повелителя не сочинен официальным рифмоплетом, не внушен указами, а создан преданиями, историей всего государственного строя в Китае. Оттого Китаец, даже из самых передовых либералов, а таковых между ними не занимать-стать, никогда не поднимет руки сомнения в том чтоб его богдохан был не премудр, не [13] премилосерд. Оттого, сколь бы ни казалось это для нас невероятным, все унижение испытанное богдоханом Сяньфыном в победах иноземцев, не только не сразило, а еще более озарило ореолом богдоханское величие в Китае. Пусть каждый Китаец знает что иноземцы вынудили его страну на важные уступки: он чувствует и на себе самом что иноземцы оскорбили, унизили Китайцев; в этом он не сомневается. И что ж? Тот же Китаец, в непоколебимом уповании во все совершенства своего богдохана, смотрит на эти факты со своей, с китайской точки зрения. Он во всем обвиняет не богдохана, который виноватым не бывает, а дурных правителей Китая, генерал-губернаторов и министров, со всеми их ставленниками, не умевшими сладить с варварами, накликавшими на страну разорительную войну. Каждая война есть бедствие для народа. Богдохан, преследующий пути для блага всего земного, в одно мгновение, одним почерком своей кисти, остановил поток бедствий, бросив кусок хлеба варварам, загнанным голодом из-за тридевять земель. В этом акте милосердие богдохана выразилось беспредельно на всю вселенную. Но, будучи посредником между небом и землей, держа в руках судьбу вселенной, сын неба знает, и только он знает, какая кара постигнет дерзновенных варваров.

При таком воззрении на богдохана, взятом нами с натуры, мыслимо ли заподозрить хотя бы на волос омрачение пред Китайцами его величия?

Напрасно было бы и говорить что такое воззрение на богдохана направляется и подтверждается, поддерживается и подкрепляется всеми актами его правительства. Так, например, происходившие переговоры с иноземцами в Пекине, и самые подписи трактатов в 1860 году, были, как убеждены Китайцы, учинены без ведома богдохана, тогда посетившего родную Манчжурию. Указы по поводу сношений, войн и уступок иноземцам всегда осуждали действия правительства, выражая, вместе с тем, и презрение к варварам. Даже самая прокламация к народу о заключенных с иноземцами договорах в 1860 году, обнародованная по понуждению со стороны английских дипломатов, выразила собой не более как только всю глубину сострадания богдохана к заезжим западным варварам. Впрочем и самые [14] толки в народе о тогдашних военных и дипломатических событиях в Китае, необыкновенно быстро распространявшиеся по всей Империи, проводили одну и ту же мысль о великодушии богдохана. Тогда, живя в отдаленном, глухом углу Китайской Империи, мы не мало наслушались политических рассказов о современных событиях. Мы интересовались ими более всего потому что в них, с призрачным великодушием богдохана, соединялось действительное великодушие его сильного соседа.

Точно также отрицаем слова Очерков Современного Китая о современном будто бы затускнении, омрачении ореола ученых классиков в Китае. Скажем о них.

Это сословие ученых. Оно не замкнутое; в его среду может вступить каждый, только бы поучился. Оно весьма многолюдно, так как в Китае почти каждый ищет возможности учиться. Оно распространено во всех местностях, даже в самых невидных деревнях Китая, благодаря тому что в этой стране не мыслимо чтобы сколько-нибудь населенная местность оставалась без шкалы. Ученое звание представляет градацию степеней, говоря по-нашему: доктора, магистра, кандидата и до студента включительно. Эти степени приобретаются постепенно, экзаменами. Все образование в школах состоит только в первоначальном изучении древних китайских классиков, и там можно получить только звание студента. Собственными ли усилиями или же под посторонним руководством, студент готовится к экзамену на следующую степень, и т. д. От кандидата требуется уже более основательное знание классиков, а также отечественной истории и географии; а от магистров требуются кроме того вполне основательное знание позднейших классиков и пиитики. Докторами назначаются из разряда лучших магистров, еще несколько раз подвергаемых экзаменам. Экзамены на ученые степени, в подкупной китайской администрации, решительно неподкупны; а при ограниченности в цифре выдаваемых патентов для двух последних степеней, получить их даже для наилучше приготовленных есть дело особенного счастия. Оттого часто случается что знающий студент или кандидат, с годов своей юности лет до шестидесяти, несколько раз возобновляет свои экзамены, всегда оставаясь вне списка увенчанных. За то благодать успевшим. Первый [15] по списку магистр-эминент, тотчас после экзаменов, является к богдохану, и потом с торжеством, при огромной толпе народа, проезжает по многолюдным пекинским улицам.

Конечно, лишь небольшая часть грамотных Китайцев удостоивается получить даже степень студента; большая часть студентов не достигает до звания кандидата и т. д. Впрочем в глазах Китайца уже большой почет быть студентом. Вообще в Китае ученость достается с большими усилиями, и особенно если до нее добивается человек бедный. Бывает что для экзамена на магистра, происходящего всегда в столице, являющиеся из отдаленных провинций доезжают туда на однокольных тачках: седоки тащат один другого поочередно. За то и награды удостоенным учеными степенями бывают очень значительны. Какой-нибудь бедняк пахарь, едва не нищий, получив степень магистра, может без шагов протекции и без руки непотизма разом получить звание областного начальника, с годовым его доходом от 20 до 60 тысяч руб. Получивший степень доктора, в два, три года может стать на прямую дорогу главы министерства.

Однакожь не все ученые занимают служебные обязанности в среде правительства. Служащих ученых мы отчасти соглашаемся с автором Очерков Современного Китая назвать учеными классиками-бюрократами. О них бы будем говорить после. А первых, не служащих, будем называть просто учеными классиками. Каждая местность в Китае дорожит и возносится цифрой ученых из среды своих обитателей. Не только ученый, а и семья, родня его пользуются уважением в каждом селении; в больших городах каждый квартал знает своих ученых. Ученый — то праздношатающийся, то занимающийся где-либо в конторе, то учитель в школе. Но вместе с тем он непременно советник, наставник во всех заботах семейного быта между его соседями. К его помощи обращается каждый Китаец, и он волей-неволей есть адвокат, медик в своем околотке. Он же самый доверенный двигатель, руководитель общественного настроения в народе. По своему влиянию — это аргус народа. Общественное мнение Китайцев висит и держится на ученых, в их советах, действиях, сочинениях.

Китайская история, с которою мы любим советоваться, [16] убеждает нас что великие события в этой стране во многом была обязаны этому почетному пролетариату. Его могучим влиянием на весь государственный строй создавались и разрушались династии; его голосу внимали лучшие богдоханы. Известна ожесточенная борьба с лигой ученых первого единовластителя Китая, Цин-ши Хуан-ди, царствовавшего с 246 по 208 год до Р. X. Увидев что бой не равен, этот богдохан наконец решился даже на жестокие меры, приказав всюду в Китае сжигать все написанное классиками, закопав живых более четырехсот ученых; тысячи этих пролетариев то казнил, то ссылал в каторгу для возведения знаменитой Великой Стены. Но тем не менее, как восклицают Китайцы, элемент просветителей народа не только не исчах, а даже пересилил своего гонителя. Преследующая их династия вскоре пала; а новая династия, в признательность столь упорным руководителям народа, стала их покровительницей. Китай своим консерватизмом обязан именно сословию ученых, настойчивых консерваторов по преимуществу пред всеми остальными сословиями, и самых строгих, до крайнего педантизма, хранителей древних преданий. Вкус к классикам въедается в голове ученого Китайца столь крепко что даже обыкновенные разговоры его сопровождаются тирадами древних. Тирады эти, подобно нашим текстам из Священного Писания, конечный, бесспорный, всеразрешающий ответ на все сомнения. Как прежде, так и теперь, каждое событие в Китае, каждое распоряжение его правительства получает благоприятный или неблагоприятный исход, успех или неуспех, одобрение или недовольство, послушание или ослушание в народе, смотря по тому как на них взглянут ученые. Ропот, сопротивление ученых есть ропот, сопротивление народа.

Таким образом мы видим что в Китае сословие ученых есть действительный двигатель и руководитель общественного настроения в народе. А из довольно близкого знакомства с современным бытом Китайцев мы знаем что их ученые как отрицали всегда прежде, так отрицают и теперь всякое чужеземное новшество, если оно заявляет претензию стоять не ниже чего-либо китайского. Это же отрицание крепко впечатлено и в народе. Будучи классом самостоятельным и многолюдным, китайские [17] ученые, после грома побед иноземцев, не только ничего не потеряли в своем влиянии на народ, но ореол их получил еще новую силу. Сердечно веря своим руководимом, Китайцы видят в них верных истолкователей причин и следствий настоящего положения своего, глубоко задевающего народное самолюбие. От мудрости и могущества своих учителей Китайцы ожидают лучшего будущего, ожидают освобождения родной страны от иноземцев. Ученые с своей стороны поддерживают эти надежды. Такое брожение надежд и обещаний проявляет себя теми явлениями которые от времени до времени беспокоят в Китае иноземцев, то неблагоприятными для них правительственными распоряжениями, то местными против них угрозами и даже возмущениями в народе. Такое возмущение особенно сильно выразилось в Тяньцзинской резне иноземцев, в памятный день 7-го июня 1870 года ³.

Наконец, отделяя от ученых классиков совсем особое сословие, называемое Очерками Современного Китая учеными классиками-бюрократами, скажем несколько слов о государственной функции этих китайских чиновников.

В Китае нет дворянства в том смысле как мы его понимаем, но взамен его есть привилегированный класс. Он состоит из лиц находящихся на государственной службе. В этом классе очень резко между собой различаются чины гражданские от военных. Первые по большей части суть избранные из ученых; оттого они пользуются передовым значением пред военными, поступающими на службу по большей части по испытании их в очень несложном военном артикуле. По словам Китайцев, гражданский чиновник есть голова, распорядитель и правитель дела, а военный есть хвост, исполнитель дела; гражданский чиновник кисть (перо), а военный — меч. За исключением некоторых почетных должностей, предоставленных родне богдохана, весь состав китайского правительства снизу до верху состоит из лиц взятых из народа. Мы уже сказали сколь быстро бедняк-простолюдин может шагнуть на высокий государственный пост. [18] Служебное движение однакожь тормозится классами чинов. Для нас это должно быть понятно, так как самое слово чин есть китайское чэн, то есть служащий на государственной службе. Но сыновья служащих, хоть бы министра, остаются в народе; они простолюдины. Мало того, и сам служащий, хотя бы и министр, выйдя в отставку, тоже вступает в среду простолюдинов. Таким образом чиновники в Китае суть временные избранники, по выражению Китайцев, поставленные богдоханом исполнять его высокую волю для блага страны. При этом не станем останавливаться на замечании что сильные, богатые и связи имеющие, в Китае, как и везде, тоже умеют пригревать своих детей к прочным должностям; не станем также говорить о возможности, допускаемой, законами с 1840 годов, покупать низшие и даже средние чиновные звания, а иногда и сопряженную с ними государственную службу, без обязанностей экзаменоваться на ученую степень.

Как богдохан есть отец своей Империи и покровитель народов всей вселенной, так и местные правители, до уездного начальника включительно, в официальных документах называются родителями местных обывателей. Это не мешает, впрочем, местным правителям, подобно и настоящим отцам в китайских семействах, жить и барствовать на счет своих детей. Корыстолюбие китайских чиновников известно каждому. Порочные страсти человеческие, ради корысти не щадящие ближнего, в Китае столь же тонко изучены и настолько же в частой практике, как и в остальных странах пяти частей света. Однакожь было бы ошибочно утверждать что китайский чиновник непременно взяточник. Конечно в семье не без урода, но верно то что наибольшая часть местных правителей не берут взяток в собственном смысле сего слова, а удовлетворяются сбором так называемого правительского налога. Эти налоги разных наименований, помимо богдоханских регламентов, установились со времен незапамятных, вошли в обычай, так сказать в законность, оттого никто на них и не жалуется. Эти налоги слагаются из грошевых дач. Их размеры и сроки обыкновенно определяются с большою точностию. Их платят только те обыватели которые, владеют недвижимым имуществом или же занимаются торговлей, промыслами. Только тяжебные дела и проступки не [19] освобождают от подарков сотрудникам местных правителей не только состоятельных людей, а даже и праздношатающихся ученых. При густом населении в Китае, правительские сборы в уезде дают иногда до 30 тысяч рублей в год. Правители областные, окружные и наконец губернаторы и генерал-губернаторы, кроме принадлежащих собственно им сборов, получают известную долю в годовых приношениях от подчиненных им правителей и, в свою очередь, доставляют подобные же приношения властям в столице, которые все выше и выше подносят их до верхней правительственной ступени, собирающей львиные доли. Кроме правителей, в городах есть еще и другие правительственные власти, имеющие сборы и производящие дележи по своим ведомствам. Таким образом начальство благоденствует ради благ народа. Но не столь щедро наделены земными благами подначальные, чиновники без штатных должностей, кандидаты на места правителей, иногда всю жизнь свою трудящиеся за скуднейшее вознаграждение, обыкновенно от 12 до 24 рублей в месяц, всегда в чаянии добиться до раздольного начальствования. Наконец низшие чины: приказные, служители, надзорщики, определяемые по найму и без особых прав по службе, обыкновенно редко награждаются жалованьем, существуя только одними поборами. Это разряд настоящих взяточников, но должно сказать что поборы их происходят в размерах очень миниатюрных, всегда по определенной таксе, иногда до 1/4 копейки. Несмотря однакожь на такую скромность, густота населения доставляет крупные рубли. Все поборы явные, не узаконенные обычаями, в Китае опасны: они возбуждают ропот в народе, который, благодаря прокурорам, быстро доходит до богдохана.

Китайские чиновники обыкновенно усердные и точные исполнители своих обязанностей. Они знают что за ними наблюдают и снизу и сверху. Сверху за ними наблюдают прокуроры; это аргусы богдохана, его очи и уши, блюстители законов. Находясь при каждом ведомстве, будучи вполне независимыми от административных тузов, свои наблюдения они лично представляют богдохану в докладах. Снизу, за каждым шагом чиновника наблюдают ученые, — аргусы народа. Таким образом снизу и сверху они должны безостановочно угождать общественному и [20] правительственному настроениям, опасаясь осуждения с той и другой стороны.

А что такое народность в Китае?

Учение Кун-фуцзы со всеми его последователями и весь ряд длинных летописей Китая могут убедить каждого знакомого с ними что, по понятиям Китайцев, народность есть корень, единственный прочный фундамент всего государственного строя. В понятиях Китайца народ есть все в государстве; самостоятельность народа есть та сила которая связывает страну в одно прочное целое. Внешнее выражение этой силы вмещено в его правительстве. И, по убеждениям Китайцев, только один богдохан, стоящий вне и свыше народа и правительства, державно хранит в своих руках рычаг этой силы, заботясь единственно только о счастии народа; а спокойствие народа есть первая буква его счастия.

Но в народе есть два элемента, между собой неделимые. Первый изображает всю массу народа, а второй, украшающий массу, есть сословие ученых. Ученые суть высшая интеллигенция, передовая сила народа, главная пружина его самостоятельности. Выражение: го и мин вэй бэн, то есть народ есть основа государства, повторяется и поныне во всех китайских государственных актах. В обнародываемых богдоханом указах часто высказывается что государство есть тесно связанное взаимными интересами семейство. Богдохан отец семейства; народ его равноправные дети. Но, рассуждают Китайцы, между богдоханскими детьми есть старшие, сословие ученых, и младшие, составляющие совокупность остального народа. Обаяние к ученым в Китайцах столь веско что в богдоханских прокламациях прямо к народу, очень частых в Китае, весьма обыкновенна фраза шэн мин, то есть почетные (ученые) и народ. Китайское правительство лучше и ближе всего знает силу такого ареопага ученых в царстве богдохана. Оттого-то, при постоянных заботах своих не разойтись с народом, не выступать с государственного фундамента, все предначертания, решения и распоряжения китайского правительства прежде всего строго взвешиваются на весах общественного настроения. Боясь отчуждения народа, правительство ежедневно беседует с ним чрез посредство своего органа, Столичного вестника, у которого читателей миллионы. Редакция Столичного вестника [21] дирижируется с замечательным тактом, печатая только те правительственные распоряжения, акты, указы и доклады которые главнейшим образом регулируют отношения богдохана к народу, нисколько не обнаруживая внутренней, конфиденциальной деятельности правительства. Этот официальный дневник есть, так сказать, беспрерывно публикуемая коллекция документов, писем отца к детям, проводящих всегда одну и ту же формулу: действия богдохана и народа, главы и тела государства, вполне безупречны, во всем повинны руки и ноги государства, его правительство снизу до верха. Резюмируя указами то одобрение, то осуждение тому или другому правительственному лицу, отдельному ведомству или министерству, в исполнении богдоханских предначертаний, сообщая о благоприятном или горестном положении и о состоянии финансов в той или другой местности Империи, иногда для убеждения народа в богдоханских заботах о нем, в Столичном Вестнике появляются указы в которых выставляется на позор вся гнусность служащих в правительстве, дерзающих отягощать народ несправедливостию суда и поборами, строго напоминая уголовными угрозами что чиновники должны довольствоваться только своими окладами жалованья. Понятно что такие строки против корысти, щекотя народное самолюбие, остаются мертвыми буквами. Бывает также что, словами прокуроров, Столичный Вестник печатает столь ярого содержания доклады о нуждах и о положении Империи и о злоупотреблениях в правительстве что в печати Европы не найти ничего подобного.

Китайским чиновникам приходится очень изловчаться. Между ними только те деятели почитаются за лучших которые в решениях своих служебных задач умеют выдерживать свой авторитет настолько что в глазах народа остаются родителями его, а вместе с тем, в браздах своих не оставляют пружины строгости по исполнению предписаний свыше.

Впрочем практика в решении служебных задач доведена в Китае до совершенства, без особого множества входящих и исходящих бумаг, которыми столь щедро заваливаются пространные архивы в Европе. Однакожь, задача задаче рознь. Сколь легко сосчитать даже по пальцам распоряжения о делах вседневных, так сказать [22] домашних, для которых не требуется ни отягощать мозг, ни рыться в справках, столь же трудно, напротив, справляться с задачами новыми, не своими, для решения которых иногда даже классические тирады не помогут. Такими задачами, самыми головоломными и опасными, между современными китайскими чиновниками считаются дела по сношениям с иноземцами. Благодаря дурным решениям их, во всей фаланге китайских администраторов уже не мало лиц лишилось своих должностей, сослано в ссылку, потеряло заслуженные имена; кроме позора в народе, не мало между ними оставили свои головы на плахе. Таким образом уже многие деятели внешней силы народа оказались недостойными своего призвания, бессильными ее органами, теряя пред иноземцами почву китайской самостоятельности, сдаваясь иноземцам своими подписями под трактатами, своей вынужденной исполнительностию требований иноземцев.

И действительно, не легко китайскому чиновнику справляться с делами иноземцев, когда сверху висит Дамоклов меч во образе святости исполнения трактатов, и рядом с мечом лежит инструкция, слишком общими словами выражающая приказание богдохана: ради блага народа умеючи обходить смысл тех же трактатов. А снизу, при зоркости ученой братии, вылезают наружу все невзгоды для народа от действий по законным требованиям иноземных гостей; да еще снизу же, при зоркости самих иноземцев, являются другие опасения, навлечь на свою шею неприязнь с их стороны. Неизвестно как распорядиться чтоб угодить и трактату и своей инструкции. И неизвестно как в одном и том же деле успокоить и усладить свой народ и иноземцев.

По правде сказать, нельзя не отдать справедливости Китайцам в том что благодаря их короткому знакомству с практической школой жизни, они разрешают подобные задачи, хотя не легко, но хитро. У них по большей части они решаются так что и волки сыты и овцы целы. При этом, кроме врожденной Китайцам дипломатической ловкости, их значительно выручают два обстоятельства. Вопервых то что на должности сношений с иноземцами китайское правительство назначает лиц продолжительно испытанных в изворотливостях с ними и награждает их чуть не сотней тысяч рублей годового [23] содержания ⁴. И вовторых, в противоположность Китайцам, на должности агентов в Китае, иноземные страны частенько присылают из забракованного дома балласта. У Китайцев волки сыты, когда их агенты не преступая прямого смысла трактатов, тем не менее умеют ловко вилять собственным официальным положением. Оттого, когда попадется в официальные сношения с Китайцами иноземный агент не опытный, мало знающий язык, обычаи и канцелярские обрядности их, каковых в Китае легион, то дело вполне правое по трактатам и иногда значительной важности, очень резонно кладется в долгий ящик. А благодаря подобным остановкам и овцы целы, то есть целы интересы Китайцев. Но этого еще недостаточно для чиновного Китайца. Ему еще надобно безопасно сидеть на своей должности, да еще и оставаться родителем народа. Для этих целей в благоприятный час, изподтишка, он тешит свою публику прокламациями. Сказав о каком бы то ни было общем распоряжении по должности, тут же, кстати или не кстати, вклеит замысловатую тираду из классиков, иносказательно или явно осмеивая, осуждая, проклиная иноземцев с их трактатами. Китайцы, благодаря своим ученым руководителям, поймут и на тысячи ладов обсудят смысл тирады; а большинство иноземцев, между которыми во всем Китае не найдется десятка читающих китайских классиков, хотя и прочтут ту же прокламацию, но ее смысла не схватят.

Вот в каком искусственном, ложном положении вращаются государственные служители в Китае. Но понятно что такое положение испытывают не все чиновники без исключения, а единственно только те немногие которые обязаны быть в сношениях с иноземцами. И за то ореол этих отдельных личностей действительно затускнел. Будучи деятелями по исполнению обязательств в ненавистных трактатах, в глазах народа они уже недостойные [24] его родители. Это же деятели не любы и иноземцам, считающим их классиками-бюрократами, негодяями, за то собственно что официальные дела вяжутся с ними слишком туго; что они слишком назойливы при истолковании смысла каждой строки трактатов; что они необщительны с иноземцами, обыкновенно принимая их не у себя в доме, а в помещении канцелярии.

В заключение скажем что взаимная и тесная связь трех начал государственного строя в Китае: богдохана, народа и правительства, выражает собой невидимую силу присущую этой стране, которая хранит ее вот у же сороковой век. Эта невидимая сила покоится на могущественной инициативе богдохана. Опираясь на народ и слушая его голос, его инициатива может обновить и принарядить Империю. Эта же невидимая сила олицетворяется в нравственной инерции народа, словно в камень всосанного. Она влечет его стоять или двигаться только по взаимному соглашению с волей восседающего на камне. Посредник в таковом соглашении есть правительство. Такой связью все три начала китайской жизни туго между собой перепутаны и стянуты в Гордиев узел.

Античную аллегорию о Гордиевом узле мы понимаем в том смысле что она выражала собой крепчайшую связь всех начал государственного строя у древних народов в западной Азии. Этой связью сохранялась их национальная самостоятельность, остававшаяся непобедимою ни пред какими внешними влияниями врагов и обстоятельств. Их государственная жизненность родила знаменитый Вавилон и весь фундамент нашей цивилизации. Только один меч великого завоевателя, Александра Македонского, назад тому двадцать веков, мог рассечь, распутать этот узел; только таким путем порванная связь у же стала немощна удерживать от разрушения царства и народы, о которых история уже почти забыла.

Но в восточной Азии, можем сказать мы, Гордиев узел по сию пору остается не тронутым. Чтобы распутать, рассечь его, нужен не менее как второй Александр, второй великий завоеватель царств и народов. Но его острый меч будет скован не из мишурного материала, каковым мы должны признать современное влияние иноземцев в Китае. [25]

II. Религиозные верования Китайцев.

Чтобы дат отчет насколько точен автор Очерков Современного Китая в его воззрениях о значительности влияния на Китайцев христианской пропаганды, сперва мы скажем какую религию исповедуют Китайцы.

У Китайцев есть своя религия, не имеющая ничего общего со всеми известными нам религиями. Нося на себе тип древнейшего происхождения, без сомнения она есть дщерь, остаток верований доисторических народов. Она создалась из первобытного, естественного влечения каждого живого существа обожать давшее ему жизнь. Такое обожаемое существо есть природа, в которой на первом плане стоят виновники дней человека, то есть его предки, и прежде всего его родители, а впереди всех его отец. Наиболее всего Китаец боготворит, поклоняется памяти, праху своего отца. Вблизи отца Китаец боготворит память своей матери, своих дедов, прадедов, всех старших в роде. Все эти лица, при жизни своей, были виновниками и пособниками в существовании отца его; от того им же и сам он одолжен своею жизнью. Так как чествование памяти отца, матери и предков, по существу, принадлежит тесному кругу в своем роде, в своей семье, без прямого отношения к остальному обществу, то эта религия, подобно тому как и все бытовые стороны в Китае, что по всей вероятности было и везде в древнем мире, представляет собою культ не общественный, а замкнутый в своем доме. От того общественных храмов эта религия не имела и не может иметь. Ее храм есть жилище поклоняющегося. Престолом служит стол поставленный на лучшем месте в его лучшей комнате. На престоле поставлена черная деревянная планка, на которой изображен вырезанный и окрашенный кармином иероглиф имени чествуемого отца. Это изображение лучшим другом чествуемого освящается: он пред иероглифом ставит своею рукой точку. Пред престолом единственным служителем может быть только старший в семействе. Он, так сказать, наследственный патриарх его. Ежедневное служение состоит в поднесениях на престол пред планкой яств, с поклонами в землю и испрашиванием благословения на трапезу. А в другие известные дни года, и всего торжественнее пред [26] наступлением нового года, при поклонениях служителя остальные члены семейства, стоя позади, преклоняются в землю вслед за поклонами родоначальника. Кроме сказанного святилища, для Китайца есть еще другое, родовое кладбище, куда в известные дни года является все семейство почтить память родителей и всех предков своих. Наконец неразделимая с верованием Китайца существенная его принадлежность есть школа. На школу Китайцы смотрят как на питомник, на сад, в котором возделываются растения, будущие граждане страны. На школьного учителя они смотрят как на просветителя детей в области древнего учения, в котором сосредоточены все древние предания о вере, о деяниях предков. Их древние классические творения суть вместе с тем и каноны их; они заключают в себе учение о нравственному идеале человека и правила для всех житейских обязанностей. Подобно тому как каждый Китаец смотрит на свое фамильное кладбище как на вторую святыню, он смотрит высоко и на школу. Украшающаяся в своем лучшем зале рисованным изображением Кун-фуцзы и еще некоторых ближайших его последователей, школа в глазах Китайца есть необходимое духовное звено для сохранения из рода в род древнего характера в его быте. О том насколько Китаец ставит высоко школьное образование, можно судить из того что согласно с тирадой древних творений, своего учителя он признает за второго отца. По словам Китайцев, фу, му, ши, то есть отец, мать и учитель, суть три драгоценности в жизни человека.

Кроме своих предков, Китаец боготворит те создания которые едва прозревшего первобытного человека прежде всего поразили своею чудесностию. Эти создания: небо и земля, солнце и луна. Для них есть свои храмы. Однакожь при верховенстве богдохана, сына неба и отца поднебесного, он есть единственный патриарх во вселенной, от того служение в тех храмах принадлежит ему одному или иногда, по благословению его, его ближайшему родственнику. А доступ в храмы всем остальным поклонникам закрыт безусловно.

Праздников в китайском культе нет, за исключением первых дней нового года, почитающихся днями обновления человека.

Из совокупности всего что мы знаем о китайских [27] верованиях, должно заключить что они не могут не иметь влияния на нравственный склад Китайцев. Прежде всего они требуют от людей морального совершенствования, что и составляет основу всего учения Кун-фуцзы. Китаец всего выше ставит качества любви и преданности сына к отцу, подданного к богдохану. Китайская история и китайская литература, в драмах и в трагедиях, представляют бесчисленные примеры возвышенных черт сыновнего самопожертвования. В общественных обрядах их, особенно при похоронах родителей, этот же характер виден в самых разнообразных явлениях, часто доходящих до ханжества.

В течение веков к чистоте этой религии суеверие прибавило много нового, например почитание памяти отцов народа, то есть людей славных в истории своими деяниями и впереди всех Кун-фуцзы, а также обоготворение стихий природы, звезд, ветра и т. п. Но философы, верные учению древних, всегда отвергали такую ересь. Достойно замечания что Китайцам чуждо пластическое изображение обоготворяемых ими предметов; у них нет никаких атрибутов идолопоклонства, несмотря даже на заманчивые тому примеры у буддистов и у даоссов.

Благодаря своей замкнутости, китайская религия никогда не играла роли в политической жизни страны. По крайней мере в ее истории мы не видим резких примеров фанатизма, преследований, сектаторства и т. п. Вследствие своей религии, не имеющей никакого отношения ко всем остальным, и еще тому, вероятно, что исповедующие ее хранят ее заповеди в самой тесной сфере своего рода, Китай есть страна по веротерпимости, доходящей до индифферентизма, занимающая самое видное место. История свидетельствует нам что все известные религии были терпимы в Китае.

Известно что буддизм был занесен в Китай и стал распространять свою пропаганду со 2-го столетия по Р. X. Далеко ранее буддизма, даже, как мы имеем основания предполагать, в одни дни с первоначальным внесением в Китай гражданственности, около 20 веков до Р. X., туда стали являться, вероятно из западной Азии, просветители, волхвы, маги, известные под собирательным именем учителей закона (дао ши) которым, как мы полагаем, древние Китайцы много обязаны в своей цивилизации. Эти учители закона, часто имевшие печальное влияние на [28] властителей Китая, которых опаивали шарлатанскими зельями, под именем нектара бессмертия, впоследствии времени, забыв свое призвание и в соперничестве с буддистами, впали в идолопоклонство. У них выработалось свое религиозное учение, будто бы данное им их великим учителям, тысячелетия странствовавшим по вселенной и явившимся в Китай с запада. Этот великий учитель был обоготворен в лице китайского философа Лао-цзы, современника и недруга Кун-фуцзы. Учение это, отчасти сохранившееся в книгах, большею частию забыто, уступив место одним обрядностям во многом сходным с буддайскими ⁵.

Магометанство первоначально было внесено в Китай в половине XI столетия ⁶.

Христианская религия известна в Китае с начала VII века. Этот факт имеет бесспорное историческое свидетельство в сохранившемся по сию пору памятнике ⁷.

Иудейство внесено в Китай около XIV столетия ⁸.

Шаманство принадлежит к культу Манчжуров. Но будучи по вере предков шаманом, богдохан есть патриарх китайского культа; он посещает также кумирни буддайские и даосские и мечети. Известно что в прошлом столетии, богдохан Каньси входил в католический храм в Пекине, не снимая впрочем шляпы. В понятиях Китайцев, при покровительстве всем народам богдохан есть и естественный патриарх всех религий.

Шаманство никогда не имело пропаганды в Китае. Богдоханы Манчжурского рода вместе с народом всегда стояли за господство в Китае государственной религии, завещанной Кун-фуцзы. Иудейство всегда было слишком ничтожно в Китае чтобы поднять свой голос. Мусульманство не было деятельно в пропаганде. За то даоссизм и буддизм, во многие эпохи китайской истории покровительствуемые богдоханами, играли более или менее заметные [29] роли, всегда между собой соперничая. Памятники их славного прошедшего по сию пору сохранились в замечательных по своей архитектуре кумирнях, разбросанных по всему Китаю, по большей части в самых живописных местностях.

Водворение в Китае христианской религии несторианами не было долговечно. В XIV столетии исчезли его последние следы, несмотря на довольно упорную пропаганду. Но благодаря иезуитам, вошедшим в Китай с 1581 года с Матвеем Риччи, по дороге указанной им другом Игнатия Лойолы, знаменитым Франциском Ксаверием (1552 года), и благодаря также нашему правительству, положившему основание православной духовной миссии в Пекине в 1716 году, христианская религия была вновь гостеприимно принята в этой стране.

Впрочем необходимо указать на различие в судьбе водворения в Китае православия и католичества. Православная духовная миссия, имеющая свою историю ⁹, всегда заботилась собственно только о своей пастве, о потомках наших соотечественников из Албазина, случайно поселенных в Пекине с 1685 года. Ее пастыри, пользуясь уроками заимствованными ими из истории Китая, никогда не вели настойчивой пропаганды, зная что усилия напрасны, что она не привлечет к нашей церкви достойных сынов.

В противоположность нашей миссии, католические миссионеры упорно занимались пропагандою. Ради своих целей они воспользовались возможностию приблизиться к богдоханскому двору, увлекши правительство своими услугами по части астрономии ¹⁰. В начале XVIII столетия в списках их Римской коллегии уже были тысячи имен неофитов-Китайцев. Тогда же ежегодная цифра неофитов увеличивалась от одной до полуторы тысячи. В 1703 году только в одной провинции Изян-нань насчитывалась сотня церквей и часовен, с сотней тысяч католиков ¹¹. [30]

Ревность иезуитов, усиливавшихся вытеснить из Китая непрошенных сотрудников в доминиканцах, августинцах и францисканцах, вовлекла их в правительственные интриги и привела было к плачевному концу. С 1724 года начались гонения против католицизма, вследствие которых католические патеры были изгнаны из страны. В глазах китайского правительства католическое учение получило значение опасной политической секты, и иезуиты были причиной что в стране индифферентизма ко всякой вере было поднято преследование на окатоличенных Китайцев. Правительство и народ смотрели на них как на шайки заговорщиков против государственного строя в Китае. Но иезуиты не бросили начатого дела. Украдкой, тайно они стали пробираться в отдаленные углы Китая, особенно в юго-западный его конец, в Сычуанскую провинцию. По словам патеров, в этой провинции в течение девяти лет, по 1801 год, из 25.000 стало 40.000 католиков ¹². Потом пропаганда проникла в западную провинцию Шаньси и даже в Чжиллийскую провинцию, по северной ее границе с Монголией. Благодаря подкупности местных властей, при своем надзоре не видевших в иноземцах ничего опасного для края, иезуиты продолжали пропаганду, с разрешения папы учредили в Китае епархии с епископами, рассылавшие по всему Китаю рукоположенных во священство Китайцев. В Пекине, в 1850 годах, мы знали нескольких туземных священников: не отличаясь по наружному виду от остальных Китайцев, а потому и не имея повода скрываться от них, свое богослужение они совершали однакожь секретно в своем кругу, в уединенных помещениях зажиточных Китайцев-католиков. Замечательно что до 1860 годов в Пекине между такими зажиточными было значительное число продавцов нюхательного табака, пирожников сладкого теста и часовых мастеров. Эти промыслы были внесены в Пекин в прошлом столетии иезуитами, и в их цехи принимались по преимуществу только католики. Иногда, впрочем в очень редких случаях, по указаниям епископов сами миссионеры объезжали епархии. Но несмотря на свое китайское одеяние, большая их часть обыкновенно попадалась в руки полиции: их отсылали в Макао. [31]

Шаткое положение католической миссии в Китае дождалось наконец светлых дней, когда, в 1860 году, благодаря подписанным трактатам, христианская пропаганда должна была освободиться в Китае от всех преследований и запрещений. Сказанный год положил начало новой эпохи для деятельности католических миссионеров в Китае. Безгранично пользуясь покровительством французского посольства в Пекине и своих консульств в китайских портах, католические епископы подняли в провинциях свой голос почти вровень с местными генерал-губернаторами. Предъявив и отстояв свои права на многие участки земель, принадлежавшие в прошлом столетии католическим часовням и школам, давным давно занятые под уездные экзаменаторские камеры; даже без всякого права завладев очень крупными участками земель в портах; обогатившись приношениями из Европы, католическая миссия настроила, строит и по ныне, как в портах, так и внутри Китая, даже в Монголии, большие соборы, монастыри с семинариями, часовни, госпитали, приюты, школы и здания для частного найма и под промышленные заведения. Она наполняет свои учреждения миссионерами и сестрами милосердия, являющимися на берега Китая почти с каждым приходом пароходов Messagerie francaise. Она крестит каждого Китайца заявившего влечение к лону католической церкви.

По сведениям недавно сообщенным католическою миссией в Пекине одному из протестантских миссионеров ¹³, в 1724 году в ее списках было всего до 300 тысяч Китайцев-католиков. Но потом, с изгнанием католических миссионеров и при преследованиях католицизма в Китае, число католиков там сокращалось значительно до настоящего столетия, когда были учреждены епископства. Благодаря епископствам, с 1810 года в текущее пятидесятилетие цифра католиков стала опять возрастать. Весь состав католической миссии был следующий:

Всего в 1866 году, считая вместе с Японией, Кохинхиной и Тонкином, католическая миссия заключала в себе 34 епископа, 18 их помощников, 348 миссионеров, 453 туземных священников и 836.747 католиков.

Но мы имеем основания сказать что все приведенные цифры, за исключением количества епископов, вообще очень преувеличены.

По сведениям недавно нам сообщенным одним из французских консулов в Китае, в 1873 году уже считалось только в одной Китайской империи до 500 тысяч католиков. Но знающие близко Китай соглашаются что эта цифра по крайней мере удвоена против действительной.

На ряду с католичеством, в Китае пропагандируют протестантские миссионеры, преимущественно Англичане и Американцы. Пропаганда германских миссионеров ограничивается Кантонскою провинцией и весьма слаба. Англичане и Американцы, не встречая особого покровительства в своих посольствах и консульствах, по характеру своей пропаганды значительно отличаются от католических миссионеров. Принадлежа большей частию к сектам индепендентов и методистов, они не имеют епископов и туземных священников и ограничиваются одними туземными катехизаторами. С местными властями они редко входят в столкновение; живут со своими семействами в открытых портах или по близости к ним, учреждая часовни для проповедей, школы и госпитали. У них нет ни семинарий, ни приютов. Они крестят Китайца не прежде как когда уже несколько подготовят его в правилах веры, для чего сами и жены их обучают новообращенных. Для распространения протестантства внутри Китайской Империи, не имея там своих миссий, они часто объезжают ее провинции, тысячами распродавая экземпляры своих переводов священных книг по цене самой ничтожной.

О составе протестантских миссий и о цифре китайских, протестантов, мы можем предложить следующие сведения, относящиеся к 31-му марта 1869 года, и отличающиеся некоторой точностию ¹⁴. [33]

Между католическими и протестантскими миссионерами издавна идет глухая вражда. Католические патеры, всегда в китайских костюмах, и протестантские патеры, всегда джентльмены в белых батистовых галстуках, между собой не имеют никакого общения. Как на преимущество пред протестантами, католические миссионеры указывают на то что они, в своей пропаганде, несут тяжелый крест в тех лишениях какие на каждом шагу испытывают, живя по большей части в уединении, в глуши, в трущобах провинций Китая, безотлучно разделяя с Китайцами всю их скудость в помещении и в пище, отдавая свои труды проповеди, школе и помощи бедным больным. За то, говорят они, мы стоим впереди всех в нравственном влиянии на Китайцев; изучили местное наречие, знаем местные интересы и вникаем в политический и в общественный строй Китайцев, пользуясь всем чтобы воспитывать окрещенных в правилах католических.

Протестантские миссионеры отвечают что влияние католических патеров на Китайцев скорее мирское чем духовное, и выражается собственно тем что окатоличенные Китайцы смотрят на своих патеров как на опекунов их интересов, полагаясь на их могущественную руку и на их доходы. Изучают ли католические патеры местный язык, строй и интересы Китайцев, этого никто не знает; они слишком прячутся от гласности в литературе. Их госпитали обязаны своим существованием только их деньгам, причем все заботы возлагаются на туземных медиков. Уже два столетия пропагандируют они в стране, но по сию пору нет точных китайских переводов Священного Писания. Не то мы видим, говорят протестанты, в нашей пропаганде. Для нее уже в 1807 году Маррисон перевел Евангелия ¹⁵; а ныне уже есть переводы священных книг на нескольких китайских наречиях, с пояснениями, с назидательными примерами, с иллюстрациями. Вообще, знают и Китайцы что протестантские миссионеры образованнее католических. В житейских лишениях католических патеров мы [35] сомневаемся, а одеваясь и кушая по-китайски, этим самым конечно они доставляют себе же удобства, живя вне портов. Было бы непростительно упрекать нас за нашу семейную жизнь, за наш комфорт: мы люди и живем между людьми. Не должно тоже забывать что и жены наши принимают деятельное участие в пропаганде. Они находятся в постоянном общении с Китаянками и с их детьми, учат их; пишут переводы духовных сочинений. Такой образ жизни питательнее для дела пропаганды и почтеннее уединения в захолустьях. Живя не в захолустьях, а в портах и в Пекине и в их окрестностях, мы не менее того распространяем по всей Китайской Империи слово Божие нашими книгами. Будучи окружены стекающимися в эти промышленные пункты деятельными Китайцами, около себя мы поучаем и крестим жаждущих веры Христовой, отстраняя лицемеров.

Собрав такие pro и contra из журнала Chinese, мы предоставляем самому читателю дать заключение, который из двух лагерей правее.

Из этого беглого очерка пропаганд религий в Китае, как не заключить что между Китайцами должны быть огромные массы буддистов, даоссистов и христиан. И действительно, посещая порты и углубляясь внутрь Китая, туристы охотно подтверждают такое заключение, встречая повсюду, во всех провинциях, множество разбросанных кумирен буддайских и даосских, и встречая иногда целыми селениями католиков с их храмами и часовнями.

Сознаемся и в наших заблуждениях. Не только после первых впечатлений, как бывает у туристов, а в продолжение первых двух, трех лет нашего пребывания в Китае, мы полагали что все Китайцы, за исключением мусульман, суть или буддисты или даоссисты, принимая за таковых даже самых ревностных докторов кунфуцзиянства. Мы были вовлечены в такой обман, не всмотревшись во внутреннюю натуру Китайцев, так как внешний покров их не обличает ничего кунфуцзиянского. Мы не знали тогда что вся обрядность Китайца в почитании своих предков скрыта в стенах его дома, что она ничем особенным не выказывается на улицах. Ряды повозок и толпа пешеходов торопящихся на кладбища [36] в дни поминовения предков, не могли напомнить об их культе, так как и в других религиях принято такое же поминовение усопших. Между тем от наших наблюдений не скрылось что Китайцы, кланяющиеся пред престолом своих отцов, ходят в кумирни, посещают христианские храмы. Что ж их влечет туда, думали мы, как не требования веры, как не жажда молитвы? Только в последствии, уже долго прожив в Китае, мы пришли к иным заключениям. Мы убедились что Китайцы ходят в кумирни и в храмы не по влечению веры, а по влечению суеверия, и не для потребности помолиться, а ради пустого, праздного любопытства.

Чтобы видеть сколь велика веротерпимость Китайца и с каким равнодушеим относится он к другим религиям, мы можем сослаться между многими на следующий факт, известный каждому побывавшему в Китае.

По китайским канонам, похоронить отца с подобающими приличиями и церемониями есть одна из важнейших обязанностей сына. Богатые и сановитые наследники на такие похороны иногда издерживают весьма крупные цифры серебра, внося в свою программу все что можно придумать для вящей пышности. Так, между прочим, бывает что к церемонии провожания гроба на кладбище приглашаются идолослужители буддисты, даоссисты, и тоже магометане. Благодаря сговорчивости иезуитов, в истекшем столетии и они тоже не брезгали сопутствовать гробу не христианина со своими хоругвями и другими похоронными аттрибутами. Однажды смотря на такую пестроту в церемонии, мы полюбопытствовали спросить в чей рай вступит усопший. Китаец ответил нам: в тот рай где примут, а вернее что ни в который, так как известно что душа его будет вечно пребывать в Китае, в памяти его потомков.

Укажем и на другой факт. В Китае существует обыкновение чтобы богдохан предписывал молебствия для вымаливания у Неба дождей и иногда для других каких-либо случаев, угрожающих бедствиями. Но для того чтоб успешнее умилостивить Небо, иногда указами предписывается поименно нескольким кумирням буддайским, даосским и мечетям, а встарину тоже предписывалось несторианам и иезуитам, совершать в назначенный день и час [37] молебствия. К каждому молебствию, как представитель богдохана, командируется родственник его или кто — либо из высокопоставленных; случается что и сам богдохан присутствует при них.

Упомянув о суеверности китайцев, мы можем засвидетельствовать что они пропитаны ею до мозга костей. О куриозах их суеверий мы не отказались бы написать сотню страниц. Для примера теперь ограничимся только обращиками.

Китайцы, особенно горожане, при посторонних людях вообще держат себя очень степенно: кроме плавной речи, трудно услышать от них что-либо другое. Между тем не только в деревнях, а даже в Пекине, в темные вечера, нам не раз случалось слышать как бегущий Китаец поет очень бойко. Он боится чтоб его не догнал чорт. Бойкостию своей песни он силится доказать чорту собственную храбрость. А чтобы чорт ни за что не догнал его, то, даже забывая свою бедность, храбрый певчий забрасывает назад по медной монете: пусть корыстолюбец подбирает их, только бы отстал подальше.

В кумирнях даоссистов можно встретить чествование всевозможных духов патронов. Так, например, в Пекине есть их кумирня воздвигнутая в чествование духа-патрона ученых. Пекинцы убеждены что без поклона и без сожжения пред его идолом клочка бумаги, с написанным на ней собственным именем, никакому ученому не выдержать экзамена. От того-то пред экзаменами там обыкновенен прилив публики, студентов и до докторов включительно. В Пекине же есть кумирня где для поклонений поставлено изваянное изображение осла. Некоторые его части отличаются несоразмерною крупностию. Бесплодные женщины убеждены что от одного прикосновения к нему, они дождутся семейных радостей. При похоронах Китайца, кроме древних обрядов поклонения, оплакивания и прощания, непременно приглашаются монахи, кто сподручнее и дешевле, будь они буддайские или даосские, все равно; а богатые приглашают и тех и других вместе. По убеждениям Китайцев, без их обряда отпевания, в доме непременно разведутся черти, которых потом уже не выжить ни чем.

Женщины особенно охотно ходят в кумирни той или [38] другой религии безразлично, чтобы пред каким бы то ни было идолом, все равно, поставить свечу курящегося фимиама, положить несколько медных монет, пресных пирожков, или обрезок холста, шелковой материи, ожидая за свое приношение помощи в удручающем их горе. Многие Китайцы, особенно крупные торговые фирмы, промысловые и ремесленные цехи, целые селения, на свой счет сооружают те или другие кумирни, во имя своего духа-патрона, обеспечивая их служителей земельными угодьями. Но обыкновенно оказывается что такие благодетели нуждаются не в идолослужении, до которого им нет никакого дела, на котором они и не бывают, а собственно в сборном в кумирне месте для своих деловых совещаний, подобно нашим общественным собраниям. Там же, во время ярмарок и в дни местного торжества, публика потешается театральными зрелищами, в особо устраиваемых павильйонах против здания кумирни. Заходя в самое капище идолов, редко встретишь молящихся. Даже сами идолослужители там бывают редко. Их обязанности исполняют их ученики, обыкновенно юные подростки, даже случаются не старше лет десяти. При курении фимиама, ударяя палкой по поверхности колокола, они выкрикивают заученные молитвы. Во всякое время, тоже и при службе, в капища случайно заходят посетители, но не для молитвы, а от нечего делать, позевать на идолов, на вычурные украшения фонарями, и т. п. Там же Китайцы курят трубки, пьют, едят, сидя на корточках, играют в карты, в кости, в шахматы. Те же капища служат для пристанища, для ночлегов проезжим, даже иноземцам. Если подобных явлений не бывает в католических храмах в Китае, то, мы полагаем, потому только что во время богослужения сами миссионеры того не допустят, а вне служения их храмы заперты. В 1850 году был всенародно объявлен богдоханский указ воспрещавший женщинам посещение кумирень. Указ был мотивирован тем что только в кумирнях представляются женщинам случаи сближения с посторонними мущинами, в соблазн нравственности. Нет сомнения что такого указа не было бы выдано еслиб он шел в разрез с народными убеждениями: кумирни не были бы поставлены в один уровень с местами соблазна. Наконец, скажем еще что несмотря на распространенную [39] грамотность в стране, ни один Китаец, даже и в самой среде идолослужителей, за исключением специалистов, которые впрочем очень редки ¹⁶, не знает в чем состоят религии буддистов и даоссистов, несмотря на богатые сведения о том собранные в китайской литературе.

Не достаточно ли приведенных фактов чтобы согласиться с нами что было бы большою ошибкой считать Китайцев, как в массе, так и в единицах, буддистами или даоссистами. Каждый Китаец, согласимся пожалуй и мы, и буддист и даоссист, но не истинно, а всуе верующий во всех безраздельно идолов, прибегающий к ним ради, например, страха к чорту.

Столько же плохие верующие и Китайцы обращенные в христианство. По преданиям оставленным от прошлых двух столетий иезуитами в Китае, католические патеры постигли хорошо что нет ничего легче как привлечь Китайца в лоно церкви. Католические патеры охотно присообщают к своей пастве каждого Китайца вызывающегося быть христианином. Такого якобы жаждущего веры Христовой обыкновенно рекомендует патеру его церковник, доверенный Китаец. Получив благословение патера, испытуемый неофит заучивает символ веры; поучается при входе в храме омачивать пальцы в святой воде, ходить в храм на цыпочках, опустив глаза и голову; приседать для молитвы и для поклонов, и прочим внешним приемам католичества. Зная их, Китаец уже достоин крещения; его крестят. Он получает христианское имя, о котором впрочем он вспоминает только при исповедях, один или два раза в году.

На вопрос, в чем же преобразило его крещение, нельзя не ответить: ни в чем, кроме нового имени. Он не отказался ни от одного из убеждений всосанных с материнским молоком. Достойно замечания что католицизм, столь строго консервативный в Европе, для Китайцев отверзает свои врата либеральными ключами. Так, например, он [40] нисколько не касается до культа обоготворения Китайцами предков; не сжигает, не обращает в щепки домашнего престола у Китайца, соглашаясь что и христианское учение строго предписывает, чтить своих родителей. Кун-фуцзы уже второе столетие как канонизирован во святые. Изображение Спасителя допускается рисовать в китайской обуви, изображение образа Богородицы в миниатюрных башмаках. Изображают их даже в истуканах. Патеры не изнуряют свою паству ни постом, ни молитвами, к быту Китайцев столь не подходящими; не утомляют чтением церковных книг, считая что Китайцам достаточно поучений в проповедях. Но обыкновенно, сколь бы продолжительно ни жили в Китае католические патеры, они не научаются достаточно хорошо говорить по-китайски, чтоб удобопонятно и ясно сказать проповедь; оттого и эта обязанность лежит главным образом на Китайце-церковнике, вообще играющем значительную роль в деле католической пропаганды в Китае. Что же это за личность?

Китайцы-церковники, в большей части случаев, назначаются местными епископами, из окончивших курс в их китайских семинариях. В затворническом чуждом воспитании, натерпевшись порядков для него чуждых, образовавшийся Китаец-семинарист очень быстро искушается в грехах мира сего. Будучи правой рукой в приходе своего патера, такой фактотум рекомендует в братию не ищущих истинной веры, а в большинстве случаев таких личностей которые, ради житейских целей своих, задобрив семинариста, гнут на то чтоб открыть себе легкий доступ ко спасению мирскому.

А какое спасение мирское Китайцы приучились обретать в католичестве? Это вопрос очень широкий, на который ответим только в общих штрихах. Таковое спасение Китайцы видят во множестве способов, по большей части более или менее темных, сводящихся к тому знаменателю чтоб избавиться от житейских трудов, дать простор своему тунеядству, найти пищу своей корысти, избежать законной кары за свои проступки, и т.п.

Да не осудит нас читатель в преувеличениях. Мы рисуем с натуры. [41]

Итак, для католического патера труд не великий найти Китайцев для своей паствы. Они сами сбегаются к нему. От того и не должно удивляться успешности католической пропаганды в Китае. И в самом деле, стоит только патеру поселиться где бы то ни было в Китае, даже в его глуши и трущобах, да обставить себя принадлежностями своей профессии, имея под боком одного или двух церковников из Китайцев, чтобы в короткое время уже увидеть около себя ухаживающих, как цыплята, покорных неофитов. Но, рапортуя о быстро приращающейся пастве, патеры не станут писать какова она в духовном значении. Они понимают что такая отчетность будет напрасна, когда их епископы, благодаря иезуитским преданиям, давно знают что Китайцы потому только и католики что видят в своем благодетеле крепкий щит, деятельного покровителя в их нуждах, защитника их мирских прегрешений. Епископам ближе всех известно что патер, благодаря своим пособникам-семинаристам, знающим местное наречие, быт и местные интересы, всегда легко привлечет массу ищущих выгод и покровительства в делах не совсем чистого свойства. А таковых, всегда и везде, и не в одном Китае, толпа великая.

Католические тенета в Китае сплетены из имущественных средств пропаганды, и из официального содействия. Но имущественные средства эти, о скоплении которых мы говорили выше, ложатся тяжело на благосостояние Китайцев же. А. ревность официального содействия производит то что канцелярия французского посольства в Пекине и французского консульства в китайских портах наполнены тяжебными и уголовным процессами, обстоятельство тяжело ложащееся на отношения китайского правительства к правительствам католических стран.

Комментарии

1. С удовольствием даем место любопытной статье нашего известного знатока Китая К. А. Скачкова, много лет прожившего в этой своеобразной стране и глубоко изучившего все особенности китайского быта и китайских понятий. Его веские сообщения, без сомнения, с интересом прочтутся и теми кто бы не разделял тех или других воззрений автора. Прим. Ред.

2. Таким именем мы восстановляем правильно, в прошлом столетии иезуитами исковерканное, латинизированное Конфуциус.

3. Будучи ближайшим свидетелем этого страшного зрелища, мы описали его в записке «Тайны Тяньцзинской резни». Но некоторые обстоятельства заставляют нас медлить ее изданием.

4. Во всех открытых портах в Китае, иноземцы сносятся официально только с китайскими управляющими внешними делами. Но эти же чиновники вместе с тем управляют всеми таможнями в порте где и остаются в их собственность пошлинные остатки. В Тяньцзине эти остатки простираются в год до 100.000 р.; в Шанхае должно быть втрое более и т. д.

5. См. замечательное сочинение о религиях Востока: кун-фуцианство, буддизм и даоссизм, В. Васильева, 1873 года.

6. См. О магометанах в Китае, архимандрита Палладия, в Трудах членов Российской духовной миссии в Пекине, том IV, 1866 года.

7. См. Старинные следы христианства в Китае, архимандрита Палладия, в Восточном Сборнике, том I, выпуск 1-й, 1872 года.

8. См. там же, стр. 59.

9. См. Сибирский Вестник, Спасского. Тоже нашу статью Албазинцы в Пекине в Художественном Листке Тамма, 1859 года, № 2й.

10. См. мою статью Судьба астрономии в Китае, в Журн. Минист. Народ. Просвещения, май, 1874 года.

11. С. Lettres edifiantes et curieuses, la Chine. Тоже Histoire du christianisme en Chine, par abbe Huc. Тоже Chinese Recorder. May, 1870.

12. См. Chinese Recorder, May, 1870.

13. См. Chinese Recorder, May, 1870.

14. См. Chinese Recorder, August 1869.

15. Впрочем этот первый английский перевод был во многих отношениях неудачный.

16. В Пекинских окрестностях мы знаем несколько буддайских монастырей, где, по их уставам, обитает только их ученая братия. При загородных поездках случалось не раз что Русские синологи, останавливаясь в таких ученых оазисах, в разговорах о предметах буддизма поучались не у братии, а сами поучали братию, благодаря прочитанному в китайских книгах.

17. См. нашу статью Судьба астрономии в Китае.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки Китая. Очерки современного Китая. Г. Венюкова. // Русский вестник, № 1. 1875

© текст - Скачков К. А. 1875
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1875