ПРЖЕВАЛЬСКИЙ Н. М.

УССУРИЙСКИЙ КРАЙ

Новая территория России.

(Статья эта составляет несколько глав из приготовляемого в печати полного описания Уссурийского края, где автор провел около двух лет, занимаясь различными (преимущественно естественно-историческими) исследованиями)

Уссурийский край, приобретенный нами окончательно по пекинскому договору 1860 года, составляет южную часть нашей Приморской Области. Он заключает в себе бассейн правых притоков Уссури (Левая сторона Уссури принадлежит китайцам. См. ниже прилагаемую карту Уссурийского края) и ее верхнего течения; кроме того сюда же, в обширном смысле, можно отнести весь за-Уссурийский край, до границ с Манчжуриею и Кореею, а также побережье Японского моря, до широты устья Уссури.

Эта страна лежит между 42° и 48° сев. шир., следовательно под одною широтою с северною Испаниею, южною Франциею, северною и среднею Италиею и южною Россиею, но под влиянием различных неблагоприятных физических условий имеет климат совершенно иного склада, чем вышеназванные европейские местности. С другой стороны, растительный и животный мир Уссурийского края, при своем громадном богатстве, представляют, в высшей степени оригинальную, смесь форм, свойственных, как далекому Северу, так и далекому Югу. Наконец, по отношению к удобству колонизации, описываемая страна, в особенности в своих южных частях, составляет наилучшее место из всех наших земель на берегах Японского моря.

Таким образом, Уссурийский край, независимо от своего [237] научного интереса, важен еще и относительно той будущности, которую он может иметь, конечно, при условиях правильной колонизации.

Обращаясь к устройству поверхности этого края, можно сказать, что топографический его характер определяется положением главного хребта, который известен под именем Сихоте-Алиня, начинаясь в манчжурских пределах, тянется невдалеке и параллельно берегу Японского моря, от южной части за-Уссурийского края, до самого устья Амура. Средняя высота его 3—4,000, и только в некоторых точных своих южных частей он поднимается до 5,000.

Восточные отроги этого хребта коротки, но притом гораздо выше западных и, направляясь перпендикулярно берегу Японского моря, оканчиваются здесь высокими, отвесными утесами.

Западные же отрасли Сихотэ-Алиня носят более мягкий характер, и наполняют собою все пространство, между главною осью этого хребта с одной стороны, Уссури и Амуром — с другой.

Вследствие того, принадлежащая нам часть Уссурийского бассейна (Наша государственная граница с Китаем идет сначала по Уссури, потом по Сунгари, а от истока этой реки из озера Ханка к устью р. Тур, или Белен-Хэ, и далее вверх по этой реке. Лотом, направляясь по нескольким горным хребтам и речкам, выходит на р. Тумангу (Гаоли-дзян) в двадцати верстах выше ее устья, и по ней спускается к Японскому морю), представляет собою страну гористую, в которой, однако, горы достают лишь средней высоты и, при мягкости своих форм, везде могут быть удободоступны.

Относительно орошения следует сказать, что оно здесь весьма обильно, и что Уссури составляет главную жилу всей страны.

Небольшим горным ручьем, в несколько футов ширины, вытекает эта река из южных частей Сихотэ-Алиня, всего верстах в семидесяти от берега Японского моря: затем, с характером горной речки, течет она в узкой долине, до принятия слева р. Лифудин, и на всем этом протяжения известна под именем Сандогу.

Далее, от устья Лифудина, Уссури принимает имя Ула-хэ (Слово «хэ» по-китайски собственно означает вода и часто прикладывается и собственному имени реки), но все еще сохраняет характер горной реки, до впадения в нее справа р. Дауби-хэ, откуда уже, соединенная река, несет манчжурское название Уссури, или китайское Има-Хузе. [238]

По принятии Дауби-хэ, Уссури имеет сажен семьдесят ширины, но, по причине своей быстроты и частых мелей, может быть удобна для плавания небольших пароходов только во время высокой воды.

К постоянному же пароходному сообщению, эта река делается годною, лишь по впадении в нее слева, которая составляет сток озера Ханка.

Начиная отсюда, Уссури сохраняет постоянно меридиональное направление с юга на север, и принимает несколько больших рек: справа Има, Бикин, Хор, а слева Мурен и Нор.

Все эти боковые реки негодны для пароходного плавания, и притом еще почти совершенно неисследованы.

С принятием больших вышеназванных притоков, Уссури делается многоводною рекою и, при впадении своем в Амур, имеет более полутора верст ширины.

К за-Уссурийскому, или так называемому, Южно-Уссурийскому краю, следует отнести бассейн озера Ханка (Озеро Ханка имеет в окружности около 250 верст, а поверхность его занимает 8,400 кв. верст; притом же оно чрезвычайно мелко, так что наибольшая глубина, хо сих пор найденная, равняется только 24 футам) и южное побережье Японского моря.

Характерным отличием первой местности является преобладание равнинной формы поверхности, которая, на южной, восточной и северной стороне озера состоит из обширных болот, а на юго-западе и частию западе представляет волнистую степь, чрезвычайно удобную для земледелия и скотоводства. Побережная же полоса наполнена восточными отрогами Сихотэ-Алиня, которые вообще выше западных его отраслей и заключают в себе узкие долины быстрых береговых рек, из коих наиболее замечательны по величине: Седеми, Мангучай, Суйфун, Цыму-хэ, Сучан, Пхусун и Тазуши. При том же море образует здесь несколько больших заливов: св. Владимира, св. Ольги и обширная впадина, известная под общим именем залива Петр Великий.

Последний состоит из нескольких меньших частей, каковы заливы: Америка, Уссурийский, Амурский и Поссьета (У иностранцев все эти заливы имеют свои собственные названия, данные им французами и англичанами, открывавшими и описывавшими их во время крымской войны).

Между двумя средними из них, т.-е. Амурским и Уссурийским заливами, лежит полуостров Муравьев-Амурский, на южной оконечности которого находится порт [239] Владивосток, выстроенный на берегу прекрасной бухты, известной под именем Золотой Рог.

В растительном мире Уссурийского края мы встречаем замечательное богатство, а вместе с тем оригинальную смесь, северных и южных форм.

Дремучие леса, сплошь покрывающие все горы, состоит, главным образом, из лиственных деревьев: ильма, дуба, черной березы, ясени, клена, липы, тополя, грабба, акации, черешни, грецкого ореха и пробкового дерева, вместе с которыми, в особенности ближе к горным вершинам, растут и хвойные породы: ель, пихта, лиственница, кедр, изредка сосна и тисс.

Многий из этих деревьев достигают весьма больших размеров, но всего громаднее разрастаются ильм и кедр, которые иногда имеют 80-100 футов вышины и ствол. толщиною 3-5 фут. на высоте груди человека.

Подлесок образует непроходимые заросли, и состоит из различных кустарников, каковы: лещина, леспедеца, бузина, сирень, жасмин, колючая азалия и элейтерококкус, шиповник, калина, боярка и др.

Такая древесная и кустарная растительность всего роскошнее развивается на западной стороне Сихотэ-Алиня по горным скатам, защищенным от ветра и в невысоких падях, орошаемых быстрыми ручьями. Здесь растительная жизнь является во всей своей силе и часто, на небольшом пространстве, теснятся самые разнообразные породы деревьев и кустарников, образующих густейшие заросты, переплетенные различными вьющимися растениями. В особенности роскошно развивается в таких местах виноград (Ягоды уссурийского винограда весьма мелки (не крупнее обыкновенной клюквы) и притом кислы, так что для еды почти негодны. Впрочем, в Южно-Уссурийском крае, в особенности на побережья моря, вкус дикого винограда становится несколько лучше), который, то стелется по земле и покрывает ее сплошным ковром зелени, то обвивает, как лианы тропиков, кустарники и деревья, и свешивается с них самыми роскошными гирляндами.

Невозможно забыть впечатления, производимого, в особенности в первый раз, подобным лесом.

Правда, он также дик и недоступен, как и все прочие сибирские тайги, но в тех однообразие растительности, топкая, тундристая почва, устланная мхами, или лишаями, навевают на душу какое-то уныние; наоборот здесь, [240] на каждом шагу, встречаешь роскошь и разнообразие, так что не знаешь, на чем остановить свое внимание. То высится перед вами громадный ильм с своею широко-ветвистою вершиною, то стройный кедр, то дуб и липа с пустыми, дуплистыми от старости стволами, более сажени в обхвате, то орех и пробка, с красивыми перистыми листьями, то пальмовидный диморфант, довольно впрочем редкий.

Как-то странно, непривычному взору, видеть такое смешение форм Севера и Юга, которые сталкиваются здесь, как в растительном, так и в животном мире. В особенности поражает вид ели, обвитой виноградом, или пробковое дерева и грецкий орех, растущие рядом с кедром и пихтою. Охотничья собака отыскивает вам медведя или соболя, но тут же, рядом, можно встретить тигра, не уступающего, в величине и силе, обитателю джунглей Бенгалии.

И торжественное величие этих лесов не нарушается присутствием человека: разве изредка пробредет по ним зверолов, или раскинет свою юрту кочующий дикарь, но тем скорее дополнит, нежели нарушит, картину дикой, девственной: природы...

Животное царство Уссурийского края также весьма богато, и в нем мы, опять, находим формы, свойственные, как далекому Северу, так и далекому Югу.

Медведь и соболь живут здесь вместе с тигром и барсом; гималайская куница истребляет сибирскую белку. Кроме того, в лесах водится множество соболей, изюбрей, пятнистых оленей, косуль и кабанов. Реже попадаются: лось, дикая кошка, рысь, антилопа, кабарга, выдра, барсук и енотовидная собака.

Среди птиц, встречается еще более представителей южных, даже тропических стран.

Таким образом здесь живут: японский ибис, японский журавль, китайская или мандаринская утка, австралийский кулик, кохинхинская иволга, бенгальский зимородок; в тоже время, как зимою, с далекого Севера, прилетают: свиристель, подорожник и белая сова.

Водные и голенастые породы гнездятся, во множестве, по болотам и озерам этого края, а во время весеннего и осеннего пролета, являются здесь бесчисленными стаями.

Наконец, воды Уссурийского края полны всякою рыбою, между которою чаще попадаются: осетр, калуга (более 30 пудов весу), таймень, сиг, сазан, чебак, лещ, белая рыба, щука, сом, касатка и налим; здесь же водится и черепаха особого вида. [241]

Словом, естественные богатства Уссурийского края весьма велики, и еще совершенно не тронуты человеком.

Климат этой страны представляет особенные, оригинальные свойства, и, несмотря на близость моря, имеет гораздо более континентальный, нежели морской характер.

Таким образом, зимою морозы доходят здесь до — 29° Р. (Наибольший мороз, наблюдавшийся мною в марте, был 4-го числа этого месяца и равнялся — 21, 8° Р.), а снег часто покрывает землю на три фуга толщины.

Лед, не только на Уссури, но даже на озере Ханка, достигает трех футов толщины, и на озере окончательно уничтожается только в конце апреля, или даже в начале мая.

Весною, март характеризуется частыми сильными холодами (Такой мороз я наблюдал 2-го января 1868 г. при устье р. Дауби-Хэ, следовательно под 45° сев. шир.); между тем как, в апреле, днем бывает очень тепло, даже жарко, а по ночам термометр падает на несколько градусов ниже нуля (Весною 1869 г., из 30 дней апреля, термометр minimum 28 раза показывает мороз, доходивший до — 6^о Р.). Даже в начале мая еще случаются ночные морозы, но потом разом наступает жара, и растительность, которая с половины апреля едва начинает прозябать, теперь станет развиваться вдруг необыкновенно быстро, и чрез неделю, много две, является во всем блеске обновленной юности.

Лето Уссурийского края проявляет уже свойства морского климата, и, хотя жары достигают здесь до +24,4° Р. в тени, но тем не менее это время года характеризуется обилием водных осадков, являющихся внутри страны в виде дождей, к которым на побережьи моря присоединяются еще сильные туманы.

Дождливый период, в описываемой стране, бывает обыкновенно в июле, редко в августе, и продолжается 3-4 недели. В это время, дождь идет иногда суток по трое и более без перерыва, так что Уссури прибывает более чем на две сажени, против обыкновенного уровня, и затопляет всю свою долину. Тоже самое происходит в это время и во всех других реках. Таким образом, летние дожди (а на побережьи моря и туманы), совпадающие с периодом сбора жатвы, составляют один из важнейших тормазов для развития земледелия в Уссурийском крае.

Что же касается до осени, то она, в особенности на побережьи моря, может считаться лучшим временем года, так [242] как в этот период погода стоит постоянно ясная и притом умеренно теплая, хотя на самой Уссури ночные заморозки случаются уже в первой половине сентября.

Таков в общих кратких чертах характер природы и климата Уссурийского края. Обратимся теперь к его населению, образующему две группы: население русское и инородческое.

I.

Русское население.

Русское население в Уссурийском крае составляют: казаки, поселенные по р. Уссури, и крестьяне, пришедшие из России (Слово «Россия» во всей Сибири употребляется в смысле Европейской России) и поселившиеся в Южно-Уссурийском крае, а также за побережья Японского моря.

По всему правому берегу Уссури, от ее устья до впадения р. Сунгари, поселен уссурийский пеший баталион амурского казачьего войска. Он занимает 28 станиц (Собственно на Уссури 27 станиц и две почтовых станции: 28-я станица, расположена на берегу Сунгари, в десяти верстах от ее устья), которые расположены в расстоянии 10-25 верст одна от другой, и все выстроены по одному и тому же плану. Они вытянуты, вдоль по берегу Уссури, иногда за версту длины, и состоят из одной улицы, но которой, то в одну линию, то в две — справа и слева — расположены жилые дома. Эти последние имеют обыкновенно одну, редко две комнаты, в которых помещается хозяин-казак с своим семейством.

Сзади дворов лежат огороды, но особых хозяйских угодий не имеется, так как казаки держат свой скот постоянно под открытым небом, а хлеб, после сбора, складывают в скирды на полях.

В трех станицах имеются церкви, а в более обширных живут торговцы, занимающиеся, главным образом, продажею водки казакам и покупкою соболей у китайцев.

Вообще, наружный вид казачьих станиц далеко не привлекателен, но еще более незавидно положение их обитателей.

По ведомости 1868 г., в уссурийском баталионе считалось 2,933 души мужского пола и 2,325 женского, следовательно 5,258 человек. [243]

Все эти казаки были переселены сюда, в период 1858-1862 г., из Забайкалья, где они выбирались по жребию, волею, или неволею должны были бросить свою родину и идти в новый, неведомый для них край. Только богатые, на долю которых выпадал жребий переселения, могли отделаться от этой ссылки, наняв вместо себя охотников, так как подобный наем был дозволен местными властями.

Разумеется, продавать себя в подобном случае соглашались только одни бобыли, голь, которые явились нищими и в новый край. Притом, даже и те, которые были побогаче, забрали с собою достаточно скота и разного имущества, и те, большею частию, лишились всего этого от различных несчастных случаев в продолжении трудной и дальней дороги.

Таким образом, казаки с первого раза стали смотреть враждебно на новый край, а на себя самих как на ссыльных.

Дальнейшее десятилетнее житье нисколько не переменило таких воззрений, и не улучшило их положения. Как прежде, так и теперь, везде на Уссури слышны горькие жалобы на разные невзгоды и тоскливое воспоминание о прежних, покинутых местах. «Какое тут житье, обыкновенно говорят казаки; зимою есть нечего, с голоду умирай, а летом от гнусу (Общим именем «гнус» казаки называют комаров, мошек и оводов, которые бывают летом на Уссури, в несметном количестве, и действительно невыносимо мучат как животных, так и человека) ни самому, ни скотине деться некуда. Вот в Забайкале было хорошо; не один раз вспомнишь про тамошнее житье. У меня, добавлял иной, там водилось голов пятьдесят рогатого скота, а здесь есть только две коровенки, да и за них слава Богу; у других того даже нет. Теперь возьмем про хлеб: с весны всегда он ростет хорошо, высокий, густой, просто сердце радуется, глядишь, летом, или водою зальет, или дождем сгноит, червяк поест, и не соберешь ты почти ничего за все свои труды.

«Или напр. купить что-нибудь; тут отдай в два, в три раза дороже, да и то еще такого товару не возьмешь, как в Забайкалье; купцы здешние рады содрать с тебя последнюю шкуру. Вот и лонись (Казаки на Уссури, да и в Забайкалье, употребляют довольно много особенных местных слов, «лонись лонской» значит в прошлый раз. Притом же каждому новому человеку, как на Уссури, так и на Амуре, бросается в глаза беспрестанное употребление жителями слова «однако». О чем бы вы ни заговорили» везде вклеют это «однако». Бывало спросишь у казака: это твоя мать? «Однако да» отвечает, подумав он, как будто сомневается даже в этом случае), дабы кусок купила, четыре рубля отдала, а [244] что так: всего 16 аршин, разве две юпки выйдет, да старику выгадаю на рубашку, добавляла с своей стороны, хозяйка, вздыхая при этом и приговаривая: «пришлось на старости лет горе мыкать и нужду во всем терпеть».

«Теперь возьмем про всякое хозяйское снадобье, продолжала словоохотливая баба. Бывало за Байкалом всего было вдоволь: масла целую кадку за лето наготовливала, квас был непереводный, говядины тоже в волю, ягоды всякие.... а здесь что? в светлый праздник не видишь того, что прежде имелось каждый будний день. Пропади она совсем эта Уссури; так бы все и бросили, пешком бы назад пошли в Забайкалье».

Эти, и тому подобные, рассказы можно услышать на Уссури в каждой станице; везде недовольство, жалобы, тоска о прежнем житье за Байкалом.

Действительно, быт казаков, за весьма немногими исключениями, крайне незавидный.

Не говоря уже про какое-нибудь довольство жизни, большая часть из них не имеет куска хлеба насущного и каждый год, с половины зимы до снятия жатвы, казна должна кормить большую часть населения, чтобы хотя сколько-нибудь спасти его от голода. Обыкновенно в это время выдают заимообразно неимущим казакам по 30 фунтов муки в месяц; но так как этой дачи для многих семейств недостаточно, и притом же она не вдруг выдается всем голодающим, то казаки, к получаемому провианту, подмешивают семена различных сорных трав, а иногда даже глину. Испеченный из этой смеси хлеб имеет цвет засохшей грязи, и сильно жжет во рту после еды.

Главным подспорьем к этому, и то далеко не у всех, служит кирпичный чай, завариваемый с солью, или так называемый бурдук, т.-е. ржаная мука, разболтанная в теплой воде.

За неимением того и другого, казаки приготовляют из высушенных гнилушек березы и дуба особый напиток, называемый шульта, и пьют его в огромном количестве вместо чаю.

Рыбную и мясную пищу, зимою, имеют весьма не многие, едвали двадцатая часть всего населения; остальные же довольствуются шультой и бурдуком, т.-е. такими явствами, на которые нельзя, без омерзения, и взглянуть свежему человеку.

Результатами такой ужасающей нищеты являются с одной стороны различные болезни, а с другой — крайняя [245] деморализация населения, самый гнусный разврат и апатия ко всякому честному труду.

Действительно, небывалому человеку трудно даже поверить, до какой степени доходит разврат среди уссурийского населения. Здесь везде мужья торгуют своими женами, матери дочерьми и делают это, не задумываясь, часто публично, без всякого зазрения совести. В несколько минут, обыкновенно, слаживается дело, и невинная девушка, иногда едва достигшая пятнадцатилетнего возраста, продается своею же матерью много, много за 25 рублей, а часто и того менее.

Не только местные, но даже проезжие жители обыкновенно запасаются таким товаром, нисколько не думая о будущей судьбе несчастной жертвы. Для последней исход, в подобном случае, всегда бывает один и тот же: наскучив, чрез год или два, своему первому владельцу, она идет к другому, потом к третьему, четвертому, наконец пускается на все стороны и гибнет безвозвратно.

Во многих станицах можно видеть подобные личности, для которых стыд, совесть и другие лучшие стороны человеческой природы не существуют. Мало того, разврат до такой степени проник все население, что нисколько не считается пороком и на зимних вечерних сходбищах, или так называемых «вечерках», постоянно разыгрываются такие сцены, о которых даже и неудобно говорить в печати.

С другой стороны, не менее резко бросается в глаза совершенное равнодушие казаков к своему настоящему положению, и полная апатия ко всякому необязательному труду. Конечно, с первого раза кажется весьма странным: каким образом население может умирать с голоду в стране, где воды кишат рыбою, а леса полны всякого зверя? Ведь здесь стоит только пойти с ружьем, чтобы убить козу или изюбря, а не то забросить сеть, или какой-нибудь другой снаряд, чтобы наловить сколько угодно рыбы. К тому же перед глазами каждого живой пример инородцы, обитающие рядом с казаками, несеющие даже хлеба, но тем не менее умеющие прокормить и себя, и свою семью круглый год.

При ближайшем знакомстве с казаками, эта загадка разрешается довольно легко. Тысячи примеров, встречаемых на всяком шагу, вскоре убеждают каждого новичка, что независимо от других посторонних причин, уссурийское население много и само виновно в том безысходном положении, в котором оно находится в настоящее время.

Всеобщая лень и апатия — вот те две язвы, которые [246] глубоко проникли все это население и довели его до подобного грустного, если только не сказать, отчаянного положения.

Действительно, можно указать, из десяти раз на девять, что голодный казак скорее будет сидеть не евши, но сложа руки, нежели отправится на промысел, или на работу, если только она не доставляет уже через чур большие барыши. Апатичное бездействие составляет для него высшее благо жизни, и в этом отношении он не уступает итальянским лаццарони, с тою только разницею, что последние пользуются, по крайней мере, благодатным климатом, а наши казаки, вдобавок ко всему, еще мерзнут зимою в тех нищенских лохмотьях, которыми они прикрывают свое грешное тело.

Борьба с нуждою, голодом и различными невзгодами, отражается не только на нравственной стороне, но даже и на самой физиономии уссурийских казаков. Бледный цвет лица, впалые щеки, выдавшиеся скулы, иногда вывороченные губи, по большой части невысокий рост и общий болезненный вид — вот характерные черты физиономии этих казаков. Не увидите вы здесь красивого, великорусского мужика, с его окладистою бородою, или молодого, краснощекого парня. Нет! самые дети казаков живой тип своих отцов, какие-то вялые, безжизненные. Ни разу не слыхал я на Уссури русской песни, которая так часто звучит на берегах Волги, не запоет ямщик, который вас везет, про «не белы снеги» или про что-либо другое в этом роде; нет даже здесь обычного русского покрикивания на лошадей, а какое-то особенное, в роде цоши, цсшги, цсши..... которое произносится тихо, в полголоса, и так звучит неприятно, что иногда мороз дерет по коже.

Вообще все, что вы видите на Уссури, и казаков и их быт, все действует крайне неприятно, в особенности на свежего человека. Везде встречаешь грязь, голод, нищету, так что невольно болеет сердце при виде всех этих явлений.

Но помимо лени и апатии, есть также и другие причина, которые поставили казаков в такое неутешительное положение; насильственность переселения занимает первое место между такими причинами.

Мы уже заметили, что уссурийские казаки выбирались, по жребию в Забайкалье, что богатым был дозволен наем вместо себя охотников, и что казаки с первого шагу стали враждебно смотреть на новый край, куда явились не по собственному желанию, а по приказу начальства. Притом большая часть из них лишилась во время трудной дороги и последнего имущества, которое они забрали-было с собою. [247] Скот передох во время плавания на баржах вниз по Амуру; хлеб и семена подмокли, или совсем потонули на тех же самых баржах; много добра пропало при перегрузках, или, просто без вести, на казенных транспортах; одним словом, казаки являлись на Уссури в полном смысле голышами.

К такому населению подбавлено было еще в следующие года около 700 штрафованных солдат (В 1867 году таких солдат считалось 680.}, которые зачислены в казачье сословие и живут, или отдельными дворами (Отдельными домами живут только 110), или большею частию между другими казаками. Мало можно сказать хорошего и про казаков-то, а про этих солдат — решительно ничего, кроме дурного. Это самые грязные подонки общества, сброд людей со всевозможными пороками, приведенных из России, и поселенных здесь на вечные времена. Даже сами казаки недружелюбно смотрят на этих солдат, которые известны на Уссури под общим именем «гольтепаков»; между ними много типичных и весьма интересных личностей. Здесь можно видеть и лакея прежних времен, сданного барином в солдаты за какие-нибудь художества, а на службе опять накуралесившего, и мастерового с казенного завода, и поляка, пытавшегося дезертировать за границу, но пойманного на дороге, проворовавшегося жида, петербургского мазурика, недоучившегося семинариста и т. д., словом, между этими солдатами встречается всевозможный сброд.

Понятно, что люди с такими нравственными задатками всего менее способны сделаться хорошими земледельцами, особенно в стране дикой, нетронутой, где всякое хозяйское обзаведение требует самого прилежного и постоянного труда. Только как исключительную редкость, можно встретить между ними человека, хотя сколько-нибудь работящего; остальные же живут как придется, и шатаются по разным местам не только на Уссури, но даже по Амуру до Николаевска. Однако от гольтепаков есть и небольшая польза в том, что между ними и встречаются разные мастеровые, которые полезны здесь своими знаниями. Но во всяком случае, эта малая выгода далеко не искупает зла, которое внес собою в уссурийское население этот беспардонный люд.

Среди уссурийского населения число совершеннолетних мужеского пола, т.-е. таких, которым свыше 18 лет, равняется 1812. Однако эта цифра далеко не выражает собою количество здоровых работников, какими можно считать только [248] тех, которые признаются годными на службу, и имеют не менее 50 лет от роду. Число таких казаков (940) равняется только половине общей суммы совершеннолетних и ясно говорит о той, сравнительно весьма малой, рабочей силе, которую может доставить население Уссурийского края. Вследствие же ежегодного наряда на службу, эта цифра сокращается еще более, так как поступающие в наряд казаки исполняют только служебные обязанности по станицам и в штабе баталиона (Поступающие в наряд получают продовольствие от казны по два пуд щуки в месяц) и, по истечении годичного срока, возвращаются домой.

Теперь, если возьмем цифру всей обработанной на Уссури земли (2,350 десятин), то увидим, что, средним числом, приходится только около 1/2 десятины на каждую душу,— количество малое, в особенности если принять во внимание, что большая половина этих пашень лежит на местах затопляемых, где, следовательно, сбор хлеба подвержен весьма большим случайностям. Чтобы избежать таких случайностей, казаки должны обработывать землю на местах возвышенных, а такие местности везде покрыты здесь дремучими лесами, расчистка которых требует много времени и труда. Поэтому можно судить насколько дорог для семьи каждый работник, и насколько малое количество здоровых рабочих рук в среде уссурийского населения вредно отзывается на самом ходе здешнего земледелия.

Как относительно здоровых работников, так и относительно животно-рабочей силы казаки находятся в весьма невыгодных условиях. Число содержимого ими рабочего скота очень невелико сравнительно с населением, и притом же есть много таких хозяев, которые не имеют ни одной скотины, следовательно, только руками могут обработывать землю. Кроме того, гоньба почты и провоз проезжающих составляют весьма тяжелую повинность казаков, которые, ради этой цели, ведут очередь отдельно по станицам, и каждая смена стоит, с обоими лошадьми, по одной неделе.

Поэтому выходит, что в станицах бедных лошадьми, при сильном разгоне, казакам приходится ездить почти бессменно целую зиму, тогда как в станицах, где лошадей довольно, тяжесть почтовой гоньбы менее ощутительна.

За гоньбу почты казаки ничего не получают от казны, кроме прогонов, а каждый знает, как ничтожно такое [249] вознаграждение, тем более в стране, где прокорм лошадей очень дорог, так как пуд овса стоит здесь, обыкновенно, около рубля, а иногда и того более.

Притом, даже прогоны казаки получают далеко не сполна, так как за провоз почты им выдают только квитанции, по которым еще ни разу не платили денег, по словам тех же самых казаков; и во-вторых, так как лошади обыкновенно плохи, то казаки, для облегчения, запрягают под проезжающих одною лошадью более против числа, положенного законом. Из этого выходит, что запрягая, напр., трех лошадей, они получают прогоны только за двух, а так как лошади берутся по одной у разных хозяев, то, после дележа прогонной платы, каждый из них получает только несколько десятков копеек.

Между тем почтовая гоньба до того изнуряет лошадей, что большая часть из них, к концу зимы, едва волочит, ноги, и не может быть употреблена для весенних работ.

Кроме того, почти ежегодно на Уссури бывают значительные падежи скота, всего чаще от бескормицы, и вообще скотоводство идет здесь весьма плохо. Причины этому заключаются: во 1) в самом характере пастбищ, покрытых громадною, неудобною для корма травою; во 2) в чрезвычайном обилии насекомых, от которых скот бежит как бешеный к дымокурам, и не ест ничего, так что за лето худеет, а неотъедается; наконец, в 3) главным образом, от небрежности самих казаков, которые всякое хозяйское дело ведут спустя рукава, и совершенно апатичны ко всякому труду. В подтверждение этих слов можно указать на то, что у китайцев, живущих рядом с казаками, скот превосходный, потому что китаец постоянно заботится о том, когда выгнать его на пастбище, когда загнать в хлев от насекомых, где разложить дымокуры, и т. д., а наши казаки выгонят скотину в поле, и по русскому обыкновению, предоставляют ее на волю Божию.

Одна из важнейших причин, препятствующих развитию земледелия во всем Уссурийском крае, есть излишняя сырость климата, которая, насколько способствует развитию богатой растительности, настолько же препятствует успехам земледелия. Проливные дожди идут здесь обыкновенно в июле, следовательно в период сбора жатвы, так что хлеб гниет на корню, и нет возможности, убрать его, как следует. Кроме, того, вода затопляет все долины, а вместе с ними и пашни, лежащие на низких местах. Такие наводнения случались два [250] раза на моих глазах, именно в июле 1867 и августе 1868 года. В последнем случае, вследствие проливных дождей, вода, прибывая чрезвычайно быстро, поднялась более чем на две сажени против своего обыкновенного уровня (По измерениям, произведенным г. Лопатиным в ст. Буссе, вода подниммалась здесь на 2 1/2 сажени над уровнем зимнего льда), и не только затопила большую часть казацких пашень, но даже и некоторые станицы, так что жители принуждены были, в это время, жить на чердаках. Кроме того, вследствие излишней сырости в дождливый период появляется множество гусениц, которые: поедают на корню хлеб, в особенности же огородные овощи. Все эти истории повторяются из года в год, то в большей, то в меньшей степени, и сильно тормозят развитие земледелия на Уссури, отбивая у казаков всякую охоту к труду, который часто не дает никакого вознаграждения. Однако, если поближе всмотреться в дело, то можно видеть, что неблагоприятные для земледелия климатические условия далеко не так страшны, как они кажутся с первого раза. Правда, всегдашние июльские дожди много мешают сбору поспевшего хлеба, но мне кажется, нет никакой надобности сеять его так рано, чтобы созревание приходилось именно в дождливое время. Тем более, что в августе во всем Уссурийском крае, по большей части, стоит превосходная погода, которая вполне может благоприятствовать и созреванию и сбору хлеба. Поэтому весенний посев должен быть здесь производим с таким расчетом, чтобы во время дождей происходило не созревание, а только рост хлеба, которому эти дожди будут тогда скорее полезны, нежели вредны. Местные китайцы сумели примениться к таким условиям климата: они засевают свои поля довольно поздно, и получают превосходную жатву, которую собирают в сентябре, а в Южно-Уссурийском крае, даже в начале октября. Затем, вредные последствия наводнений, истребляющих большую часть казацких хлебов, не только можно, но даже должно устранить разработкою земли на местах возвышенных, на что, конечно, потребуется много труда, но за то этот труд принесет уже не гадательные, а верные результаты.

Кроме всех вышеизложенных причин, не малую долю влияния на настоящее грустное положение казаков имели ошибки тех деятелей администрации, которые руководили как самым переселением, так и дальнейшею судьбою уссурийских казаков. Без сомнения, слишком крута, уже сама по себе, мера — [251] вырвать человека из его родины и бросить в неизвестный край, но еще более непохвально деморализировать его, в конец, на новом месте жительства. С уссурийскими казаками случилось именно то и другое: силой, по приказу велели им бросить родину, а затем, поселив на Уссури, целым рядом неудачных административных мер, иногда прямо одна другой противоположных, довели это население до полного морального упадка, заставили его махнуть на все рукою и апатично покориться своей злосчастной участи.

Таким образом, с первого раза не было обращено достаточно строгого внимания на правильную систему земледелия, принаровленную к условиям новой страны, на разработку земли в местах незатопляемых, на снабжение казаков необходимыми земледельческими орудиями, семенами и рабочим скотом, который хотя многие из них взяли с собою из Забайкалья, но потеряли вследствие различных случайностей, во время трудного плавания на баржах вниз по Амуру.

Между тем, при недостатке земледельческих орудий и животно-рабочей силы, казаки, конечно, не могли заняться, как следует, трудною разработкою земли на новых местах своего поселения, а принимались пахать там, где было полегче, т.-е. на лугах, где разлитие рек, на первых же порах, уничтожало иногда уже поспевшую жатву.

Такая неудача с первого раза охлаждала последнее рвение ленивого казака, который без того уже недружелюбно относился к новому краю, а теперь потерял всякую надежду на пригодность его для земледелия: вместо того, чтобы с усиленною энергиею работать, вновь выбирая места безопасные от наводнений, он предавался полной лени, хорошо зная, что, за неимением собственного, получит казенное продовольствие. Такое продовольствие выдавалось, заимообразно, из казенных складов, всем желающим казакам, которые рады были лезть в долг по горло, лишь бы только не работать дома.

Подобная дармовая прокормка, производившаяся притом без всякого строгого разбора действительно нуждающихся от ленивых, была одною из тех ошибочных мер, влияние которых иногда чувствуется очень далеко.

Правда, в первые годы заселения выдача казенного продовольствия, для большей части казаков, пришедших сюда голышами и не успевших еще достаточно обзавестись хозяйством, являлась необходимостию, но такая выдача должна была производиться с самым строгим разбором, чтобы население видело в ней не потворство своей лени, а только временную [252] помощь действительной нужде. Несколько лет сряду дели шли подобным образом: казаки работали мало, у казны брали очень много, и перебивались через это с году на год.

Наконец, видя несостоятельность подобного порядка, с 1866 года круто повернули в другую сторону. Везде, по станицам, был учрежден строгий надзор, требовали, чтобы каждый непременно работал, задавали даже работу по урокам, а за невыполнение их наказывали немилосердно.

Такие суровые меры, правда, имели результатом, что земли было разработано более против прежнего, но все-таки они нисколько не улучшили положения казаков, которые большую часть своих заработков должны были отдавать теперь в уплату прежде сделанного долга.

Принудительная, барщинная система и суровые меры, ее сопровождавшие, достигли своего апогея в 1867 году. У казаков забирали не только хлеб, но даже продавали коров и лошадей, одним словом, «выбивали» казенный долг, как довольно метко они сами выражались. У многих брали хлеб еще в снопах, обмолачивали его обществом и отдавали в казну, так что иные казаки украдкою молотили свои хлеб на полях, и потихоньку приносили его домой, следовательно воровали у самих себя.

Подобные крайние меры, в особенности после прежних послаблений, конечно, не могли выгодно отозваться ни на материальной, ни на нравственной стороне населения, среди которого, в половине зимы 1867 года, по прежнему, оказалось более тысячи душ голодных и, в добавок, появилась сильная возвратная горячка, так что казна, волею или неволею, должна была выдавать, обратно, забранный с осени хлеб.

Следующий 1868 год прошел для казаков не лучше прежних лет. Правда, излишние строгости и наказания были уничтожены, но в быте самого населения не произошло никаких благоприятных перемен. Сильные дожди и разливы, в августе, уничтожили более чем на половину собранный хлеб и сено, так что зимою на Уссури опять начался сильный голод, а вместе с ним, в большей части станиц, снова появилась возвратная горячка.

Чтобы избежать крайних последствий голода, беднейшим казакам, по прежнему, начали отпускать по 30 фунтов муки в месяц на каждую душу. Но все это в долг и в долг! когда же он будет выплачен? Если уссурийское население, с самого своего появления, не было в состоянии ни один круглый год прокормить само себя, то каким же образом [253] оно станет платить казенные долги? Или, быть может, все еще надеются на лучше будущее для казаков. Но увы! едвали это будущее может быть лучшим. Без коренных изменений в самом устройстве населения, нет никакой вероятности надеяться на что-либо более отрадное против настоящего. Десятилетний опыт убеждает в этом, как кажется, довольно сильно. Деморализованное, апатичное и развратное население не может воскреснуть вдруг, ни с того ни с сего. Искусственные, временные средства не направят его на прямой путь. Худая закваска слишком сильна, и нужны слишком резкие меры, чтобы повернуть дело в другую, лучшую сторону. Пусть не надеются местные администраторы, что новое поколение, выросшее в новой стране, будет лучше старого. Нет! Оно растет при тех же самых условиях, видит теже самые примеры разврата и всяких мерзостей, какие совершают его отцы и, воспитываясь в такой среде, конечно, осуждено, со временем, быть ни чуть не лучше, если только не хуже того, которое сойдет в могилу.

После всего вышесказанного является вопрос: какие же меры могут быть приняты, чтобы вывести уссурийское население из того безнадежного положения, в котором оно находится в настоящее время? Положительный ответ на подобный вопрос, конечно, весьма затруднителен, тем более, что для его решения должно быть принято в соображение множество побочных обстоятельств, недоступных или ускользнувших от частного наблюдателя. Поэтому, говоря о мерах, могущих способствовать улучшению, или даже совершенному изменению настоящего положения уссурийских казаков, я выскажусь в общих чертах.

Прежде всего, необходимо дозволить всем желающим казакам вернуться обратно в Забайкалье, и перевезти их туда на казенный счет. Нет сомнения, что три четверти всего населения, если только не более, изъявят желание на обратное переселение, но все это будет самая голь, дрянь, которая и без того составляет язву здешней страны. Пусть лучше останется вместо пяти тысяч одна тысяча, даже несколько сот, но за то людей, действительно, работающих и зажиточных. Они составят основу, зачатки будущей культуры Уссурийского края, и конечно эта основа будет далеко прочнее, хотя и малочисленнее той, которая посажена в нем в настоящее время. Если же по каким-либо соображениям, или наконец по принципу, обратное переселение не может быт допущено, то лучше будет расселить желающих уссурийских [254] казаков по наиболее зажиточным станицам амурской конной бригады. Несколько семейств таких казаков, приписанных к каждой станице, могли бы, в случае нужды, получить поддержку со стороны своих собратий без особенного отягощения для последних, а кроме того, имея постоянно добрый пример перед глазами, быть может, исподволь сделались бы и сами более энергичными и трудолюбивыми.

Необходимо также удалить из края, всех до единого, штрафованных солдат, которые вносят только одни пороки, и без того уже проявляющиеся во всевозможных формах среди уссурийского населения, и простить все казенные долги, которые и без того никогда не получатся, а между тем, даже прилежные казаки работают неохотно, зная, что если будет лишний хлеб, то его возьмут в счет прежде забранного.

Всем бедным, оставшимся здесь, казакам, следует дать вспомоществование лошадьми, рогатым скотом, семенами, земледельческими орудиями, и притом объявить, чтобы они впредь не ожидали никакой помощи от казны, а заботились бы сами о себе.

Так как безопасность прочного владения нами Уссурийским краем уже достаточно установилась, то, мне кажется нет никакой необходимости заселять Уссурию непременно казачьим населением, тем более, что здесь граница вполне обеспечена безлюдностью и непроходимостью прилежащих частей Манчжурии. Опыт 1868 года показал, что если и может нам грозить какая-либо опасность, то всего скорее в пространстве между озером Ханка и заливом Поссьета, где наша граница везде удободоступна и совершенно открыта. Притом, с учреждением конной казачьей сотни, которая будет постоянно содержать разъезды в Южно-Уссурийском крае, подобная опасность и здесь уже достаточно гарантирована.

Принимая в соображение все эти обстоятельства, мне кажется возможным обратить в крестьян тех казаков, которые пожелают остаться на Уссури, и которые, будучи, таким образом, освобождены от всякой службы и всякого военного значения, могут успешнее сделаться хорошими земледельцами,

Наконец, следует стараться привлечь на Уссури крестьянское население, конечно более пригодное, нежели казаки, к первоначальной колонизации страны. Пусть оно расселится между оставшимися станицами, займет места, где угодно, и своим добрым примером внесет благие зачатки туда, где в настоящее время процветают одни пороки и апатия ко всякому честному труду. [255]

Поселения крестьян раскинуты в бассейне озера Ханка и на побережья Японского моря.

Таких поселений 12 (Поселение, в котором также живет несколько крестьянских семейств, есть пост Камень-Рыболов, на юго-зап. берегу озера Ханка, место расположения 3-го линейного баталиона) и в них живет 214 семейств в числе 1,259 душ обоего пола (В том числе собственно крестьян 1,160 человек обоего пола, 633 мужч. 1 517 женщин; поселенцев 64 души и отставных солдат 34 с 21 женщиною).

Эти крестьяне пришли сюда из России, в различное время и из различных губерний, преимущественно Астраханской, Воронежской, Тамбовской, Пермской и Вятской. Некоторые из них прямо попали на свои настоящие места, другие жили первоначально несколько лет на Амуре, а потом уже перекочевали в Южно-Уссурийский край.

Самые обширные и лучшие, по своему благосостоянию, деревни лежат на западных берегах озера Ханка, и в степной полосе, которая широко раскинулась между юго-западною оконечностию этого озера и р. Суйфуном.

Первая из этих деревень, как по давности своего основания, так и по благосостоянию жителей, есть Typий-Рог или Воронежская, расположенная в северо-западном углу озера Ханка, в двух верстах устья от пограничной реки Селен-Хэ (В этой деревне считается 32 двора, в которых обитает 241 душа обоего пола).

Эти крестьяне пришли на Амур, в 1860 году, из губерний Воронежской, Тамбовской и Астраханской, и были первоначально поселены на левом его берегу, верстах в двадцати ниже устья Уссури. Затем, когда это место оказалось негодным, потому что его заливает водою, тогда через год их перевели на правую сторону Амура; но когда и здесь разлитие реки затопило все пашни, тогда, уже в 1862 году, этих крестьян поселили на северо-западном берегу озера Ханка, там где они живут в настоящее время.

Местность, на которой расположена их деревня, представляет собою холмистую степь, с суглинистою и черноземною почвою, покрытою чрезвычайно разнообразною травою. Благодаря такой удобной местности, крестьяне распахали уже достаточное количество земли (239 десят.), на которой засевают различные хлеба, и получают хороший урожай, так что даже имеют возможность продавать ежегодно небольшой излишек.

Кроме того в самой деревне находятся обширные огороды, а на полях устроены бакчи, на которых сеются арбузы и [256] дыни. Последние родятся довольно хорошо, но арбузы далеко не дают таких великолепных плодов, как например, в. Астраханской губернии, откуда крестьяне принесли с собою семена.

Кроме того, бурундуки, которых на озере Ханка бесчисленное множество, сильно портят все плоды вообще, а арбузы и дыни в особенности. Они прогрызают в них с боку дырки и достают семена, до которых чрезвычайно лакомы. Такая операция обыкновенно производится перед самым созреванием, плода, и никакие караулы не помогают, потому что зверек, пробирается тихомолком, ночью, и в то время, когда сторож, ходит на одном конце огорода или бакчи, он спокойно работает на другом.

Скотоводство у жителей деревни Турий-Рог развивается также довольно обширно, благодаря степной местности, представляющей на каждом шагу превосходные пастбища.

Из скота крестьяне всего более содержат быков, на которых здесь производится обработка полей. Сверх того бык, служит как упряжное животное, так что лошадей здесь сравнительно немного. Наконец, овцеводство также начинает развиваться, находя на здешних степях все выгодные условия, которых нет на самой Уссури. Вообще, принявшись с энергиею за устройство своего быта, жители деревни Турий-Рог уже достигли того, что имеют почти все необходимые домашние обзаведения, живут довольно хорошо, и в будущем могут надеяться еще на большее довольство.

Две другие деревни, расположенные на западном берегу Ханка — Троицкая и Астраханская (Дер. Троицкая расположена возле устья р. Сиян-хэ, а дер. Астраханская верстах в десяти далее к югу. В первой 20 дворов и 120 душ обоего пола; во второй же 30 дворов и 205 душ) гораздо моложе Турьего-Рога, по времени своего существования. Первая из них основана в 1866 году, а вторая только в начале 1868 года, крестьянами из губерний Астраханской и Воронежской.

Обитатели деревни Троицкой жили первоначально на Амуре, верстах в двухстах ниже г. Благовещенска и уже, вторично, перекочевали на Ханка, соблазнившись рассказами о плодородии здешних местностей.

Вообще громкие, и часто преувеличенные, слухи о богатствах Южно- Уссурийскаго края заставляют крестьян, поселенных на Амуре, бросать уже обсиженные места и ежегодно, по нескольку десятков семейств отправляться на озеро Ханка. [257] Но этот переход не представляет и сотой доли тех трудностей, которые приходилось терпеть им, идя на обетованный Амур из России. Теперь, при переселении на Ханка и вообще по Амуру, крестьян обыкновенно перевозят на баржах, буксируемых пароходами, так что переселенцы могут брать с собою скот, телеги, плуги и прочие хозяйственные принадлежности.

Пост Камень-Рыболов, единственное место, где пристают пароходы, плавающие по озеру Ханка (Одно из важных неудобств, представляемых озером Ханка, для плавания, заключается в отсутствии заливов, удобных для пристанища пароходов, что особенно невыгодно при известной бурливости этого озера), есть вместе с тем и пункт высадки новых поселенцов.

Обыкновенно; по прибытии сюда, несколько человек из них отправляются розыскивать удобные для поселения местности.

Хотя вся степная полоса, раскинувшаяся в длину на целую сотню верст, между озером Ханка и рекою Суйфуном, представляет на каждом шагу такие места, но уже по привычке, сродной русскому крестьянину, вновь прибывшие долго затрудняются выбором нового пункта. В одном месте кажись и хорошо, лугов, полей много, да мало воды, в другом до леса далеко и т. д.; перебирая подобным образом, долго колеблются крестьяне в выборе места, долго советуются между собою и наконец решают, или поселиться в одной из деревень, уже существующих, или основать новую.

Замечательно, что даже здесь, где на квадратную милю едвали придется три, четыре человека оседлого населения, и здесь уже крестьяне начинают жаловаться на тесноту и на то, что прибывшие ранее их заняли самые лучшие места.

Возвращаясь затем в деревням Астраханской и Троицкой, следует сказать, что первая из них почти не уступает Турьему-Рогу по благосостоянию своих жителей. В особенности богато живут несколько семейств молокан, которые принесли сюда, из России, свое трудолюбие и свои религиозные убеждения.

В тоже время у крестьян дер. Троицкой, основанной еще так недавно, сразу заметно меньшее довольство, нежели у обитателей деревни Астраханской или Турьего-Рога. Впрочем, нет сомнения, что через несколько лет и эти крестьяне обстроятся как следует и заживут ничуть не хуже своих соседей, которые также много потерпели при первоначальном обзаведении.

Кроме хлебопашества и скотоводства, рыбный промысел [258] может доставить большие выгоды крестьянам, живущим по берегам озера Ханка, чрезвычайно богатого различною рыбою. До сих пор этот промысел начинает появляться только в дер. Астраханской, жители которой, будучи рыбаками еще на родине, успели уже обзавестись большим неводом. Нужно заметить, что для ловли этим снарядом лучшего места, как озеро Ханка, трудно даже и представить, так как, при небольшой глубине, оно везде имеет дно песчано-илистое и гладкое как пол; притом постоянно мутная вода также много помогает успеху ловли. Крестьяне занимаются ею во всякое свободное от полевых работ время, всего чаще по праздникам, или накануне их.

Лов всегда производится на одном и том же месте, возле дер. Астраханской, и способ его самый простой. Обыкновенно завозят на лодке невод на полверсты в озеро, потом спускают его там, и на веревках тянут полукругом к берегу.

За одну такую тоню вытаскивают обыкновенно 3-7 пудов разной рыбы, а при счастии пудов десять, или даже того более.

Самое лучшее время для ловли неводом бывает, по рассказам крестьян, весною и осенью, когда рыба во множестве приближается к берегам. Зимою рыбной ловли вовсе не производится.

В самой южной части степной полосы расположены еще две наших деревни: Никольская и Суйфунская. Впрочем, последняя составляет не более как выселок из первой, и лежит от нее в расстоянии пяти верст на берегу реки Суйфуна.

Суйфунское селение весьма, небольшое и состоит из 5-ти дворов, между тем как в Никольском считается 47 дворов, и в обеих деревнях 313 душ обоего пола. Как Никольская, так и Суйфунская основаны, в 1866 году, одновременно с селением Астраханским и выходцами из тех же самых губерний, т.-е. Астраханской и Воронежской. Но здешним крестьянам с первого раза не повезло, и в мае 1868 года, обе деревни были сожжены партиею китайских разбойников (хун-хузов), ворвавшихся в наши пределы.

Однако, несмотря на недавний погром, Никольская и Суйфунская уже успели немного оправиться и даже расшириться, так как в том же 1868 году сюда перекочевали крестьяне, жившие, первоначально на верхней Уссури и Дауби-хэ (В деревнях Романовке и Сысоевке).

Во всяком случае, нет сомнения, что Никольское селение в скором времени достигнет полного благосостояния, чему [259] лучшим ручательством служит трудолюбивая энергия ее обитателей с одной стороны, и прекрасная местность с другой.

Действительно, обширная, немного всхолмленная степь с весьма плодородною черноземною и суглинистою почвою, представляет здесь, на каждом шагу, отличные луга и пашни; две небольшие речки: Чагоу и Тундагоу и наконец в пяти верстах река Суйфун; кроме того, обилие леса возле последней реки — все это такие выгодные условия, что нет сомнения в быстром развитии Никольской, даже в недалеком будущем, в особенности если состоится предполагаемое передвижение сюда, из поста Камень-Рыболов, штаба 3-го линейного баталиона.

Вблизи описываемой деревни находятся замечательные остатки двух старинных земляных укреплений, которые, впрочем, попадаются изредка и в других частях нашего Южно-Уссурийского края.

Первое из этих укреплений лежит верстах в трех от деревни и представляет правильный четыреугольник, бока которого расположены по странам света. Каждый из этих боков имеет около версты длины, и состоит из земляного вала, сажени две с половиною вышины, со рвом впереди.

Внутреннее пространство укрепления представляет местность совершенно ровную, и только с западной стороны здесь приделана небольшая земляная насыпь. Сверх того, саженях в пятидесяти впереди южного бока, устроен небольшой земляной квадрат, вероятно для боковой обороны.

Другое укрепление лежит всего в полверсте от деревни, и не представляет правильного четыреугольника, хотя в общем своем очертании все-таки напоминает подобную фигуру. Вал этого укрепления имеет три сажени вышины, но рва впереди его нет вовсе. Как бы взамен этого рва, в самом валу сделано много выдающихся частей.

Внутри второго укрепления находится много небольших возвышений, в роде курганов, на которых иногда лежат остатки кирпичей, а в одном месте стоят две каменные плиты с несколькими проделанными в них дырками.

Кроме того, по дороге к дальнему укреплению, в полуверсте от нашего селения, на небольшом бугорке, лежит высеченное из красноватого гранита грубое изображение черепахи, имеющее семь футов в длину, шесть в ширину, и три в толщину. Рядом с нею, валяется каменная плита, которая, как видно по углублению в спине черепахи, была вставлена сверху.

Эта плита сделана из мрамора и имеет около восьми [260] фут длины; тут же лежит отбитая ее верхушка, с изображением дракона.

В самой деревне стоят, найденные в лесу, два каменных грубых изображения каких-то животных, величиною в большую собаку.

Кому принадлежали все эти обделанные камни и укрепления? Некоторые относят их к XII веку по P. X., ко временам династии Нюжчень, которая в то время владычествовала в Южной Манчжурии, но мне кажется, что такое предположение не более как гадательное. Позднейшие археологические изыскания, вероятно, прольют больший свет на этот предмет, и разъяснят нам темную историю этой страны, которая долго была местом кровавых столкновений, сначала корейских (гаолийских), а потом манчжурских племен с китайцами, и здесь, несколько раз, сменялось владычество тех и других.

Во всяком случае, с большею достоверностию можно предполагать, что некогда на этих, теперь пустынных местностях, были не одни военные лагери, но и пункты постоянной оседлости, быть может даже города.

Подтверждением такому предположению служат иссечения из камня, которые конечно не были бы сделаны в местах временной стоянки; тем более что гранит, из которого высечена черепаха, приходилось везти издалека, так как этот камень, сколько известно, не встречается в ближайших частях Суйфуна.

Но давно, очень давно совершилось все это, так что между нынешним скудным населением не осталось даже никаких положительных преданий о тех временах....

Остальные крестьянские поселения нашего Южно-Уссурийского края расположены по самому берегу Японского моря, в следующем порядке: Шкотова на устье р. Цыму-хэ, в вершине Уссурийского залива (Дер. Шкотова также была сожжена китайскими разбойниками весною 1868 г., но потом опять возобновлена), Александровская и Владимирская на реке Сучане (В двенадцати верстах от ее устья) впадающей в залив Америка; наконец, Фудин, Арзамасовка и Пермская ¹) возле гавани Св. Ольги. [261]

1) Число дворов и жителей в этих деревнях следующее:

Из всех этих деревень только одна, Новинки, лучшая как по своей величине, так и в особенности по благосостоянию своих жителей. Остальные же, вообще, не могут похвалиться, в этом отношении, частию по неудобству местности, на которой расположены, более же всего по беспечности и лени своих обитателей, среди которых встречается много поселенцев, т.-е. каторжников, выслуживших срок своих работ, и отставных солдат, добровольно оставшихся на жительство в здешнем крае.

Быт собственно крестьян здесь, на далекой чужбине, тот же самый как и в России; откуда переселенцы принесли с собою все родимые привычки, поверья и приметы.

Все праздники, с различными к ним приложениями, исполняются ими также аккуратно, как бывало на родине, и каждое воскресенье, в деревнях, можно видеть наряженных парней и девок, которые спешат к обедни в церковь, там где она уже выстроена (Церкви находятся в Турьем-Роге и на посту Камень-Рыболов возле дер. Астраханской; кроме того во Владивостоке и гавани св. Ольги).

Затем, в праздничные дни, после обеда, в хорошую погоду, как те так и другие, нарядившись, прогуливаются по улице, или сидят на завалинах у своих домов. Однако песни случается слышать очень редко; видно, крестьяне еще дичатся на чужой стороне.

Что же касается до воспоминаний о родине, то крестьяне теперь уже нисколько об ней не тоскуют.

«Правда, сначала, особенно дорогою было немного грустно, а теперь Бог с нею, с родиною» обыкновенно говорят они: «что там? земли мало, теснота, а здесь видишь какой простор; живи где хочешь, паши где знаешь, лесу тоже вдоволь, рыбы и всякого зверя множество; чего же еще надо? А даст Бог обживемся, поправимся, всего будет вдоволь, так мы и здесь Россию сделаем», говорят не только мужчины, по даже и их благоверные хозяйки.

Что же касается до самого переселения сюда из России, то дальняя дорога, в которой крестьяне бывают обыкновенно от 2-х до 3-х лет, вообще весьма, сильно отзывается на их материальных средствах.

Вспомоществование, даваемое заимообразно от казны (Впрочем, такое вспомоществование дается, в Южно-Уссурийском крае, только тем крестьянам, которые пришли сюда прямо из России; те же, которые перекочевывают с Амура, не получают означенного пособия, так как они уже пользовались им по приходе на Амур) [262] (деньгами по сту рублей на каждое семейство и продовольствием в течении первого года) как нельзя более необходимо. Оно помогло многим из них обзавестись хозяйством и зажить довольно порядочно, даже хорошо. Правда, некоторые деревни еще не оправились до сих пор, но в этом виноваты частию сами их обитатели, частию же невыгодные условия местностей, на которых они поселились.

Таким образом, во всех деревнях, расположенных ни побережья Японского моря, сильные летние туманы, обыкновенно господствующие здесь в июле, вместе с дождями, много вредят созреванию ранних хлебов. Впрочем, такие туманы всего сильнее бывают в самой береговой полосе, заметно слабеют с удалением внутрь страны, и еще реже показываются на западном склоне Сихотэ-Алиня.

Количество всей обработанной, собственно-крестьянами, земли составляет 962 десятины, следовательно около 0,8 на каждую душу вообще. Хотя, конечно, такое число ничтожно в сравнении с громадным пространством целого края, но это зачатки будущей культуры, которая широко может развиться, в особенности в степной полосе Южно-Уссурийского края.

Во всяком случае, вся будущность этого края, как страны земледельческой, заключается, насколько уже показывает опыт, не в поселенных там казаках, или тем менее инородцах, а исключительно в крестьянах, от большого или меньшего прилива которых из России будет зависеть и самый ход колонизации.

Но для привлечения таких переселенцев, мне кажется, прежде всего следует улучшить самый способ передвижения их с родины на новые места.

В настоящее время, крестьяне, идущие из России на Амур бывают в пути обыкновенно два, даже три года, терпят всевозможные невзгоды и, уже окончательно истощившись в своих материальных средствах, являются, наконец, на избранные местности.

Между тем, еслибы доставка на Амур этих переселенцев происходила путем водяным, т.-е. кругом света, то на проезд тратилось бы только шесть или семь месяцев, так как судно, выводящее из Кронштадта в сентябре или октябре, является здесь обыкновенно в мае. Притом же, все пожитки, забранные с собою крестьянами, могли бы [263] благополучнее достигать нового места, а вместе с тем переселенцы сохраняли бы значительное количество собственных денег, которые они теперь тратят на продовольствие во время пути, так как отпускаемых от казны порционов (Порционы всем переселяющимся крестьянам выдавались прежде но время пути различно, по губерниям, также как, например, бессрочно-отпускным солдатам. В настоящее время, кажется, порционов уже не выдают и крестьяне продовольствуются на собственный счет) не везде бывает достаточно.

Наконец, если по каким бы то ни было соображениям, о морской перевозке не может быть и речи, то следует, по крайней мере, хотя на Амуре иметь пароход, специально предназначенный для буксировки барж с переселенцами, от г. Сретенска, вдоль по Амуру и по Уссури на озеро Ханка.

Правда, в настоящее время переселенцы также возятся здесь на пароходах, но, при отсутствии правильных рейсов, они часто подолгу ждут то в одном, то в другом месте, и тратят на переезд от Сретенска на озеро Ханка почти целое лето. Притом же, являясь сюда осенью, они не имеют уже времени ни распахать земли для посева, ни заготовить сена для корма скота в наступающую зиму, а через это, обыкновенно, бывают поставлены в самое затруднительное положение.

Между тем, еслибы имелся на Амуре пароход, специально предназначенный для перевозки переселенцев, то они совершали бы весь свой переезд менее чем в месяц, и, отправляясь из Сретенска, например, в начале мая, в июне были бы уже на месте, следовательно могли бы тотчас же приступить в различным работам.

Вместе с крестьянами, в деревнях нашего Южно-Уссурийского края, живут еще, как земледельцы, так называемые поселенцы, т.-е. каторжники, выслужившие срок своих работ, и отставные солдаты, или матросы, оставшиеся здесь добровольно на вечные времена.

Число первых, т.-е. поселенцев равняется 54 (Эта цифра была к 1-му января 1868 г.; впрочем после того она едвали увеличилась, разве на несколько человек) (27 мужчин и 27 женщин); они живут особою деревнею Александровскою на Сучане, и между крестьянами в деревнях Шкотова, Новинки и Пермская. Немного можно сказать утешительного про этих людей вообще. Будучи, по большей части, нравственно испорченными, привыкшие, в течении долгих лет своей ссылки, к самому строгому присмотру и требованиям, но, увидав теперь себя свободными, они, обыкновенно, дают полный [264] простор своим порочным склонностям и, за весьма немногими исключениями, делаются теми же, какими были прежде.

Разумеется, при таких условиях невозможно быть хорошим земледельцем и, действительно, между всеми поселенцами очень редко можно, встретить хотя сколько-нибудь трудолюбивого человека. Большая же часть из них перебивается кое-как, и весьма мало заботятся о завтрашнем дне.

Не лучший отзыв можно сделать, и об отставных солдатах, или матросах, добровольно оставшихся на жительство в этом крае и поселившихся, частию во Владивостоке, гаванях Новгородской и с в. Ольги, частию же между крестьянами в деревнях: Турий-Рог, Никольская, Шкотова, Фудин, Арзамасовка, на посте Камень-Рыболов. К счастию, число солдат, живущих между крестьянами, не велико, всего 34 человека с 21 женщинами; да из этого числа, только 18 живут отдельными дворами, октальные же или нанимаются в работники, или просто шатаются без всякой определенной цели.

Хотя законом и положено, чтобы ближайшие начальники ручались за поведение остающихся на жительство солдат, но такой закон одна мертвая буква, которая никогда не исполняется, потому что из числа этих солдат, по крайней мере две трети отъявленные негодяи, оставшиеся здесь только затем, чтобы получить и промотать 130 руб., которые выдают всем им на первоначальное обзаведение хозяйством. Многие из них, тотчас же по получении, проматывают эти деньги до последней копейки, являются на избранное место жительства нищими, и, таким образом, вносят один развратный пролетариат в наши, только что начинающие возникать, колонии.

Что же касается вообще до способности отставных солдат к земледелию, то об этом, конечно, нечего и распространяться. Дело слишком ясно само по себе. Скажу только, что, за исключением четырех или пяти, хотя сколько-нибудь, прилежных солдатских семейств, остальные возделывают обыкновенно по одной десятине земли, или даже того менее, а. некоторые не имеют ни одного распаханного клочка «по непривычке к такой работе», как они сами выражаются.

Из числа солдат, живущих вне деревень, более всего поселилось во Владивостоке (Цифру солдат, обитающих вне деревень, я не мог узнать положительно. По всему вероятию, это число, если не более, то уже никак не менее того, которое показано для деревень). Немногие из них занимаются различным мастерством, большая же часть ничего не делает, и ничуть не лучше своих собратий, поселившихся в [265] деревнях. Таким образом, в посту св. Ольги заходится пять солдатских дворов (четыре с 1862 года и один с 1864 года), обитатели которых поселились, как земледельцы; но всеми ими, к 1-му января 1868 года, было разработано только 3/4 десятины земли.

Такие факты, мне кажется, ясно указывают, что поселение отставных солдат в крае приносит для него одно зло, но никак не пользу, тем более, что оно дорого стоит правительству, выдающему, как сказано выше, 130 руб. каждому, остающемуся здесь солдату. Это-то пособие и составляет главную приманку для всех негодяев, готовых за деньги продать себя на какое угодно дело.

Можно утвердительно сказать, что когда выдача денег прекратится, то гораздо менее будет оставаться здесь солдат на жительство; но за то, если, в данном случае, правительство проиграет в количестве, так наверное выиграет в качестве, потому что будут оставаться только люди, действительно желающие трудиться и заработать себе кусок хлеба. Пособие им можно давать не деньгами, а различными предметами, необходимыми для первоначального обзаведения хозяйством, как-то: скотом, семенами, земледельческими орудиями, или наконец выдавать теже самые деньги, но только в виде премии за разработку известного количества земли, за усердное занятие каким-либо промыслом или мастерством и т. п.

Притом же, есть еще одно, весьма важное обстоятельство; препятствующее благосостоянию многих солдат и поселенцев — это их бессемейная жизнь. Действительно, может ли хорошо идти хозяйство у человека одинокого, даже при всем желании с его стороны? Кроме того, семейная жизнь всегда благодетельно действует и на нравственную сторону человека. Придя с тяжелой работы домой, семьянин может свободно вздохнуть в кругу жены и детей, любовь к которым заставляет его трудиться целые дни. Одинокий же солдат, или поселенец не знает ничего этого; не для кого ему особенно трудиться, нет у него семейства, с которым он мог бы поделить радость, или горе и, поневоле, бросается такой горемыка в крайность, из которой для него уже нет возврата. Жениться же здесь, при большом недостатке женщин, весьма трудно, да притом крестьянин и не отдаст свою дочь за человека, пользующегося в его глазах самою дурною репутациею.

В заключение, обращаясь к местностям, удобным для будущих поселений, я могу сказать, что в этом отношении на первом плане, должны стоять Ханкайские степи и Сучанская долина. [266]

Первые, т.-е., степи, раскинулись между юго-западною оконечностию озера Ханка и р. Суйфуном, более чем на ста верст в длину и от 25-40 в ширину. На востоке они ограничиваются болотистыми равнинами реки Лэфу, а на западе, мало-по-малу, переходят в гористую область верхнего течения pp. Mo и Сахэзы.

На всем, вышеозначенном пространстве, только две болотистые долины, среднего и нижнего течения этих рек, несколько нарушают однообразие местности, представляющей или обширные луга, или холмы, покрытые мелким дубняком и лещиною, с рощами дуба и черной березы.

В некоторых местах, как например, на водоразделе Mo и Сахэзы, местность принимает даже гористый характер, но вскоре степь опять берет свое, и на десятки верст расстилается широкою, волнистою гладью (Замечательно, что в южной части степной полосы, на водоразделе, между бассейном озера Ханка и р. Суйфуна, впадающего уже прямо в Японское море, проходящий здесь хребет Сихотэ-Алинь до того не высок, что почти совершенна не изменяет характера степи, лежащей по обе его стороны. Вообще, сколько до сих пор известно, главная ось этого хребта много ниже боковых его отрогов).

Травяной покров всей этой степи являет чрезвычайное разнообразие, совершенно противоположное тому однообразию растительности, которая покрывает болотистые равнины на Уссури и Сунгаче. Достигая невысокого (1-2 фут.) роста, и не представляя тех громадных, непроходимых зарослей, которые характеризуют уссурийские и сунгачинские луга, эта трава в высшей степени удобна для корма скота, так что здесь со временем, кроме земледелия, обширно может развиться и скотоводство.

Вообще, Ханкайские степи есть самое лучшее, во всем Уссурийском крае, место для наших будущих поселений. Не говоря уже про плодородную черноземную, или суглинистую почву, не требующую притом особенного труда для первоначальной разработки, про обширные прекрасные пастбища, важная выгода заключается в том, что степи не подвержены наводнениям, которые везде на Уссури делают такую огромную помеху земледелию. Правда, есть один недостаток этих степей — именно малое количество воды, — но его можно устранить, копая колодцы, или запрудив небольшие, часто пересыхающие, ручейки в лощинах и чрез то образовать там пруды.

Долина Сучана, по своему плодородию, едвали не превосходит степную полосу. Эта долина имеет верст шестьдесят в длину, при средней ширине 2—4 верст, и почву черноземную, чрезвычайно плодородную. Однако и у нее есть [267] недостаток, общий, впрочем, всему морскому побережью; — именно обилие летних туманов, препятствующих правильному вызреванию ранних хлебов, так что земледелие более успешно комет здесь идти в верхнем и среднем течении реки, где вред от туманов гораздо менее ощутителен.

Что же касается до других местностей, удобных для заселения, то хотя долины береговых рек Японского моря, каковы: Седеми, Манчугай, Суйфун, Цыму-хэ, Ta-Уху, Пхусун и Тазуши имеют почву весьма плодородную, но, за исключением только немногих, более возвышенных пространств, эти долины подвержены затоплению в период сильных дождей, так что для значительных поселений они негодны. Здесь могут быть раскинуты, со временем, только небольшие деревни, подобно тому; как и ныне стоят, то в одиночку, то по несколько вместе, земледельческие фанцы китайцев. Впрочем, в окрестностях залива Поссьета есть много мест удобных и для больших поселений.

Внутри Уссурийского края, кроме самой Уссури, удобные для заселения местности лежат разбросанными оазисами по долинам Лифудина, Сандагу, Ула-хэ, Суду-хэ, а еще более по Дауби-хэ, на обширных пологих скатах, окаймляющих эту реку слева, и не подверженных затоплению, даже в самую высокую воду.

Кроме того, хорошие для земледелия места находятся, как; говорят, по нижнему течению Има, Бикина и Хора, т.-е. больших правых притоков Уссури.

Конечно, при дальнейшем заселении и лучшем расследовании Уссурийского края, может быть найдется много и других благоприятных местностей, но, во всяком случае нынешние поселения должны оседаться на местах, уже изведанных относительно своей пригодности для земледелия.

Такими местностями следует считать, прежде всего, Ханкайские степи, с их широким простором и благодатною почвою. Много тысяч семейств уместится здесь совершенно свободно, и если только новые поселенцы примутся с энергиею за устройство своего житья бытья, то можно ручаться, что через несколько лет они станут жить в полном довольстве и не пожалеют о том, что рискнули бросить свою родину.

Текст воспроизведен по изданию: Уссурийский край. Новая территория России // Вестник Европы, № 5. 1870

© текст - Пржевальский Н. М. 1870
© сетевая версия - Thietmar. 2017
© OCR - Бычков М. Н. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1870

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.