-

ПЛАКСИН В. С.

В ЮЖНО-УССУРИЙСКОМ КРАЕ И НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

Воспоминания доктора В. С. Плаксина 1868 г.

Ноября 19-го 1867 г. состоялся высочайший приказ о назначении меня дивизионным доктором войск Приморской области Восточной Сибири, куда я выехал из Петербурга 30-го ноября и прибыл в г. Николаевск на Амуре 8-го февраля 1868 г., сделавши путешествие 10,125 верст. По прибытии в г. Николаевск, я, 19-го февраля, получил от командующего войсками Приморской области предписание немедленно отправиться в Уссурийский пеший казачий баталион, — это еще полторы тысячи верст назад, — для принятия мер к прекращению возвратной горячки, появившейся между рекрутами, следовавшими в Приморскую область на укомплектование войск и, по случаю прекращения навигации по Амуру и Уссури, задержанными в Хабаровке до открытия навигации, — и отсюда распространившейся на ближайшие станицы Уссурийского казачьего населения. Кроме того, в предписании было сказано: «обратить особенное внимание на экономический быт Уссурийских казаков и изыскать средства к улучшению их быта». С первою задачею справиться было не мудрено — дело знакомое; но над второю задачею, совсем мне незнакомою, пришлось призадуматься. Однакож, познакомившись во всех подробностях с бытом Уссурийского казачьего населения, [594] расположенного на правом берегу р. Уссури, на протяжении 554-х верст, кончая станицею Буссе (Выше на 24 версты лежит последняя станица (Маркова), на берегу р. Сунгачи (исток оз. «Ханка»). Левый берег Уссури и Сунгачи китайский.), — оказалась по силам и вторая задача. Здесь, для поднятия экономического быта Уссурийских казаков, мною рекомендованы были, главным образом, две меры: 1) сложение с казаков 62,000 руб. казенного долга, лежавшего на плечах их тяжелым гнетом, и 2) предоставление желающим права свободного переселения на берега рек, впадающих в Уссури (Кий, Хор, Бикин и Има), на имеющиеся там удобные места для хлебопашества, так как некоторые станицы были расположены на местах, неудобных для этого.

Первая мера, т. е. сложение с казаков долга, была вскоре принята, а вторая осуществилась только в 1879 г., в котором была переселена целая половина Уссурийского казачьего населения в Южно-Уссурийский край, с которым я не был еще знаком, когда писал отчет губернатору Приморской области о возложенном на меня поручении, а то я, конечно, указал бы на этот край, как на наилучший для переселения некоторых станиц с Уссури (По моему мнению, необходимо заселить и вышеупомянутые местности в виду близости китайской границы.). Отчет этот был мною составлен в ст. Буссе, — где я прожил с 13-го марта по 4-е мая 1868 г., — и был представлен губернатору в июне месяце того же года в Владивостоке, куда съехались одновременно: генерал-губернатор Восточной Сибири, губернатор Приморской области, начальник штаба управления войск той же области, окружный интендант и несколько штаб- и обер-офицеров, — после победы, одержанной нами над китайцами, вторгшимися в Южно-Уссурийский край, с целию перерезать всех русских и манз (Манзы, живущие в Приморской области, те же китайцы, сосланные китайским правительством за разные проступки на Амур, который до присоединения его к нашим владениям, служил у китайцев местом ссылки. Сюда же направлялись и беглые китайцы, в чем либо провинившиеся, спасаясь от преследования по закону, а также бродяги — что по китайски значит «манз». Этих-то манзов в 1868 г. считалось в Приморской области до 10,000 человек и ни одной женщины при них, так как женщин в Китае в ссылку не отправляют.), которые будут держать сторону русских. Так значилось на их знаменах.

Я не могу отказать себе в желании познакомить читателей с [595] вторжением китайцев в Южно-Уссурийский край в 1868 г., повлекшим за собою большие перемены в управлении Приамурским и При-Уссурийским краем.

В 1867 г. один из наших купцов, занимавшийся добыванием морской капусты для продажи китайцам, плывя возле острова Аскольда (в Японском море), лежащего в 50-ти милях от Владивостока к северу и в 5-ти милях от материка, заметил на этом острове китайцев и сообщил об этом заведывавшему Владивостокским портом лейтенанту Этолину, который тотчас же отправился на шкуне «Алеут» на означенный остров, и нашел там человек до 200 китайцев, занимавшихся добыванием золота. Так как остров этот принадлежит нам, то Этолин попросил китайцев удалиться с оного и впредь не забираться в чужие владения. Китайцы тотчас же удалились с острова. Но в следующем году они явились опять на тот же остров, в числе человек около 500, уже вооруженные. Когда об этом дано было знать Этолину с военного поста «Стрелок», находящегося на материке в милях 6-ти от острова, то Этолин снова отправился на Аскольд и, высадившись на берег с 11-ю матросами, двумя офицерами и портовым врачем, повторил то же требование, но в этот раз встретил сопротивление со стороны китайцев, которые начали стрелять и убили 3-х матросов, в том числе боцмана, и ранили остальных 8 матросов и одного офицера и, кроме того, контузили врача камнем в голову (Врач этот, молодой человек, через 6 месяцев сошел с ума.). Тогда Этолин поспешил с своею командою отретироваться на свою шкуну на шлюпках, которые как только отчалили от берега, то со шкуны сделано было несколько выстрелов картечью по китайцам, и они рассыпались по острову. Так как на шкуне не было достаточно угля, то Этолин должен был вернуться в Владивосток, чтобы запастись углем, и на другой день отправиться для блокады острова. Но перед отплытием оставил у острова баркас с матросами и двумя офицерами, при двух горных орудиях, снятых с поста «Стрелок», с приказанием уничтожить все китайские лодки, стоявшие у берега острова, что и было исполнено. Затем к вечеру разразилась сильная буря с проливным дождем, продолжавшаяся всю ночь. Когда же шкуна на другой день пришла к острову и обогнула его со всех сторон, то на острове незаметно было никакого признака присутствия китайцев, и по тщательном осмотре [596] острова, на нем не оказалось ни одного китайца, как будто все они провалились сквозь землю. Но они не провалились, а были перевезены с острова на материв манзами, живущими на берегу моря против острова. Тогда-то они и показали себя с большею еще дерзостию, а именно: разграбили и сожгли нашу деревню, находившуюся при реке Сучане, по близости помянутого острова. Здесь они вырезали груди у 17-тилетней девушки и потом убили ее. Затем на утренней заре напали на пост Стрелок, где было 20 рядовых при унтер-офицере, 1 матрос и фельдшер. Здесь китайцы убили двух часовых, повесили матроса на дереве головою вниз (Матрос этот, по уходе китайцев, ухитрился развязать веревку и упал головою на землю. Впоследствии он сошел с ума.) и разрубили фельдшера по частям; потом сожгли казармы. Остальные же солдаты наши, не вступая в бой с китайцами, бежали во Владивосток. Это было в апреле месяце. После этого о китайцах в течение целого месяца не было ни слуху ни духу. Я в это время находился в ст. Буссе, откуда выехал в Южно-Уссурийский край 4-го мая, для инспекции военно-врачебных учреждений. Желая ближе познакомиться с этим интересным краем, я не поехал на пароходе по реке Сунгаче и озеру Ханка в «Камень-Рыболов», где расположен был 3-й Восточно-Сибирский линейный баталион, хотя путь этот был самый удобный (Впоследствии, в одну из поездок во Владивосток чрез озеро Ханка, мне пришлось убедиться, что со временем путь этот окажется не только неудобным, но и невозможным по причине постепенного обмеления этого озера: пароход, мелко сидящий, пришлось передвигать около полуверсты на лебедке, завозя якорь вперед. Это было при входе в озеро.) и пароход должен был прибыть в ст. Буссе 7-го мая, а поехал вьючным трактом по телеграфной линии, проложенной от города Николаевска до Владивостока через ст. Буссе. Путешествие это я совершил в сообществе одного офицера, которому было поручено осмотреть телеграфную линию. Признаться сказать, путь этот предстоял не особенно легкий, но мне крайне хотелось познакомиться с этим краем в больших размерах, чтобы иметь понятие о том, насколько он удобен для заселения. Из ст. Буссе мы проехали вверх по Уссури 50 верст на маленьком пароходе телеграфного ведомства, а потом двигались уже то верхом, то пешком через хребты гор, через топкие пади и, местами, через роскошные долины. На пути этом мы, кроме почтовых станций — одиноких, бедных и жалких, с двумя при них ямщиками-солдатами, проехали [597] две наших деревни: «Сысоево», 10 дворов, и «Романово», 4 двора, а потом стали попадаться нам манзовские фанзы (Манзовские фанзы разбросаны по всему Южно-Уссурийскому краю.) по 2 и по 3 вместе, с огородами и полями, засеянными будою (мелкое просо) и обработанными с неподражаемым искусством и терпением. Заехавши в одну из фанз, мы были несколько встревожены словами манз: бутунда! хунхузы! (худо! разбойники!), при чем один из манзов, понимающий немного русский язык, передал нам, что две недели уже как их работники-китайцы, приходящие к ним из Китая для летних работ, постепенно оставляют их хозяев и бегут хребтами по направлению к Владивостоку (а таких работников, по словам манзов, приходит к ним каждое лето тысяч до 30-ти), — и что там началась уже резня. Слышать такие вести было не особенно приятно, так как и мы двигались по тому же направлению. Но с нами, слава Богу, не приключилось никакой беды, и мы благополучно добрались до станции «Суйфунской», от которой идут две дороги — одна в Владивосток, а другая в Камень-Рыболов. На эту станцию мы прибыли 12-го мая утром, а отсюда того ж числа проехали селение «Никольское» и 13-го мая были уже в Камне-Рыболове, ехавши по тележной дороге, единственной в Южно-Уссурийском крае, проложенной от Камня-Рыболова до поста «Раздольного», на протяжении 137 верст. 16-го мая вечером прибежали в Камень-Рыболов жители сел. Никольского, сожженного и разграбленного китайцами 15-го мая на утренней заре. В это же утро были сожжены Суйфунская станция и Суйфунская деревня, 5 дворов, лежащая между этою станциею и сел. Никольским.

25-го мая прибыл в Камень-Рыболов командир Уссурийского пешего казачьего баталиона с 75-ю казаками, которому предписана было сформировать отряд из людей 3-го линейного баталиона в Камне-Рыболове, и немедленно идти по дороге к сел. Никольскому. Сформированный из отборных людей, отряд, имея 238 человек, выступил в поход 26-го мая. К этому отряду и я примкнул в качестве волонтера, но не врача, так как при отряде состоял врач 3-го баталиона. Пройдя 65 верст, отрядный начальник, обращаясь к нам, офицерам, сказал, что «я не думаю идти прямо на Никольское, а дойдя до хребта (Хребет этот, покрытый хвойным и лиственным лесом, имеет протяжение 5 верст в длину и столько же в ширину, и лежит в 10-ти верстах от сел. Никольского. По ту сторону хребта находилась в то время почтовая станция, под названием «Дубининская», ныне же она перенесена на другую сторону хребта, в направлении к Камню-Рыболову.), мы повернем к реке "Суйфуну" по манзовской тропе, оставив дорогу и [598] хребет с левой стороны, — там мы всего вернее столкнемся с неприятелем; — а потому повозки оставим здесь, провиант же с походными котелками навьючим на имеющихся при отряде лошадей». План этот крайне не понравился мне, так как единственная тележная дорога, идущая от Камня-Рыболова до поста Раздольного (Пост Раздольный находится в 62 верстах от Владивостока и в 27 верстах от сел. Никольского. От него проведены две телеграфные линии — одна до Владивостока, а другая до «Посьета», находящегося в 50 верстах от г. Хун-Чуна (китайского города).) через сел. Никольское, осталась бы таким образом открытою; но я ничего не сказал против этого, — чтобы не натолкнуться на неприятность, в виду враждебного отношения ко мне начальника отряда, который видел во мне своего врага, (и, надо сказать, что он не ошибался в этом, так как, по моему предложению, был вскоре отрешен от командования Уссурийским казачьим баталионом за чересчур своевольное управление оным и назначен был командиром 8-го линейного баталиона), — и я за лучшее счел удалиться из этого отряда и добраться, если будет возможно, до главного нашего отряда, при котором находился сам командующий войсками Южно-Уссурийского края. Случай был удобный: при отряде ехал телеграфный механик с двумя сигналистами и с телеграфными принадлежностями; ехал он в пост Раздольный. Узнавши, что отряд не пойдет на Никольское, он поспешил отправиться вперед. С ним пошли: 12 молодых крестьян сел. Никольского (Крестьяне эти стрелять умели, так как все были охотники.) посмотреть на пепелище родного селения, два извозчика и деньщик инженерного офицера, оставшегося при отряде, — с ними и я пошел. Это было 28-го мая. Пройдя 20 верст до вышеупомянутого хребта, мы здесь расположились отдохнуть на мосту, построенном на ручье. Спустя полчаса времени, заметили мы вдали, верстах в 4-х, какую-то движущуюся массу с такой стороны, с которой, по моим соображениям, не мог следовать ни один из наших отрядов; следовательно, рассудил я, это должен быть отряд неприятельский, который шел по манзовской тропе, идущей со стороны р. Лефу к реке Суйфуну через мост, на котором мы отдыхали (по [599] этой-то тропе и хотел идти наш отрядный начальник, дойдя до хребта); а потому я попросил моих спутников взобраться на хребет, чтобы оттуда из-за деревьев наблюдать за неприятельским отрядом, — и если он пойдет мимо нас, думал я, то напасть на него. Надо сказать, что все мы были вооружены: у меня были — двуствольная 5-линейная винтовка, двуствольное охотничье ружье и револьвер; у механика хороший штуцер и двуствольное ружье, а у сигналистов и крестьян 7-линейные винтовки. У всех у нас было достаточное количество патронов. Но китайцы, должно быть, и нас тоже заметили, так как они не пошли по означенной тропе, а свернули в сторону к речке, возле которой имеется в одном месте порядочный кустарник с несколькими большими деревьями; в этом кустарнике они и залегли. Взглянув на часы и видя, что только еще 5 часов пополудни, я обратился к моим спутникам, преимущественно к крестьянам сел. Никольского, с речью: «Ребята! китайцы лишили вас крова, разграбили ваше имущество, отняли у вас весь скот и убили некоторых ваших сродников (убито было 6 человек и живая сожжена была девочка 2 1/2 лет, которая не могла убежать за матерью, несшею трудного ребенка на руках), желаете ли вы отомстить им?» — «желаем — ответили они!» — «В таком случае нападем на их отряд, засевший в кустарнике, сказал я. Согласны ли вы?» — «Согласны!» Тогда я приказал 5-ти человекам сесть на лошадей, которые успели отдохнуть и поесть, и окружить кустарник с правой стороны, именно с той, откуда китайский отряд шел, чтобы отрезать ему отступление; 9-ти человекам приказал обойти кустарник слева и сзади; одного оставил при обозе; а сам с механиком, одним крестьянином и казенным деньщиком направился к кустарнику с фронта. Когда мои молодцы приблизились к кустарнику и стали стрелять, не видя впрочем никого, то через полчаса вышли из кустарника 6 китайцев и, подняв руки кверху, просили пощады, при чем, указывая на кустарник, поднимали два пальца. Я тотчас приказал прекратить пальбу и перевязать их. У них оказалось 8 отличных быков, в роде тирольских, и 3 лошади. Все эти животные были уже развьючены, за исключением одного быка, на котором был провиант и порядочного объема котелок. Быков и лошадей мы забрали с собой и с пленными отправились на Дубининскую станцию, лежавшую, как выше сказано, по другую сторону хребта — в стороне от дороги, на расстоянии около версты, возле речки Таидогу. Мужички мои хотели было наброситься на китайские вьюки, оставшиеся [600] в кустарнике; но так как была уже ночь, а операция эта потребовала бы много времени, то я не дозволил им этого и успокоил тем, что они за вещами могут съездить завтра утром на лошадях. Замечательно, что эти китайцы, имея штуцера, не стреляли в нас, тогда как им, под прикрытием кустарника, стоило только уложить нас четверых, подошедших к кустарнику шагов на 20, и победа была бы за ними, так как остальные мои молодцы, держась поодаль, наверное, дали бы тягу, полагая, что мы наткнулись на порядочный отряд, — как это и казалось издали, при движении навьюченных 8-ми быков и 3-х лошадей, и при них 8-ми человек (двое к нам не вышли), двигавшихся цугом, по обыкновению китайцев, так что вся эта масса занимала собою довольно порядочное пространство. По некоторым вещам, найденным у этих китайцев и принадлежавшим Никольским крестьянам, а также по их сознанию, оказалось, что это был отряд, посланный главным отрядом на рекогносцировку. А чтобы замаскировать назначение этого отряда, ему даны были отнятые у манз быки и лошади с вьюками, для того, чтобы, при встрече с русскими отрядами, китайский отряд был принят за мирных манз, живущих в Южно-Уссурийском крае (Живущие у нас манзы обыкновенно ездят на быках, и весьма немногие имеют лошадей; на быках же они перевозят и тяжести.). Оружие же их было запрятано под вьюками на быках. На станцию мы пришли в 12 часов ночи, где я распорядился накормить пленных, их же провизией.

На другой день, 29-го мая, утром, часов в 7, послал я пять человек верхом за китайскими вещами, оставленными на месте вчерашнего происшествия, чтобы они забрали, что им было нужно. Спустя час времени, один из посланных со страхом прискакал назад и объявил, что, проехавши хребет, они увидали на том месте, где мы вчера напали на китайцев, большущий неприятельский отряд, и товарищи послали его сказать мне об этом, а сами остались посмотреть, куда направится этот отряд. Спустя еще час, прискакал другой с известием, что это наш отряд, от которого мы отделились, что он в том же кустарнике забрал еще двух китайцев, что отряд расположился за хребтом около моста и варит себе обед и что начальник отряда просит прислать к нему пленных китайцев.

Отправив пленных, при надежном конвое, под командою телеграфного механика, сам я, с 7-ю крестьянами и с офицерским [601] деньщиком остался на станции. Вскоре со стороны с. Никольского мы заметили шедший к нам большой отряд, человек около 600, впереди которого ехали 16 человек верхом, на расстоянии около версты от пехоты. Сначала я было обрадовался, полагая, что это наш главный отряд, к которому я и стремился; но как только верховые подъехали на такое расстояние, что можно было определить, что это отряд не наш, а китайский, то мои молодцы стремглав бросились бежать через речку, протекающую возле станции и огибающую с одной стороны хребет, так что я успел только скомандовать: «садись кто-нибудь на лошадь и скачи к нашему отряду!» К счастью, моя команда вразумила одного, именно деньщика, вскочить на лошадь и поскакать по тропе, проложенной по берегу речки и выходившей на противоположную сторону хребта. Оставшись на станции с одним только верным другом, охотничьей) собакою, мне то же ничего более не оставалось делать в виду неприятеля, как также бежать за речку. Захватив с собою винтовку, ружье, револьвер и сумку с 100 патронами, я, поднявши вверх полушубок, который некогда было снять, перебрался на другую сторону речки и хотел было бежать в хребты, видневшиеся вдали, куда побежала армия моя; но с такою тяжестью, какая была на мне, в длинных сапогах, наполнившихся водою, и в полушубке, — а утро было жаркое, — я не много мог пробежать, тем более, что накануне прошел пешком верст 35; а потому принужден был пойти медленным шагом и то не по направлению к хребтам, а вдоль речки, окаймленной с обеих сторон густыми кустами. Пройдя с версту, я догадался, наконец, облегчить себя снятием полушубка, — и когда стал его снимать, то, оглянувшись, увидал на другой стороне речки 5 верховых китайцев, шагах в 120-ти от меня, на чистом месте, где кустов с обеих сторон речки не было. Китайцы, построившись, сделали по мне залп, а потом, быстро зарядивши штуцера, — и другой, но пули прожужжали мимо. После чего поскакали они вдоль речки, вероятно, искать удобного места для переправы на мою сторону; я же между тем, пройдя еще несколько шагов, спустился к речке и залег около самой воды, — тут же у ног моих легла и моя собака. Спустя час времени, я услыхал выстрелы, между коими различил, по привычке, выстрелы и из наших винтовок. Из этого я заключил, что мой посланный благополучно добрался до нашего отряда. После чего, не смотря на мое безвыходное положение, мне сделалось в высшей степени отрадно, что я исполнил свой гражданский долг, направивши [602] наш отряд на неприятеля. Пальба с обеих сторон продолжалось с 11-ти часов утра до 6-ти часов вечера. Затем выстрелы делались все глуше и глуше и в 7 1/2 час. совсем прекратились. Наш отряд выпустил 3,000 патронов, имея 238 человек, а китайцы стреляли еще чаще. У нас был убит 1 казав и двое было раненых — офицер и горнист. Сколько же было убитых и раненых китайцев — осталось неизвестным. Сражение происходило недалеко от станции, в лесу, на хребте, и вблизи того места, где я лежал. Я удивлялся, что так долго продолжается пальба с обеих сторон на одном месте; но как только начальник отряда, по настоянию находившихся при нем двух офицеров, скомандовал наступление, то китайцы тотчас же обратились в бегство. В это время, т. е. в начале 7-го часа, собака моя, лежавшая ровно 8 часов смирно и не переменяя места, начала потихоньку ворчать, глядя на меня, но звуком «цсс» я заставил ее замолчать. После я узнал, что китайцы, в числе человек 150, перешли речку на мою сторону, — их-то и почуяла моя собака, но не выдала меня. В 9 часов, когда наступила ночь, я вышел из своего убежища и остановился в раздумье: куда идти? В хребты — попадем в гости к тигру; оставаться на месте до утра — тигр, чего доброго, пожалует сам ко мне в гости, желая полюбопытствовать, какая это тут происходила баталия и не найдется ли после нее лакомого куска человеческого мяса; идти на станцию — неизвестно, за кем осталась она и притом можно наткнуться на китайцев, так как, по ворчанию собаки, я пришел к заключению, что тут возле меня, вероятно, проходили китайцы. Думай, не думай, а идти куда-нибудь надо, — и я направился к станции тем же путем, которым утром шел, послав собаку вперед, но полушубка своего не нашел, оный кем-то уже был подобран. Идя к станции, я размышлял: если станция осталась за нами, то я спасен, а если около нее расположились китайцы, что я, подойдя к ней, могу узнать из их разговора, не опасаясь быть ими замеченным, так как по сю сторону речки, против станции, имеется густой кустарник, а разговор в тихую ночь слышен далеко, — то, нечего делать, придется уже направиться в хребты и переночевать там, а на завтра отправиться в пост Раздольный. Какова же была моя радость, когда на полпути к станции я услыхал знакомый горн, на котором горнист играл зорю в стороне станции. Тут я прибавил шагу и вскоре был между своими.

На другой день, 30-го мая, отрядный начальник, вместо того, [603] чтобы преследовать неприятеля по пятам, дал своему отряду дневку, на которой поразил нас своим поведением. Надо было похоронить убитого казака, и пока делали гроб и копали могилу, разведочные казаки привели раненого китайца, — ранен он был штыком в голову и живот. Надо сказать, что при отряде находился молодой манз, Супутин (приемыш богатого манза, жившего в полуверсте от с. Никольского, фанза которого с разными хозяйственными постройками и ветреной мельницей также была сожжена, а имущество с многочисленным рогатым скотом и лошадьми разграблено), — которого отрядный начальник заставил расспросить пленного: куда направился отряд, при котором он состоял, и где находятся прочие китайские отряды? (Прочие китайские отряды, которых наши видали собравшимися у манзовских фанз от 100 до 150-ти человек, — прятались в хребтах и, конечно, все они знали о каждом движении как своего главного отряда, так и наших отрядов. Надо сказать, что китайцы превосходные пластуны и скороходы. В этом я лично убедился.) Не зная ни того, ни другого, пленный ничего не мог ответить. Тогда отрядный начальник приказал принести щипцы, чтобы посредством их — накаленных — развязать пленному язык. Не знаю откуда, но щипцы около аршина длины явились, и когда таковые были положены на костер, то я, возмутившись этим поступком, протестовал и отклонил предстоявшую пытку; но от смерти не мог избавить этого пленного, который был убит на похоронах казака. Это уже выходит по баши-бузукски.

После похорон казака начался дележ имущества, принадлежавшего китайцам, которые при отступлении побросали свои ранцы, каковых набралось до 50-ти; в них оказались и вещи, награбленные в с. Никольском. Кроме того, подобраны были нашим отрядом два знамени с вышеприведенным девизом и часть оружия. Это был, как надо полагать, главный неприятельский отряд, который — не напади я с телеграфным механиком и Никольскими крестьянами на разведочный китайский отряд, и потом не направь на неприятельский отряд нашего отряда — причинил бы нам много зла. Пользуясь тем, что наш отряд, свернув с дороги в сторону в реке Суйфуну, открыл бы свободный путь к Камню-Рыболову, оставленному без всякой защиты, — где оставались только больные и слабые солдаты, да прибежавшие из с. Никольского крестьяне, — китайский отряд, добравшись беспрепятственно до Камня-Рыболова, забрал бы там все имущество баталиона, порох, свинец и 2,000 новых [604] 5-ти-линейных винтовок, только что полученных для 1-го и 3-го линейных баталионов. Затем, предавши огню все казенные и частные постройки в Камне, Рыболове, двинулся бы к своей границе, и по пути истребил бы еще три наших селения, расположенных на берегу оз. Ханка (52 двора) и скрылся бы в свои владения. Все это он успел бы проделать беспрепятственно и безнаказанно, так как все наши отряды были у него за спиной и далеко (Как главный, так и прочие китайские отряды, по всей вероятности, были сформированы на скорую руку, в промежуток времени между числами 15-го апреля и 15-го мая, когда о китайцах, как выше сказано, не было ни слуху, ни духу. В это же время, как надо полагать, прибыла в ним из Китая и часть конницы, никем из наших не замеченная, а граница была в то время открытая и по хребтам гор можно было легко пробраться внутрь Южно-Уссурийского края, при помощи своих проводников. В. П.). На третий день, 31-го мая, наш отряд двинулся преследовать неприятеля (вверх по Суйфуну), который, пользуясь нашею дневкою, отретировался в свои владения. Я, с механиком и сигналистами, а также с несколькими крестьянами, отправился в п. Раздольный.

Прибывши в Раздольный, где была расположена стрелковая рота 3-го линейного баталиона и где имеется телеграфная станция, я, узнавши, что командующий войсками Южно-Уссурийского края, — шедший с своим главным отрядом по телеграфной линии, по которой и я прошел от ст. Буссе, и имевший при себе подвижной аппарат, — ведет разговор с двумя ротными командирами, — пошел на станцию поведать ему, с которым с 20-го февраля я не виделся, что я нахожусь в п. Раздольном. Долго мне пришлось ждать очереди; разговор его с ротными командирами продолжался часа два и закончился словами командующего: «оба вы будете преданы военному суду». После чего я просил, слова и, получив разрешение, телеграфировал, куда именно следовало бы направить наши отряды. Командующий войсками, надо сказать, человек горячий, и я, вместо ожидаемого ответа, «не суйтесь не в свое дело», к удивлению моему, получил следующую телеграмму: «Радуюсь вашему пребыванию в Раздольном, поручаю вам сформировать отряд и, подчинив себе окрестные отряды, действовать по вашему усмотрению». Из этого я мог заключить, что, вероятно, ему дано было знать, что я первый не побоялся столкнуться с неприятелем.

Сформировав отряд в Раздольном в 80 человек и сделавши необходимые распоряжения относительно направления двух [605] других отрядов 1-го линейного баталиона и Новгородской постовой команды, я с своим отрядом двинулся к Никольскому. По прибытии на Никольское пепелище и расположившись здесь бивуаком, я, в течение двух дней, посылал верховых по всем направлениям на разведки; но кругом была полнейшая тишина. На третий день приехал в Никольское из Камня-Рыболова губернатор Приморской области, он же и командующий войсками таковой. Когда я к нему явился с рапортом о состоянии вверенного мне отряда и при этом подал ему телеграмму, полученную мною от командующего войсками Южно-Уссурийского края, то он мне сказал, что теперь, кажется, все успокоилось, и предложил отправиться вместе с ним в Владивосток, куда я, по сдаче отряда находившемуся при мне штабс-капитану N, и отправился с губернатором. Тем мои военно-походные приключения и покончились.

Китайцы, вторгшиеся в Южно-Уссурийский край в 1868 году, оффициально были признаны не за китайское войско, а за шайки Цан-Дао (китайских разбойников); но я с этим не согласен, во-1-х, потому, что разбойничьи шайки ходят на разбой без знамен, в которых они и не нуждаются; во-2-х, как бы разбойничьи шайки ни были приучены к дружным действиям, они не могут отличаться тою солдатскою выправкою, которая замечена была в китайцах, действовавших против нашего отряда; так как тут были и перемена фронта и правильные построения по команде их главного начальника, бывшего на белой лошади и державшего в руках большое знамя, которым он и командовал, держась на приличном расстоянии, и в 3-х, кавалерия их, хотя не многочисленная, всего 16 человек (Но, конечно, их было больше, которые находились при других отрядах.), была вполне организованная, как я сам видел по построению тех 5-ти человек, которые в меня стреляли и лошади которых приучены к стрельбе: они стояли, как во время выстрела, так и во время заряжания ружей, стройно в ряд и неподвижно. Следовательно, это была не разбойничья шайка, а настоящее войско (Переодетые солдаты. Вообще я заметил, что китайцы трусы, но за то в высшей степени терпеливы. Мне передавали, что когда моих пленных, отправленных мною в наш отряд для допроса, кололи не отпущенными штыками, то ни один из них и голоса не подал. Каковы-то они теперь, обучаемые английскими офицерами? — Это не мешает принять к сведению. А китайцы не друзья наши.), ворвавшееся к нам, по всей вероятности, с ведома своего правительства, как [606] видно из следующего, а именно: когда, по восстановлении спокойствия в Южно-Уссурийском крае, был послан в г. Нингуту наш офицер, сотник М., с несколькими солдатами для закупа скота для наших войск, то он, по возвращении, рассказывал в моем присутствии офицерам, что нингутинский генерал-губернатор предлагал ему подарки и даже готов был отпустить весь скот, сколько понадобится, безденежно, только бы выдали ему манза Супутина с приемышем, за то, что последний состоял при нашем отряде. Когда же г. М. сказал на это предложение, что наше начальство никогда не согласится на выдачу Супутиных, то, само собою разумеется, что за закупленный скот пришлось заплатить деньги. После чего китайское правительство подсылало своих агентов для поимки обоих Супутиных, так что старику Супутину пришлось метаться во все стороны, чтобы не попасть в руки китайских агентов. За молодого же Супутина бояться было нечего, так как он, после удаления китайского войска из наших владений, принял в Владивостоке православную веру и генерал-губернатором, своим крестным отцом, увезен был в Иркутск.

Из Владивостока я с губернатором отправились морским путем для осмотра гаваней, лежащих в Японском море и Татарском проливе, и в то же время побывали в Японии, куда ездили для переговоров с Тайкуном, светским японским императором, об уступке нам южной части острова Сахалина (северная же часть оного была уже наша), но мы приехали не во время, как раз по окончании междуусобной войны между Тайкуном и Микадо, духовным императором, за которым и осталась победа. Светский же император был свергнут с престола безвозвратно. Впоследствии южная часть Сахалина все-таки была нам уступлена, но с тем, чтобы японцы беспрепятственно могли ловить рыбу у берегов Сахалина. Конечно, тут вопрос заключался не в ловле рыбы.

По возвращении в г. Николаевск, я, ознакомившись с Приморскою областью Восточной Сибири, принялся за составление медико-топографического описания этой области, в которое поместил и описание вторжения китайцев в Южно-Уссурийский край и вместе с тем высказал мой взгляд на Приморскую область, заключающийся в следующем:

1) В виду того, что нам рано ли, поздно ли непременно придется иметь серьезное дело с китайцами, а потому я рекомендовал обратить особенное внимание на Приморскую область, как [607] в отношении заселения оной, так и относительно обеспечения ее достаточным числом войск. А пока это будет, следовало бы, писал я, серьезнее заняться обучением наличных войск названной области (Это были не боевые, а рабочие баталионы, строившие повсюду казенные здания и казармы, как для себя, так и для моряков сибирской флотилии.), по крайней мере хотя бы людей стрелковых рот не посылать ни на какие работы, а заниматься с ними исключительно одним фронтовым образованием. Кроме того я указал на необходимость иметь в Южно-Уссурийском крае летучую кавалерию, для наблюдения за китайцами по границе от оз. Ханка до Посьета.

2) Переселенцев в Южно-Уссурийский край я рекомендовал доставлять на казенный счет морем через Владивосток, чтобы избавить их от слишком длинного, трудного и продолжительного пути — через всю Западную и Восточную Сибирь, так как многие из переселенцев, желавших достигнуть Амура, прожившись в дороге, не достигали своей цели и поселялись в Западной Сибири, а достигавшие терпели в дороге самую крайнюю нужду, даже посылали детей просить милостыню у проезжающих. О необходимости заселения Южно-Уссурийского края я писал, во 1-х, потому, что бы не оставлять без заселения такой благодатный край, и во-2-х, чтобы избавиться от дорого стоющей казне доставки провианта (муки и крупы) для войск Приморской области кругосветным путем. Только я рекомендовал заселять этот край не чехами и финляндцами, как в то время предполагалось, а кровными русскими, надежною опорою России на границе с Китаем, при содействии войск.

3) Я рекомендовал отделить Амурскую и Приморскую области от Иркутска и учредить два отдельных округа — Амурский и Иркутский (В то время я не знал, сколько войск останется в Иркутске, Красноярске и Якутске для отдельного военного округа и полагал, что их будет значительное число; но если бы я знал, что там останется весьма малая часть войска, конечно, не написал бы об учреждении Иркутского военного округа, где всего имеется 2 резервных баталиона и 2 казачьих сотни. Местные же войска не могут входить в счет — они имеют свое особое назначение. Между тем расход на содержание управлений округа производится не малый. В. П.), с присоединением к первому Забайкальской области так как управлять Приморскою и Амурскою областями из Иркутска мне казалось весьма неудобным, по чрезмерной отдаленности и потому еще, что я считал названные области гораздо [608] важнее Иркутска в политическом отношении, да оно так и быть должно: ибо чрез приобретение Амура мы получили совершенный простор для нашего флота, для которого имеются в Японском море две отличные бухты: «Золотой Рог» во Владивостоке и «Новгородская» в Посьете (Жаль, что обе эти бухты замерзают на три месяца, а потому не худо было бы приобрести дипломатическим путем одну из корейских бухт, — не замерзающих. При этом надо сказать, что корейцы настолько же любят русских, насколько китайцы ненавидят. В. П.), — и которым мы отсюда можем действовать по всем направлениям, без особенной помехи со стороны других держав.

Медико-топографическое описание это было мною, в конце 1868 г., представлено в главное военно-медицинское управление, которое, по рассмотрении, сочло нужным представить таковое военному министру, — и министр обратил на него внимание: предписано было заниматься фронтовым образованием войск Приморской области, и сформировать уссурийскую конную казачью сотню, с расположением ее в Камне-Рыболове (при оз. Ханка), на каковой пункт я и указывал. Кроме того, в 1869 г. была командирована, по высочайшему повелению, комиссия на Амур, под председательством ген.-ад. Сколкова, с какою инструкциею — мне неизвестно, а известно только то, что комиссия эта была командирована на Амур по поводу моих вышесказанных заявлений. По возвращении же этой комиссии в Петербург, было здесь несколько комиссий, трактовавших о разделении Восточного Сибирского военного округа на два округа — Иркутский и Амурский. Все были согласны в принципе о необходимости этого разделения, только относительно вопроса, где быть окружному штабу Амурского округа, мнения членов расходились: одни указывали на Благовещенск, а другие на Хабаровку, на которую и я указывал в медико-топографическом описании, как на центр водяного пути, лежащий между Николаевском, Владивостоком и Забайкальскою областью. С моим мнением, как мне передавали, согласен был и военный министр. Все это, как известно, осуществилось.

В. С. Плаксин.

Текст воспроизведен по изданию: В Южно-Уссурийском крае и на дальнем Востоке // Русская старина, № 9. 1891