ГЕЦЕ Д

ГЕЦЕ Д.

ЗАМЕТКИ О КИТАЕ

История Китая, судя по тем немногим отрывочным сведениям, которые я имел возможность приобрести во время пребывания моего в этой стране, должна иметь весьма много интересного для ученой разработки. Да и может ли быть не интересна история народа развивавшегося особняком, так много пережившего, и пережившего вне всякого стороннего влияния? В исторических материялах там нет недостатка. Огромные фолианты древних сочинений, хранящиеся в китайских библиотеках, ждут только даровитого пера какого-нибудь Европейца, чтобы поделиться с нами своим таинственным содержанием. Один Англичанин, синолог, состоящий при английском посольстве, предался уже со всем усердием истинного ученого этому интересному труду, и может быть чрез два или три года мы будем иметь историю Китая. Человек этот живет в Китае и изучает его более 15 лет, знает в совершенстве южное и северное наречия Китая. Жаль только, что ни один из европейских синологов, как бы хорошо ни знал письменный китайский язык, не может знать его настолько чтобы заниматься вполне самостоятельно, без помощи природного Китайца. Без китайского грамотея не обходится ни один из них, когда дело касается [46] письменного языка. Это представляет весьма важное затруднение и в дипломатических сношениях, а тем более должно мешать делу при разработке исторических материялов, где придется многое видеть лишь чрез призму китайского воззрения.

Не менее китайской истории представляет затруднений изучение и современного состояния этой страны. Европейцу трудно войдти в круг совершенно чуждых ему понятий и оценить надлежащим образом явления этого своеобразного мира. Один из католических миссионеров, с которым я видался иногда в Пекине, определил однажды сущность китайского правления в следующих словах: l’absolutisme de tous limite par la responsabilite de chacun (деспотизм всех, умеряемый ответственностию каждого). По древнему обычаю, сам император обязан ежегодно отдавать отчет небу в своем управлении государством в присутствии народа. Этот обычай по форме исполняется и теперь, но народ, конечно, немного слышит из беседы императора с его снисходительным судьей. За то в одной из древних священных книг (Шу-Кинг), между прочим, говорится: «Желание народа есть желание неба: что народ находит заслуживающим награды или наказания, то и небо признает доблестным или порочным. Небо находится в вечном союзе с народом; и потому да будут правители осторожны и внимательны к воле народа». Есть даже особое учреждение государственных цензоров (Ду-ча-Юань), обязанных открывать злоупотребления и имеющих даже право указывать самому императору его ошибки, и что всего страннее, такие всеподданнейшие доклады объявляются в пекинской официяльной газете с объяснениями государя.

Весь административный механизм Китая управляется двумя верховными советами, состоящими при особе императора. Один из них соответствует нашему государственному совету, а другой имеет специальною целью обсуждение дел политических. Затем следуют административные учреждения, соответствующие нашим министерствам, из которых каждое управляет во своей части другими низшими учреждениями в провинциях.

Провинциями управляют губернаторы, которые имеют власть административную и судебную. Губернатору подчинены начальники уездов и выборные старшины в [47] небольших городах и деревнях. Все эти лица назначаются на три года, по прошествии которых сменяются, и правительство, смотря по сочувствию или негодованию, какое они успели возбудить своими действиями, награждает их высшим местом или чином, или лишает приобретенных прежнею службой преимуществ.

От времени до времени император посылает доверенные лица ревизовать губернии и именем его выслушивать жалобы и давать удовлетворение обиженным. Притом всякое злоупотребление наказывается тем строже чем выше стоит в иерархическом порядке лицо совершившее преступление.

В Китае нет наследственной аристократии; никакое звание не передается по наследству, и сословия не отделяются резко одно от другого. Переход из одного в другое не представляет никаких особенных затруднений. Только сословие ученых имеет особые преимущества в государстве; но и к этим преимуществам доступ открыт всякому, ибо они даются по экзамену (Абель Ремюза о сословии ученых говорит: «gens aeterna in qua nemo nascitur».). В противоположность европейским обычаям, звание приобретенное за государственные заслуги в Китае не переходит по наследству, но восходит на предков заслужившего это звание лица, повидимому, на основании того же принципа ответственности, по которому за важные государственные проступки здесь карается не один преступник, но и все его родные. Наследственным титулом пользуются только члены императорской фамилии, но эти титулы не дают никаких существенных преимуществ, кроме весьма ограниченного пенсиона и права носить желтый пояс. Занять же какую-либо должность они, как и всякий другой, могут только в таком случае, когда выдержат соответствующее испытание.

Главная язва современного Китая — страшное взяточничество, обратившееся в хронический недуг всего административного организма. Каждое место, начиная с высшего чиновника до слуги, приобретается по большей части за деньги, и потому всякий, достигнув желаемого, старается устроить свои дела так, чтобы возвратить затраченный капитал. Мандарин собирает оброк с своих подчиненных, а лакей его, да еще и не один, потому что [48] их целые стаи, не получая обыкновенно никакого жалованья, собирает пошлины со всякого кто только имеет какое-либо дело до его господина, будь этот проситель купец, или мастеровой, или просто гость, желающий засвидетельствовать свое почтение именитому та-женю (большой человек). Таким образом понемногу установилось в Китае это круговое грабительство, которое никакие меры, при существующем порядке вещей, не в силах, кажется, уничтожить. Одна из существенных причин, вызывающих взяточничество в Китае, — конечно, малое содержание, не соответствующее потребностям служащих; но нигде оно не достигло такого систематического развития как в Китае. Порок этот до того сделался общим, до того сроднился с бытом Китайцев, что дабе не возбуждает в них ни малейшего отвращения.

Вообще Китайцы, увлекающиеся только материяльною стороной жизни, снисходительно смотрят на желание обогатиться, хотя бы и не совсем безукоризненным образом, лишь бы это было сделано ловко, без нарушения китайского приличия, «без потери лица» (Я обесчесчен — по-китайски: я без лица (мсю-лянь).). Страсть к приобретению развита в них до того, что каждый Китаец за деньги готов на многое. При всем том нельзя сказать, чтобы народная нравственность представляла в Китае полный упадок. Напротив, Китайцы кротки, честны настолько же как и всякий другой народ, весьма воздержны и потому довольны и небольшим приобретением. Как доказательство особенной скромности Китайцев, может служить то, что у них в языке нет такого богатого выбора энергических ругательств как в европейских языках. Самою сильною бранью считается сказать другому: шима-дунеи (ты что за вещь?). Примеров воровства, грабежей и убийств между Китайцами весьма мало. Ссоры между собою в простом народе весьма редко доходят до драки. Для этого нужен слишком продолжительный и ожесточенный крик с той и другой стороны. [49]

II.

В Китае на все есть особая регламентация. Есть даже особое министерство церемоний (ли-пу), которое хранит кодекс церемоний и наблюдает за правильным выполнением их в государстве. Эта регламентация обнимает все отправления как общественной, так и частной жизни Китайца (Есть очень интересная в этом отношении статья в III томе Трудов членов Пекинской духовной миссии за 1857 год, в которой весьма подробно изложены домашние обряды Китайцев.). На самое малейшее обстоятельство есть своя форма приличия, и каждый порядочный человек должен знать ее, иначе рискует «остаться без лица». Вполне благовоспитанный Китаец никогда не даст промаха и всегда проговорит фразу и проделает соответствующий случаю прием. Чем выше обществом которому принадлежит Китаец, тем обязательнее для него этикет, и тем он сложнее; и, наоборот, чем ниже поставлен человек в общественной градации, тем менее обязательны для него церемонии, и тем он проще и натуральнее в своих приемах. Высокие ученые чиновники, с своими строго заученными приемами и фразами, иногда кажутся чрезвычайно смешными и уродливыми. Надутые своею ученостью, мандарины нередко положительно невыносимы с их чванством и ничем непоколебимым сознанием своего превосходства.

Грамотность в Китае чрезвычайно распространена, и редкий мужик не знает китайской письменности, по крайней мере настолько, насколько это необходимо для его обихода. Своеобразная китайская цивилизация до того охватила весь быт китайского народа, что трудно себе представить, чтобы Китайцы когда-нибудь отказались от тех форм, в которые вылилась их гражданственность в продолжение многих веков. Далеко еще то время, когда в жизни китайского народа хотя сколько-нибудь заметна будет перемена вследствие европейского влияния. Все у них, [50] начиная с преданий и обычаев, которых она свято придерживаются, и до самого языка, мешает перенять европейскую цивилизацию.

Письменный язык их имеет до 80.000 знаков, из коих каждый выражает какое-нибудь понятие, и потому полное изучение письменности составляет немаловажный труд для Китайца, ибо для этого он должен быть знаком со всеми философскими сочинениями — источниками познания письменного языка. Узнавая знак, Китаец знакомится и с новым понятием, так что чем он развитее, тем большее число знаков должно быть ему знакомо. Многие полагают, что китайский письменный язык до того труден, что над изучением его Китаец работает почти целую жизнь. Это не совсем справедливо, потому что китайские ученые изучают не собственно язык, а литературу, и приобретая таким образом познания, обогащают в то же самое время и язык, усвоивая вместе с понятиями и новые знаки, так что знающий в совершенстве письменный язык есть непременно, вместе с тем, и самый ученый Китаец.

Китайский язык, как язык тонический, представляет, и чрезвычайно много неуловимых для непривычного слуха тонкостей, имеет весьма много таких звуков, которые соответствуют нескольким десяткам знаков или понятий: так, например, слово бин имеет множество значений, не имеющих даже никакого соотношения между собою. Иногда это слово значит солдат, иногда лед и т. д. В письменном языке каждому из этих понятий соответствует особый знак, в разговорном же этот звук бин, смотря по значению, приобретает известную интонацию и обстановку фразы.

Разговорный язык во всяком случае несравненно легче для изучения чем письменный, тем более что в нем нет ни склонений, ни спряжений, ни различия родов. Так как источник познания письменного языка один, то письменный язык один и тот же во всем Китае; что же касается до разговорного, то он до крайности разнообразен по произношению, так что жителя Пекина за пятьдесят верст от города уже не совсем понимают, а в Кантоне, например, он уже должен учиться местному наречию. Есть, однако, [51] и разговорный общий язык, как называют его Французы, — le mandarin, которым говорит высший класс чиновников.

Замечательно, что там где установились постоянные близкие сношения Китайцев с Европейцами, как, например, в Кяхте и Кантоне, образовался свой средний язык, употребляемый между торговцами, — китайско-русский и англо-китайский. В особенности в Кантоне, где почти всякий Китаец знает коммерческий англо-китайский язык (многие говорят также и по-английски), этот средний язык достиг известной степени систематического развития. Что же касается до разговора кяхтинских Китайцев с нашими купцами, то это не более как набор некоторых русских и китайских слов и фраз, которые всего чаще приходится употреблять в торговых сделках.

Китайский язык мягок и довольно приятен для уха, и далеко не таков как иногда копируют его в Европе, набирая всевозможные шипящие и в особенности звенящие звуки. Правда, цин-цин приходится, слышать нередко в Китае при каждой встрече двух знакомых, которым вздумается приветствовать друг друга. Это приветствие сопровождается самою утонченною любезною улыбкой, потряхиванием перед собою кулаков, сложенных вместе, и легким приседанием.

В Китае на многом заметны следы бывшего когда-то просвещения, заставляющие полагать, что было время когда Китайцы знакомы были хотя с начатками некоторых наук; но на всем, что сколько-нибудь свидетельствует об учености Китая, лежит печать глубокой древности. Все что находим там сколько-нибудь замечательного в этом отношении, относится ко временам давно минувшим. Во всем, что производит современный Китай, незаметно ни малейшего прогресса; как делалось за сто, за тысячу лет, так делается и теперь, теми же способами и на тех же основаниях, которые выработаны Бог знает когда и сохранились только с помощию предания, а не путем вечно идущей вперед науки. Оттого много есть таких предметов древности, которых Китайцы не могут производить теперь, потому что необходимое для того знание было достоянием одной какой-нибудь семьи, которая вымерла и похоронила его с собою. Видя способы и средства [52] употребляемые Китайцами при разных производствах, как например: при сплавке металлов, составлении красок, разработке мин, добывании соли и т. п., невольно приходишь к мысли, что все это имеет научное основание. Но куда же девалась наука, и отчего она перешла в мертвящие стороны рутинного ремесла, которое, не будучи освещаемо ею, не только не может развиваться, а необходимо должно идти к упадку, как это мы и видим в Китае?

В настоящее время вся китайская ученость ограничивается изучением китайской литературы и литературы философской. Основою китайской философии служит сочинение Кон-фу-дзи. Многие причисляют это учение к числу религиозных. Но это ничто иное как нравственная философия, чуждая всякого религиозного оттенка и обнимающая вседневную жизнь человека. Кон-фу-дзи старается даже миновать вопросы о Боге, о будущей жизни, и относительно этих предметов отделывается общими местами. Иногда попадаются положительно темные места, в которых, по нашему, нет никакого смысла, но над которыми задумываются глубокомысленные ученые Китайцы, и каждый толкует по своему. Таких мест не мало, а толкователей еще более.

Впрочем, Кон-фу-дзи, в настоящее время, по оригиналам почти не изучается. Император Кан-си (сам писатель и стихотворец на двух языках: манчжурском и китайском) приказал признавать комментарии Чу-фу-дзи, чистого материалиста, за единственно истинные и верные. С тех пор весь Китай учит эти комментарии, и познание их, а не Кон-фу-дзи, дает при настоящей династии ученые степени. Однако, есть школа, очень небольшая, которая отвергает идею чистого материализма Чу-фу-дзи, считает его даже недостаточным писателем и объясняет учителя по подлинникам.

Учение Кон-фу-дзи, и в особенности системы его комментаторов, естественно должны были довести Китайцев до совершенного индифферентизма в деле религии. И действительно, в настоящее время едва ли где-нибудь веротерпимость доходит до такого положительного равнодушия как в Китае.

Великолепные буддийские кумирни доказывают, конечно, что было время, когда правительство старалось поддержать одну господствующую религию; но теперь все эти храмы [53] оставлены совершенно без внимания и, приходя в разрушение, свидетельствуют, как мало заботится современное правительство о набожности своих подданных.

Высшее ученое сословие в Китае не верит ни во что и признает даже излишним терять время на религиозное созерцание. Народ также далек от положительных религиозных убеждений, но, как везде, суеверен, и потому бессознательно придерживается разных обрядов и церемоний.

В Китае допускаются всевозможные вероисповедания. Из них, кроме религии Кон-фу-дзи, главные — буддизм и секта даосов. Что касается до секты даосов, то ее основателем был философ Лао-тзё, живший за 600 лет до Р. X., при династии Чжау (Лао-тзё-тао-тэ-кианг, Le livre de la vote de la vertu, traduit en francaie par Stanislas Jalien, membre de l’Institut et professeur au College de France. Paris 1842.). Нравственное учение и система его имеют много общего с учением Эпикура. Но ученики Лао-тзё исказили в последствии оставленное им учение до того что в настоящее время секта эта, предавшись вполне невежественным суевериям, вдалась в самые грубые и нелепые обряды.

Лао-тзё, как и греческий философ, советовал не скорбеть о прошедшем, не заботиться о будущем, жить одним настоящим и в нем искать спокойствия души, умеряя, впрочем, свои желания; ибо достижение их всегда сопровождается трудом и беспокойством, причем истинное счастие уже невозможно. Это стремление достигнуть совершенного спокойствия души повело последователей учения Лао-тзё к изучению алхимии и исканию философского камня, с целью получить бессмертие, так как постоянный страх смерти неминуемо возмущает это спокойствие. Наконец, они остановились на всевозможных сумасбродствах магии. Разные ворожеи и гадатели в Китае преимущественно принадлежат теперь к секте даосов. Таким образов, последователи этого учения создали из него понемногу целую религиозную систему с самою суеверною и бессмысленною обстановкой. Современные даосы приносят духу, которого призывают, троякого рода жертвы: свиней, птиц и рыб. При этом они вбивают кол в землю и рисуют на бумаге разные кабалистические знаки, сопровождая [54] каждое движение кисти гримасами и неистовым криком; иногда к этому вокальному акомпанименту прибавляют еще литавры и котлы; и вообще, чем более желают выразить усердия, тем обряд призывания духа становится бестолковее и тем большим сопровождается шумом. Секта эта пользовалась когда-то особым покровительством китайских владык. Начальник даосов (Тянь-сы) и теперь украшен достоинством великого сановника, живет в Цзяньсийской губернии и имеет там великолепный дворец.

Когда я расспрашивал одного ученого Китайца, учителя китайского языка наших миссионеров, о существующих у них религиях, то рассказав мне о каждой из них, он заключил свой рассказ следующею фразой: Сан-киао-и-киао-пу-тун-киао-тун-ли, то есть, эти религии составляют одну, ибо религии различны, а разум один.

Существует мнение, что Евангелие было возвещено Китайцам еще во времена апостольские (Во многих местах древней богослужебной книги церкви Малабарской, написанной на халдейском языке, говорится, что Св. Фома принес христианство в Ефиопию, Персию, Индийские страны и Китай; кроме того в 19-й главе соборных постановлений упоминается об епископских кафедрах в Китае.). А надпись несторианского памятника, открытого случайно в 1625 г. близь города Синь-аня, Шаньсийской губернии, неоспоримо доказывает, что в VII веке учение Христово было распространено в Китае (L’inscription syro-chinoise de Si-ngan-fou, traduit par M. Pautier.).

Кроме того, во многих китайских книгах, относящихся к тому же времени, говорится о Иудее как о стране верующей в одного истинного Бога, и что среди этого благочестивого народа родился Господь Иисус. В записках Чжи-фань-вайдзы (Перевод Цветкова. (См. Труды членов Российской духовной миссии в Пекине. Т. III, 1857 года.)) излагается даже весь Ветхий и Новый Завет.

В IX веке несторианский патриарх Тимофей посылал монахов проповедывать Евангелие в центральную Азию. Монахи эти были и в Китае. В 1246 году папою Иннокентием IV был послан в Китай миссионер, Плано Карпини; в то же почти время другой монах, Рубруквис, по [55] поручению Св. Лудовика, ездил в Монголию и проник также в Китай; оба они нашли в Китае много христиан. Рубруквис говорит даже, что видел в Каракоруме (столице Монголов) христианскую церковь близь ханского дворца, а в Китае встретил много христиан, отправлявших открыто свое богослужение. В начале XIV столетия папа Климент V учредил в Пекине архиепископство с четырьмя епископствами.

В XV столетии прервались сношения Запада с Китаем, и когда в конце XVI португальский миссионер Риччи прибыл в Китай с целью проповедывать слово Божие, то не нашел уже, кроме несторианского памятника, никаких признаков христианства, процветавшего в Китае два столетия тому назад. Оно было совершенно забыто и оставлено Китайцами, на которых религиозные истины, как кажется, никогда не производили глубокого впечатления. И таким образом Риччи должен был снова начать дело христианской проповеди.

В 1687 году, с прибытием в Пекин французских миссионеров ордена иезуитов, христианская проповедь сделала большие успехи. Император открыто покровительствовал католическим миссионерам, — не по убеждению, однако, в истинах христианского учения, ибо сам оставался буддистом, а по уважению к миссионерам, личные достоинства каких он вполне оценивал и признавал пользу, какую просвещенные люди эти могли принести государству. Когда же папа Климент XI прислал в Пекин своего легата с запрещением всем китайским подданным католикам приносить жертвы на могилах предков и совершать обряды в честь Неба, то император, видя в этом посягательство на свою власть, издал указ, которым, под опасением строгого наказания, требовал от своих подданных повиновения себе, а отнюдь не воле Римского двора, не запрещая, впрочем, миссионерам проповедывать свое учение. Этим бы дело и кончилось, но настойчивость папского вмешательства довела до того, что наследник Кан-си, Юн-Чин, в 1725 г., запретил уже и самое отправление христианского богослужения в Китае, как учения противодействующего императорской власти и возмущающего спокойствие государства. С этого времени, число христиан значительно уменьшилось в Китае. [56]

В настоящее время их насчитывают около 800.000, что, впрочем, сомнительно. Во всяком случае, результат не блестящий, если принять в соображение 400 мил. всего населения и двенадцать столетий, в продолжение которых почти непрерывно проповедывалось в Китае слово Божие.

Настоящее правительство в Китае разрешило всем китайским подданным принимать христианство, и дозволило католическим миссионерам восстановить храмы разрушенные при императоре Юн-Чине. Но, несмотря на это, едва ли можно ожидать больших успехов христианства, ибо главное препятствие не столько в запрещении правительства, сколько в преодолении китайского скептицизма и положительного равнодушия ко всем религиозным вопросам. Китаец живет, как я имел случай не раз убедиться, только настоящим, и говорит, что даже неблагоразумно заботиться о будущей жизни, когда настоящая представляет так много забот. Даже там где Европейцы давно уже утвердились, и где следовательно запрещение китайского правительства не имеет никакой силы, как, например, в Макао, Хон-Конге, Манилле, Сингапуре и Батавии, дело обращения в христианство идет весьма медленно. В одной Манилле число христиан несколько более чем в других колониях, и то потому что испанское правительство установило закон, по коему Китайцы не могут жениться на тамошних уроженках, не приняв христианства. Но какое же может иметь значение такое вынужденное обращение, от которого Китайцы обыкновенно и отказываются по возвращении на родину?

III.

Выше я уже сказал, что вся ученость Китайцев ограничивается знанием отечественной литературы, и почетное звание ученого получает тот, кто выдержит установленное испытание в знании словесности. Во все времена китайское правительство принимало особенное участие в распространении этого знания, устанавливая особые правила и создавая учреждения, которые могли бы руководствовать занимающихся изучением отечественной словесности. Все [57] же другие знания считались свободным искусством, не подчинялись никаким постановлениям и не пользовались особым покровительством. При Минской династии было однако сделано исключение в пользу медицины, и учрежден медицинский приказ (Тай-и-Юань), открывший врачам дорогу для поступления, по выдержании экзамена, на службу ко двору. Для звания же частного врача, как не было в прежние времена, так не существует и теперь никаких постановлений.

Такая свобода дает полный простор шарлатанству, легко прокладывающему себе дорогу в суеверном народе. Легкий способ приобретения заманчив для всякого кто чувствует в себе призвание и способность морочить легковерных. Оттого класс врачей в Китае был всегда многочислен. Явилось множество продавателей разных секретов, и чем более таинственности в составе, форме и самом приеме лекарства, тем более оно увлекает народ.

Не все же однако занимающиеся лечением — шарлатаны; есть, конечно, и исключения. Но и эти добросовестные в своем роде медики не что иное как наши знахари, не имеющие никакого понятия о самых основных началах науки. Все теоретическое образование их ограничивается знакомством с медицинскими сочинениями, которых хотя и очень много, но которые все заключают в себе только отрывочные советы и рецепты для той или другой болезни, или отвлеченные трактаты без всякого эмпирического основания.

Все медицинские сочинения относятся ко временам глубокой древности. Самые новейшие сочинения вышли в свет не менее как за сто лет до настоящего времени. Вновь подобных сочинений уже не появляется, а только иногда перепечатываются некоторые из старых без всякого изменения, как это и сделано несколько лет тому назад с сочинением Шау-ти-бао-юань, изданном между XV и XVII столетием еще при Минской династии: в настоящее время это сочинение считается в Китае лучшим и единственным почти руководством для изучения медицины.

Анатомия совершенно незнакома Китайцам; обычай даже запрещает вскрывать трупы. О физиологических процессах животного организма они имеют самое дикое представление: огонь и вода, по их мнению, играют главную роль, [58] и все болезни они объясняют избытком иди недостатком того или другого элемента. Нельзя однако не отдать справедливости особенной наблюдательности Китайцев, благодаря которой они дошли, без правильного исследования и анатомических опытов, до многих средств весьма действительных против обыкновенных болезней, и в особенности выработали весьма рациональные правила гигиены, которые, впрочем, нарушаются на каждом шагу.

Сфера изящного также мало затронута Китайцами как и наука. Живопись их стоит на весьма низкой степени, так что положительно можно сказать, что в Китае нет художников, в том смысле как понимаем это мы. Там есть рисовальщики, иногда необыкновенно хорошо копирующие, в особенности цветы, птиц и насекомых, но ни один из этих талантов не возвышается до степени творчества. В живописи китайской, как и во всем, есть особые формы, выходить из коих считается непозволительным, и каждый из художников имеет свои стереотипные картинки, над которыми набил руку, и кроме их ничего уже не рисует.

Более искусства обнаруживают Китайцы в своих лепных и резных работах. Тут ненужно возиться с перспективой и освещением, а только придерживаться рабски оригинала, на что Китайцы великие мастера. Я видел в Тянь-дзине слепленные из глины статуетки, изображающие, и Китайцев, и Европейцев, в которых все, начиная с позы до выражения лица, чрезвычайно натурально. Между этими, почти вполне художественными, статуетками вы сейчас отличите Француза от Англичанина, независимо даже от костюма: так сумел наблюдательный Китаец подметить все особенности типа и с отчетливостию передать их в миниатюрных фигурах.

Еще ниже, как искусство, стоит у Китайцев музыка, несмотря на то что когда-то она пользовалась особенным уважением и теперь считается непременною принадлежностию каждой сколько-нибудь важной церемонии, как например, свадьбы, похорон и т. п. Древние поэты называли музыку отголоском мудрости, матерью добродетели, выражением воли богов. Музыка, по их мнению, сближает человека с Шань-ти (верховным существом), ибо делает его способным к [59] созерцанию. Но как бы то ни было, а в китайской музыке, по крайней мере современной, какую мы часто слышали в Пекине, нет даже и тени мелодии. Оркестр Китайцев есть собрание разных снарядов, какие только могло придумать человеческое воображение для истязания самого грубого слуха. Подобная трескотня не требует, конечно, никакого и учения и ровно никакой способности, а поэтому оркестры в Китае составляются обыкновенно из разных оборванцев, не имеющих определенного занятия. Танцовать под подобный шум, визг и треск, без музыкальной темы и такта, невозможно, и потому, как кажется, о танцах Китайцы и не имеют понятия. Да и не в характере Китайца такого рода движение: он все делает плавно, торопясь медленно; едет на лошади верхом или в телеге не иначе как шагом, и в крайнем случае рысцой. Их тучные лошади и мулы и не могут ходить иначе. Трудно также представить себе танцующею китайскую женщину, которая едва передвигается с места на место на изуродованных ногах или на деревянных колодках, вышиною более двух вершков, приделанных к средине подошвы.

Сценическое искусство хотя в большом ходу у Китайцев, но тем не менее находится в совершенно младенческом состоянии, несмотря даже и на то что ни один народ, как мне кажется, не обладает в такой степени способностью выражать по произволу самые противоположные чувства. Китаец создан актером; гибкость его тела и эластичность мускулов поразительны. Акробаты-фокусники, до которых Китайцы большие охотники, удивляли нас своею ловкостию, которою они могли бы поспорить с нашими европейскими, в этом роде, знаменитостями.

Каждый китайский город и даже сколько-нибудь значительная деревня имеют театр, а в больших городах их даже очень много. Там где нет особого здания для театра, сцена устраивается в кумирне. Театры устраиваются и содержатся преимущественно частными лицами. Актеры не служат при одном театре, а странствуют труппами из одного места в другое и нанимаются на время содержателями театров. Звание актера не пользуется уважением, а женщинам он даже запрещено законом, — так что женские роли выполняются хорошенькими мальчиками обыкновенно безнравственного поведения. [60]

Кроме костюмировки ни одно из правил драматургии не соблюдается Китайцами, и сцена их не производит на зрителя ни малейшей иллюзии; одна декорация остается в продолжение всей пиесы; актеры иногда рассказывают во время самой игры что должны зрители дополнить воображением. Стол, например, весьма часто принимается за высокую гору, и актер, влезая на него медленно и как бы с трудом, старается объяснить этим временное его значение.

Там где помещаются зрители, расставлены скамейки и столы, и целые семейства Китайцев угощают друг друга во время представления обедом или ужином, не очень гоняясь за содержанием пиесы. Репертуар их состоит из древних драм и трагедий исторического содержания и легких водевильных пиес. Эти последние только и сочиняют вновь, и содержание для них заимствуется из современной жизни. Сериозных драматических сочинений теперь уже более не появляется, и современные Китайцы довольствуются бесконечными драмами и трагедиями относящимися к глубокой древности.

IV.

Миролюбивые Китайцы, которым однако в былое время приходилось вести ожесточенные войны против врагов внешних и почти постоянных возмутителей внутреннего спокойствия в государстве, не выработали ничего по части военного искусства. Китайская армия, по своему вооружению и тактическому образованию, ни сколько не выше древних полчищ Кира, Дария Гистаспа и т. п. У Китайцев есть впрочем несколько военных сочинений; но все они содержат только стратегические и высшие тактические соображения, и глубокомысленно рассуждая о непогрешимости любимого своего боевого порядка, известного под названием коровьих рогов (верх искусства китайской тактики), ограничиваются только самыми общими, поверхностными советами. Все эти советы сходятся к тому что полководец непременно должен охватить неприятеля с обоих флангов разом; а для вернейшего достижения этого предлагается принимать столько различных ни к чему не ведущих [61] предосторожностей, что разве только ослепленный каким-нибудь чудом неприятель не заметит всех предварительных распоряжений.

Очень может быть (даже весьма вероятно), что все эти сочинения написаны мирными гражданскими мыслителями, а не военными опытными людьми, ибо военное сословие весьма малограмотно в Китае. Даже испытание для получения звания военного мандарина состоит только в уменьи владеть луком, управлять лошадью, метать каменьями, взлезать на стену и выделывать гимнастические штуки и позы, могущие наводить ужас на неприятеля.

Главное тактическое правило их немедленно охватить неприятеля со всех сторон, испугать его тигровыми прыжками и страшным видом. Этого, по их мнению, достаточно: до драки дело не дойдет; неприятель должен струсить и отступить. Для придания солдату страшного вида, выделывают изображения львов, драконов, тигров и т. п. на платье и на щитах. Иногда надевают с этою целью маски.

В официальных китайских документах значится всех войск в империи, китайских, манчжурских и монгольских, сухопутных — 1.232.000, моряков 31.000. Г. Тимковский, сопровождавший Русскую духовную миссию в Пекин в 1821 году, полагал числительность всех войск не более 740.900 человек, а г. Ковалевский насчитывает 330.000 линейных и до 650.000 внутренних войск, занимающих гарнизоны в провинциях. Основываясь на всех справках, которые я старался наводить при всяком удобном случае о числительности китайской армии, последняя цифра мне кажется более вероятною, в обыкновенное время. Теперь же, когда восстание понудило правительство формировать новые войска, о которых уже положительно нет никаких сведений, цифру всех войск даже и приблизительно определить весьма трудно.

Для управления армией есть особая военная палата (Тинг-пу), которая руководствуется военным уложением (Бин-пу-цзы-ли).

Войска Китайской империи разделяются на манчжурские или линейные (если можно их назвать так), состоящие преимущественно из Манчжур и частью из Монголов и Китайцев пришедших с завоевателями, и собственно китайские. Манчжурские войска находятся постоянно в [62] сборе а на службе и делятся на восемь знамен: желтое, белое и т. д. Каждое знамя делится на три отдельные части по национальностям: одну часть составляют Манчжуры, другую Монголы, а третью Китайцы. Собственно китайские войска, или внутрение, составляют одно знамя — зеленое. Оно расположено гарнизонами в провинциях и в мирное время почти не знает никакой обязанности. Китайцы вообще составляют пехоту, Манчжуры и Монголы — преимущественно кавалерию. Как те, так и другие вооружены луками, и только 1/5 всей пехоты имеет фитильные ружья. Все эти войска получают содержание от правительства частью денежное, частью натурой, а именно: манчжурский солдат, то есть рядовой восьми знамен, получает в месяц до 4 лан (Лана, если определяет ценность по весу, равняется нашим 2 р. 15 к. с.) серебра и 2 мешка рису, а китайский, зеленого знамени, в год от 1 до 1 _1/2 ланы серебра и 3% мешка рису. Звание солдата, можно сказать, почти наследственно в Китае, ибо сын солдата редко отказывается от службы, если только в состоянии выдержать испытание в стрельбе из лука, для пехотного солдата, и в уменьи сидеть на лошади, для кавалериста. Срок службы считается с юношеского возраста до глубокой старости.

Китайский солдат внутреннего войска, зеленого знамени, как я уже сказал, в мирное время не имеет никаких обязанностей, носит только звание военного, получает за то содержание, и затем занимается чем хочет. Но, по общей слабости человеческой натуры, большинство этих доблестных воинов, расчитывая на кусок хлеба от правительства, уже неохотно принимаются за какое-нибудь занятие, и по большей части предаются праздности, которая незаметно заводит в игорные дома, где они просиживают целые дни, покуривая опиум, и проигрываются зачастую, до того что приходят в совершенно нищенское положение.

Одни манчжурские войска пользуются особенным вниманием правительства; они более обеспечены, несколько более дисциплинированы и составляют, так сказать, оплот Манчжурской династии. Из них отдельные части расположены в различных пунктах империи, имеющих стратегическую важность в случае народного восстания, и подчинены [63] военным начальникам чисто манчжурского происхождения. Эти начальники совершенно независимы от местных властей той провинции, где расположены их команды, и будучи облечены особою властью и доверием императора, зависят только от него. Эти манчжурские отряды и составляют, собственно говоря, постоянные войска Китая. Другие же, как например китайская пехота, рассеяны по государству и собираются только во время войны.

Манчжурская кавалерия, за исключением небольшой части ее, находящейся в Пекине, как конвой императора, расположена в Манчжурии (Значительная часть ее сосредоточена в Жахэ, загородном дворце императора, в Манчжурии, в 250 верстах от Великой Стены. В этом дворце покойный император Сян-Фынь, в последнюю войну, скрывался от Европейцев.), а монгольская живет в своей степи и кочует беспечно со своими стадами до призыва ее в случае надобности. Тогда садится она на коней, собирает кой-какое оружие и на своем иждивении идет воевать. В бытность мою в Пекине я видел проходившую монгольскую кавалерию, следовавшую из Чохарского ведомства на юг Китая, на театр войны. Нужно видеть, на что похожи были эти несчастные дойдя до Пекина. Что же было с ними и с их лошаденками когда достигли они наконец до места своего назначения!

Артиллерии я не видал, но судя по рассказам и по тем чугунным орудиям, которые я видел в складах, она должна соответствовать другим войскам, тем более что нет артиллеристов, специально занятых этим делом: каждому солдату обязательно знать обращение с орудием.

Китайский флот состоит из большого количества джонок (судов самой грубой конструкции), при 30.000 матросов. Джонки эти могут ходить безопасно только вдоль берега, и единственное их назначение действовать против пиратов, и то преимущественно по рекам; для плавания же в открытом море такие ящики весьма неблагонадежны. Двигаются они или течением, или с помощию одного паруса, а еще чаще на веслах. Впрочем есть джонки с колесами, по наружному виду нечто в роде наших пароходов, но двигающиеся едва ли не тише других судов, потому что вращать колеса больших размеров людьми чрезвычайно затруднительно. Замечательно, однако, что у [64] Китайцев давно уже заведено устраивать джонки из отдельных частей, так что повреждение одной какой-либо части не влечет за собою гибели всей барки.

При всей несостоятельности китайских войск, несмотря на смех, который возбуждает в Европейце один вид китайского солдата, отнюдь нельзя отрицать в Китайцах способности к военному ремеслу. Многие полагают, что Китаец, обладая многими качествами необходимыми для хорошего солдата, не имеет главного из них, храбрости, что он трус, и трус по природе. Действительно, народ «тот более миролюбивого, скромного, чем воинственного характера, и мало способен увлекаться военною славой. Но что Китайцы умеют быть храбрыми когда нужно, доказательством тому служит их история, представляющая много примеров необыкновенного самоотвержения (Coup d’oeil sur l’histoire de la Chine, A. Hausmann, attache a la legation de M. de Legrene. События при падении Минской династии. М. Храповицкого. Начало и первые дела Манчжурского дома. В. Горского. La Chine devant l?Europe par le Marquis d’Heryey-Saint-Dems.). Да и в последнюю войну с Европейцами разве не доказали они, что могут быть подчас смелыми и решительными? Нечего удивляться, что им часто приходилось бросать оружие и бежать от сокрушительного действия армстронговых орудий Англичан и от метких выстрелов французских стрелков, ибо что могли они сделать с своими луками и жалкими фитильными ружьями?

Настоящее во всех отношениях плохое состояние китайской армии объясняется, вопервых, продолжительным миром, и вследствие того беспечностью правительства, которое не обращало внимания на военное сословие; вовторых, самою политикой Манчжурского дома, всегда опасавшегося восстаний со стороны Китайцев. В этих видах, правительство поддерживало до некоторой степени воинственный дух только в войсках манчжурских, на которых могло положиться. Эти войска пользовались всегда лучшим содержанием, и находясь постоянно в сборе, упражнялись в военных эволюциях. Наконец, неудовлетворительное состояние военного искусства в Китае, как и вообще китайский застой, объясняется упорством не изменятm старого [65] порядка и фанатическом отвращением от всех нововведений и реформ, нарушающих древний обычай.

Последняя война с Европейцами и восстание, усиливаясь с каждым годом, убедили наконец китайское правительство в необходимости иметь обученную и хорошо вооруженную армию. Оно решилось обратить особенное внимание на устройство военной силы. С большим нетерпением ожидали Китайцы прибытия штуцеров и, орудий, обещанных Государем Императором, и чрез два месяца после получения этого драгоценного подарка китайские солдаты успели уже вполне ознакомиться с оружием, о котором прежде не имели никакого понятия. В Мае месяце 1862 года, Гуно-синь-ван делал смотр. На этом смотру присутствовало несколько лиц нашего посольства, и оказалось, что солдаты умели довольно быстро заряжать штуцера и стреляли из них весьма удовлетворительно. Генерал Стевле, остававшийся еще в Тянь-дзине до открытия навигации 1862 г., с отрядом английских войск, при котором обучались 500 человек китайских солдат, удивлялся их понятливости. По его словам, они выучивались в две недели тому для чего английскому рекруту нужно во крайней мере месяц, несмотря на то что приходилось объясняться с ними пантоминами. Адмирал Хон видел в Шанхае полк, сформированный одним авантюристом, Уордом, для действий против инсургентов, и нашел его весьма мало отличающимся от плохого европейского полка А это уже очень много, ибо люди эти были только что вооружены по-европейски и кое-как подучены на скорую руку.

Нет сомнения, что Китай имеет все элементы необходимые для образования хорошей армии. Нужно только уметь воспользоваться ими. Китаец ловок, сметлив, необыкновенно терпелив, одарен хорошим телосложением, способным выносить такие трудности и лишения, какие едва ли под силу любому Европейцу (Я говорю исключительно о простом народе; люди же высших классов чрезвычайно изнежены и хилы.). Чтоб убедиться в этом, стоит взглянуть на китайских нищих, остающихся при десяти градусах мороза под открытым небом без всякой одежды. Что касается ловкости китайского солдата, то мы имели случай видеть их упражнения с мечом и так [66] называемые тигровые прыжки, с какими, предполагается, они должны бросаться на неприятеля, и, признаюсь, не мало удивлялись необыкновенной ох ловкости, которой, нисколько не преувеличивая, может позавидовать любой Европеец. Но увы! все эти ловкие скачки и эволюции не имеют ни малейшего практического применения (Физически и нравственно Китаец многим превосходит все без исключения народы Азии, говорит сэр Генри Еллис, английский дипломат, хорошо знакомый с Персией, Индией и Китаем.).

Замечательна также немаловажная способность Китайцев к земляным работам. Баттареи их на Бай-хэ, в последнюю войну, так были хороши и до того похожи начертанием и профилями на европейские, что союзные войска, взяв их, не верили, чтобы такие работы могли быть самостоятельным произведением Китайцев, и вначале подозревали в рядах китайских войск тайное присутствие русских офицеров.

Необыкновенная деятельность громадного и трудолюбивого населения Китая, богатство и разнообразие произведений и выгодное направление рек с их притоками, соединенных целою системой каналов, необыкновенно способствовала развитию внутренней торговли. Весь Китай представляет как бы огромную постоянную ярмарку. В городах вы видите целые улицы лавок и множество мелких торговцев, располагающихся под навесами или снующих с своими товарами в беспрерывно движущейся толпе. В каждом сколько-нибудь значительном городе есть большие коммерческие дома, занимающиеся оптовою торговлей, из коих товары расходятся уже по рукам мелких торговцев.

Ходячая монета в Китае — чох (соединение меди с цинком), величиной в нашу медную монету в 5 к. с. Монета эта по средине имеет квадратную дыру и нанизывается обыкновенно на веревку. В больших торговых операциях употребляется серебро и золото (последнее, впрочем, очень редко), но не в монете, а в слитках, и ценность его определяется количеством чохов за лану [67] (единица веса). За лану серебра равняющуюся по ценности пашам 2 р. 15 к. с. дают, смотря по курсу, от 4 до 6 тысяч чохов. Из всех монет, привозимых Европейцами в Китай, только мексиканские доллары не расплавляются Китайцами и имеют обращение в неизмененном виде. Но при этом каждый коммерческий дом, выпуская от себя мексиканские доллары, выбивает на них свой штемпель. Для облегчения внутренних торговых оборотов, правительством и частными банками, выпускаются ассигнации.

Китайцы ведут сухопутную торговлю с Тибетом, Бирманскою империей, Малою Бухарией, Кореей и Монголией, а морем неуклюжие джонки их достигают Кохинхины, полуострова Малаки и даже Японии.

До начала нынешнего столетия, почти ничего не вывозилось из Европы в Китай, кроме серебра и золота. И в настоящее время требование на китайские произведения постоянно превышает, и превышает значительно, спрос на товары европейские, так что приблизительно только 1/3 всех товаров, приобретаемых Европейцами в Китае, променивается на европейские изделия, остальное же количество получается на деньги. Притом возрастающая постоянно конкурренция между Европейцами, возвышая цену на китайские произведения и увеличивая предложение европейских товаров, неминуемо ведет к понижению их цены на китайских рынках, где они и без того нередко идут ниже своей стоимости (Аршин нашего мезерицкого сукна, который стоит Москве 2 р. 50 к., в Китае можно купить за 1 р. 50 к.; то же самое можно сказать и о других европейских товарах. Мне случилось покупать в Тянь-дзине, в магазине у Англичанина, сухари в консерве, с платой за жестянку 3 доллара, тогда как в Пекине у Китайцев я доставал их после за 1 р.). Из всех предметов, привозимых Европейцами в Китай, один опиум, употребление которого, несмотря на все усилия китайского правительства, развивается более и более, имеет необыкновенно хороший сбыт. Китайцы покупают его у Англичан на серебро, приобретаемое ими от других Европейцев.

Г. Жюрен-де-ла-Гравиер (Revue des deux Mondes, 1 septembre 1841, par M. Iurien de la Graviero.) совершенно справедливо замечает, что Китай более нуждается в сбыте своих произведений чем в приобретении европейских изделий. Этим-то и объясняется ненормальное положение [68] европейско-китайской торговли, из которого она и не выйдет, до тех пор пока Китай не изменит своим вековым привычкам.

На этих ненормальных основаниях ведется европейская торговля с Китаем, не исключая и нашей. В особенности невыгодно отзываются результаты ее для потребителей, которые должны платить настолько дороже за весьма дешевые в действительности китайские произведения, насколько европейские товары идут в Китай ниже своей настоящей стоимости. Возьмем для примера чай, отправляемый из Фудзянской губернии в Россию. На месте цена чаю за фунт от 5 коп. сер. до 1 руб., провоз его с места до Москвы, на протяжении 11.000 верст, обходится 58 р. 50 коп. с места (цыбик) (Это весь расход: тут полагается и укупорка чая в Китае, и зашнурование его в Кяхте, а также все таможенные расходы и разные мелкие издержки.); места бывают от 50 до 80 фунтов; взяв среднюю цифру получим стоимость перевозки на фунт не более 90 коп., положим даже 1 рубль; и тогда чай в Москве обойдется 2 р. Прибавив к этому процент на капитал и купеческий барыш — 50%, получим цену самого дорогого чая в Москве не свыше трех рублей.

Одна Англия, которая имеет громадные интересы в Китае сравнительно с другими государствами, находится и в торговом отношении в более выгодных условиях, и то потому что имеет Индию, откуда в большом количестве вывозятся в Китай хлопчатая бумага и опиум, и обладает огромным коммерческим флотом, который дает ей возможность вывозить из Китая и развозить по Европе такое количество чаю и шелку, на коем она легко, и даже с избытком, вознаграждает неизбежную потерю на своих товарах в Китае.

Из бюджета Англии, напечатанного в Шанхайской Газете, оборот чайной торговли Англии с Китаем в 1861 году простирался до 30 милл. фунт. стерл.; пошлины за чай, вывезенный из Шанхая, было собрано 5 милл. фунт. стерл. Вывезено Англичанами в разные колонии и метрополию 80 милл. фунтов чаю. Привезено из Калькутты и Бомбея в Китай хлопчатой бумаги на 2 милл. фунт. стерл.; опиума на 6 милл. фунт. стерл. Всего вывезено в этот год из китайских портов 100 милл. фунтов чаю; из них 10 милл. фунт. [69] в Америку и 10 милл. торговцами разных наций (до 9 милл. приходится на нашу долю), а 80 милл. фунт., как сказано, Англичанами.

В 1850 году всех европейских судов в китайских портах было 625, и из этого числа большая часть английских, а именно:

Английских 374

Американских 183

Голандских 29

Испанских 13

Французских 4

Под разными флагами 22

Нет сомнения, что число английских судов в настоящее время значительно увеличилось против прежнего, потому что английские купцы одни из первых воспользовались правом, предоставленным всем Европейцам, проникать внутрь Китая, и взяли на откуп чайные плантации; притом и распространение употребления опиума в Китае, которое шло и прежде очень быстро, в последнее время в особенности усилилось.

Что же касается нашей торговли, то пока о ней нельзя еще сказать ничего положительного. Должно полагать, что соперничество Англичан, во всяком случае, не может не иметь на торговлю более или менее невыгодного влияния. Остается надеяться, что купцы наши, пользуясь предоставленным им ныне правом торговать во внутренних провинциях Китая, ознакомятся ближе со страной и ее потребностями, и найдут средства если не совсем парализировать эту опасную конкурренцию, то, по крайней мере, уменьшить ее вредное влияние. Закуп чая на месте, помимо сансинских купцов, наших прежних посредников, удешевив его доставку в Россию, даст, вероятно, возможность понизить цену настолько, что ввоз его к нам чрез западную границу окажется невыгодным для европейских торговцев. Очень может быть также, что те из наших купцов, которые уже находятся в Хань-Кау, найдут более выгодным, закупая чаи на месте, отправлять их в Европу, а частью даже и в Сибирь, морем, хотя бы и на зафрахтованных иностранных судах, чем тянуть волоком от Яв-тзе-Кианга чрез весь северный Китай. [70] Монголию и Сибирь, на Нижегородскую ярмарку. Еслибы даже и устроилось окончательно водное сообщение по рекам Кетти, Енисею, Ангаре и Селенге, то и тогда едва ли этот бесконечный путь окажется дешевле и удобнее морского, в особенности при существовании таможни в Иркутске.

Существует, между прочим, мнение, разделяемое нашими купцами, будто бы чай привозимый морским путем теряет аромат и вообще утрачивает многие свои качества от влияния сырого морского воздуха. Последние исследования английских экспертов, назначенных для обсуждения этого вопроса, положительно опровергают это мнение. Английские негоцианты, с своей стороны, признают возможным, еслиб и существовало это вредное влияние моря на чай, устранить его посредством герметической укупорки? причем они утверждают, что привозимые ими в Европу чаи были хуже кяхтинских не потому чтобы портились от мореного путешествия, а потому что самые плантации, с которых до сих пор они получали их, не производили тех сортов, которые привозились в Кяхту сансинскими купцами с других плантаций.

Точно также и судьба суконной нашей операции будет зависеть от того, найдут ли английские купцы возможным доставлять сукна в Китай дешевле чем мы, что, по словам некоторых знатоков дела, еще сомнительно; ибо до сих пор Англичане не привозили в Китай сукна потому что, по расчетам их фабрикантов, оказывалось невыгодным выделывать сукна низкого достоинства, в каких нуждается Китай. Нам же, имеющим свою шерсть в изобилии, это гораздо удобнее и дешевле. Однако в последнее время стало появляться на китайских рынках английское сукно в той же приблизительно цене как и наше и одинакового с ним достоинства.

Отчасти силой оружия, отчасти силой обстоятельств, совершившихся внутри империи, Китай вынужден был согласиться на все условия, предложенные Европейцами под стенами Пекина. Уступка эта еще более уронила манчжурское правительство в глазах недовольного народа и разожгла еще сильнее пламя восстания, охватившее все государство. Манчжурское правительство стояло уже на краю пропасти, без денежных средств, без войска, без морального влияния, которое, как призрак силы, внушала [71] еще страх а уважение народу до несчастного исхода последней войны.

Адмирал Гоп весной 1861 года был послан своим правительством в Нанкин для переговоров с инсургентами. К счастию Манчжур, Англичане убедились, что китайское восстание не представляет ничего организованного и не имеет прочной основы, и что потому нельзя рассчитывать на неорганизованную силу мятежников, которых власть и влияние ограничивались Нанкином, решились переменить политику и поддерживать старый порядок и нынешнее правительство. Это было спасением для Манчжур.

Английское правительство не увлекается гуманными желаниями производить реформы в Китае. Оно ищет только коммерческих интересов и старается гарантировать их от разных случайностей. Англичане, однажды убедившись, что китайские инсургенты нисколько не сочувствуют Европейцам и не мечтают о прогрессивном движении, как полагали одно время в Европе, будут поддерживать настоящее правительство, сознавшее наконец свое бессилие и пользу, которую могут принести ему Европейцы.

Еще в бытность мою в Китае, 500 человек китайских солдат обучались при английских войсках остававшихся под начальством генерала Стевле в Тянь-дзине. В последствие число обученных по-европейски Китайцев значительно увеличилось, и некоторые из таких отрядов, находясь на театре главных военных действий против инсургентов, одержали над этими последними несколько побед.

Управившись с восстанием манчжурское правительство, убежденное горьким опытом, вероятно будет более дорожить сближением с Европейцами, и таким образом, понемногу, путем развития торговых сношений, Китай не заметно будет воспринимать свет европейской образованности. Это медленный, но единственный надежный путь просвещения китайского народа, закоренелого в своих древних предрассудках.

Напрасно полагают, что настоящее восстание есть народное движение возбужденное патриотическим негодованием против чужеземного правительства.

Китайцы уже свыклись с Манчжурами или, лучше сказать, [72] Манчжуры живущие в Китае до того окитаились, что между ними почти незаметно никакой разницы. Имя великого императора Кон-си и теперь с благоговением произносит каждый Китаец, хотя он был и Манчжур. Но революционные движения не редкость в Китае; тайные, антиправительственные общества существовали здесь всегда, даже и при Минской династии (китайской). А если верить Абелю-Ремюзе, то история Китая насчитывает несравненно более народных восстаний чем, например, история Франции. Он берет для примера промежуток времени от 420 года, когда Франки вступили в Галлию, до 1644 г., то есть до вступления на престол Лудовика XIV, и находит, что Китайцы в это время переменили пятнадцать династий, и эти перемены сопровождались кровопролитнейшими революциями, тогда как во Франции, в тот же промежуток времени, сменились только две династии, и то естественным порядком.

Д. ГЕЦЕ.

Текст воспроизведен по изданию: Заметки о Китае // Русский вестник, № 9. 1865