БУРАЧЕК Е. С.

ВОСПОМИНАНИЯ ЗААМУРСКОГО МОРЯКА

(См. Мор. сб. № 8)

ЖИЗНЬ ВО ВЛАДИВОСТОКЕ.

На другой день нового года я и капитан Ч. решились ехать осмотреть места каменноугольных залежей. Чтобы вывести из этого осмотра более точное заключение, мы положили взять с собой 7 человек команды и горного урядника для того, чтобы раскрыть пласт на полуострове Саха-Цунза, в нескольких местах, стараясь найти такое место, которое еще не было обнажено и где уголь не подвергался непосредственному действию воздуха. Этих людей я приказал отправить на двух лошадях моего поста часа за два до рассвета, с тем расчетом, чтобы они, придя на место ранее нас, могли приготовить все нужное для работ. Сами мы выехали в семь часов утра, в кошеве, запряженной парою лошадей, на которых Ч. приехал из своего поста; в кошеву положили разных съестных припасов на трое суток. К удивлению нашему, на полдороге мы нагнали команду, шедшую пешком; оказалось, что лошади у них на третьей версте стали и люди принуждены были пойти пешком.

- А лошади где?

- Да под утесом, где нарублен лес.

Штейгера с двумя человеками мы посадили к себе, и поехали дальше. День был ясный, холодный, с слабым встречным ветром.

Подъезжая к южной оконечности полуострова Саха-Цунза, мы встретили торос [Торос значит налом льда торчками на отмели, - сибирское выражение], шедший от оконечности полуострова к W [102] версты на полторы, и потом круто поворачивающий на N. Торос этот доказывал присутствие отмели, а следовательно и препятствия для удобной нагрузки углем.

Поездка наша не обошлась для больного Ч. даром: едва мы вышли из кошевы, с ним сделался припадок удушья; он упал на снег и захрипел. Расстегнув ему шубу, я старался освежить грудь, а в рот налил несколько капель холодной воды. Он скоро пришел в себя, но кашлял ужасно. Между тем, я с двумя человеками взобрался по очень крутому, почти отвесному берегу, к пласту; замерзший снег дал возможность подняться без падений. Мы обнажили пласт на новом месте; оказалась черная угольная земля (слой до 6 четвертей аршина толщиной), между которой попадались только ядра очень крепкого и отличного угля; сверх угольного слоя было до трех четвертей земли (суглинка). Уклон пласта был весьма незначительный во внутренность полуострова. Под угольным пластом шел крупнозернистый песчаник, из которого можно выделывать прекрасные мукомольные жернова. Не полагаясь, однако, на наружный осмотр, я приказал рыть канаву вдоль пласта, чтобы посмотреть каково качество угля в глубине, а сам пошел кругом полуострова, осматривать породы и искать выхода этого пласта в каком-нибудь другом месте полуострова; но, обойдя кругом, я нигде не нашел признаков угля.

Чтобы узнать глубину на отмели, я отправил одного солдата прорубить лунки во льду. Наибольшая толщина льда оказалась в полтора фута. Верстах в трех от полуострова к югу, глубина была 2 фута, хотя на карте и назначено 3 сажени. Я начал промеривать глубину к месту работ. Сначала шла глубина ровная, - около тороса было немного менее 2 футов, - но, не доходя версты до сказанного места, глубина стала быстро увеличиваться, так что полуторасаженная жердь не хватало дна. Отмель идет полукругом от мыса к северному берегу и, следовательно, представляет затруднение к погрузке углем. В канаве, вырытой в 10 саженях от берега, уголь оказался тоже с землей и, следовательно, негодным для разработки. Мелкая земля, брошенная на огонь, скоро загоралась и спекалась в плотную массу, едва поддающуюся удару обуха. К железу земля быстро прикипала и не было возможности ее отбить; следовательно, этот уголь в топке котла должен был засорить совершенно колосники и прекратить тягу. Заключение мое оправдалось впоследствии: по распоряжению г. начальника эскадры Тихого океана, корвет «Новик», назначенный к описи [103] берегов Приморской области восточной Сибири, в сентябре месяце 1862 г., принял этого угля до 500 пудов, для испытания. Разведя пары английским углем, он снялся с якоря и, когда был дан полный ход, подбросил здешнего угля во все топки; огонь совершенно потух под котлами и корвет принужден был вычистить топки и вновь развести пары... Между тем, по прежним донесениям, уголь этого пласта - весьма хорошего качества и находится в местности удобной для погрузки его во всякое время... Реляция громкая, а между тем начальство вводится в весьма неприятное положение. На основания донесения посылаются дорогостоящие штейгеры, которые, прибыв на место и не находя того, что им сообщено форменно, жалуются на местных начальников, будто бы препятствующих им заняться своим поручением.

Заключение мое обескуражило Ч. «Неужели и в других местах такой же уголь?» - спросил он с досадой, совершенно задыхаясь от кашля... Мы решились после полудня ехать осматривать уголь на устье Суйфуна, до которого было верст 25; он был уже испробован лейтенантом К. на железном баркасе фрегата «Светлана», но какие были получены результаты - я не знал. При скорой езде кашель у Ч. усилился донельзя; мы должны были ехать почти шагом. Я несколько раз предлагал ему вернуться во Владивосток и предоставить мне одному заложить работу. Он, как строгий исполнитель закона и предписаний начальства, никак не соглашался на это. «Вам все равно, - говорил он, - будет ли уголь или нет; а я положился на своего штейгера и донес еще в прошлом году, что у меня в Посьэте в течение зимы будет добыто не менее 50000 пудов; а на поверку вышел нуль... Как же вы теперь без меня-то начнете работу? Что со мной будет? Ведь мне остается прослужить еще полтора года, исполнится двадцать пять лет службы, и я получу пенсион половинного оклада, а если милость начальства будет, то дадут и две трети, да двойные прогоны и подъемные, - другими словами, я могу ехать отсюда, как захочу...» К концу сумерек мы приехали в станок. Напившись чаю, я с удовольствием улегся спать, но кашель моего товарища решительно не давал мне ни на минуту заснуть. Я страдал за него, а помочь было нечем: лекарства не догадался взять с собой. На рассвете он заснул, а я, воспользовавшись этим, отправился с командой в Хунчилаза, на другой берег Суйфуна, по льду. [104] Придя к тому месту, где осматривали уголь (в прошедшем году с поручиком Бельцовым), я подался на несколько сажен от берега вовнутрь и заложил наклонную шахту. Пласт имел незначительное падение к морю и уклон на север о 43°, толщина пласта была слишком 2 аршина, но верхний и нижний слои угольного пласта, прикасающиеся к породе, были чересчур слабы; я не приказал трогать их, а оставлять для крепления.

Местность Хунчилаза - высокая, гористая, в песчаной бухте; берег обрывистый. Есть признаки железной руды. Не будучи знаком, однако, с железным производством, я не мог определить количество процентного содержания руды, но по значительному влиянию ее, производимому на магнитную стрелку компаса, полагаю содержание ее достаточным для разработки.

Все пласты имеют один общий уклон к северу; так что, судя по напластованию, вся местность Хунчилаза состоит из пластов каменного угля, лежащих один под другим. Способ разработки, мною начатый, был хищнический, за неимением средств к правильной разработке, посредством прямой шахты и галерей. Такой первобытный способ дает только половину угля, а другая совершенно остается и при этом способе не может быть уже добыта... Каменный уголь Приморской области составляет собственность военного капитала восточной Сибири.

Версты на полторы к югу от ломки, местность понижается и образует болота, а в середине озеро. Болото это замыкается с юга скатом от мысов, образующих северный берег песчаной бухты. Вода в озере красноватая, имеющая сильный железистый вкус; это-то и дало мне мысль о присутствии железной руды, потому что в октябре 1862 года, корвет «Новик» грузился около этого мыса углем, и в то же время делал на берегу наблюдения над склонением компаса. В разных точках этого берега получено различное склонение компаса. Болото это прорезывается в нескольких сотнях сажен от озера к западу рекой Ама-бэ, впадающей в песчаную бухту. За рекой такая же болотистая местность, которая тоже имеет признаки железной руды.

Пока люди разгребали и расчищали место, я пошел вверх по распадку, искать место для зимовья команды. Саженях в ста я нашел отличную ровную высокую площадку, около которой бежали два ключа светлой, приятной воды. Не скрою при этом своей ошибки: место было в лесу, закрытое ото всех ветров; летом оно не могло дать команде никакого приюта от мошки [105] и комаров. С наступлением теплых майских дней команда, находившаяся на ломке угля, принуждена была, для ночлега и отдыха днем, построить шалаши на самом берегу залива.

Оставив на ломке штейгера, я обещал через неделю приехать сам, а на завтра прислать несколько человек для постройки зимовья на избранном месте, для того, чтобы людям не ходить с ломки каждый день по окончании работ в пост, за 7 верст, через все устье, по льду. Обратная поездка наша во Владивостока была с препятствиями: только что отъехали с версту, как коренная встала и ни с места. Оказалось, что соленый лед имеет поверхность шероховатую, вследствие чего полозья саней не катятся, а тормозят как по песку. Всю дорогу пришлось биться с лошадьми. Вдобавок, день был очень холодный, ветер с Суйфуна пронизывал насквозь. У меня то и дело белели нос и щеки. Мне наскучили перепряжки и я пошел пешком. На ходьбе было теплее.

Припадки удушья и кашля у Ч., по нашем возвращении во Владивосток, усилились еще более. О его обратной поездке в Посьэт нечего было и думать: несколько дней он едва мог говорить, и то с большим напряжением. Я утешал его тем, что после Крещения собираюсь сам отправиться с ним в Посьэт. Болтая в эти дни с ним о том о сем я, между прочим, услышал следующий рассказ:

14 ноября 1861 года пришел в Посьэт купеческий барк Bride of the Seas, шкипер Donald, с грузом казенной муки и ядер из Кронштадта. По заключенной шартепатрии, Дональд должен был получить в Посьэте деньгами триста рублей и два кредитива на тысячу восемьсот фунтов стерлингов за доставку груза. Когда он пришел в Посьэт, у Ч. не было ни одной копейки денег, не только собственных, но и в ротном сундуке. Дональд предъявил ему свои бумаги и, услыхав ответ, что денег он получить не может, не соглашался на выгрузку. Не знаю, как они объяснились, - Ч. когда-то давно, в детстве, знавал немецкий язык, но позабыл его в течение службы.

Положение было очень щекотливое: служа в Сибири уже 10 лет, он знал, как в Приморской области иногда нуждаются в продовольствии, и потому всеми силами старался уговорить шкипера разгрузиться. Дональд стоял на своем: «идти в Шанхай, продать через русского консула груз, взять следующие ему фрахтовые деньги, и окончить дело». Ч.боялся, что его могут отдать под суд, за то, что выпустил судно из бухты. [106] На третий день переторжки со шкипером, рано утром дали знать, что на судне поднимают якорь. «Меня в озноб бросило, - говорил Ч.,- уйдет англичанин - прощай и служба, и Россия, и все, что утешало меня в будущем.»... В 8 часу утра, однако, вошел к нему шкипер с решительной миной, но Ч., не дав ему сказать слова, проговорил заранее написанную на бумажке русскими буквами фразу: «Русишен император хат гельт генух зи бецален!» Шкипер задумался минут на пять, наконец, махнув рукой, отвечал: «Гут!» и кое- как объяснил, что согласен на выгрузку муки и ядер, с тем, чтобы Ч.дал ему четырех быков и нагрузил его балластом. «С радости, я схватил шкипера за руку и потащил на скотный двор, предложив выбрать любых быков». У Дональда, конечно, была другая причина, по которой он согласился на выгрузку муки: вся команда его была поражена сильной цынгой; из 13 человек, с которыми барк вышел из Кронштадта, осталось только девять, - четверо выброшены были в море. Дональд сделал переход из Кронштадта до Посьэта в 150 дней, не заходя никуда. По причине болезни всего экипажа, он принужден был пробыть в Посьэте несколько времени, чтобы дать команде поправиться; вдобавок все медикаменты у него вышли.

После завтрака Дональд пригласил Ч. на судно, осмотреть муку. Люки были запечатаны казенной печатью, и они были в совершенной целости, на что шкипер указал с особенной гордостью. Кругом всего судна и на середине между кулями оставлены были проходы. Мука оказалась совершенно сухой, только нижние ряды кулей расползлись. Кули были плотно уложены под самую палубу, подмочки нигде не было видно. Пока шла выгрузка судна, команда его, свезенная по распоряжению Ч. на берег, посылаемая несколько раз в неделю в баню, при свежей пище и лечении, скоро поправилась. Ч. отпустил солдат на вольную работу для выгрузки балласта, и Дональд уговорился с ними по 20 рублей за тысячу.

Выгрузка муки и ядер и нагрузка балластом были окончены 13 декабря 1861 г. Ч. написал об этом подробно нашему консулу в Хакодате, прося его выдать Дональду кредитивы по приложенной в подлиннике шартепатрии. 14 декабря ночью бухта Новгородская покрылась сплошным льдом, толщиной более вершка. Дональд, поставив все паруса, проломал себе путь и ушел в море. Ч. отпусти ему из ротного хозяйства: 4 быков, несколько пудов ржаного хлеба и белых пшеничных сухарей, и [107] принял на себя уплату за балласт солдатам двухсот рублей; всего по счету 296 рублей...

В тот же день, как Ч. передал мне этот рассказ, влетает в мою комнату дежурный по посту и докладывает: «Кульер с Уссури!» Кто, с чем, и что нового привез курьер? Вошел комнату офицер с большой сумой в руках и громко отрапортовал: «Поручик С. из Хабаровки курьером с деньгами!» Он хотел было распечатать суму, но его попросили сперва обгреться, пообедать, прийти в себя.

- Когда вы выехали из Хабаровки?

- 14 декабря прошлого года.... То есть, в тот самый день, как ушел Дональд в море. Накормив курьера, мы распечатали суму, в которой оказалось два конверта на мое имя, два кредитива на 1800 фунтов стерлингов на имя W. Donald, Captain Bride of the Seas, и триста с чем-то полуимпериалов. Предписанием, при котором приложены были деньги, мне поручалось принять муку с английского зафрахтованного судна и с финляндского брига Яков, шк. Фейльке. Первому выдать кредитивы и 300 рублей звонкой монетой; второму - остальные деньги. В случае, если которое либо из судов зайдет в Посьэт, мне предписывалось немедленно отправиться туда для приемки и свидетельства муки, и по исполнении всего отправить донесение г. командиру Сибирской флотилии и портов Восточного океана.

По случаю приезда ко мне Ч., каждый раз приносился в комнату для обеда большой, складной стол, за который свободно могли поместиться 12 человек. Этот стол обратили теперь в канцелярию. Нужно было форменно уведомить Ч. о распоряжении начальства, полученным мной. Заскрипели перья, и начали строчить бумаги. На мое отношение Ч. отвечал, что мука им уже выгружена и при этом поступлено, как рассказано мной выше. Вместе с этим просил выслать ему 296 рубле для пополнения харчевой суммы, заплаченных им шкиперу Дональду разными продуктами из ротного хозяйства. Я, в свою очередь, переслал ему при отношении требуемые им деньги, и просил прислать мне документы, полученные им от шкипера Дональда. На это последовал письменный ответ, что подлинные документы отправлены им, кроме шартепатрии, при рапорте в Николаевск, а для сведения препровождал засвидетельствованные копии их. Вся эта переписка шла с одной стороны стола на другую. Ч. никак не соглашался на неформенность бумаг. Я закончил заседание своим рапортом командиру сибирских портов. [108] Г-н С. располагал на другой же день ехать обратно в Хабаровку, но я упросил его остаться на несколько дней, чтобы успеть изготовить еще несколько рапортов в Николаевск и написать письма. Между прочим я написал снова требование инструментов, материалов и припасов, с обозначением, для какой именно работы что нужно, присовокупив, что начальник поста Новгородского (в Посьэте) обращался ко мне с требованием разных инструментов и вещей, вследствие предписания канцелярии губернатора Приморской области: «Обращаться за всеми нуждами к начальнику поста во Владивостоке». «Из этого, - писал я в рапорте моем, - я принужден вывести заключение, что начальству угодно Владивосток сделать центром снабжения всех постов южных гаваней и крейсерующих судов, а потому и представляемое мной требование инструментов и прочего составлено не для одного поста, а для всяких непредвиденных случаев и требований, дабы не подвергаться ответственности».

Относительно дороги поручик С. передал мне, что со станка на Камне-Рыболове до верхнего Суйфунского станка он шел пять суток по снегу до колена, а местами до пояса, совершенно открытым и безлесным местом; принужден был ночевать без огня, а поэтому и без горячей пищи и питья. На вопрос мой: «почему он не шел китайской дорогой, по фанзам?», положительно утверждал, что солдаты 3-го батальона, находящиеся на постах по озеру Ханкай, не знают этой дороги. Правда, она длиннее, слишком на 100 верст, - да не сибирякам удивляться и страшиться длинной дороги.

8-го января, я вторично отправился на угольную ломку, на Суйфун. Там работы шли очень успешно. По пласту прошли на 2 сажени; над входом в шахту устроили прочный навес, чтобы породой не засыпало входа. Уголь оказался еще лучше, нежели был в обнажении пласта, но на воздухе давал какой-то треск, и сам собой крошился; золы давал много, но не скипался. Нужно было работать в шахте с огнем. Ламп Деви не было и одной, хотя они были требованы еще в 1860 году. Я боялся взрыва и потому приказал иметь огонь в фонаре, стараясь внушить солдатам, чтобы без фонаря с огнем в шахту они не ходили, иначе могут тут же устроить себе могилу. Зимовье хорошо подвигалось, хотя строевого леса не было, зато ясень, дуб и липа шли в дело. В зимовье приказано было сделать битую печь. [109]

Приезд курьера ко мне с деньгами произвел на китайцев весьма благотворное действие. Это подняло меня в их глазах очень высоко. Они стали считать меня выше своего хунчунского начальника, к которому не присылают курьерами офицеров, а только младших слуг губернатора. Мое обещание, что мне пришлют серебряной монеты для размена бумажек, которые лежали у китайцев, несколько подтвердилось. Солдаты же моего поста рассказали китайцам, что я получил несколько тысяч золотой монеты, которую я обменяю у приходящих судов на серебро. «Русские любят более золото, нежели серебро», - прибавляли солдаты. Хитрые китайцы явились ко мне узнать, что нового я получил от губернатора, стараясь очень осторожно напомнить мне при этом о моем обещании обменять им деньги.

Наконец, 11-го января, рано утром, мы тронулись в путь в Посьэт. С. отправлялся на своих двух лошадях на Суйфун, а мы, т.е. я, Ч. и купец С., в качестве переводчика, ехали тоже на двух лошадях: в одной кошеве везли разные вещи для Новгородского поста, а в другой лежал Ч. Стояла ясная, тихая погода; солнце играло на шероховатом льду. Мы направились на северную оконечность Песчаного мыса, рассчитывая, что около берега найдем уже крепкий лед и пройдем на южную оконечность мыса, а потом переночуем в фанзе на р.Монгу. При этом и щель, замеченная на льду в заливе, оставалось в правой руке. Пройдя, однако, более половины залива, мы заметили, что лошади стали как-то робко идти. Мы остановились и приказали попробовать толщину льда; оказалось только четверть аршина. Лошадей повернули почти на полуостров Саха-Цунза, а я с С. пошли было напрямик, но через полверсты принуждены были возвратиться: лед под нами гнулся; пришлось обходить только что затянувшуюся полынью, отчего дали крюк верст в 10. Подходя ближе к северной оконечности Песчаного мыса, мы разглядели, что заберегов нет. Надобно было пройти всю песчаную бухту до конца и там перевалить через мыс. От северной оконечности мыса до фанзы оставалось более 15 верст, а мы порядком проголодались, да и лошади приустали. Начали искать места для остановки, а главное - ключа воды, чтобы напоить лошадей. При входе в бухту, на левой стороне, под утесом, увидели старую развалившуюся фанзу и пошли к ней, чтобы не сидеть на ветру. Лошадям дали сена, а себе поставили котелок и чайник со снегом. Собравшись с силами, мы пошли далее и, пройдя верст пять бухтой, вдоль берега, по [110] пресному льду, от р. Ама-бэ, впадающей с северной стороны, вышли на низменность.

Песчаный мыс, оканчивающийся к Амурскому заливу высокими крутыми обрывами, на противоположной стороне иметь очень отлогий скат с низменным берегом. По этому скату растет редкий лес, преимущественно дубняк. По северному берегу бухты, на полверсты, тянулся неширокой полосой черный лес. Летом мне пришлось быть на этом скате; он покрыт сплошными дубовыми пнями, срубленными очень недавно. Китайцы истребили этот лес, с целью уничтожить притон тигров, которых было множество на этом мысе, - зимой опасно было ездить из Хунчуна на Цема-хэ и далее.

Выйдя из песчаной бухты на низменность и пройдя ею около 7 верст, по ветоши, покрытой на поларшина снегом, мы сошли на лед Амурского залива и пошли к фанзе на южной оконечности. На этом месте обогнало нас несколько возов, нагруженных кожами диких зверей. На вопрос, куда они едут, китайцы отвечали: «на ярмарку в Хун-чун». Когда мы пришли в фанзу, стало уже смеркаться, и китайцы уже отужинали. Мы напились чаю и улеглись спать на горячем канне, но едва начали засыпать, как в фанзу вошло еще несколько китайцев, которые, поужинав, тоже улеглись. Часу в десятом вечера нас всех разбудил какой-то неистовый крик и вслед за тем выстрел из ружья. Хотя на этот крик китайцы не обратили никакого внимания, я послал солдата узнать, что такое случилось на дворе? Оказалось, что лошади стоят покойно и едят корм, что у фанзы много китайских возов и что около них ходят два китайца. Через четверть часа опять тот же крик, только еще пронзительнее, потом выстрел. Я хотел было уже идти сам, но хозяин фанзы, очень приветливый старик, встал с постели и просил меня успокоиться: «У возов сторож, - начал он, - а этот крик и выстрелы - чтобы тигр не подходил. Услыхав разные крики, зверь будет думать, что очень много народу сидит на дворе и не подойдет к возам, не тронет лошадей». Едва стала загораться зоря, мы поднялись и тронулись в путь. Китайцы еще не вставали, только хозяин хлопотал об изготовлении завтрака.

Вдоль всего Амурского залива почти до мыса Гамова, верстах в пяти от берега, тянется высокий хребет, прерываемый в нескольких местах ручьями и речками. За ним также виднеются горы. По словам китайцев, он покрыты густым, [111] едва проходимым лесом: северные скаты - черным, хвойным; южные - лиственным, преимущественно дубом. В нескольких местах от хребта идут более или менее высокие отроги гор, оканчивающиеся иногда у самого берега обрывами. Южнее Песчаного мыса нам встретился первый, очень высокий отрог, который отделялся от низменности мыса узкой, длинной бухточкой.

Пройдя верст 20 вдоль берега, мы подошли к речке Монгу. Она не была покрыта льдом и на устье сильно играла, а потому поворотили влево на залив и, найдя на полверсте от устья крепкий лед, обошли речку. Впрочем, и Ч. и я в первый раз шли этой дорогой зимой. Верстах в пяти от устья р. Монгу, встретили второй отрог, оканчивающийся обрывистым, широким мысом, около которого ходил бурун. У самой подошвы отрога нашли устье какой-то речки, крепко замерзшее. Едва перешли через него, увидели дорогу, поворотившую со льда на берег. Через несколько шагов заметили несколько фанз, одну возле другой. В одной из них решились обедать. Оказалось, впрочем, что это была одна фанза, и от нее шли два забора, покрытые крышей. Под одной из них стояло два жернова, в которые впрягаются быки; на противоположной стороне под крышей стояло несколько здоровых быков.

Самая фанза, занимавшая середину между заборами, разделена была на две половины. В одной жило четверо китайцев; в другой стояли запасы: ячменя, мелкого проса, гоулян (род красного крупного проса, очень выгодного для корма скота), капусты и разной старой посуды из-под водки. Кстати заметить, что китайцы водку и вообще все жидкости держат в плетеных корзинах, выложенных внутри каким-то составом, не размокающим даже в горячей воде, весьма похожим на бумажный картон. При всем желании добиться, из чего делается эта смазка - я никак не мог узнать; от всех спрошенных слышал один ответ: это делается в Гирине и Сансине, - города в Маньчжурии.

Часу в первом после обеда, мы тронулись далее. Когда перевалили через отрог, открылось ровное место, и вдали виднелись горы Славянского залива. От этого отрога до залива вся местность низменная, болотистая, усеянная кочками; снегу не было; трава вся выжжена, так что идти по колючкам было тяжело. Спустившись с отрога, у подошвы встретили одинокую фанзу, из которой валил густой дым. Около нее стояло две китайских шлюпки, наполненных водой; на льду, против фанзы, саженях [112] в 20 от берега, стояли две другие шлюпки, - между ними сделана была прорубь в льду. В этой фанзе жил солевар. Китайцы вываривают соль из морской воды только в зимнее время, следующим образом. На лед ставят шлюпку или две, смотря по состоянию и по количеству котлов, вмазанных в печь. Между шлюпками делают прорубь и наливают в них воду; образующийся на поверхности лед снимают до тех пор, пока вода перестанет замерзать. Тогда насыщенный рассол переносят ведрами в котлы, - над которыми держится постоянный огонь, - и в шлюпки около фанзы. Накипь соли от стенок котлов отбивают плоским ломом. Котлы вмазываются в особо устроенную печь в фанзе, отдельно от кана. Для устройства печи вырывают яму в полтора аршина глубины, а длиной и шириной - по числу вмазываемых котлов. С трех сторон яму выкладывают камнем на глине с песком и навозом. Стены выводятся на аршине выше пола фанзы. Между стенами печи вмазывают котлы. Трубы у печи не делают - дым выходит из устья ее в фанзу. Для топик употребляют обрубки толстые, до четырех аршин, для того, чтобы не так скоро сгорали. От беспрерывной топки печь до того накаливается, что к устью нельзя близко подходить. В фанзах, где происходит солеварение, дым постоянный, но я ни разу не встречал хозяев этих фанз и работников, подверженных глазным страданиям. Чем объяснить этот факт? Неужели привычкой? Не думаю!... Соль слишком дорога в этом крае. Сто гинов, т.е. 3 пуда 16 фунтов, стоят от 4 (5 р. 32 к.) до 6 мексиканских долларов (8 руб.).

При входе нашем в один длинный заливчик, солнце уже закатилось. Переход с утра сделали более 45 верст и приустали порядком. Солдат, бывший с нами, доложил, что тут по речке живут тазы, у которых есть жены. Меня очень заинтересовало посмотреть этих тазов, о которых слышал много и от солдат и от китайцев. Решились ночевать у них и лошадей повернули в речку; С. со мной пошел берегом. Прошли версты полторы - смерклось, а фанзы не видать. Речка очень извилиста. Пройдя еще с полверсты, услышали лай собак; на него и пошли. Верстах в 5 от берега, в кустах ивы, стояла большая, но бедная фанза. Все уже спало, когда мы вошли в нее. К счастью, в кармане у С. был огарок свечи. При свете ее мы разглядели спавшую женщину и около нее восемь ребят. Поднялся хозяин и засветил жирник. Вслед за ним с кана встала толстая, жирная фигура женщины с маленькими глазками. В носу [113] у нее вдернута была сережка, в ушах по несколько серебряных и медных колец, вдетых одно в другое и низко опускавшихся с плеч. Коса, распущенная и разделенная надвое, на плечах была обвита несколько раз толстым красным шнурком. Женщина подошла ко мне, посмотрела очень пристально и громко закричала на лежавших детей.

Я попросил хозяина разложить в угольнике огонь. Вскоре подъехал и Ч. Мы хотели было поужинать пельменями и ложиться спать, как откуда-то набралось в фанзу много народа, больше молодых девушек, и только двое молодых мужчин. Всем присутствующим мы роздали по куску сахару. Это развязало им языки. Хозяин фанзы предложил нам купить одну из девушек, которая нам понравиться. Мы поблагодарили за предложение чашкой чая. Мы уже легли спать, но гости не уходили и разговаривали на каком-то непонятном нам языке. Ни Ч., ни солдат не было в этой фанзе, и потому мы немножко трусили. Страха ради - гостям и зверю - Ч. отдал солдату свой револьвер для того, чтобы он сделал три или четыре выстрела. Вместо ожидаемого страха, у наших гостей явилось любопытство: каким образом из одной штуки столько выстрелов. С. объяснил им, что один может убить шестерых... Мы уже стали засыпать, а публика все оставалась. С рассветом начали было собираться в дорогу. Перед нами было 8 ребят, все дети этой женщины. За ночлег всем ребятам дали по новенькому двугривенному. Нужно было видеть радостные лица хозяина и его жены. Часу в восьмом утра мы пришли на Славянский станок. Славянская бухта имеет вид наугольника, вдавшегося в материк двумя бухтами: одной - на запад, а другой - на юг. По берегам этих бухт стояло 4 фанзы; две из них солеварни. На западном берегу южной бухты высокие горы, оканчивающиеся обрывистыми мысами. Между ними заметны следы ключей, по накипям на льду, образовавшимся в падях. На южном берегу южной бухты расположен станок. Около него виднелись издали две крыши и несколько стогов сена. Солдаты, жившие на этом станке, очень обрадовались нашему приезду. Мы расположились пить чай; для закуски нам подал один из солдат соленой красной рыбы, которую называют кита.

Осматривая машинально дом, я заметил наверху окна какой-то конверт за карнизом. «Что за конверт лежит у вас наверху?», спросил я стоявших солдат. «Виноваты, ваше б-дие, [114] вчера утром пришла почта из Посьэта». При этом он подал конверт с припечатанным пером. К печати прикрепляется сургучом перо, для означения, что посылаемый конверт должен быть передаваем со станка на станок безостановочно. Фельдфебель доносил о благополучии поста и команды. Во время отсутствия Ч. тигр два раза подходил к скотному двору, почему и был усилен ночной караул. Отдохнув в станке, мы отправились далее. Перейдя через очень высокий отрог, идущий от хребта к берегу Амурского залива, мы спустились на речку, изобилующую весной и осенью китой. Дорога шла на устье следующей к югу речки, перейдя которую, увидели фанзу, совершенно скрытую в кустах ивы. Около фанзы сложен был в нескольких скирдах хлеб: пшеница и овес. Хозяин фанзы встретил нас очень любезно; он - что меня удивило - был одет очень чисто. Фанза разделялась на две половины; в одной, очень чистенькой и светлой, жил хозяин; на стенах висело несколько картин китайской работы, желавших изобразить женщин; при входе стоял шкаф русской работы, в котором было несколько книг, доказывавших, что китаец принадлежал к числу грамотных. В другой половине жили работники; там было очень грязно, валялись обноски платья, тряпки и пр. Работников не было дома; они были отправлены на ярмарку, в Хун-чун. Посидев здесь немного, мы продолжали путь и скоро достигли другой фанзы, стоявшей на самом берегу Амурского залива, недалеко от мыса Гамова. Солдаты назвали эту фанзу поворотной, на том основании, что от нее дорога в Посьэт поворачивала с берега Амурского залива в лощину между отрогами гор, идущими от хребта, и высокими горами, образующими северный берег рейда «Паллада».

Хозяин поворотной фанзы, старик лет за 60, очень бодрый и крепкий, приветливо встретил Ч. После обычных китайских любезностей он спросил:

- Кто эти, которые идут с тобой?

- Полковник из Владивостока и купец, - отвечал Ч. шепотом и с важной миной. Хозяин сделал мне цинань, т.е. сжав кулаки рук, сложил их вместе на груди, встал на одно колено и поклонился. Я принял это приветствие, по китайским приличиям, сидя, и левой рукой приподнял китайца, сделав вид, что не желаю этой почести и приговорив: буюн, буюн, т.е. напрасно, лишнее. Это произвело на китайца свое действие: встретить в русском варваре, как вообще величают нас в Китае, знание китайских приличий и церемоний - большая редкость. [115]

Хозяин принялся хлопотать, а солдат на угольках развел огонь и поставил котелок с водой для чая и пельменей. Пельмени скоро поспели; ими угостили китайца, причем, конечно, не обошлось без «приличий»: два раза предлагали ему есть с нами, он отказывался, говоря, что давно уже поужинал, в третий раз я сам положил в чашку пельменей и предложил хозяину, зная, до какой степени китайцы любят это кушанье: в праздники, которых, к счастью, у китайцев немного, последний бедняк старается приготовить себе это блюдо; без пельменей китайцу и праздник не в праздник. Китаец, съев чашку с наслаждением, наложил себе другую. После этого попотчевали его чаем, которого он выпил несколько чашек и принялся снова хлопотать. Из своей кладовой, устроенной вне фанзы, принес кусок мяса дикой козы, вымыл, нарезал мелкими кусочками и спустил в котел; туда же положил чищенного картофеля, предварительно вымытого в нескольких водах. Когда вода стала закипать, положил соли и круп (мелкого проса); а через несколько времени накрошил китайской капусты; несколько раз пробовал и понемногу прибавлял всякий раз соли. Меня очень заинтересовала эта стряпня, потому что китайцы не употребляют соли при изготовлении своей пищи. Я спросил хозяина, отчего он так готовит?

- Русские любят готовить свои кушанья с солью, - отвечал китаец с довольной улыбкой; джей ляй ци (это выйдут щи).

Надобно заметить, что ни один китаец не может произносить р и щ; они заменяют первую букву - л, а вторую - ч или ц. Маньчжуры, напротив, произносят ту или другую букву весьма чисто. Этим произношением я мог отличать маньчжур, отправлявшихся на сбор взяток, от китайцев, живущих на нашей земле.

Мы начали было ложиться спать, но китаец упрашивал нас попробовать щей. Они были приготовлены так вкусно, что мы съели по несколько чашек. Нужно было видеть восторг китайца.

Пользуясь его расположением, я спросил о китайце, который живет на второй речке от Славянской бухты.

- Он очень ученый человек, - начал хозяин, - знает до 4000 знаков (т.е. может читать все книги) и потому с утра до вечера занимается чтением. У него 4 работника, пять быков, сеет много хлеба, а главное, ловит и вялит столько рыбы, что продает ее на 300 лан серебра (около 500 рублей) ежегодно в Хун-чуне. Денег у него много, и он не знает куда девать их.

- Отчего не отдает их в купеческий дом? - спросил я.

- Оттого, что здесь больших купеческих домов [116] нет, а в Пекин посылать нельзя, потому что он убежал оттуда. Он жил в Пекине очень богато - у него было три наложницы. Губернатор Пекина хотел завладеть его деньгами и приказал подбросить к его дому мертвое тело. Его посадили в тюрьму и по приказанию губернатора хотели отрубить голову; он уехал и с тех пор живет здесь.

Я сделаю отступление, чтобы разъяснить этот рассказ китайца. По всему Китаю, кроме государственных кредитных бумажных знаков, ходят, и еще гораздо лучше, векселя китайских торговых лавок. До сороковых годов нынешнего столетия, когда в Китае были еще иезуиты, государственные финансы были в отличном состоянии. Под надзором и руководством иезуитов, разрабатывали медную руду и из меди чеканили или, правильнее, отливали медную монету. Правительственные бумажные деньги ходили по настоящей цене, потому что обменивались во всякое время во всех казначействах. В 40-х годах, по распоряжению правительства, все иезуиты были истреблены по всему Китаю почти одновременно. С этого времени медная монета перестала прибывать, а находившаяся в обращении употреблялась китайцами на изделия. Правительство продолжало выпускать бумажные деньги, но не имея достаточно разменного фонда, перестало производить размен бумажек. Вследствие этого государственные бумажки теперь упали на 90% своей стоимости.

Китайские торговые дома всегда принимали вклады за 6%. Китайцы вообще не любят держать у себя на дому звонкой монеты и, чуть накопиться излишек, сейчас же отдают их в купеческий дом и берут вексель. Только ими и поддерживается торговля Китая. Векселя некоторых торговых домов Пекина, Тянь-Дзиня и Шанхая ходят по всему Китаю. Этот внутренний кредит весьма замечателен, но, к сожалению, до сих пор остается тайной для Европы. Иезуиты, несмотря на свое долгое пребывание в Китае, не обратили внимания на этот вопрос. Наша пекинская духовная миссия находится уже 150 лет в самом центре этого двигателя Китая, но мне не пришлось встретить даже слабого намека на этот вопрос в напечатанных трудах членов нашей пекинской миссии.

Я упомянул выше, что китаец имел трех наложниц. Постараюсь и это объяснить, насколько мог узнать от китайцев и наших миссионеров. Женитьба молодых людей в Китае не есть добровольное, обоюдное желание обоих лиц. Этого желают их отцы - и кончено. Большей частью случается, что молодые супруги бывают назначены друг другу своими отцами еще при [117] рождении, в пеленках. Женят парня, когда ему минет 17 лет, на девушке, которую он видит иногда в первый раз в своей комнате уже по совершении свадебного обряда.

Как совершается этот обряд - сказать многого не могу, потому что мне ни разу не случалось видеть его самому. Жених в носилках относится в дом невесты. Она, вся закрытая, сажается в другие носилки, относится в храм за женихом, где бонза (священник) молится. Из храма жених и невеста, каждый в своих носилках, относится в дом жениха, где гостям устраивается угощение. Невеста все время сидит с закрытой головой до пояса. Потом с обычными церемониями провожают молодых в спальню.

Женатый китаец поставляет своей священной обязанностью иметь хоть одну наложницу. Закон разрешает ему иметь одну только жену, а наложниц - сколько ему позволят средства. Имея наложницу, китаец «делает честь своей жене», и тем большую, чем более наложниц в доме китайца... Все черные работы по дому и хозяйству исполняет наложница, а жене остается только сидеть на кане, поджав под себя кренделем ноги, курить табак и отдавать приказания. Захочется жене есть, пить - наложница подаст все и в то же время стоит перед женой хозяина на ногах, не смея присесть, пока не получит от нее приглашения. Понятно, что содержание лишней женщины в дом, которую нужно одевать, обувать, поить, кормить, не иначе может иметь место, как при хороших средствах. Иметь же трех наложниц значит быть весьма достаточным китайцем, пользоваться общим уважением и конечно завистью других, в особенности начальников, которые большей частью маньчжуры.

Здесь кстати будет рассказать еще об одной особенности китайской жизни: в Китае нищенство чрезвычайно развито. Нищие составляют свой цех, имеющий свою управу и свой капитал. В него записываются иногда дети богатых родителей, в наказание своих отцов, и остаются в нищих по нескольку лет. В Тянь-Дзине мне указывали на одного нищего, молодого мальчика лет пятнадцати, записавшегося в этот цех, в наказание своего отца, - за что - этого не знаю. Начальники иногда посылают своих слуг подбросить мертвого нищего к дому какого-нибудь богатого китайца, чтобы взять с него хороший откуп, или же отдать его в судилище, чтобы лишить жизни и забрать все его состояние; первое случается очень часто. Причину самоуправства китайских начальников можно объяснить только тем, что они не получают жалованья, а между тем должны ежегодно [118] вносить известную сумму денег начальнику, доставившему должность. Может явиться новый претендент, который предложит за место высшую плату и наверно получит его, а предшественник, если не удалится добровольно, будет осужден на смерть, или, совершенно ограбленный за мнимые упущения, нищим отпущен по миру. Конечно, начальник, вступивший на должность, приискивает всевозможные средства, чтобы тянуть сок со своих подчиненных, для уплаты своему патрону за место. Это замечание, при случае, подтвержу некоторыми фактами.

Восход солнца мы проспали и только часов в 8 утра тронулись в путь. Дорога от берега повернула по распадку между отлогостями гор, довольно высоких: на глазомер некоторые вершины имели до 700 футов. Снег лежал глубокий; местами виден был след дороги, а местами лошади проваливались по брюхо. Наконец, мы вышли на речку, шумно бежавшую по камешкам. Пользуясь водой, остановились кормить лошадей и обедать; при этом оказался недочет в провизии, а потому довольствовались одним чаем. Едва лошади съели овес, мы тронулись в путь. Через две, три версты открылась ровная местность, отделявшаяся с правой стороны крутыми, но невысокими горами; с левой стороны, горы уклонились далеко влево и перешли в холмы. Распадок расширялся на северо-запад. - Почему мы идем вправо, т. е. на северо-запад, между тем, как дорога должна идти на юго- запад? - спросил я.

- Мы идем правой стороной речки, потому что левый берег летом непроходим - там топкое болото.

- Так ли? Ведь летом вам не случалось проходить здесь, а на показания солдат много полагаться нельзя... Меня заинтересовало замечание Ч.; я стал пристальнее вглядываться в местность на левой стороне речки - она оказалась холмистой. Желая более ознакомиться с местностью, я перешел речку по шевере (порог, каменья) и пошел левой стороной, стараясь не терять из виду своих спутников. Местами около речки попадались болотистые места, но они шли от нее не более как на сто сажен, а дальше шла холмистая местность; признаков болота не было видно, вероятно солдаты вывели свое заключение по лету 1861 года, когда дождь шел каждый день, в продолжении 55 дней. Но таких дождей, по замечанию китайцев, они больше не помнят.

Мои спутники значительно ушли вперед по левому берегу, и я не заметил, как перешли они речку. Уже смеркалось. Боясь заблудиться, я пошел на пересечку того направления, на котором потерял своих спутников из виду. Я был страшно голоден, [119] потому что чай, налитый в желудок около полудня, сил не подкрепил. Наконец я наткнулся на свежий след саней. Тихая, ясная, звездная ночь как-то холодила мои способности; беспрестанные напоминания голодного желудка не давали разыгрываться фантазии. Но при всем том я не нашел ни одного довода, противоречащего доступности Посьэта с севера. Местность представляла удобство для движения войск даже развернутым фронтом. Я, может быть, долго бы шел этой дорогой, если бы не был выведен из задумчивости окликом, который послышался позади меня. «Что бы это значило? - подумал я, - не повернул ли я назад?... Я спросил по-китайски: «куда дорога»; но окликов не стало слышно. Я пошел опять по дороге, но не прошел и версты, как услыхал позади себя явственно:

- Ваш благородие, это вы изволите быть?

Этот вопрос озадачил меня. Уж не из Владивостока ли за мной погоня? Не взорвало ли порох?... Ноги задрожали, когда я разглядел лошадь, скачущую во весь карьер, прямо на меня.

- Что случилось?

- Послан за вами, пожалуйте скорее... Я сел в сани, и меня скоро подвезли к спутникам. Они остановились, чтобы дать перехватить лошадям. До Посьэта, по соображениям солдат, оставалось около 20 верст. Ч. было худо; он лежал на снегу. Когда я взял его за руку, он открыл глаза и едва-едва слышно проговорил: «поедемте скорее домой, мне нехорошо».

Для ускорения пути мы спустились на речку, сели в сани и поехали рысью. Кучер передовой лошади как-то проглядел, и мы заехали в такое узкое, заваленное деревьями и корчами место, что нельзя было не только проехать, но и пройти. Поворотили назад, проехали версты две и решились остановиться покормить лошадей, - да и самим-то нам хотелось согреться. После заката солнца задул ветерок. Разложили костер и хотели достать воды, но лед был более аршина толщины; принялись таить лед для чая. Посуды оказалось всего одна чашка, из которой пили по очереди, без сахара, прикусывая сухарем. Был уже 12-й час ночи, когда мы тронулись в путь. По соображениям мы находились верстах в десяти от поста. Проехав с час времени по извилинам реки, мы увидели какую-то фанзу. Это поставило в тупик и Ч. и кучера. «Какая фанза, откуда взялась на этой речке, и куда это мы заехали?» Стали стучаться в двери. Хозяин не отпирает и дерзко спросил: кто так поздно? Однако на наше грозное требование китаец отворил. В фанзе [120] кан был холодный. Я начал руками отыскивать угольник, чтобы добыть огня, но нигде не нашел.

- Что за фанза, кто тут хозяин? - спросил я по-китайски.

- Я хозяин, - робко отвечал китаец, - моя фанза.

- Сколько верст до русского поста?

- 25 китайских ли (около 12 верст).

- Куда мы забрались? - спросил я кучера, добывшего каким-то образом огня.

- Не знаю, ваше благородие, - отвечал он, - тут должен быть рыбак, наш приятель; только у того фанза богаче, - всего найдешь; а тут ровно ничего, даже изгороди нет.

Я вышел из фанзы на улицу, чтобы предложить Ч. переночевать здесь, но не нашел в кошеве; он уже лежал на кане навзничь; в груди у него было сильнейшее хрипение. Я взял его за пульс, - биение едва слышное; я было хотел расстегнуть ему шубу, но он крепко сжал мою руку. Солдат догадался достать из моего мешка свечку. При свете ее я заметил, что Ч. глазами просит меня оставить его в покое. Я приказал было приготовить чаю, но у китайца и дров не нашлось. С горя я завалился на кан и сладко уснул, но очнувшийся Ч. скоро разбудил меня.

- Поедемте скорее, дома отдохнем; уже теперь недалеко.

Мне не хотелось вставать, но делать было нечего, нужно было подняться. Боль в ногах, от дневной ходьбы по мягкому снегу, была нестерпима, к тому же и ко сну сильно клонило. Меня посадили в сани и я тотчас задремал...

Я упал с раскатившихся саней и очнулся. Мы уже поднимались с бухты Экспедиции на высокий берег. Лай собак и освещенные окна поста подействовали на меня успокоительно. В исходе 4-го часа мы были уже в жилище Ч.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания заамурского моряка. Жизнь во Владивостоке // Морской сборник, № 9. 1865

© текст - Бурачек Е. С. 1865
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Киселев Д. В. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1865