БАРАБАШ Я.

МОНГОЛЬСКИЕ И КИТАЙСКИЕ ВОЙСКА В УРГЕ

Прежде нежели приступить к описанию монгольских и китайских войск, расположенных в настоящее время в Урге, с которыми я успел познакомиться во время моего четырехмесячного пребывания, по делам службы, в этом городе, я считаю нелишним сказать несколько слов о причинах, принудивших китайское правительство сосредоточить части своих войск во всех важнейших пунктах Монголии. Для нас, русских, это должно быть тем любопытнее, что те же самые причины побудили и наше правительство содержать в Урге небольшой, но самостоятельный русский отряд.

Мусульманское движение, начавшееся в 1862 году в Джунгарии, отсюда, как из центра, стало распространяться во все стороны, и в 1869 году достигло пределов Халхи. Движение это, породившее невообразимую неурядицу в сопредельных нам западных провинциях Китая, успело уже, самым чувствительным образом, затронуть наши политические и в особенности торговые интересы на западно-сибирской границе. Распространение его в северной Монголии грозило теми же последствиями и нашей восточно-сибирской границе, по крайней мере значительной ее части. Припомним, что через Халху пролегает торговый путь из Восточной Сибири в Пекин. В Урге, лежащей на этом тракте, находится наше консульство; в ней же перегружаются принадлежащие русским купцам караваны чаев, направляемые из Китая через Калган в Кяхту. Вот почему мы принуждены были не допускать распространения беспорядков в Монголии; а как надежда, в этом отношении, на китайское правительство, хотя оно и со своей стороны стремилось к той же цели, была слаба, то явилась необходимость в занятии Урги русским отрядом. [172]

Самый краткий очерк беспорядков, произведенных мусульманскими шайками в северной Монголии, предлагаю, предварительно, вниманию читателей.

Первые мусульманские шайки стали появляться в Северной Монголии (Северная Монголия, или Халха, делится на четыре аймака: Дзасакту-хана, Саин-Ноина, Тушету-хана и Цецен-хана. Первые два аймака, западные, в административном отношении подчинены улясутайскому даянь-даюню, а последние два, восточные, ургинским амбаням. Город Урга находится в тушету-ханском аймаке и важен, как место пребывания наиболее почитаемого в Монголии Хутухты и как центр, в котором сосредоточено управление двумя восточными аймаками Халхи.) в 1869 году. Они состояли из людей разных средне-азиатских народностей. Большинство же принадлежало к разноплеменным обитателям собственно китайской провинции Гань-су, и до настоящего времени объятой мятежом. Но китайцы присвоили всем им одно общее название: хой-хой, как они обыкновенно называют тюрков, населяющих китайский Туркестан. В каждой шайке были и конные и пешие люди. Вооружение их составляли, главнейшим образом, копья, луки и стрелы, но нередко встречались люди вооруженные отличными европейскими штуцерами. При нападениях, с целью грабежа, на города и другие населенные пункты, они, обыкновенно, разделялись на несколько партий и окружали атакуемый пункт со всех сторон. Одна, более значительная, по своей численности, партия следовала позади и предназначалась для решительной атаки города в то время, когда передовые партии бросятся в него со всех сторон и, если не успеют овладеть им, то во всяком случае успеют произвести в нем пожары, суматоху и беспорядки, которые должны облегчать достижение цели для главной партии. При встрече с неприятелем в поле, они спешивались и окружали себя положенными в несколько рядов верблюдами, из-за которых, как из за бруствера, встречали противника выстрелами.

Китайское правительство не обратило сначала серьезного внимания на эти шайки, считая их сбродом простых грабителей, которые, пользуясь смутными обстоятельствами, в которых находилось тогда Дайцинское государство, искали легкой поживы на счет беззащитной Монголии. Однако первоначальные действия инсургентов, по-видимому, мало походили на действия обыкновенных разбойничьих шаек. Первые малочисленные шайки инсургентов в Монголии ограничивались рекогносцировкой честности, устройством колодцев в безводных местах пройденных ими пространств, [173] разведыванием о местах расположения и силе монгольских войск, приискивали лазутчиков из среды местного населения, которое всеми мерами старались склонить на свою сторону. С этой целью они грабили первоначально имущество принадлежавшее лишь князьям и кумирням, а не простонародью, с которым обращались весьма ласково. Захватываемым в плен не причиняли никаких обид, а, выпытавши у них то, что нужно, отпускали на свободу, при чем неимущих снабжали иногда лошадью, или верблюдом, и продовольствием. Словом, все поступки их обнаруживали, что они как бы только подготавливают страну для решительных действий более многочисленных шаек.

И действительно, в начале весны 1870 года, в южных хошунах саин-ноинского аймака появились три шайки инсургентов, каждая в числе около 1,000 человек. В то же время пошли слухи, что к юго-западу от Халхи, за Гобийской степью, сосредоточиваются многочисленные толпы их, имеющие целью вторжение в собственно китайские области, где преобладает магометанское население, на сочувствие которого инсургенты могли смело рассчитывать.

Тогда китайское правительство стало двигать свои войска на разные пункты Монголии. Для защиты собственно Халхи, было, кроме того, собрано до 6,000 человек монгольского войска.

Но, странное дело, монгольское войско, еще до встречи с инсургентами, стало чувствовать ничем необъяснимый, почти панический страх. Только этим обстоятельством, должно быть не составлявшим секрета для инсургентов, могут быть объяснены необыкновенно смелые действия их. Самые незначительные шайки стали появляться в центральные хошунах саин-ноинского аймака и одна из них разграбила ханскую резиденцию. Другая шайка, числом всего около 300 человек, беспрепятственно разграбила курень Ламын-Гыгэн, находящийся в не очень далеком расстоянии от Урги — разграбила в то время, когда верстах в трех от этого куреня находился отряд монгольского войска в 700 человек, а в трех переходах от него стоял отряд китайского регулярного войска, под начальством самого ургинского амбаня из маньчжуров.

Дерзкие набеги этих малочисленных шаек, составлявших только передовые, разведочные партии более многочисленных шаек, сосредоточивавшихся на южных границах Халхи, успели всполошить все население Монголии. Жители местностей не только ближайших к театру действий инсургентов, но и значительно от него [174] удаленных, стали перекочевывать, со скотом и другим имуществом, в места еще более удаленные, пример чему подавали сами князья.

Разумеется, общее смятение достигло крайних пределов, когда, в октябре месяце, получено было известие, что инсургенты, в числе около 3,000 человек, сосредоточившись предварительно на реке Туй и, разграбивши окрестные места, двинулись на Ургу и только временно остановились в раз уже разграбленном ими курене Ламын-Гыгэне. Отсюда они стали высылать небольшие партии для грабежей в княжеских стойбищах и кумирнях, преимущественно саин-ноинского аймака. Стоявшие в Эрдэни-Дзоо и Барун-Курене, неподалеку от Ламын-Гыгэна, монгольские отряды не оказывали им ни малейшего сопротивления. Однако, пребывание ли в Урге русского отряда, или другие обстоятельства отклонили инсургентов от их первоначального плана овладеть этим важным пунктом: они из Ламын-Гыгэна двинулись не на Ургу, а на Улясутай (Улясутай находится в аймаке Дзасакту-хана. К нему из Урги ведут два тракта: северный (Умуну Урто) более близкий и южный (харчинский) более дальний, отделяющийся от станицы Саир-Усу, лежащей на большом почтовом тракте из Калгана в Ургу. Инсургенты, для своего движения, избрали последний тракт, вероятно потому, что он обилен водою и пролегает вдоль южной границы Халхи, за пределами которой они обыкновенно скрывались.), в котором было расположено всего около 800 человек монгольского войска и который, может быть, сочтен был ими добычей хотя и менее выгодной, чем Урга, но зато более легкой.

Защищавшие Улясутай войска, по приближении инсургентов, разбежались. Не помогли и пушки, которыми вооружен город, считающийся китайской крепостью. Как самый город, так и лежащая возле него китайская торговая слобода (Маймачен) были сожжены и дочиста разграблены. Улясутайский дзянь-дзюнь взят был в плен и за свое освобождение должен был заплатить инсургентам 30,000 лан. Вообще добыча здесь была самая богатая.

Простояв в Улясутае несколько дней, инсургенты двинулись далее, по направлению к Хобдо. Ожидали, что и Хобдо подвергнется одинаковой с Улясутаем участи; но вместо того инсургенты совсем удалились из пределов Халхи, чтобы снова появиться в ней только в феврале месяце следующего 1871 года.

Нужно заметить, что если первоначальный образ действий инсургентов в Монголии допускал предположение о существовании у них каких-либо политических целей, то после разграбления Улясутая это предположение должно было уступить место полному [175] убеждению, что в действиях их, по крайней мере последующих, кроме грабежа не было никакой иной цели. Вообще, после разграбления Улясутая характер их действий резко изменяется. Благоразумие и осторожность, нередко руководившие их прежними действиями, теперь исчезают: они начинают грабить одинаково и простолюдина, и ламу, и князя, и таким образом вооружают против себя все сословия. Являются на театр действий почти без всяких материальных средств, обеспечивающих успех. Трусость монгольских войск и основанные на ней постоянные успехи, которые доселе, как и в начале 1871 года, сопровождали все их действия, порождают, кажется, в них убеждение в полной беззащитности страны, сделавшейся жертвою их хищничества. Вследствие этого они пускаются в такие предприятия, которые, как увидим можно сравнить разве только с собственноручным затягиванием петли на собственной шее.

Выше уже было сказано, что инсургенты снова появились в Халхе в феврале месяце 1871 года. 0 намерениях их ничего не было известно до тех пор, пока у одного монгола не была найдена писанная к нему инсургентами записка, которою он приглашался прибыть в хошун Гуна-Абермит (Юго-восточный хошун саин-ноинского аймака.), где шайка намеревалась предварительно сосредоточиться, для указания ей пути в хошун Мергэн-Вана, в тушету-ханском аймаке.

После этого обстоятельства, ургинских амбаней не могли обмануть пущенные инсургентами, для скрытия истинных замыслов, ложные слухи о своем намерении вторично разграбить Улясутай. Князю Мергэн-Вану приказано было выставить войско для защиты границ своего хошуна. Приказание это было исполнено им буквально. Собрав около 700 человек (Впоследствии, когда инсургенты успели уже сделать свое дело, число солдат было увеличено до 1,800 человек.), князь Мергэн-Ван разбил их на мелкие отряды, которые расставил на пространстве всей юго-западной и отчасти южной границы своего хошуна, одного из обширнейших в тушету-ханском аймаке. Таким образом, княжество Мергэн-Вана осталось совершенно беззащитным, ибо ни один из разбросанных по границе, ничтожных по своей численности и не имевших друг с другом никакой связи, отрядов не мог оказать инсургентам даже ничтожного сопротивления.

В феврале месяце инсургенты ограничились мелкими грабежами в южных хошунах аймака Дзасакту-Хана, и только в мае [176] шайка, человек в 500, сосредоточилась в хошуне Гуна-Абермит и через хошун Гуна-Болдирдорчжи (Юго-западный хошун в тушету-ханском аймаке.) направилась в княжество Мергэн-Вана. По пути инсургенты грабили все, что попадалось им под руку и уводили с собою захваченных в плен монголов. Впрочем, некоторые из сих последних, хотя и весьма не многие, присоединялись к ним добровольно, в надежде на участие в добыче. Отрядец мергэн-ванских солдат, встреченный на границе княжества, как и следовало ожидать, был истреблен. Большая половина мергэн-ванова хошуна, несколько богатых кумирень и самое стойбище князя были беспрепятственно разграблены. Князь бежал на восток, а за ним кто мог из жителей, со скотом и другим имуществом, которое только можно было захватить с собою.

Из Урги был выслан отряд монгольских солдат, в числе около 700 человек, с целью пресечь инсургентам путь дальше на восток. Но пока этот отряд успел прибыть в княжество Мергэн-Вана, инсургенты, обремененные богатой добычей, повернули назад и двинулись на юго-запад, по направлению к большому харчинскому тракту, причем, вероятно для удобнейшего прокормления награбленного скота, разделились на две партии. Одна из них на границе мергэн-ванова хошуна была встречена и разбита двумя незначительными отрядами монгольского войска, которые до сего времени были расположены в юго-восточном углу саин-ноинского аймака.

С этого времени кончаются успехи инсургентов. Монгольское войско успело побороть в себе прежнее чувство страха, когда, присмотревшись к ним поближе, убедилось, что это сброд разной сволочи, живущей грабежом, не имеющей ни прочной организации, ни мало-мальски удовлетворительного вооружения, ни благоразумия и храбрости в действиях.

А между тем в августе месяце 1871 года получены были известия о новом намерении инсургентов разграбить Ургу — предмет их постоянных и страстных желаний.

Действительно, на реке Онги вслед за сим появилась шайка, численностью около 1,000 человек. Рассказывали, что за ней идет другая, еще многочисленнейшая. Но теперь уже китайские власти вышли из прежней апатии. Против инсургентов немедленно высланы были следующие войска: из Урги 600 человек цэцэн-ханских солдат, под начальством тайдзи Бохэ-Очира; из [177] Эрдэни-Дзоо 300 человек тушету-ханских солдат, под начальством Гуна-Чимита. Наконец, отряд чахаров (Южные монголы.), в числе около 700 человек, под начальством амбаня Дорчжи, доселе расположенный на реке Туй, в саин-ноинском аймаке, так же получил приказание двинуться на реку Онги, в тушету-ханский аймак. Кроме того, в самой Урге оставались еще около 500 человек монгольских солдат и 1,000 человек китайского войска, не считая русского отряда.

Располагая такими силами, ургинские амбани составили план совершенного истребления вторгнувшейся в Халху шайки. Для этого чахарскому амбаню приказано было, при встрече с инсургентами, не трогать их, а ограничиться наблюдением, не последует ли вторжения новых шаек, как о том ходили слухи. Бохэ-Очир и Гун-Чимит должны были завлечь шайку к самой Урге, где, при помощи находившегося в ней китайского и монгольского войска, окружить ее со всех сторон и истребить до последнего человека.

Все почти так и было сделано. Пропустивши шайку, чахарский амбань остался наблюдать за границей, а Бохэ-Очир и Гун-Чимит вышли ей первый в тыл, а последний на левый фланг и стали следовать в некотором отдалении за нею, не упуская ее из вида.

Трудно предположить, чтобы инсургентам неизвестно было, что за ними следят два монгольских отряда, как равно и того, что в Урге есть не только китайские и монгольские, но и русские войска, имеющие ближайшей целью защиту города. Но они, я так предполагаю, были ослеплены прежними удачами, а потому, презирая всякое благоразумие и осторожность, продолжали подвигаться вперед, с реки Онги, степью и вышли на большой почтовый тракт из Калгана в Ургу. Здесь, не доходя станций трех до Урги, Бохэ-Очир, следовавший за ними в некотором расстоянии, неожиданно наткнулся на их стойбище. Инсургенты тотчас изготовились к битве, окружив себя положенными в несколько рядов верблюдами. со своей стороны и Бохэ-Очир решился напасть на инсургентов, хотя этим и расстраивался несколько первоначальный план; но ему нужно было предварительно выманить их из их живого укрепления. С этой целью он употребил небольшую хитрость, приказав своему отряду быстро отступать. Инсургенты дались в обман. Полагая, что монголы, по прежнему своему обыкновению, обратились в бегство, они вышли из-за верблюдов, сели на лошадей и пустились их преследовать. Тогда Бохэ-Очир [178] обратил свой отряд против шайки, которая, не оказав почти никакого сопротивления, рассеялась по степи во все стороны, а потом, собравшись в тылу монголов, стала поспешно отступать к югу. Неотступно преследуемая Бохэ-Очиром, она, выбившись из сил, принуждена была, наконец, остановиться и дать отпор монголам в кумирне Билитай, находящейся переходах в восьми от Урги, по калганскому тракту. Между тем сюда же подоспели с запада Гун-Чимит, а с юга амбань Дорчжи, со своими отрядами, и шайка была окружена со всех сторон превосходными силами.

Но теперь никто из трех монгольских самостоятельных военачальников не хотел подчиниться распоряжениям другого; они послали гонца с известием о положении дел к ургинским амбаням и от них стали ожидать дальнейших приказаний.

Ургинский амбань из маньчжуров отвечал, что они ни под каким видом не должны выпускать инсургентов, не входить с ними ни в какие соглашения и ожидать его прибытия. А сам, взяв 300 человек китайского войска, направился с ним в Билитай, где инсургентов уже не застал: они успели уйти.

Обстоятельство это, т.е. внезапное исчезновение шайки, окруженной превосходными силами, до сих пор остается неразъясненным. Даже следствие, снаряженное китайским правительством, до настоящего времени (февраль 1872 года) ничего не открыло.

Известно, впрочем, что инсургенты пытались вступать в переговоры с монгольскими военачальниками и за позволение удалиться предлагали им всю остававшуюся еще у них добычу. Но предложение их не могло быть принято: они и без того находились в руках монголов, которым известно было, что в шайке распространились полное отчаяние и уныние; до слуха монголов доносились плач и вопли инсургентов, порожденные безвыходностью положения. Весь свинец уже был расстрелян ими, так что ружья заряжать приходилось рубленным ямбовым серебром.

Вечером, накануне той ночи, во время которой инсургенты успели скрыться, начальник их выезжал для переговоров с чахарским амбанем. О чем они говорили неизвестно; но, по возвращении в стойбище, начальник шайки приказал своим собираться в дорогу — и они ушли.

Может быть, чахарский амбань, узнав, что в Гилитай идет с отрядом ургинский правитель, на долю которого достанется не только вся слава истребления инсургентов, но и значительнейшая часть добычи, счел более выгодным выпустить шайку. И нельзя [179] сказать, чтобы этот расчет был ошибочен: преследовать скрывшуюся шайку досталось тому же чахарскому амбаню. Ему же, говорят, досталась и вся добыча; да и из людей, входивших в состав шайки, редкому удалось спастись (Когда ургинского амбаня из монголов, Чэцэн-хана, поздравляли с победой одержанной монгольскими войсками над инсургентами, он заметил, монголы давно не сражались, а потому утратили свою прежде громкую репутацию, но что теперь она, конечно, будет восстановлена и молва о подвигах монголов не преминет распространиться по всему свету.). Такой плачевный конец имели похождения инсургентов в Халхе в 1871 году.

В конце настоящего (февраля) месяца снова получено известие о появлении нескольких шаек в южных пределах Тушету-ханства. Чем окончатся их похождения, должно показать близкое будущее.

Опустошения, производимые мусульманскими шайками в Монголии, начиная с 1869 года, заставили китайское правительство держать, в некоторых важнейших пунктах страны, войска в сборе и полной готовности к отражению новых попыток инсургентов к грабежам. Зимой 1871-1872 года войска эти были расположены, как показано в нижеследующей таблице:

Так как монгольское войско состоит исключительно из кавалерии, то часть его, по случаю дороговизны фуража в зимнее время, распущена по домам, с весною же снова будет собрана, так что показанная выше численность войск тогда увеличится.

Кроме того, ургинские амбани сформировали в Урге еще особую милицию, в состав которой входит до 500 человек китайцев, служащих, по большей части, приказчиками в китайских лавках Урги и Маймачена. Все они в определенное время должны собираться для учений, иметь военное обмундирование, которое, впрочем, почти ничем не отличается от обыкновенной народной одежды, и вооружение. Обучаются они тому же и так же, как и китайские регулярные войска, расположенные в Урге. Милиция эта, во время учения, своим видом и действиями производит смех даже между монголами, которые весьма воздержны на смех. [180]

Теперь посмотрим каковы противники инсургентов, т.е. монгольские и китайские войска, о которых можно судить по тем образцам, с которыми я познакомился в Урге.

___________________________________

Чтобы познакомиться с устройством монгольских войск, необходимо припомнить, что Монголия, в военно-территориальном отношении, разделена китайцами на княжества или хошуны. Хошуны соединены в более крупные военно-территориальные единицы — корпуса или сеймы. Каждый хошун, в военно-территориальном отношении, делится на несколько эскадронов таким образом, чтобы в каждом из них было по 150 мужчин от 18-60-летнего возраста, способных носить оружие. В каждом эскадроне должно быть 50 строевых воинов, обязанных постоянно иметь военное вооружение и снаряжение. В военное же время, из эскадрона 100 человек или из трех два человека обязаны, по требованию, отправляться в поход.

Вот из этих-то людей, призываемых на службу в количестве отвечающем обстоятельствам данного времени, и составляются боевые единицы монгольского войска сотни (сумо), полки, или отделы (дзьялан), из двух сотен, и крылья или тысячи (мейрын), из четырех полков.

Людьми, призванными на службу из всех эскадронов одного и того же хошуна, в строю начальствуют особые начальники дивизий (гуса-дзангин), каждый с двумя помощниками (мейрын-дзангин), если число эскадронов в хошуне десять и более, а если менее, то с одним помощником.

Войсками каждого корпуса командуют начальники сеймов. Для, командования же в строю войсками каждого из четырех халхасских корпусов (они же и аймаки) назначается особый главнокомандующий (дзянь-дзюнь), с помощником (хыбый).

Главнокомандующим всеми вообще халхасскими войсками почитается улясутайский дзянь-дзюнь, но он правами, его званию присвоенными, пользуется лишь в двух западных аймаках Халхи, Дзасакту-хана и Саин-Ноина. Войска же двух восточных аймаков, Тушету-хана и Цэцэн-хана, находятся в полной зависимости от ургинских амбаней, которые по военным делам последних аймаков, так же как и по гражданским, сносятся непосредственно с палатой внешних сношений в Пекине, которая есть высший государственный орган для управления делами Монголии.

Понятно, что корпуса и дивизии не имеют в строю [181] определенного числа частей. Это зависит от количества народонаселения в том или другом сейме, в том или другом хошуне. Сколько именно войска могут выставить все вообще монгольские хошуны, определить трудно. Приведенное выше правило о количестве людей призываемых на службу из каждого эскадрона, в военное время, на практике вовсе не соблюдается. Если бы оно соблюдалось, то хошун Мэргэн-Вана, в котором считается до 30,000 душ мужского населения, во время серьезной опасности, грозившей ему со стороны инсургентов, когда требовалось полное напряжение его сил, должен бы был выставить 10,000 солдат, полагая, что из 30,000 мужчин половина, т.е. 15,000, имели возраст от 18-60 лет. Между тем, как мы видели, он успел собрать лишь около 1,800 человек воинов, т.е. по 60 человек с каждой тысячи душ всего вообще мужского населения. И я полагаю, что этот процент и есть тот, который может служить основанием для расчета, сколько именно солдат может выставить и всякий другой хошун.

Какого-либо определенного порядка, при назначении людей на службу, не существует; это вполне зависит от произвола хошунного начальника.

Люди, призванные на службу, как обмундирование, вооружение и снаряжение, так и все вообще содержание должны иметь или свое, или получать от своего хошуна. Для удовлетворения этих и других общественных нужд, начальники хошунов имеют в своем распоряжении казну, в которую поступает имущество умерших и не оставивших по себе наследников, некоторые штрафные суммы и тому подобные статьи прихода.

Обмундирование монгольских войск отличается от обыкновенной народной одежды только однообразным синим цветом верхнего платья, похожего на халат.

Вооружение монголов состоит из ружей, между которыми попадаются и пистонные, и фитильные, из пик, луков и стрел. Кроме того, встречаются сабли, самых разнообразных видов, топоры с широким лезвием, насаженные на длинные древки и т.д. Все вообще оружие содержится в безобразно-неисправном виде. Я встречал ружья без замков, пики, насаженные на кривые необтесанные палки, и даже, простые длинные палки, вместо пик. А между тем, по закону, оружие в монгольском войске должно свидетельствоваться, кроме ближайших начальников, начальниками корпусов один раз в три года и начальниками [182] дивизии ежегодно, весною, т.е. в то время, когда войскам полагается делать сборы и смотры, для поверки личного состава и для испытания как офицеров, так и рядовых в знании военного дела. [183]

3) В поощрение браков между монгольскими князьями и маньчжурскими принцессами, всем находящимся в таком браке, кроме титула «царский родственник», выдается добавочное жалованье ланами и шелковыми тканями. Такое же содержание особо получают и жены их, дочери и родственницы или самого богдыхана, или маньчжурских князей. Между тем, в маньчжурской свите царских родственниц, отъезжающих в степи со своими мужьями, всегда находятся верные соглядатаи и шпионы пекинского правительства, доносящие ему о всем подозрительном. Вообще, шпионство покровительствуется и поощряется китайскими законами. [183]

Один из монгольских князей, Шадар-Ван, владетель хошуна Дархат, в аймаке Дзасакту-хана, задумал, с благословения ургинского хутухты, произвести восстание, с целью освобождения Монголии от китайского владычества. Он успел привлечь к своему замыслу многих князей, которые своими детьми и потомством клялись в верности своему делу. Тем не менее из среды самих заговорщиков явился доносчик и попытка Шадар-Вана кончилась мучительной его казнью в Пекине, где он, голый, был привязан к позорному столбу; к его телу прикладывали чохи (самая мелкая медная монета, с четырехугольным отверстием по середине), в отверстия которых щипцами вытягивали и отрезывали куски тела. Истязание продолжалось два дня. Два сына Шадар-Вана были так же казнены.)

Если в дивизии, после произведенного смотра, окажется недостаток в оружии, или часть его будет признана негодной и подлежащей замене новым, то начальники дивизии обязаны составить ведомость о том, сколько и какого именно оружия нужно закупить в Пекине, которую отправляют в палату внешних сношений. Палата же внешних сношений отсылает ее в военную палату, с требованием присылки свидетельства, как на покупку оружия, так и на вывоз его из Китая в Монголию. [184]

Уличенные в покупке оружия в количестве большем против показанного в свидетельстве, выданном военной палатой, если они принадлежат к разряду лиц чиновных, штрафуются вычетами из жалованья и взысканием определенного числа голов скота; нечиновные же наказываются 80 ударами плетью. Продажа оружия русским, бухарцам и другим соседним народам строжайше воспрещена и влечет за собой жестокие наказания.

Мне пришлось быть зрителем учения целой тысячи монгольской кавалерии, но только спешенной, так как лошади, по случаю дороговизны фуража в зимнее время, добывали себе корм из-под снега в ближайших окрестностях Урги. Тысяча была построена в одну линию, сотня около сотни. Люди, с разным вооружением, в строю были перемешаны. По звуку трубы, этот длинный строй стал тихо подаваться вперед, причем воины, владевшие исправными ружьями, выбегали вперед и стреляли не прицеливаясь. Так они действуют и на лошадях, и в бою, и иначе действовать не умеют. Кавалерийской атаки, в нашем смысле, у них не существует. Огнестрельное и метательное (луки) оружие служит для них единственным средством поражения неприятеля, причем из ружей стрелять они совсем не умеют, а из луков, как мне пришлось убедиться, стреляют довольно метко. Холодное оружие монголы употребляют или когда неприятель обратится в бегство от их выстрелов и они его настигнут, или когда сами бывают настигнуты неприятелем, спасаясь от него бегством. В последнем случае, следовательно, для личной обороны.

В весеннее и летнее время, как уже замечено было, монгольским войскам делаются смотры не только их непосредственными начальниками, но и нарочными амбанями, командируемыми, с этой целью, по распоряжению палаты внешних сношений. По крайней мере, так положено. На эти смотры, когда они действительно случаются, выезжает самое незначительное число необмундированных и невооруженных людей.

Китайцы снабдили монгольское войско особым положением; оно главнейшим образом состоит в перечислении тех наказаний, которым подвергаются виновные в трусости перед неприятелем и тех наград, которые ожидают храбрых. Если, например, какая-либо дивизия побежит с поля сражения в то время, как прочие будут сражаться (Может быть, монголы потому и бегают с поля сражения все разом, что в этом случае положение не определяет никакого наказания.), то все князья и прочие [185] военачальники обратившейся в бегство дивизии, с их ханом, подвергаются лишению чинов и достоинств и, как подлые трусы, причисляются к черни, а недвижимое имущество их отдается в награду тем ханам, князьям и другим чинам, которые остались на поле битвы и сражались с неприятельскими войсками.

Когда войско вступит в неприятельскую страну, то начальники дивизий обязаны подтвердить всем не разрушать храмов, посвященных божествам; поражая сопротивляющихся, не проливать крови невинных и безоружных; всех, предающихся на волю победителя, принимать благосклонно; ни под каким предлогом не обнажать пленных, не разлучать мужа с женою и не употреблять пленников пастухами при лошадях. Все военачальники должны иметь в виду одну цель: удержание за собою занятой страны и успокоение ее жителей.

В случае внезапного нападения неприятеля на какой-либо хошун, князья и прочие чины соседних хошунов, по получении об этом известия, прежде всего должны предохранить от опасности жителей собственных кочевий, а потом, поспешно собрав войско, идти на помощь тому хошуну, который находится в опасности. Когда все соберутся, то должны составить общий военный совет и, в отношении дальнейших действий, руководствоваться решениями, на нем принятыми.

Действия инсургентов в Монголии показали, насколько эти последние правила применяются к самому делу.

___________________________________

Китайское войско составляло для меня предмет особого любопытства. Хотя я и успел уже видеть и учение и смотр этому войску, произведенные разными чиновными лицами, но мне оставалось еще уяснить себе многое; хотелось, наконец, познакомиться с внутренним бытом китайских солдат. Достигнуть этого можно было только посредством знакомства с кем-либо из китайских военачальников. Удобный случай к тому вскоре представился. В последних числах января, когда китайцами празднуется наступление нового года, ко мне пожаловал с визитом знакомый мне дзаргучей ургинского Маймачена, а с ним лицо, мне неизвестное, но сановное, о чем свидетельствовал красный шарик, украшавший его шапку. Оказалось, что это был амбань, начальствующий одной из тысяч, именно ху-бе-коу'скою, расположенного в Урге китайского войска. Хубикоец, как тотчас прозвали его офицеры нашего отряда, оказался весьма [186] веселым, любезным и обязательным господином. Он познакомил меня с начальником другой тысячи и как с его, так и со своим помощниками, которые начальствовали отдельными лагерями. Остальные, низшие офицеры, в общество этих четырех лиц, по крайней мере в моем присутствии, никогда не допускались. Начался обмен визитов, угощений и взаимных любезностей. Я показал им наше артиллерийское учение, с пальбой, а они, в свою очередь, при моих посещениях китайских лагерей, самым обязательным образом, показывали мне все то, что мне любопытно было видеть. «Русские и китайцы, — говорили они, — исконные друзья и теперь собрались в Урге для одной цели; потому им друг перед другом скрываться не следует».

То, что я успел увидеть и узнать в это время и прежде, изложено ниже.

В Урге, как сказано, расположены две тысячи китайского войска: одна из Сянь-хуа-фу (Первая от Калгана станция и город, по пути в Пекин.), другая из Ху-бе-коу (Одна из застав в великой стене и крепость.), и обе принадлежат к числу собственно китайских войск так называемого зеленого знамени. В первой тысяче 800 человек пехоты и 200 конницы, вторая же вся пехотная. На каждых 100 человек нижних чинов имеется: в пехоте девять, а в коннице десять запасных, которые пополняют убыль в рядах по разным случаям и, кроме того, исполняют некоторые обязанности, лежащие на наших нестроевых нижних чинах.

Каждый солдат получает жалованья в месяц четыре ланы и два чана (Лона есть кусок серебра, имеющий форму неправильного полушария, стоимостью около двух наших серебряных рублей. Одна лана равняется десяти чанам, следовательно, один чан равняется двадцати нашим копейкам.), на своем провианте. Если же отпуск последнего, по 15 фунтов пшеничной муки и около 50 фунтов буды (просо) в месяц каждому, производится от казны натурою, то три ланы и пять чан. Кавалерийскому солдату, сверх того, выдается три ланы в месяц на фураж для лошади. У каждого нижнего чина ежемесячно удерживается из жалованья, в пользу цирюльников и на некоторые другие надобности, два чана. Кроме того, каждый солдат, в виде пособия на обмундирование, получает по восьми овчинок в год. Затем все остальное, кроме оружия, так же выдаваемого от казны, солдат должен приобретать за счет отпускаемого ему жалованья. [187]

Обе тысячи расположены в четырех лагерях, обнесенных толстыми дерновыми стенами, выше человеческого роста, и рвом. Все чины размещены в обыкновенных монгольских юртах, в беспорядке разбросанных внутри пространства, огороженного стенами. Для начальника каждого лагеря поставлены две юрты. Нижних чинов на каждую юрту приходится, средним числом, по 11-ти человек. Для обогревания людей и для варки пищи, на каждую юрту отпускается в сутки бревно, около сажени длиной и от шести до семи вершков в диаметре. Нередко люди, размещенные в одной, и той же юрте, составляют артели, которые заводят книжки для записывания забираемых из лавок, на общий счет, продуктов. Но в большинстве случаев, каждый китайский солдат готовит себе пищу отдельно. Едят они, главнейшим образом, буду и лапшу. Мяса употребляют весьма мало и едят его, мелко искрошенным, вместе с лапшою. Хлеб, в виде маленьких булочек, приготовляется каждый раз, когда в нем есть надобность, отдельно для обеда или ужина. Определенного времени для еды, как у нас, не существует. Каждый готовит себе пищу, когда ему хочется есть.

Обмундирование китайских войск отличается от общей народной одежды только тем, что верхнее платье (курьма) обшито в каждой части войск особого цвета каймой. На груди и на спине этой широкой куртки пришито по круглому куску белой материи с надписью к какой части солдат принадлежит.

Вооружение китайской пехоты составляют пики, на бамбуковых древках, двух видов: одни длиною более двух сажен, а другие несколько короче наших казачьих; фитильные фальконеты и пистонные винтовки, с пистолетными прикладами. Встречаются также изредка сабли и алебарды. Каждый десяток имеет знамя из разноцветного полотнища, величиною около квадратной сажени, прикрепленного почти к двухсаженному древку. Следовательно, в китайском фронте, по меньшей мере, десятая часть людей занята исключительно ношением знамен.

Главное вооружение конницы короткие пистонные карабины и короткие же пики. Кроме того, как и в пехоте, встречаются сабли и алебарды.

Как в пехоте, так и в кавалерии, люди с одинаковым вооружением не составляют в строю особых частей, а находятся в известном числе в каждой части.

Гимнастика в китайском войске доведена до степени [188] акробатства. Солдаты, имея ноги в одну сторону, туловище поворачивают в диаметрально-противоположную, кувыркаются колесом, ноги поднимают выше головы, прыжки делают изумительно высокие и ловкие и т.д.

Фехтованье производится на саблях, при чем фехтующиеся обучены действовать и двумя саблями единовременно, на пиках, алебардах, палках (Два конца одной палки, не много более аршина длиною, соединены короткими железными цепочками с одним концом каждой из двух других таких же палок. Средняя палка держится фехтовальщиком у пояса, а двумя крайними он действует, отражая ими удары всякого оружия и нанося таковые, со своей стороны, с большой ловкостью.) и, наконец, на кулаках. В последнем случае, состязающиеся наносят и отражают удары и руками, и ногами. Фехтуются острым оружием. Только китайская ловкость устраняет весьма возможные при этом несчастные случаи, несмотря на то, что приемы бойцов, очевидно, заучены. Один, например, с силой направляет копье в грудь своего противника, но тот или лежит уже на земле, или успел сделать прыжок, чуть не в рост человека. Но даже для знающих в чем дело, эффект выходит замечательный. Глядя, как фехтуются китайские солдаты, я более всего удивлялся не их ловкости, а тому, сколько времени потрачено на то, чтобы довести людей до такого акробатического совершенства.

Прикладка и припелка у китайцев хотя и существует, но практического применения не имеет, по той причине, что самый способ обучения крайне неудовлетворителен. Солдата заставляют прицеливаться прижимая щеку к ружейному прикладу, отчего он, при стрельбе, во избежание толчков в зубы, предпочитает вовсе не прицеливаться, а держит ружье, во время выстрела, по большей части, у пояса. Фальконет носят два человека. Для производства выстрела, передний делает выпад, а задний обязан в это время прицелиться и поднести фитиль к затравке. На практике же прицеливания не существует, так как задний человек, поднося фитиль к затравке, в то же время лицо поворачивает в противоположную сторону, во избежание дурных последствий от пороховой вспышки. Следы порохового обжога я замечал на лицах многих китайских солдат.

Команд у китайцев нет, а все движения и построения фронта совершаются, большей частью по знаку, сделанному флагом, или же по звуку трубы и особых барабанов.

Каждой тысячью китайского войска начальствует амбань. [189] Тысяча делится на две пяти-сотни и восемь сотен. Каждая сотня делится на десятки и почитается боевой единицей китайского войска.

Развернутым фронтом тысяча строится, имея сотню возле сотни, в пять шереног. Каждый ряд состоит из людей с одинаковым вооружением. Так, ряд больших пик, ряд меньших пик, ряд фальконетов, ряд винтовок, ряд со знаменами, потом опять ряд больших пик и т.д. Один ряд от другого становится всегда на руку дистанции, чего требует производство стрельбы из фронта, по китайскому способу. Если в тысяче есть конные люди, то они становятся поровну на обоих флангах пехоты. Сянь-хуа-фу'ская тысяча на учение, в моем присутствии, была построена развернутым фронтом, имея на каждом из флангов по 100 человек конницы.

Стрельба из фронта производится следующим образом: если часть стоит на месте, то передние фальконет и винтовка, выстрелив, уходят назад, а на их место становятся следующие фальконет и винтовка и т.д. При наступлении, люди, вооруженные огнестрельным оружием, для производства выстрела выбегают вперед, а при отступлении останавливаются. Учение у китайцев всегда производится с пальбою.

Кроме развернутого фронта, у китайцев есть еще два вида строя: полукруглый и четвероугольный (каре), употребляемые ими в следующих случаях. Если китайские войска наступают, а противник (на учениях предполагаемый) остается на месте, или же очень медленно отступает, то они стараются обхватить его с обоих флангов, для чего середина части остается на месте, а фланги поворачиваются направо и налево и обходят неприятеля полукругом. Чем больше то пространство, которое требуется обхватить, тем большее число людей отделяется в обходящие фланги. Если оно слишком велико, то обходящие фланги из пяти шереножного строя переходят в четырех, трех и двухшереножный. Когда неприятель позволит себя таким образом обойти, тогда начинают громить его выстрелами, занимая для этого возвышенные места.

Если часть, отступая, будет настигнута неприятелем, то фронт останавливается и делает залп. Затем ряды, вооруженные длинными пиками, выбегают вперед, на ученье шагов на пятнадцать, во время движения перестраиваются в одну шеренгу и с криком «га!» колят неприятеля; потом делают двойной шаг вперед и снова колят, подбегают к своему фронту шагов на пять, [190] оборачиваются к стороне неприятеля и еще раз колят его, каждый раз с особым криком.

В заключение, они убегают на свои места, а из фронта раздается новый залп. Все это делается очень стройно.

Если неприятель начинает, окружать войско со всех сторон, то китайцы строят каре в тысячу; в каждом фасе его становится по две сотни. Я видел только четырехугольный вид каре, но амбань, начальствующий ху-бе-коу'скою тысячью, говорил мне, будто у них употребляются каре и пяти и шестиугольные. Построение каре совершается по знаку флага, причем каждый десяток, предводительствуемый своим десяточным, идет на свое место ближайшей дорогой. Строй в это время обращается в толпу; но по прошествии самого незначительного времени, глазам представляется совершенно правильный четырехугольник, из каждого фаса которого производится оживленная пальба. В этом строе движения производятся во все стороны, и не иначе как с пальбой со всех фасов.

В кавалерии сотня также образует боевую единицу и строится развернутым фронтом в две шеренги. Других видов строя не существует. В каждой шеренге люди, вооруженные пиками и карабинами, составляющими преобладающий род оружия, перемешаны.

Ученье конной сотни я опишу так, как оно происходило перед моими глазами. По знаку начальника сотни, первая шеренга выехала вперед, шагов на тридцать, рысью. Люди этой шеренги, вооруженные карабинами, с криком «га!» сделали залп. Потом правая половина шеренги повернулась направо, а левая налево и рысью же уехали за вторую, остававшуюся на месте шеренгу. Когда первая шеренга установилась на месте, за второю, и последняя, в свою очередь, по знаку командира, выехала рысью, шагов на тридцать вперед, сделала залп, повернулась направо и налево и рысью же удалилась за оставшуюся на месте первую шеренгу. Таким образом, около часу времени одна шеренга сменяла другую для того, чтобы сделать залп. В заключение, всадники, справа по одному, поскакали в карьер, причем карабинеры стреляли на воздух и снова заряжали свои карабины, а пикинеры и алебардисты неистово размахивали по воздуху своим оружием, обнаружив при этом, что они твердо сидели на своих лошадях, маленьких и некрасивых, но довольно быстроногих. Так подготавливается китайская кавалерия для поражения неприятеля. Нужно заметить еще, что совокупных учений пехоты с кавалерией не производится. Стоя на флангах пехоты первоначально, кавалерия, когда [191] начнется учение, занимается своими собственными эволюциями, которые не имеют никакой связи с тем, что делает пехота. Китайские генералы рассказывали мне, что в деле кавалерия употребляется у них, главнейшим образом, для того, чтобы охватывать неприятеля с тылу в то время, как пехота окружает его с флангов.

Внутренний порядок, заведенный в китайском лагере, требует, между прочим, чтобы в восемь часов вечера все чины находились на своих местах. Если, в продолжении дня, кому-либо из нижних чинов понадобится отлучиться из лагеря, то он, через своего десяточного, должен испросить на это разрешение у сотенного начальника, который каждому увольняемому выдает покрытую белой лаковой бумагой палочку, на которой прописано кто, куда и на сколько времени увольняется и без которой никто не пропускается за лагерную черту. В восемь часов вечера десяточные отбирают у явившихся выданные им палочки и сдают начальнику сотни. Если не все палочки возвращены, то, значит, не все люди прибыли в определенное время в лагерь. За неявку в срок положены более или менее строгие взыскания, смотря по продолжительности просрочки.

Все вообще воинские преступления у китайцев разделяются на легкие, средние и тяжкие.

За легкие проступки нижние чины наказываются большим или меньшим количеством ударов бамбуковой тростью, изрядной толщины и слишком в полтора аршина длины. Эти орудия наказания хранятся у сотенных начальников, а самую экзекуцию над провинившимися совершают десяточные.

За средние преступления виновному сквозь верхнюю и нижнюю оконечности уха протыкают деревянную палочку, длиною около аршина и около двух линий в диаметре, с заостренным железным наконечником, который, пронзив в двух местах ухо, упирается в плечо. Верхняя часть палочки с тупым концом, постоянно стремясь к падению, давит на пораненные места уха. В таком положении наказуемого водят по лагерю от одного до трех дней. Это замысловатое наказание, говорят, заменило собою прежде бывшее, в большом ходу отрезывание ушей.

Наконец, тяжкие преступления влекут за собою отсечение головы и расстреляние. Смертный приговор обвиняемому, принадлежащему к одной из частей войск, расположенных в Урге, могут конфирмовать ургинские амбани, с донесением о том в Пекин. [192]

Вот общий вывод, который можно сделать о китайских войсках. Солдаты тщательно обучены и очень хорошо знают свое дело, но самая система обучения неудовлетворительна. Оружие, в особенности холодное, содержится в большой исправности и находится в искусных руках, но самое устройство оружия несообразное. Некоторые отрасли образования, как-то гимнастика и фехтованье, доведены до степени совсем излишнего акробатства. Красоте и эффекту строя китайцы придают первостепенное значение. Красоты ради, у них в каждой части десятая доля людей занята исключительно ношением разноцветных знамен. Эффект, по их мнению, достигается непрерывной пальбой из фронта, отчего люди приучаются стрелять без всякого смысла. Тактика китайцев и основанное на ней маневрирование войск нелепы. Но, в этом случае, китайцы всегда останутся верными самим себе. Не раз случалось им горьким опытом убеждаться, что их система охватывания неприятеля с флангов никуда не годится; не раз их растянутые крылья и центр были разбиваемы порознь мало-мальски предприимчивым противником. Тем не менее они ни за что не хотят расстаться с этим излюбленным маневром.

Во всяком случае, несомненно то, что к обучению китайских солдат приложены огромные труды. И если эти труды, когда либо, будут лучше направлены, то из китайцев может образоваться хорошее войско.

Февраль, 1872 г.
Урга.

Я. Барабаш.

Текст воспроизведен по изданию: Монгольские и китайские войска в Урге // Военный сборник, № 7. 1872

© текст - Барабаш Я. 1872
© сетевая версия - Тhietmar. 2009
© OCR - Over. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1872