-

РАЗБОР НЕКОТОРЫХ СТАТЕЙ ОБ АМУРЕ.

Письмо из Читы.

В примечании к моему письму от 2 Июля, напечатанному в № 11, 1858 года Мор. Сб., в выноске сказано, что «впрочем трудно найти страну, о которой было бы столько разноречивых известий, как приамурский край». Позволяю себе обратить внимание редакции, что я пока не вдавался еще в общие суждения о крае; об его пользе и значении. Правильное заключение может быть сделано только на основании точных фактов; а потому-то мои возражения и имели преимущественно целию, предварительно добиться бесспорного выяснения фактов; так как не только значение их искажалось, но и выдумывались факты несуществующие. Я пишу в морской журналы а потому мое сравнение будет убедительно особенно для моряков. Чтобы сделали мы, если бы нам дали морскую карту для плавания, которая как бы отлично ни была начерчена или отгравирована, как бы эффектно не бросалась в глаза, но была бы не верна; и так, что мы бы не знали что именно в ней верно и что неверно — я уверен что всякий честный моряк, не только что признал бы ее бесполезною, но если бы имел власть и возможность, то может быть истребил бы все неверные экземпляры, из опасения, чтобы не попался иной экземпляр человеку непредупрежденному на этот счет и неосторожному и не был бы принят им на гибель себе в руководство. Во всяком случае немедленно бы огласили, что на такую карту, по невозможности разобрать в ней что верно и что нет, не следует полагаться, а съемку или опись надо сделать снова. Так точно и в описании края, как бы красноречиво и поэтически он не был описан, но если [36] степень достоверности фактов сомнительна, не утверждена бесспорно — описание, само собою разумеется, не может служить основанием ни для какого сериозного заключения. Припомним, что и во всех науках истинно научное движение началось только с той минуты, как признали необходимым отличать верное от сомнительного: а до тех пор вместо астрономии имели астрологию; вместо химии, алхимию и пр. Подобную, многотрудную работу решился я предпринять относительно Амура, и надеюсь что М. Сб. не откажет мне в содействии, в чем именно, объясню ниже. Труд мой необходимо распадается на две части: опровержение неверных фактов, и замена их по возможности верными; а где это невозможно, указанием по крайней мере средств и приемов для определения и розыскания их; что касается до первого т. е. опровержения, то за всем что пишется вздорного, разумеется не угоняешься; преувеличение и вымыслы, под влиянием благоприятных, вероятно, для них условий, плодятся и растут как грибы при благотворном дожде; притом я получаю не все журналы и газеты. Итак мне придется из доходящего до меня, опровергать многое свалом, и выбирать самое существенное, оставляя в стороне мелочи; там где будет опровергнуто основание, все что на нем держалось разумеется уничтожится само собою.

Когда я решился писать, я конечно нисколько не сомневался, что все сказанное мною, вполне подтвердится рано или поздно, но признаюсь я и сам не ожидал, что подтверждение придет так скоро, а между тем пока я пишу, редакция М. Сб., если имеет время читать все, что пишется об Амуре, вероятно прочла уже многое, что признает бесспорными факты в том виде, как я первый их сообщил, и подтверждает заключения, которые, по моему убеждению, сами собою из известных фактов вытекали, вот некоторые из них:

I) Иркутская газета признает (поздненько правда; но лучше поздно, чем никогда, говорит пословица), что не [37] только сахар с Амура, не продавался в Иркутске дешево, да что его и вовсе в привозе не было!

2) Она же подтверждает мое опровержение (сделанное в другой посланной мною статье) тех уверений, будто бы очевидцев, что народ-де валом валит изнутри России на Амур. Ирк. газ. говорит, что до сих пор никого не было (т. е. именно что я говорил), а будут; это дело другое, тогда и будем о том говорить.

3) Г. Романов подтверждает, сообщенное мною в М. Сб. (в письме от 2 Августа) известие, до тех пор никем, сколько мне известно, не сообщенное, о непригодности оз. Кизи, для сообщения с океаном, а Николаевска, для того чтоб быть торговым местом.

4) Все, что сказано мною о сообщении и торговле по Амуру, не только может уже заверено быть официальными справками, но и подкрепляется новыми фактами, как изложено будет ниже.

5) Заключение мое о значении отзывов Коллинса, оправдывается всеми переводными извлечениями (если только они верны, так как подлинник не был в моих руках) какие вновь удалось мне читать в русских изданиях.

Это убеждает меня, что средства принятые мною для беспристрастного исследования фактов и значения их, оказались благонадежными; что в свою очередь и поощряет меня к дальнейшему сообщению в М. Сб. результатов моих исследований и обсуждений.

Итак, опровержения мои, надеюсь, стали неопровержимы; а между тем покорнейше прошу обратить внимание с какою заносчивостию и каким решительным тоном говорили люди, которых утверждения, до такой степени теперь опровергнуты! Вот напр. слова г. Романова: «люди, которые берутся толковать о всем, даже о чем они никогда не слыхали, что плохо знают и понимают и пр.». После этих слов надобно было ожидать, что автор будет говорить только о предмете, который вполне знает, и будет сообщать не только истинные, но и обдуманные факты (главное [38] условие понимания). Вместо того, что же мы находим? Вымысел, — как доказано историею о сахаре в Иркутске; предположение вместо действительности, в уверении, что можно проехать на почтовых от конца империи с устья Амура, как сей час объясним ниже; несбыточность и невозможность всего, что принято им в основание расчета постройки железной дороги от з. де Кастри, как мы надеюсь доказали в другой статье, и что в главном повторим и здесь; — да и мало ли еще что, что откроется само собою далее из нашего изложения; ведь он и сам себя уже опровергает; так, сказав в одной статье, что такой другой реки нет как Амур, в другой говорит: что Амур такая же река, как и все другие; т. е. говорит именно то, что мы прежде его и вопреки ему говорили. Здесь скажем так, к слову, по случаю уподобления Амура Миссиссипи. Уж если приплетать Миссиссипи к Амуру, то только разве для того, чтоб извлечь совсем другое следствие, нежели извлекают приравнивающие к ней Амур. Правда, пример Миссиссипи точно поучителен; да только в каком смысле? Он более, нежели какой либо другой, подтверждает то, что мы сказали и в письме в редакцию от 2 Августа, и в другой статье; а именно: что всякая река, страна, какие бы они ни были, все это сами по себе (откидывая разумеется крайности), большею частию, безразличные вещи, и будут всегда преимущественно тем, что сумеют из них сделать! Ведь была же Миссиссипи слишком 200 лет в руках Французов и Испанцев; а что они из нее сделали? несмотря на все природные ее преимущества. Там была даже и Миссиссипийская компания; да еще какая, не чета тепершним! С другой стороны, разве Сицилия не была житницею Италии? а теперь что? Да всех подобных примеров и не перечтешь. Вот над чем надо и стоить подумать!

Мы всегда признавали возможность известной пользы от Амура, еще тогда, когда ударившиеся ныне в преувеличение и вымыслы и не знали даже еще, может быть, о [39] существовании Амура. Но мера пользы, какую он мог доставить, непременно была подчинена в наших убеждениях, двум неизменным условиям: более полному исследованию его, и свойству тех средств, какие приложены будут для извлечения из него пользы. Потому-то, на все преждевременные заключения и предприятия, мы неослабно повторяли: изучайте точнее, терпеливее; поступайте отчетливее с естественною постепенностию, сообразно требованиям науки. Потому же самому, что мы верили в пользу Амура, при осуществлении известных условий, мы и добивались строгой истины и чуждались всяких прикрас. Все же те, кто употребляет натяжки и вымыслы, изобличают себя по нашему убеждению в том, что сами именно-то и не верят в пользу его, и дают законное право предполагать, что имеют особенные цели, о которых так красноречиво выразился Военный Сборник, и которые приведем ниже, даром что все это вероятно всем известно и без нас; такие вещи никогда не мешает повторять.

Г. Романов кончает свою статью, из которой я привел выше выписку следующими словами: «край развернется быстро, если будет итти вперед, такими же шагами, какими идет в настоящее время (!). Но для этого главное, дайте средства, т. е. денег и людей». Мало ли что! Впрочем, мы не прочь в последствии потолковать подробно и об этом; а теперь так, мимоходом, спросим вас: Да, полно, знаете ли вы сколько до сих пор уже издержано денег и людей? Но об этом в свое время; здесь же вот что только скажем:

Мы всегда считали (по нашему глубокому убеждению, на основании многолетних исследований и размышлений), что собственно занятие Амура, было делом второстепенным, не представлявшим ни малейшего затруднения (кроме тех, которые сами себе создадим), и всегда вполне зависящее, при известных внешних обстоятельствах, чисто от воли правительства; да и не от приказания даже его, а просто от дозволения; а что существенное дело именно и состояло в предварительном [40] подготовлении тех условии, которые одни могли сделать занятие полезным, и без которых оно легко может обратиться даже во вред, не только здешнему краю, но и государству, — как говорят те чудаки, о которых говорит г. Романов в своей статье; хотя слова его и не могли относиться к нам, потому что мы тогда еще ни слова не говорили, и ни он нам, ни, вероятно, и мы ему небыли вовсе известны.

Теперь перейдем опять к фактам; начнем с сообщения по Амуру, летним и зимним путем. Мы сказали в другом месте, и всякой должен согласиться с нами, что говоря о сообщениях, должно разуметь обычные для всех, а не те, которые делаются возможными при чрезвычайных напряжениях для значительных лиц, или экстренно посылаемых нарочных. Вот в каком положении были средства сообщения по Амуру в 1858 году: Пароход «Лена», спустившись из Шилкинского завода, вскоре стал на мель; с повреждением дошел до Усть-Зеи; медленно поднялся до Стрелки; опять спустился и потом, становясь на мель или буровя по мелям, кое-как в начале Августа дотащился до Стретенска, где и остался на зиму. Пароход «Амур», снявшись с мели при вскрытии реки, только три раза доходил до Усть-Зеи, до Благовещенска; последние два раза не вплоть из опасения стать на мель, и на обратном пути в третий раз, замерз не много ниже Благовещенска. Пароход «Шилка», о котором столько говорили, что он после переделки не уступит «Амуру», не мог выбрать против течения, и передал своих пассажиров на пар. «Амур», а сам возвратился. Что касается до других средств сообщения, на лодках или зимним путем, то начнем с почты. Письмо из Николаевска от 15 Июля, мы получили с почтою в Чите 1 Ноября! С тех пор были курьеры и пассажиры доехавшие на последнем пароходе до Благовещенска, отправившиеся из Николаевска кажется 17 Сентября; но почты по Амуру из Николаевска не слыхали и ничего не получали. Слышали же что было две почты чрез Аян (!). Даже из Благовещенска, письмо от 2 Августа, мы получили [41] 20 Сентября. Была ли еще раз почта не могли дознаться; но что последние месяцы не было почты даже из Благовещенска, в том удостоверяет посланный нарочно (как слышали мы) адъютант, чтобы узнать отчего нет почты? На лодках, люди, имеющие все средства, отправясь немедленно по вскрытии реки из Мариинска, прибыли в Читу с 30 на 31 Июля, (как кажется я о том уже писал). Осенью курьеры, или ехавшие на курьерских, проезжали от Благовещенска до Читы, не менее как в месяц. Столько же времени употребляют на это расстояние и зимним путем, едущие даже по казенной надобности (лошадей обязательно предписано давать только курьерам; остальные должны делаться как знают). При этом должно заметить, что по Шилке нет проезда; а что от Стрелки должны сворачивать по Аргуни, по стародавним станицам. Последние отряды казаков, бывших в наряде на сплавке, вместо исхода Августа и Сентября, как рассчитывали, выходили только в Декабре. Все это может быть проверено редакциею М. Сб. и в этом-то и состоит надежда наша на содействие ее, о котором мы говорили выше. Все присутственные высшие места, почтовый департамент и пр. где сосредоточиваются донесения, извещения и пр. вероятно доступны ей для справок (Не имея возможности наводить справки мы указываем только на сообщение Экономического Указателя, что по отзыву Почтового ведомства на Амуре не было почтовых станций и лошадей, как писал о том г. Назимов. Прим. редакц.).

Итак вот в каком положении были сообщения по Амуру, в пятый год после того, как мы начали плавать по нем с пароходами; как заняли его своими постами и заселениями; и облегчаемые притом содействием еще неподвластных нам инородцев (о чем в своем месте коснемся). А мы говорили еще об общих только затруднениях и препятствиях, не считая выпадающих еще неотклонимо на долю каждого проезжего, тех или других, [42] которые перечислять здесь потребовалось бы слишком иного места.

Как же уверял г. Романов и другие вторившие ему, что лишь только займут поселениями пространство между Благовещенском и Усури, то можно ехать до Николаевска, так же спокойно как по всей России? когда ни почта, ни едущие даже по казенной надобности, не могут этого сделать? Хорошо бы пришлось бедному человеку, который обнадеженный вашими уверениями, и считая себя обеспеченным подорожною и даже казенною надобностию, вздумал бы с позаранку добраться до Читы, чтобы с первым зимним путем пуститься по реке вплоть до Николаевска; да и засел бы до весеннего сплава на все время в Чите, при страшной всего дороговизне, где уже яришная (настоящей ржаной здесь нет) мука, и то не завидная, не выходит в тепершнее уже время из 80 и 85 коп. сер. пуд? Вот какие могут быть следствия от неверных, неосторожно пускаемых на ветер слов!

По поводу парохода «Амур», я припомнил одно смешное обстоятельство, которое рассказал в другом месте, чтоб показать к каким фигурам умолчания прибегают когда нужно; и как известным словам придают другое значение, кроме общего и обычного. Не зная будет ли оно напечатано, повторю его и здесь. В одной статье, забыл уже чьей, сказано: здесь зимовал пар. «Амур». Пароход этот, как известно, стал на мель и затерт, и слово зимовал напоминает знаменитые зимние квартиры Наполеона в России.

Перейдем, по принятому нами порядку, к торговле. Что здесь не было привозу с Амура никаких капитальных товаров (сахару, кофе, рису, и других колониальных произведений, которых доставка была бы наиболее выгодна и легче), и говорить нечего; а потому о торговле ими не может быть и помину. Остается следовательно поговорить о торговле на самом Амуре и на устье его. Не будем трогать мелких торговцев; обратимся прямо к Амурской [43] компании. Г. Рукавишников, в первом вызове его о составлении этой компании, обязался (и мы знаем это лично от того самого лица, к которому он обратился) не гнаться за процентами, и до такой притом степени, что хоть бы и вовсе их не получать. В этом виде, это конечно уже не чисто коммерческое дело, и мы теряем всякую путеводную нить для розыскания причин и последствий; но не в том дело! В какой мере обязательство его перешло на всю компанию не знаем; но слышали, что и она намерена была довольствоваться умеренными процентами; не более шести говорили. Теперь спросим: каким же образом на Усть-Зее, в Благовещенске, в лавке компании, или как обычно ее зовут по именам, в лавке Бенардаки и Белоголового, дурной американский сахар продается по четырнадцати рублей серебром пуд! Это мы слышали от всех, как от офицеров, так и от простых людей и от торгующих. Стало быть одно из двух: или при этом берутся страшные проценты; или должно доказать, что провоз до Благовещенска с низовья Амура, т. е. по самой удобной для сообщения части реки, и не более как на 2000 верст, страшно дорог, а именно более шести рублей серебром с пуда, как докажет следующий простой расчет: Американцы продают на устье Амура этот сахар (равняющийся много что нашему мелюсу) от 9 до 10 руб. сер. пуд, и не скрывают, что продают очень дорого, пользуясь случаем зашибить копейку. Рафинад в Англии и Бельгии стоит не дороже 4 руб. сер. пуд; провоз с пуда полагают 50 коп. (кажется г. Романов, в расчислении о цене рельсов); возьмем вдвое. След. сахар обойдется с доставкою 5 р. сер. пуд. Теперь можно видеть какие проценты берут Американцы, продавая по 9 и 10 р. сер. И если допустить цену провоза даже свыше 6 руб. от моря до Благовещенска (хорошо же тогда сообщение!) то все таки и на лучшем сахаре до 14 руб. остается еще с чего взять добрые проценты, а тут еще и сахар дурной. Но как допустить на 2000 верст по одной и той же удобной реке провоз в 6 руб., когда из Петербурга, из [44] южных краев (сахар Яхненки, Браницкого) на тройном, четверном расстоянии, чрез реки, горы и моря, захватывая притом всегда два различных времени года, он не обходится во столько! По средней сложности за тридцать лет, провоз от Нижнего Новгорода до Кяхты около 4 р. сер. Недавно в Ирк. газ. доказывали, что сахар из России не может с выгодою продаваться в Иркутске по 12 руб. и что к тому вынуждают только особые обстоятельства. Очень верим. Но по 14 руб. может; потому что 15 руб. обычная цена на Верхнеудинской ярмарке, за исключением особенных годов. Итак с одной стороны сахар из России, оплативший или пошлину в песке, или акциз в свекловице, привезенный гужем за 6 и более тысяч верст, может продаваться в Иркутске по 14 руб. и даже продавался по 12; а с другой стороны, худшего качества сахар, при водяной доставке морем и по великолепной, не полагающей препятствия реке, не платя пошлины ни акциза, продается в Благовещенске по 14 руб., причем главная часть стоимости падает на двутысячное расстояние, так как на устье Амура тот же сахар продается от 9 до 10 руб.! Известно ли это Иркутской газете, которая подняла такой шум за (отрицаемую впрочем) продажу прикащиком какого-то купца по 22 руб. за пуд сахару в третьем году? Если все что нам говорили, окажется несправедливым, мы первые будем тому рады; потому что, не имея личного ни в чем участия, ищем только истины; но только пусть доказательства будут не голословные.

Если же сахар дурной продается в Благовещенске по 14 р. сер., то во сколько же он обошелся бы с доставкою в Читу и Иркутск? а по общему отзыву эта часть пути самая трудная, а потому и самая дорогая для проезда; тем более для провоза. В Читу приезжал с товарами Американец, с шанхайскими как называют вещицами или безделушками. Резные и точеные вещи из кости, дерева и перламутра; серебряные вещи, китайские веера, шелковые изделия; не много французских материй, полотна и пр. — все товары очень ценные, [45] стоимость которых сравнительно наименее возвышается ценою провоза. Все он продавал очень дорого; так дорого, что при выписке по почте из Петербурга, не обошлось бы дороже, и постоянно ссылался на необычайную дороговизну провоза от Благовещенска. Покупали у него охотно, потому что таких вещей мало сюда привозят; вероятно потому что их в России не дают в кредит как другие товары, а выписывать по почте не всякой имеет возможность по незнанию куда адресоваться и опасаясь порчи. Но я помню, что точно также хорошо все сбывали и Италиянцы, австрийские подданные и другие приезжавшие чрез Россию с ценными товарами; однако все это не торговля. Ясно, что при существующих условиях, еще долго, даже и при отсутствии пошлин, торговля чрез Амур едва ли будет в состоянии, за исключением безделиц, состязаться с торговлею из России (особенно если бы эта была ведена разумно и на большие капиталы), даже в большей части здешнего края.

Перейдем теперь к устью Амура и посмотрим что там за миллионная торговля, о которой говорит г. Романов; особенно рассмотрим до какой степени возможна торговля отпускная. Начнем с того, что мы никак не могли согласить уверений, что в Мае было уже 11 судов (мы принимаем, что говоря о торговле, разумелось вероятно 11 купеческих иностранных кораблей) с теми сведениями, какие мы получили. Как мы ни спрашивали, не переспрашивали, что ни писали — все выходила одна цифра 5, по 17 Сентября! и притом ничтожного числа тоннов. Впрочем М. Сб. получает официальные сведения о движении и купеческих судов в портах; а потому и просим покорнейше пояснить это в примечании (Редакция не получала никаких сведений о приходе коммерческих судов в Николаевск.).

Что же касается до ценности, то какую разумеет г. Романов? Действительную, могущую служить основанием ращета, или случайную, ничего не доказывающую? Зимою с [46] 1857 года на 1858, по случаю потопления казенного скота, мясо (как вероятно известно г. Романову, бывшему там в это время, и как о том писали мы в другом месте), продавалось до 10 р. сер. пуд! Мало того, ныне мы узнали, что оно доходило и до 12 р. сер. да еще с условием, которое для нас знающих здешние замашки вовсе не диковина, а именно, чтобы на каждый фунт хорошего мяса, брать фунт худого, которое де иначе некуда будет сбыть; вот и разочтите во что обойдется фунт хорошего мяса! Из этого однако вытекают два следствия: первое, что если подобное случайное возвышение цен, свести до настоящей стоимости (а мы увидим, что это прилагается и к другим предметам), то, как мы сказали уже в другом месте, ваш миллион крепко постает; во вторых при такой цене, какой мог быть развоз наших съестных припасов по Тихому океану? Да помилуйте! при этой цене, я думаю не без выгоды был бы привоз мяса в консервах из Англии к устью Амура! Мы видели сколько процентов должны брать иностранцы на сахаре; коньяк продавался 24 р. сер. ведро; бутылка рому или виски по 1 р. сер. и не забудьте, все это не платя ни малейшей пошлины, ни акциза! Что же касается до того, что покупают и по этой цене, то неволя заставляет и, как я сказал в другой статье, сосредоточьте хоть на Шпицбергене, служащих на хорошем жалованье, спекуляция явится и туда; но этого никто не назовет торговлею. Ни Балаклава, ни Камышовая бухта не будут цениться по тем спекуляциям, какие там были в пребывание чужих войск.

Возвратимся теперь к Амурской компании, как к долженствующей волею или неволею быть пока главною представительницею русской торговли на Амуре. Но прежде того скажем о том, что здесь вероятно всякому известно: что собственно на нас она не производит никакого чувствительного действия, ни к вреду, ни к выгоде; что мы не находимся ни в сношениях, ни в столкновениях ни с какими: ни членами ее, ни агентами; да почти кажется никого и не знаем; [47] довольно кажется порук за наше беспристрастие. Думаем даже, и она сама должна непременно так думать если хочет быть полезною, что есть и могут быть вещи, которых она сама не знает. Пусть же примет она с доброхотностию наши замечания, и постарается ими воспользоваться, в том, что в них найдет справедливого. Мы ей передадим не то, что говорит тот или другой, по причинам, о которых нам самим немудрено догадаться, а то что составляет общее недоумение. Во первых, прикащики ее, гласно объявляли, что им будто бы дозволено вести торговлю и от себя, независимо от дел компании; а что они делают ото, я знаю то от товарища моего возвращавшегося прошлого года по Амуру. Если они действительно имеют это право, то надо непременно гласно объяснить на каком это законном основании, потому что этого здесь никто не понимает; и думают, что при таком их двойственном занятии и привилегированном положении, соперничество с ними мелких торговцев правильным путем невозможно; так что по неволе приходится прибегать к не совсем ясным изворотам (чем и оправдываются в делаемых мною упреках); да и тут говорят не далеко уйдем, потому что и они от того не прочь; из их же среды большею частию вышли.

Во вторых, каким образом такая сильная компания, вот и на другую навигацию, не взялась за сплавку казенных грузов? (по крайней мере никто не видит ее распоряжений к тому, а видят и чувствуют распоряжения казны), между тем как компания Зимина и Серебренникова произвела сплавку в первую же навигацию по образовании ее. И хотя и эта компания, не во гнев ей будь сказано, вела, по нашему убеждению, дела свои не совсем ладно (мы возвратимся со временем к рассмотрению всех подобных операций), однако, как бы то ни было, заплатив за все, за подмочку, усышку и утечку, она все таки сплавила казне большой груз по 50 коп. с пуда. А Амурская компания находится в условиях несравненно благоприятнейших. Главная выгода, по нашему, частной сплавки пред казенною, особенно [48] казачьею — это кроме отсутствия насильственных распоряжений, то что она может не отрывать рук от хлебопашества и хозяйственных занятий, что неминуемо при сплавках казаками. В компании Зимина и пр. люди были набраны преимущественно из нерастроивавших отсутствием своим хозяйства; и притом даже из Иркутской, даже из Енисейской губернии. Отчего же после этого отвергли частную деятельность? или она сама отшатнулась; чем ее отпугнули? Цена что ли показалась высока? не думаю; не мудрено будет доказать, что сплавка казенными людьми, особенно казаками (как ни старались меня уверить в противном на счет последних), будет непременно всегда дороже, если взять разумеется все в расчет: произвольную оценку работ, даже вовсе бесплатные работы (на пр. сгон людей для снятия с мели и пр.), а у казаков еще и расстройство хозяйства; как важно оно ценится, можно заключать из того, что нанимавшие вместо себя, на сплавку, отдавая все что следовало от казны, приплачивали от себя еще за одно время сплавки до 40 р. сер. на человека! А замедление сплавки (десять месяцев вместо шести), болезни, смертность? но об этом после. Обратимся сначала к частной деятельности.

Часто, чуть не беспрестанно, слышим упреки ей, в недостатке предприимчивости. Полно так ли? Это дает повод вглядеться в это дело попристальнее. Будьте уверены, что когда какое либо явление доходить до степени общности, то причины ею заключаются уже не в одних только людях. Везде, где массы подвергаются незаконным требованиям со стороны казны, они вымещают это на частных лицах. Тогда законная частная деятельность становится невозможною; место ее занимает незаконная, что в свою очередь опять отражается на казне. Таким-то образом, в этом круговороте, все сдвигается с принадлежащего ему законного и выгоднейшего места; всякое правильное движение становится невозможным; и вместо его к общей невыгоде и трате сил, являются беспорядок и случайность; [49] предприимчивость же может существовать только там, где есть прочное, разумное основание для расчета и соображений в постоянных элементах и строгом законном ограждении частной деятельности. Великое было бы конечно дело, добиться от масс (и в этом-то и будет великая заслуга, несомненно ожидаемая от образования) сознания справедливости законных требований; но никакими усилиями, никакими софизмами не добьются никогда спокойного подчинения незаконным требованиям, без того, чтоб человек не искал в свою очередь вознаградить себя за это на счет другого, да так еще, чтоб урвать при случае и на запас. И вот начинается между большинством круговая порука насилий и обманов; беда тому только, кто руководствуется иными правилами, он будет непременно смолот между двумя жерновами.

Возьмем пример: человек подряжается у казны строить дом. Что по настоящему он должен принять в соображение? ценность материала; работы; продолжительность затраты капитала; разумные проценты. Все производство обеспечил он по-видимому требуемыми законом документами, но едва прикоснулся к делу, как и начинаются всевозможные трибуляции. Работники не явились во время; отговариваются что их гоняли туда-то, и туда; вместо их, наскоро нанимаются другие, дороже; материал не доставляется, потерял-де лошадей, на таком-то наряде. Вместо оного покупается или самим подрядчиком, или, в счет его, другой материал; часто вся работа останавливается. Подрядчику конечно предоставляется взыскивать с виновных, с их поручителей. Но когда еще он добьется до удовлетворения; иногда проходят года; да это требует и расходов и досуга, а между тем время идет; иногда кончается тем, что работа передается другому, и первой подрядчик терпит убыток. Вперед наука, говорит он; и при следующем подряде, непременно примет все это в расчет: и лишнюю на запас заготовку материала; и заподряжение лишних людей и другие известные расходы и заломит [50] цену вдвое; или, если сумеет поставить силу на своей стороне, сам прижмет рабочих, второстепенных поставщиков; поставит похуже материал выгадывая на всем этом. Теперь возьмем другой пример. Если казна берет у хлебопашца муку не по надлежащей цене; он постарается непременно уменьшить убыток дурным качеством ее, подмесью. Если будет затруднение при сдаче — будет выгода разве приемщику, а провиант все таки поступит дурной; и это неминуемо отразится на тех, кто должен будет волею и неволею употреблять его и выразится болезнями и нередко смертностию.

Итак начните с того, что сделайте возможною законную частную деятельность, и оно будет дешево; действительно дешевле даже в денежном отношении, всякой вашей казенной операции; а тут дело идет еще и не об одних только денежных выгодах. Отрывая казаков в лучшее для работ время, возвращают домой есть хлеб, который они не приготовили. О влиянии всего этого на уменьшение хлебопашества и вообще на расстройство хозяйства будем говорить ниже, когда будем говорить о недостатке и дороговизне хлеба, и вообще об результатах, которые от сего вышли; теперь же прибавим к невыгодам сплавки казаками и потерю людей; в бывшем казачьем отряде на сплавке в 1858, т. е. в прошлом году, сравнительно с числом, смертность была очень большая; а все это лучшие работники и хлебопашцы. И вот мы договорились опять до потери людей, т. е. того, что есть самого дорогого здесь. А тут между тем г. Романов говорит; давайте еще больше денег и людей! Да во первых, судя потому, как вы же рассказываете, что все здесь делается по сказочному, вопреки законам природы, зачем вам деньги и люди? Поучитесь-ка у какого-то г. белоголового, который рассказывает за публичным обедом, что можно совершать громадные дела, не порезавши пальца и не истративши рубля. Правда он не объясняет о каких он пальцах и рублях говорит: о своих или о чужих; ну, да может быть он вам это [51] скажет по секрету! Из перебранки же, которая последовала за этою речью в Иркутской газете, научитесь, что не все то золото что блестит и что нет огня без дыму, ни розы без шипов! но вы скажите: все это мы знаем и без вас, а все таки давайте-ка денег и людей, тогда «край развернется быстро, если будет итти впереди такими же шагами (!) какими идет в настоящее время». Так послушайте же! Прежде знаете только вот что: желательно бы было знать, как вы ими будете распоряжаться? а то ведь пожалуй на вас и не напасешься! Ваше песню мы давно слышим; только поймите же ради Бога, что люди здесь, особенно русские люди (почему так, мы поясним то в своем месте) самая драгоценная вещь; а из России доставать их и далеко, и долго, и дорого; стало быть нужна сильная гарантия, чтоб они не гибли у вас как мухи! Притом и то примите в соображение: что ведь не Россия же, согласитесь, должна истощать и здешний край гибнуть для того только чтоб возвеличить пользу Амура! но вы должны уметь устроить так, чтобы без этого Амур тог быть полезен и России и сопредельному краю; иначе, как говорится, игра не стоит свеч («По крайней мере не можете жаловаться на морское ведомство. Исчисляя только то, что мне известно (и это очень далеко до полноты) и припоминая другие случаи, я не нашел ни одного, где бы сделано было морск. вед. столько пожертвований для дела еще проблематического». Прим. автора.). А вы кроме того, хотите еще шагать быстрыми шагами; т. е., по русской пословице, на час да вскачь; а что? если расстояние таково, что потребует много часов, а вы в первый же час загоните лошадь? тогда что? или плестись остальное расстояние пешком, или возвращаться назад за новой лошадью? Да и знаете ли вы что стоили уже быстрые ваши шаги? и сколько издержано уже людей? Сочтемте-ка потери; вот хоть бы только те, которые покрупнее. знаете ди вы, что кроме других мест, здесь в Чите, в таком маленьком месте, в 1854 году, умерло от тифа одних солдат 200 чел., да два [52] доктора; да прежде того сколько казенных людей на Каре, на золотых приисках; да прибавьте избыток смертности, в 1851 и 1852, когда вместо хлеба жители ели лебеду, да смертность на Аянском тракте; все это до войны. Да сколько погибло, не от войны, по Амуру, от вершины вплоть до устья, и далее по прибрежью океана, до Императорской гавани включительно. А вот и после войны, на прошлогодней сплавке, — казаков во время оной; других людей при приготовлении к ней, когда по неимению хотя бы временной казармы при амурских магазинах на Ингоде, люди жили в землянках и больные не вмещались в занимаемых под лазареты домах (настоящего лазарета по сю пору не имеется). Хотя все отряды едва ли доходили до 500 чел., число больных доходило до 100, а смертность в месяц до пятнадцати человек. Точные цыфры о всем этом, вероятно можно найти в медицинских отчетах, донесениях, строевых рапортах и пр. и несправедливо бы конечно было делать из этого тайну, после того, как с такою откровенностию и подробностию, обнародовано обо всех потерях и причинах оных, во время восточной войны и особенно в Крыму.

Кстати о восточной войне и Крыме!

Всякий раз, когда я слышу такие жестокие упреки за неудачу в восточной войне, я с недоумением себя спрашиваю: за что такая вопиющая несправедливость общественного суждения? С одной стороны беспощадное преследование всех, кого прямо или косвенно, справедливо ли, несправедливо ли еще (особенно мертвые не могут дать ответа, ни сделать возражения) могут приплести к числу виновников наших неудач в последней войне; такое ревностное старание добраться до всех мелочей, на счет невозвратимого прошедшего, события законченного, а с другой стороны такая необъяснимая привилегия на молчание и скрытие всего в других местах, и притом главное там, где открытое обсуждение конечно в тысячу раз необходимее, так дело идет [53] о таких вещах в настоящем, где, раскрыв зло, узнав причины ошибок, можно еще поправить и предупредить их.

Причины, почему не должно скрывать зла, довольно выяснены, и о том говорено было не мало; однако же мне все-таки кажется, что никогда не лишнее сказать новое слово в пояснение этого и подтверждение.

Всякое правительство, даже самое совершенное, состоит из людей и действует чрез людей, всегда доступных и ошибкам и заблуждениям, как на счет вещей, так и людей. Чем возвышеннее были правители, тем менее стыдились они в этом сознаваться. Никакой самый сложный и самый усиленный контроль (ведь из тех же людей!) не откроет ему зла во время, если не будет во всем света и гласности во время самого совершения действия; никакие подробные и по мнению его беспристрастные следствия не раскроют истинной причины, если не будет призвано на помощь общее обсуждение, в то время, пока совершаемо зло, пока оно еще занимает всех, совершившегося зла не воротишь; и единственное утешение; которое извлекает себе человек из него — это опыт. Там же где силятся скрыть зло, даже неисправимое, оставляет однако возможность той пользы, что при открытом его обсуждении, можно доискаться до истинных причин его, и из опыта научиться предупреждать его в будущем. Грустное скажете утешение! Да! но что же делать! — Это уж закон человечества, в лице падшего нашего праотца Адама, добровольно избравшего путь изведания зла на опыте, чтоб чрез него добираться до познания добра. Но если мы и это отвергнем или о том не постараемся, то будет несравненно хуже еще; зло не сознанное в причинах, не останавливается, а повторяется. Да скажут: оно и известно бывает кому нужно знать. Не заблуждайтесь! Кроме того, что без открытого обсуждения, редко возможно доискаться до истинных причин зла или ошибки, при методе скрытности, вы даже и не узнаете об нем; во всяком случае узнаете последние. Но предположив даже невозможное, что вы узнаете и о существовании его, и доищетесь [54] настоящей причины — помните, что опыт только тогда полезен, когда сделается общим достоянием; в противном случае неизбежно то, что сплошь и радом случается, и на что я прошу обратить особенное внимание, — совершилось зло, бедствие — положим что и причины стали известны кому нужно; дело кончилось; сдали в архив; действующие люди переменяются; все забывается; и вот глядишь: повторяются точь-в-точь те же ошибки. Только тот опыт можешь быть полезен, когда вследствие открытого и современного общего обсуждения, он утвердимся в общем суждении и сохранится в общей памяти. Иначе все равно, как если бы корабль разбился на подводной скале, и все это сообщили бы только кому следовало в то время, а не сделали бы известным во всеобщее сведение; да еще велели бои молчать о том что, где и как случилось. В последующем изложении, мы может быть приведем и примеры повторения тех же ошибок, производивших разумеется те же и следствий, даже там где дело шло о гибели людей.

Притом припомним русскую пословицу: шила в мешке не утаишь; скрывая зло, мы препятствуем только полезному его обсуждению; потому что никакой запрет не в состоянии воспрепятствовать вредному обсуждению, тайным толкам, сплетням, шушуканью, которое не раскроет конечно истинные причины зла, а скорее собьет с толку. Итак в тоже время как подобное запрещение оказывается бессильно помешать вредным толкам и слухам, надеющиеся на это средство, только себе самим закроют возможность узнать то, что узнать было бы необходимо, во время, чтобы принять скорейшие меры. И будут непременно случаи, что все будут давным давно знать и толковать о нем; только это не дойдет именно до тех кому знать было бы всего нужнее. Наконец припомним, что если корреспондент газеты Times спас английскую армию, то именно потому, что предавал в общее сведение все зло, во время самого его совершения.

Возвратимся к требованию г. Романова; вы говорите: [55] давайте больше денег и людей; но мы вам показали и покажем еще, что и того и другого издержано много, очень много и что легко образовать такую пропасть, в которую вали сколько хочешь, никогда не наполнишь. Наперед говорим вам, что опровергнуть нас не будет никакой возможности; чем далее мы будем углубляться в исследование, тем решительнее будут являться доказательства, и тем больше будет их. Но вы может быть скажете (как мы слышали уже это от других), что и ошибки и бесплодные потери, были неизбежны! Отрицаем и это всеми силами!

Но извлечь пользу из Амура, сделать чтобы занятие было выгодным — зависело от меры благовременного приготовления к тому. Это было наше неизменное убеждение; и чтоб не подумали что мы говорим apres coup, оно было выражено с 1844 года, не только словами, но и письменно, в известных записках или мемориях (что и заслужило нам от известного лица честь письменного же свидетельства, что мы предвидели будущее, букв. выраж.).

Кроме того несправедливо целый край сделать только орудием отвлеченной цели. Благосостояние всякого края (так как дело идет о живых людях) есть прежде всего, само по себе цель; и только тогда, когда это достигнуто, позволяется, помощию его, достигать других целей; не говоря уже о том, что только тогда это и делается возможно, с вероятностию на успех.

Наконец мы верили всегда и верим в успешное действие только живых сил. Для успеха амурского дела, нужно заселение Амура; для успешности заселения, нужно добровольное переселение (опыт всех стран это доказывает), которое теперь едва ли возможно, несмотря на то, что переселение на Амур было в течение 200 лет идеалом стремления помыслов всего здешнего русского населения. Мы это вам докажем, когда будем говорить о средствах и мерах принимаемых к заселению Амура, говоря о [56] состоянии заселений на нем, когда дойдем до опровержения ложных известий сообщавшихся и об этом предмете.

Остается, значит, невольное переселение: по наряду, жребию и пр., но и для такого, все-таки опорою должно служить благоустройство и благосостояние здешнего края.

Притом, бесплодность неизмеримых даже жертв, при ошибочной системе, доказывает пример Алжира; а еще там Франция утешает себя тем, что по крайней мере извлекла пользу (будто бы) для армии. С другой стороны, несостоятельность насильственных распоряжений для развития благосостояния, показал нам собственный опыт в устройстве военных поселений в начале нынешнего столетия.

Впрочем Иркут. газета, подтверждая наше опровержение, что до сих пор не было и из России добровольных переселенцев, говорит, что они будут и дожидаются даже. Если дело идет о штрафных гарнизонных солдатах, это мы знаем; но может быть действительно нашлись в России добровольные переселенцы; следовательно, не рассчитывая уже на ближних и знающих, думают, что можно рассчитывать может быть на дальних и незнающих. Мы коснулись этого потому, что знаем побуждения и цели некоторых людей, сознательно допускающих преувеличения и прикрасы, и даже вымыслы. Конечно они не выразят эти побуждения прямо и открыто; но не много надо проницательности чтобы их проникнуть. Цель преувеличений и вымыслов такая: всеми способами заманивать сюда побольше людей и капиталов; знаем-де что большая часть погибнет, но все же что отбудь да останется; а это припишется пользе от Амура, которого значение тем больше выкажется и возвеличится. Но вспомним что всякая ложь служит не на долго (таково уж свойство ее, и лежащее на ней проклятие); обман влечет за собою разочарование, и чем дальше увлекутся, тем сильнее бывает реакция, которая обыкновенно доходит (ударяясь в противоположную крайность), до отрицания действительной пользы, и отвращения людей и капиталов от предприятий, которые в самом деле могли быть выгодны. [57] Силясь сделать невозможное возможным, приводят к тому что и бывшее возможное делают невозможным.

Но добровольные или недобровольные переселенцы у вас, в теперешнем положении края, дело стало все равно, потому что всякое переселение в значительном размере, особливо полезных людей, стало невозможно; и вот вам пример: в какой-то статье (чьей уже не помню) было напечатано, что намеревались переселить на Амур, целую пешую казачью, бригаду т. е. треть всего пешего войска, но что остановились будто бы за неопределенностию наших отношений к Китаю! Ну теперь скажите: разве позволительно морочить так своих соотчичей, да еще печатно? Не хотят чтоб знали правду, пусть молчат, тогда и возражать не будет обязанности. Как? пять лет мы плавали по Амуру, заводили посты, заселения, в один прошлый год, отправились весною по жребию и наряду 500 семейств пешего войска и несколько сот конного, когда не могли знать будет ли заключен трактат, а распоряжения сделаны разумеется и еще ранее — (известие о заключении Айхунского договора пришло сюда 11 Июня, а отплыли на заселение Амура, в Апреле, не считая водворенных в предшествующих годах), и неопределенность отношений не мешала нисколько. Стало быть причина другая! Но еще более! Почему же нынешний год, по заключении трактата, не переселяют остальных 3500 семейств, уже определенных жребием, расстроивших в убеждении переселения свое хозяйство, а довольствуются теми, немногими, кто может итти на своем содержании! (В чем состоит тут изворот, мы объясним ниже). Отчего же все это, спросите вы? — Хлеба нет! и чтоб судить о не достатке и дороговизне хлеба, достаточно сказать, что, несмотря на всевозможные усилия с одной стороны, на все ограничения и сокращения с другой — едва, едва могли добыть каких нибудь 36 т. пуд для обеспечения на первое время заводов, и то не иначе, как коснувшись магазинов сельских; а какое это может иметь значение, в случае если не будет урожая, да еще хорошего в нынешнем году, мы знаем, [58] потому что уже не раз пережили в здешнем краю бедствия, которые происходили от посягательства на сельские магазины. Обо всем этом мы вам расскажем когда будем говорить вообще о хлебопашестве и хозяйстве здесь, а теперь только вам заметим, что если бы вам дали по вашему требованию и много денег, то это еще не все. Можно, как вы видите, привести дела и попасть в такое положение, что не только с деньгами, но и с властию, ничего не сделаешь. Нет хлеба (подвезти? да откуда? нет провоза, нет сообщений), нет людей, нет даже железа (а вы хотите из своего железа строить железную дорогу!), не станет и строевого лесу — и вы попали в положение людей, которые добивались усильно чего нибудь; когда добьются — не знают что и делать.

Но вы скажете: чтож делать! Это все неурожай наделал! Опять все-таки ошибаетесь! и мы вам сейчас докажем, что недостаток и дороговизна хлеба, произошли не вследствие неурожая одного года (1867), а от уменьшения хлебопашества.

Но предварительно поговорим вот о чем еще: когда дело идет об однократном достижении чего, так понятно, что можно иногда пуститься на удачу; но когда успех предприятия должен основываться на условиях, которые постоянно должны входить в расчет, тогда дело иное. Возможность неурожая, также можно и должно предвидеть. Всякий раз, что предприятие необходимо должно занять значительное время, дело усложняется, и успех зависит не от одного какого действия, а от совокупности многих уже условий, которые все надобно обдумать и сообразить, что конечно труднее, нежели односторонние действие; а между тем это sine qua non прочного успеха.

Мы обещали выше подробно поговорить о хлебопашестве и хозяйстве, но как может быть не успеем сделать этого в этой статье, то упомянем вкратце о главном, что неурожай 1857 года (далеко еще не равняющийся прежде случавшимся неурожаям, бывшим притом по нескольку лет [59] сряду) не мог произвести такого изменения, что хлеб, стоивший здесь в Чите еще в начале Июля 1857 г. по 20 к. сер. пуд муки, дошел зимою до 90 к. (как при мне засвидетельствовано военному губернатору, бывшему зимою в отсутствии); это ясно. Неурожай же 1858 года, был далеко не повсеместный, и плохой урожай одного места, с избытком вознаграждался отличным урожаем в другом, как-то и засвидетельствовано официальными донесениями. Притом надо вспомнить, что 1854, 55 и 56 годы отличались необычайным урожаем, и что здесь чрезвычайная редкость, урожаем три года сряду, так что по деревням хлеб упадал до 10 к. пуд. Итак надо по неволе искать других причин, для объяснения не только дороговизны (здесь мука уже не выходит из 80 и 85 к., а дожидают повышения, до рубля) по крайней мере, но и недостатка хлеба вовсе — и эти причины несомненно заключаются в уменьшении пашни и общем расстройстве хозяйства, при несоразмерном возвышении требования хлеба, особенно для Амура.

Что пашни уменьшилась, это неопровержимо; и чтоб не пришла кому нибудь охота заводить об этом спор, я скажу, что когда я доказывал это военному губернатору, за обедом у него, пред его отъездом, то попросил его, воспользоваться присутствием тут же одного командира казачьего баталиона, чтоб заставить его сказать о том откровенно; и тот подтвердил уменьшение пашни, и хотя и им показанная цыфра очень значительна для его баталиона, но я имею свои доказательства, что они еще значительнее на деле.

Что же касается до общего хозяйства, то оно не только находится в расстройстве, но и не могло не притти в расстройство. Чтоб доказать наше беспристрастие в суждений о том, и что мы говорим не исключительно в приложении к настоящим обстоятельствам, мы ссылаемся на записки, составленные нами еще в 1852 году, по просьбе горного полковника О... (ныне генерал-майора и губернатора), о хлебопашестве и железе в здешнем краю. По небольшому числу хлебопашцев сравнительно с населением, по [60] дурной обработке вследствие недостатка в железе, по ошибочным распоряжениям, хлебопашество не имеет и без того прочного основания здесь; и потому надобно с крайнею осторожностию обдумывать все меры, которые могут произвести на оное влияние.

Относительно же запасных магазинов, то кроме менее замечательных последствий, лет 25 тому назад был разительный пример как опасно рисковать касаться их. Тогда хлеб принуждены были доставлять сюда из Красноярска, и он, по официальной цене, доходил до иных мест в 8 р. асс. пуд (действительная же цена разумеется была еще выше, если счесть что стоит провоз тому кто вез). Этот хлеб слывет в памяти народной, под именем подарочного, потому что как по такой цене, никто не хотел брать даже в крайней нужде, то сначала уверяли, что этот хлеб дается даром; когда не хотели этому верить, то заверяли их, что взыскание будет натурою...

Другой случай тот, что еще в начале 1854 года, военный губернатор, с необычайным затруднением мог собрать 25 т. пуд муки, нужной для первой экспедиции на Амур.

После этого урока, надо было ожидать, что будут поступать с крайнею осторожностию.

Отличные урожаи 1854, 55 и 56 годов, поправили дело и изгладили впечатление, но к несчастию замаскировали действительное состояние хозяйства, по крайней мере в глазах тех, кто видел не то, что есть, а что ему хотелось.

Г. Радде, в своем описании Забайкалья, не входя в подробности о том, упоминает однако же, что служба препятствует успешности хозяйства, у пограничных конных казаков. Еще в большем размере должно это приложить к пешему забайкальскому войску, где притом к обычной и предусмотренной службе, присоединились усилившие расстройство неизбежно, поспешные постройки, экстренные командировки, сплавки, работы, наряды и наконец переселения на Амур, растревожили такое огромное количество [61] людей и более или менее одним ожиданием отозвавшееся на всем войске. Мы не прочь поговорить в специальном военном издании вообще об образовании сего войска; здесь же скажем только, чтобы показать, что мы не из теперешних событий и обстоятельств извлекаем свои убеждения, а что мы постоянно так думали, что и до учреждения пешего войска мы полагали полезнее дать ему другое устройство.

Амурское дело, не есть чья либо исключительная, личная собственность, а государственное, народное, общее дело; поэтому и необходимо, пока есть еще время, подвергнуть его без уклончивости (не заботясь о чьих либо выгодах, самолюбии и ошибках), всестороннему, открытому, честному обсуждению. Дело еще в полном ходу, почти в начале, еще может быть есть время исправить ошибки; во всяком случае предупредить новые, а потому-то думаю, что это и полезнее, чем бесконечно толковать об неудачах крымской кампании!

Я выше сказал, что не понимаю ожесточения и продолжительности толков о ней! Спору нет! необходимо раскрыть причины наших неудач, иначе урок будет бесплоден, пропадет даром. Но тут-то пуще всего должно хвататься, не за второстепенные причины, не за мелочи, а за коренную причину, которая может повториться, всегда и везде и которая видим что и. доселе в иных местах действительно повторяется и производит разумеется, те же следствия, потому что иначе и быть не может. Г. Романов говорит: «вы спрашиваете: почему не делалось то и то?» и отвечает: «потому же, почему не делалось и то и другое». Это не ответ и не объяснение. Вот мы будем искреннее; не будем говорить загадками, а дадим ответ откровенный: потому же, почему и теперь вы делаете то и то, и не делаете того-то и другого; выдаете несуществующее за существующее, воображаемое и предполагаемое за действительное; неверное за верное; неточное и неясное за определенное; да потом и полагаетесь на все это, [62] рассчитываете на это. Вот коренная причина неудач и в восточной войне, и другой причины нет. Тут отразились все наши народные современные недостатки, а потому-то мы и должны быть крайне осмотрительны, и тщательно наблюдать над собою и за собою, видя и сознавая, что причины эти стало быть гнездятся м во всех нас самих. Кроме того здесь кстати будет привести выписку из Военного Сборника, о которой я говорил выше; так как у меня не было в руках подлинника, а делал я выписку из выписки же, то и прошу если есть ошибка, поправить по подлиннику, хотя смысл кажется верен. Вот что сказано там:

«Каждый рассчитывает на награду, если сообщает что либо приятное; поэтому все и всегда идет прекрасно, пока наконец нельзя уже решительно скрыть беды; а когда она откроется, те уже наград вернуть нельзя (вот что!), и чем кто больше получил, чем более сделался заслуженным, тем прискорбнее разоблачить его величие. Люди слабы, расчет ясен; расчет неотразимо осуществляется на деле; делается повальною болезнию.

«Низкопоклонничество и постоянное представление вещей в розовом свете, конечно выгоднее и легче; но за то всегда тяжело ложится на совесть служащего, в особенности на пути административном, где обман почти всегда ведет к гибели десятков тысяч людей. Случается же часто, что старшие начальники принимают каждую неприятность за личную обиду... Бывают побуждения, которые заставляют отзываться о своей части всегда хорошо, и твердят, что в ней все совершенно; и это делается тогда, когда скрываются страшные злоупотребления, когда боятся чтобы малейшее внимание не открыло недобросовестности правящего».

В восточной войне, при неотрицаемых наших великих достоинствах, спасших нашу славу, выразились точно также неотрицаемо и все наши народные великие же недостатки, накопившиеся веками, бывшие причиною наших неудач; и потому-то, что эти недостатки общие, никто не дерзай [63] считать себя неповинным в этих неудачах, свободным от нарекания; и будьте уверены, как ни странно это может показаться, я и себя не исключаю, даром, что был в это время по видимому вне всякого действия и всякой ответственности. Вопрос в том: не содействовал ли когда общим недостаткам в чем нибудь, или по крайней мере с должною ли силою противодействовал им; сознавал ли даже их прежде? Полно же нам творить фарисейскую молитву и лицемерно благодарить Бога, что мы не таковы как мытарь! Каждый смело может ударить себя в грудь и сказать mea culpa! Оставим же суетные обвинения, отчего что делалось и не делалось прежде; а посмотрим-ка лучше, как бы нам не повторять этих ошибок, да еще в каких нибудь худших обстоятельствах и от каких недостатков должно для этого избавиться.

Недостатки наши таковы, что обращают во вред даже неоспоримые наши качества. Не добираясь ни в чем до глубины, слишком поверхностно судя о всем, мы чрез меру, полагались на нашу храбрость, находчивость; надеялись силою сломить все, и на остальное не обращали должного внимания. Бог смирил нашу самонадеянность, и мы увидали (не знаю убедились ли впрочем, т. е. глубоко ли проникло в нас убеждение — ато еще вопрос), что и огромной силы, и даже такой храбрости, какой весь свет справедливо дивился, еще не достаточно. Неясность понятий и нестарание уяснить их; нетвердость знаний; неуважение к опыту и науке; недостаток отчетливости и законченности во всем; общая небрежность, следствие дурных привычек, возведенных к сожалению еще в какое-то правило, известных: авось, не бось, ничего, поскорее, как нибудь, суть такие дурные свойства русского человека, что им должен противодействовать всеми силами, всякой понимающий и рядящий о благе и доброй славе отечества; а мы не только равнодушны к ним, да еще поощряем своим примером, своими распоряжениями, и чаще всего делают это именно начальники: т. е. именно те, на которых более [64] всех лежит обязанность противодействовать им. Мало того: нашлись даже люди, которые хотели возвести эти недостатки в какой-то идеал, размашистой, будто бы русской натуры, между прочим, рассказами в роде следующих: что вот-де день деньской лежит русской человек лежнем на боку; за то как встанет да примется, то перегонит и перещеголяет, заткнет за пояс всех немцев; как станет-де валять и лупить, то важно, щепки только летят! А приглядывались ли вы господа! когда нибудь по пристальнее, что из этого за то и выходит? Вот возьмет, знаете, он строевое бревно, да как примется отделывать его вашим хваленым манером, он глядишь! и выделает из него — ручку к мазилке; впрочем нисколько не унывает и не сконфузится он вовсе, если вы ему даже на это и укажете. Штука, скажет, вышла правда небольшая, за то щепы много, а ведь и щепа, прибавит он, на что нибудь да годится! можно напр. хоть печку истопить. И не подумайте чтоб это была каррикатура! В известной сфере это сплошь и рядом случается, когда указываешь на ничтожность результата, или что вышло не то, что предполагалось, или предназначалось. Всегда утешаются тем, что-де и то, что вышло, на что нибудь, а все таки пригодилось! Вот от этих то недостатков да излечит нас, и от повторения подобных вещей, да избавит нас Господь Бог!

Мы остановились на причинах расстройства хозяйства, особенно у казаков. Первое отягощение составили штабные постройки. Прежние казаки имели значительный капитал, который преимущественно и поглощен постройками. Их предназначено было окончить в три года, и аргумент, который тогда приводили в причину такой поспешности, так странен, что не знаешь что и думать. Чтобы понять во что обошлась действительная стоимость этих построек, достаточно сказать, что чиновник особых поручений, при мне докладывал, что за бревно, за которое казна платила 15 коп., давали в некоторых местах по нескольку пудов хлеба, стоявшего тогда в дорогой цене; в других, [65] возили бревно за несколько десятков верст и оно обходилось 1 р. 50 коп. сер. и дороже. К тому же все переделки неизбежные при торопливом, ошибочном и неискусном ведении работ, разумеется не входили в смету.

Несмотря на такую торопливость и такие убытки казакам, постройки эти не достигли вполне цели (так напр. в госпитале 2-й бригады нельзя было держать зимою больных) и оставлены недоконченными; след. оказались не так необходимыми как говорили; по меньшей мере не так к спеху. Ныне одни из них, как штаб 4 баталиона и госпиталь первой бригады, истреблены огнем; другие как 12 баталиона сплавлены на Амур, чтоб извлечь из них какую нибудь пользу; предполагалось сделать тоже и со всеми зданиями штаба 2 бригады.

Что касается до несогласимости требований казенных (на сплавки, работы и пр.) и даже служебных с хозяйством, то это очевидно. В записках, о которых я упоминал выше, я показал, что каждый пахарь должен, по меньшей мере, обработать 5 или 6 десятин, для удовлетворения только обыкновенных потребностей края. Следовательно каждый пахарь, которого отрывают от дела, уменьшает по необходимости на такое количество пашню — а пешие казаки, бывшие горные крестьяне, по числу главные хлебопашцы в крае; и недостаток в хлебе, производимый всяким отрыванием от пашни и хозяйства, делается тем чувствительнее, что в тоже время увеличивается потребность в хлебе, поступлением человека на казенное продовольствие, на время работ или командировки; а при переселении и на неопределенное число лет, пока заведется своим хлебом. Можно по этому посудить до чего бы довели, если бы упорствовали переселить, как говорилось в чьей-то статье, целую бригаду, то есть целую треть пешего войска! когда одно ожидание этого произвело такие следствия.

Еще упомянем, для показания как трудно согласить с требованиями для Амура, даже признанные необходимыми [66] служебные обязанности, что в 10 баталионе, в летнем сборе, полагаемом для обучения строевой службе, в 1857 году, вместо полного баталиона из 1000 чел. слишком, состоявших по спискам, было на лице 200 с небольшим; остальные все были по требованиям самой казны в нарядах и работах — а в 1858 году, сбор продолжался каких нибудь две недели — след. или строевому образованию не придают сами такого значения, какое хотели было придать, или месячный сбор не есть необходим.

Когда совершенный недостаток в хлебе, не дозволил и помыслить о переселении в 1859 году, как хотели (и как объявлено было) остальных 3500 семейств, подпавших под жребий; то захотели было предотвратить расстройство хозяйства тем, что разослали в Августе с нарочными приказы, чтобы оставались спокойно и занимались хозяйством! Но в Августе здесь докашивают только сено и убирают хлеб; тут некогда приготовлять пашни к следующему году, что делается ранее. Естественно, что всякой подпавший под жребий думает не о том, чтоб увеличить хозяйство, а как бы с меньшим убытком бросить его, и потому сокращает заблаговременно; это заметно было уже и до жребия, еще от одной неизвестности только и тревоги — а одно уже тревожное состояние духа, отвлекает мысли от всего, кроме того что, составляет предмет опасения.

Даже прежде переселения многие не решались возобновлять строения, расчищать пашню и пр., а кроме того, одна неизвестность — не оторвут ли от дела какою либо командировкою или нарядом на работы, — не позволяли людям ни задумывать, ни предпринимать требующих большого времени операций.

Обо всем этом мы поговорим может быть в другое время подробнее; особенно если случится нам говорить и о прежних наших подробных исследованиях (изложенных письменно более 15 лет тому назад), при решении [67] вопроса о возможности благосостояния края и о действительных причинах, тому препятствующих. Теперь же, как нам остается мало времени до почты, надо хотя вкратце упомянуть о других предметах. Начнем с заселения Амура.

Что прочное и полезное заселение может совершиться только чрез добровольное переселение (даже не чрез возбуждаемое искуственными средствами) — это решил опыт повсеместно; что недобровольное переселение может прилагаться только как наказание — этого также оспаривать нельзя, иначе попадем именно в то противоречие начал со следствиями, о котором я говорил выше. Теперь спрашивается на каком основании совершается переселение казаков нарядом и по жребию?

Бывают эпохи, и каждый народ пережил их, когда общественные неправды, хотя и чувствуются, но принимаются как неизбежные, как нечто такое, что иначе и быть не может. Совсем иное когда начало провозглашено, а следствия видят на деле другие. Сознанная несправедливость, осужденная гласно новым началом, в тысячу раз становится тягостнее, особливо, если видят приложение нового начала к другим. Переселение казака нельзя сравнивать даже с рекрутскою повинностию, а тем более теперь. Тот, кто прежде считался погибшим для общей гражданской жизни человеком и с потомством своим, солдат, возвращается чрез известное число лет, водворяется где хочет; дети его свободны в выборе и места жительства и занятий. Казак переселяется на вечно. Между тем он слышит давно уже об освобождении крестьян и видит, что даже евреям отдают их детей кантонистов! Ведь вся мера освобождения крестьян, кроме чувства человеколюбия и справедливости, основывается на признанном экономическом начале, свободного выбора места и занятия, и добровольном непринужденном труде.

За Амуре станицы строятся; но некоторые, не достроившись, уже переносятся на новые места. Планы, судя по рисунку, однообразны и неудобны. В одной из [68] напечатанных статей сказано, что в Благовещенске (на Усть-Зее) в первый же год построено несколько десятков домов; в другой, что это были мазанки; мы прибавим еще, что в один плетень, обмазанные поздно, а потому сырые и холодные, отчего болезни. Напечатали: что церковь строится; заложена м. б. но не строится. О хозяйстве будем говорить после, заметим только, что овцы везде слепнут, а лошади крайне изнурены гонками проездов и работами; оттого такой медленный ход почты.

Теперь скажем несколько слов о другом важном предмете. Г. Романов хочет строить железную дорогу, да еще с содействием Петровского завода. Ему нужно несколько сот тысяч пудов железа, да еще по дешевой цене; а нам нечем порядочно пахать землю, нечем рубить дров. Вот здесь казенное коммисионерство и казенная продажа петровского железа и изделий, а давным давно, не только частный человек не может достать ни фунта, но даже казна, для экстренных построек, как напр. для сплава на Амур, заведываемых притом адъютантом самого генерал-губернатора. В другой статье мы доказали подробно всю очевидную несбыточность железной дороги г. Романова, но как не знаем будет ли та статья напечатана, то повторим сказанное там и здесь вкратце. Самый низший сорт железа здесь 1 руб. 60 к. Петровский завод вырабатывает с небольшим только 30 т. на все потребности, в том числе и заведение. Провоз и сплав и без того уже дороги, и должны еще дорожать по неимению людей, хлеба и оскудению даже в лесе (а кто-то напечатал о доставлении в Камчатку хлеба по 99 к., когда он здесь не выходит уже из 80 и 85).

У нас нет всех официальных сведений, да они и не аккуратно публикуются. Из того же, что всякий может найти в календарях, вот результаты: В 1848: золота добыто слишком 28 п., золотистого серебра около 150 п. (что заключало ок. 6 пуд. золота). Свинцу отправлялось до 10 т. пуд. в Алтайские заводы. 1857 г. золота 53 пуд., серебра 17 п., [69] следовательно чрез десять лет, в добыче металлов почти никакого развития. Железа в 1851 г. 37 1/2 тыс.; в 1856 33 т. Стоимость же производства по содержанию заводов возрасла в огромной прогрессии даже при фактивно-дешево купленном хлебе. К этому прибавим, что в 1848 г. хотя Шахтама и была открыта, но не разработывалась еще; в 1857 же и она, и другие новые прииски разработывались уже. Итак после случайной добычи на Шахтаминском прииске (случайной говорим потому, что действительная добыча чуть не в десять раз превзошла назначенную положением, сделанным на основании шурфовок), опять все чрез десять лет возвратилось к прежним цифрам. Что же касается до качества железа, то не буду говорить о всеобщих жалобах, а приведу свидетельство полковника О., о котором упоминал выше; который с благородным беспристрастием сказал мне, что сам везет в Петровский завод целый ящик сломанных казенных инструментов, в доказательство худого качества железа и работы изделий. В казачьем ведомстве есть также официальная переписка о железных изделиях Петровского завода, для казачьих построек (Относительно же нравственного улучшения от перемен в горном ведомстве, не вдаваясь до времени в подробное исследование, мы скажем только то, что вероятно и само высшее начальство признает: что не было успеха и в этом отношении, потому что до сих пор не доверяет покупки хлеба горному управлению, и постоянно до сего дня употребляет на то казачьих и гражданских чиновников, к немалому отягощению особенно областного правления, вынуждаемого командировать для этого даже советников.).

Хотя мы и торопимся окончить это письмо, но в заключение не можем не сказать несколько слов о Коллинсе, для подтверждения и оправдания мнения нашего изложенного в письме от 2 Августа 1858 года. Мы не имели в руках подлинника всего им написанного, а потому и не отвечаем за верность переводных извлечений, напечатанных в разных русских периодических изданиях. Если бы Коллинс [70] был простяк, нам бы понятны были и его ошибки и его отзывы. Но тут далеко не то! От его сметливости не ушло ни выгодное положение Читы, ни необходимость лучшего пути от нее, ни другие обстоятельства. С другой стороны, если бы он извинялся трудностию, как чужестранцу — достать сведения и проч., а то он напротив говорит, что ему охотно все объясняли. Как же после того судить о его грубых ошибках и таких льстивых отзывах о начальстве и других? Это дает законное право предполагать особенные цели; вот до них то мы и постараемся добраться.

С первых же отрывков, которые мы читали, нас поразил недостаток искренности, несогласие с тем, что мы все видели и слышали, и произвольное искажение таких фактов и данных, которые сейчас всякой может поверить. Во первых водяное сообщение по Амуру растягивает он так, что кажется даже и Иркутская газета поставила знаки, не помню вопросительные, не помню восклицания; что как известно на аллегорическом языке, означает «ври, да знай же меру»! С другой стороны и расстояние от Петербурга до Иркутска, по нашему календарю 5796, он растягивает до 8850. Безделица! слишком на 3 тысячи верст; более нежели на половину действительного расстояния (см. вестн. промышлен. Ноябрь — он тоже поставил знаки восклицания). За то расстояние от Четая, как он называет Читу, до Байкала уменьшает до 450 верст (хорошей будто бы дороги, не считая вероятно Яблонного хребта), тогда как по почтовому дорожнику от Читы до Верхнеудинска 432 3/4 верст, да от Верхнеудинска до Байкала 146 1/2 дороги уже похуже маленько! Не думаете ли вы, что это так спроста, ошибка какая в цыфрах? Нет! вглядевшись попристальнее, вот перевод этой рекламы с иероглифического языка на обыкновенный; рекламы обращенной разумеется к его согражданам: «путь до Иркутска русским товарам очень труден и длинен, длиннее даже нежели в натуре, на самом деле; вашим же товарам удобный [71] водяной путь до Читы; а оттуда расстояние до Байкала короче нежели в действительности. Что же касается до перегрузок и даже совершенной невозможности сообщения чрез Байкал два раза в году; то эта такая безделица, что я не почел нужным упоминать»!

Известно, что Коллинс предлагал построить железную дорогу от Читы до устья Селенги, и там брался выстроить новый Аспинваль! Когда военный губернатор сообщил нам о том и пожелал знать наше мнение, то мы ту же минуту сказали ему, что все это чепуха не имеющая смыслу, и пустое мороченье; что все эти Аспинвали не избавят от прекращения сообщения два раза в году, и от двойной перегрузка (поэтому то мы и не думаем также, чтобы железная дорога, предлагаемая г. Романовым, могла заменить выгоду прямого входа кораблей в реку); а что если он надеется собрать достаточный капитал, пусть ведет дорогу железную кругом моря до Иркутска; тогда это будет иметь смысл и двойную пользу. Известно, что в этом виде проект и был переделан. Еще Коллинс говорит, что для пароходов надобно разделить Амур на три дистанции, как в Америке. Отчего же он забыл пример Америки, когда говорил, что достаточно двух? Не припомнит ли он, что в беседе или совещании (как хотите назовите) о том у военного губернатора не он доказывал, а ему доказывали необходимость разделения по крайней мере на три дистанции? При этом приводили пример и Волги. (Вы видите г. Романов, что прежде вас о Волге было сказано все то, что вы приводили о ней в своей статье; да притом сверх того обращено внимание и на то отличие, о котором вы не упоминаете). Может быть Коллинс надеялся рекламою составить компанию для торговли, управление которою вероятно его бы не минуло, как человека бывалого и знакомого здесь; этим объясняются льстивые его отзывы, искренность которых мы поясним тем, что без нашего содействия, он не мог выбраться из Читы. Вот как было дело: он со своим спутником капитаном [72] Ф..., равно как и натуралист Радде, совсем простились с нами. Но, проходя с нашим товарищем по городу, чрез несколько дней после прощального их визита, мы увидали, что все они еще в Чите; и они жаловались, что несмотря на все обещания, им до сих пор не дают средств к отправлению, а Радде притом, что ему предлагают отправиться на плоту с казенным грузом; с тем еще, чтобы принять его на свою ответственность. Все они находились в совершенной неизвестности когда будут в состоянии выбраться отсюда, и боялись, что пропустят в Шилк. зав. воду. По всегдашней нашей готовности, оказывать всем посильную услугу, я обратился с просьбою к своему товарищу (не желая притом оставить неприятное впечатлите иностранцам) и по общему нашему ходатайству, купец, у которого сплавкою распоряжался мой товарищ, согласился взять их всех, и доставил на своей лодке до Шилкин. завода; и Коллинс так чувствовал оказанную ему услугу, что снова простившись с нами, все таки в ту минуту когда они совсем готовы были отправляться, еще раз почел себя обязанным притти со своим спутником проститься с нами и нас поблагодарить.

Мы бы конечно не упомянули об этом вовсе, если бы не имели цели гораздо повыше, нежели обличение Коллинса. Наш рассказ приведен единственно для того, чтоб выставить в настоящем свете, какое смешное ребячество, утешаться отзывами какого нибудь иностранца, и делать его авторитетом, когда с первого же взгляда видим всю неверность его оснований, и не могущую быть скрытою цель. Мы все таки может быть промолчали бы, если бы эта замашка относилась только к тем, кто имеет свои собственные цели показывать вид, что будто верит им; но к несчастию, это наша общая народная слабость или привычка, что и налагает на нас обязанность поговорить о ней.

Странный мы право народ! какая бездна противоречий во всем! верно оттого, что еще слишком молоды. То [73] кичимся выше всякой меры; превозносим себя до нельзя; хотим обойтиться без всех; мало того, вызываем всех на бой; то унижаемся; гоняемся за эфемерным к нам (par depit) расположением других; и хвалимся тем, что о нас скажут иностранцы, хотя бы ясно видели, что они по своим видам несут чистый вздор. Но всякий народ, как и всякий человек, не то, что он сам о себе думает, еще менее то, в чем ему удастся уверить других, а ни более ни менее, как то, что он есть пред Богом! Итак ничего не остается как действительно быть тем, чем быть хотим; тогда нам можно будет рассчитывать основательно на себя; и на себя, преимущественно. А то давно ли мы считали себя так сильными, что много лет вызывали на бой всю Европу? Давно ли полагались на какие то неизменные союзы? и что же? Едва устояли далеко против не всей Европы; а союзы? Одни против нас восстали, другие изменили, многие поколебались! Полно же нам рассчитывать на дружбу Соединенных штатов; на временное согласие видов с Франциею; на вражду чью-то, к Австрии и Англии (кстати, я нашел верное средство победить Англичан: это сделаться лучше их во всех отношениях, иначе все слова и брани, ну право же пустое дело). Не бойтесь! ворон ворону глаза не выклюет! При случае готовы будут все опять против нас соединиться! Давайте-ка лучше рассчитывать на себя, да постараемтесь чтоб расчет был повернее; а то помните недавно попали было в то положение, о котором говорил некогда в знаменитой речи лорд Чатам, обращаясь к своему отечеству: But yesterday, England might have stood against the world-now, non so poor to do her reverence. Говорят народ еще более любит лесть, нежели отдельные лица, и что она для него еще опаснее. С другой стороны, беспрестанно твердят, что никогда Россия не переживала еще такой эпохи как настоящая; такого кризиса или перелома как теперь. Если все это правда (а мы признаем, что это так), то необходимо держать это в памяти беспрестанно и неусыпно [74] исполнять каждому свою обязанность — говорить истину. А потому-то, мы и будем конечно правы, считая, что приличнее всего, в приложении к своему народу, и обращаясь ко всем соотечественникам, заключить эту статью, словами того же Чатама: «This, ту Lords! is a perilous and tremendous moment: it is not a time for adulation: the smoothness of flattery cannot save us in this rugged and awful crisis».

Дмитрий Завалишин.

Текст воспроизведен по изданию: Разбор некоторых статей об Амуре // Морской сборник, № 7. 1859