-

ВАСИЛЬЕВ В. П.

ГРАФИЧЕСКАЯ СИСТЕМА

КИТАЙСКИХ ИЕРОГЛИФОВ

Трудность Китайского языка известна всякому. Не смотря на богатую литературу, на интерес, возбуждаемый страной, не многие пускаются на занятие предметом, который пугает остаться недоступным, не смотря на все усилия. Конечно, трудности языка зависят и от особенности оборотов, родившихся в своеобразном развитии литературы, и от неизвестных нам обычаев и предметов, но не это пугает желающего заняться Китайским языком; всего страннее для него кажется письменность сама по себе, не подходящая под правила нашего алфавита. Можно сознаться, что Европейцы никогда не изучали Китайского языка так, как они изучают другие языки, и, в этом случае, гораздо выше их по своим познаниям стоят Японцы, Корейцы и наверно Кохинхинцы. Последние народы употребляют, как и сами Китайцы, на изучение языка продолжительное время; Европеец же хочет заменить материальный труд методой; а отсутствие ее в изучении Китайского языка и есть причина отсутствия наших успехов. Метода — основание всей нашей учености — на этот раз стала в [334] тупик: просмотрите все грамматики, написанные когда-либо Португальцами, Французами, Англичанами и Немцами, и скажите, можете ли вы с помощию их надеяться легко изучить Китайский язык. Переберите все лексиконы и скажите, надеетесь ли посредством их запомнить Китайские слова. Однако ж, истощил ли здесь Европейский ум все свое внимание, всю свою изворотливость, которою он так отличается в других случаях? Метода в самом ли деле недоступна Китайскому языку, или ее нужно отыскивать помимо тех руководств, которые мы имеем? Для этого нам необходимо познакомиться с идеями Китайской письменности. Она обозначается у нас общим, довольно-техническим и мало-понятным названием иероглифов. Что такое Китайский иероглиф? — Этого мы и сами не можем определить, да и никакое определение не может быть верно и точно: потому что иероглиф не укладывается в одну рамку, не принадлежит к одной какой-либо категории. Начало Китайской письменности относится к самым отдаленным временам человеческого развития; она неоспоримо однако ж принадлежит Китайской нации, а не заимствована от других народов. Младенчество письменности было вместе и началом живописи: чертили форму солнца, луны, горы, птицы, человека и прочего, все, что можно было изобразить живописью из предметов, существующих в слове или языке. Но, конечно, этого недостаточно было для обозначения целой речи, конечно, в это время не было и письменности; когда она стала формироваться, то должна была принять направление совершенно противоположное живописи; последняя старалась набросать как можно более черт, первая — обусловить обозначение [335] предмета как можно меньшим их количеством; ныне от древней фигуры человека остались только две черты (означающие ноги), мясо едва сохраняет вид ребр, гора только чуть-чуть напоминает форму возвышения, огонь — пламени, река — течения и т. д. Однако ж, смотря на уродливую Китайскую живопись и великолепные образцы Китайской письменности, которой Китайцы отдают предпочтение пред первой, нельзя не согласиться в ее успехах и в материальном отношении — но не в этом дело. Первые Китайские иероглифы были, как мы видим, живописные, или, как мы приняли называть их, изобразительные; но много ли слов можно передать посредством этого и особливо в письменности, которая дорожит временем? как изобразить отвлеченные понятия, человеческие действия, небесные и физические явления? Настает другой период письменности — стали прибегать к комбинации, к составлению из живописных иероглифов понятий отвлеченных; малое вверху большого составило иероглиф — острый, мясо на огне стало означать слово жарить, поле на сердце обусловило понятие думать, человек у дерева — отдыхать и т. д. Мы думаем, что безошибочно назовем иероглифы этого характера именем отвлеченных или эмблематических. Живопись и эмблема — вот первые основания Китайской письменности. Но и этот запас истощился. Каким же образом выразить дальнейшие материалы слова; мы видим, что до сих пор письменность идет помимо языка; иероглифы изобразительные и отвлеченные могут быть общи всем народам, хотя однако ж и в них не незаметно присутствие Китайского звука, — что и удостоверяет нас в принадлежности их только Китайской нации. Конечно, слово [336] человеческое развивалось, не завися от письменности, опережая ее; человек говорил и составлял фразы речи прежде, нежели начал их писать, — хотя нельзя допустить, чтобы в младенчестве человечества язык обладал таким обильным запасом слов, как ныне; понятия, самые предметы, нас окружающие, были не так многосложны, следовательно не были многосложны и их выражения; но речь, передача мыслей уже существовала. Каким же образом выразить ее в иероглифическом письме? Китайский язык принадлежит древности, в нем звуков или слов самое ограниченное количество, и, конечно, эти звуки принадлежат видимым предметам и ближайшим проявлениям внешней и внутренней природы; они схвачены были уже живописью и комбинацией ее групп; но слово ушло вперед, в одном звуке стали заключаться отвлеченные понятия, которые, применяясь к речи, принимали разнообразное значение; человек не мог не прийти в анализе природы к некоторой степени систематизирования; он мог, например, найти общие черты в деревьях, птицах, зверях, металлах, камнях, насекомых и проч.; одни были или выше других или слабее, благороднее или презреннее, полезнее или вреднее; не мудрено, что он наименовал их одинаково в своей речи с прибавлением слов — дерево, трава, зверь и т. д. Что же сделал письменный язык в этом случае? Все звуки языка были уже достаточно схвачены живописью или комбинацией; он ими пользуется для означения новых понятий, заключающихся в старом звуке; но для того, чтобы обозначить, что здесь идет речь о дереве или о птице, камне, звере и т. п., он делает еще новую комбинацию, прилагает к выражению звуков новые группы, [337] заимствованные из первых же категорий т. е. дерева, птицы, зверя и т. д. Теперь письменность имеет неистощимые средства. Но этого мало. Мы, больше знакомые с полисиллабическими языками, мало обращаем внимания на моносиллабические; здесь совсем другая жизнь, чем в первых; отношения точно те же, как между живописью и Китайской письменностию; в то время, как одни языки разрастаются в своем объеме, другие стараются как можно более сократиться. Для примера возьмем только Тибетский язык: в нем мы видим в письме, которое ухватило еще произношение древних слов, окончание слов на д, р, с, г, л и проч.; возьмите — как ныне произносят эти слова Тибетцы: все перечисленные нами согласные уже более не слышны — их заменяет едва заметное — й (в од-ёй, сер-сэй, ог-о и проч.). И Китайский язык в древности не мог оканчиваться, как ныне, только на одну согласную букву н; следовательно, корней слов в нем гораздо более, чем нынешних звуков или складов. Что же делает здесь письменный язык; он имеет дело с одним звуком, не обращая внимания на то, что он значит; он хочет ухватить его произношение теми формами, которые уже имеются в письменности, а чтобы определить значение этого звука до некоторой степени, прибегает опять к прибавлению, при выражении звука, группы, которая бы показывала разряд, к которому относится слово т. е. касается ли оно мысли, частей тела — зрения, движения, или видимых предметов. Во всяком случае, имеет ли участие та часть иероглифа, которая берется для означения чтения или произношения в самой идее, выражаемой всем иероглифом, или нет — только мы видим, что есть [338] иероглифы сложные, начавшие развиваться, как продолжение системы отвлеченности, и преобразившиеся в чисто-фонетическую или — как Китайцы ее называют — тоногласительную форму. Этим и оканчиваются вся история и весь состав письменности. Она не приняла алфавита, к которому однако ж видимо стремилась, и это произошло от различных причин: письменность, появившись на первых порах развития языка, обхватила моносиллабы и не допустила их до полного превращения в многосложные звуки; различные провинции, существовавшие, как отдельные царства, стали отличаться различным произношением слов, для которых письменный язык стал общим и тем поддержал единство нации. Но есть ли вместе с тем Китайская письменность явление совершенно независящее от звуков слова, как обыкновенно предполагают это в названии иероглифов? Из сказанного выше очень ясно, что этого никак нельзя допустить в отношении к иероглифам третьей категории. Правда, чтение здесь не самое определенное; один и тот же иероглиф часто употребляется для означения чтения например хай и гай, кай, хияй и т. п., равно для означения одного известного звука не всегда берутся одни и те же иероглифы. Но это уже второстепенные отступления, обусловливаемые историей самой письменности, которая, как мы намекнули, развивалась в различных царствах, имевших свои наречия. По соединении Китая, все созданное по частям поступило в общее достояние. Итак, не смотря на все оттенки звука или перемены в нем букв, иероглиф, взятый для обозначения его, представляет все же тесную связь письменности с изустным языком. Когда мы не упустим этого из виду, то запамятование [339] разнообразного чтения не может уже представлять большой трудности. Теперь, в каком отношении находятся фонетические иероглифы, или третья категория к двум первым. При Сунской династии количество всех иероглифов полагалось в 24235; из них, к первой категории относилось 715, ко 2-й 1112 и к 3-й — 22,408 знаков! Как не сказать после этого, что весь Китайский язык есть фонетический, т. е. что в его иероглифах заключается, кроме идеи, и основа чтения. В этом мы убеждаемся еще более, когда, рассматривая иероглифы первых двух категорий, находим между ними такие, которые уже вышли из употребления; здесь мы не можем не заметить также стремления языка преобразить формулы первых двух категорий в такой вид, чтоб они принадлежали к фонетическим (Это ясно видно в моем разборе групп, где я постоянно указываю, что такая-то группа ныне пишется так-то.). Между тем, со временем, количество иероглифов возрасло еще более; знаменитый Китайский лексикон Кан-си-цзы-дянь перечисляет нам уже 35,416 начертании. Эти одиннадцать тысяч слишком новых групп были составлены по последней категории. Итак, тысяча с небольшим начертаний послужила основанием всей Китайской письменности, которая однако ж вовсе не может ужасать нас своею громадностию: потому что, вместо пресловутых каких-то 84 тысяч, недостижимых будто для запамятования иероглифов, мы не встречаем на деле и половины, да и из них еще очень-очень много таких, которые не встретятся и во всю жизнь, — так что можно сказать: зная третью часть всех иероглифов, можно уже похвалиться знанием Китайского языка. Припомним, что [340] в древности и в самом Китае давали чины тому, кто мог заучить 9000 иероглифов. Где же разглашаемая трудность, которою нас пугают и которая пугает всякого заняться языком самым оригинальным, познакомиться с литературой востока самой разнообразной и своеобразной, с страной, которая право заслуживает того, чтоб ее изучали хотя столько же, сколько изучают народов и литературы давноминувших дней. Но и десять тысяч иероглифов могут составить не малое затруднение. Скажет ли по совести какой-нибудь Европеец, что он знает это количество вполне безошибочно во всем объеме; что может, как говорится, зажмуря глаза, написать их, показать различие их от других сходных, сродство и синонимичность с некоторыми. Не сознается ли всякий из нас, что, не смотря на то, что если он и свободно читает большую часть книг, так это от продолжительного навыка, а не от зрелого знакомства с иероглифами, которые не могут хотя отчасти не представляться в голове его спутанными. И эта путаница не избежна там, где отсутствует всякая система. Проследите, как учатся Китайскому языку Европейцы, по тем грамматикам, которые для них написаны. Из сказанного выше очень естественно предположить, что прежде всего необходимо нужно изучить иероглифы первых двух категорий: это почти то же, что азбука в других языках, основание всех будущих успехов. Как можно надеяться на прочное и основательное знание, не познакомившись наперед с существенными элементами письменности; как запомните вы всякое новое слово, где дадите ему свое место? Между тем, все известные нам грамматики говорят почти только вскользь о разделении [341] иероглифов по сказанным нами категориям, не знакомят с группами, послужившими основанием языка, и спешат к передаче правил этимологии, которой собственно не существует: потому что какая этимология там, где слово не подвержено никакому изменению ни в склонениях, ни в спряжениях? Набивают синтаксис правилами из древних книг, которые, принадлежа письменности, в древности еще не вполне обработанной, представляют только отступления от правил. Но все грамматики стараются обратить внимание учащегося на так называемые ключи; они предполагают, что это самый легкий способ изучения языка, что ключи открывают вход ко всем таинствам науки. Мы сказали выше, что самая большая и главнейшая часть Китайских иероглифов составлена из комбинации двух или нескольких групп, в которых одна часть должна показывать чтение, а другая — тот класс, к которому относится выражаемое целой группой понятие. В последнем случае, пред нами является как бы энциклопедическое разделение всех слов на известные отделы, и Китайцы насчитали их всего 214. Европейцы дали им название ключей, которое и мы готовы удержать, только не придавая им такой существенной важности, которую хотели соединить с этим названием. Думали, что достаточно изучения одних этих ключей: потому что с помощию их легко составить лексиконы, в которых бы можно было отыскать все Китайские слова. В этом случае, Китайцы ввели в заблуждение Европейцев; их лучшие лексиконы составлены таким образом. Но лексикон редко является в руках Китайского ученого; он прибегает к нему тогда только, когда уже очень хорошо [342] выучится языку, и, читая новые книги, встретит в них всего каких-нибудь десять или двадцать неизвестных слов; в этом случае, чем скорее он отыщет нужное слово, тем лучше; он сумеет дать ему место в своей голове, потому что память его имеет уже богатый запас сродственных иероглифов. Дело в том, что Китайцы изучают свой язык долгое время, под руководством учителей, не делая без них ни шагу, пока не изучат если не все, так большую часть классических книг. Да и как иначе они могли бы изучать свой язык? как Китаец может учиться без учителя, у себя на дому? когда он забудет как читается какое-нибудь слово, то каким знаком он может его воспроизвести? какое другое средство лучше в таком случае для запамятования, как не постоянное словесное указание учителя? Для Китайца учиться письменному языку так же трудно, как и нам, даже еще труднее; мы можем записать буквами своего языка чтение и значение иероглифа, тогда как Китайцу не возможно этого сделать: потому что если он учится, значит еще не знает письменности.

Участие ключевого знака в иероглифе хотя и довольно важно, но, по нашему мнению, было бы гораздо понятнее, если бы грамматики показали обстоятельнее при перечислении ключевых знаков их значение и круг понятий, который они в себе заключают. Большая часть иероглифов употребляется ныне почти метафорически, и вообще сфера слов, входящих в ключ, чрезвычайно разнообразна — так что, когда вы раскрываете ключевой лексикон, то подле отыскиваемого вами слова ничто уже не напоминает в других сродства с ним ни формой, ни значением; а это, мы думаем, одно из важных [343] требований со стороны лексикона: во всех наших словарях вы видите подле отыскиваемого слова близкие к нему, и невольно знакомитесь с ними. В Китайском лексиконе вовсе этого нет. Раскройте любую страницу, вы читаете в роде следующих слов: цзун — предок, гуань — чиновник, дин — утверждать, и — должно и т. д. Соединение таких слов произошло благодаря только тому обстоятельству, что в письменной их форме есть общий ключевой знак, едва заметный в отношении к прочей группе. Поймете ли вы вместе с тем, почему все такие значения отнесены к одному ключу? Такие иероглифы мы выбрали не нарочно — подобное встречается на каждой странице лексикона. Расположение в нем фонетических групп вовсе не зависит ни от их чтения, ни от их письменной формы, а только от количества входящих в них черт, которые, разумеется, надобно сравнивать с буквами; каковы бы были например наши лексиконы, если бы кто-нибудь все слова в них расположил по количеству букв — если б друг подле друга очутились слова: домъ, окно, перо, колъ, часы и проч. потому только, что в них 4 буквы! Самые ключевые знаки расположены здесь также по количеству заключающихся в них черт, а не на основании энциклопедических отношений; нам кажется, что они скорее бы запамятовались, если б их разделили на физические или принадлежащие к царствам природы, к телу, действиям и т. д. Тот, кто станет отыскивать в ключевом лексиконе слова, возразят мне, пересчитывая черты как бы пишет всю группу, а известно, какое важное отношение имеет письмо в запамятовании иероглифа. Сами Китайцы сознаются, что лучше один раз написать [344] иероглиф, чем десять роз пробежать его глазами; не писавши 3 месяца иероглифы, чуть не забываешь, как они пишутся. Все это, может быть, правда, но не относительно однако ж той методы, которую мы предлагаем: учащийся, который должен рыться в лексиконе, беспрестанно перебегает от одной группы к другой, так что, написав одно слово или сосчитав его черты, он тотчас обращается к другому и, конечно, должен выпустить из головы первое.

Все мы учились однако ж по такой методе: ей следовали и миссионеры в Китае, ею руководятся, как должно думать, и синологи Европейские, не выезжавшие из своей страны. Каким же образом они выказывают свои знания? Но чего им стоит приобретение их? Притом, по крайней мере учившиеся в самом Китае сознаются, что они приобретали сведения под руководством Китайских учителей, которые им заменяли более или менее хорошо-составленную христоматию; изучивши язык достаточно, они уже тогда стали браться за лексикон. Следовательно, собственно говоря, мы учимся по Китайской методе, разве только не учим наизусть Сы-шу и 5 цзинов, что однако ж обращается нам в ущерб: потому что при такой методе необходимо уже не отступать ни в чем от Китайцев. Классические книги суть верное ручательство знания языка: их фразами и оборотами пользуются все — и философы, и составители медицинских книг.

Но главное неудобство ключевой методы заключается в том, что принимающийся за изучение Китайского языка и не зная в чем дело, заимствует от других убеждение, что это самое лучшее средство к ознакомлению с [345] иероглифами. Ключевых знаков всего 214, а фонетических мы видим более 1000; уклоняясь от тяжелого знакомства с последними, он избирает еще более трудный путь; можно прочитать уже много книг с помощию или учителя или лексикона, а состав языка все еще не весь постигнут; отыскивая в ключевом лексиконе иероглиф, не знаешь, откуда происходит чтение и даже значение, всегда более принадлежащее звуку, чем ключу; фонетические группы имеют варианты, часто употребляются одни вместо других, представляют сходство с другими в начертании; все это неизвестно учащемуся, и для узнания всего этого ему нужно несколько лет с помощию ключевой системы, да и то вряд ли он узнает все как надобно. Мы обращаемся в этом к добросовестному сознанию всех синологов, которые следовали только такой методе.

По нашему мнению, всего важнее изучить наперед фонетические группы каким бы то ни было образом: в состав их входят уже все ключи; тогда учащийся не будет в неизвестности и недоумении при всем дальнейшем занятии языком; он может встречать неизвестные ему комбинации, но из групп, которые уже вполне ему знакомы; ему легко будет понять тогда как чтение, так и происхождение значения; устранить на первых же порах всякую сбивчивость, хотя бы это потребовало и больших усилий: вот главная цель, которую мы имеем в виду.

К изучению фонетических групп, хотя и не с той целию, чтоб поставить их необходимою обязанностию для каждого учащегося, приступлено было однако ж с давнего времени. Еще в 1829 году, Курц и Левассёр [346] издали в Париже брошюру, в которой разбирается — какое одна фонетическая группа дает чтение, или для какого звука употребляются какие группы. Но спрашивается, какая польза от того могла произойти; если бы издатели перечислили под каждой группой все иероглифы, в которых Фонетическая группа читается так или иначе, это было бы другое дело; иначе-как можпо пользоваться простой подписью под одной группой нескольких чтений; что же касается до того, что дают по нескольку иероглифов на один звук, то для чего хотели этим услужить составители брошюры? Если кто не знает иероглифа, как он пишется, то никак не может написать его по этому руководству, хотя бы и знал его произношение. Во всяком случае, явление такой брошюры показывает, что Европейский ум предчувствовал, что ему нужны своеобразное воззрение на предмет и самостоятельная метода, выходящая из общепринятой колеи.

Наконец в 1841 году является знаменитый лексикон г. Каллери (Callery), изданный в Макао. Неизвестно, руководился ли он в своем труде опытом Курца, или пришел к нему самостоятельным образом, — что легко могло статься: потому что человеку с здравым смыслом, сблизившемуся с языком не поверхностно, нельзя не прийти к отыскиванию средств улучшить и облегчить методу изучения. Каллери издал лексикон более обширный по количеству иероглифов, чем ключевой Дегинев, и сверх того не так тяжелый и объемистый, что чрезвычайно облегчает его употребление. Здесь вполне развита система фонетическая: открываете любой отдел и в нем видите ряд одних и тех же групп, варированных ключами, которые здесь [347] становятся гораздо понятнее; часто вы видите, что весь отдел имеет одно только чтение, в другом — небольшие исключения или, лучше, уклонения, которые не могут не обратить на себя вашего внимания и чрез то запамятоваться. Если вам, отыскивая слова в этом лексиконе, придется заглянуть в который-нибудь отдел несколько раз, то нельзя, чтоб он не удержался весь в вашей памяти. Жаль только, что г. Каллери, отделяя чтение, не отделял интонаций и писал их смешанно; для пользования Русских другое, хотя и второстепенное неудобство заключается в чтении иероглифов, которое подписано такими Европейскими буквами, что нам, привыкшим к столичному Пекинскому выговору, с первого раза оно не может не показаться варварским. Нам кажется, что г. Каллери уже чересчур увлекся своей методой; ему хотелось доказать преимущественно, что Китайский язык фонетический, и потому главная часть его труда обнимает только такие группы; от этого из целости его системы должны были неминуемо ускользнуть некоторые формы; однако ж он поправляется, хотя отчасти, приложением в конце указателя (index) и прибавления (appendix), чрез что однако ж целость всего Китайского языка кажется несколько сбивчивой и разрозненной! За всем тем труд его вызывает на полное сочувствие и уважение к уму и методе Европейца. И что же — нашлись люди, которые поспешили раскритиковать это сочинение, сказать, что оно гораздо неудобнее системы ключевой. Странная вещь: в горсти Европейских синологов, между которыми должно бы быть одно общее стремление поощрять всякое улучшение, является дух полемики, и в изучении предмета почти нового, для разработки которого потребуются [348] еще столетия, являются уже предрассудки и староверы! Не знаем, до какой степени система Каллери пользуется уважением в Европе ныне, но то верно, что до настоящего времени она не в ходу между Русскими синологами. Конечно, людям, начавшим учиться до появления новой системы, трудно отстать от сделанных привычек; им кажется, что всякий новый путь гораздо сложнее и дальше от цели. Вот чем может быть объяснено такое равнодушие!

Нельзя не пожалеть также о том обстоятельстве, что г. Каллери, строго следуя своей системе и приняв за основание 1040 фонетических групп (число, как видим, близко подходящее к количеству, заключавшемуся в двух первых категориях), помещает из них в своем лексиконе только такие, которые встречаются лишь с одним ключом; если же, в свою очередь, этот ключ с фонетической группой является снова, как одна фонетическая группа с вторым ключом, но не может составить, по малому объему, групп особого отдела, там иероглифы исчезают из лексикона. Нам кажется, что Каллери сделал бы гораздо лучше, если бы не стеснялся слишком строго избранной системой и таким образом давал им место в ряду прочих. Но главное несовершенство лексикона г. Каллери заключается, по нашему мнению, в том, что он 1040 фонетических групп расположил в порядке числительном т. е. по количеству черт, и таким образом разъединил сходные между ними (хотя, впрочем, часто указывает на сродство в примечаниях к каждому отделу). Но здесь начинается уже наша собственная и самостоятельная метода.

Сами мы, в продолжение десятилетнего пребывания [349] в Пекине, следовали в изучении Китайского языка общей всем методе. С помощию постоянного присутствия учителей, чтения разных родов Китайской литературы приобрели познания, надеемся, не хуже других; но вместе с тем, когда вспомним, чего это нам стоило и как несистематично было наше обучение, нельзя не пожалеть об этом искренно. В последнее только время я стал понимать, что в обучении языка можно бы было принять некоторые улучшения; но я занимался более для самого себя, и то, что я приобрел, казалось мне достаточным. Но когда, по возвращении в отечество, я назначен был к занятию кафедры Китайского языка, мне нельзя было не прийти к той мысли, что если в самом Китае, в продолжение десяти лет, с трудом выучиваются языку, то каким образом можно научить ему достаточно в продолжение каких-нибудь четырех лет, и между тем, ужели нужно времени более этого, когда учащийся с первого раза будет иметь под рукой лучшие руководства, когда иероглифы будут приходить в его сознание по известной системе, а не как попало. Мне не был известен труд Каллери, хотя и появившийся в Европе уже тогда, когда я был в Пекине; у меня и до сих пор сохранились черновые материалы, по которым я сам собой дошел до той же самой системы, как и он. Но я не думаю этим тщеславиться; когда я получил наконец лексикон г. Каллери, то встретил в нем с радостию подкрепление своей идеи и не чувствовал никакой досады, что был уже опережен. Однако ж, если бы я не начал своих изысканий сам от себя, то и не пришел бы к тем результатам, которые имелись у меня в голове: вероятно, труд Каллери, [350] сделавшись мне известным ранее, заставил бы меня удовольствоваться тем уже, что было им сделано.

Каллери представляет полный свод Китайского языка или лексикон; у меня главною целию было представить начинающим учиться, в одной общей картине, все первоначальные и нужнейшие группы — т. е. то, что должно быть как бы введением к пользованию его лексиконом.

Доселе все ученые рассматривают Китайский язык только со стороны идеи, по которой построены иероглифы; отсюда и произошли две системы — ключевая и фонетическая. Но ведь это не имеет никакого отношения к письменности самой по себе т. е. к тем чертам, которые ее составляют, а эти черты то же, что азбука в других языках. И притом, нельзя не заметить, что, не смотря на сильное участие комбинации в группах, сами группы, пока они не сложные, представляют ряд постепенного сплетения между собой различных черт, и в этом сплетении с каждой новой чертой является новое слово, новое понятие. Для начинающих учиться, если они не будут первоначально познакомлены с постепенностию происхождения форм и групп, это производит смешение и сбивчивость: покажите их ему с самого начала, и тогда не только новый иероглиф не покажется отягощением памяти, но подкрепляет общностию происхождения запамятование предыдущих. Если мы будем учиться без системы, то каких трудов будет стоить запомнить разницу там, где одна лишняя черта, одно большее или меньшее протяжение черты, — та, а не другая черта дает совершенно новый иероглиф. И между тем, все это и легко и понятно, когда имеешь пред [351] собой общий свод таких иероглифов. Когда сделан был выбор тех иероглифов, которые должны быть показаны учащемуся на первых порах, меня занимало не столько объяснение их, равно как и составление лексикона, сколько размещение в таком порядке, который бы был самый лучший и отчетливый. Поверят ли, что в продолжение каждого года, я посвящал часто по нескольку месяцев на расположение групп то в том, то в другом порядке, Мне казалось это делом первой важности, потому что это все равно, что я творил азбуку Китайского языка. Метода, однажды принятая, может быть последуема без исправления долгое время, и потому, чем меньше в ней недостатков, тем она благотворнее; поверят ли, что я радовался, как какой-нибудь самой редкой находке, когда мог найти хотя одному иероглифу более приличное или видное место. Конечно, и представляемая теперь метода имеет еще кой-какие недостатки; но я думаю, что главное дело сделано и другим, не так утомленным, как я, продолжительным занятием, — будет легче видеть, где можно сделать кой-какие улучшения и поправки.

Дело в том, что не трудно видеть сходство и различие одного иероглифа с другим, но как поставить их так, чтоб они были на месте и не заслоняли между собой других, — чтоб учащийся легко мог запомнит на первых порах, хотя где отыскать тот или другой иероглиф. Каждая группа требует для себя особенной системы, а между тем в учении нужна метода, которая бы сводила всякое разнообразие к одному закону. Смотря на принятое вшою расположение, кажется, что нетрудно было придумать его, а между тем оно требовало [352] продолжительных попыток и соображений. Не вдруг пришел я к той мысли, что в каждой группе есть линия господствующая пред другими, около которой, уже как второстепенные, они переплетаются; что надобно, для удобства, взять самые нижние черты и переходить к постепенному их разветвлению или расположению; наконец, таким же точно образом переходить от нижних групп к высшим, или от правого бока к левому.

Моя система не есть уже произвол: она принадлежит характеру письменности и ею только занимается, не обращая внимания на происхождение иероглифов, и между тем здесь являются на вид сами собой все категории. Прежние синологи как будто забыли, что во всяком лексиконе нет дела до значения, а всего важнее — порядок букв. Китайская письменность не имеет алфавита; так, но ведь она состоит из черт. Что же такое эти черты, как не те же буквы; количество групп огромно, но главных черт, принимающих в них участие, всего не более 8. Вот вся основа расположения. Не удобнее ли такой лексикон, который расположен по 8 главным чертам, вместо того, чтоб рыться в 214 ключевых знаках или 1040 фонетических группах: последние придут здесь уже сами собой в порядке черт, и запомнить их вам будет гораздо легче, чем даже пресловутые ключи.

Запомните только главные 8 черт. И если вы нисколько не знаете Китайского языка, или не потрудились даже пробежать, хотя мимоходом, системы, в которой расположены у меня группы под каждой из этих черт, открывайте любую книгу — выбирайте любой иероглиф; если он состоит из одной группы, смотрите на [353] преобладающую в ней черту внизу — это тот из 8 отделов (последние два соединены у меня даже вместе), в котором вы должны отыскивать иероглиф; прибирайте ближайшую к нему черту (сверху или с правого бока), отыскивайте их место в том же отделе, и там вы найдете по порядку все сплетения, в которых представляется вам выбранная группа. Если иероглиф сложный, т. е. состоит из нескольких групп, выбирайте самую нижнюю или правую (когда группы стоят рядом), отыскивайте ее место сказанным порядком в отделе, далее по порядку явятся пред вами все группы, из которых составлен иероглиф (разумеется, принимая в рассчет и самый лексикон). Если же вы, отыскав сказанную группу, не найдете при ней других, то это значит, что вы взяли для отыскивания ключ, или такую часть фонетической группы, с которой она редко встречается: это заставило нас, для избежания на первый раз множества подразделений, отнести ее к другим группам; оставьте их в стороне и берите следующую группу, ее уже непременно отыщете, а с ней вместе в лексиконе и тот ключ или группу, на который напали сначала. Но для того, чтоб отличать ключи, которые очень редко ставятся снизу или с правого боку, нужен самый малый навык.

Мы нарочно указали здесь на последнее обстоятельство, которое, по-видимому, составляет еще несовершенство нашей системы; отыскивать иероглиф там, где ненадобно, значит тратить понапрасну время. Но мы повторяем, что эта трата времени будет только для того, кто не ознакомится не только с нашей системой, но и вообще с построением иероглифов. Спрашивается, сколько [354] времени употребил бы такой на отыскание иероглифа по другой методе. Всякий знающий согласится, что самая пресловутая метода ключевая, имеющая единственную привилегию — скорость, не так легко дается; надобно выучиться считать черты и всегда можно впасть в ошибку: не всегда удается напасть именно на тот ключ, к которому отнесен иероглиф; не говорю уже о группах несложных, при которых нет ключей и которые сами по себе не составляют ключа; размещение их в ключевых лексиконах часто бывает самое странное. Наконец вы отыскали ключ, сосчитали число черт, отыскиваете сперва место ключа и наконец целую группу; но к сказанным чертам иногда относится более ста иероглифов и между ними вы должны отыскивать тот, который нужен: какой сложный процесс!... В фонетической системе Каллери также надобно знать число черт группы и отыскивать сначала в оглавлении; беда, если вы ошиблись в счете, или группа в вашей книге представляет небольшое отступление от формы, принятой в Systema Phoneticum. Сверх того, мы сказали уже выше, что лексикон г. Каллери опускает многие группы. Нам же кажется, что, по нашей методе, при большом навыке, можно отыскивать иероглифы, почти нисколько не справляясь с оглавлением, точно так, как мы отыскиваем слова в лексиконах других языков.

Такова моя теория — идея, к которой я стремился; до какой степени она осуществилась в этом первом опыте, я не могу претендовать на непогрешительность, но с полным сознанием дела убежден в том, что это одна конечная, самая естественная и верная метода. Могут переделывать ее, сколько угодно, переставлять черты [355] или группы — так или иначе, по то несомненно, что в письменности должно иметь в виду самую письменность, и тогда устранятся для учащегося все неудобства. Если он только пробежит составленный мной анализ Китайских иероглифов, то он вынесет из этого многое, чего не знают даже люди, занимавшиеся Китайским языком много лет; теперь не предстоит трудности, по мере приобретения знаний в языке, уметь писать то, что он заучивает: и это дело почти неслыханное между всеми нашими синологами. Учащийся и выучившийся, когда он отыскивает или припоминает значение иного иероглифа, то невольно пробегает в своем уме или по книге весь сродственный по начертанию ряд групп, и таким образом обновляет их в своей памяти; когда он захочет писать эти группы, то сделает это не машинально, и следовательно не впадет в ошибку: потому что ему живо представится в соображении — чем отличается такая-то группа от другой, с нею сходной. Только Китайская письменность имеет такие свойства — поддерживать, в сухой работе отыскивания слов в лексиконе, соображение; а это вместе ручается и за выгоды и удобства такого лексикона пред всеми подобными, составленными для других языков. Теперь мы можем сказать с уверенностию, что Китайскому языку можно выучиться так же легко, как и всякому другому.

Методу свою я называю графической, в знак уважения своего к г. Каллери, который не раз употреблял это слово в своем лексиконе, указывая сродство одних групп с другими. Для осуществления и объяснения своей теории, я разделил весь свой труд на две части; в первой рассматриваются все группы, которые послужили основанием фонетической категории, или не входят в нее, т. е. не встречаются с ключами, имея самостоятельное значение, или служат переходом к сформированию [356] других. По возможности я старался избегать групп неупотребительных, потому что имел в виду начинающих учиться; к чему загромождать их память ненужными формами? Сюда вошли собственно две первые категории — изобразительная и отвлеченная; но число их увеличивается вариантами и сокращениями, употребляемыми в письменности; указать их было очень нужно: всякая книга имеет свой почерк и особливо книги, изданные для простого народа, наполнены различными изменениями и сокращениями; учащемуся необходимо знать, которая форма правильнее; объяснения, где мог, старался я сохранить древние, составленные самими Китайцами, хотя бы некоторые из них и казались чересчур натянутыми. Что нужды — всякое объяснение, хотя бы и странное, обращает внимание учащегося на иероглиф, и чрез то знакомит с ним; самое чтение, как видим, в древности часто разнилось от нынешнего: это также не упущено нами из виду. Для лучшего запамятования, я старался по возможности указывать употребление известной группы или формы в тех случаях, в которых она не принадлежит к занимаемому ей месту; здесь также для учащегося открывается ряд сближений и вариантов. Эта часть в глазах наших составляет существенную во всем труде; стараться, чтоб учащийся приобрел с самого начала прочные познания — вот, что было главною нашей целью. Хотя, конечно, нельзя требовать, чтоб он выучил все сразу, но мы рекомендуем ему в обязанность, чтоб он, если хочет надеяться на успех, старался как можно чаще просматривать этот отдел, до того времени, пока он не усвоит его себе вполне; тогда только он может похвалиться основательным знанием. Мы никак не думаем, чтоб это, благодаря нашей системе, представило большое затруднение для запамятования: может быть, в последствии на Китайский язык [357] будут смотреть, как на вспомогательное средство к развитию памяти.

Вторая часть принадлежит фонетической категории. Это то же, что лексикон г. Каллери, и часто число иероглифов в моем даже меньше, хотя в замен попадается не малое количество таких, которые у него пропущены; я имел в виду употребление, а не самое полное собрание Китайских иероглифов. При составлении самого полного лексикона, число фонетических групп, конечно, увеличится, но многие из них очень редко встречаются; другие сопровождаются не более, как одним или двумя ключами; имея в виду первоначально учащихся и еще более такие иероглифы, которые могут быть встречены не в лексиконах только, я не хотел до чрезмерности увеличивать число фонетических групп, хотя и прибавил много против г. Каллери. Когда группа встречается не с одним ключом, а с двумя (и более), так что один из них образует как бы новую фонетическую группу, не имеющую обширного употребления, я соединяю ее с первообразной, тем более, что обыкновенно и чтение ее с ней сходствует. Такие двойные фонетические группы преимущественно отсутствуют, как мы уже сказали, в лексиконе г. Каллери. Сверх того, имея в виду, как мы уже сказали, выказать фонетическое основание Китайских иероглифов, Каллери пропускал часто группы очень употребительные, но которых чтение, ему казалось, не подходило под его систему. У нас фонетическая сторона тоже преобладает, но только вследствие естественного расположения иероглифов, размещенных собственно графически; когда мы встречаем иероглиф, составленный из двух или нескольких групп: то хотя бы ни одна из них не выражала звука, мы ставим этот иероглиф на том месте, которое бы он занимал, если б при нем было чтение; вот немалое [358] преимущество графической системы. Г. Каллери должен был, по своей системе, выпускать многие группы; наша будет еще яснее и доступнее, когда лексикон будет полный. Собственно говоря, разделение нашего труда на две части даже много ей мешает; следовало бы соединить их вместе, но повторяем, что мы имели на этот раз в виду первоначальное руководство, и сверх того желали указать, в чем заключается наша система — что при большом количестве иероглифов с первого раза, показалось бы непривыкшим к этой системе, несколько утрированным. Нечего и говорить, что метода расположения иероглифов в нашем лексиконе не та, что у г. Каллери, а сообразна с порядком нашего расположения групп в первой части; на всякий случай, я указываю однако ж NN, под которыми они расположены в Systema Phoneticum. Нам пора иметь Китайско-Русский лексикон — и это, конечно, первый опыт. Но я не думаю, чтоб нужен был самый обширный словарь; издание его обошлось бы чрезвычайно дорого, тогда как Китайские лексиконы нередкость и ими легко можно пользоваться всякому, кто приобрел небольшой навык в языке. Следовательно, лексикон должен быть приноровлен к требованиям начинающих; определения слова не должны быть многочисленны, и я во многом руководился здесь лексиконом г. Каллери. Главное достоинство моего лексикона, по моему мнению, заключается в том, что он передает в первый раз Пекинское произношение и тамошнюю интонацию. Каковы бы ни были наши сношения с Китаем — они главным образом должны сосредоточиваться в столице, и иметь дело с лицами, которые оттуда вышли — следовательно, Европейское чтение для нас неуместно!

ПРОФ. ВАСИЛЬЕВ.

Текст воспроизведен по изданию: Графическая система китайских иероглифов // Журнал министерства народного просвещения, № 12. 1856