-

НОВЕЙШИЕ СВЕДЕНИЯ О КИТАЙЦАХ.

Китай будет завоеван женщиною, говорится в одном китайском предсказании. И это предсказание сбывается: в Англии царствует женщина и ее подданные громят небесную империю. Теперь нельзя не подивиться дальновидности узкоглазого народа.

Мы не хотим предугадывать, каких результатов надо ожидать от исполнения подобных предсказаний но в настоящем случае очень довольны тем, что с жителей небесной империи спадает мало-помалу таинственный занавес, за который они укрываются от любопытных взоров, с первого своего появления в истории. В этом занавесе английские пушки пробили много отверзтий, которые более и более [2] увеличиваются. Угодно или нет Китайцам сквозь эти отверстия заглянуть в наш европейский мир, мы не знаем; по крайней мере, европейский мир пользуется таким благоприятным случаем и высматривает закулисные тайны небесной империи.

В одно почти время нас знакомят с китайскою империею и ее жителями два писателя: капитан Эллиот Бингам и доктор Мак-Ферсон в своих «Рассказах о китайской экспедиции». Что касается до истории китайской экспедиции (Narrative of the Expedition to China, from the Commencement of the War to the Present Period; with Sketches of the Manners and Customs of that singular and hitherto almost unknown Country. By Commander S. Elliot Bingham, R. N. 2 wolg. — Two Years in China. Narrative of the Chinese Expedition from its Formation in April 1840 till April 1842 With an Appendix, containing the most importemt of the General Orders and Despatches etc. By D. M. Pherson.), заключающейся в этих рассказах, она большею частию уже известна; поэтому мы обращаем внимание читателей на те страницы, где рисуется быт китайского народа, или главные любопытные случаи нескольких военных действий. Начинаем с последних. Жители небесной империи или небесники завидели грозу, собиравшуюся над их головами с отдаленного острова, который заселен варварами, как думают небесники, и вот:

«Около этого времени, говорит капитан Эллиот, Кишен, вице-король Пи-чели, представляет императору записку об опиуме. Что Кишен, один из самых остроумных и хитрых государственных мужей Китая, это, я думаю, признано всеми. Только его доклад подает самую невыгодную идею, о китайской литературе, если самый талантливый из ее представителей пишет такие бессмыслицы. В своих вычислениях он впадает в грубевшие ошибки; по его рассуждению, в тридцать или сорок лет, от потребления [3] опиума, многие тысячи мириад мириад таэлов перешли в руки отдаленных чужестранцев. Это ужасная ошибка; если на опиум положить десять миллионов в год, и то в сорок лет выйдет только четыреста миллионов. Быть может, показалось бы странным такую ошибку считать за что-нибудь другое, а не за уловку ввести в заблуждение небесного властелина, если бы мы не нашли у того же ученого и талантливого мандарина еще более поразительную бессмыслицу: «Что касается до монеты, пишет он, какую привозят эти упомянутые чужестранцы, она вся сварена и смешана с ртутью. Если вы завернете ее во что-нибудь и оставите так на несколько лет, не дотрогиваясь до нее, то на ней появится моль и другие насекомые. Их серебряные чаши превращаются в перья или крылья. Вся их монета такого рода, и если мы оставим на четыре или пятьсот лет, то, я уверен, она изменится напоследок». Кроме того, намекая на наши требования чаю и ревеню, он говорит: «Причина этому, что их климат суров, солнце и ветер жестоки, каждый день, они едят быков и баранов, а эта птица неудобоварима; у них внутренность твердеет, и они скоро умирают; поэтому, каждый день, после обеда, они принимают это божественное лекарство, чтобы принесть в движение свои внутренности».

Английская войска начали свои действия противу Китайцев; и несколько дней спустя, китайское начальство обнародовало перечень наград, назначенных тем, кто возьмет в плен или разобьет британский корабль либо полк. Этот документ, единственный в своем роде, обнаруживает всю варварскую политику народа, захватившего монополию в необыкновенной мудрости и гражданственности. Вот извлечение из списка наград. [4]

«За взятие в плен корабля осьмидесяти пушечного, двадцать тысяч долларов; за меньшие корабли, награждение будет производиться по сту долларов за каждое орудие. За уничтожение кораблей огнем или другим каким образом, десять тысяч долларов. За купеческий корабль, весь его груз, товары ли то или деньги, кроме огнестрельных орудии и военных снарядов, или опиума; кроме того будет прибавка, десять тысяч долларов за корабли о трех мачтах; а за корабли о двух мачтах и с полумачтою, (вероятно пароходы), пять тысяч долларов; за двухмачтовые, три тысячи; за большое судно, триста; за маленькое, сто; за истребление огнем, или потопление, одна треть суммы. За взятие в плен варварского офицера, если то будет командир, пят тысяч долларов, и пятьсот за каждого человека низшего ранга. За умерщвление их, треть означенной суммы. За взятие в плен английских варваров, солдат или матросов, сто долларов. За поражение их, пятая часть объявленной суммы. Тому, кто захватит черных дьяволов сипаев и ласкаров, — будет соразмерная награда. За выданного туземца, оказывающего пособие варварам, сто долларов. За туземцев, менее виноватых, соразмерная награда. Менее виновные но компрадоры и слуги, которые хотя оставили на время свою службу, когда это повелевалось указом, но вскоре возвратились опять к своим хозяевам. За ними строго наблюдал Лин. Такая роспись наград иностранцу может показаться возмутительным явлением; но люди, жившие там, были уверены, что не много найдется охотников воспользоваться предлагаемыми милостями; Китайцы очень хорошо знают, что им никогда не видать награды, даже и в случае счастливого плена; их чиновники всегда придумают какую нибудь привязку, чтоб удержать награждение». [5]

Все это нисколько не повредило успехам английских варваров; корабли двинулись к берегам Китая и войска вступили в пределы небесной империи. Даже небесники не нашли спасенья и в своем остроумии, в своих военных хитростях, которые стоют того, чтоб упомянуть об них.

«Одному капитану поручено было осмотреть устье какой-то реки. Появление корабля произвело сильное волнение в жителях; они, казалось, принялись строить укрепления. Но рассматривая укрепления в зрительную трубу, увидели одни рогожи, растянутые на палках, с нарисованными пристанями, чтобы придать им вид крепостей, бедный народ не мог возвыситься до мысли, как легко распознать настоящее достоинство их крепостей. Во время переговоров покойного лорда Нэпира с китайским начальством, наши земляки, жившие в Кантоне, в одно утро чрезвычайно удивились, заметив, что берег был унизан пушками; но рассмотрев их в зрительные трубки, открыли, что на передней части рогоженных крепостей поставлены рядом глиняные кувшины и отверзтиями обращены с реке. Китайцы часто прибегали еще к такой уловке: в отверзтие трехфунтовой пушки вставляли большой деревянный отрубок, круглый и окрашенный белой краской, с черным пятном, величиною с отверзтие тридцати-двух фунтовой пушки; и так как этот белый отрубок стоял на одной линии с другими огнестрельными орудиями, то с первого раза трудно было открыть обман».

Нашим читателям известно, сколько завоеваний сделали английские варвары, не устрашившись ни рогож, ни глиняных кувшинов. Мы упомянем только об некоторых, особенно замечательных, завоеванных островах. Капитан Эллиот подробно описывает Остров Чусан или Чоусан. На этом острове главный город, Тин-гай (Ting-hai). [6]

«Когда войска вступили в Тин-гай, в нем едва ли видели хоть одного человека. Множество народа покинуло город, а некоторые семейства заперлись в своих домах. Но заметив, что солдаты были люди мирные и спокойные, жители мало-помалу начали показываться на улицах. Скоро и чернь принялась за грабительство; день и ночь вывозили из города имущество, оставшееся в опустелых домах. Чтобы остановить грабеж, коммендант дал приказ, никого не пропускать за ворота. Такое распоряжение сначала было отвергнуто, под тем предлогом, что жителям необходимо выходить по своим делам. И люди, не любившие различия моею и твоею, получили полную возможность грабить; в их проворных руках мигом исчезали все вещи. Лавок не отворяли, и если бы это продолжилось, город скоро опустел бы. Поэтому, дано приказание, останавливать хищников в воротах и не позволять им перелезать через стены. Лекарство вышло вреднее болезни; вместе с ворами задерживали и честных людей; да и как отличить их друг от друга? Множество вещей было навалено в караульни, и правительство было осаждено просителями, отыскавшими свою собственность; Китайцы удачно воспользовались приказом, и не упуская случая, старались вознаградить все прежние убытки; редко, даже едва ли случалось, чтоб настоящий хозяин получил свою собственность. Не смотря на приказ, гробы пропускались свободно до тех пор, пока эти похоронные выносы, своей многочисленностью, не обратили внимание часовых. Из любопытства, они осмотрели одно из мнимых хранилищ мертвецов, и нашли и нем шелк, креп и другие дорогие материи, наложенные до самого верха. Когда эта хитрость была прекращена, плодовитый ум Китайцев изобрел другие способы. Многие хищники были убиты часовыми, когда попытались насильно овладеть дорогою. [7] Какой-то старый плут, нагруженный добычею, сброшен в канал; другие приняли казнь от рук ограбленного народа. Одного негодяя привязали к столбу на рынке, и так крепко, что из его рук текла кровь. Другого представили на суд начальства; его поймал ученый муж, имеющий ученую степень, и так обошелся с ним, что тот через два часа только получил употребление языка».

По взятии Тин-гая, столичного города острова Чусана, английские солдаты изобрели новый язык, чтобы завести сношения с Китайцами. Подобная метода может быть употреблена и в другой раз в подобных обстоятельствах. Доктор Мак-Ферсон так рассказывает об этом:

«После того, как войска расположились по квартирам, Китайцы, возвратившиеся домой, открыли лавки, и проведав, что солдаты богаты деньгами, употребляли все средства, чтобы узнать их обыкновения. Когда тола и лупи сделались знакомыми словами, тогда скоро образовался и распространился язык lingua franca, составленный из слов и звуков европейских, азиатских и китайских. Но этим не ограничились. Стали подражать мычанью домашнего скота и кудахтанью дворовой птицы. Повторение слов: каккль, каккль, было первою выдумкою, чтобы высказать надобность в петухах и курах, которые с тех пор и назывались кака. Утки назывались квак; гуси — гиз-квак; быки и коровы — бу. Это первые выдумали наши фуражиры. Чтобы показать, что им нужны эти животные, они поднимали руки ко лбу и восклицали: бу, бу, бу. Гончие собаки были названы: боудоу».

В городе Тин-гае, английские войска с удивлением встретили великолепные храмы или кашица.

«Храмы тин-гайские считаются прекраснейшими во [8] всем Китае. У входа в широкие и глубокие ворота большого храма сидят колоссальные статуи, по одной на каждой стороне; на право воин Чин-кай, а на лево — Чин-лун; высокая перегородка отделяет их от любопытных. Полюбовавшись этими сидящими гигантами, входили в огромный открытый четвероугольник, на одной стороне которого устроены спальни жрецов, а на другой длинное, узкое отделение, где поставлены жертвенники перед тремя богами; боги сидят на креслах, а перед ними висят прекрасные фонари. Первое божество представляет пожилую фигуру с длинной черной бородою, по-видимому погруженную в сон; на его лице выражается полное спокойствие. Другое — женщина, богиня Теен-гоу, царица неба. Третье — мужеская фигура с осьмью руками, недавно позолоченная, и кажется, недавно поставленная в храме; без всякого сомнения, этот бог индейского происхождения. На четвертой стороне четвероугольника устроен самый храм. Вы не успеете еще войти за ширмы, поставленные перед дверями, как поразят вас великолепная скульптура и колоссальный Будда, сидящий на цветке лотоса. Эта статуя, в сидячем положении, будет, по крайней мере, пятнадцать футов в вышину. По правую и по левую ее сторону сидят две другие статуи; все вместе представляют трех Будд, и все покрыты позолотою. Об их громадности можно судить потому, что указательный палец фигуры, сидящей налево, имеет восемь дюймов в длину. Под ними находятся зеркала из славной белой меди, которую в полировке едва можно отличить от серебра. Некоторые зеркала от трех до четырех футов в диаметре. В большем квадрате, под Буддою, встречаете тридцать его учеников различного возраста и пола; все они стоять, но в различных положениях. Эти фигуры покрыты богатой позолотой, на их [9] лицах удачно выражена игра человеческих страстей; правда, по нашим понятиям о пропорции, они слишком толсты и тучны, но за то верны китайскому типу красоты. Вообще, это прекрасные образцы изящных искусств в Китае... Очень замечательна одна фигура, это — женщина с дитятей, как бы выходящим из средины ее груди. Другая фигура — мужчина с одним глазом по лбу. Перед этими статуями, пониже Будды, поставлен жертвенник, покрытый не большими, но хорошо отделанными фигурами Китайцев, и позади их высокий грот, сложенный из обломков скалы. На выдавшихся частях грота, видите группы фигур, из которых многие очень походят на статуи, приготовляемые нашими деревенскими скульпторами. В другом храме встретите равно изящные образцы скульптуры. Куан-ийнь, богиня милосердия, плавает на дельфине по бурному морю, раздает свои дары, и предлагает спасительную помощь; это было бы чудесное произведение искусства, если бы открыли его в Греции, а не на маленьком китайском острове. Белый слон, стоящий в этом храме, породил много догадок между ориенталистами, потому что смотрели на него, как на принадлежность бирманской и сиамской религии; но, если вспомнить, как велики были сношения между Китайцами и Бирманцами в прежние веки, не будет ничего удивительного, что сами Китайцы завезли к себе бирманского идола, точно так же, как Будду с Цейлана. Перед главным изображением в этом храме поставлен огромный и массивный, высеченный из камня, стол, на котором стоят кувшины с землею голубого цвета; в землю втыкают палочки, которые зажигаются. Кругом кувшинов расставлены вазы с гадательными спичками; это гладкие бамбуковые прутики, раскрашенные киноварью с китайскими числами и словами. Китаец, думает ли отправиться в путешествие или сделать какую-нибудь [10] покупку, предпринимает ли какую перемену в жизни, — приходит сюда и вынимает одну спичку; слова отсылают его к известному листу какой-нибудь книжонки, которых много лежит, в храме и из прочитанного текста Китаец узнает, должно ли ему оставить свое намерение или исполнить его... Храм Кон-фу-дзю стоит на романическом местоположении, усаженном деревьями. Но время сделало свое дело; многие части почти разрушились. Англичане сделали здесь хранилище для захваченных пожитков, и Китайцы много раз пытались перелезть через стены и стянуть что-нибудь. Уцелейшая каменная работа стены превосходная; это род мазанки; камни так сплочены, что в пазы нельзя просунуть острие самого тонкого ножечка. Здесь увидите несколько маленьких храмов. Каждый, сколько-нибудь важный дом, имеет свой храм или капище, посвященное предкам».

Кроме Чусана, Англичане заняли очень важную для торговли позицию, завладев Островом Гонг-Конгом (Hong-Kong). Доктор Мак-Ферсон представляет этот остров в довольно приятных чертах.

«Гонг-Конг, самый северный островок из всей группы, лежит при одном устье реки, ведущей в Кантон. Он лежит, под двадцать вторым градусом, семнадцатою минутою северной широты и сто четырнадцатым градусом и двенадцатою минутою восточной долготы, по Гриничеву меридиану; его длина около осьми миль, самая большая ширина две с половиною мили. Пролив, отделяющий его от твердой земли, в некоторых местах, едва имеет милю в ширину, тогда как в других местах будет миль пять или шесть.

Залив гонг-конгский не уступит ни одному заливу в мире, не только потому, что в нем может [11] поместиться множество кораблей, но и потому, что якорное место, в сравнении с другими китайскими пристанями, безопасно от тифонов, и воды около берегов большею частию так глубоки, что на расстоянии длинного каната, могут ходить семидесяти-четырех пушечные корабли вдоль берега. Одно это обстоятельство доказывает безмерную важность островка, как коммерческого приобретения. По всему острову виднеются богатые, гранитные каменоломни, так что на каком-нибудь уступе, вровень с водою, можно построить магазины и устроить пристани, удобные для нагрузки и выгрузки кораблей. Во всякое время года здесь можно запастись пресной водою. В других отношениях, это новое владение представляет не так много выгод. Северная сторона его покрыта горами, возвышающимися иногда до двух тысяч футов над уровнем моря. За исключением немногих мест, эти горы бесплодны и неспособны к обработке; они состоят из неровных масс черного гранита, и только в промежутках ростет трава и кустарники. Здесь нет никаких деревьев; немного долин, и те невелики. Горы часто отвесно возвышаются над морем; разве небольшое пространство остается для построек на их основаниях. Внутренние и южные земли большею частию представляют поемные равнины, и гораздо выгоднее для поселений, чем северная сторона. Впрочем, здесь есть прекрасные заливы, из которых главные — Тай-тан и Чек-пи-уан. В первом был учрежден военный пост. Последний, находящийся в пяти милях от Тай-тана, представляет удобное и хорошо защищенное место для морских арсеналов. На острове встречались куропатки, глухари и барашки; а равно и фазаны и дикие козы, в диких лесистых местах. Народонаселение, в первом нашем владении едва простиралось до тысячи человек, но увеличиваясь каждый день, дошло до десяти [12] тысяч. Насупротив северо-восточный оконечности Гонг-Конга, за Заливом Коулун (Cowloon), находится небольшая, укрепленная позиция Китайцев. Полуостров значительной величины, с малочисленным китайским народонаселением, тянется от города Коулуна по юго-восточному направлению; там большею частию стелются богатые равнины и потому, это было бы драгоценное приобретение для нас, если бы удалось присоединить его к нашим владениям. Вид Гонг-Конга не так красив, и жившие на нем испытали неблагоприятное влияние климата. Гора покрыта богатою растительностью, после дождей почва становится зыбкою, эластическою. На той стороне залива, где стоит Коулун, атмосфера всегда яснее, и перемены температуры не так быстры; в самом деле, это место гораздо лучше для поселения, чем гонг-конгская сторона. В настоящее время этот полуостров остается нейтральною землею».

Тогда как английские войска занимали хорошие позиции и наслаждались привольем, некоторые из их земляков страдали в горькой неволе у Китайцев, которые как будто вымещали на этих несчастных оскорбления небесной нации. В числе пленников был капитан Анстротер (Anstruther). Доктор Мак-Ферсон приводит рассказ этого пленника.

«Теперь я увидел, говорит Анстротер, что всякая попытка убежать будет бесполезна, и сидел в ожидании участи моего Ласкара. Вдруг меня повалили на землю, связали мне руки и ноги и накинули на рот большой мешок, и взяв широкий бамбук, принялись колотить меня по коленкам над самой коленной чашечкой, чтобы предупредить тем всякую возможность бегства. После того отвели меня в деревню, около десяти миль от лагеря на запад. Здесь мы пробыли до ночи; мои проводники утешали меня, повторяя [13] слова Нингпо и перехватывая себе шею руками. В полночь посадили мена в лодку и на другой день, после полудня, я прибыл в Нингпо. Меня отослали в тюрьму, и посадили в клетку, в один ярд длиною, в ярд вышиною, и в два фута в ширину. В этой клетке, надели мне и на руки и на ноги тяжелые оковы; железное кольцо, привязанное к верху клетки, было надето на мою шею, на которой запирались еще мои цепи. Ночью, цепь запирали и на ногах, и тюремщик спокойно спал возле меня. Эти оковы весили, — как я думаю, — около осьмнадцати фунтов, и я носил их четыре недели. Часто приводили меня к судьям, которые всегда особенно расспрашивали меня о наших пароходах. Однажды, я сделал рисунок парохода, и он так понравился их чести, что тогда дали мне хороший обед, и несколько теплой воды — смыть с себя кровь и грязь. Я нашел, что моя голова обнажилась до костей, а руки и ноги покрылись синими пятнами, хотя без ран. Спустя несколько дней после моего плена, я с изумлением встретил у судей, моего друга, лейтенанта Дугласа и многих Европейцев. От них узнал я, что корабль их разбит у берега, и они, как пленники, привезены в Нингпо. С этих пор с заключенниками стали обращаться получше, особенно по ходатайству капитана Анстротера. Мандаринам ужасно хотелось иметь свои портреты, и Анстротера, как отличного знатока в этом искусстве, часто брали к себе. На первый раз он был чрезвычайно покорен; а после стал требовать, как награждения за свои труды, либо лучшей пищи; либо большей свободы, и покуда не получал требуемого, или задерживал готовые портреты или вовсе отказывался писать».

Капитан Эллиот Кингам прибавляет:

«Капитан Анстротер, своим познанием в [14] живописи, приобрел такое расположение мандаринов, что его перевела из клетки в два фута и одного дюйма в новую клетку в три фута и шесть дюймов. Теперь он наслаждается удобством, в сравнении с прежним жилищем. После того, как открыли в нем артиста, его постоянно занимали живописью различных иностранных предметов или животных, с намерением представить некоторые из его рисунков императору».

И конечно, светлые очи сына солнца с удовольствием склонились на рисунки английского варвара, если только живописная школа во всем серединном государстве производит таких генияльных живописцев, картину которого видел капитан Эллиот Бингам. Эта картина явилась в Кантоне после аттаки, произведенной Англичанами. Если смотреть на нее с художественной точки, надо признаться, что она не унижает школу чайных ящиков.

«Какой-то китайский художник вздумал поострить на счет тщеславии своих земляков и начал продавать эстампы, представляющие военные корабли и пароходы. Едва ли можно ожидать правды от бедного художника, если и объявления, издаваемые самими мандаринами, наполняются самой грубой ложью; не смотря на то, художник, кажется, хотел изобразить дело в настоящем виде. На деревянной гравировке вся правильность перспективы отброшена в сторону. Деревенька Нейшин стоит на правой стороне; на одной с нею линии виднеются две другие, а гораздо выше еще три деревушки. Возле Нейшина, на реке, которая течет по верху деревень, виден британский корабль и пароход; на передней части небольшое судно, по всем предположениям, разломано по полам китайскою пулей. Китайские войска выдвигаются по всем [15] направлениям, вооруженные копьями, щитами и славными двуострыми мечами, по одному в каждой руке; между тем другие несут знамена, с словом, написанным китайскими чертами, енг, храбрый. Несколько чужестранных солдат рассеяно в разных местах. Один лежит с отрубленной головою, двое или трое пытаются убежать и защищаются, а прочие спокойно ожидают своей участи. Из числа Китайцев никто не представлен убитым. Один только смотрит, как будто раненый. На этой картине находятся следующие надписи:

«Английские варвары затеяли бунт, вопреки всем божественным повелениям; на третий день четвертого месяца коварно напали на город Рамс. Тогда открылась святость северного бога: подводные скалы тотчас разбили их корабли. Кроме того, они вступили в Нейшин, их корабли стали на мель (Выстрел с английских кораблей оторвал руку у одного идола, стоявшего в буддийском храме. Вскоре после того корабль «Аталанта» сел на мель; и это Китайцы приписали гневу своих богов.), между тем дьявольские воины были совершенно перебиты. В шестой день месяца, они бросили свои ракеты в город; а небо пролило красный дождь, и уничтожило огонь их ружей. На севере города в мальчиках пробудилась сила, и они гнали перед собою этих дьяволов. Из белых облачных гор Господь небесный пролил свой дождь и несколько сот дьявольских варваров были уничтожены совершенно. Голова одного была забита в клетку; то был их великий полководец Бремер. После того их храбрость и бодрость расплылась словно вода; они бросали свои платья и обращались в бегство. В нашем народе пробудилась воинская сила; их отступление было отрезано со всех сторон, и вся эта куча чисто сметена с лица [16] земли. Дьявольские корабли уплыли прочь, далеко на Ворота Тигров. Небесное правосудие по переставало карать, климат стал заразителен; многие из них умерли в ужасных болезнях, ниспосланных, для наказания их, от разгневанных богов. С тех пор водворился мир во всей стране, каждый может наслаждаться приятною жизнию, и народ серединных земель может быть истинно счастлив».

Кроме этой живописной кантонской редкости Эллиот Бингам обратил свое внимание на живописные кантонские гробницы.

«В западных предместиях Кантона на обширном пространстве, встречаете необыкновенные гробницы и великолепные капища или места поклонения; одна линия строений, под самыми городскими стенами, кажется, исключительно посвящена мертвым. Мертвецов ставят в пещеры, в крепких, покрытых лаком, гробах; гробы лежат на высоких столбах. Впереди стоят разрисованные ширмы, в голове и ногах дымятся свечки из ладана, к потолку привешаны лампы различной формы. Гробы чрезвычайно толсты и тверды, и, большею частию, в одной пещере стоят по два вместе. За исключением сырого воздуха, здесь поражает вас не неприятное впечатление. На внешней стороне пещер, со вкусом насажены вечнозеленые деревья и виноград, а над дверьми поставлены пчелиные ульи. Иногда ваше внимание привлекается веселою песнью жаворонков и канареек. Бедненькие птички, забытые уже несколько дней, приветствовали шум приближающихся шагов. Открывая некоторые гробы, мы нашли в них самый естественный вид. Тела все были набальзамированы. Они одеты в длинные, широкие верхние платья из шелка или крепа, которые разлетались в прах при одном прикосновении, и такой же материи были узкие шальвары и [17] шятые башмаки. Все вскрытые гробы принадлежали мужчинам. По правую руку у каждого лежало опахало, а по левую — клочок бумаги, с китайскими письменами. По углам и в других порожних местах в гробу, лежали небольшие мешочки с самым пахучим, ароматическим порошком».

Познакомившись с щегольскими китайскими приютами мертвецов, теперь познакомимся с живыми китайскими денди, которых мы не редко встречаем на чайных ящиках. Капитан Эллиот мастерски обрисовал портрет одного мандарина.

«Этот мандарин представлял самый лучший образчик мужчины, какого мне случалось видеть в Китае. Ростом он был около шести футов и двух или трех дюймов, и, по-видимому, был храбр соразмерно со своим ростом. Он носил зимнюю шапку, с пестрым атласным верхом, с тонкой оторочкой из черного бархата; перед и зад поднимались выше боков, так что его шапка очень походила на бумажные корабли, какими мы забавляем детей. На куполообразной верхушке ее красовалась шестиугольная пуговица из белого хрусталя. Пониже пуговицы находилось одноглазое павлинье перо, упадавшее до его плеч. Перо, около десяти дюймов, укреплялось в зеленом нефритовом камне, дюймов двух длины, и, по-видимому, было одно, но на самом деле составлено из многих искусно соединенных перьев. Его ми-куа или редингот был из прекрасного голубого камлота, с широкими рукавами, спускавшимися до половины локтя, полы доходили почти до колен. Под рединготом он, носил богато вышитый шелковый кафтан голубого цвета, тоже с широкими рукавами, но спускавшимися по самую кисть и с довольно длинными полами. Эти широкие платья запахиваются на правую сторону, и сверху донизу застегиваются петлицами и пуговицами. Его непроизносимые из [18] светло-голубого, вышитого, нанкинского крепа, выкроенные по новому греческому стилю, под самыми коленками опускались в мандаринские сапоги из черного атласа с подошвами дюйма в два толщины. Боковые стороны подошев были необыкновенно белы; на эту часть своего наряда китайский щеголь обращал особенное внимание. Весь этот наряд дополняло, по-видимому, военное, но в самом деле мирное оружие, без которого ни один почтенный Китаец не смеет показаться на свет Божий: это опахало, в чудесно выделанном футляре, мешок или табачный кисет, вышитый с особенною изысканностью, серебряная зубочистка и уховертка, тоже в особом мешочке, и наконец пояс, на котором висели все эти вещи, вместе с небольшим кожаным футляром для кремня и огнива. Чуть было я не забыл косы, этой единственной косы, гордости каждого Китайца, и в настоящем случае, наш щеголь мог гордиться ею, если только, то была собственная коса. Я боюсь говорить о ее толщине, но она висела до колен. Коротко сказать, мандарин был истинным идеалом китайского щеголя, кавалерийского офицера».

Как бы то ни было, коса для Китайца больше чем простое украшение, и часто употребляется в дело.

«Длина и толщина косы, говорит Эллиот, на глаза Китайца составляет главную черту мужской красоты. Поэтому, с природными волосами, в большом количестве, переплетают искуственные. Конец косы перевязывается черной шелковой лентой. Коса очень полезна, особенно для низшего класса. Однажды я видел, как Китаец наказывал своей косою свинью; а другой, слуга, стирал ею пыль со стола. Когда пробуждаются в них воинственные склонности, что случается не часто, тогда они схватывают друг друга за косы, которые навивают на руки и изо всех сил [19] таскают друг друга до тех пор, пока тот или другой не вскрикнет: согрешил!»

Капитан Эллиот так наблюдал моды небесников, что не преминул войти с подробное рассмотрение прославленных китайских ножек.

«В продолжение нашей стоянки в якорном месте, мы непрестанно путешествовали на окрестные острова, и на чайном острове, имели удобный случай подробно исследовать славную крошечную женскую ножку. Почти за полдоллара, я купил пару красивеньких шелковых башмачков, в одном китайском магазине, в котором нас окружили мужчины, женщины и дети. Знаками мы выразили свое желание видеть маленькую ножку одной хорошенькой женщины. Наши знаки тотчас были поняты, но, вероятно, то была хозяйка, и потому не исполнила нашего желания, не показала нам своей ножки. Но чтобы удовлетворить нашему любопытству, поставили на стул прелестную девушку, лет шестнадцати. Сначала она застыдилась, и как бы нехотя показывала свою туфлю. Но вид новой блестящей лупи победил ее скромность; она сняла верхнюю перевязь, обвивавшую ногу до самой пяты, сбросила башмак, потом сняла и другую перевязку, заменявшую чулок. Взглянув на голую ножку, мы были приятно удивлены ее белизною и чистотою; по известным обыкновениям большей части Китайцев, мы этого совсем не ожидали. От коленки до низу, нога была довольно изуродована; ножка казалась переломленою на сгибе; четыре пальчика были подогнуты под ногу, только большой палец оставался в своем естественном положении. От переломленного сгиба образовалась большая выпуклость между пяткою и большим пальцем; и таким образом, женщины могли еще ходить по ровной поверхности. В этом отношении чусанские женщины отличаются от кантонских и макаоских; у последних сгиб оставался в покое; [20] его заменяла высокая пятка и соединяла большой палец с землею. Наш кантонский compradore, взглянув на чусанский башмачок, вскричал: Гэ, яу! как можно ходить на таких ножках? Пальцы, согнутые под ногою, как я описал, можно отделить руками, чтобы увериться, что они не вросли в ногу. Я часто удивлялся, как эти женщины ухитрялись прохаживаться на своих ломких пьедесталах. Их поступь несколько походит на жеманную прогулку французских барышень; они гуляли без помощи палки; и мне часто случалось видеть их в Макао, как они сражались с свежим ветерком, имея в руках довольно большой распущенный зонтик. Маленькие дети ползали кругом нас, опираясь на разогнутые руки, и напоминали старую курицу, которая не то ходит, не то летает. У всех чусанских женщин я замечал маленькие ножки. Это общая, характеристическая черта истинно китайского приличия; и вы сделаете большую ошибку, если сочтете это принадлежностию людей одного высшего класса, хотя действительно они употребляют больше усилий, чтобы придать ноге самый крошечный объем, нежели люди низшего класса. Высшие и низшие, богачи и бедняки, все более или менее следуют обыкновению; а если вы увидите большую или натуральной величины ногу, смело можете заключить, что ее хозяйка не чисто китайской крови, но или татарского происхождения, или принадлежит к тому поколению, которое живет и строит свои домы на воде. Впрочем, и татарские девушки приняли китайское обыкновение уродовать себя, как видно из следующего указа богдохана: «Знайте, добрый народ, вы не должны одеваться подобно Китайцам. Вы должны следовать нравам и обычаям ваших предков; и летом и зимой носить платье, какое прикажет император, или одна из шести таблиц». Заметьте, что богдохан говорит о маленьких ножках, он [21] увидел, что они входили в моду между не изуродованными дочерями Мантчоусов. И не на одни маленькие ножки он нападает, но и на широкие китайские рукава, которыми начинали щеголять при дворе. Чтобы прекратить эти злоупотребления, прибегли к обыкновенному китайскому средству — издали строгий указ; грозили главам семейств лишением чинов и наказанием, если они не поставят преграды таким ужасным беззакониям. Его небесное величие переходит далее к прекрасному полу и говорит, что «упорствуя в своих простонародных обыкновениях, они сами лишают себя возможности быть почетными дамами во внутреннем дворце». Последовал ли за тем желанный успех, я не могу сказать. Когда дети начинают подростать, терпят мучительные пытки; но в зрелом возрасте, смешно смотреть на их хвастовство, которое происходит от уверенности, что они были бы чрезвычайными уродами, если б имели большие ноги. Так они привыкли оправдывать это необходимое зло. Дети показывают удивительное терпение в этой пытке. К нашему хирургу принесли бедного ребенка лет пяти; хирург делал страшные распарки, чтобы отделить часть платья, прилипнувшую к коже. В продолжение мучительной операции, когда снимали полотно, ребенок только, время от времени, вскрикивал: гэ-яу, гэ-лу».

Впрочем, эта страсть небесников к маленьким женским ножкам не выражает их миниатюрного вкуса в телесной архитектуре вообще. Раз к адмиралу собралось на завтрак несколько мандаринов из Миатао:

«Главный из них говорит Мак-Ферсон, огромная, жирная масса, хвастался, что баран становится ему только на три дня; судя по тому, как все они обходились с завтраком, этому легко можно поверить; толстяк, я забыл его имя, брал вилкою [22] куски баранины так, как они подавались, и опускал их в свое горло, словно, как Неаполитанец глотает макароны; и это, кажется, не удовлетворяло требование его беспорядочного аппетита. Вероятно, за это его особенно уважали земляки. Тучность считается у них первым признаком богатства и мудрости. По их умозаключениям, сухощавый — непременно бедняк. Толстяк считается особенным любимцем богов, которые и сами изображаются с чертами довольно массивными. Не походя на тощую корову Фараона, я всегда встречал некоторую степень уважения».

После всех этих рассказов о Китае, нельзя пропустить одной важной статьи, которая играет важную роль в китайской воине. Мы говорим об опиуме. Доктор Мак-Ферсон сообщает об нем следующие замечания:

«Китайцы никогда не употребляют опиума в сыром виде; но отделяют от него смолу и другие нечистоты; после чего остается нечто похожее на наш морфин, хотя не совершенно чистый. Опиум продается кусками по чрезвычайно высокой цене; вероятно, в китайской империи употребляют его везде и все. По медицинским рецептам, он служит как внутренним, так и внешним лекарством; один тамошний доктор рассказывал мне, что небольшое количество зерен, принятых во внутрь самым здоровым курильщиком опиума, склоняет его ко сну, и гораздо сильнее действует на очищение соков, чем такое же количество, принятое десять раз посредством вдыхания. Опиум, приготовляемый для курильщиков, и видом и густотой походит на смолу. При употреблении опиума необходим такой снаряд: небольшая лампа, стальной прутик, маленький медный ящик, куда кладут опиум, и черного дерева трубка, осьмнадцати дюймов в длину; на одном ее [23] конце приделана, на подобие груши чашка, гладкая и сплюснутая у верхнего конца; а в средине ее сделано отверзтие, в которое пройдет булавочная головка. Курильщик ложится на постель, придвигает к себе стол, на котором поставлена лампа; прутиком вынимает из ящика кусочек опиума, величиною с горошину и держит его у огня, покуда он вздуется и загорится; тотчас задувает пламя и на короткое время кладет опиум в чашку трубки, после опять держит на огне, и это повторяет несколько раз. После того, вкладывает в скважинку чашки и, сколько возможно, предварительно выдыхает из себя атмосферный воздух, берет трубку в рот, приставляет чашку к огню и затягивается так, что опиум совершенно исчезает. Дым удерживается в груди несколько времени, и выпускается через ноздри. Это повторяется до тех пор, покуда не произойдет желанное действие. Опиум действует на человека, смотря по привычке. Старинный курильщик курит целую ночь и не чувствует никакого действия, между тем как новичок или непривычный приходит в беспамятство от крошечного приема».

Текст воспроизведен по изданию: Лао-дзы и его учение // Сын отечества, № 1. 1843