-

РОМАНОВ Д. И.

ПИСЬМА ОБ АМУРСКОМ КРАЕ

Николаевск на устье Амура, 29 Ноября 1857 г. Получ. 29 Мая 1858.

Во второй половине Октября, начал показываться на Амуре лед в виде заберегов; в последних числах все тихие протоки его, в том числе и здешний залив, покрылись льдом; но Амур, к общему удивлению, не становился до Ноября. Нынешнее замерзание его принадлежит к числу поздних: во время стоянки нашей в Петровском зимовье, в 1852 году, море замерзло 2-го Октября, а Амур замерзает всегда раньше моря. Нынешний год река пред Николаевском 8 Ноября покрылась льдом, а 12-го пришла сюда пешком команда с топографом из Михайловского селения и принесла весть, что почта замерзла в Мариинске. Мигом весь город узнал об этом; даже солдаты и матросы на улице передавали друг другу, что «Расейская пошта пришла». Губернатор отрядил за нею три нарты с собаками, и чрез 7 дней нетерпеливого ожидания, наконец, почта получена была 20-го вечером. Почтовую контору осадили; но она отбила нисколько приступов, и только на другой день начала рассылать письма. В числе прочих и я был осчастливлен письмами вашего высокопревосходительства от 8-го и 12-го Июля.

Рассказывать в настоящее время что нибудь о посольстве графа Путятина несвоевременно, тем более что теперь в Петербурге более известно о результатах его, чем здесь. Граф Путятин был в Айгуне недолго, и я даже не могу утвердительно сказать, требовал ли он пропуска в Пекин. Сюда он прибыл в конце Июня и своими мнениями и действиями поразил всех, кто только его знал прежде и слышал его суждения об Амуре и Восточной Сибири. Можно утвердительно сказать теперь, что если есть на свете человек, который более всех сочувствует H. H. Муравьеву в его Амурских делах, так это граф Путятин. Он до такой степени был [374] увлечен всем, что он здесь видел, что всем восхищался, как будто все это было его творение. При нем пришли сюда Американские корабли. Пароходы наши, привезенные из Америки, «Амур» и «Лена» были уже готовы, он оба их видел и любовался ходом и устройством «Амура». Адмирал-губернатор задал ему обед. Привезенные в ту пору на кораблях все снадобья и фрукты в консервах дали возможность устроить обед великолепный. Граф Путятин просто был в восторге: говорил, что такой обед можно редко достать в Париже, и что после того как он видел Амур в 1855 году, ему кажется, что здесь чудеса из тысячи и одной ночи; что Петербург – вздор, что всю Россию надобно подвинуть на Амур, здесь торговля со всем миром; что сюда нужно 20 речных пароходов, 600 пушек по крайней мере, флоты паровых судов, электрические телеграфы, неограниченное доверие к губернатору и суммы в полное его распоряжение и пр. Словом, все знающие его говорили, что он шутит и говорит это для того, чтобы тешить других; но граф доказал на деле, что он вполне разделяет все предположения о здешних делах. Он написал великолепный рапорт Генерал-Адмиралу, где упоминает о всех этих потребностях в таком же широком размере, восхищается всем виденным на Амуре, пишет, что в Николаевском порту строятся образцовые шлюпки, каких нет и в Кронштате; что нужно купить шкуну, построить железную дорогу в Де-Кастри и электрический телеграф. Рапорт этот он передал губернатору для отправки в Петербург; курьер с ним пошел на пароходе «Амур», а сам граф 1-го Июля на пароходе «Америка» отправился в Китай. С ним отправился тендер « Камчадал» для погрузки каменного угля.

В Августе «Камчадал» вернулся в Де-Кастри с депешами от графа. Они в широте 43 градусов открыли залив на здешнем берегу, в день Св. Владимира, почему он был назван Портом Св. Владимира. Залив очень глубок, удобен для стоянки и хорошо закрыт с моря. Суда подходить могут почти к самому берегу; мало пресной воды, но она есть в речках и озерах. Есть жители Китайцы, которые объяснили, что никогда не видали никакого корабля. Поэтому пароход «Америка» первый вошел в эту бухту. Граф на мысу в бухте поставил крест с Латинской надписью названия порта и что он открыт и занят Русским пароходом «Америка». Кроме того, жители объяснили, что залив покрывается льдом только один месяц в году, и это весьма правдоподобно, потому что он находится против острова Матсмая, на два градуса южнее [375] Лаперузова пролива, отделяющего остров Матсмай от Сахалина. Может быть, этому заливу суждено играть большую роль, тем более, что он как бы мирит собою все проекты о местах для военного порта на Восточном Океане. Еслибы у адмирала Казакевича были суда, а не развалины их под названием транспортов, то он послал бы на будущую навигацию брандвахту в этот залив. Но до прихода тщетно – ожидаемых судов из Кронштадта этого сделать нет средств.

По приказанию графа, тендер «Камчадал» должен был, сдав депеши в Де-Кастри, идти в Дую на Сахалин, там нагрузиться углем и следовать обратно в Печели. Но «Камчадал» выдержал сильный шторм в Татарском проливе и принужден был на буксире компанейского винтового судна «Константин» (зашедшего в ту пору в Де-Кастри) идти в Николаевск для пополнения провизии. В тоже время здесь получена была шифрованная депеша из Петербурга к графу Путятину с тем, что если не найдется случая переслать ее в Китай, то сжечь. Так как тендер «Камчадал» было опасно посылать, по его ветхости, то зафрахтовали в Шангай Гамбургское судно «Оскар», за 2000 долларов, для доставки туда каменного угля, и депеша на другой день своего получения в Николаевске была отправлена с курьером в Шангай, на судне «Оскар». Это был дубликат депеши, посланной чрез Суэц в Шангай; но легко может быть, что граф получит депешу прежде подлинника, и тогда опять восторгам его об Амуре не будет конца.

Этим оканчиваются наши известия о посольстве, а теперь в Петербург, может быть, наш же курьер (чиновник Бодиско) привез позднейшие новости от Путятина.

Касательно ощутительной черты нашей границы в Маньчжурии, вопрос все более усложняется, чем более мы узнаём страну и бассейн Амура. Путятин намерен был домогаться границы по Амуру и Усури, а если на это не согласятся, то ниже по реке Соле или Дондон, до моря. На посланной мною к вам карте устье этой реки означено на листе 17-м; но лучше ее можно видеть на старых картах Азии или Сибири, изданных Топографическим Депо, в 20-х годах. Там при устье ее поставлен город Дондон-Хатон. На карте, подаренной вам H. H. Муравьевым, река эта показана текущею от Императорской гавани и названа Талго. Мнения других не сходятся с этим: одни полагают границею р. Сунгари и Хинганский хребет, другие Хинганский хребет: наконец, многие (в [376] том числе и я) считают необходимым занять всю Маньчжурию до степи Гоби и до залива Печели. Чтобы вывести из этих предположений какое либо суждение, позвольте мне несколько распространиться об этом предмете, по современным, совершающимся у нас в виду обстоятельствам.

Весь бассейн Амура, с его огромными притоками, населен Тунгусскими племенами, из которых одно – Маньчжу покорило некогда Китай, до сих пор восседает на Пекинском престоле и посредством соплеменного себе народа Маньчжуров владычествует над прочими племенами Амурской речной области. Племена эти, живущие по Амуру вверх от его устья под именем Гиляков, Maury (т. е. река Амур), Гольд, собственное Маньчжу, выше Манегр и Орочан, все, как я сказал, Тунгусского происхождения, сходные между собою и лицем, и понятиями, и одеждою с некоторыми варьяциями, и промыслами, более или менее ненавидят тягостное для них иго племени Маньчжу или, проще, Маньчжуров. С появлением Русских, сначала на устье, а потом и на всем Амуре, материальный быт этих народов более или мене улучшился. Гиляки, например, узнали употребление соли, ржаного хлеба, гречневой крупы и увидали, что их бывшие властители вовсе не так могущественны, какими они привыкли их считать.

Кроме этого, так как Маньчжуры кроме правительства составляют еще в здешнем крае единственный класс торговцев, то естественно, торговля их с народами Амура имела характер надувательства, прижимок и, наконец, вечной кабалы, так что Гиляк целую свою жизнь выплачивал известному Маньчжуру свои долги и долги своих предков. С появлением Русских и торговое влияние Маньчжуров подорвалось: жители увидали, что большую часть своих потребностей они получат от Русских, и так как кроме этого Pyccкие купцы заискивали их расположения (разумеется, чтобы подорвать другого собрата), дарили, потчивали их чаем, хлебом, крупой: то они охотнее торгуют с Русскими, и еслибы не боязнь своего начальства, то они вероятно прекратили бы все сношения с Маньчжурами. Разве только принадлежности шаманства, да разные бляхи, огнива и ножи, приспособленные к их вкусу и каких еще не приготовляют в России, продолжали бы они приобретать от Маньчжуров. При всем этом Маньчжурские власти и чиновники так обирают и притесняют жителей, взяточничество и тирания здесь в таких широких размерах, что Амурские народы с радостью [377] отдаются под покровительство Русских. Доказательств много: там, где влияние Русских сильно, как например между Николаевском и Мариинском, Гиляки с гордостью прибегают под защиту Русского начальства. В каждой их деревне выбраны старшины, старшинам даны кафтаны с позументами и Русские флаги, которые они поднимают на шестах в своих деревнях, и объявлено, что власть Маньчжуров над ними кончилась, что если явится к ним какой нибудь Маньчжур, офицер или купец, то его вязать и представлять в Николаевск. В Мариинске же запрещено пропускать Маньчжуров ниже по Амуру, а если желают быть в Мариинске, то из полиции должны брать билет. Кафтаны с позументами для Гиляков апогей счастия; они нашивают себе на берестяные и пуховые шапки красную ленту, в виде околыша, и спереди красную пуговицу в виде офицерской кокарды, и на вопрос что это, отвечают самодовольно: Мой Руска. Чиновники Маньчжурские, из боязни Гиляков, теперь сюда и не показываются, а если и проскользнет какой нибудь Маньчжур-купец, то он уже не властелин, а покорнейший слуга Гиляков, надеясь только, что по правилам гостеприимства они его не выдадут. Еще Гиляк бывает очень доволен, когда ему дадут Русское имя; более всего в ходу Ваньки, и если Русский какой нибудь, в разговоре с Гиляком, назовет его Ванька, то он уже усваивает это имя, и когда его потом спросят как зовут, смело отвечает: Ванька.

Нынешней весною здешний губернатор Казакевич, не спрашивая никого, послал роту линейного батальона построить станции чрез 50 верст на правом берегу Амура от Мариинска до устья Усури. Командир роты поручик Черкавский дошел до Усури, начал рубку леса для постройки поста; оставленные им чрез каждые 50 верст команды уже заложили станции, начали выделывать кирпич для печей, некоторые станции уже были заложены до окон, так что к зиме открылось бы непрерывное почтовое сообщение Николаевска на лошадях в кибитках до Усури (т. е. более чем на 1000 верст), как вдруг Черкавский получает предписание вернуться назад и бросить все постройки. Это вышло вследствие приезда графа Путятина, когда было получено приказание ничего не предпринимать нового, а оставаться на тех местах, где были.

Покамест это приказание шло до Николаевска, в Кяхте обстоятельства уже переменились: из умеренной политики перешли в настойчивую, и потому двинули все предполагавшиеся на Амур поселения. Постройка станции до Усури была следовательно весьма [378] приличная обстоятельствам мера; но при здешних сообщениях здесь ничего не знали о переменах в Кяхте и о путешествии графа Путятина по Амуру. Черкавский оставил Усури, по дороге снял все посты и прекратил работы. Три дня после него плывет Путятин и сожалеет, что не успел застать его во время и остановить распоряжение Казакевича, который тоже с сожалением исполнил присланное ему приказание. Между прочим Гольды были весьма обрадованы появлением Русских и их поселениями; они уже были готовы прервать свою подчиненность к Маньчжурам и сбросить их иго, как вдруг отступление Русских поставило их в недоверчивое положение. Они оказывали услуги, давали в займы заготовленный лес и весьма удивлялись, когда им после возвратили столько же, говоря, что Маньчжуры отняли бы и никогда назад бы не отдали. Но все услуги делались слегка, из боязни Маньчжуров. Теперь устье Усури опять занято постом, сплывшим уже по Амуру из Забайкалья; а будущей весной отсюда отправляется опять рота линейцев строить начатые станции до Усури.

К этому сочувствию коренных жителей, благоприятствующему нашему распространению и утверждение на Амуре и порожденному тягостью Маньчжурского ига, присоединяются другия обстоятельства, как бы указывающие на дальнейший наш образ и путь действий. Внутренние беспорядки в Китае, война их с Англичанами и ожидаемое присоединение к ним Французов, отразились и здесь. Hoсятся слухи, беспрерывно подтверждающиеся, что правительство требует в Китае поголовного ополчения здешних Маньчжуров, и потому некоторые из них уже бегут под защиту нашей власти. Это известие вполне согласно с положением здешних Маньчжуров. Прежде их на Амуре не было; но когда наши казаки делали свои набеги по Амуру и его притокам, то, чтобы отрезать им средства продовольствия, Китайское правительство выселило с Амура всех земледельческих обитателей (Дауров) и перевело их на Сунгари, а места их заняло военною милициею, Маньчжурами. Они до сих пор составляют род нашего казачьего сословия, разделены на знамена и получают жалованье. В случай надобности они должны вооружаться и соединяться в знамена. Поэтому весьма естественно, что Пекинский двор, в нынешних трудных обстоятельствах, пользуется своим законным правом и призывает своих единоплеменников. Но он забыл, что Маньчжуры уже два столетия не воевали что, не смотря на жалованье и стрелы, они превратились в мирных купцов и взяточников, и потому естественно, что [379] недобровольно исполнять это приказание. Губернатор наш велел объявить, что всех являющихся в Мариинский пост и желающих остаться на Амуре он берет под защиту Русского правительства и никогда не выдаст Маньчжурам. Если это известие дойдет до них и если благоразумно распорядятся в новых наших поселениях вверху Амура, то число Русских подданных в нынешнее время может здесь прибавиться значительно.

Таким образом, власть Маньчжуров, и без того слабая, скоро, может быть, сделается в здешнем крае только номинальною. Маньчжурское правительство, кажется, сознает это, предвидит беду и предчувствует, что скоро все обитатели Амура, даже многие из них самих, добровольно подпадут власти Русских; но они все еще хотят казаться сильными. Усиливая свои караулы на устьях Сунгари и Усури, оно распускает слух, что скоро начнутся военные действия с Русскими. Уссурийский Русский пост уже обречен сожжению; стоящий рядом с ним Маньчжурский пикет беспрестанно усиливается, и там командует полковник.

Сотник Киселев, командир нашего поста, доносит, что каждую ночь у них отходит почта и заметно движение; но, конечно, одними угрозами дело и кончится. Амурские же жители верят пока этим надувательствам Маньчжуров и все-таки боятся их, потому что были случаи, что они отрезали головы за сочувствие к Русским. Наш же Усурийский пост можно считать обеспеченным, потому что там 50 человек и пароход «Амур» с пушками, случайно (но может быть кстати) севший на мель вблизи поста и зазимовавший с командой. Маньчжуры впрочем лучше всех понимают, что за покушение на один пост они летом поплатятся городом Айгуном и Сунгари, и потому им не до того, чтобы заводить новые беспокойства; да известно, что им всякие столкновения и даже повод к ним запрещены из Пекина.

Взяв во внимание все эти обстоятельства, нельзя не согласиться с мнением вашим, что действительно теперь самая благоприятная минута для упрочения за Россиею Амурского бассейна. Только я остаюсь все-таки при своем мнении, которое есть мнение большинства всех здешних правителей и лиц знакомых с местными обстоятельствами, что мы слишком много придаем весу Китайскому правительству. Мы должны делать свое дело настойчиво, быстро, стараясь воспользоваться настоящими благоприятствующими обстоятельствами и вознаградить потерянное время, распространить свою торговлю по Усури и Сунгари и [380] чрез вершину последней перейти на реку Лео, при устье которой основать порт на берегу Печелийского залива. Переговаривать же теперь с Китайцами значить признавать их важность и влияние над Маньчжурией. Это все равно, что переговаривать с нами об уступке Большой Киргизской Орды, которую Китайцы считают своею собственностию, хотя там давно уже есть Русские поселения и введено Русское управление.

Другое дело Запад. Если действительно наше естественное движение по водяному пути Амура может возбудить опасения Англии, то дело дипломатии предупредить эти опасения, переговорами не с Пекином, а с Лондоном и Парижем. Еслибы Китай и уступил нам Амур и согласился на все наши требования, то что было бы, если бы Британский кабинет был против такого договора? Отвечать не трудно. Вероятно мы не затеяли бы теперь новой войны или разрыва с Англией, еслиб она потребовала ограничения нашего движения на Восточном океане, даже если бы потребовала и удаления с Амура. К чему же тогда послужат все договоры и посольства в Китай? Поэтому, по моему мнению, было бы рациональнее переговариваться об Амуре в Париже и Лондоне, а не с этою Китайскою сволочью. Для этого нам следовало бы справедливым взглядом оценить сначала: до каких пределов полезно распространение России на востоке, не увлекаясь жадностью или честолюбием, и если нужно, то объявить об этом тем кабинетам, которых мы опасаемся. Англии мы можем сказать: мы до сих пор не мешали вашему распространенно завоеваний на Востоке, т. е. в Индии и Китае, обязуемся и впредь не мешать; делайте в Китае что хотите; но вот черта, до которой намерена дойти Россия, на которую вы договором изъявите свое согласие. Если это не поможет (потому что Англия и без того знает, что мы ничем не можем подорвать ее влияние в Китае и Индии), то вопрос можно преобразовать следующим образом. Англия теперь в затруднениях; у нее есть флот, но мало войск; усмирять возмущения в Индии и вести в тоже время войну с Китаем ей трудно. Мы могли бы предложить ей помощь в виде вспомогательного корпуса войск, который она послала бы на своих судах в Китай, и за эту помощь вознаградить себя приобретениями в Китай.

Так понимаю я наши Китайские дела. В скромной жизни частного человека можно только по внешностям догадываться о внутренних пружинах, двигающих весь механизм дипломатии, и потому легко и ошибиться. Не буду распространяться о том, до какой [381] степени неприлично посланнику и представителю великой державы прибыть на простом буксирном пароходе в ту страну, где о величии принято судить по внешней обстановке. В параллель этому же, к довершению картины, представители Англии и Франции сопровождаются флотами и армиями.

Высказав свое мнение о необходимости занятия всей Маньчжурии и встретив в вашем письме вопрос: «куда же наконец, зайдет, отдаляясь от центральных сил, Россия, и будем ли мы в состоянии поддерживать это влияние, останавливаюсь, чтобы изложить доказательства, на которых основывается мое мнение.

Говорят, что существует секретная, политическая карта России, на которой назначены границы предполагаемого распространения наших владений. Думаю, что расширения государства могут оправдываться только необходимостью округления или усиления границ, открытия удобных путей торговле и приближением к главнейшим торговым рынкам и средоточиям мирового движения. Руководствуясь такими положениями, взглянем на карту Российской Империи. Оставим в покое всю западную, Европейскую часть России до гор Уральских и Кавказских; не будем разбирать силу и слабость ее границ, потому что на Западе каждый клочек земли вовлекает в такие столкновения между государствами, что лучше оставаться в прежнем положении и не говорить о пользе занятия Константинополя, завоевания Турции, соединения всех Славян и прочих проектах, хотя, конечно, естественною границею России с Запада выгоднее было бы принять Дунай, Карпаты и Вислу. Займемся только восточной, наибольшей частью России.

Не смотря на все возгласы о богатстве северной природы, о вековых лесах, о золотых россыпях и прочих диковинах Сибири, северная ее часть неспособна к густому населению, даже и при развитии пауперизма. Значение северных провинций Сибири, мне кажется, можно определить так: если бы море поглотило весь Север Азии от Архангельска на Белом море вдоль черты Сибирской почтовой дороги до устья Амура, и если бы навигация на этом море была бы возможна хотя только в продолжение полугода, так что все города Сибири, лежащие на почтовом тракте (именно Тобольск, Томск, Красноярск, Иркутск и другие) сделались бы портовыми в роде Архангельска: то можно было бы с радостью согласиться на такое потопление. Исчезли бы миллионы верст лесов, миллионы рублей в минеральных богатствах земли (это правда); но в замен их явился бы мировой [382] путь торговли, путь движения народов из Старого Света в Новый. Откинув же эти провинции, по черту почтового тракта, что останется за Сибирью? Узкая лента земли, протянувшаяся на тысячи верст. Подобное фантастическое предположение в сущности имеет некоторый смысл. Густое население в Сибири всегда будет тянуться лентой по южной ее окраине, вследствие лучшего климата и обилия даров природы. Но будет ли прочна и сильна подобная растянутая колония? Не трудно отвечать, что нет, и вот по каким обстоятельствам.

События ведут к распространению христианства, просвещения, и а с ними вместе и к увеличению материальных сил и могущества между коренными обитателями Азии. Под чьим бы влиянием ни развернулось это могущество, под тиранниею Англии или самобытно, нельзя отвергать, чтобы этого не могло случиться чрез известный промежуток лет. Кто же тогда будет сильным обладателем в Азии? Конечно не Россия, а сотни миллионов народа единоплеменного и самостоятельного. Что же тогда будет Сибирь? Узкое владение, которое при слабости границ всегда легко может быть разорвано вторжением сильного соседа. Конечно к тому времени железные дороги, речное пароходство и проч. свяжут прочно это владение с центральными силами России; но все таки в сравнении с массою миллионов развернувшего свои силы народа, это будут хитросплетенные связи, в роде тех, которыми Англия связывает себя с Индией.

Природа, расточившая в Сибири, сравнительно с Западом, весьма скудно свои дары и положившая столько преград к международному сношению здешнего населения, указывает в тоже время и на средства упрочения самостоятельности и усиления здешних областей. Средина Азиатского материка представляет огромную возвышенную плоскость, степь Гоби, окаймленную со всех сторон высокими хребтами гор. Из этой плоскости и из окруживших ее хребтов берут начало все главные реки Азии. Кроме того, горы, окружающие степь, представляют в своих долинах множество благоприятных условий для оседлого населения и улучшают климат относительно мест одинаковой широты. Степь эта с Востока и Запада касается Маньчжурии и наших Киргизских степей. Северная окраина этой степи занята Монголами, занимающими южные покаты гор, северные склоны которых принадлежат Сибири. Все большие реки Сибири берут начало из северной Монголии. Нетрудно понять, что для доставления возможности основать в Сибири боле широкую и прочную колонизацию, обеспечить ее границы с Юга, надобно [383] проникнуть к Гоби, включив в свои владения северную, цветущую часть Монголии. Тогда Сибирь будет отделена от остальных южных, густо населенных стран Азии, широкою, безводною степью, которая всегда будет представлять трудную преграду к вторжению неприятелей в Сибирь, кто бы они ни были: Англичане, Китайцы или миллионы других народов. Гранича к Югу этим бесплодным, сухопутным морем, Сибирь представит сильную, недосягаемую ни откуда, область, и вместе цветущую; потому что большинство населения найдет в южной ее части и почву, и климат, и растительность умеренных климатов других частей света. Изобилие текучих вод в этой горной местности обеспечивает вполне существование и населения, и обширного скотоводства; богатая почва будет способствовать развитию земледелия и проч.

Обратимся теперь на крайний Восток. Амур представляет широкий путь к сближению восточной части Сибири со всем торговым миром, но не лучший и не удобнейший путь. Объяснюсь сравнением. Россия до Петра, так же как в настоящее время Сибирь, ограничивалась сношениями с иностранцами чрез Архангельск, водяным путем по Северной Двине. Амур в здешней местности тоже что Северная Двина до Петра. Николаевск – это тогдашний Архангельск. Но Петр отыскал точку ближе к Европе и ближе к России: это устье Невы, и назначил ее для сношения с Западом. Залив Печели, это здешний Финский залив; река Лео, здешняя Нева. На устье ее должен основаться Сибирский Петербург. Подобно Неве, она не соединяется с главными водяными артериями страны, Амуром и его притоками; подобно Неве, она должна быть связана с внутренностью Сибири искусственными путями – железными дорогами, а может быть и каналами. Присоединение устья Лео к Сибири составит для последней такую же эпоху, какую произвело для России до-Петровской открытие Санктпетербургского порта. Иркутск, Чита и др. находятся от устья Амура до 3000 верст, а от устья Лео до 1500 верст; значит столько же, сколько Казань от Петербурга. Взгляните на карту, на сколько не замерзающий никогда Печелийский залив ближе Амурского устья к Китаю, Японии, Ликейским и Сандвичевым островам, Манилл, Индии и другим торговым центрам мирового движения. Вот причина необходимости занятия Маньчжурии и Кореи, не для тщеславного распространения владений, а для связи в одно целое всех частей, самой природой поставленных в необходимое дополнение друг друга. Несколько южнее устья Лео, на берег Печелийского залива выходит оконечность Китайской стены, по которой должна начинаться граница [384] России с Китаем; достигнувши все степи Гоби, направляться по северной окраине этого бесплодного плато до наших Киргизских степей, где, она будет склоняться к Югу.

Обратимся на Запад Сибири. Здесь видно стремление России пробиться к Югу, но для чего, до какой черты, не знаю. Неужели занятие Киргизских степей, Аральского моря, имеет целью только одно пароходство по Сыр-Дарье, устройство по ней укреплений и усиление торговых оборотов с Хивой, Бухарой и другими владениями? Неужели мы все еще мечтаем о возможности завоевания Индии? Если бы это и было возможно, то под силу ли 60 миллионам Русских эти 150 миллионов одноплеменного народа? Или мы боимся преобладания Англии в этих местах? Но тогда зачем же лезем к ней навстречу? Стоит ли наша ничтожная торговля с Востоком этих расходов и пожертвований, и усилит ли это нашу торговлю?

Наши экономисты предсказывают неотразимый удар нашей восточной торговле с устройством Английской Евфратской железной дороги от Средиземного моря до Персидского залива. Чтобы ослабить этот удар, они полагают достаточным соединить Каспийское море с Черным железною дорогою, или лучше сказать, они ничего другого придумать не могут. Но ведь от устья Дона до устья Амура – вся огромная толща Русского материка нигде не прикасается к морю, могущему связать ее с миром и дать исток ее богатствам. Неужели это навсегда так должно оставаться? Неужели Россия остановится на Сыр-Дарье, даже до того времени, когда на противном берегу ее покажется Англия? Неужели для России все равно, если Месопотамия, Малая Азия, Персия, Афганистан, вместе с Индией, сольются в одно целое, под властью Британской короны? Может быть, этого не будет; но события ведут к тому, и если существовала здесь монархия Александра Македонского, то почему же отвергать, что на возобновление подобной монархии не достанет ума и средств у нынешней Англии?

Но неужели наше положение в этих частях мира безвыходно? Неужели природа не представляет никаких благоприятных условий для исхода? В бассейне Аральского моря и в Закавказьи владыки до сих пор мы; вблизи их лежат верховья Инда и Евфрата, по которым сама природа указывает России путь достижения моря, не запертого Зундскими и Дарданельскими пушками, но моря открытого, свободного, Великого Океана. Тут Россия опять таки последует тому мировому закону, по которому территориальные, средиземные владения [385] всегда стремились пробить себе путь к ближайшему морскому берегу, по которому мы чрез широкие степи достигли до берега Черного моря и чрез тундры и болота до Финского залива. Кроме того, в таком естественном побуждении России к Югу не нарушается владычество других стран Запада: Индия останется хоть бы и навеки за Англией, если она сумеет ее удержать; Египет пусть берет кто хочет. Тогда для России не страшны ничьи завладения и никакое усиление той или другой державы в известной местности.

Вот естественные границы России. К ним должна она направить все усилия своей политики, действуя сообразно с обстоятельствами и соответственно веку. Тогда только Россия может быть первенствующею великою державою, не по своей обширности, а по крепости и единству своего политического тыла, связанного удобными путями в одно целое. И тогда только она выполнит назначенное ей природою: быть транзитным путем Европы в Индию, Китай и другия страны Востока, особливо если позаботятся проложить удобные пути сообщения.

Вот мои мнения о России, может быть черезчур идеальные, несовременные; но мне кажется, что они основаны на географическом положении нашего отечества и согласны с общими экономическими началами развития всех стран. Итак вот будущие границы России: на Юг от бассейнов Каспийского и Аральского озер морской берег Великого Океана между устьями Евфрата и Инда; далее река Инд до ее верховьев – рубеж России и Англии; за тем западная окраина Гобийской степи, загибающаяся к Северу и Востоку, к вершинам Енисея, Селенги и рек Амурского бассейна; далее по восточной окраине степь до Китайской стены, а по ней до городка Шаньхань на берегу Печелийского залива. Достигнув этих границ, Россия не должна уже делать вперед ни шагу; всякое новое приобретение обессилит ее: довольно доставить настоящим своим областям все залоги благосостояния и политического значения, указываемые самою природою.

Два пути, две Русские железные дороги, будут тогда кратчайшею связью Европы с морями Востока и мировым транзитным путем чрез Россию. Основные точки одной: Москва, Самара, Оренбург, Аральский берег, долина Аму-Дарьи, Бухара, Гиндукуш, Кабул и долина Инда до Океана; другой: Москва, Нижний, Вятка, Екатеринбург, Омск, Томск, Иркутск, Забайкалье, Западная часть Маньчжурии к устью Лео в Печелийском заливе. Эти пути обогатят Россию и упрочат ее будущность. [386]

Вблизи наших берегов развивается сильная и опасная для нас соперница Япония. Раскинувшись по островам с своими миллионами крепкого, умного, деятельного и даже относительно-образованного, народа, эта Англия Восточного Океана имеет много залогов, чтобы сделаться сильною морскою державою. Подпадение ее под власть Европейской нации сделает ее опасным оружием против России, и потому здесь, на этих берегах, надобно следить зорко за усилением и образованием Японии и за водворением в ней иноземного могущества. Это трудная и тяжелая задача для России, которую рано или поздно придется разрешить мечем и огнем; словом, повторить историю взаимных набегов Англии и Франции, чрез морской пролив, подобным которому мы отделены от Японии.

Но я чувствую, что уже слишком распространился, слишком утомляю ваше внимание, и потому позвольте прибавить только несколько слов о наших новостях.

От Николая Николаевича (Муравьева (в следующем году получившего имя графа Амурского). Очевидно, что высокое лицо, к которому писано это письмо, принимало живое участие в делах дальнего Востока. П. Б.) вы вероятно уже знаете подробности о здешних поселениях. Все течение Амура оффициально разделено на два отделения. 1-е отделение Амурской линии начинается от Усть-Стрелки до хребта Доусе-олинь (несправедливо названного нами Хинганом). Заведующий этим отделением штаб-офицер живет в Черноречинском новом поселении при слиянии Зеи с Амуром. 2-ое отделение Амурской линии, от хребта до устья, под заведыванием военного губернатора Приморской области. Нынешний год заселялось только 1-е отделение. До устья Зеи поселения довольно часты, ниже, в 250 верстах Буреинское при устье Буреи, далее Халтан и Хинган, при входе в горные щеки Амура. На будущий год предположено довершить начатое заселение 1-го отделения, построить укрепление в Хингане и начать заселение 2-го отделения; но на котором берегу, это решится известиями от Путятина и поездкой Николая Николаевича в Петербург. Последния изыскания показали, что ниже хребта Хингана правый берег Амура представляет больше удобств для поселения, чем наш левый, состоящий из низменных, изрезанных болотистыми рукавами и заливами берегов, потопляемых в большую воду. Поэтому если только нам не помешают в Петербурге (как это часто бывает), то поселения 2-го отделения будут [387] расположены вероятно по обоим берегам Амура. Жаль только, что, при заселении 1-го отделения, не вспомнили и не увековечили имена Пояркова, Хабарова, Степанова, Бейтона и прочих Русских Кортесов, первых завоевателей и открывателей Амура.

Нынешним летом было несколько экспедиций для разведок и исследования окружающей нас страны. Художник Сибирской экспедиции Мейер с протоиереем здешнего Николаевского собора поднялись по Амгуни, для исследования заселяющих ее племен (Амгунь вливается в Амур 60 верст выше Николаевска). Кроме известных уже племен Самагирцев и Нишдальцев открыли еще новое с особым наречием племя. Протоиерей обратил несколько человек в христианство, так что теперь в окрестностях Николаевска до 150 человек туземцев-христиан. Мейер, с верховьев Амгуни, весьма удачно перешел чрез хребет в реку Гарынь и по ней спустится в Амур и Николаевск. Как ни отрывочны и кратки его сведения, но они интересны по своей новизне.

По трактату, заключенному с Японией, южная часть острова Сахалина должна принадлежать ей, северная нам, без разграничения. До этого трактата Японцев не было на Сахалине; на Юге его жили Аины, одного племени с нашими Курильцами, признававшее влияние Японцев; но, после ратификации трактата, особая экспедиция Японцев отправилась на Сахалин и начала вдоль его берега ставить свои версты и знаки к Северу. Во избежание будущих споров о разграничении, здешний губернатор послал с своей стороны лейтенанта Рудановского в шлюпке с гребцами занять устье р. Кусуная и выстроить там пост. На карте, подаренной вам Николаем Николаевичем, эта река означена, впадает в Татарский пролив и разрезывает остров в самом узком его месте: здесь от моря до моря около 35 верст. Г. Рудановский возвратился благополучно в Николаевск, и отчет его очень интересен. На устье Кусуная он выстроил три дома, назвав их Пост Муравьевский, на противном (Охотском) берегу поставил крест в бухте Мануе; описал западный берег Сахалина от Кусуная к Северу до мыса Дуи, где наш пост, и рядом с Японскими верстами поставил кресты. Цель нашего распространения на Сахалине не жадность, а намерение отрезать весь каменноугольный бассейн, составляющий единственное месторождение этого топлива на всем Тихом Океане. Вам известно, что Американцы давно хлопочат об устройстве линии почтового пароходства между С.-Франциско и Китаем, но что одним из [388] главных препятствий к этому есть недостаток каменного угля у берегов Китая. Они намерены были даже занять Ликейские острова, чтобы основать там склад угля; есть слухи о признаках угля на острове Формозе, который по этому одному хотят занять Англичане. Понятно теперь, как важен для нас и для всего пароходства по Тихому Океану Сахалин. Но каменноугольный пласт тянется даже южнее р. Кусуная, и потому лучше было бы, в предупреждение всяких столкновений с Японцами, купить у них и остальную часть Сахалина. Разработки наши начаты, весьма слабыми средствами, у мыса Дуи, в 60 милях на 30 от залива Де-Кастри. Теперь приехал горный инженер, посетил копи и ахнул от богатства месторождения и качества каменного угля. По его словам наш уголь выше Английского, способен особенно для добывания газа и для проплавки руд. Добытый уголь продается Русским по 6 р., иностранным судам по 12 р. за тонн: цена небольшая, особенно если вспомнить, что в С.-Франциско тонн худшего угля стоит 25 р. Доход от продажи угля, также как и прочие доходы области, по решению Петербурга, составляют собственность здешнего края. Остров Сахалин еще важен для нас по своему прекрасному климату и особенным удобствам для поселения. Берег Татарского пролива состоит из хребта круто спускающегося к морю; восточный его скат скалист и покрыт дремучим лесом. Это страна туманов, сильных вьюг и холодов зимой, так что приморские поселения здесь только будут вызываться необходимостью. В такой местности лежит и Николаевск; в такой же полосе будет заселяться предположенный город Александровск в заливе Де-Кастри. Противуположный, западный берег Сахалина, отрезанный от Востока и от Охотского моря хребтом, представляет поразительное несходство с матерым берегом. Тут климат умереннее, почва богаче, растительность разнообразнее. В Де-Кастри в моих глазах пропадали огородные овощи, исключая картофеля; а на противуположном берегу, в Дуйском посту, каменноугольная команда собрала с своих огородов по 6 пудов на человека. Привезенные оттуда на бывшую в Николаевске осенью поощрительную выставку огородных продуктов репа, картофель, капуста перещеголяли все Амурские огороды и были поразительны своей величиною. Залив Де-Кастри, также как и устье Амура, замерзает; даже Императорская гавань покрывается льдом, который, по причине превосходного закрытия от ветров, держится в ней гораздо долее чем в Де-Кастри; а на противуположном Сахалинском берегу, в Январе, в 20^° мороза, ездят в лодках по заливам и у берегов. Эту особенность должно приписать однако не климату, а особому быстрому [389] течению, образующемуся вдоль этого берега и относящему от него лед.

Кончая о Сахалине замечу, что на всем его западном берегу нет ни одной сколько-нибудь порядочной гавани, так что нагрузка судов каменным углем чрезвычайно не удобна и может быть улучшена только искусственными сооружениями. Сахалин вообще горист; но средняя часть его против Амурского устья, во всю ширину острова, представляет низменную равнину, наполненную озерами, болотами, так что существует предположение, что Сахалин состоял прежде из двух островов, северного и южного, между которыми вливался Амур, но что от времени пролив этот занесло Амурским течением и намыло низменность поросшую травою. Подтверждение этого предположения видно на мелях, наполняющих устье и лиман Амура: многия из них намыты до такой вышины, что сделались островами, на некоторых уже показываются клочки травы.

Между прочим на Сахалине осматривали каменноугольные признаки все перебывавшее здесь ученые Немцы, в том числе Дитмар и Шренк и сказали, что угля тут нет и искать его вздор. Впрочем Восточная Сибирь уже давно привыкла к той идее, что все блуждающие по ней на Русские деньги Немцы и ученые экспедиции работают не для пользы ее или России, а на утешение единоутробной им Германии, и потому и знает, что на них плоха надежда. Экспедиция Макка стоила Сибирскому Отделу Императорского Географического Общеста до 6.000 р. сер. + результат: открытие на Амуре особого вида кукушки, орден св. Владимира, пожизненный пансион в 300 р. за то, что проплыл вверх и вниз по Амуру до Мариинска, и семена какой-то травки, названной всей Германией в честь его Makensis. Теперь другой Немец Радде, томимый предчувствием, что на Амуре должна быть особая порода скарабеусов, т. е. жуков не на шести, а на восьми ногах, приехал нарочно из Брауншвейга, получает за свою похвальную любознательность от Географического Общества по 500 р. и кроме того снаряжение экспедиции, выстроил в Хинганском хребте дом, зимует и считает ноги у всех попадающихся жуков. Кроме денег по отъезде ему в Петербурге дадут тоже орден и содержание на всю жизнь, до которого наш брат добивается 35 лет. Он же собирает огромные коллекции, распродает их покровителям наук в Петербурге и Германии, ведет торговлю пушным товаром и пишет в Германию, куда-нибудь в Рейс-Эберсдорф-Лобенштейн, что Амурская страна только с [390] его прибытием узрела свет. А нам бы надобны не жуки и кукушки, а указали бы гг. ученые, где железо на Амуре, где каменный уголь, где корабельный лес, где плодородная почва для земледелия, где какие приличнее разводить растения и в каких частях Амура какая приличнейшая система хозяйства. А то и укажут нам на богатства здешних насекомых и кукушек, да все-таки эти указания большинству у нас недоступны, потому что печатаются в Германии, и даже в нашей Академии, на Немецком языке, чтобы свои не знали, а заграничные похваливали.

Но Бог с ними, с Немцами! Здесь уже привыкла к этому не только вся публика, но и все начальство знает, какого проку ему ждать от наезжающих из Петербурга ученых. Поэтому, не смотря на присутствие в здешнем крае, большой ученой экспедиции, снаряженной с большими издержками от Географического Общества, по распоряжению Николая Николаевича, нынешним летом партиями топографов, под надзором поручика Попова, произведена инструментальная съемка мензулою долины Амура, с ситуациею на 5 верст от каждого берега, на протяжении 1.200 верст от Хингана до Мариинска, в маштабе верста в дюйме. Съемка эта войдет в состав карты, предположенной напечатать весною в Иркутске, и которую я в свое время буду иметь честь представить вашему высокопревосходительству.

Обращаюсь к последней экспедиции, порученной мне, для изыскания местности между Амуром и заливом Де-Кастри. Занятия мои в течение 110 дней увенчались полным успехом. Я успел обследовать неизвестную доселе р. Ай, впадающую в озеро Кизи, описать и снять инструментально всю местность этого важного перешейка и прорубить в дремучей тайге линию для предполагаемой железной дороги. Оказывается, что озеро Кизи есть мелководный разлив Амура, из которого нельзя извлечь никакой практической пользы; что Мариинский пост неудобен по топографическим и климатическим причинам, и для основания нового поселения на Амуре, от которого должна начинаться железная дорога в Де-Кастри, я выбрал новый пункт выше Мариинска, где на присланной мною карте назначена деревня Джари. Тут Амур весь в одном русле, а Мариинск стоит на мелководном протоке, берег приглуб, есть гавань для зимовки судов, строевой и корабельный лес. Кроме того это самая узкая часть перешейка, отделяющего Де-Кастри от Амура. Линия дороги выходит в 60 верст; на устройство ее нужно 3.000 человек на 2 года и миллион рублей, вместе с учреждением рельсового производства [391] при Петровском железном заводе. По устройстве этой дороги корабли не будут входить в трудный лиман Амура, а прямо в залив Де-Кастри, чем их плавание сократится на 250 верст, а суда, спускающиеся вниз по Амуру из Забайкалья, не будут принуждены сплывать до устья Амура, а остановятся для разгрузки выше его 350 верст, у начала железной дороги. Таким образом торговый путь Сибири с морем сократится на 600 верст. Залив Де-Кастри становится месяцем позже и вскрывается месяцем раньше Амура, так что чрез устройство железной дороги навигация продлится до семи месяцев в году. Все это подробно изложено в моем отчете, который я (как пояснение плана) буду иметь честь представить вашему высокопревосходительству.

Теперь я в Николаевске, пользуюсь радушным расположением губернатора и живу у него в доме. Николаевск уже похож на город: в нем до 2 1/2 тыс. жителей; Амурский проспект имеет вид улицы, правильно вытянутой по берегу Амурского залива, с тротуарами и фонарями. Поперечные улицы начинают обрисовываться, но город тянется больше по берегу реки в длину. Главная улица, Амурский проспект, прорублена в лесу; там среди пней красуются домики, даже складные Американские, интервалы между домами завалены вырытыми пнями. Оборот торговли нынешнего года: семь иностранных кораблей, около 100 Русских барж с верху Амура, в привозе и вывозе до 150.000 пудов на 1.000.000 рублей.

II.

Николаевск, на устье Амура, 17-го Февраля 1858 года. Получ. 30-го Мая.

Не знаю, как благодарить ваше высокопревосходительство за внимание, которым угодно было вам наградить меня. Вместе с тем известия, сообщаемые вами о Китайских делах, о посольстве, о пребывании Николая Николаевича в С.-Петербурге, интересны в высшей степени не только для меня, но и для всего здешнего края, в который вообще доходят очень редко современные новости.

Важной и радостной новостью было для меня и, конечно, и для всех сочувствующих краю, это восстановление доброй репутации и истинного, верного понятия об Амуре. Вы удивляетесь, как изменяются мнения людей об одном и том же предмете; но еще удивительнее то, что в России большинство или, по крайней мере, высшее правительство в Петербурге, судить о вещах, событиях, [392] странах, смотря по личности, которая представляет об этом. Так и об Амуре. Дело, кажется, всегда было так ясно, так право, что всякий ребенок мог бы понять, что для Сибири и для России Амур необходим, как путь к своему морю, как единственная жила, по которой возможно движение, если уже и не торговое, то, по крайней мере, продовольственное, для обеспечения наших же Русских берегов от нужды и лишений, для спасения жителей морского прибрежья от голодной смерти, что непременно и случилось бы во время прошедшей войны. А между тем наши правители толковали об этом со времен Петра Великого, писали отношения, предписания и целыми кипами сдавали бумаги в архив. Наконец, явился человек энергический, настойчивый, который положил достичь во что бы то ни стало этой цели. Что же вышло? Надобно было растолковывать каждому в Петербурге, что без этого жить нельзя Сибири; вещи, доступные каждому ученику, нужно было объяснять каждому министру; те слушали, улыбались, исподтишка посмеивались над человеком, который получает, кажется, огромное содержание, а хлопочет Бог знает из чего, что ему не прибавить ни жалованья, ни влияния! Наконец, начали сознавать, что он им надоедает своими проектами; чтоб отвязаться, начинают собирать комитеты, писать бумаги, видят пользу, но не верят, что страна не принадлежит никому, что река судоходна, что она не теряется в песках и проч. Наконец, только для того, чтоб отвязаться от дела, которого они не понимают, которому и вовсе не сочувствуют, из уважения к личности генерал-губернатора, подкрепленного влиянием членов Августейшей фамилии, сдаются и дают ощупью разрешение. Поплыли по Амуру; пошли по нем и пароходы, и винтовые суда, начали передвигаться массы грузов. Петербург и тут нашелся поддержать себя, закричав, что Амур не судоходен. Тут кстати адмирал, привыкший плавать по морям и считать глубины воды не футами, а саженями, идет на пароходе, встречает трехфутовую мель, бросает пароход и печатно подтверждает известия, к несказанной радости Петербурга. Везде закричали, даже и те, которые не знали, в какой части света находится Амур и куда впадает, что вот заняли страну, реку, навязали себе на шею новые хлопоты и расходы, а по реке не могут ходить пароходы! Конечно такое мнение было неудивительно при невежестве большинства нашей образованной публики (а Петербургской в особенности) о водяных путях и речных сообщениях. Конечно эти, самые образованные из членов общества весьма бы удивились и не поверили бы, что на Волге есть мели до 1 1/2 фута глубиною, что верхняя часть Волги, только помощию столетних [393] трудов, доведена до судоходного состояния, но, не смотря на это, по Волге двигается ежегодно до 200 милл. р. ценностей, в самых громадных и громоздких массах. Конечно, еслиб эти образованные и современные веку правители знали, что в их глазах устье Невы имеет глубины не более 9 футов, а устье Волги занесено песком до такой степени, что, не говоря уже о судах и пароходах, шлюпки должны дожидаться морского ветра, нагоняющего воду, и что, не смотря на это, морская торговля Петербурга в сильном развитии, а сношения с Кавказом, Персией и промышленное движение на Каспийском море, имеет один исход – устье Волги: то не кричали бы что устье Амура непроходимо и что потому только, что на баре его вода понижается до 12 футов, в него не могут входить корабли.

Мы смеемся и досадуем на членов Адмиралтейств-Коллегии, академиков и Петербургское общество времен Екатерины I-й, не поверивших Берингу, доносившему, по возвращении своем из первой экспедиции, что Америка не соединяется с Азиею, что Япония вовсе не одно и тоже что Камчатка и что Калтанейская земля, проектированная в Париже астрономом Делилем, вовсе не существует. Нам досадно читать теперь, что и после второй экспедиции не поверили Берингу, не оценили его самоотвержения, не наградили его сподвижников и помощников, и что Русским нужен был Британский мореход Кук, подтвердивший правоту Беринга, оценивший его заслуги, чтобы мы поверили и гордились трудами и открытиями своих моряков. Но разве теперь повторяется не тоже самое? Сахалин не остров, Амур закрыт с моря непроходимыми отмелями: вот что напечатал Крузенштерн в своем кругосветном плавании, не видавши Амура, не бывши у места соединения Сахалина с материком. Но ведь нужно же было как-нибудь извернуться в деле, которого не умел исполнить. Открытие устья Амура доставило бы моряку полную признательность всего ученого мира и принесло бы России огромные выгоды. Этого не хотел или не сумел сделать Крузенштерн, в оправдание свое выставил ложные факты, но за то исправил атлас южного моря, что для России не имеет ни малейшего практического значения. Эта галиматья повторялась всегда, как любимая песня, в опровержение польз Амура. Невельской на Байкале фактически доказал нелепость показаний Крузенштерна; ему не поверили, и немудрено: Крузенштерн считался первым Русским моряком, и хотя все знали, что он не был в устье Амура, но не смели и допустить идеи, чтоб он мог ошибаться. Великое дело быть в России Немцем! Генерал-губернатор доказывал пользу [394] Амура и точность описи Байкала, что никакой Татарии тут нет, что Крузенштерн Бог знает откуда вздумал величать, вместе с Лаперузом, часть Японского моря Татарским проливом, что страна никому не принадлежит, и ему не поверили. Адмирал подтверждает, что устье Амура мелко, потому что в него не мог пройти фрегат 1-го ранга «Паллада»; этому обрадовались, хотя вероятно никому и в голову не пришло задать себе вопрос: а прошел ли бы хотя не фрегат, а только корвет, в устье Невы? После этого, что уже ни говорили об Амуре, как ни объясняли, ничему не верили, a все дружным хором кричали: Амур вздор, дрянь, мелок, несудоходен. И вдруг одно донесение того же адмирала, опровергающего первое свое показание, разом перевернуло идеи и понятия образованного Петербурга об Амуре. Забывая свои вчерашния слова, Петербург, как видно из писем, полученных здесь, теперь в восторге от Амура, верит уже всему и, конечно, с удовольствием поверит даже тому, чего и нет. Опять повторяю вопрос: много ли ушел вперед Петербург в 150 лет от времен Беринга?

Амур между тем принадлежит к числу огромнейших рек земного шара. Длина его по новейшим изысканиям простирается более 4.500 верст (Керулюнь, Аргунь, Амур), равна 1/8 длины экватора и превосходит длину Ян-Цзы-Кяна, считавшегося до сих пор величайшею рекою Азии. Поэтому исследования и открытия Русских доказали, что Амур есть величайшая река Старого Света. Речная область его захватывает 36.400 квадр. геогр. миль, т.е. в 3 1/2 раза болеe всей Франции, больше области Волги, не говоря уже о Дунае, Рейне, и других реках Запада. Амур не представляет собою каких-либо исключительных особенностей, каких не встречается в других реках. Он многим сходствует со всеми реками. В нем, также, как и во всех реках мира, есть мели, иногда перегораживающие его русло поперек. Верхнее течение его, также как и во всех реках, более представляет затруднений для плавания, чем нижняя часть.

Затруднения эти еще увеличиваются неизвестностью реки, отсутствием населения на ее берегах, неимением лоцманов. На Волге, например, не только что на пароходах, на всяком судне есть лоцман, знающий фарватер. Там никакой капитан, никакой опытный моряк, не поведет парохода без лоцмана, сочтет человека предложившего это за сумасшедшего; а здесь это необходимо [395] и потому странно бы было, еслибы командир, в первый раз увидавший реку на 3.000 верст протяжения, никогда может быть не плававший по рекам, не усадил бы парохода на мель. Поэтому нисколько неудивительно, что пароходы «Амур» и «Надежда» зимуют на мели, первый около Уссури, второй ближе к Мариинску. Избежать подобных случайностей теперь невозможно: никакие мелкосидящие пароходы этому не пособят. Это отстранится, когда будут верные карты Амура, когда частыми рейсами узнают фарватер реки и когда прибрежное население будет служить лоцманами. Начало этому уже сделано. Прошлым летом снято инструментально от Хинганского поселения до Мариинского поста (около 1.300 верст) в маштабе 1 вер. в дюйме. Гдерейсы пароходов часты, там фарватер почти известен: так между Мариинском и Николаевском ни один пароход теперь не станет на мель, потому что все опасные места известны. Американцы, механики здешнего адмиралтейства, торговцы, капитаны судов, прошедшие по Амуру на пароходах, с восторгом отзываются об этой реке. Сравнивая ее с своей Миссисипи, они утверждают, что на Амуре препятствия судоходству гораздо незначительнее последней реки: нет вовсе подводных камней, нет карчей (затонувших деревьев), которые бывают причинами гибели Американских пароходов и которых не могут уничтожить усовершенствованными паровыми механизмами в целые десятки лет. Наконец, они с удивлением сознаются, что вода в Амуре такая, что ее можно пить, чего нет в больших Американских реках. При всем том условия нашего пароходства совсем иные чем в Америке. Там речные пароходы не имеют якорей, цепей, брашпилей, провизии, потому что страна густо заселена, остановки часты, везде есть пристани, к которым пароход подходит вплоть и укрепляется причалками. У нас пароходы, выписанные из Америки, сели глубже условленного в воду на целый фут. И это понятно, потому что они отправляются в путь на 3.000 верст по неизвестной реке. Это стоит кругосветного плавания; поэтому они берут с собой на шесть месяцев провизии, до 50 человек одной команды, пушки, не говоря уже о якорях, цепях и проч. Кроме того в Америке по известной части реки плавают пароходы различной величины и осадки в воде. У нас же требуется, чтоб один и тот же пароход следовал на 3.000 верст, и Амур в этом случае представляет, по словам Американцев, единственный пример реки в мире, по которой бы пароход, привезенный океаном в ее устье, поднялся вверх на 3.000 верст, что теперь случилось с пароходом «Лена», зимующим на Шилкинском заводе. Выше этого пароходы пока еще не [396] ходят, не потому чтобы было нельзя, а по различным сомнениям, возникающим везде и всегда в подобных случаях в головах людей, не имеющих ни малейшего понятия о речном судоходстве.

По этому предмету здесь множество проектов один другого лучше. Я, как инженер, свидетельствую положительно, что пароходство по Амурской системе возможно до Читы на р. Ингоде, для чего нужно: 1) строить пароходы по примеру Волжских компаний по Оке и др. рекам с осадкою до 8 вершков, и 2) разобрать несколько каменьев и вынуть несколько лопат песку с мелей Ингоды, что можно сделать Сибирскими средствами, если с умением приняться за дело. Я уже не упоминаю, что судоходство по Ингоде, Шилке и верхнему Амуру может быть облегчено и упрощено до невероятия устройством различных вспомогательных сооружений, находя, что теперь еще рано тратить на это средства; но не могу не прибавить, что самое верное и недорогое средство в здешнем краю будет состоять в устройстве запасных водохранительных резервуаров, запрудом верхней Ингоды в Чите и различных боковых притоков, из которых вода могла бы спускаться в случае значительного понижения горизонта на фарватере. Подобный способ питания рек составляет основание нашей Вышневолоцкой системы. Но здесь до этого еще долго, и потому надобно обходиться более дешевыми средствами, доступными краю.

В вашем письме есть замечание о заселении Амура туземцами, основанное на известии Русских газет. Я помню эту статью; но там говорилось о Монголах, живущих по Китайской границе, а не в Манчжурии по Амуру. Вообще большая часть этих газетных статей пишут вздор, потому что составляются в Иркутске корреспондентами, которым платят деньги; и они, чтобы послать что-нибудь в газету, пишут о погоде, о дожде, о церковных празднествах, а кстати приплетают всякие слухи. По крайней мере все что до сих пор печатают об Амуре большею частию вздор. Говорили же Русские о сочувствии Валахии, Молдавии, Болгар и проч., к Русским во время войны; а мы знаем, какое это было сочувствие. Может быть это же есть и у Монголов, я не отвергаю; но сомневаюсь уже потому, что мы вообще мало знаем эту страну, и что отрывочные показания каких-нибудь Монголов не могут отвечать за весь народ. Что же касается до Маньчжуров, то в прошлом письме я коснулся несколько их отношений к нам. Может-быть, теперь окончательно уполномочат Николая Николаевича [397] действовать по своему усмотрению на Амуре. Если он будет с ними меньше церемониться, возмет за образец Английскую политику, поставить батареи напротив Айгуна, устья Сунгари, прикажет подняться по Усури, или идти в порт Владимира, перейти на верховья Усури и спуститься по этой реке, объявив жителям владение России: то дела пойдут прекрасно.

В числе наших новостей самая живая – это открытие угля на Амуре на половине расстояния между Николаевска и Мариинска. Обнажение это угля в береговом обрыве было замечено еще прежде, но за неимением инженера его не могли обследовать. Прибывший прошлую навигацию горный инженер Носов осенью посетил и обозрел ломки на Сахалине, а зимой теперь производит разведку угля. Он хорошего качества, но попадавшиеся до сих пор пласты весьма тонки и не представляют выгоды к добыванию. Есть надежда найти толстый пласт и, по темным слухам от Гиляков, большие массы угля обнажаются на озере Удгиль, в 40 в. от берега Амура. Доставленный ими образчик превосходного качества, и летом вероятно будет предпринято его отыскание и исследование. Озеро Удгиль находится против Богородского селения и сообщается с Амуром впадающею в Амур и вытекающею из озера р. Ухтой. На устье этой реки предположено основать порт, вместо Николаевска. Нет надобности доказывать, как важно для края подобное открытие. Имея уголь на самом Амуре, сколько сил и средств не будет пропадать на перевозку его с острова Сахалина! Вместе с тем вблизи Ново-Михайловского, в пяти верстах от дер. Мхыль, открыты минеральные теплые воды, полезные особенно при хронических болезнях. Адмирал летом отправляет туда команду строить водолечебное заведете.

После четырехмесячных трудов я, наконец, окончил свой отчет, состоящий из пяти мемуаров, всего до 100 листов и четырех планов. Я употреблю все средства, чтобы доставить к вам копию с карты местности, а обещанные мною копии с отчета для вас уже переписаны и вместе с картой будут посланы с первой летней почтой. Мои розыскания и предположения составляют теперь здешний question du jour (Вопрос два); не знаю, как все это будет принято генерал-губернатором, а адмирал, кажется, разделяет все мои предположения. Вопрос о возможности нетрудного проведения железной [398] дороги мною решен положительно; вместе с тем, я доказываю выгоды перенесения военного порта и адмиралтейства к мысу Джай на Амуре, куда выходит дорога из Де-Кастри. Не смотря на 350 верстное расстояние его от устья, тут есть много выгод в других отношениях. Адмирал это разделяет и, чтобы устранить против этого все возражения, назначил уже партию офицеров сделать промер между мысом Джай и Николаевском. Если окажется, что глубина этой части Амура достаточна для судов могущих входить в устье Амура, то вопрос о перенесении порта и администрации на Джай будет ожидать только утверждения Николая Николаевича. Тут является много таких выгод, для которых вероятно предпримут даже расчистку некоторых мелей, если они окажутся. Это тем более нетрудно, что будущим летом сюда прибудет землечерпательная машина из Америки.

Теперь мне поручается составить проект укрепления устья Амура, а весною под моим надзором начнутся работы дороги в Де-Кастри. Следовательно об отозвании моем нет и речи. Служить здесь хорошо, только очень трудно, и для семейного содержание весьма не велико. Чтобы получать награды, надобно пользоваться особенным расположением генерал-губернатора; а это достается большею частию тем, кто служит в глазах его. Кроме этого мне, не смотря на занятия, очень скучно без семейства, и потому по всем этим обстоятельствам я буду сильно просить генерал-губернатора отпустить меня осенью в Петербург, тем более, что прямого моего назначения еще не последовало. Речь о гальванизме и телеграфах теперь прекратилась и совсем что-то замолкла. Кажется, это был один порыв Николая Николаевича.

Не менее животрепещущий вопрос на Амуре, это открытие порта Св. Владимира. В прошлом письме я уже излагал, что ему, может быть, будет суждено играть важную роль в здешних морях. Теперь, с ожидаемой навигацией и прибытием эскадры, вопрос этот все чаще и чаще повторяется. По определенной широте я положил этот залив на карту Маньчжурии, недавно изданную в Иркутске: он приходится на параллели верховьев Усури. Кроме этого в записке Максимовича я вычитал, что верхний Усури населен Китайцами, у которых есть скот, коровы и лошади, и что они имеют сообщение с морским берегом посредством тележной дороги в 1 сажень шириною на протяжении 3-х дней пути, выходя в город, называемый Хунчо. Три дня хода по распросам Максимовича [399] значат 90 верст; на этом пути переваливают чрез низкий поросший кедровым лесом хребет. Хунчо населен большею частию Китайцами. Наши открыватели порта Владимира нашли жителей, тоже Китайцев, по словам ориенталистов, беглых; видели у них лошадей, коров и другой домашний скот. Теперь спрашивается, как попал скот; в этот залив, еслибы не было сообщения с внутренностию страны? Жители не видали до тех пор ни одного корабля у себя в заливе, следовательно не пускались в море. Что касается до названия город, то по Маньчжурски одна юрта, большое селение, какой бы ни было город, все называется Хатон; поэтому Максимович мог перевести это как угодно. По возвращении Максимовича с Усури, в Мариинском посту эти сведения от него почерпнул Невельской и на своих картах поставил наобум Конча, вместо Хунчо, гораздо южнее, близ залива Посьета. Там эта гавань ни в каком случае быть не может, а изложенные соображения навели меня на мысль, что Хун должен быть порт св. Владимира. Эти догадки я сообщил военному губернатору, который разрешил мне удостовериться в этом. Это возможно, потому что во время стоянки наших судов в порте св. Владимира с берега бежал Китаец, боясь какого-то наказания, и просил его скрыть. Его взяли и на тендере «Камчадал» высадили в Дуйский пост на острове Сахалине. Теперь он начинает смыслить по-русски; весной его привезут в Николаевск, и от него мы узнаем, как называется его деревня. В этом сообщении я полагаю особую важность. Длина р. Усури до 700 верст, от ее устья до Мариинского поста также 700 вер.; поэтому, если порт св. Владимира будет соединен с судоходным пунктом верховья Усури, то иностранные товары удобнее будет выгружать там и сплавлять 700 верст по течению Усури до ее устья, чем тащить из Де-Кастри и Мариинска против течения. Поэтому пункт на устье Усури, вероятно, получит огромное значение в судоходстве по Амуру, также как и устья Зеи и Сунгари.

Мой отчет возбудил прения об укреплении Де-Кастри. Я предположил устроить тут небольшую гавань для зимовки судов, которые здесь будут разгружаться и товары по железной дороге перевозиться на Джай. Но я против укрепления этого залива. Говорят, что если будет здесь город, то без укреплений; неприятель, взяв его, будет иметь прекрасное помещение. Согласен; но город не стоит издержек на укрепления, п. ч. вход в залив до 5 вер. шириною. Если же основать укрепления по берегам внутри залива или на берегу у самого города, они не достигнут цели, будут слишком близко к [400] строениям, и неприятель, не брав их, может сжечь город бомбардированием. Залив же Де-Кастри вовсе не такой важный пункт в военном отношении; потому что он изолирован от внутренности непрерывным хребтом, на котором, заняв перевалы и дороги и набросав там во время войны полевые укрепления, небольшим числом войск можно удержать распространение неприятельских отрядов, которые, отойдя от берега моря, лишатся могущественнейшего содействия атаке, т. е. своей корабельной артиллерии. Даже и при укреплении входа в залив, окрестные берега моря представляют некоторые удобства для высадки и движения к озеру Кизи; следовательно укрепления Де-Кастри могут быть обойдены десантом. Не спорю, что при огромных средствах полезнее было бы укрепить залив самостоятельно; а при здешних средствах всякие укрепления будут только пагубные полумеры, не приводящие ни к чему. Для правильного же укрепления следует основывать батареи при входе на 10 саж. глубине, что напоминает брекватеры Шербурга и Плимута.

Приезд генерал-губернатора решит все; но я наверное проиграю, потому что он военную цель ставит, кажется, выше всех торговых выгод; для этого приказал даже город в Де-Кастри строить на расстоянии пушечного выстрела от берега.

Любопытные письма эти доставлены в “Русский Архив" неизвестным лицом. Писавший их инженер тоже нам неизвестен, равно как и то лицо, к которому они писаны. Люди знающие полагают, что эта живая картина Амурского края, за сорок почти лет назад, начертана покойным инженер-полковником Дмитрием Ивановичем Романовьм, некогда (1860-1862) помещавшим свои статьи об Америке и нашем Востоке в “Морском Сборнике". П. Б.

Текст воспроизведен по изданию: Письма об Амурском крае // Русский архив, № 3. 1895