КИТАЙ

Многие из вопросительных знаков, которыми оканчивалась последняя статья наша о китайских делах (См. Русский Вестник, № 22), разрешились уже теперь или в точки, или в восклицательные знаки. Мир действительно заключен уже и трактат подписан в Пекине, со стороны Англии 24, а со стороны Франции 25 октября н. с. Мир заключен и трактат подписан в отсутствие богдыхана, который все еще в Монголии (в Цехоне): аудиенции не добились посланники. 8 ноября союзные армии должны были выступить из Пекина в Тянь-дзин, откуда часть войск должна возвратиться в Европу; послы тоже должны были покинуть столицу Небесной империи — об аудиенции ни слова.

Вот главные статьи трактата:

1. Китайский император сожалеет о неприятном недоразумении прошлого года в устье реки Пейхо. Это торжественное [303] объявление при обнародовании трактата, может действительно иметь важное значение, если только удержится на престоле манджурская династия.

2. Посланники останутся в Пекине до обмена ратификаций тяньдзинского трактата, что совершено было в самый день подписания пекинской конвенции (24 и 25 октября). О ратификации самого пекинского трактата не сказано ни слова (доверяют, значит, одному Конгу и в императорском утверждении не нуждаются); ни слова также о постоянном пребывании французского посольства в Пекине: эта честь, а равно и другие почести дарованы ему только до обмена готовых уже ратификаций тяньдзинского трактата (27 июня 1858). Впрочем, лорд Эльгин выразился гораздо определительнее.

3. Тяньдзинский трактат немедленно будет приведен в исполнение, за исключением, разумеется, тех статей, которые отменяются или изменяются пекинским трактатом.

4. Тянь-дзин объявлен свободным для иностранной торговли портом.

5. Военная контрибуция от 2.000.000 талей возвышена до 8.000.000 таэлей на каждую державу, всего 16.000.000 таэлей (30.000.000 р. с.) Вознаграждение весьма небольшое в сравнения с издержками, потерями и неприятностями союзников. Цивилизованные нации хотели, говорят, умеренностию своих требований доказать Китайцам, что они имели дело не с морскими разбойниками, а с врагом просвещенным и великодушным. В пользу семейств несчастных жертв варварской мести Китайцев, выговорено, и даже получено, особо от контрибуции, 4.000.000 фр. (1.000.000 р. с.)

6. Всем китайским подданным будет разрешен свободный выезд за море, навсегда или на время. Это так называемое разрешение эмиграции кулиев.

7. Конфискованные китайским правительством христианские церкви возвращаются; за раззоренные дано будет должное вознаграждение; исповедание христианской религии объявляется свободным по всей империя.

8. Полуостров Коу-лунь близь Гонконга уступается английской короне. Приобретением этим Англичане очень довольны потому только, что Коу-лунь будет для английских кораблей стоянкою более здоровою по климату, чем Гонконг; сам же полуостров очень мал и в материальном отношении не представляет никаких выгод; он был до сих пор приютом для воров и разбойников. Как ни ничтожна, однако, эта уступка, во Франции общественное мнение взволновалось ею, и барона Гро упрекали в том, что он не выговорил себе подобной же уступки. [304]

9. Пекинский трактат будет обнародован во всеобщее сведение по империи.

10. Пекин и остров Чусан должны быть очищены от союзных армий, которые, по желанию главнокомандующих, могут или остаться зимовать в Тянь-дзине, или вернуться в Европу.

В заключении этого трактата, важность которого мы узнаем из его последствий, принимал деятельное участие русский уполномоченный, генерал Игнатьев. Он убедил Китайцев в бесполезности их упрямства и в необходимости покориться требованиям союзников. По его же настоянию, возвращены были трупы замученных Китайцами пленников, об участи которых так долго ничего не знали положительного. Сомнение теперь, к несчастию, невозможно долее: кроме Андерсона и Денормана, погибли еще и Баульби (корреспондент Times), капитан Барбазон, аббат Делюк и многие другие. Барбазон и Делюк обезглавлены после битвы 21 сентября; Баульби, подобно Андерсону и де-Норману, не вынес мучений (Всего, по донесению маркиза Монтобана, из 26 Англичан 13 умерло и 13 возвращено живыми; из 13 Французов 7 умерло и 6 возвращено.). Все эти несчастные были торжественно погребены, с воинскими почестями, в присутствии обеих армий почти в полном их составе, Англичане на русском кладбище в Пекине, а Французы на возвращенном католическом. Известия эти дошли сначала в Европу русским путем, через Иркутск и С.-Петербург, почти на две недели ранее обыкновенного морского пути.

В заключение, сообщаем исполненные обильного интереса подробности, как о движении союзников на Пекин, занятии и разграблении загородного императорского дворца, так и о страшных пытках, которым подвергнуты были европейские пленники.

После коварной западни 18 сентября и последовавших за нею кровавых битв, союзные армии двинулись прямо на Пекин, так как требование посланников о выдаче пленных остались без удовлетворения, и 5 октября выступили из Па-ли-киао; 6 числа Французская армия была уже только в 2000 метров от Пекина. После неудачного движения на татарский лагерь, неудачного потому, что неприятель не дождался в нем союзников и отступил, союзники направились на загородный императорский дворец, расположенный в селении Юэнь-мин-юэнь и куда, по словам шпионов, скрылась татарская армия. По великолепным мраморным плитам, французская армия [305] первая подступила к дворцу, укрепилась на первом дворе его, и, переночевав под его стенами, без большого сопротивления овладела на другое утро великолепным летним обиталищем богдыхана. Неизобразимая роскошь раскрылась тогда перед глазами войска: великолепные сады (В одном из них, по всем признакам, мучили несчастных пленников: найдена была их одежда в комнатах дворца, седла Сейков, лошади их и пр.); широкие дворы, устланные мраморными плитами; там и сям обширные пагоды и в них множество богов из золота, серебра и бронзы, вышиной иногда в 70 футов. Виды открываются во все стороны великолепные. В самом дворце богатства чрезвычайные; одних шелковых материй (в штуках) столько, что драгоценные вещи, посланные ко дворам английскому и французскому, завертывались и запаковывались в эти шелковые материи самой тончайшей ткани. Маркиз Монтобан, заняв дворец, приставил ко всем его комнатам часовых и не велел трогать ни одной нитки до прибытия английского главнокомандующего и обоих послов. По прибытии, приступлено было к дележу добычи. Так как, сверх всех драгоценностей, найдено было до 200.000 р. с. в золотых слитках и, при разделе, досталось на каждого солдата по 20 р. с., то вся французская армия единодушно, по словам ее главнокомандущего, отказалась в пользу Лудовика-Наполеона от редкостей и других драгоценных произведений китайского искусства. Как истый рыцарь и ловкий кавалер, маркиз Монтобан предложил лорду Эльгину сделать свой первый выбор в пользу королевы Виктории. Английский посланник выбрал драгоценный жезл китайского императора из зеленого нефрита с золотою отделкой; другой подобный жезл послан императору Французов.

17-го октября, подступив к самому Пекину, главнокомандующие союзных армий потребовали от Конга немедленной сдачи одних или двух ворот Пекина, а в противном случае грозили городу бомбардировкой. Принц-коммисар и другие верховные мандарины покорились наконец силе вещей: ворота Пекина были отворены, и посланники мирно вступили в столицу, жители которой более с любопытством чем с враждой взирали на Европейцев. Самый Пекин, по словам одной шанхайской корреспонденции, так же как и все другие китайские города, похож скорее на большую деревню чем на столицу. Он построен на ровном и низменном месте и совершенно не виден издали. Близость Пекина узнается по множеству [306] похорон (в городе ужасная смертность). Взор иностранца поражается прежде всего высокими стенами и городскими воротами, с башнями и башенками. Вокруг стены обтекает канал, соединяющийся с р. Пейхо, так что город получает все свое продовольствие водою. В Пекине два совершенно раздельные города: манджурский и китайский. В центре первого за стеною высится императорский квартал, состоящий из дворцов и садов. В одном из этих садов находится знаменитое озеро лотусов или водяных лилий, не представляющее, впрочем, собой ничего замечательного. Близь императорского квартала расположены министерства, и тут же два здания и две церкви русской миссии. В западной части манджурского города находится дворец для экзаменов. Улицы Пекина шире чем в других городах, но загромождены лавками и лавчонками. Они не мостятся и представляют собой в период дождей сплошную массу непроходимой грязи, а в жаркое время наполняют воздух удушающею пылью. Вымощена только одна главная улица, которая ведет от императорского дворца к южным воротам города и к храмам Неба и Земледелия. Улицы Пекина мало оживлены, и в нем теперь никак не более миллиона жителей. Нищих там бесчисленное множество, и они повсюду выставляют на показ свои болезни: зрелище грустное и отвратительное для иностранца.

Оставляя загородный дворец Юэнь-мин-юэнь, Англичане сожгли его: возмездие справедливое за варварство китайского, правительства, но которое, однакожь, встречено было довольно громкими порицаниями французской журналистики. Барон Гро был против этого сожжения, которое повело, однако, к немедленному возвращению пленников, то есть их трупов.

«25-го числа назначенный для подписания конвенции день, рассказывает барон Гро в своем донесении министру иностранных дел, я вышел из города в 8 часов утра и снова вступил в него официально в сопровождении 2.000 человек всех родов оружия. Знамя 101 полка, 102 и флотской пехоты предшествовали моему паланкину, который несли 8 кулиев в ливрее и с трехцветною бахромой на шапках.

«Тянь-дзинский трактат и посольские печати несли передо мною 4 унтер-офицера; конная артиллерия следовала непосредственно за моим паланкином; внутри города шпалерами стояла пехота.

«При входе в Пекин я встречен был 15 мандаринами в полной парадной форме и верхом. Они приветствовали меня и проводили в ли-пу, палату церемоний, где ожидал меня принц.

«Когда мой паланкин принесен был на двор, соседний с [307] залою, предназначенной для подписания конвенции, и когда юный принц со всею свитой, встав, пошел ко мне на встречу, я приказал своим носильщикам остановиться и предупредил принца. Он протянул мне руку, которую я пожал, склонившись и сказав, что я благодарю его за честь, оказанную мне присылкой мандаринов к воротам города. Я прибавил, что почитаю себя счастливым подписать с ним мирный договор, который, я надеюсь, никогда вперед не будет нарушен. Я сказал еще, что выражаю этим чувства его величества императора Французов.

«Принц подал мне руку еще раз и указал мне на кресло, приготовленное для меня по левую его руку (почетное место в Китае). Генерал Монтобан, рядом со мной, и все офицеры его штаба и армии заняли всю левую сторону залы. Гг. де-Батар, де-Вернулье, секретари и два переводчика миссии поместились между мной и принцем. Направо теснились мандарины с шариками всевозможных цветов; все, а равно и принц, были в торжественных одеждах с двойными янтарными четками на шее; один только принц не имел шариков на своей зимней шапке.

«Когда все разместились, я обратился к его императорскому высочеству с просьбой, чтоб он первый подписал четыре китайские текста пекинской конвенции и сам первый подписал ее четыре французские текста. Когда подписаны были все 8 экземпляров и приложены к ним печати, я сказал принцу, что, так как мир заключен ныне между двумя империями, то французская артиллерия произведет в честь этого события двадцать один пушечный выстрел. Я объявил также, что попрошу главнокомандующего французскою армией немедленно прекратить все военные действия, за исключением мер чистой обороны, и действительно сказал об этом тотчас же маркизу Монтобану.

«Затем приступлено было к обмену ратификаций тянь-дзинского трактата. Но перед этим еще принц Конг заметил мне, что он, полный доверия, явился один среди целой французской армии, не имея при себе ни одного татарского солдата. Я отвечал ему, что его императорское высочество доказывает этим, что понимает высокое благородство государя, представителем которого я имею честь быть и повеления которого я должен привести в исполнение».

Странное ощущение производит в душе читателя описание этих церемоний, торжеств и дружеских объяснений, когда еще воображение не освободилось от картины ужасов, испытанных английскими и французскими пленными; тоскливо должны были отозваться в сердцах уполномоченных Англии и [308] Франции эти 21 выстрел в честь мира, после тех возмутительных истязаний, от которых погибли гг. Баульби, Андерсон, Денорман, Барбазон, Делюк и 15 других. Правда, обвинять посланников в гибели этих несчастных нельзя: сделано было решительно все возможное для их спасения, и только твердости лорда Эльгина, который, не поддаваясь ни на какие предложения, не делая ни малейшей уступки, энергически вел наступательные действия, обязаны гг. Паркс, Лок, д’Ескерак и др. своею жизнью. Тем не менее, спокойное подписание трактата, выгодного для Европы, но и не очень унизительного для Китая, почти на другой день после того, как доставлены были в лагерь союзников обезображенные и покрытые червями трупы пленников, почтительное обращение с Конгом, который мог своею властью освободить незаконно и предательски захваченных Европейцев, но, вместо того, допустил их истязание и тем самым как бы покровительствовал ему, — все это производит очень тяжелое впечатление...

Впечатление это, впрочем, сглаживается несколько описанием церемонии 24 числа, когда подписывал пекинскую конвенцию и обменивался ратификациями тяньдзинского трактата лорд Эльгин. Английский посланник держал себя с большим достоинством, холодно и строго, как следовало представителю великой державы, оскорбленной полуварварским правительством.

Читатели наши, вероятно, еще не забыли, что после взятия Тянь-дзина, сделаны были союзникам мирные предложения со стороны верховных коммиссаров, Цая, принца Ай, и Мью, председателя военного совета. Посланники согласились вступить в переговоры не ближе как в городе Тонг-чоу. Коммиссары ни в чем не прекословили, и условлено было, где сойтись армиям, и когда посланникам вступить в город. Все это было, однако, коварною ловушкой. Между тем на сериозность согласия коммиссаров можно было тем более полагаться, что посланный от барона Гро для улажения подробностей, граф де-Батар, имел аудиенцию у принца Ай и вернулся в лагерь здрав и невредим. Гг. Паркс, Лок и пр. не были так счастливы. Когда г. Лок, возвратившийся было к армии, исполняя приказание главнокомандующего, отправился обратно в Тонг-чоу за г. Парксом и присоединился к нему, гг. Брабазону, Андерсону, де-Норману, Баульби, при одном драгуне и семнадцати Сейках, им уже нельзя было пробраться к английской армии: пространство между ею и городом занято было огромными полчищами Татар и сильные батареи наведены были на то самое место, которое [309] по предварительному условию, должно было быть занято английскою армией. Паркс, объявил, что нельзя терять ни минуты, и весь отряд крупною рысью отправился к лагерю Англичан. Но было уже поздно: 300 всадников окружили горсть Европейцев и татарские офицеры вежливо объявили им, что так как открыт уже огонь, то им нельзя проехать через линию татарских войск без разрешения их военачальника. Предстояло или пробиваться через несколько тысяч неприятелей, или, прикрывшись парламентерским флагом, испросить себе пропуск у татарского главнокомандующего. Паркс остановился на последнем. Пригласив с собою г. Лока и велев Сейку везти пред ними парламентерское знамя, г. Паркс отправился с ними и в сопровождении китайского офицера. Это происходило 18 сентября. Сан-ко-линь-синь, к которому представлены были эти господа, отвечал грубою бранью на просьбу г. Паркса о пропуске. После обмена нескольких слов, г. Паркс обратился к г. Локу с словами: «Мы, кажется, в плену». И точно, их ссадили с коней (всякое сопротивление было невозможно), связали им руки за спиною, ставили на колени пред Сан-ко-линь-синем, били, кидали лицом на землю и т. п. От Сан-ко-линь-синя они отправлены в отвратительных тележках в Тонг-чоу к принцу Ай; но не застав его там, отправлены были по дороге в Пекин. Принца Ай нигде не могли найдти, и пленников допрашивали разные лица, каждый раз заставляя их становиться на колени и кланяться в землю. Чтоб избавиться от бесконечных и бесполезных допросов, г. Паркс делал даже вид, что падает без чувств. В то время, как их допрашивали в храме лица, очевидно принадлежавшие к свите принца Ай, получено было какое-то важное известие (вероятно о победе английской армии), и Китайцы в перепуге разбежались во все стороны; на пленников накинулись китайские солдаты с таким яростным видом, что, по мнению г. Паркса, гибель пленников (к которым, в ставке Сан-ко-линь-синя, присоединены были два французские коммиссариатские чиновника) была неизбежна; но их только поспешно повезли далее. Дорога на Пекин по мощеной дороге была ужасна; пленников мучила боль, жар, пыль, нестерпимая жажда; раза два им давали понемногу воды. «Меня терзали эти люди, рассказывает г. Лок, тем, что вытягивали у меня за спиною руки кверху; мне казалось, что оконечности мои выходят из суставов. Старый Сейк оставался в невозмутимом спокойствии. Я говорил ему, что не следует бояться, что мы все в воле Божией: — Саиб, отвечал он, я ничего не боюсь. Мне шестьдесят лет, я и без того умру, не сегодня так завтра, и я с вами. Мне нечего [310] бояться». В Пекине, сквозь густую толпу любопытного народа пленников провели в палату казней. Там г. Лока допрашивали, но он не понимал вопросов; его хватали за волосы, за уши, за бороду; трясли и били, но ему было отвечать нечего, а когда он указал на шляпу, которая упала у него с головы, то его топтали ногами и надели ему железный ошейник, к которому прикована была длинная тяжелая цепь. Паркса тоже заковали, и пленники были разлучены. То была самая тяжелая для них минута. Лока посадили в темницу, где он был встречен адскими криками сорока китайских арестантов: воров, разбойников, убийц и т. п. Ему страшно скрутили кисти рук, положили на деревянную скамью и приковали цепь к потолку. Арестантов китайских содержат довольно хорошо — на счет одного из них, которому за это сокращается срок содержания. С Локом арестанты обращались довольно ласково, поддерживали его цепи, давали ему воды, чаю, уступали ему более покойное место и т. п. Они и между собою были дружны, и во все 12 дней, которые провел Лок в тюрьме, он был свидетелем одной только ссоры между ними. 29 кончились мучения Лока. Он свиделся с Парксом и до 8 октября пробыл с ним довольно покойно в храме Ро-Мино, где они содержались довольно хорошо под охранением великолепной манджурской стражи. Ханг-ки, предполагая в г. Парксе большое влияние на союзников и надеясь добиться с их стороны уступок, дозволил ему писать в лагерь; в письме своем, на китайском языке, г. Паркс должен был, без сомнения, восхвалять великодушие Ханга и писал, что нуждается в одном только белье, давая, однако, между строками, почувствовать, что он пишет под чужую диктовку; в ответ он получил белье, намеченное индустанскими буквами, из которых он понял, что союзники готовятся бомбардировать Пекин. Это увеличило крепость его духа, хотя он и боялся, что мандарины, в гневе на союзников, умертвят пленников. Ханг-ки не раз предлагал (вследствие требований и побед союзников), г. Парксу освободить его одного; но он непоколебимо отказывался от этого и полагал непременным условием освобождение г. Лока (об участи Андерсона, де-Нормана и пр. не было ничего известно). Наконец, они были освобождены... Некоторые предполагают, в том числе газета Times, что г. Паркс несколько сам виноват в тех мучениях, которые испытал он и его товарищи: в первую свою поездку к китайским коммиссарам (в Танг-чоу), трактуя об условиях, на основании которых могли быть начаты правильные переговоры, он оставил не разрешенным вопрос об аудиенции и о [311] передаче письма королевы, и между тем доверился готовности Китайцев вступить в переговоры при существующих еще сомнениях, отчего и попался в западню.

В то время, как гг. Паркс и Лок отправились 18 сентября к Сан-ко-линь-синю, ошибочно полагаясь на его уважение к парламентерскому флагу, конвой их, вместе с Андерсоном, де-Норманом, Баульби, Брабазоном и Делюком, оставался среди, неприятельской армии в Чан-киан-ване и томительно ожидали возвращения гг. Паркса и Лока. Нетерпеливый Андерсон, герой битвы под Синхо, хотел было даже отправиться их отыскивать; но Китайцы взяли всех в плен. Их повезли в Пекин, провезли через город в сад (по всем признакам в дворцовый сад Юэнь-минг-юэнь), и разместили потом по палаткам. Через несколько минут де-Нормана вывели из палатки, под предлогом дать ему умыться (во всем коварство!) бросили ниц на землю и кисти рук крепко прикрутили за спиною к ступням ног. Также поступлено было с Андерсоном и со всеми другими. В таком положении несчастные оставлены были на трое суток под влиянием и жара, и холода. Если они просили воды, их били и топтали ногами; если просили есть, им набивали рот нечистотами. На третий день, слегка удовлетворив их жажду и голод, пленников отвезли в тележках к горам, в город, обнесенный стенами и столь же обширный, как Тянь-дзин. Пленники были разделены. Еще на пути в Пекин, Брабазон и Делюк были увезены от прочих; капитан Андерсон полагал, что они успеют выпросить свободу у китайских мандаринов: вместо того, они, как мы уже сказали, были обезглавлены (По другим известиям, аббат Делюк был распят на крест, и, у живого еще были у него выколоты глаза и вырван язык.). В том городе, куда потом отвезли пленников, их поместили в двух разных тюрьмах. В одной из них капитан Андерсон впал в забытье и бред, и умер на девятый день после своего заключения. За два дня до смерти у него выпали ногти, лопнули пальцы и обнажились кости на руках. Труп оставался в тюрьме целых три дня, и раны Андерсона еще при жизни его наполнились червями. За ним последовал де-Норман и другие (между ними, вероятно, и Баульби). После того с пленниками стали обращаться несколько лучше. В другой тюрьме французский офицер и несколько Сейков умерли от антонова огня, который развился от червей, разъедавших их тело. Китайские арестанты и тут были очень добры к несчастным пленникам.

В опустошенном и потом сожженном дворце [312] Юэнь-минг-юане найдено было несколько важных официальных китайских бумаг, собственноручных заметок богдыхана и др. Между прочим из этих бумаг видно было, что Сан-ко-линь-синь, уговаривал императора покинуть столицу, а сам вызвался отстоять Пекин и собрать под его стенами до 300,000 войска. Это пышное обещание разрешилось ничтожным сопротивлением немногих совершенно оробевших татарских воинов в загородном дворце. Нельзя не подивиться этому полному бессилию несметных полчищ пред горстью Европейцев, неустрашимо проникающих в самую глубь страны с 300.000.000 жителями, и нельзя не почувствовать омерзения к единственному проявлению силы со стороны китайского правительства — в пытках и мучениях над безоружными и беззащитными пленниками! Из последних известий оказывается очевидным, что пленников мучили по повелению самого Хянь-фунга. В самом народонаселении Китая незаметно вражды к Европейцам: все коварство, вся злоба, все зверство шло от развратного богдыхана и его верховных мандаринов. Таким образом, пытки и мучения, перенесенные несчастными пленниками, нисколько не доказывали еще коренного варварства в нравах Китайцев, а просто были местью и политикою китайского правительства.

Текст воспроизведен по изданию: Китай // Русский вестник, № 12, кн. 1-2. 1860

© текст - ??. 1860
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1860