НЕВЕЛЬСКОЙ Г. И.

ЗАПИСКИ

ГЛАВА IX.

Плавание транспорта у берегов Сахалина и в амурском лимане. — Решение главных вопросов об устье р. Амур, ее лимане и острове Сахалине. — Прибытие в Аян.

С тихими противными ветрами, перемежавшимися штилями и непроницаемыми холодными туманами, медленно мы подвигались вперед, так что только 7 июля могли войти в Охотское море через 4-й Курильский пролив. Погода была ясная; мы определили по пеленгам наше место, взяли отсюда курс к восточному берегу Сахалина в широту 51° 40’, где Крузенштерн встретил сулой, принятый им за бар рукава реки Амур. Иван Феодорович, опасаясь сулоя, с этого места стал удаляться от берега.

11 июня, при совершенно ясном небе и чистом горизонте, мы определили широту и долготу по хронометрам. Пункт этот показал нам удовлетворительность нашего счисления. До сахалинского берега, в 6 часов вечера этого числа, оставалось 35 миль. Мы располагали ходом так, чтобы с рассветом 12 числа подойти к берегу. Ночь наступила мрачная и пасмурная. Чрез каждые четверть часа бросали лот и при ветре SSW имели ходу от 2-х до 3-х узлов. В 11 часов вечера ветер зашел к WtN, и мы услышали бурун; глубина была 19 саж., грунт — твердый белый песок; я спустился на О и, пройдя 4 мили, лег бейдевинд на правый галс и приказал бросать лот и иметь оба якоря готовыми. Глубины были от 20 до 22 саженей. С восходом солнца 12 числа увидели покрытые туманом возвышенности Сахалина, от которого, по карте Крузенштерна, мы находились в 25 милях. Вскоре горизонт очистился, и в расстоянии около 5 миль пред нами открылся низменный берег, за которым га значительное расстояние тянулись по меридиану горы с большими разлогами. Глубина была 16 саженей, ветер прямо [80] с берега W, умеренный. Я начал лавировать к этому видимому низменному берегу, определяя по лоту глубины. Не доходя до него 2 1/2 миль, мы заштилели и бросили верп, на глубине 7 1/2 саж.,— грунт белый песок. За низменным берегом, образующим здесь песчаные кошки, тянущиеся к северу, увидели огромное пространство воды, которая подходила к самым подошвам возвышенностей, направлявшихся по меридиану. Эти возвышенности лежали от транспорта в примерном расстоянии около 15 миль. Я послал на берег шлюпку с инструментами, дабы на берегу определить широту и осмотреть видимую за кошками воду. Широта оказалась 51° 37’ N, т. е. около 9’ южнее той, которой мы хотели достигнуть. По карте Крузенштерна берег на этой параллели показан сплошным, скалистым, и мы, по этой карте, должны бы были находиться от него в расстоянии 19 миль. Глубина под самым берегом оказалась 5 саж.; входа же в озеро за этими кошками не было видно. Около часа пополудни задул тихий ветер от W, течение шло от S к N со скоростью около мили в час. Снявшись с верпа, я пошел вдоль берега к северу, приказав шлюпке следовать у самого берега с той целью, чтобы посмотреть, не откроется ли пролива между кошками. Таким образом мы начали производить опись.

В 3 с половиной часа мы увидели перед носом транспорта огромную полосу перебоя, тянувшегося от берега на NO, на расстояние около 10 миль. Шлюпка, следовавшая под самым берегом немного впереди транспорта. вступила уже в этот перебой и показала глубину 6 сажень; в то же время она уведомила. что между кошками есть пролив. Глубина по пути следования транспорта, в расстоянии от берега около 1 1/2 миль, была от 7 до 8 саженей. Сблизившись со шлюпкой, которой я приказал идти с промером к транспорту, мы увидели пролив и тянувшиеся на N от него низменности; между тем, в 4 часа мы заштилели и на глубине 8 саж. в расстоянии 1 1/2 миль от берега бросили верп. Я послал шлюпку с байдаркою для обследования видимого пролива и озера. К 8 часам эти гребные суда возвратились на транспорт. Бывшие на них офицеры: мичман Гроте и подпоручик Попов,— донесли, что против пролива есть бар с глубиною до 9 фут., в озере же глубина от 20 до 25 фут.; озеро наполнено грязными лайдами и банками, а восточный, возвышенный его берег до такой степени отмель, что байдарки [81] едва могли подойти к нему. В озере грунт вообще черный, вязкий и грязный ид; в море же, под берегом, чистый белый песок. Хотя по одной из топких долин, лежащих между разлогами гор, и течет речка, но она ничтожна и должна быть горная. Наконец, они донесли, что вода из озера стремится с большой силою через пролив в море. До возвращения этих офицеров на транспорт, около 6 1/2 часов вечера, мы заметили, что течение, следовавшее до сего времени от S к N, приняло обратное направление от N к S, а вместе с этим и сулой, тянувшийся прежде на NO, принял направление на SO.

Это обстоятельство навело меня на причину ошибочного заключения И. Ф. Крузенштерна: будто бы в этом месте должен быть тар большой реки или, может быть, рукава Амура. Ясно, что перебой, представившийся Крузенштерну баром, происходит от встречи двух перпендикулярных между собою течений: приливов, направляющихся попеременно вдоль Сахалина на S и N и течения из озера от W к O. Это же обстоятельство показало нам, что при исследовании в здешних местах надобно быть весьма осторожным в заключениях и не упускать из виду ни влияния различных течений, ни особых случайностей, которые могут являться от различных условий и очертания берегов; а потому я и поставил себе за правило при описи этих мест иметь по возможности всегда под берегом шлюпку, особливо под более или менее извилистым берегом.

Путь наш по карте Крузенштерна, почти до мыса Елизаветы, лежал в расстоянии от берега от 16 до 7 миль, между тем как мы шли от него не более как в 3-х милях. Сначала я приписывал это неверности наших хронометров, но скоро разубедился в этом, так как они были тщательно проверены в Петропавловске и дали в 4-х Курильском проливе место совершенно сошедшееся с пунктом, определенным по пеленгам. Неверны были наблюдения Крузенштерна и других, а не мои.

Всю ночь с 12 на 13 июня, по случаю штиля, простояли на верпе против низменных кошек, которые я назвал шхерами Благополучия. Во-первых, потому, что, следуя по имевшейся в то время единственной карте этой части Сахалина, составленной по описи И. Ф. Крузенштерна, мы при неблагоприятных обстоятельствах могли бы на них наткнуться, а, во-вторых, потому, что эти места [82] указали нам, что при описи здешних берегов надо иметь особую осторожность и осмотрительность.

С восходом солнца, 13 июня, задул с берега тихий ветер от W. Я послал на берег шлюпку и байдарку, приказав последней следовать по озеру к N, а шлюпке — морем, под самым берегом, по тому же направлению, с целью определения расстояния этих озер и отыскания какой-либо значительной реки, впадающей в оные, и пролива между островами (кошками), имеющего достаточную глубину. Вслед за этими гребными судами, не теряя их из вида, пошел с описью и промером вдоль берега к N и транспорт, в расстоянии от берега от 1 до 2 миль.

На этом пути, в 7 часов вечера, мы заштилели и бросили верп на глубине 9 саж. в 2 милях от берега. офицеры, посланные на байдарке и шлюпке: мичманы Гейсмар и Гроте и юнкер Ухтомский,— донесли мне, что вообще эти озера или заливы мелководны, хотя между лайдами и банками, которыми они наполнены, и попадаются глубины от 10 до 20 фут., а вплоть к кошкам от 20 до 25 фут.; что проливы, соединяющие их с морем, имеют глубину на барах от 7 до 11 фут.; что ни одной значительной реки в эти озера не впадает; что на матером берегу и на одной из возвышенных кошек они увидали 3 деревни; почти все жители этих деревень, увидавши их, удалились, оставшиеся же смотрели на них с большим любопытством и принимали их ласково. Судя по их одежде из рыбьих и собачьих шкур и образу жизни, туземцы эти находятся в диком состоянии. Восточный берег этих озер или заливов частью лесистый и вообще болотистый, кошки же, или острова, почти все голые, песчаные, а на некоторых есть тальник и можжевельник; наконец, заливы эти, по докладу офицеров, должны кончаться у возвышенного, выдавшегося в море мыса, который был виден и с транспорта.

На другой день, 14 июня, около 6 часов утра, при тихом ветре с берега, мы тем же порядком продолжали опись оного к северу. Около полудня со шлюпок дали знать. что шхеры и залив у мыса кончились. Я немедленно приказал шлюпкам вернуться на транспорт, ибо ветер начал свежеть и заходить к N, а вдали за мысом показались огромные массы плавающего льда.

Следуя вдоль берега, крутой бейдевинд, в 2 часа дня мы [83] находились на параллели упомянутого мыса и вступили в массу льдов, которые весьма препятствовали нашему плаванию. Возвышенности, тянувшиеся от севера почти у самого берега этого мыса, к югу образовали, казалось, берег, довольно далеко вогнутый к западу; между тем берег к северу, крутой и скалистый, шел прямо по меридиану.

Обогнув мыс (названный Ледяным) и следуя от берега в расстоянии около 3 миль, мы продолжали его описывать, следя за малейшими извилинами. На всем пространстве до мыса Елизаветы нашли на этом берегу только две бухточки, которые с транспорта казались как бы удобными для якорной стоянки, но обследование их на шлюпках показало, что эти бухты ни по грунту, ни по очертанию своему неудобны даже для самых мелких мореходных судов.

Утром 17 июня, обогнув мыс Елизавета, вошли в залив, образующийся между этим мысом и мысом Мария, и заштилели в нем в расстоянии 2 миль от берега. Последний был местами холмист, местами же ровный, возвышенный. Здесь мы бросали якорь на глубину 9 сажень. Небо было ясное; наблюдения, сделанные на берегу, показали долготу и широту мыса Елизаветы тождественными с показанными у Крузенштерна. Это обстоятельство окончательно убедило меня, что часть северо-восточного берега Сахалина на карте Крузенштерна положена от 15 до 8 миль западнее.

Подробно обследовав берега этого залива, составляющего северную оконечность Сахалина. мы не нашли и здесь ни одной закрытой и удобной для стоянки судов бухты и 19 июня вышли из него, при ровном SSO ветре. Обогнув мыс Мария, около которого встретили довольно сильное и неправильное течение от О и S, мы легли вдоль западного берега Сахалина на SW. Следуя этим курсом с описью и промером, около 4 часов пополудни увидели пролив, к которому по лоту и я начал лавировать по глубинам от 8 до 4 1/2 сажень. Не прошло и часа, как мы с глубины 6 сажень вдруг сели на крутую банку. После тщетных усилий стянуться с нее посредством верпов, мы принуждены были завести становой якорь. Вода, между тем, начала прибывать; транспорт било о твердое кочковатое дно, угрожая большою опасностью. Только утром 20 числа, после 16-ти часов утомительных трудов, мы сошли с этой мели. Ветер был тихий, с [84] берега. Отойдя от банки на глубину 7 саж., я бросил верп и послал на берег шлюпку и байдарку с лейтенантом Гревенсом и подпоручиком Поповым, приказав им исследовать пролив и бухту. К вечеру ветер задул от N с пасмурностию и мы немедленно вступили под паруса, но вскоре ветер засвежел так, что шлюпки не могли уже возвратиться на транспорт. Всю ночь мы продержались под парусами, лавируя в море. После полудня, 21 числа, ветер начал стихать и отходить к S; сделалось ясно. Пользуясь этим, пошли к берегу, а около 8 часов вечера гг. Гревенс и Попов возвратились на транспорт и донесли, что в бухту ведет весьма извилистый между банками, довольно узкий канал, глубина которого до 10 фут; что бухта представляет огромный залив, закрытый от всех ветров; что этот залив вообще мелководен и наполнен банками; что берега его песчаные и почти безлесные; что самое глубокое место в заливе (до 3 1/2 саж.) находится у песчаного возвышенного холма, составляющего западный входный мыс в залив, положение которого, по наблюдению г. Попова, оказалось в широте 58° 85' N и долготе 142° 30', и наконец, что, судя по разлогам виденных на западе песчаных холмов, можно предполагать, что этот залив соединяется мелководными проливами с лиманом р. Амур, но удостовериться в этом они не успели.

Залив этот, оказавшийся тем самым, который Гаврилов назвал заливом Обмана, потому что он принял его за амурский лиман, я назвал заливом Байкал.

23 июня, при тихом SSW ветре и ясной погоде, мы пошли отсюда с промером и описью, вдоль берега, к мысу Головачева. Только что миновали меридиан этого мыса, как транспорт привалило к мели. Стянувшись с нее и отойдя на глубину 8 саж., заштилели и бросили якорь в 1 1/2 мил. от мыса. Густой туман и мрачность продолжались до утра 25 числа. Утром в этот день я послал к мысу Головачева две шлюпки с лейтенантом Греневсом и мичманом Гейсмаром с поручением осмотреть не найдется ли входа в лиман около этого мыса. Офицеры, возвратясь на транспорт, донесли, что от мыса на W тянется отмель, на которой глубина от 8 до 9 фут. ^35a [85] и хотя, следуя по этой отмели, они и попадали на глубины от 5 до 4 саж., но глубины эти отрывистые, а потому и входа в лиман около этого мыса не существует. Между тем, с транспорта было замечено, что от мыса Головачева должна лежать поперег лимана банка, часть которой, при малой воде, обсохла.

Убедясь, что около мыса Головачева не предстоит надежды открыть надлежащий вход в лиман, я обратился с этою целью к противоположному матерому берегу, почему на другой день, т. е. 26 июня, при ветре S, транспорт лег на WtN, вдоль видимой отмели. Для ограничения же ее с моря, я послал шлюпку с мичманом Гротом, приказав ему, дойдя до оконечности этой отмели, встать на кошку. К 6 часам вечера транспорт, следуя вдоль отмели, но глубинам от 6 до 7 саж., пришел на меридиан ее оконечности, лежащей от низменного матерого берега в 1 1/2 милях. На фарватере, идущем между отмелью и берегом, на глубине 6 саж., мы встали на якорь. С утра 26 июня, при ветре SSW, начали лавировать к конусообразной горе, лежащей за мысом Ромберга и казавшейся в виде острова. Гора эта представляет самый отличительный пункт для входа в лиман с севера; я назвал ее горою князя Меньшикова. Делая небольшие галсы и поворачивая у берега и около отмели, на глубине 3 саж., мы ограничивали таким образом путь, ведущий в лиман, на котором в средине глубина была от 5 до 4 сажень. К берегу и банке эта глубина постепенно уменьшалась, а не доходя мыса Ромберга, мы близко придержались к берегу и сели на мель, но скоро стянулись и, по случаю наступавшего большого тумана, на глубине 4 1/2 сажень, встали на якорь. К 12 час. утра 27 числа ветер задул от SW и туман очистился; мы снялись с якоря, имея впереди шлюпки, легли на OSO и, на глубине от 4 1/2 до 4 саж., в 4 ч. по полудня вошли в лиман р. Амур. Тут, на глубине 4 1/2 саж. и грунте вязкий ил, встали на якорь на северном лиманском рейде, названном мною так потому, что эта местность действительно представляет удобный рейд. Он защищен с севера тянущеюся от мыса Головачева лайдою, обсыхающею при малой воде в средине; с запада и с востока берегом Сахалина и матерым берегом, с юга же отмелями, между которыми идут лиманские заводи и каналы.

С этой части лимана мы начали исследования его на [86] транспорте и шлюпках, с целью ознакомиться с его состоянием и отыскать фарватер к югу. Встреченные при этом неправильные и быстрые течения, лабиринты мелей, банок и обсыхающих лайд, и, наконец, постоянно противные SW свежие ветры, разводившие сулои и толчеи на более или менее глубоких между банками заводях, в которые неоднократно попадал транспорт и часто становился на мель, делали эту работу на парусном судне, не имевшем даже паровой шлюпки, тягостной, утомительной и опасной, так что транспорт и шлюпки весьма часто находились в самом критическом положении ³⁶. Много надобно было энергии, чтобы при таких обстоятельствах твердо идти к предположенной цели.

Все эти первоначальные исследования северной части амурского лимана ясно показали, что для составления плана дальнейших исследований, которые могли бы привести к разрушению главного вопроса: доступны ли устье р. Амур и ее лиман для мореходных судов, необходимо было сделать предварительную рекогносцировку амурского лимана к югу. В этих-то видах я и послал на шлюпках мичмана Гроте и лейтенанта Козакевича. Г-ну Гроте приказано было, следуя вдоль западного сахалинского берега, узнать, не имеется ли сообщения лимана с заливом Байкал, и определить состояние и глубины канала, идущего вдоль этого берега к югу. Г-ну Козакевичу поручено, следую вдоль матерого берега, стараться достигнуть устья р. Амур и собрать сведения как о состоянии этого устья, так равно и о части лимана, лежащей против него.

По возвращении на транспорт мичман Гроте сообщил, что залив Байкал с лиманом не имеет сообщения, что, следуя [87] вдоль берега Сахалина к югу, он попадал на глубины между обрывистыми банками, от 5 до 8 саженей, и достиг отмели, тянувшейся от Сахалина поперек лимана к западу, к возвышенному матерому берегу. Эта отмель, казалось, заграждала вход в лиман из Татарского залива, представляя таким образом Сахалин полуостровом.

Лейтенант Козакевич объяснил, что, следуя вдоль матерого берега, огибая все мысы и осматривая лежащие между ними обширные бухты, он достиг, наконец, до возвышенного мыса, который туземцы называли Тебах. За ним открылась бухта, тянувшаяся к западу, и из нее шло сильное течение. Эта-то бухта, говорил мне г. Козакевич, и представляет устье р. Амур, ширину которого он примерно полагал до 7 1/2 миль (около 13 верст). Туземцы деревень Чабдах и Чнаррах, лежавших за эти мысом, были, по-видимому, весьма удивлены нашему появлению. Их поразил наш костюм, особая конструкция шлюпки, отличительная от их лодок, и в особенности секстан, которым Козакевич делал наблюдения у мыса Тебах. Для обозрения лимана, при малой воде, Петр Васильевич поднимался на гору Тебах и донес мне, что с нее лиман на всем видимом пространстве представлял огромный бассейн, наполненный лайдами, изрезанными протоками и большими озерами. На обратном пути к транспорту он попал на извилистый канал, обставленный в некоторых местах шестами, у которых туземцы ловят рыбу; глубину на этом канале он находил от 3 1/2 до 5 сажень.

Таковы были результаты рекогносцировки. Они и встреченные нам затруднения указывали, что в короткое время и с ничтожными, имевшимися у нас, средствами не представлялось возможности сделать точную опись лимана, занимающего около 2,000 квадратных верст. Поэтому я и решился ограничиться преследование вышеупомянутого главного вопроса: продолжать промер и исследования северной части лимана на гребных судах. В виду же того, чтобы при исследованиях устья р. Амур и южной части ее лимана не впасть в какие-либо ошибочные заключения, подобно И. Ф. Крузенштерну, при описи восточного берега Сахалина, я положил неуклонно следовать при этом плану, который отстранял бы причины, могшие привести меня к ошибочным заключениям. Избранный мною план был следующий: 1) от транспорта, т. е. с северного лиманского рейда, [88] выйти с промером на глубины, встреченные лейтенантом Козакевичем, вдоль северо-западного берега лимана и, не теряя нити оных, войти в реку. 2) Следуя вверх по ней под левым берегом, дойти до пункта, который представляет возможность ее устья. 3) От упомянутого сейчас пункта спуститься, не теряя нити глубин, под правым берегом реки до ее устья и далее по лиману в Татарский залив до той широты, до которой доходил капитан Браутон. И наконец, 4) от этого пункта, не теряя нити глубин, возвратиться на транспорт, следуя вдоль западного берега Сахалина.

Для приведения в исполнение этого плана, которым бы я мог разрушить вышеупомянутый главный вопрос о степени доступности устья реки и ее лимана для входа в них с моря, я, 10 июля, на трех шлюпках с 3 офицерами ³⁷ и доктором отправился с транспорта и пошел по лиману к глубинам, найденным лейтенантом Козакевичем; на пути все время бросал лот. Следуя по этим глубинам, мы 11 числа обогнули мыс Тебах и вошли в р. Амур; к вечеру того же числа, не теряя нити глубин и следуя под левым берегом реки, достигли низменного полуострова, названного мною Константиновским. Он тянулся поперек реки к противоположному правому ее берегу, где находилась деревня Алом. Местность эта, по исследованию моему, оказалась удобною для береговой защиты. По всему пройденному нами пути, начиная с северного лиманского рейда, с 4 1/2 саж. глубины, на которой стоял на якоре транспорт, самая меньшая глубина (на SW 30°, в расстоянии около 2 миль от транспорта) оказалась на пути к мысу Тебах (2 1/2 саж.), а самая большая (6 саж.), от мыса Тебах до Константиновского полуострова (по туземному Туегда). В этом месте самая меньшая глубина 6 саж., а самая большая 15. Утром 13 июля мы перевалили от Константиновского полуострова под правый берег реки к мысу Мео и пошли вдоль него к мысу Пронге, южному входному в реку мысу; тут мы следовали по глубинам от 10 до 5 саж. 15 июля отправились от мыса Пронге по лиману Амура к югу, следуя по направлению юго-восточного его берега и не теряя нити глубин. 22-го июля 1849 года достигли [89] того места, где этот матерый берег сближается с противоположным ему сахалинским. Здесь-то, между скалистыми мысами на материке, названными мною Лазарева и Муравьева и низменным мысом Погоби на Сахалине, вместо найденного Крузенштерном, Лаперузом, Браутоном и в 1846 г. Гавриловым низменного перешейка, мы открыли пролив шириною в 4 мили (7 верст) и с наименьшей глубиною 5 саженей. Продолжая путь свой далее к югу и достигнув 24 июля широты 51° 40’, т. е. той, до которой доходили Лаперуз и Браутон, мы возвратились обратно и, проследовав открытым нами южным проливом, не теряя нити глубин, выведших нас из Татарского залива в лиман, направились вдоль западного берега Сахалина. К вечеру 1 августа 1849 г. мы возвратились на транспорт после 22-дневного плавания, сопряженного с постоянными трудностями и опасностями, ибо южные ветры, мгновенно свежея, разводили в лиманских каналах толчею и сулой, которыми заливало наши шлюпки так, что часто приходилось выбрасываться на ближайший берег; а чтобы не прерывать нити глубин, по которым мы вышли из реки, мы принуждены были выжидать благоприятных обстоятельств, возвращаться иногда назад, чтобы напасть на них и тогда снова продолжать промеры. Неуклонно и строго следовать своему плану я считал необходимым главным образом потому, что сложившееся во всем образованном тогда мире мнение о недоступности устья р. Амур и ее лимана из татарского залива, вследствие общего убеждения, что Сахалин полуостров, налагало на меня обязанность принять все меры к раскрытию истины, тем более что упомянутое мнение принималось уже всюду за непреложную истину, закрепленную авторитетом знаменитых европейских мореплавателей, моих предшественников. Самая меньшая глубина от мыса Пронге, по лиману до южного пролива до параллели 51° 40’ наименьшая глубина 5 сажень, а наибольшая 12, и наконец, по лиману вдоль сахалинского берега до северного лиманского рейда, на котором находился транспорт, наименьшая глубина 4 саж, а наибольшая 12 ³⁸. [90] Из этих исследований, в противоположность существовавшему до сего мнению относительно устья р. Амур, ее лимана и Сахалина, оказалось: а) что Сахалин не полуостров, а остров; б) что вход в лиман из татарского залива чрез открытый нами 22 июля 1849 г. пролив доступен для мореходных судов всех рангов, а с севера, из Охотского моря, а равно и сообщение через лиман Татарского залива с этим морем, для судов, сидящих в воде до 23 футов, и наконец, в) что в устье р. Амур из татарского залива могут проходить суда с осадкою до 15 фут., а из Охотского моря суда, сидящие в воде до 12 футов.

Разрешив таким образом главные вопросы об устье реки Амур, ее лимана и Сахалине и убедившись на опыте, что точное определение направления лоцманских каналов, извивающихся между отрывистыми лайдами и банками, с теми ничтожными средствами, какие мы имели, невозможно и, имея в виду, кроме того, непременное исполнение данных мне повелений: описать юго-восточный берег Охотского моря до Тугурской губы и не позже 15 сентября быть в Охотске, я 3-го августа вышел из лимана и от горы князя Меньшикова начал опись матерого берега. Состояние его оказалось таково: от упомянутой горы на пространстве 20 миль к ONO-ту тянется огромный залив, огражденный с моря низменными дресвяными кошками; по точному исследовании этого залива на шлюпках оказалось, что вход с моря между кошками в северную часть этого залива имеет бар более других глубокий, а именно: 9 фут. в малую и 14 фут. в большую. Эту часть залива я назвал заливом Счастья, потому что он представляет единственную, более или менее удобную близ лимана гавань. Продолжая далее описывать с транспорта берег, тянувшийся к NO, мы дали ему правильное положение до такой степени ошибочно, что весь путь транспорта, проложенный на этих картах, лежал по сухому пути. Подойдя к возвышенному мысу Мухтель для осмотра виденной за этим мысом Ульбанской губы, я послал на вельботе мичмана Гроте, а с транспортом направился в Константиновский залив. По подробной описи и исследованию берегов этого залива оказалось, что он не представляет ни в каком отношении удобства для основания в нем порта. Окончив его исследование, мы пошли в Ульбанскую губу на соединение с мичманом Гротом. Подробная опись [91] и исследование этой обширной губы обнаружили. что она представляет единственный на всем Охотском море и закрытый от всех ветров обширный рейд. Эту губу я назвал заливом Св. Николая. По выходе из него у мыса Мухатель мы заштилели и заметили две черные точки, приближавшиеся от берега у транспорту. Это была байдарка с прапорщиком корпуса штурманов Дмитрием Ивановичем Орловым, состоявшим на службе российско-американской компании. Офицер этот был послан из Аяна с двоякой целью. Во-первых, разыскать транспорт «Байкал», во-вторых, для торговых сношений с обитавшими на этих берегах тунгусами и гиляками. Орлов, следуя от Аяна вдоль берега, доходил до гилякского селения Коль, лежавшего в 25-ти милях к NO от залива Счастья (по туземному Искай). Ему приказано было, в случае встречи со мною, передать, что в Аяне ожидают меня важные распоряжения высшего правительства. Приняв на транспорт Орлова с его двумя байдарками, я, чтобы скорее отправить донесение князю Меньшикову о моей описи, а вместе с тем и высадить Орлова, 30 августа пошел в Аян, куда и прибыл 3 сентября. [92]

ГЛАВА X.

Донесение мое князю Меньшикову от 3 сентября 1840 г. — Плавание Корсакова, — Путешествие генерал-губернатора в Камчатку и обратно. — Впечатление, произведенное моим донесением в Петербург. — Высочайшее повеление о переносе охотского порта в Петропавловск и о заселение р. Маи.

По приходе в Аян, я в тот же день послал с курьером, капитаном М. С. Корсаковым, следующее донесение его светлости князю А. С. Меньшикову:

«По сдаче груза в Петропавловском порту, дабы не упустить оставшегося у меня свободным временем, я 30 мая 1849 года из Петропавловска направился к восточному берегу Сахалина и в Амурский лиман. В продолжение 42-х дневного пребывания нашего в лимане нам удалось, с Божьей помощью, рассеять ошибочные заключения об этих местах знаменитых моих предшественников и привести затем в известность весь юго-восточный берег Охотского моря. Нами открыто: 1) что Сахалин остров, отделяющийся от материка проливом в 4 мили шириною и имеющим наименьшую глубину 5 сажень; 2) что вход в реку Амур с севера — из Охотского моря и с юга — из Татарского залива, а также, что сообщение чрез амурский лиман морей Японского и Охотского доступно для мореходных судов; и 3) что на юго-восточном берегу Охотского моря находится обширный, закрытый от всех ветров рейд, названный мною заливом Св. Николая. Что же касается до Константиновского залива, то по тщательному исследованию, он оказался неудобным для основания в нем порта. Почтительнейше донося об этом Вашей Светлости, священным долгом считаю свидетельствовать о благородном рвении и неутомимой деятельности офицеров и команды вверенного мне транспорта. Все до единого честно и благородно исполняли долг свой. Высочайше утвержденную инструкцию о разрешении идти мне [93] в амурский лиман я только что сейчас получил в Аяне. Чистые и черновые журналы и карты описанных нами мест я буду иметь честь лично представить Вашей светлости по возвращении моем в Петербург; ныне же спешу донести Вам о результатах наших исследований».

Между тем, посланный в Охотск от генерал-губернатора Н. Н. Муравьева курьером штабс-капитан М. С. Корсаков ³⁹ с Высочайше утвержденною мне инструкциею об исследований устья реки амур был задержан в Охотске льдами по половины июня, так что только около этого времени он мог отправиться из Охотска на боте «Кадьяк» с целью отыскать транспорт «Байкал» и передать мне упомянутую инструкцию. Г-н Корсаков, рассчитывая, что при таком позднем выходе из Охотска он не может уже застать транспорт в Петропавловске, отправился к северной оконечности Сахалина, на вид которой я должен был прийти. следуя из Курильской гряды к Константиновскому заливу, если бы шел согласно инструкции, данной мне при отправлении из Кронштадта. Не встретив транспорта ни здесь, ни затем в Константиновском заливе, г-н Корсаков возвратился в Аян.

Вместе с сим, перед отправлением из Петербурга генерал-губернатора Муравьева в 1848 г. в Иркутск, Государю Императору угодно было сказать ему, что «он, вероятно, не будет в Камчатке, потому что туда весьма затруднительно ехать». На это Муравьев отвечал Его Величеству, что он постарается добраться до Камчатки; почему, по прибытии своем в Иркутск весною следующего о1849 г., Н. Н. Муравьев со своею супругою, Екатериной Николаевной, отправился в Якутск и далее через Охотск в Петропавловск.

Преодолев все трудности верховой езды между Якутском и Охотском на пространстве более 1,100 верст по тропинкам, тундрам и болотам, Николай Николаевич с супругою достигли Охотска и оттуда, на транспорте «Иртыш» под командой капитан-лейтенанта Преклонского, пошли в Петропавловск. Посетив Петропавловский порт, вследствие письма моего, посланного из этого порта, на том же транспорте 28 мая Николай Николаевич Муравьев, чтобы встретиться со мною, заходил на обратном [94] пути из Петропавловска в Аян к северной оконечности Сахалина, но не найдя здесь транспорта, полагал, что я, не получив разрешения в Петропавловске идти в лиман, направился, вследствие данных мне инструкций в августе 1848 г., в Константиновский залив. Поэтому Н. Н. Муравьев от северной оконечности Сахалина пошел в Аян, куда и прибыл 30 августа. Он был первый из всех генерал-губернаторов Восточной Сибири, который посетил Охотск и Петропавловск. Ему хотелось лично видеть эти места прежде, чем решиться на перенос охотского порта, что тогда считалось необходимым. Все предместники Н. Н. Муравьева полагали, что это путешествие если не невозможно, то бесполезно. Обратный путь Н. Н. Муравьев совершил через Аян с тем, чтобы видеть этот порт и аянский тракт и сравнить их с охотским портом и трактом. По прибытии Н. Н. Муравьева в Аян, туда пришел и бот «Кадьяк» с М. С. Корсаковым, который донес генерал-губернатору о своих неудачных розысках транспорта «Байкал», несмотря на то, что он перерезывал несколько раз все пути, по которым транспорт, вследствие данных ему в Кронштадте инструкций, должен бы следовать. Это обстоятельство, а равно предположение, что я, не получив в Петропавловске разрешения приступить к описи лимана и устья р. Амур (мест, считавшихся тогда китайскими), не мог решиться сам на это исследование, и, наконец, сведения, доставленные г. Завойко в Аяне, что лиман окружен опасными банками, и вход в него для транспорта «Байкал» невозможен, послужили поводом к заключению в Аяне, что «Байкал» на пути из Петропавловска погиб. После этого понятно, до какой степени все было изумлено в Аяне, когда «Байкал», считавшийся погибшим, показался утром 3 сентября перед входом в аянский залив!

Мы не успели еще бросить якорь, как на вельботе пристал к транспорту М. С. Корсаков и объявил о присутствии в Аяне генерал-губернатора и о мнении, ходившем там насчет нас. Он сказал нам, что поводом к такому общему мнению послужило заключение В. С. Завойко, который, в свою очередь, основывался на описи Гаврилова. Вместо ответа Корсакову я дал прочесть приготовленный мною для отправления из Аяна рапорт князю Меньшикову. Тогда же М. С. Корсаков передал мне и Высочайше утвержденную инструкцию, которой повелевалось из [95] Петропавловска идти в амурский лиман с целью поверки описи Гаврилова. Сейчас же вслед за Корсаковым вышел навстречу нам на катере генерал-губернатор со всем своим штабом. Не приставая еще к транспорту, он спросил меня, откуда я явился. На это я отвечал: «Сахалин остров, вход в лиман и р. Амур возможны для мореходных судов с севера и юга! Вековое заблуждение положительно рассеяно. Истина обнаружилась; доношу об этом Его Светлости для представления Государю, а ныне Вашему Превосходительству». В маленькой моей каюте собрались около генерал-губернатора все его спутники и с любопытством слушали меня о нашем плавании и сделанных нами открытиях, которые были совершенно противоположны показаниям карты, имевшейся тогда в Аяне.

Из Аяна, на другой день, 4 сентября, с курьером штабс-капитаном М. С. Корсаковым были отправлены вышеупомянутый рапорт мой князю Меньшикову и отношение генерал-губернатора, в котором, между прочим, он объяснял князю, что ни одна из предшествовавших мне экспедиций не представляет таких важных для России последствий, какие истекают из моих открытий, несмотря на то, что все это произведено без всяких особых затрат казны и с ничтожными средствами, на суммы, ассигнованные для доставления груза в наши сибирские порты. «Груз этот,— писал Николай Николаевич,— по удостоверению начальника Камчатки, капитана 1 ранга Машина, доставлена на «Байкале» в таком отличном и сохранном виде, в каком еще никогда не бывало».

Результаты наших исследований обусловливают важное значение для России приамурского края, ибо они доказывают, что р. Амур через лиман имеет прямое сообщение с Татарским заливом, а через это берега этого залива с находящимися при них гаванями составляют необходимое дополнение амурского бассейна. Кроме того, сделанные нами открытия доказали важное значение реки Амур как артерии, связывающей с океаном Восточную Сибирь, считавшуюся до этого отрезанной от него тундрами и огромными пустынными пространствами.

Если бы я ограничился выполнением той программы, для которой специально был отправлен «Байкал», т. е. доставил бы груз в сибирские наши порты, подобно многим моим предшественникам, и не принял бы вышеупомянутых мер к [96] раннему приходу в Петропавловск, чтобы иметь свободными летние месяцы 1849 г., наконец, если бы я, несмотря на ответственность, не решился бы по своему усмотрению, без прямого на то повеления: идти из Петропавловска прямо в амурский лиман, чтобы раскрыть истину,— то мы, русские, под давлением распространившегося тогда в Аяне мнения о положительной недоступности амурского лимана и устья р. Амур могли бы не обратить на этот край должного и энергического внимания и вследствие этого оставались бы уверенными в упомянутом заблуждении. Тогда бы, в минувшую войну, доблестные защитники Петропавловска имущество этого порта со всеми судами, а равно и экипаж японской экспедиции, были бы в самом критическом положении, так что это могло бы, может быть, составить трофей в несколько раз сильнейшего нас неприятеля. Кроме того, плававшие около этих мест иностранные суда могли бы занять берег Татарского залива и даже устье самой реки, и тогда бы суда союзной неприятельской эскадры не имели бы случая фактически признать их принадлежащими России, а не Китаю. На это обстоятельство, при заключении трактата с Китаем, ссылались как на один из главных аргументов. Из этого ясно, что без своевременных исследований и занятий устья реки и неразрывно связанных с нею берегов татарского залива эти места могли бы быть навсегда потерянными для России. Вот те важные последствия наших открытий, которые не замедлили обнаружиться.

Из Аяна, 5 сентября, транспорт «Байкал» отправился в Охотск, а генерал-губернатор со своим штабом поехал аянским трактом в Якутск; там я должен был с ним соединиться, чтобы ожидать зимнего пути по реке Лене. Придя в Охотск 10 сентября, я, вследствие данных мне инструкций, сдал транспорт и 20 числа этого месяца с офицерами транспорта отправился в Якутск, куда и прибыл 3 октября. Здесь мы застали генерал-губернатора; я просил его сделать распоряжение г. Завойко о посылке зимним путем из Аяна в удский край, а оттуда на устье р. Амур прапорщика Орлова для наблюдения над вскрытием льда в заливе Счастья и в устье реки. Генерал-губернатор тогда же с нарочным послал предписание об этом г. Завойко ⁴⁰. В Якутске и затем в Иркутске, куда мы [97] прибыли 22 ноября, мы приводили в порядок наши журналы и карты.

По получении моего донесения из Аяна, в Петербурге под давлением авторитета знаменитых моих предшественников, подтвержденного затем бароном Врангелем и графом Несельроде в 1846 г., не поверили нашим открытиям и считали поступок мой (что я без разрешения пошел из Камчатки в амурский лиман) дерзким и подлежащим наказанию. Потому там полагали, что Петропавловск должен быть главным нашим портом в Восточном океане, а Аян в Охотском море, весь же приамурский края предоставить Китаю.

Между тем, генерал-губернатор, по возвращении своем в Иркутск 10 ноября 1849 г., сделал следующее представление в С.-Петербург:

1) Охотский порт перенести в Петропавловск, который усилить и укрепить, а из Камчатки сделать область, под начальством командира Петропавловского порта и камчатского губернатора, которым назначить Завойко.

2) Аянскую факторию российско-американской компании возвести на степень правительственного порта в Охотском море.

3) Для удобного и правильного сообщения Аяна с Якутском заселить крестьянами р. Маю и тракт между Аяном и Нелькиным, и

4) Аянскую факторию, как правительственный порт, усилить военными чинами и принять на счет казны устройство и поддержание тракта между Аяном и Якутском.

Я узнал об этом представлении по прибытии своем в Иркутск от самого генерал-губернатора Н. Н. Муравьева и при этом не мог не выразить ему мое сожаление, предлагая, если возможно, отклонить его ходатайство. Мотивы, которые я ему высказал при этом, были следующие:

а) Камчатский полуостров огромными тундристыми и гористыми пространствами и пустынными совершенно изолирован от Сибири, а потому в случае войны с морскими державами, особливо [98] продолжительной, Петропавловский порт не может быть ни снабжен, ни подкреплен без содействия сильной эскадры, которая была бы в состоянии оградить путь к нему от нападения эскадр враждебных морских наций. Такое нападение весьма вероятно, так как европейцы для ограждения своей обширной торговли и колоний в Восточном океане держат довольно сильные отряды, всегда готовые на подобную услугу. Серьезное развитие нашей торговли там представляется еще весьма и весьма отдаленном будущем, а следовательно, и эскадры довольно сильной для ограждения пути в Петропавловск мы еще долго не будем иметь. На пустынном Камчатском полуострове, изрезанном тундрами, болотами и хребтами гор, между которыми разбросано бродячее население до 5,000 душ, а также по неблагоприятным климатическим условиям, ни одна из иностранных держав утверждаться не будет, тем более что вековой опыт и нам уже убедительно доказал, что содержание Петропавловского порт и обладание Камчаткой слишком дорого стоит. Несмотря на все серьезные меры, предпринимаемые правительством, меры, сопряженные с большими затратами и пожертвованиями людьми, мы не могли достигнуть даже и того, чтобы ничтожное население Петропавловского порта и Камчатки могло бы хотя сколько-нибудь быть обеспеченным местным хлебом и прочими продуктами; мы должны доставлять все это из Сибири по баснословно высоким ценам и то только в весьма ограниченном размере. Наконец, российско-американская компания не соглашалась принять Камчатку на свое содержание даже за весьма значительную субсидию. По всем этим причинам и положено было Петропавловск держать в виде станции для плавающих судов и места для управления бродячим населением Камчатского полуострова. При убеждении о недоступности амурского лимана и устья р. Амур и при уверенности, что на прибрежье амурского бассейна не имеется гавани, мы не имели и возможности основать на Восточном океане надлежащего правительственного порта, который бы мог быть снабжен и подкреплен независимо от морского пути.

б) Точно также все усилия правительства, сопряженные с большими расходами и пожертвованиями людьми и капиталами на заселение земледельцами берегов реки Маи, в видах установления по оной сообщения Якутска с прибрежьем Охотского моря оставались тщетными и показали, что земледельческой оседлости по берегам [99] этой реки, а равно и устройства сколько-нибудь сносного пути между этою рекою и прибрежьем Охотского моря быть не может. Наконец, подробные и тщательные исследования берегов Охотского моря обнаружили, что на его берегах нет ни единого пункта, включая в то число и Аянский залив, к устройству сколько-нибудь удобного порта.

в) Настоящие же наши исследования и открытия указали, что р. Амур и ее лиман связывают Восточную Сибирь с Японским морем, и что прибрежье приамурского края составляет непосредственное дополнение амурского бассейна, а потому всего естественнее отыскать гавань на этом прибрежье, так как она, в случае войны с морскими державами, могла бы быть снабжены и подкреплена, независимо от морского пути, путем внутренним, безопасным от нападения неприятеля, т. е. по р. Амур и ее притокам. Только при таких условиях и может быть полезен для России порт на отдаленном ее востоке, ибо. имея такой порт, мы с одной стороны приобретаем должное политическое значение на Восточном океане с незначительной морскою силою по сравнению с иностранными морскими державами, а с другой стороны — мы приобретаем надежную и серьезную школу для образования наших морских офицеров и команд.

г) В видах развития нашей торговли и политического влияния на сопредельный нам Китай, р. Сунгари, орошающая населенную южную Манджурию, представляет удобный путь из юного приамурского края.

д) Чтобы воспользоваться правом, оставленным за нами по трактату 1689 года с Китаем, на обладание нижним приамурским бассейном с его прибрежьем, необходимо произвести подробное исследование оного во всех отношениях и установить постоянное бдительное наблюдение над оным. Все это возможно сделать только при нашем немедленном утверждении в этом крае, ибо китайского правительственного влияния в нем не существует, и Китай как бы не признает его своею принадлежностью и оставляет его свободным. При таком положении и при доказанной ныне возможности проникнуть в приамурский край чрез р. Амур из Японского моря он легко может сделаться добычей первого смелого пришельца ⁴¹; чего, по связи этого края [100] с Сибирью, Россия ни под каким предлогом допускать не должна.

В виду этих-то соображений единственно на что, по моему мнению, правительство должно сосредоточить свое внимание и средства это — чтобы, не теряя ни минуты времени, утвердиться в нижнем приамурском крае. Отсюда следует начать производить его исследование и постепенно заселять пути, ведущие к устью р. Амур для того, чтобы, с одной стороны, обеспечить сообщение амурского бассейна с Забайкальем, а с другой — иметь возможность довольствовать местным продовольствием нашу там военную силу. последняя должна быть так расположена и средства ее передвижения должны быть так устроены, чтобы она благовременно могла являться к избранной гавани, на устье р. Амур и на р. Сунгари. При устройстве же в этом крае управления, а равно и средств к передвижению войск, должно иметь в виду, что море и реки надолго еще будут служить здесь единственными путями сообщения; что этот край представляется краем чисто морским и. начиная от Забайкалья, составляет одно целое; что здесь не должно растрачивать больших сумм на дорогостоящие различные бюрократические и судебные учреждения, действующие в Сибири и Европейской России, а равно не следует делать здесь затрат на дорогостоящие долговременные укрепления и различные капитальные сооружения, ибо при обеспечении этого края с тыла банками лимана, лесистым, гористым и бездорожным, пустынным его прибрежьем и, наконец, при отдаленности его от цивилизованных портов он и с малыми средствами представляет надежную защиту от враждебных покушений с моря.

«Итак,— высказал я Николаю Николаевичу,— правительственное внимание, по моему мнению, на отдаленном нашем востоке должно быть направлено единственно к достижению упомянутой важной политической и экономической цели, почему при настоящих открытиях Петропавловск и Аян не могут быть нашими портами, каковыми по представлению Вашего Превосходительства они должны создаться. Затраты эти не только будут непроизводительны и напрасны, но могут вредно действовать на упомянутую, [101] главную здесь, правительственную задачу, куда бы эти затраты и должны быть всецело употреблены. Петропавловск и Аян могут быть только, как я сказал, станциями для наших судов и, следовательно, должны оставаться в том именно виде, в каком они существуют ныне». Поэтому следует остановить: 1) передвижение охотского порта в Петропавловск и усиление этого последнего; 2) заселение реки Маи и 3) устройство на счет казны аянского порта и приступить ныне к следующему:

1) Настоящими средствами охотского и петропавловского портов предстоящим же летом 1850 года серьезно занять устье р. Амур и отсюда, как из первоначального пункта, приступить к исследованиям: а) направления Хинганского хребта от верховьев реки Уди и направления рек, орошающих нижнеамурский край и берущих начало их этого края, и б) начать исследования прибрежий Татарского залива до корейской границы, в видах отыскания на этом прибрежье гавани удобной для основания порта, сколь можно долее открытого для навигации.

2) Ныне же распорядиться, чтобы для усиления сибирской флотилии были высланы из Кронштадта, в навигацию 1851 г., два винтовые легкие судна с осадкой около 10 фут., с паровыми шлюпками при них.

3) Предварительно распорядиться, чтобы с прибытием сюда упомянутых винтовых судов было бы ежегодно высылаемо по нескольку семей крестьян для постепенного заселения главных пунктов края.

4) С прибытием паровых средств приступить к тщательному исследованию амурского лимана, а равно и к исследованию северо-восточной части реки Амур, в видах безопасного плавания, и

5) В видах основательного выбора гавани, соответствующей основанию в ней порта, почти всегда открытого для навигации, а равно и для фактического заявления пред иностранцами о бдительном нашем наблюдении за этим краем в более или менее закрытых бухтах, лежащих по берегам Татарского залива, расставлять военные посты, а равно расставлять посты и водворять крестьян и на тех местностях по Амуру и Уссури, в которых по исследованию окажутся более или менее удобные перевалы на прибрежья Татарского залива, в закрытые бухты ⁴². [102]

За сим, в исходе декабря 1849 г., пришло в Иркутск Высочайшее повеление, последовавшее 2 декабря 1849 г., которым повелевалось: Охотский порт перенести в Петропавловск, который должен быть главным и укрепленным нашим портом на Восточном океане, почему он должен быть усилен командами, материалами и орудиями, доставленными на транспорте из Кронштадта. Начальника аянской фактории Завойко назначить губернатором Камчатки, из которой образовать отдельную камчатскую область. Для развития в Камчатке земледелия переселять туда ежегодно по 25-ти семей крестьян. Принять на счет казны окончательное устройство и содержание аянского тракта, а аянскую факторию возвести на степень правительственного порта, усилив ее воинскими командами. Наконец, по р. Маи и между Нелькиным м Аяном сделать земледельческие поселения для поддержки аянского тракта. Это Высочайшее повеление привести на месте в исполнение генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьеву, в распоряжение которого должны находиться и все суда в Охотск и Камчатке под названием сибирской флотилии; а также в распоряжение генерал-губернатора посылать из Кронштадта в Охотское и Камчатское моря военных крейсеров для уничтожения насилий, производимых китобоями. Вместе с тем остановленную в Иркутске экспедицию Ахтэ не посылать для разделения границы, а направить по усмотрению генерал-губернатора для исследования удского края. Что же касается до дальнейших действий на прибрежьях Охотского моря, то ожидалось подробного моего объяснения. Вместе же с этим 6 декабря за благополучный приход транспорта в Петропавловск, скорое и в хорошем состоянии доставление грузов и за сохранение здоровья команды я был произведен в капитаны 2 ранга ⁴³, а офицеры награждены были как за это, так и за отвагу чинами и крестами. [103]

ГЛАВА XI.

Прибытие мое в Петербург. — Объяснения с князем Меньшиковым и в комитете. — Прибытие в Иркутск 27 марта. — Поездка в Якутск и Аян с М. С. Корсаковым. — Встреча с Д. И. Орловым. — Основание Петровского зимовья. — Плавание мое вверх по Амуру. — Объявление от имени правительства о принадлежности приамурского края России. — Предписание Д. И. Орлову. — Донесение генерал-губернатору 4-го сентября 1850 г. — Отправление мое в Иркутск и оттуда в Петербург.

По прибытии в Петербург 28 января 1850 г., я явился к князю Меньшикову и представил ему все чистые и черновые журналы и карты наших исследований и открытий, а вместе с этим и рапорт Н. Н. Муравьева о том, что в виду сделанного мною открытия в навигацию же 1850 г. необходимо занять устье р. Амур 70 человеками воинских чинов. Для исполнения этого Н. Н. муравьев просил князя Меньшикова о назначении меня в его распоряжение. Его Светлость принял меня весьма благосклонно и объявил, что хотя Государь Император, довольный весьма смелым моим поступком, простил меня за то, что я, не получив еще Его повеления, решился идти к устью р. Амур и в ее лиман, но граф Несельроде и большинство членов особого комитета, которого граф был председателем, обвиняли меня за таковую дерзость ⁴⁴ и изъявляли Его Величеству сомнение в справедливости моих открытий на том основании, что «они совершенно противоречат докладу графа Несельроде и донесению барона Врангеля в исходе 1846 г. о том же предмете, а равно и донесениям нашей миссии в Пекине». На это я отвечал князю, что таковое заключение графа Несельроде и большинства комитета, [104] как он изволит увидеть из представляемых ему документов, совершенно ошибочное и для меня и всех моих в этом деле сотрудников оскорбительное. «Кроме того,— сказал я,— правительство всегда может поверить, в какой степени справедливы мои донесения Вашей светлости, доведенные до Высочайшего воззрения, и если они окажутся согласными с мнением графа Несельроде и большинства комитета, то я подвергаюсь строжайшей ответственности гораздо большей той, каковую они уже определили, а потому почтительнейше прошу Вашу светлость защитить меня и моих сотрудников от подобных нареканий».

С особым вниманием князь А. С. Меньшиков рассматривал карты и журналы и выслушивал объяснения мои о причинах, по которым весьма легко могли впадать в ошибки мои знаменитые предшественники и выводить таковые же ошибочные заключения об этих местах. Затем князь объявил мне, что он вполне уверен в справедливости моих открытий и важности оных и вполне разделяет мнение Н. Н. Муравьева о необходимости немедленного занятия устья р. Амур, и наконец, что министр внутренних дел Л. А. Перовский вполне этому сочувствует, но в особом комитете, под председательством графа Несельроде, в котором представление Н. Н. Муравьева будет рассматриваться м куда меня, вероятно, потребуют для объяснений, встретится огромное противодействие этому делу. Почему князь и предлагал мне быть готовым к этому и быть смелым в комитете в объяснениях, а равно приказал мне немедленно явиться к Л. А. Перовскому и объяснить ему все то, что я ему говорил, «ибо в комитете,— прибавил князь,— одни только мы с Перовским будем отстаивать вас и представление Муравьева о необходимости немедленного занятия устья реки Амур».

На другой день я явился ко Льву Александровичу Перовскому. Он принял меня с полным радушием и сочувствием к этому делу. Выслушав со вниманием мои объяснения, он сказал: «К несчастью графы Несельроде и Чернышев, а за ними Сенявин (директор азиатского департамента) и Берг — члены комитета, в котором будет рассматриваться представление Н. Н. Муравьева,— совершенно иного со мною мнения. Они, опираясь на донесениях нашей миссии из Пекина и донесении Врангеля, уверяют Государя, что ваше донесение ошибочно, и опасаются столкновения с китайцами, которые будто бы имеют на р. Амур огромную силу [105] и крепости, весьма достаточные для ограждения от вторжения в реку с моря. Вас призовут в этот комитет и вы должны быть готовы выдержать сильную атаку со стороны графов Чернышева и Несельроде, которые сердятся на вас и на Муравьева за то, что он, вопреки Высочайшему повелению, остановил экспедицию Ахтэ, и за то, что совершенно без их участия Высочайше утверждено было разрешение вам на опись р. Амур и ее лимана».

Такой прием и объяснения со стороны князя Меньшикова и Л. А. Перовского весьма естественно возбудили во мне энергию и силу, чтобы бороться со всеми случайностями при достижении предположенной цели. С такими чувствами, 2 февраля 1850 г., я и явился в особый комитет, под председательством графа Несельроде, в котором Высочайше повелено было рассмотреть упомянутое представление Н. Н. Муравьева.

Граф Чернышев объяснил мне, какому бы строгому наказанию я должен был подвергнуться за опись лимана и устья реки, не получив еще на то Высочайшего соизволение и предписания князя Меньшикова. Затем как он, так равно и граф Несельроде и Сенявин сказали, что они, полагаясь на знаменитый европейский авторитет моих предшественников и на донесение столь же знаменитого адмирала Врангеля, уверены, что я ошибся при своих исследованиях лимана и устья реки. Наконец они изъявляли удивление, каким образом возможно занять устье реки с такою ничтожною силою (70 человек), как представляет Муравьев, когда им положительно известно, что река охраняется большою китайскою силою.

На это поддерживаемый князем Меньшиковым и Л. А. Перовским я с почтением отвечал: «Отправясь из Петропавловска к описи лимана, я исполнил верноподданнейший долг мой. Миловать и наказывать за это меня может только один Государь». Затем, объяснив им все неблагоприятные обстоятельства и случайности, по которым могли мои знаменитые предшественники прийти к фальшивым заключениям, я сказал: «мне и моим сотрудникам Бог помог рассеять эти заблуждения и раскрыть истину. Все, что я доношу, также верно, как верно то, что я стою здесь. Что же касается до китайской силы, то сведения об этом, доставляемые миссией из Пекина, неправильны. Не только китайской силы, но и малейшего китайского правительственного влияния [106] там не существует. Инородцы (гиляки), там обитающие, находятся в самом диком состоянии и вовсе не воинственны, и я полагаю, что не только с 70-ю, но и с 25-ю человеками их можно держать в порядке. Инородцы эти считают себя от Китая независимыми, и весь этот край при настоящих открытиях, т. е. возможности проникнуть в оный с юга, из Татарского залива, может сделаться добычей всякого смелого пришельца, если мы, согласно представлению генерал-губернатора, не примем ныне же решительных мер. Я сказал все, и правительство в справедливости мною сказанного может легко удостовериться». За сим князь А. С. Меньшиков объяснил, что он тщательно рассматривал все мои, даже черновые, журналы и находит, что открытия мои справедливы, а потому он, а за ним и Л. А. Перовский полагали крайне необходимым не только утвердить представление Н. Н. Муравьева, но и усилить наши действия тщательным наблюдением за лиманов, рекой Амур и берегами Татарского залива посредством крейсерства там военного судна.

Между тем большинство членов комитета и в особенности графы Несельроде и Чершышев в виду упомянутых причин, а главное — опасения, чтобы не иметь неприязненных столкновений с китайцами, полагали держаться состоявшегося Высочайшего повеления 15 февраля 1849 г., т. е. основать зимовье на юго-восточном берегу Охотского моря для того, чтобы российско-американская компания могла производить там расторжку с гиляками. Вследствие этого, 3 февраля 1850 г., и последовало Высочайшее повеление на имя генерал-губернатора:

1) В заливе Счастья или в какой-либо местности на юго-восточном берегу Охотского моря, но отнюдь не в лимане, а тем более на реке Амур, основать зимовье.

2) В зимовье том российско-американской компании производить расторжку с гиляками, но ни под каким видом и предлогом не касаться лимана и р. Амур.

3) Для основания этого зимовья, а равно и для охранения оного. взять 26 человек матросов и казаков из Охотска.

4) Исполнение этого произвести под наблюдением и по распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири, под непосредственным ведением которого и должны состоять все действия этой экспедиции.

5) Для приведения в исполнение на месте этого повеления, [107] а равно и для избрания для зимовья, командировать в распоряжение генерал-губернатора капитана 2-го ранга Невельского.

В тот же день, на основании положения о Сибири, я был произведен в следующий чин капитана 1 ранга и назначен для особых поручений к генерал-губернатору.

С такою инструкцией я, 27 марта, явился к Н. Н. Муравьеву в Иркутск, а 3 апреля вместе с М. С. Корсаковым, командированным в Охотск для наблюдения за переносом этого порта, отправился в Якутск и оттуда в Аян. Из Аяна на транспорте «Охотск» с 25 человеками команды 27 июля прибыл в залив Счастья, где и нашел г. Орлова, посланного сюда, как выше сказано, из Аяна зимним путем по распоряжению генерал-губернатора. При Орлове переводчиками были: гиляк Позвейн, знавший по-тунгусски и тунгус Афанасий, говоривший по-русски.

Здесь Орлов донес мне: 1) что река Амур, близ устья, вскрылась 8 мая. Северная часть лимана и залив Счастья, а также все пространство моря к северу от лимана были затерты льдами до 20 июня, так что достигнуть до устья реки Амур через лиман ее из залива Счастья не представляется никакой возможности ранее 20 июня. 2) Что он, прибыв в деревню Чиар-рах (на левом берегу Амура, близ ее устья) еще зимним путем, едва только к 10 июня мог добраться чрез горы на оленях в залив Счастья. Южная часть лимана очистилась ото льда к 15 мая, море же к югу от лимана, по сведениям от гиляков, было чисто гораздо ранее, так что судно с юга может свободно войти в реку около половины мая; и 4) что по сведениям от туземцев река Амур около устьев рек Уссури и Сунгари очищается ото льда в исходе марта, т. е. 5 неделями ранее, чем устье.

Тщательно осмотрев вместе с Орловым берега залива Счастья, мы нашли, что кошка, составляющая восточный берег этого залива, представляет единственную местность, к которой могут подходить суда с моря для передачи грузов; почему 29 июня 1850 г. мы и заложили здесь зимовье, названное мною Петровским.

На основании сведений, полученных мною от Орлова, нам нельзя было оставаться в Петровском; во-первых, оттуда невозможно было следить за устьем р. Амур, за южной частью ее [108] и лимана и за прибрежьем приамурского края, а во-вторых, прежде чем представится возможность достигнуть из Петровского этих мет, иностранцы, пришедшие на судах с юга, могут утвердиться в них. Кроме того, постоянное занятие залива Счастья нам было бесполезно еще и в том отношении, что залив этот, подобно Охотску, Аяну и вообще всем заливам Охотского моря, до исхода июня бывает затерт льдами, и суда в заливе Счастья, подобно как и в упомянутых заливах, без вытаски на берег — зимовать не могут. В этом заливе, следовательно, не могло быть и порта. По этим причинам я решился идти в р. Амур и там: 1) исследовать, не имеется ли близ устья реки местности удобной для зимовья судов. 2) Разведать, в какой степени достоверны сведения, доставленные г. Орловым, о состоянии южной части лимана и реки. 3) Узнать, в какое время являются иностранные суда в Татарском заливе, и не подходят ли они к лиману, и 4) чтобы, на основании полученных таким образом данных, действовать ныне же решительно в видах достижения главной цели, объясненной в представлении моем генерал-губернатору в ноябре 1849 года.

С таким намерением, взяв с собою переводчиками гиляка Позвейна и тунгуса Афанасия, с 6-ю человеками вооруженных матросов на шлюпке, вооруженной однофунтовым фальконетом, я отправился из Петровского по северному каналу лимана в р. Амур, оставив Д. И. Орлову следующее распоряжение:

«К 1-му августа на оленях горою прислать на мыс Куегда 2-х матросов с топографом, которые и должны там ожидать до 10 августа; если же к этому времени я туда не приду, то принять энергические меры к нашему разысканию. Если все поиски останутся тщетными — донести в Аян генерал-губернатору и, оставив при себе на зимовку транспорт в Петропавловске, продолжать действовать согласно Высочайшей воле и ожидать дальнейших распоряжений от генерал-губернатора».

12 июля, северным лиманским фарватером я вошел в р. Амур и поднялся вверх по оной до мыса и селения Тыр, лежащего на правом берегу реки против устья реки Амгунь, в расстоянии от устья р. амур около 100 верст. На этом пути подробно исследовал протоку Пальво и соседние с нею протоки и нашел, что в Пальво, между селениями Мая и Пальво, могут совершенно безопасно зимовать суда. Эта местность находится [109] в 70 верстах от устья реки Амур, а от мыса Куегда — Константиновским полуостровом, в 35 верстах.

Подойдя к мысу Тыр, я увидел на берегу несколько манджуров и толпу инородцев — гиляков и мангунов до 200 человек; они, по-видимому, были озадачены появлением нашей шлюпки. Выйдя здесь на берег в сопровождении переводчиков Позвейна и Афанасия, я подошел к старшему из манджуров, которого гиляки называли джангин, что значит богатый старик, купец; этот манджур сидел с важностью на обрубке дерева и тем показывал свое начальническое влияние на окружавшую его толпу манджуров и инородцев. Он важно и дерзко спросил меня, зачем и по какому праву я пришел сюда. В свою очередь и я спросил манджура, зачем и по какому праву он здесь находился. На это манджур еще с большей дерзостью отвечал, что никто из посторонних, кроме их, манджуров, не имеет права являться в эти места. Я возразил ему, что так как русские имеют полное и единственное право быть здесь, то я требую, чтобы он, манджур, со своими товарищами, манджурами, немедленно оставил эти места. На это манджур, указывая на окружавшую его толпу, потребовал от меня, чтобы я удалился, и что в противном случае он принудит меня сделать это силою, ибо никто без дозволения их, манджуров, не может сюда являться. Вместе с этим он дал знак окружавшим его манджурам, чтобы они приступили к исполнению его требования. В ответ на эту угрозу я выхватил из кармана двуствольный пистолет и, направив его на манджура, объявил, что если кто-либо осмелится пошевелиться, чтобы исполнить это дерзкое требование, то в одно мгновение его не будет на свете. Вооруженные матросы по моему знаку немедленно явилась ко мне. Такой совершенно неожиданный для всех поступок так ошеломил всю эту толпу, что манджуры сейчас же отступили, а инородцы, отделившись от них, начали смеяться над их трусостью и видимо были довольны этим действием, давая тем знать, что они будут на моей стороне. Джангин побледнел, немедленно соскочил со своего места и, кланяясь мне, объяснил, что желает со мною быть в дружбе и просит меня к себе в палатку в гости. Я согласился и узнал от него: 1) что им запрещено спускаться сюда по реке Амур, что они бывают здесь самовольно, с ведома только лишь мелких чиновников города Сен-Зина [110] (около 300 верст от устья Сунгари), за что этим чиновникам они дают взятку соболями, которых выменивают у гиляков, гольди и мангунов на товары и, большей частью, на водку (араки); 2) что на всем пространстве по берегам реки Амур, до Каменных гор (Хинган), нет ни одного китайского или манджурского поста. Что все народы, обитающие на этом пространстве, по рекам Амур и Уссури до моря, не подвластны китайскому правительству и ясака не платят. И 3) что река Амур при устьях впадающих в нее рек Сунгари и Уссури, а равно и эти последние, вскрываются ото льда гораздо ранее, чем р. Амур в этих местах.

Гиляки и мангуны, прибывшие сюда с юго-западного берега Сахалина и берегов татарского залива, сообщили, что с ранней весною приходят ежегодно в Татарский залив большие суда и останавливаются часто у берегов, берут насильно у них рыбу и делают различные бесчинства, за которые их никто и не наказывает.

Вследствие этих сведений, я объявил манджурам и инородцам, что хотя русские давно здесь не бывали, но всегда считали реку Амур о Каменных гор (Хингана), а равно и всю страну с моря с островом Карафту (Сахалином), своей принадлежностью. Что же касается прихода в эту страну иностранных судов и причиняемых ими насилий жителям, то они решились принять против этого меры и поставить вооруженные посты в заливе Искай (Счастья) и при устье р. Амур для защиты всех обитающих в упомянутом крае жителей, которых русский Великий Царь (Пила-пали Джангин) принимает отныне под Свое высокое покровительство и защиту, о чем я, как посланный сюда от Царя для этой цели, им и объявляю. Для того же, чтобы было известно это и иностранным судам, приходящим к берегам этого края, я приказываю предъявлять им мое объявление.

Это объявление, переданное мною гилякам и манджурам, было такого содержания:

«От имени Российского правительства сим объявляется всем иностранным судам, плавающим в татарском заливе, что так как прибрежье этого залива и весь приамурский край до корейской границы с островом Сахалин составляют российские владения, то никакие здесь самовольные распоряжения, равно и обиды обитающим инородцам, не могу быть допускаемы. [111] Для этого ныне поставлены российские военные посты в заливе Искай и на устье р. Амур. В случае каких-либо нужд или столкновений с инородцами нижеподписавшийся, посланный от правительства уполномоченным, предлагает обращаться к начальникам этих постов».

За сим, уладив к обоюдному удовольствию жалобы инородцев на манджуров, с которыми они ко мне тут же обращались, я пошел обратно. 1 августа 1850 г. я достиг мыса Куегда и здесь, помолясь Господу Богу, в присутствии собравшихся из окрестных деревень гиляков и при салюте из фальконета и ружей поднял русский военный флаг. Оставив при флаге военный пост, названным мною Николаевским и состоявший из 6 человек матросов при фальконете и шлюпке, я сам отправился на оленях, горою, в Петровское. Оставленному здесь топографу я приказал сделать береговую съемку реки Амур от этого поста до лимана, северо-восточного матерого берега лимана и берегов залива Счастья до Петровского зимовья.

По прибытии в Петровское я предъявил стоявшим там на рейде гамбургскому и американскому китобоям такого же содержания объявление о принадлежности России приамурского края до корейской границы и Сахалина. Между тем, окрестные гиляки, узнав о распоряжениях и действиях наших на р. амур, собрались ко мне в Петровское с просьбою, чтобы русские оставались с ними и их защищали. В виду этого обстоятельства и в виду большего оправдания моих действий я предложил гилякам, чтобы из их среды отправилось со мною в Аян два человека с тем, чтобы они засвидетельствовали в Аяне это желание своих собратов и других инородцев. Вследствие этого вызвались следовать со мною в Аян гиляки Позвейн и Питкен. 2 сентября на транспорте «Охотск» я прибыл с ними в Аян. Там они и объявили желание своих собратов начальнику порта, Кашеварову, и бывшему в то время в Аяне проездом камчатскому преосвященному Иннокентию. Гиляки эти просили, чтобы мы не уходили с реки Амур и защищали их как от насилия манджуров, так и от бесчинств команд с китобойных судов, все чаще и чаще появляющихся в этих местах, и наконец, заявили, что как они, так равно и все инородцы вверх по реке Амур до Каменных гор (Хингана), р. Уссури и до моря, никогда не были подвластны Китаю и ясака не платили. [112]

После этого я приказал командиру транспорта «Охотск», лейтенанту Гаврилову, взяв семейство Орлова, продовольственные запасы и товары, следовать на зимовку в Петровское для содействия Д. И. Орлову, которому предписал: с закрытием р. Амур и ее лимана перевести людей из Николаевского порта в Петровское; перед открытием же реки снова поставить этот пост в усиленном виде и начать производить в нем постройки. Тщательно делать на шлюпке наблюдения над устьем р. Амур и ее лиманом к югу. Собирать сведения от туземцев о состоянии края и о судах, подходящих к лиману с юга и плавающих в Татарском заливе. В случае встречи с этими судами или на берегу с их командами объявлять, что все эти места до Нерчинской границы составляют русские владения. Наконец, с открытием навигации 1851 года прислать в Аян транспорт «Охотск» с донесениями.

О всех упомянутых действиях и распоряжениях своих по прибытии в Аян я сейчас же послал с нарочным донесение генерал-губернатору Н. Н. Муравьеву от 4-го сентября 1850 г. Вот отрывок этого донесения:

«Из этого Ваше Превосходительство усмотрите, что, оставаясь в Петровском и действуя только лишь в пределах данного мне Высочайшего повеления, опасения мои, выраженные вам еще в 1849 г. о возможной потере для России навсегда приамурского края, если при настоящих открытиях мы не будем действовать решительно, могут легко осуществиться. Представленные мною факты подтверждают эти опасения. По этому вся моральная ответственность пред отечеством пала бы справедливо на меня, если бы в виду этих фактов я не принимал всевозможных мер к отстранению этого.

Осмеливаюсь уповать, что при ходатайстве вашего Превосходительства Государь император милостиво воззрит на его верноподданного, осмелившегося преступить его высочайшее повеление при упомянутых обстоятельствах».

10 сентября я отправился из Аяна в Иркутск, чтобы лично объяснить генерал-губернатору о крайней необходимости принять решительные меры к прочному утверждению нашему в нижнеприамурском крае, для чего усилить экспедицию судами и командами, согласно упомянутому моему мнению, выраженному ему в ноябре 1849 года. [113] Между тем генерал-губернатор уехал из Иркутска в Петербург, оставив распоряжение, чтобы я и М. С. Корсаков, по прибытии в Иркутск, следовали немедленно к нему в Петербург. Поэтому в половине декабря 1850 года я вместе с Корсаковым прибыл в Петербург в то самое время, когда донесение мое, посланное из Аяна по Высочайшему повелению, передано было на рассмотрение особого комитета, составленного под председательством графа Несельроде. В числе лиц, назначенных в этот комитет, были: князь А. С. Меньшиков, Л. А. Перовский и генерал-губернатор Н. Н. Муравьев.

Николай Николаевич объявил комитету, что действия мои были согласны с его представлением и мнением. Князь А. С. Меньшиков и О. А. Перовский, поддерживая генерал-губернатора, высказали, что, кроме того, действия мои были вызваны важными обстоятельствами, встреченными мною на месте, и что после этого следует не только усилить Николаевский пост, но в устье реки, ее лимане и в Татарском заливе необходимо иметь постоянно военное судно. Большинство членов комитета, в особенности граф Чернышев (военный министр) и Несельроде (министр иностранных дел), признали, что эти действия в высшей степени дерзки и навлекают на меня строжайшее наказание ⁴⁵, так как они противны Высочайшей воле и, кроме того, могут иметь вредное влияние на дружеские отношения наши с Китаем и на выгодную для нас кяхтинскую торговлю. Потому в виду этого соображения и в виду того, что по донесению нашей миссии из Пекина китайское правительство имеет уже настолько достаточное наблюдение за нижнеприамурским краем, чтобы отстранить всякое покушение на него иностранцев с моря, комитет положил: Николаевский пост снять и, согласно Высочайшей воле 1849 г., производить российск.-американ. компании из Петровского расторжку с гиляками и другими инородцами, обитающими на юго-восточном берегу Охотского моря, отнюдь не касаясь реки Амур, ее бассейна, Сахалина и берегов Татарского залива.

Комментарии

35a. Чрез эту банку в 1846 году вошел в лиман и вышел из оного г. Гаврилов.

36. Так, например, для промера были отправлены на 6-ти весельном баркасе лейтенант Гревенс, на 4-х весельном — мичман Гроте, а на вельботе — мичман Гейсмар. На транспорте оставалось всего 10 человек команды. Ветер мгновенно засвежел, баркас выбросило на лайду, а вельбот 0 на отмель сахалинского берега против огромного селения Тамлево. Люди из вельбота едва спаслись на берег и, разложив огонь, сушили свое платье, когда толпа гиляков, пользуясь тем, что после утомления наши уснули, утащили платье, так что Гейсмар с людьми на другой день явились в одних рубашках. Гиляки между тем вздумали, было, напасть и на транспорт: собралось множество лодок, и стали грести к транспорту. В виду этого мы захватили двух гиляков и знаками объявили, что если они не остановятся и не возвратят все украденное, то их товарищи будут повешены. Это обстоятельство понудило их исполнить наши требования и сделало то, что мы впоследствии уже были безопасны от всяких покушений; они же еще нам помогали.

37. Офицеры: Попов, Гейсмар и Гроте; шлюпки: шестерка, вельбот и четверка; нижних чинов 14 человек, провизии на 3 недели.

38. Туземцы на мысах Пронге, Уси и на Сахалине объяснили нам, разумеется, знаками, что посреди лимана существует глубокий канал, более 5 саж; я обозначил эти указания на карте, насколько мог понять туземцев о его положении, не имея никакой возможности поверить их, ибо шлюпки наши при первой попытке заливало.

39. Впоследствии генерал-губернатор Восточной Сибири.

40. Вот причина, почему Орлов был в заливе Счастья и на устье р. Амур весною 1850 г., а вовсе не та, о которой говорит Тихменев в историческом обозрении действий российско-американской компании на странице 62 и примечании к оной. Ссылка его на бумагу министерства иностранных дел от 15 февраля 1849 г. здесь не имеет места, ибо в этой бумаге разрешалось росс.-америк. компании из Аяна производить расторжку с туземцами по юго-восточному берегу Охотского моря, отнюдь не касаясь устья Амура.

41. Во время пребывания моего в Охотске, я узнал из рассказов лейтенанта, оставленного Лаперузом, который проезжал чрез Охотск из Камчатки, что будто бы французское правительство дало бы Лаперузу повеление, в случае возможности входа в Амур из татарского залива, занять устье реки. Может быть такое же повеление дано было и Браутону.

42. Опыт не замедлил показать, что если бы в 1850 г. было принято это мнение, которому Н. Н. Муравьеву вполне сочувствовал, тогда война 1854 г. не застала бы нас здесь врасплох, и мы не встретили бы тех затруднений при вводе наших судов и подъеме наших команд в Забайкалье, но тогда все были увлечены важностью укрепления Петропавловска и, не веря моим открытиям, боялись раздражить китайцев и иностранцев.

43. За опись мне следовал орден Св. Владимира 4-ой степени и пенсион, как то было Бутакову, описавшему устье Амударьи, но я в лиман пошел, не получив Высочайшего разрешения, а потому меня следовало бы наказать, однако, лишили только того, что следовало за опись, т. е. креста и пенсиона.

44. Именно — желали разжалования.

45. Заключили меня разжаловать.

© текст - Вахтин В. 1878
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Андреев-Попович И. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001