-

НЕВЕЛЬСКОЙ Г. И.

ЗАПИСКИ

ГЛАВА V.

Возбуждение амурского вопроса Императором Николаем I в 1844 г. — Повеление его барону Ф. П. Врангелю о посылке в амурский лиман экспедиции. — Основание Аяна. — Посылка в лиман брига «Константин» под командою Гаврилова в 1846 г. — Результат посылки. — Депеша барона Врангеля графу Несельроде, 12 декабря 1846 г., о недоступности устья Амура.

В Бозе почивший Император Николай I, несмотря на опасения, представленные его Величеству, о возможности разрыва с Китаем, о неудовольствии Европы, в особенности англичан, если мы решимся действовать на р. Амур с целью обладания приамурским краем ¹⁶, и, наконец, несмотря на убеждения, что действия наши не принесут пользы, ибо знаменитыми мореплавателями положительно доказано, что устье реки Амур недоступно с моря, — пожелал осуществить мысль своего прапрадеда и бабки. Все веские доводы графа Несельроде не могли поколебать воли в Бозе почившего Императора, преданного благу России. В Черном море снаряжалась в то время экспедиция, состоявшая из корвета «Менелай» (Оливуца) и транспорта под начальством Е. В. Путятина (ныне графа). Экспедиция эта должна была следовать в Китай и Японию с целью установления торговых сношений с этими государствами, и ей, между прочим, высочайше повелевалось обследовать лиман и устье р. Амур с тем, чтобы убедиться, действительно ли справедливы заключения знаменитых мореплавателей о недоступности устья реки для мореходных судов и действительно ли справедливы сведения, что будто бы это устье охраняется значительною китайскою силою. Министр финансов, [44] от которого требовалось на содержание этой экспедиции 250,000 руб. сер., в особой записке Государю Императору изложил, что «при не развитии или, лучше сказать, не существовании нашей торговли в Восточном океане и неимении в виду, что когда-либо могла существовать даже эта торговля, без утверждения нашего в приамурском крае, — единственною полезною целью отправления Е. В. Путятина, я полагаю, будет поручение удостовериться, между прочим, в справедливости сложившегося убеждения о недоступности устья р. Амур,— обстоятельства, обусловливающего степень полезности для России этой реки и орошаемого ею края. Но для разрешения этого вопроса не требует снаряжения такой большой и дорогостоящей экспедиции, как настоящая, а гораздо лучше, в отношении политическом, финансовом, произвести исследование амурского лимана и устья р. Амур чрез российско-американскую компанию, поручив ей отправить к устью этой реки, на счет казны, надлежащее судно из колонии».

Это мнение министра финансов было Высочайше утверждено, и экспедиция Путятина была отменена. Вследствие такой Высочайшей воли, министр иностранных дел, граф Несельроде, писал председателю главного правления российско-американской компании, контр-адмиралу барону Ф. П. Врангелю: 1) что он озаботился отправлением из колонии на счет казны благонадежного судна в лиман реки Амур с целью положительного дознания, в какой степени и для какого ранга судов возможен вход в амурский лиман и в реку с моря; 2) уведомил бы его, для доклада Его Величеству, к какому времени это судно для исполнения этого поручения может быть готово и отправлено из колонии, и сколько приблизительно будет стоить казне эта экспедиция, могущая положительно разрешить упомянутый вопрос. Граф Несельроде вместе с тем объяснил барону Врангелю, что это должно быть произведено без огласки, и что акционеры компании не должны знать об этом. На это барон Врангель отвечал, что судно может быть послано из колонии не ранее весны 1846 г., и что он, вполне ценя доверие к нему правительства, примет все меры для точного исполнения Высочайшей воли, что же касается стоимости экспедиции, то она, вероятно, не превысит 5,000 рублей. В заключение барон пояснил, что он вполне уверен, что главный правитель колонии, [45] капитан 2 ранга Тебеньков, на которого ныне возлагается снаряжение из колонии судна, примет также со своей стороны все меры.

Вследствие этого отзыва граф Несельроде препроводил барону Врангелю Высочайше утвержденную инструкцию командиру того судна, которое будет назначено для исследования лимана и устья р. Амур. В этой инструкции было изображено: «Главная цель ваша заключается в тщательном исследовании устья р. Амур, о котором существует мнение, что вход в него от наносных песков не только затруднителен, но и невозможен даже для самых мелкосидящих шлюпок, т. е река как бы теряется в песках. Для удостоверения этого повелевается:

1) Судно имеет избрать на севере удобный для якорной стоянки пункт, ближайший к устью реки, и из него производит на гребных судах исследование.

2) В случае спроса китайцев: зачем пришло судно? отвечать, что бури, ветры и течения нечаянно его сюда занесли.

3) Людям, отправленным на гребных судах говорить, что пришли около реки наловить рыбы.

4) Ласкать и одарять туземцев на случай же неприязненных с их стороны намерений, гребным судам держаться, по возможности, соединенно так, чтобы они могли взаимно помогать друг другу.

5) Флаг иметь какой-либо разноцветный, чтобы китайцы не могли подозревать, что судно русское, и чтобы через это не подать повода к каким-либо с их стороны на нас неудовольствиям, ибо правительство желает сохранить с ними тесную дружбу.

6) Описать лиман реки Амур, залив между Сахалином и матерым берегом и содейственный с лиманом юго-восточный берег Охотского моря до Удской губы. Для соображения же при описи этого последнего берега прилагается карта оного, составленная академиков Мидендорфом, а равно и карта пути с этого берега в Забайкалье. И

7) Донесение о действиях своих, а равно журналы и карты отправить из Аяна на имя председателя главного правления компании, барона Врангеля».

На докладе графа Несельроде о проекте инструкции Государь Император изволил заметить: «принять все меры, чтобы паче [46] всего удостовериться, могут ли входить суда в реку Амур, ибо в этом и заключается весь вопрос, важный для России».

Эта инструкция, препровожденная графом Несельроде барону Врангелю к точному исполнению, отправлена была к г. Завойко в Аян 5-го марта 1846 г. Она вполне обнаруживает ошибку понятия, какие имели тогда о приамурском крае, и объясняет тактику нашу на отдаленном востоке. Наконец она указывает и то, что от графа Несельроде и барона Врангеля, не стесняясь никакими расходами, требовалось верно и положительно разрешить, какого именно ранга суда могут входить в р. Амур. В этой мере это важное для России по своим последствиям поручение, возбужденное в Бозе почившим Императором Николаем I, было исполнено, как мы увидим ниже, а до того считаю не лишним сказать несколько слов об основании Аяна.

В Охотске российско-американская компания имела свою факторию, к которой один или два раза в лето приходило из колонии и Курильского отдела ее судно с мехами. Круг действия этой фактории заключался в отправке мехов в Иркутск и посылке в колонии приличных продовольственных запасов и других вещей. Появление фактории около правительственного порта было выгодным для компании, потому что ей не надо было содержать значительного числа людей и гребных судов, необходимых для выгрузки-погрузки судов компании: во всех подобных обстоятельствах и в других случаях фактория могла обращаться к средствам порта. Сверх того, компании не нужно было затрачивать значительного капитала для содержания и исправления дороги в Якутск, так как эту дорогу содержало правительство. По этим причинам перенесение охотского порта всегда было связано с вопросом о перенесении вместе с ним и компанейской фактории. За представлением начальников охотского порта о переносе его всегда следовало представление начальников фактории, в главное правление компании, о переносе и фактории вместе с портом. Но так как правители этой фактории были чужды морского дела, и так как правительство не находило другого места для порта кроме Охотска, то и фактория оставалась тут же, а компания, имея в виду выгоды быть у правительственного порта, не обращала внимания на представление начальников ее фактории. В 1843 г. правителем этой фактории был назначен лейтенант В. С. Завойко (женатый на родной племяннице председателя главн. правл. компании барона Врангеля), [47] и ему, как морскому офицеру, поручено было рассматривать дело о перенесении фактории и представить об этом свои соображения. Начальником охотского порта был тогда капитан 1 ранга Вонлярлярский: человек деятельный, весьма знакомый с недостатками Охотска и с берегами Охотского моря и заинтересованный вопросом о переносе Охотского порта. Завейко предложил Вонлярлярскому вместе с факторией перенести порт из Охотска в Аянский залив. Вонлярлярский отклонил это предложение на том основании, что помянутый залив не представляет удобств для порта, ибо, во-первых, он открыт; во-вторых, суда на воде зимовать там не могут; в-третьих, время навигации к этому заливу столь же коротко, как и к Охотску, и, в-четвертых, к этому заливу надобно будет устраивать дорогу из Якутска, что сопряжено с большими расходами и затруднениями, как показал уже опят Фомина. Наконец, он высказывал, что не только в окрестностях Аяна, но и на берегах Охотского моря нет строевого леса необходимого для исправления и строения судов, в чем в Охотске не ощущалось недостатка (по рекам Охоте и Кухгуе лес беспрепятственно сплавлялся в Охотск). В Аяне, кроме того, большой недостаток в рыбе столь необходимой в этом крае, тогда как в Охотске она водится в изобилии. Несмотря, однако, на эти справедливые доводы о неудобстве для порта Аянского залива, г-ну Завойко было разрешено главным правлением компании перенести сюда факторию. В том же 1843 г. с помощью служивших в компании Д. И. Орлова и якутского мещанина Березина Завойко перенес факторию в залив Аян, и бароном Врангелем исходатайствовано было у правительства даровать ему те же права, какие даровались тогда главным правителям колонии. Таким образом, из начальника охотской фактории, которые пред Завойко были из мещан, Завойко в Аяне сделался почетным административным лицом и из лейтенантов в Охотске, с перенесением фактории в Аян, был произведен в капитаны 2-го ранга. Этот перенос фактории в залив Аян был весьма чувствителен для акционеров, ибо устройство дороги между Аяном и Нелькиным и вообще сношения с Якутском и содержание оного, а равно увеличение числа команд и судов при фактории, потребовало немалых расходов. Дабы избавиться от дальнейших затрат, главное правление компании и люди, заинтересованные в ней, [48] начали представлять правительству и распространять в обществе слух о великом значении Аяна в будущем: говорили, что только он будто бы может быть главным нашим портом на востоке. Правительство согласилось с этим и приняло на счет казны и содержание, и окончательное устройство аянского тракта. Аян усилили казенной командой и переименовали в правительственный порт; на горький опыт Фомина не обратили внимания. По представлению г. Завойко заселили реку Мая и путь между Нелькиным и Аяном и убили снова много денег и людей. Население по Мае вымирало, и Аян оставался той же ничтожной деревней, какою и был. Сообщение его с Якутском было то же самое, как и Якутска с Охотском. Вред, происшедший от внимания правительства к Аяну и от сопряженных с этим расходов, был весьма важен, ибо это отвлекало правительство от приамурского края и служило поводом людям, не сочувствовавшим амурскому делу, представлять Государю Императору, что будто бы Аян составляет все, что только нам можно желать на берегах отдаленного нашего востока, и что в виду этого нам решительно не стоит обращать внимания на приамурский край, который должно предоставить Китаю и тем еще более утвердить наши дружеские отношения с Китайской империей. Вот история Аяна.

Согласно распоряжению барона Врангеля, правитель колонии г-н Тебеньков отправил к устью р. амур маленький бриг «Константин» под командою поручика корпуса штурманов Гаврилова, офицера опытного, но больного. Экипаж брига состоял из 3-х вольных штурманов и 22-х человек команды, большей частью финляндцев, при 2-х байдарках и 2-х шлюпках. Г-н Тебеньков, предписывая Гаврилову зайти в Аян, где он должен был получить Высочайше утвержденную инструкцию, в дополнение к ней собственноручно написал к исполнению Гаврилову следующее: «По сведениям при устье Амура находится поселение русских беглецов из-за Байкала и больная китайская военная сила, а потому вы должны принять все меры предосторожности, дабы не иметь с китайцами неприязненных столкновений, и дабы китайцы не могли узнать, что ваше судно русское. С русскими беглецами войдите тайно в сношение и обещайте им амнистию. В случае если вы при входе в лиман встретите мели, то не должны подвергать судно опасности, ибо положительно известно, что устье реки недоступно. [49]

При всем том вам вменяется в непременную обязанность, чтобы бриг возвратился в колонию благовременно, снабдив продовольствием промышленников на Курильских островах ¹⁷, и чтобы все оставалось в тайне.

Чтобы все инструменты для наблюдения вы хранили у себя и чтобы все наблюдения для определения места судна и берега вы делали сами, а равно и журнал писали бы собственноручно, без участия в этом ваших помощников, которые, а равно как и команда, ничего об этом не должны знать; и никому не говорить, что вы были около р. Амур» ¹⁸.

Вследствие этих распоряжений, 20 июля 1846 г. бриг «Константин» вышел из Аяна и подошел к мысу Елизавета, лежащему на северной оконечности Сахалина. Определившись по этому мысу и поверив хронометр, он направился вдоль сахалинского берега к юго-западу и, не доходя мыса Головачева. попал в залив, который принял сначала за амурский лиман, почему и назвал его заливом Обмана (впоследствии он назван заливом Байкал; это название он носит и теперь на картах). 28 тюля, пользуясь полной водой около мыса Головачева, бриг перешел чрез банку и вступил в глубокий канал, направляющийся вдоль Сахалина к югу. По причине сильных течений и постоянных свежих противных ветров бриг подвигался по этому каналу весьма медленно и, дойдя до широты 53° N, встал на якорь. Отсюда г. Гаврилов отправился к р. Амур поперек лимана на байдарках. Достигнув входа в реку у южного мыса, он поднялся по реке, на 12 миль, и тем же путем возвратился на бриг. Затем он отправился на шлюпке по каналу к югу и, встретив в широте 52° 46’ отмель, возвратился обратно на судно. 12 августа, тем же каналом и чрез ту же банку, бриг, выйдя из лимана в Охотское море, пошел в Аян, куда и прибыл [50] 20 августа 1846 г. Отсюда Гаврилов отправил, через г. Завойко, журнал и карту своей описи к барону Врангелю, в С.-Петербург и 22 августа вышел из Аяна в Ново-Архангельск.

Рассматривая внимательно упомянутые журнал и карту, мы находим:

1) Что парусное судно, следующее к лиману с севера, должно встречать большие препятствия от мелей, банок, течения и почти постоянных свежих ветров.

2) Что г. Гаврилов попал в лиман, перейдя чрез банку около мыса Головачева, на которой глубина в малую воду 5 фут., следовательно, надлежащего входа в лиман с севера он не нашел.

3) Что бриг, подвигаясь в лиман вдоль Сахалина к югу, частью под парусами, но большей частью на завозах, встречал глубины, уменьшавшиеся к югу; так что, дойдя до широты 52° 46’, глубина была уже 3 сажени. Тянувшиеся в этом месте от Сахалина к матерому берегу отмели замыкали, казалось, лиман с юга, образуя перешеек, препятствовавший входу в лиман из Татарского залива.

4) Что г. Гаврилов от Сахалина поперек лимана на 2-х байдарках подходил к южному входному в реку мысу и попал на банку с глубиною от 1/4 до 1/2 саж., которая, казалось, должна была запирать устье реки. Поднявшись же от этого мыса вверх по реке на байдарках до 12 миль, Гаврилов находил на этом пространстве глубину от 3 1/2 до 5 саж. Перевалив к противоположному северному берегу реки и следуя под ним по тем же глубинам до входного северного в реку мыса, г. Гаврилов за мысом, в лимане, потерял эту глубину между мелями, лайдами и банками, и ему показалось, что мели или совершенно запирают вход в реку, или что между ними существует узкий, извилистый, мелководный канал (как выражено Гавриловым в журнале).

5) Что он не встречал ни русских (о которых Тебеньков говорит в инструкции), ни китайцев и не заметил никаких признаков правительственного китайского влияния на эти места и на обитателей оных, гиляков, которые везде принимали его ласково и объясняли, что они никому ясака не платят.

6) Что по пеленгам и широтам, определенным г. Гавриловым, [51] составляется удовлетворительный очерк берегов северной части лимана. И

7) В этом же журнале объясняется г. Гавриловым, что по краткости времени, ничтожеству имевшихся у него средств и по свежим ветрам и течениям, которые он встретил, ему не представлялось никакой возможности произвести тщательные и подробные исследования, которые могли бы разрешить вопрос о состоянии устья реки Амур и ее лимана.

Затем, в письме своем барону Врангелю, г. Гаврилов писал, что возложенное на него поручение по краткости времени, по неимению средств и по встреченным им препятствиям он исполнить не мог, и что поэтому из его описи нельзя делать каких-либо заключений об устье реки Амур и ее лимане, до какой степени они доступны с моря.

На карте же, приложенной к этому журналу и составленной по упомянутой описи, показано: а) устье реки, загражденное банкой, на которой глубина от 1/4 до 1/2 саж.; б) вход в лиман с севера загражден банкой в 5 фут.; и в) от широты 52° 46’ показана поперек всего лимана отмель, представляющая как бы перешеек, соединяющий Сахалин с материком ¹⁹. Итак, карта, приложенная к журналу Гаврилова, подтверждает мнения Лаперуза, Браутона и Крузенштерна, что устье р. Амур и ее лиман недоступны, и что Сахалин — полуостров.

После этого, в виду столь важного вопроса, следовало бы или без испрашивания Высочайшего соизволения послать вторично в лиман реки Амур судно со всеми средствами, какие по опыту оказались бы нужными, дабы разрешить положительно упомянутый вопрос, или же, представляя Государю Императору о посылке в лиман г. Гаврилова, объяснить в докладе, что этою посылкою вопрос о р. Амур еще не разрешен; но документы об этом предмете показывают следующее. 12 декабря 1846 г. барон Врангель доносит графу Несельроде: «Из приложенных при сем в подлиннике журнала и составленной по нему карты северной [52] части амурского лимана и устья р. Амур, ваше сиятельство, изволите усмотреть, что возложенное на меня высочайшее повеление исполнено. Судно российско-американской компании было послано, и г. Гаврилов осмотрел северную часть лимана и устье р. Амур, которое оказалось доступным только для мелкосидящих шлюпок. При этом осмеливаюсь ходатайствовать о награждении главного правителя колонии. капитана 1 ранга Тебенькова, снаряжавшего экспедицию Гаврилова, самого Гаврилова и экипажа, бывшего в оной. Что же касается до стоимости этой экспедиции, то она простирается в 5,435 руб. сер.». За сим граф Несельроде в докладе своем от 15 декабря 1846 г. излагает Государю Императору:

«Повеление Вашего Величества председателем главного правления российско-американской компании бароном Врангелем в точности исполнено; устье р. Амур оказалось недоступным для мореходных судов, ибо глубина на оном от 1 1/2 до 3 1/2 футов, и Сахалин полуостров; почему р. Амур не имеет для России никакого значение». На этом докладе Государь Император изволил написать: «Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, оставить; лиц, посылавшихся к Амуру, наградить».

За сим, 22 января 1847 г., граф Несельроде сообщил барону Врангелю, что Его Величество повелеть соизволил: «за труды, оказанные при точном исполнении Высочайшей воли, относительно посылки в амурский лиман судна, выдать из сумм азиатского департамента министерства иностранных дел: главному правителю колонии Тебенькову 2,000, командиру брига «Константин» Гаврилову 1,500 руб., экипажу брига 1,000 руб. и уплатить российско-американской компании 5,435 руб. Затем дело о р. Амур навсегда считать конченным и всю переписку по этому хранить в тайне ²⁰. [53]

ГЛАВА VI.

Представление Вонлярлярского о переносе Охотска в 1847 г. — Причины посылки торговой экспедиции из Аяна на р. Тургун и южный берег Охотского моря. — сведения, доставленные академиком Мидендорфом. — Действия правительства относительно Китая до 1847 г. — Мнение правительства о приамурском крае, вследствие донесений барона Врангеля и графа Несельроде. — Решение правительства в 1848 г.: снарядить экспедицию Ахте для проведения границы с Китаем. — Окончательное решение правительства, в том же году, об отдаче всего приамурского бассейна Китаю.

Начальник охотского порта капитан Н. Вонлярлярский представил о необходимости перенести охотский порт в усмотренный в 1844 г. Мидендорфом на Секпекинском полуострове залив, названный при его описи капитаном Поклонским заливом «великий князь Константин». Этот залив, по мнению его, представлял все удобства для основания в нем порта гораздо лучшего, чем охотский и аянский. Дело об этом предмете, по ходатайству директора инспекторского департамента М. Н. Лермонтова, в исходе 1847 г., со стороны морского министерства было решено в том смысле, чтобы перенести в этот залив охотский порт, и испрашивалось уже для этого 250,000 руб.; но ожидалось только заключение генерал-губернатора Восточной Сибири о том, что будет стоить провести дорогу из этого залива по южному склону Яблонового хребта в Забайкальскую область, по пути Мидендорфа.

В то же самое время, с другой стороны, председатель главного правления компании Ф. П. Врангель и начальник аянского порта и фактории В. С. Завойко докладывали генерал-губернатору Восточной Сибири об удобствах соединить в Аяне и правительственный порт, как в пункте, который вместе с тем, посредством вьючной дороги от Нелькина до Аяна и далее по рекам: Мае, Алдану и Лене, представляет удобное сообщение [54] с Якутском. Для совершенного обеспечения этого пути, г. Завойко предлагал между Аяном и Нелькиным и по берегам реки Маи образовать селения из крестьян, для чего, говорил он, имеются на этом пространстве хорошие и удобные места.

Точно также в 1845 г. камчатский епископ Иннокентий ²¹ в письме московскому митрополиту Филарету, между прочим, писал ²²: «Свет Св. Евангелия начинает распространяться с нашей стороны и на пределы китайской империи, впрочем, без всякого с моей стороны участия. Священник во время своих поездок по приходу имеет случай видеться на Бурукане ²³ с нейдальцами и гиляками, живущими в пределах китайской империи, которые приходят сюда за промыслами и для торговли; при всяком свидании священник беседует с ними о спасении души, и беседы его, при содействии Божием, не остаются бесплодными: 9 человек нейдальцев окрестились, и один из них показал редкое усердие при принятии крещения». В том же 1845 г. академик Мидендорф писал, между прочим, генерал-квартирмейстеру Бергу, что, следуя вместе с топографом Вагановым от тугурской губы с юго-восточного берега Охотского моря в забайкальскую область, по южному склону Станового хребта, тянувшегося к западу, он находил несколько каменных столбов в виде пирамидальных груд, которые поставлены манджурами и китайцами как пограничные знаки. Так как по Нерчинскому трактату 1689 года граница наша с Китаем в этих местах должна идти не по южному склону этих гор, а по вершинам оных, то на этом основании китайцы отдалили границу к югу и уступили добровольно России огромное пространство земли, в которой он нашел несомненные богатства золотых россыпей. Россия этим бы и следовало воспользоваться, т. е. провести границу с Китаем по направлению столбов. Эти сведения генералом Бергом ²⁴ были доведены до военного министра графа Чернышева и министра иностранных дел графа Несельроде. Затем [55] тот же академик Мидендорф писал, что полезно было бы с гиляками, обитающими на юго-восточном берегу Охотского моря, вступить в торговые сношения, как с народом, по собранным им сведениям, независимым, и для удобства торговли приобрести от них клочок земли для устройства зимовья ²⁵. Вследствие этого обстоятельства, а равно и для уничтожения кулачества якутских торгашей, с разрешения главного правления в 1847 г. В. С. Завойко послал для торговли из Аяна по стойбищам тунгусов, находившихся между Нелькиным и Тугуром, и служившего в компании Д. И. Орлова. В 1848 году г. Орлов встретился в урочище Бурукан с нейдальцами, прибывшими туда с реки Амгуни. Нейдальцы просили Орлова ехать с ними на реку Амгунь, но г. Орлов, зная, что места эти считаются китайскими, не решился с ними ехать ²⁶. Здесь Орлов встрелился также и с гиляками, обитавшими на юго-восточном берегу Охотского моря к северу от амурского лимана, и вступил с ними в торговые сношения. Главное правление компании, получив от Завойко донесение о вступлении Орловым на Бурукане в торговые сношения с гиляками юго-восточного берега Охотского моря и имея в виду сведения и мнение академика Мидендорфа, в 1849 г. ходатайствовало чрез графа Несельроде о дозволении продолжать эту расторжку с гиляками и построить у них зимовье. Для этого оно просило командировать из Охотска 10 человек мастеровых и 10 казаков в распоряжение опытного в этом деле прапорщика Орлова, подчинив его начальнику аянской фактории Завойко, а экспедицию эту назвать торговой экспедицией аянской фактории.

Вследствие этого представления, граф Несельроде, от 25-го февраля 1849 г., уведомил главное правление компании, что Государь Император одобрил это представление. В заключение он объяснил, что цель этой торговой экспедиции должна единственно состоять в том, чтобы вступить в расторжку с гиляками, обитающими на юго-восточном берегу Охотского моря, к северу от амурского лимана, но отнюдь не касаться устья реки Амур, а тем более — амурского бассейна. [56]

Таково происхождение этой ничтожной по цели, торговой экспедиции. возбужденной российско-американской компанией. Это обстоятельство еще более уясняет то заблуждение, какое царствовало тогда о границе нашей с Китаем. До 1847 г., т. е. до представления Врангелем и графом Несельроде о результатах посылки в амурский лиман Гаврилова, правительство наше постоянно отклоняло предложение китайцев о разграничении земель, лежащих от верховьев реки Уди к востоку до моря и оставленных по Нерчинскому трактату не разграниченными. Правительство не теряло надежды утвердиться в приамурском бассейне, если, по исследованиям, устье р. Амур и ее лиман окажутся доступными для входа судов с моря. Оно ждало только благоприятных обстоятельств, чтобы привести в исполнение мысли Петра Великого и Екатерины II; но, убедившись, по донесению барона Врангеля и графа Несельроде, в недоступности устья реки Амур и ее лимана и имея в виду: а) представление о важном значении Аяна; б) мнение о Петропавловском порте, долженствовавшем быть главным нашим портом на Восточном океане, и наконец в) сведения о пути академика Мидендорфа от тугурской губы по южному склону Станового хребта, а также о найденных им по этому пути каких-то китайских пограничных знаках,— правительство в 1847 году решилось положить окончательно границу с Китаем на отдаленном Востоке и тем прекратить весьма часто повторявшуюся неприятную переписку об этом предмете с Китаем. Вместе с тем рушились и все надежды сибиряков о реке Амур; мы предоставляли как эту реку, так и весь ее бассейн навсегда Китаю, и сознали, что по недоступности ее устья и лимана для судов с моря она бесполезна для России.

Для определения направления границы с Китаем, в 1848 году, положено было воспользоваться упомянутыми сведениями о столбах или пограничных знаках и о пути от тугурской губы, объясненных Мидендорфом генералу Бергу, военному министру графу Чернышеву и министру иностранных дел графу Несельроде. — лицам, весьма сочувствовавшим тогда предложению этого академика, и положить границу по его пути: от тугурской губы к Забайкалью. В том же 1848 г. на ходатайство упомянутых лиц последовало Высочайшее повеление о снаряжении экспедиции под начальством подполковника генерального [57] штаба Ахте, из горных инженеров: Меглицкого и Кованько, астронома Шварца, нескольких топографов и с особою при экспедиции командою для разведок. Губернатору Восточной Сибири Высочайше повелено было содействовать этой экспедиции всеми средствами, в видах скорейшего окончания возложенного на нее поручения, состоявшего в том, чтобы окончательно определить нашу границу с Китаем по направлению столбов, найденных Мидендорфом. Эта экспедиция в июне 1849 года выбыла из Петербурга в Иркутск, где по распоряжению генерал-губернатора Н. Н. Муравьева, оставшимся вместо него иркутским губернатором Владимиром Николаевичем Зориным была оставлена впредь до возвращения Н. Н. Муравьева из Камчатки.

Таковы были события, совершившиеся на отдаленном нашем востоке до 1849 г., приведшие правительство к окончательному и, казалось, бесповоротному решению: «положить границу нашу с Китаем по южному склону Хинганского Станового хребта до Охотского моря, к тугурской губе и отдать таким образом навсегда Китаю весь амурский бассейн, как бесполезный для России по недоступности для мореходных судов устья р. Амура и по неимению на его прибрежье гавани. Все же внимание обратить на Аян, как на самый удобный порт в Охотском море, и на Петропавловск, который должен быть главным и укрепленным портом нашим на Восточном океане ²⁷.

Ясно, чтобы отклонить правительство от такого ошибочного решения и дать возможность принять на отдаленном Востоке надлежащее положение, которое готовили ей Петр I и Екатерина II, необходимо было разрешить два важных вопроса: вопрос пограничный и морской. Из них первый вопрос заключался в том, что действительно ли груды камней, найденные академиком Медендорфом и принятые им за пограничные знаки с Китаем, имеют это значение? Действительно ли Хинганский Становой хребет, тянущийся к востоку от вершин рек Горбицы и Уди и имеющий тоже восточной направление около тугурской губы, упирается в Охотское море? И, наконец, какое имеют направление реки, выходящие из Хинганского хребта и вливающиеся [58] в южное и северо-восточное колена реки Амур? Второй вопрос — морской, заключался в том, что действительно ли недоступны для мореходных судов с севера и юга амурский лиман и устье р. Амур? И действительно ли на прибрежьях татарского залива нет гавани? Для разрешения этих вопросов необходима была посылка особой экспедиции; но после сейчас сказанного ясно, что представлять правительству о снаряжении экспедиции с этой целью было уже невозможно. Ибо после его решения, в котором были заинтересованы первые сановники государства, не только нельзя было ожидать на это согласия, но напротив, тех, которые осмелились бы сделать подобное представление, ожидало явное или тайное преследование. Озарить этот край светом истины и через это отклонить высшее правительство от потери его навсегда для России возможно было лишь случайно и при содействии лиц, твердо убежденных в ошибочности взгляда на этот край, — взгляда, унаследованного от авторитетов знаменитых мореплавателей и последующих за ними экспедиций. Тут нужны были люди, которые бы решились действовать при этой случайности вне повелений, люди, вместе с тем одушевленные и гражданским мужеством и отвагою, и готовые на все жертвы для блага своего отчества!

В такое именно положение поставлены были здесь наши морские офицеры с 1849 по 1855 гг. Они-то, как мы ниже увидим, возбудив погребенный, казалось, на веки амурский вопрос, преследовали его, разрешили и, разъяснив правительству все важное значение для России приамурского и приуссурийского бассейнов, сделались виновниками в присоединении этого края и острова Сахалина к России.

Мне необходимо было обозреть все предшествовавшие 1848 году события, совершившиеся на отдаленном нашем Востоке, для того, чтобы дать возможность справедливо оценить всю важность деятельности в этом крае наших морских офицеров с 1849 по 1855 гг., — деятельности, далеко выходящей из ряда обыкновенных. [59]

ГЛАВА VII.

Приготовление к походу транспорта «Байкал». — Объяснение мое с генерал-губернатором в декабре 1847 года. — Амурский вопрос возбуждается снова. — Мое объяснение с князем Меньшиковым в исходе декабря 1847 г. — Спешное окончание постройки транспорта. — Представления и распоряжения мои относительно груза. — Записка, представленная мною князю Меньшикову 8 февраля 1848 г. — Просьба моя к князю Меньшикову о дозволении идти в амурский лиман. — Сущность письма моего Н. Н. Муравьеву от 10 февраля 1848 г. — Ответ на это письмо, полученный мною в июле того же года.

По ходатайству Августейшего Генерал-Адмирала, Государя Великого Князя Константина Николаевича и рекомендации Ф. П. Литке и Ф. С. Лутковского ²⁸ в исходе декабря 1847 г. я был назначен командиром военного транспорта «Байкал», который строился по заказу морского министерства на верфи гг. Бергстрема и Сулемана в Гельсингфорсе ²⁹. Этот транспорт назначался на службу в Охотск, и на нем приказано было отправить из С.-Петербурга и Кронштадта различные комиссариатские, кораблестроительные и артиллерийские запасы и материалы для наших сибирских портов: охотского и Петропавловского. Такова была цель отправления транспорта «Байкал», выход которого из Кронштадта в море предполагался не ранее осени 1848 г. [60]

В это время был в Петербурге вновь назначенный генерал-губернатором Восточной Сибири генерал-майор Николай Николаевич Муравьев, бывший до того тульским губернатором. Так как я должен был идти в сибирские порты, состоявшие отчасти и в его ведении, то начальник главного морского штаба, светлейший князь Александр Сергеевич Меньшиков приказал мне представиться его превосходительству Н. Н. Муравьеву. Николай Николаевич принял меня весьма благосклонно; в разговоре с ним о снабжении наших сибирских портов я имел случай обратить его внимание на важное значение для вверенного ему края реки Амур. На это он отозвался, что не только возвращение этой реки в наше владение, но и открытие для нас свободного по ней плавания представляет огромное значение для Сибири, но к несчастью все убеждены, что будто бы устье этой реки забросано мелями и недоступно для входа в реку судов с моря, и что в этом убежден вполне и Государь Император, ибо при обращении мною внимания, объяснил мне Н. Н. Муравьев, Его Величества на важное значение для России р. Амур, Государь Император изволил выразиться: «Для чего нам эта река, когда ныне уже положительно доказано, что входить в ее устье могут только одни лодки?» ³⁰. На это я отвечал Н. Н. Муравьеву, что распространившееся действительно подобное заключение о реке Амур и ее лимане мне кажется весьма сомнительным, ибо из всех обнародованных сведений и описей, произведенных Лаперузом, Браутоном и Крузенштерном, на которых подобное заключение и могло быть только основано и которые я тщательно изучил, еще нельзя делать об устье реки такого заключения. Кроме того, невольно рождается вопрос: неужели такая огромная река, каков Амур, не могла проложить для себя выхода в море и теряется [61] в песках, как некоторым образом выходит из упомянутых описей. Поэтому я полагаю, что тщательное исследование ее устья и лимана представляется настоятельною необходимостью. Сверх того, если Сахалин соединяется с матерым берегом отмелью, покрывающейся водою только при приливах, как показывается на всех морских картах, составленных по упомянутым описям, т. е. если вход в амурский лиман из Татарского залива недоступен, то это обстоятельство еще более должно убеждать нас, что из р. Амур должен существовать выход с достаточною глубиною. Выслушав со вниманием мои доводы, Н. Н. Муравьев, изъявляя полное сочувствие к моему предложению, выразил, что он со своей стороны постарается употребить все средства к его осуществлению. При передаче этого моего разговора с генерал-губернатором его светлости князю Меньшикову я просил: не признается ли возможным употребить вверенный мне транспорт для исследования устья р. Амур и ее лимана и на опись юго-восточного берега Охотского моря, показываемого на морских картах точками. На это его светлость заметил, что по позднему выходу транспорта, «дай Бог, чтобы вы пришли в Петропавловск к осени 1849 г.», что сумма денег ассигнована на плавание транспорта только на один год, «следовательно, у вас не будет ни времени, ни средств к исполнению этого поручения». Кроме того, подобное предприятие, как исследование устья р. Амур, не принесет никакой пользы, ибо положительно доказано, что устье этой реки заперто мелями, в чем убежден и Государь Император. Наконец возбуждение вопроса об описи устья р. Амур, как реки китайской, повлечет к неприятной переписке с китайским правительством, а граф Несельроде на это ныне не согласится и не решится представить Государю. «Поэтому, — сказал князь,— нечего и думать о том, что невозможно, а надобно вам стараться снабдить наши сибирские порта по возможности благовременно, ибо по последним донесениям их начальников там ощущается большой недостаток в комиссариатских и кораблестроительных материалах и запасах».

Из этого замечания князя Меньшикова я видел, что главная причина к отстранению моего предложения заключалась в том, что не будет времени к исполнению его; испрашивать же особых средств для этого нельзя, но нежеланию вступать об этом в сношение с Китаем. Следовательно, чтобы иметь надежду достигнуть [62] предположенной мною цели, необходимо было удалить эти препятствия, т. е. а) постараться, чтобы транспорт мог придти в Камчатку в мае месяце и к июню можно было бы сдать весь груз в Петропавловске, т. е., чтобы все лето 1849 г. было свободно, а, следовательно, чтобы и времени и суммы, назначенной для плавания транспорта, было достаточно для исследования устья р. Амур и ее лимана, и б) чтобы это исследование было произведено как бы случайно при описи юго-восточного берега Охотского моря, соседственного с амурским лиманом. К достижению вышеупомянутых целей приступил я немедленно.

В начале января 1848 г. транспорт был только что заложен, так что к обшивке его располагали приступить только весною. Я объяснил строителям, гг. Бергстрему и Сулеману, что князю Меньшикову было бы приятно, если бы транспорт был готов к июлю месяцу, и просил их ускорить работы. Это было необходимо еще и потому, что только при раннем выходе из Кронштадта на таком малом судне, каков был «Байкал», можно было надеяться достигнуть Петропавловска благополучно и благовременно. Гг. строители, в виду желания князя Меньшикова, бывшего тогда генерал-губернатором Финляндии, дали мне обязательство спустить на воду транспорт к июлю месяцу ранее времени, означенного в контракте более чем на полтора месяца. Уладив таким образом это первое и важное дело и оставив в Гельсингфорсе наблюдать за постройкой транспорта старшего офицера, лейтенанта П. В. Козакевича, я начал хлопотать об устранении и других препятствий, служивших постоянной задержкой судов в Кронштадте и Петропавловске, а также и обстоятельств, ставивших командиров судов в иностранных портах в неприятное положение. А именно: по заведенному порядку чиновниками комиссариатского и кораблестроительного департаментов груз, назначенный в Петропавловск и Охотск, сдавался командиру судна не по местам, как то делается на коммерческих судах, а по мере, весу и счету; на этом основании командира обязывали сдавать его также в Петропавловске и Охотске. Груз, назначаемый в сибирские наши порты, составлялся обыкновенно из забракованных большей частью вещей и хранился в магазинах, в так называемых охотских кучках, так что большая его часть достигала места назначения в негодном виде. Чиновники по этому случаю обыкновенно [63] писали и отписывались и, в конце концов, относили это к случайностям в море, при качке, буре и т. п., или к худой укладке в судне и тесноте, перемене климата, и, наконец, к невниманию командиров. И как лица не ответственные оставались всегда правыми. Кроме того, материалы и запасы к месту погрузки в Кронштадт доставлялись неблаговременно и в беспорядке, так что тяжелые вещи (железо и т. п.), которые должны бы быть погружены в нижней части трюма, привозились последними. Чрез это, кроме утомительных хлопот и неприятностей, напрасно терялось много времени и места на судне. Все отправлявшиеся до меня с той же целью транспорты имели вместительность почти втрое большую «Байкала», и в них поэтому было места гораздо более, чем надобно для помещения отправляемого груза, а потому предшественникам моим и не было повода обращать внимание на лучшую упаковку груза, тогда как мне предстояло взять такой же и даже больший груз и уложить его в пространство гораздо меньшее. Кроме того, предшественники мои, не имея в виду ничего, кроме доставки груза, не имели и повода заботиться о раннем выходе из Кронштадта.

Тщательно и подробно осмотрев в магазинах назначенные к отправлению вещи и взяв некоторые образцы оных, я убедился, что при таком способе упаковки, какой употреблялся до меня, не могу погрузить на транспорт и половины вещей, а равно убедился и в том, что комиссариатские материалы (холст, сукно, сапожный товар и проч.) были почти гнилые.

По существовавшему тогда положению, офицерские порционы рассчитывались по двойной стоимости матросской порции, а потому в заграничных портах надобно было брать от консулов и агентов справочные цены на запасы, входившие в состав матросской порции, и стараться, чтобы эти цены были выданы по возможности большие и вообще несуществующие, ибо без того офицерские порционы становились весьма недостаточными. Это обстоятельство ставило командиров судов в весьма щекотливое и не свойственное званию положение и часто замедляло выход судна в море.

Объяснив все эти обстоятельства бывшему тогда генерал-интендантом вице-адмиралу Васильеву, и указав на всю несоответственность положений о приеме и сдаче груза и заведенном порядке отправлять все худшее в сибирские порты, я представил ему свои соображения к отстранению этого. Соображения эти были [64] переданы для немедленного рассмотрения чиновникам комиссариатским. Они на эти мои соображения представили целую диссертацию о невозможности исполнения оных и заключили, что они никогда не должны быть ответственны за груз, отправляемый со мною. После этого генерал-интендант объявил мне, что он со своей стороны ничего не может сделать по моему желанию, хотя и сочувствует оному, и что надобно обратиться мне к князю Меньшикову.

Представив князю Меньшикову образцы негодных материалов, предложенных к отправлению со мною, невозможность взять и половины груза, если он не будет упакован, медленность приемки и сдачи и прочие сказанные обстоятельства, я просил его светлость приказать: а) чтобы весь назначенный е отправлению со мною груз принимать и сдавать не по мере, весу и счету, а по числу мест, которые должны быть тщательно упакованы и упрессованы, с приложением на каждом месте пломб и нумера.

б) Всеми учреждениями должна быть представлена мне к 1 июля подробная опись, что именно в каждом месте заключается, и я имею право по своему усмотрению при чиновнике того ведомства, от которого доставляется груз, снять с любого места пломбу и распаковать оное. Если окажется, что материалы, в нем заключающиеся, не согласны с образцами и дурного качества, или мера, или вес оных менее показанных в ведомости, то все чиновники того ведомства штрафуются суммой, представляющей двойную стоимость этого места.

в) Предписать начальникам Камчатки и Охотска, что я отвечаю только за число мест и за целостность пломб на оных, но никак не за количество и качество заключающихся в них материалов, за что отвечают чиновники того ведомства, от которого отправлен груз, и предписать им, чтобы по прибытии в порт транспорта груз с него был немедленно принят по числу мест. [65]

г) Порционные деньги офицерам за границей определить по 10 фунтов стерлингов в месяц и никакого сношения по этому предмету с консулами не иметь.

д) В случае медленной доставки морской провизии консулами за границей или дурного качества оной разрешить покупать ее без всякого участия их.

е) Разрешить купить в Англии, кроме 2-х положенных по штату хронометров, еще 2 хронометра и карты, какие признаются нужными.

ж) Разрешить купить в Англии, если возможно, маленькую паровую шлюпку от 4 до 6 сил, которая могла бы поместиться в ростры.

При этой записке я представил его светлости и удостоверение от строителей гг. Бергстрема и Сулемана, что они постараются спустить транспорт к 1 июля, т. е. 1 1/2 месяцами ранее времени, назначенного в контракте, и объяснил князю, что если его светлости угодно будет приказать исполнить в точности это мое представление, то я надеюсь взять весь груз, назначенный в Петропавловск, выйти из Кронштадта в августе и, с Божью помощью, быть в Петропавловске в мае; а потому у меня все лето 1849 г. будет свободно. Это время и можно было бы употребить на подробную опись юго-восточного берега Охотского моря, который на наших картах, как неизвестный, означается точками. При переходах наших судов из Охотска и Аяна в Петропавловск и Ситху, доложил я князю, свежие ветры и другие случайности могут увлечь их к этому неисследованному берегу и поставить в самое опасное и критическое положение.

Князь А. С. Меньшиков, весьма довольный тем, что я уладил дело со строителями и предполагаю возможным взять весь назначенный к отправлению груз, для отвоза которого обыкновенно назначались транспорты гораздо больших рангов, мало того, что утвердил мое представление, но еще на записке моей написал: «в точности исполнять немедленно и все дальнейшие требования командира, клонящиеся к скорейшему выходу из Кронштадта транспорта и к обеспечению благонадежного плавания и сохранения здоровья команды». Затем он заметил мне, что хотя и вполне соглашается в необходимости привести в известность юго-восточный берег Охотского моря, но берег этот считают принадлежащим Китаю. На это я отвечал его светлости, что по [66] трактатам, заключенным с Китаем, вся страна от верховьев реки Уди к востоку до моря оставлена без разграничения, а потому и нельзя утверждать, чтобы этот берег принадлежит единственно Китаю. Князь сказал: «это правда, и генерал-губернатор об этом хлопотал, но министр иностранных дел признает ныне этот берег китайским; это обстоятельство и составляет немаловажное препятствие к тому, чтобы дать вам разрешение произвести его опись. Граф Несельроде и не думает о том, что без подробной описи этого берега плавать по Охотскому морю для наших судов небезопасно, он избегает только неприятных сношений с китайцами». «Впрочем,— заметил князь,— это впереди, а теперь вам надобно заботиться, чтобы скорее выйти из Кронштадта и, несмотря на настоящие политические обстоятельства ³¹, стараться благополучно прибыть в Камчатку, ибо там во всем крайний недостаток».

Из моего объяснения с князем я заключил, что разрешение на опись юго-восточного берега Охотского моря можно надеяться получить только при раннем выходе моем из Кронштадта и при ходатайстве генерал-губернатора Н. Н. Муравьева, а потому сейчас же после этого разговора я написал в Иркутск письмо к Н. Н. Муравьеву. Высказав его превосходительству мою полную уверенность в его готовности сделать все полезное для вверенного ему края, я в то же время уведомлял его. что надеюсь выйти из Кронштадта в начале августа и быть в Камчатке в начале мая 1849 года. Чтобы сдать груз, писал я, мне достаточно 2 1/2 недели, а затем остальная часть лета у меня остается свободною; ее-то и мог бы я употребить, во-первых, на осмотр и опись юго-восточного берега Охотского моря, начиная от Тугурской губы до лимана реки Амур; во-вторых, на исследование этой реки и ее лимана и. наконец, на опись северо-восточного берега Сахалина, до широты 52° N, т. е. места, около которого Крузенштерн полагал бар какой-то большой реки или одного из рукавов р. Амур. «Судя по разговору с князем Меньшиковым,— писал я Муравьеву,— без Вашего содействия я не надеюсь получить на то разрешения; за самовольное же производство подобной описи я [67] подвергаюсь строжайшей ответственности, так как всеми здесь, и особенно графом Несельроде, эти места признаются принадлежащими Китаю. Между тем, случай и время будут упущены, и мне будет очень жаль не воспользоваться удобными обстоятельствами, тем более что ко мне на транспорт назначены деятельные и прекрасные офицеры, и транспорт снабжается для этого довольно полно. Постигая всю важность для России познания этой страны, я употребил бы всю мою деятельность и способности, чтобы предоставить добросовестную картину мест, доселе закрытых от нас мраком. Я бы исследовал, во-первых, до какой степени доступно плавание для мореходных судов в реку Амур и ее лимана и, во-вторых, имеются ли на берегах этого края гавани, в которых с удобством можно бы было основать порт, т. е. постараться бы разрешить главные вопросы, остающиеся доселе сомнительными. Но для этого необходимо, чтобы мне было повелено:

1) По приходе в Петропавловск сдать весь груз в этом порту.

2) Из Петропавловска отправиться к восточному берегу Сахалина в 52° N широты и отсюда, следуя с описью вдоль сахалинского берега к северу, войти в лиман реки Амур для исследования устья реки и ее лимана в видах разрешения главного вопроса: в какой степени доступен вход в лиман и реку с севера и юга.

3) Описать юго-восточный берег Охотского моря и берега Татарского залива в видах отыскания на этих берегах удобной гавани, наконец:

4) В случае, если бы в продолжение навигации 1849 года я не успел окончить эту опись, то на зимние месяцы идти к югу и с ранней весною 1850 г. возвратиться в Татарский залив для окончания описи; после чего следовать в Охотск и, сдав транспорт, со всеми офицерами возвратиться берегом в Петербург».

Это письмо я заключил так: «Конечно, мне было бы гораздо легче отвезти груз в Петропавловск и Охотск, как это доселе предполагается, чем брать на себя подобную трудную работу, да еще на маленьком судне и с ничтожными средствами, но, постигая всю важность подобных исследований для отечества и сомневаясь в безошибочности заключения знаменитых мореплавателей об этой стране, осмеливаюсь просить Вашего участия в этом [68] деле и ожидать на это письмо Вашего уведомления. 10 февраля, 1848 г., С.-Петербург».

Решение князя Меньшикова относительно груза взволновало комиссариатских чиновников и содержателей магазинов; они старались делать мне на каждом шагу всевозможные затруднения, но в этом деле приняли участие почтенные адмиралы: генерал-интендант Васильев, главный командир кронштадтского порта Беллинсгаузен и начальник штаба Васильев; они остановили эту бюрократическую бурю и, в конце концов, довели моих бюрократов до того, что они начали усердно хлопотать, чтобы как можно скорее спровадить меня из Кронштадта. Весь груз был самого лучшего качества, так что начальники Камчатки и Охотска, гг. Машин и Вонлярлярский, донесли князю Меньшикову, что такого хорошего качества материалов и запасов, какие доставлены на транспорте «Байкал», не бывало доселе в этих портах. Назначенные ко мне расторопные и деятельные офицеры употребляли всевозможное старание к скорейшему приготовлению транспорта. Гг. строители Бергстрем и Сулеман сдержали свое слово: 10 июля 1848 г. транспорт был спущен на воду со всем внутренним устройством. К этому же времени команда, паруса и такелаж были присланы из Кронштадта в Гельсингфорс на пароходе «Ижора», который для содействия к скорейшему прибытию транспорта в Кронштадт оставался в моем распоряжении. Таким образом, сверх ожидания князя Меньшикова, 20 июля я пришел на кронштадтский рейд совершенно почти готовым, так что нагрузить транспорт и приготовиться окончательно к походу потребовалось не более 4-х недель.

Между тем, в начале июля в Гельсингфорсе я получил ответ генерал-губернатора на письмо мое от 10 февраля. Николай Николаевич, благодаря за истинно-патриотическое рвение мое к столь важному для России делу, уведомлял, что он ходатайствует вместе с сим чрез князя Меньшикова о Высочайшем утверждении инструкции, которую я имею получить; что эта инструкция составлена на основаниях, изложенных в моем письме к нему от 10 февраля, и наконец, что при сочувствии к этому делу князя Меньшикова и министра внутренних дел Л. А. Перовского, он надеется, что она будет Высочайше утверждена. [69]

ГЛАВА VIII.

Объяснение с князем Меньшиковым о необходимости исследования амурского лимана. — Проект инструкции, представленный мною князю Меньшикову. — Объяснения мои с адмиралами: Беллинсгаузеном, Анжу и Врангелем. — Выход транспорта из Кронштадта и плавание его до Петропавловска. — Депеши, полученные мною в Петропавлоске от Н. Н. Муравьева. — Распоряжения мои в этом порту. — Выход транспорта.

По приходу в Кронштадт с транспортом, я немедленно явился в Петергоф к его светлости. Князь удивился моему скорому приходу, и когда я объявил ему, что транспорт около 20 августа выйдет из Кронштадта, и что я помещу весь доставленный груз, был весьма доволен и благодарил меня. В это время я застал у князя Льва и Василия Алексеевичей Перовских. Пользуясь расположением ко мне князя и имея в виду ходатайство Н. Н. Муравьева, я решился сказать князю: «Итак, ваша светлость, я со своей стороны сделал все возможное, чтобы быть в Камчатке в мае месяце и иметь лето 1849 г. свободным; а потому осмеливаюсь просить вашу светлость разрешить употребить мне это время на опись юго-восточного берега Охотского моря и при этом случае побывать в лимане реки Амур, в который официально меня занесут и свежие ветры и течения, постоянно господствующие в этих местах, как пишет Крузенштерн». На это князь отвечал: «Бесполезно рисковать идти туда, где положительно известно, что вход весьма опасен и для твоего транспорта невозможен. Кроме того, я уже говорил, что граф Несельроде не решится представлять об этом Государю, особливо ныне, когда решено уже, что эти места должны принадлежать Китаю». Перовские ³² при этом заметили, что, кажется, нет причины [70] отклонять моей просьбы, если я указываю, что это можно сделать случайно. Тогда князь Меньшиков, сказав, что об этом хлопочет и генерал-губернатор Муравьев, приказал мне сейчас же ехать в Петербург к вице-директору инспекторского департамента М. Н. Лермонтову, взять от него представление Муравьева, рассмотреть его и составить проект инструкции, который и доложить ему. Чрез 2 дня я представил князю проект инструкции такого содержания: По сдачи груза в Петропавловск, следовать в Охотское море; тщательно осмотреть и описать залив Великий Князь Константин и соседственный с ним юго-восточный берег Охотского моря до лимана леки Амур; исследовать лиман этой реки и ее устье и описать северо-восточную часть Сахалина до параллели 52’ N широты. Затем отправиться в Охотск, сдать транспорт и с офицерами берегом возвратиться в Петербург. По прибытии в Камчатку находиться в распоряжении генерал-губернатора Восточной Сибири, в виду содействия с его стороны в возлагаемом на вас поручении.

Прочитав этот проект, князь вычеркнул лиман и устье р. Амур, а вместо этого написал: «и осмотреть юго-восточный берег Охотского моря между теми местами, которые были определены или усмотрены прежними мореплавателями», и при этом сказал мне. что исполнение мною распоряжений генерал-губернатора должно ограничиваться лишь пределами этой инструкции, в противном случае я подвергаюсь строжайшей ответственности. На это я сказал князю, что мысы Ромберга и Головачева определены Крузенштерном, и около этих мест существуют сильные течения, которые могут увлечь транспорт в лиман р. Амур, и поэтому я буду иметь случай осмотреть оный и устье реки. «Это,— отвечал князь,— будет бесполезно, ибо, повторяю, лиман недоступен; хотя я этому не доверяю и вполне сочувствую необходимости его исследования, но ныне, когда решено, «что этот край принадлежит Китаю, без Высочайшего повеления сделать этого невозможно, и вы подверглись бы за это строжайшей ответственности. Впрочем, если подобный осмотр будет произведен случайно, без каких-либо несчастий, т. е. потери людей или судна и без упущения возложенного на вас поручения: описи и исследования Константиновского залива и окрестных с ним берегов, куда предполагается перенести охотский порт,— то может быть обойдется [71] и благополучно. Данная вам инструкция сообщена генерал-губернатору Муравьеву. С Богом, хлопочите скорее выйти из Кронштадта, я вами доволен, но чиновники весьма сердиты на вас и беспрестанно жаловались генерал-интенданту».

Получив упомянутую инструкцию от князя Меньшикова, за несколько дней до моего выхода из Кронштадта я имел случай говорить о Сахалине и о берегах Охотского моря с главным командиром кронштадтского порта Ф. Ф. Беллинсгаузеном и адмиралом П. Ф. Анжу. Первый сопровождал Крузенштерна в чине мичмана, а последний был большой приятель и товарищ барона Врангеля, бывшего тогда председателем главного правления российско-американской компании. Ф. Ф. Беллинсгаузен сообщил мне, что опись, произведенная И. Ф. Крузенштерном северной части амурского лимана. а равно и предположение его, что у восточного берега Сахалина существует бар одного из рукавов реки Амур,— весьма сомнительны, и как он, так и П. Ф. Анжу сказали мне, что недавно к этим берегам было посылаемо судно российско-американской компании. Они сообщили мне, что при описях там весьма полезно иметь байдарку, почему и дали мне письма к Ф. П. Врангелю, прося его сообщить мне, если возможно, сведения об этих местах и распорядиться, чтобы у меня была байдарка. С этими письмами я явился к Ф. П. Врангелю. Почтенный адмирал принял меня весьма ласково и благосклонно. Относительно байдарки и при ней 2-х алеутов, бывших в Аяне и знакомых с языком инородцев, обитающих около Тугурской губы, обещал сейчас же сделать распоряжение, чтобы байдарку с этими алеутами доставили в мае 1849 г. с Алеутских островов в Петропавловск. Кроме этого, на случай если бы к моему приходу в Петропавловск туда байдарку не доставили, дал мне бумагу, по которой я мог добыть ее, послав из Петропавловска на ближайший к нему остров из Алеутского архипелага. Что же касается сведений о юго-восточном береге Охотского моря, то Фердинанд Петрович сказал мне. что сообщать ему об этом неудобно: «впрочем, все, что здесь замечательного,— сказал он,— это то, что устье р. Амур и ее лиман оказались недоступными». Это обстоятельство подстрекнуло мое любопытство, и я убедительно просил Ф. П. Врангеля позволить мне у него взглянуть на те данные, на которых основано подобное заключение об устье р. Амур и ее лимане. Врангель, снисходя к убедительной [72] моей просьбе и к обещанию хранить втайне, вынул из своего стола пакет, в котором были копии с журнала описи Гаврилова и, усадив меня в свой кабинет, дозволил прочесть этот журнал. С большим вниманием я рассмотрел его и вынес такое убеждение, что эта опись вовсе не разрешает вопроса о реке амур. а еще более убеждает меня в необходимости исследования этих мест. выслушав мнение барона о недоступности устья р. Амур, высказанное мне раньше и князем Меньшиковым. я понял положение правительства и решение его: предоставить амурский бассейн Китаю. Это поселило во мне твердую решимость во что бы то ни стало произвести исследования устья Амура и ее лимана и попытать — не удастся ли мне открыть истины и отклонить правительство от подобного вредного для России решения. Поэтому я решился употребить все меры к прибытию в Петропавловск как возможно скорее, дабы иметь время для вышесказанных работ. Считая бесполезным высказывать барону Врангелю мое мнение об описи Гаврилова, я только поблагодарил его за внимание и оказанную им готовность мне содействовать.

21 августа 1848 г. транспорт «Байкал» вышел из Кронштадта ³³, в море встретил он свежий противный ветер и без всякой пользы полавировал несколько часов. 22 августа я бросил якорь по восточную сторону о-ва Секара, где и ожидал благоприятных обстоятельств двое суток. Снявшись с якоря 24 августа, до самого Копенгагена 8-го сентября мы боролись с теми же противными ветрами и только на несколько часов имели попутный ветер, при котором транспорт шел от 5 до 7 с половиной узлов. 9 сентября вышли из Копенгагена и, имея попутные, тихие ветры и штили, 11-го числа вступили в Немецкое море; 15-го — в английский канал, а 16-го. в 6 часов утра, бросили якорь на портсмутском рейде близ острова Уайта. Здесь мы простояли 14 дней для необходимых работ и приготовлений к дальнейшему плаванию, как-то: поверки хронометров, заготовления различных запасов, провизии и теплой одежды для команды. Подходящей [73] нам винтовой шлюпки достать не могли, ее нужно было заказать и ждать полтора месяца.

30 сентября, снявшись с якоря с портсмутского рейда и направившись в Рио-Жанейро, до 10 октября мы имели восточные умеренные ветры; с широты 31° 30’ и долготы 22° 25’ наступили западные и северо-западные ветры, беспрестанно менявшиеся в силе и направлении. Наконец, 13 октября, в широте 27° 51’ N и долготе 21° 42’ W встретили NO пассат, который дул весьма неправильно, переходя нередко к О и даже к OSO, со шквалами и пасмурной погодой, а близ экватора. 30 октября, незаметно перешел к SO.

4 ноября ветер постоянно стал отходить к О, а 6-го числа задул от NO. Не доходя 100 миль до Рио-Жанейро, он начал стихать, и наступил штиль; проштилевав здесь более суток, 15 ноября мы бросили якорь на рио-жанейрском рейде, совершив таким образом плавание от Портсмута до Рио-Жанейро в 44 сутки. Конопатка всего баргоута, тяга такелажа, окраска, пополнение провизии и другие необходимые работы для приготовления транспорта к предстоявшему переходу до Вальпорайзо, вокруг мыса Горна, задержали нас здесь до 1 декабря. 1 декабря, утром, при тихом ветре от W мы вышли в море, а на другой день пересекли тропик Козерога в широте 43° и направились к мысу Горну. До 9 декабря при тихих SO и NO ветрах делали незначительные суточные переходы, но с этого времени задули крепкие западные ветры, доходившие весьма часто до степени шторма. 13 декабря, в широте 44° 3’ S и долготе 46° 31’ W, а также 24 декабря, в широте 59° и 5’ и долготе 51° 30’, ветер дул с особою силою, так что транспорт держался под зарифленным грот-триселем.

31 декабря западный ветер перешел в береговой SSO муссон. 2-го января 1849 г. мы перешли меридиан мыса Горна в широте 57° 21’. С самого выхода из Рио-Жанейро погода стояла постоянно пасмурная и ненастья, но, несмотря на это неблагоприятное условие, при принятых мерах заботливости врача и гг. офицеров больных на транспорте почти не было. Говорю почти, потому что заболевало только 3 человека и хворали они не более 3 дней ³⁴. 2 февраля мы бросили якорь на вальпоразийском рейде после 64 суточного, весьма трудного плавания от Рио-Жанейро. [74]

Стараясь сколь возможно скорее достигнуть Петропавловского порта и имея здоровую и бодрую команду, я простоял в Вальпорайзо всего только 4 суток; время, которое необходимо было для наливки водою и пополнения провизии. 6 февраля мы снялись с вальпоразийского рейда и направились к Сандвичевым островам. В течение первых 3 дней имели тихие переменные ветры, пока 9 февраля в широте 30° 2’ S и долготе 74° 30’ W не вступили в полосу SO пассата, который все время дул умеренно.

С 25 числа ветер стал переходить к О; потом дули переменные тихие ветры с продолжительными шквалами. 9 марта мы получили NO пассат. В этот промежуток времени мы два раза пересекли экватор, в последний раз 4 марта в долготе 110° 51’ W. До 22 марта, широты 15° 13’ N и долготы 142° 28’ W, мы имели ровный noпассат, но с этого пункта он заменился переменными тихими ветрами. дувшими преимущественно из О половины компаса. 2 апреля 1849 г. транспорт «Байкал» бросил якорь в гавани Гонолулу на о-ве Оагу после 55-ти суточного плавания от Вальпорайзо.

На Сандвичевых островах мы встретились с бывшим тогда здесь кораблем российско-американской компании, под командой капитан-лейтенанта А. О. Рудакова, и провели в кругу русских, вдали от отечества, Светлое Христово Воскресение. Команда наша веселилась и отдыхала вместе со своими соотечественниками, которых она не видала с выхода из Кронштадта. Здесь я с гг. офицерами и командиром корабля российско-американской компании, Рудаковым, представлялся королю Сандвичевых островов Камеомеа. Его величеством мы были приняты весьма парадно и благосклонно в знак особого уважения, какое он питал к нашему Императору и России. Простояв в Гонолулу до 10 апреля, пополнив провизию и налившись водою, мы пошли в Петропавловск. [75]

До широты 31° 32’ N транспорт шел при умеренных и тихих NO ветрах, но с этой широты, 21 апреля, ветер перешел сначала к SO, а потом менялся беспрестанно в направлении и силе, нагоняя при этом шквалы и пасмурность; с такими обстоятельствами мы шли до самого Петропавловска. 11 мая, в виду Авачинской губы, выпал большой снег и нашел жестокий шквал с гор, но вскоре сделался ровный попутный ветер, с которым 12 мая 1848 г. мы вошли в Авачинскую губу и в 2 часа пополудни после 32 суточного плавания от Гонолулу, и чрез 8 месяцев 23 дня по выходу из Кронштадта ³⁵ бросили якорь в Петропавловской гавани против порта. За весь переход из Кронштадта мы простояли на якоре всего 33 дня; больных на транспорте из 42 человек экипажа не было ни одного.

Донося из Петропавловска его светлости князю Меньшикову о своем прибытии, я писал: «Господь Бог помог при содействии неутомимых и благородных моих помощников совершить мне это плавание благополучно и прибыть в Петропавловск с бодрою и здоровою командою, не имея никаких повреждений в корпусе судна, а равно и никакой порчи в грузе. Этим оправдалась надежда моя, заявленная вашей светлости: быть в Петропавловске в начале мая 1849 г. Таким образом, я надеюсь без особых расходов для казны исполнить возложенное на меня вашей светлостью поручение. Надеюсь приступить к нему с июня месяца, начав опись с северо-восточного берега Сахалина и продолжая ее далее до Тугурской губы». Вместе с этим донесение начальник Камчатки, капитан 1 ранга Ростислав Григорьевич машин, донося в свою очередь князю [76] А. С. Меньшикову о приходе в Петропавловск транспорта «Байкал» в совершенной исправности с бодрой и здоровой командой в заключении писал, что никогда еще не доставлялось на Камчатку такого хорошего качества и прочности материалов и запасов, а равно и в такой полноте, без всякой порчи оных, какие доставлены ныне на транспорте «Байкал», и что вследствие этого наши сибирские порты обеспечены по крайней мере на 4 года.

Между тем, пользуясь отходом почты в Европу, во время пребывания моего в Рио-Жанейро, я писал оттуда 26 ноября 1848 г. Н. Н. Муравьеву, что, судя по раннему приходу моему в Рио-Жанейро, я надеюсь в мае быть в Петропавловске и, по сдаче груза в этом порту, я решился во всяком случае, получу или не получу высочайшее повеление, отправиться прямо к описи восточного берега Сахалина и амурского лимана; «о чем,— писал я,— долгом моим считаю предварить Вас в надежде, что Вы не оставите меня своим содействием, ибо если я не получу на произведение этой описи высочайшего соизволения, то подвергаюсь по закону тяжкой ответственности».

В Петропавловске я получил от Н. Н. Муравьева секретное письмо, доставленное туда с курьером, и копию с распоряжения Р. Г. Машину: принять все меры к скорейшему выходу транспорта из Петропавловска. Вместе с тем я получил и копию с инструкцией, представленной Муравьевым чрез князя Меньшикова на Высочайшее утверждение.

В письме своем Н. Н. муравьев благодарит меня за все принятые мною меры. особую решительность и самоотвержение к достижению важной полезной для России цели, объясняя, что он ходатайствует, чтобы представленная им инструкция, копия с которой мне посылается, была Высочайше утверждена; на что он и надеется. Н. Н. Муравьев в этом письме уведомляет меня, что он нынешним летом посетит Петропавловский порт и на обратном пути, в исходе июле, думает встретиться со мною в амурском лимане.

В инструкции, представленной Н. Н. Муравьевым чрез князя Меньшикова на Высочайшее утверждение, предписывалось мне:

1) Из Петропавловска следовать к северной части Сахалина, тщательно осмотреть, не имеется ли в этой части полуострова закрытой для мореходных судов гавани или, по крайне мере, рейда. [77]

2) Определить с севера подход и вход в лиман р. Амур, состояние амурского лимана, и нет ли в окрестностях мыса Головачева или Ромберга места, где можно бы было защитить лиман с севера.

3) Обследовать устье р. Амур и далее саму реку, где она течет в определенных своих берегах, и тем определить состояние входа в реку из лимана и самой реки; кроме того узнать: нет ли при ее устье в лимане или близ его в самой реке места, где бы можно было защитить вход в нее.

4) Описать берега реки Амур и ее лимана близ устья в географическом и статистическом отношении.

5) Определить состояние южной части лимана: справедливо ли убеждение, что Сахалин 0 полуостров; если это убеждение ошибочно, то исследовать пролив, отделяющий Сахалин от материка, а также исследовать, нет ли туту места удобного для защиты входа в лиман с юга.

6) Обследовать юго-восточный берег Охотского моря и Константиновского залива и привести эти места в ясность и определенность необходимую для безопасного плавания судов в Охотском море.

7) Упомянутые исследования в амурском лимане производить на гребных судах, транспорт же должен оставаться на якоре близ мыса Головачева; как на транспорте, так и на гребных судах не должно быть поднимаемо ни военного, ни коммерческого русского флага.

8) О результатах этих исследований, при первом случае, сколько возможно поспешить донести секретно начальнику главного морского штаба князю Меньшикову на Высочайшее воззрение и генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьеву, ибо это данное вам поручение и следствия оного должны оставаться без огласки. И

9) Стараться быть в Охотске благовременно (т. е. около 15 сентября) и оттуда, по сдаче транспорта, возвратиться со всеми офицерами в Петербург берегом.

Не получив таким образом в Петропавловске прямого повеления идти в описи берегов, признававшихся китайскими, а получив только лишь копию с инструкцией на эту опись, которая могла быть и не утверждена, я, дабы не терять времени и сознавая всю важность этих исследований, решился идти из Петропавловска [78] прямо к Сахалину и в амурский лиман; почему, имея в виду необходимость в скорейшем приготовлении для предстоящего трудного плавания транспорт, я счел своим долгом предварить об этом гг. офицеров, доказавших уже на деле свою благородную ревность и усердие к службе. Призвав их к себе в каюту, я объяснил им сущность амурского вопроса, важность для России справедливого его разрешения, обусловливавшего значение для нас приамурского края, и объявил им, что из Петропавловска мы должны как возможно скорее следовать к Сахалину и в амурский лиман, чтобы достигнуть упомянутой цели, и что я вполне уверен, что каждый из нас готов переносить все опасности и трудности, которые неминуемо мы должны встретить при достижении этой цели. «Господа,— сказал я им,— на нашу долю выпала столь важная миссия, и я надеюсь, что каждый из нас честно и благородно исполнит при этом долг свой пред отечеством. Ныне же я прошу вас энергически содействовать мне к скорейшему выходу отсюда транспорта. Все, что я вам объявляю, должно оставаться между нами и не должно быть оглашаемо». При участии почтенного начальника Камчатки и командира Петропавловского порта Ростислава Григорьевича Машина и при неутомимой деятельности гг. офицеров приготовление транспорта к походу шло быстро. Чрез 2 недели мы были уже готовы и ожидали только лишь байдарки с Алеутских островов, за которой Р. Г. Машиным был нарочно послан бот «Камчадал». Между тем, транспорт «Иртыш», зимовавший в Петропавловске, взял груз с «Байкала», назначенный в Охотск, и 28 мая отправился по назначению. С ним я от того же числа уведомил письмом Н. Н. Муравьева о решении своем идти из Петропавловска к Сахалину и в амурский лиман, а также о том, что около исхода июня я надеюсь быть в северной части лимана. 29 мая на боте «Камчадал» была доставлена нам байдарка, и утром, 30 мая, при тихом ветре с берега транспорт вышел из ачинской губы и направился к восточному берегу Сахалина.

Комментарии

16. В это время носился слух, что будто бы статья Полевого, помещенная в «северной Пчеле», о приобретении и потерях в продолжение царствования дома Романовых, в которой упоминалось и о потере Амура и о важности этой потери, — более всего возбудила внимание Императора.

17. Это обстоятельство о походе к Курильским островам весьма значительно, ибо там нет укрытого места для судов, и постоянно господствуют туманы, а потому снабжение продовольствием промышленников и принятие промысла весьма часто бывает сопряжено с огромной потерей времени: судно должно выжидать благоприятных обстоятельств и, следовательно, терять иногда более 2-х недель.

18. Примечание Ред. Вышеприведенная инструкция совершенно не согласна с помещенной в книге «Историческое обозрение образования российско-американской компании» П. Тихменева; разногласие происходит, вероятно, от того, что адмирал имел в своих руках всю секретную переписку, тогда как г. Тихменев не знал о ее существовании.

19. Подлинные журнал и карта Гаврилова 18 46 г. хранятся в архиве азиатск. департ. министер. иностр. дел, копия же с них. а равно и подлинное письмо Гаврилова Врангелю, находились в архиве бывшего главного правл. рос.-америк. компании. Карта Гаврилова напечатана в атласе Тебенькова, стр. 30; на ней показано, что устье реки запирает банка, на которой глубина только 1/4 и 1/2 саж., а к югу от широты 52° 46’ — мель.

20. Все упомянутые документы находятся в архиве азиатского департамента министерства иностранных дел, в секретном деле по Амуру (1844—1849 г.).

21. Ныне митрополит московский.

22. Это письмо обнародовано в «Трудах Православного Благовестия», 1845 г., стр. 263.

23. Урочище или мыс Бурукан лежит на левом берегу реки Тугура, около 150 верст от ее устья. Из этого видно, что это урочище принималось тогда за границу с Китаем, ибо чрез него проходила упомянутая произвольная пограничная черта, назначенная на картах и в географиях того времени.

24. Бывшим впоследствии графом и фельдмаршалом.

25. Это обстоятельство обнаруживает, что Мидендорф, делая подобные заключения, совершенно не знал гиляков, ибо каким образом от народа, не имеющего никакого понятия о территориальной собственности. а тем более о гражданственности, приобретать землю куплею?

26. Все упомянутые сведения показывают одни только заблуждения о крае и народе, в нем обитающем, а также и о границе нашей с Китаем.

27. Таков смысл решений особого комитета 1848 г., под председательством министра иностранных дел графа Несельроде, с участием военного министра графа Чернышева, генерал-квартирмейстера Берга и проч., как видно из дела по Амуру, находящегося в архиве азиатского департамента министерства иностранных дел.

28. Я имел счастье служить с Его Императорским Высочеством с 1836 по 1846 г. на фрегатах «Беллона», «Аврора» и корабле «Ингерманланд»; в продолжение этого времени, 7 лет был постоянно вахтенным лейтенантом Его Высочества. При вооружении корабля «Ингерманланд» в Архангельске, был помощником Его Высочества как старшего офицера. Во все время мы плавали под флагом Ф. П. Литке, а Ф. С. Лутковский был при Великом Князе.

29. Транспорт «Байкал» имел вместительность 250 тонн, вооружен шхуною — бриг; по контракту со строителями он должен был быть спущен на воду в сентябре 1848 г., следовательно, не мог выйти из Кронштадта ранее исхода октября месяца. Главные его размерения: длина между перпендикулярами 94 ф. ширина 24 ф. 7 д., в полном грузу должен сидеть ахтерштевнем 12 ф. 9 д., а форштевнем 11 ф. 8 д. Дифферент 1 ф. 1 д.

30. Об экспедиции Гаврилова 1846 г. и о ее результатах, оставленных по Высочайшему повелению без огласки, Н. Н. муравьев не знал; об этом было известно только: графам Несельроде, Чернышеву, князю Меньшикову, барону Врангелю, Тебенькову и Завойко. Г-н Тихменев в сочинении своем «Историческое обозрение колоний р.-а. компании» на стр. 61 говорит, что будто бы Государь Император в 1847 г. выразился Н. Н. Муравьеву, что «р. амур должна принадлежать России, и что производившиеся там исследования не раз должны повториться». Это выдумка Тихменева — Государь никогда в 1847 г. Муравьеву этого не говорил, что ясно доказывается резолюцией Его Величества, сделанной на докладе гр. Несельроде 15 декабря 1846 г.: «Оставить вопрос об Амуре как о реке бесполезной для России».

31. Известно, что вначале 1848 г. Европа была взволнована, и Россия ожидала, что может разгореться всеобщая европейская война.

32. С этого времени я пользовался особым расположением Л. А. Перовского, и он везде и всегда меня обеспечивал.

33. Экипаж транспорта состоял: командир капитан-лейтенант Г. И. Невельской 1-й, лейтенанты: П. В. Козакевич 2-й (старший офицер) и А. П. Гревенс; мичмана Гейсмор и Грод; корпуса штурманов: поручик Халезов и подпоручик Попов; юнкер князь Ухтомский и лекарь Берг. Нижних чинов, составляющих команду транспорта: унтер-офицеров 3, матросов 22, баталер 1, арт. унт.-оф. 1 и фельдшер 1, всего 28 человек. Для отвоза в Петропавловск — мастеровых 14 человек.

34. Для сохранения здоровья команды мы строго придерживались правила, чтобы люди отнюдь не ложились в койки в сырой одежде или обуви, и чтобы белья, которым запаслись в Англии, было на каждого матроса не менее полутора дюжин. Само собой разумеется, что мы не пропустили ни одного случая тщательно просушивать одежду и обувь людей и проветривать палубу и трюм. Всеми средствами старались, чтобы не держать людей наверху в сырую погоду; по два и по три раза в неделю люди имели свежую пищу из заготовленных презервов и постоянно, 2 раза в сутки, получали глинтвейн. Все это имело благодетельное влияние на дух и здоровье команды: она была весела и бодра.

35. Предшественники мои, отправлявшиеся из Кронштадта с тою же целью (отвезти груз), с которой был послан и транспорт «Байкал», совершили плавание из Кронштадта в Петропавловск: а) транспорт «Америка» в 600 тонн, имевший более 10 узлов хода, пришел в Петропавловск чрез 10 месяцев 25 дней (капитан Шанц); б) транспорт «Або», такой же вместимости и скорости хода, в 12 м. 15 дней (капитан Юнкер) и в) транспорт «Иртыш» в 450 тонн совершил плавание из Кронштадта до Петропавловска в 14 месяцев (капитан Вонлярлярский). По приходе в камчатку состояло больных: а) на транспорте «Америка» из 53 чел. 10 человек; б) на транспорте «Або» — из 73 чел. 22 человека; в) на транспорте «Иртыш» — из 50 чел. 9 человек. Из всех военных судов, отправлявшихся из Кронштадта в Петропавловск, всех скорее совершил это плавание шлюп «Камчатка» (капитан В. М. Головнин), а именно в 8 мес. 8 дней,— 15 днями скорее «Байкала», но шлюп этот в 900 тонн имел ход более 11 узлов, а «Байкал» не ходил более 8 1/2 и был всего в 250 тонн.

Текст воспроизведен по изданию: Подвиги русских морских офицеров на крайнем Востоке России. 1849-55 г. Приамурский и При-уссурийский край. Посмертные записки адмирала Невельского. СПб. 1878