-

ПЕРВЫЙ АМУРСКИЙ ПОХОД Н. Н. МУРАВЬЕВА

(Записано со слов участника этого похода подпоручика, ныне полковника, Н. А. Глена.)

В то время, когда наша армия, под Севастополом, удивляя мир беззаветной храбростью и покрывая неувядаемой славой русское оружие, отстаивала южные пределы отечества от вторжения союзников, на далеком востоке России горсть тех же русских солдат совершила не менее тяжелый, но менее славный, хотя и не такой громкий подвиг. Ранней весной 1854 года, в глухом уголке Восточной Сибири, на Шилкинском заводе (Шилкинский завод на р. Шилке, в Забайкальской области), происходило необычайное движение. Берег реки был усыпан линейными солдатами и забайкальскими казаками, торопливо изготовлявшими большие неуклюжие лодки и огромные, еще более неуклюжие, плоты. Тут же стоял на якоре небольшой речной пароход «Аргунь», под русским военным флагом (Постройка баркасов, плотов и парохода «Аргунь» началась за два года до описываемого нами похода, а именно с 1852 г. Постройкой заведовали капитан-лейтенант Казакевич и мичман Сгибнев. Строили нижние чины 15-го линей. батал. и не малое участие приняло в постройке и горное ведомство.). Через несколько дней эта флотилия готовилась унести на себе горсть людей в неведомый еще тогда Амурский край. Из всего отряда один только зауряд-сотник Скобельцын, который, будучи еще простым казаком, хаживал вниз по Амуру на промысел, немного знал этот край. Он и должен был служить проводником отряда (В распоряжении редакции «Исторического Вестника» находятся весьма любопытные записки Скобельцына, которые и будут напечатаны в течение нынешнего года.). [643]

Войска, собранные на Шилкинском заводе по приказанию генерал-губернатора Восточной Сибири, генерал-адъютанта Муравьева, состояли из одного сводного линейного батальона, численностью в 800 человек, сводной конной сотни 2-й бригады Забайкальского казачьего войска и дивизиона горной артиллерии.

Батальоном, сформированным из 4-х рот, стоявших в Забайкалье, 13, 14 и 15 линейных батальонов, командовал, состоявший при генерал-губернаторе, майор Корсаков, он же, вместе с тем, был назначен начальником всего отряда. Ротами командовали: 1-й — капитан Медведев, 2-й — поручик Монастырев, 8-й — подпоручик Глень и 4-й — прапорщик Баранов; сотней — сотник Имберг. Кроме него в сотне был ещё один офицер — зауряд-сотник Беломестнов; горным дивизионом — подпоручик Бакшеев. И этой-то горсти людей предстояла тяжелая задача положить начало присоединения огромного Приамурского края к России, что они и выполнили, не смотря на лишения и трудности, встречавшиеся на каждом шагу.

Когда все сборы экспедиции были окончены, в Шилкинский завод приехал генерал-губернатор в сопровождении капитан-лейтенанта. Казакевича, принявшего начальство над флотилией отряда, военных инженеров Реина и Мравинского, горного инженера Аносова, лейтенанта Сгибнева и чиновников Свербеева и Сычевскаго. Вскоре после прибытия Муравьева, Шилка очистилась ото льда и рано утром 8-го мая 1854 года отряд, помолясь перед древней иконой Божьей Матери, вынесенной в 1890 году из Албазина, отошедшего в это время, на основании Нерчинского трактата, к китайцам, сел на лодки и плоты и тронулся в далекий путь.

Во главе шла дежурная лодка, на которой постоянно находился один из офицеров и проводник отряда — сотник Скобельцын; за ней следовали лодки батальона, числом около двадцати, потом плоты с артиллерией и кавалерией и, наконец, баркас Муравьева. Сзади каравана шел порожняком пароход «Аргунь». Машина его была настолько слаба, что он не выгребал против течения, и вообще приносил отряду мало пользы, но много забот и труда уничтожением громадного количества дров, заготовлявшихся, во избежания задержки в движении экспедиции, по ночам. Кроме людей батальона, на каждой лодке находилось до 1,500 пудов провианта, одна часть которого предназначалась для отряда, а другую часть должны были сдать в устье Амура на казенный транспорт для доставки его в Камчатку.

Давно быстрая Шилка не видала столько людей, коней и оружия. Давно, очень давно! Во второй половине XVII столетия, т. е. лет двести до описываемого похода, казачьи вольницы под начальством своих атаманов Пояркова, а потом Хабарова, [644] спускались вниз по Шилке, стремясь в тот же неведомый Амурский край, в ту же сибирскую Колхиду. Теперь же потомки удалых храбрецов шли путем своих предков, но уже не беспорядочной буйной ватагой, а дисциплинированные, обученные военному делу, хорошо вооруженные, под начальством человека, разуму и железной, ничем не сокрушимой, воле которого Россия более всего обязана приобретением Приамурского края.

Однообразно тянулись первые дни плавания по широкой, сжатой крутыми берегами, Шилке. Но вот, наконец, и Усть-Стрелка, последний русский пункт, вот и конец Шилке. Впереди блеснул широкий Амур. Так вот эта огромная, таинственная река, катящая свои волны на протяжении 3,000 верст и впадающая в Великий океан, к которому так настойчиво, так стихийно стремились русские люди в течение нескольких веков! Так вот эта водная нить, долженствующая связать Тихий океан с сердцем России!

В это время у устья Амура, на расстоянии 3,000 верст от отряда Муравьева, находилась кучка русских людей, под начальством человека, имя которого также неразрывно связано с приобретением Приамурского края, — это был капитан 1-го ранга Невельской, по своему характеру, взглядам, преданности России и настойчивости, достойный сподвижник Муравьева, С невероятными усилиями, встречая на каждом шагу затруднения, он успел рассеять вековые заблуждения о лимане реки Амура и доказать, что Амур не теряется в песках, как это предполагали такие авторитеты как Лаперуз, Брауток и Крузенштерн, и что Сахалин не полуостров. Доказав доступность Амурского лимана и существование Татарского пролива, он первый выяснил значение для нас реки Амура, и, рискуя всем, но имея высочайшего повеления, 1-го августа 1850 г. поднял в устье Амура, на мысе Куегда, где ныне стоит г. Николаевск, русский военный флаг.

Многие из высокопоставленных лиц, стоявших в то время во главе центрального управления, опасаясь столкновения с Китаем и Англией, отношения с которой обострились, подняли на Невельского целую бурю. Судьба и карьера этого труженика висела на волоске, но Муравьев поддержал его и результатом этой поддержки явились знаменательные слова императора Николая: «где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен».

Подняв флаг, Невельской остался около него часовым и свято охранял свой пост в течение 4-х лет. Муравьев вознамерился соединиться с Невельским и, таким образом, связать устье Амура с Россией, чего и достигнул описываемым походом, не смотря на все преграды. Момент встречи его с [645] Невельским решил участь Амура и как последствие этой встречи явился четыре года спустя Айгунский трактат, которым Китай признал официально наше право на давно желанный Приамурский край.

Пройдя Усть-Стрелку, 18-го мая, в 2.30 часа дня, отряд остановился и Муравьев поздравил всех с возобновлением плавания русских людей по Амуру, двести лет для нас закрытому. Хор батальонной музыки, при оглушительном «ура» всего отряда, играл гимн «Боже Царя храни».

Через два дня плавания, флотилия достигла места, где 165 лет стояла наша казачья крепость Албазин, сожженная манджурами до основания, после заключения Головиным. Нерчинского трактата.

При звуках молитвы «Коль славен наш Господь в Сионе», исполненной батальонными трубачами, Муравьев со свитой вышел на берег и поднялся на вал, которым был когда-то обнесен Албазин и следы которого видны и доныне. Все невольно обнажили головы и сотворили крестное знамение в память погибших здесь геройского смертью защитников крепостцы, отражавших грудью своей полчища манджур, в десять раз превосходивших своею численностью, помолясь, отряд тронулся дальше.

Пустынные берега, начиная от Албазина, стали оживляться; то и дело встречались бродячие дауры, а, не доходя до китайского города Айгуна, показались и первые фанзы (Фанза — китайская хижина, выстроенная из досок и обмазанная глиной) манджур.

Всех волновала одна мысль: «что-то ждет в Айгуне? согласятся ли китайцы пропустить флотилию, или придется с оружием в руках завоевывать себе это право?» По слухам, в это время около города было сосредоточено много китайского войска.

28-го мая, после длинного перехода, отряд получил приказание остановиться на ночлег не далеко от места впадения в Амур реки Зеи, где ныне стоит город Благовещенск, верстах в двадцати от Айгуна. Как только флотилия пристала к берегу, Муравьев послал двух чиновников из своей свиты к губернатору города, чтобы узнать получил ли он из Неина разрешение на пропуск русских по Амуру. Все с нетерпением ожидали их возвращения. Но неутешительный ответ привезли они: губернатор никакого разрешения из Пекина на пропуск русских не получал, а своею мастью разрешить этого пропуска не хотел.

Положение было незавидное, все приуныли. На другой день, 29-го мая, Муравьев приказал отряду следовать дальше и, не доходя верст 4 — 5 от города, пристал к берегу, пересел со свитою на пароход и отправился в Айгун, чтобы лично переговорить с китайскими властями. Перед отъездом он отдал [646] приказание начальнику отряда быть готовым, по первому сигналу, идти и атаковать город.

Переговоры Муравьева с китайцами тянулись до вечера и увенчались успехом: разрешение на беспрепятственное следование флотилии дальше по Амуру было получено. Окончив переговоры, Муравьев вернулся к ожидавшему его отряду на лодке, так как пароход «Аргуны против течения и ветра, дувшего в этот день по течению, выгрести не мог, и отдал приказание тотчас же следовать дальше. И так главное препятствие было устранено, путь был открыт, и все обещало благополучное окончание трудного дела. Оставалась только борьба с могучей рекой, с бурями, с голодом и холодом, но такого рода препятствия были по плечу тогдашним молодцам.

3-го июня, по ошибке проводника, запутавшегося в бесчисленных островах, флотилия, приняв один из протоков Амура за фарватер, вышла в реку Уссури, верстах в 40 от впадения ее в Амур, к месту, где теперь стоит казачья станица Уссурийского казачьего войска Казакевичова. При выходе из Уссури в Амур, Муравьеву прежде всего бросился в глаза высокий правый берег реки, густо поросший вековым лесом. «Вот где будет город», — сказал он, указывая рукою на отдельную, выступившую из общего очертания берега, скалу (Со слов покойного адмирала, генерал-адъютанта Казакевича.). Слова ого сбылись, и теперь на этом месте стоит город Хабаровка, центр Приамурского генерал-губернаторства, а на скале, указанной Муравьевым заложен фундамент памятника, герою Амура, графу Муравьеву-Амурскому (Торжественная закладка памятника произошла 27 октября 1888 г, а сам памятник воздвигнется в 1889 г.).

9-го июня, когда флотилия отошла от устья Уссури верст на полтораста, неожиданно налетел шквал, перешедший в жестокий шторм. Тяжело нагруженные лодки и громоздкие плоты плохо с ним справлялись. Несколько из них было выброшено на берег, почти весь провиант подмочило. Отряд кое-как пристал к берегу. Два последующие дня занимались просушкой провианта. 10-го июня, к месту, где был разбит бивуак отряда, пристала гольдяцкая лодка, на которой находился мичман Разградский, привезший Муравьеву письмо от Новольского и назначенный им в приводники экспедиции в ее будущем плавании. Следуя далее по указанию Разградскаго, флотилия сделала ещё 600 верст и, наконец, в середине июня достигла первого русского поста Мариинска, основанного осенью 1853 г. Невельским, который в это время там и находился. И так отряды Муравьева и Невельского соединились. Тысячи верст были пройдены. Ни огромная, [647] незнакомая река, ни бури, ни отсутствие хороших проводников, ни страшный физический труд, — ничто не остановило этих героев. На дрянных лодках, на неуклюжих плотах, под опасением если не утонуть, то, по крайней мере, утопить весь провиант и умереть голодной смертью среди дикой тайги, в тысячах верстах от цивилизованного мира, они все-таки настойчиво шли и достигли желанного. При громком «ура» всего отряда, лодки и плоты экспедиции пристали к берегу. Несколько домиков белелось на черном фоне леса, окружавшего пост. Это были не фанзы манджур и юрты и шалаши бродячих инородцев, попадавшиеся по пути отряду, а русские избы. Чем-то далеким, родным пахнуло на всех! Эти избы как бы свидетельствовали, что земля эта русская, что отряд вступил на родную ночву! В, Мариинске простояли два дня, отдыхая после трудного пути. И так сбылось то, о чем Муравьев и Невельский за несколько лет перед тем только еще мечтали, будучи в Петербурге: русские прошли все течение Амура.

Через два дня, отряд разделился. Конная сотня и горный дивизион остались в Мариинске. Шестьсот человек, из батальона, с провиантом, предназначенным для отправки в Камчатку, тронулись дальше. Остальные двести человек под командой подпоручика Глена, при прапорщике Баранове, имея проводником мичмана Разградского, отправились на своих лодках в озеро Кизи с целью провести от него просеку и дорогу к заливу Де-Кастри, на берегу Татарского пролива, к посту того же имени, основанному Невельским. Соединение Мариинска с постом Де-Кастри, как с пунктом, лежащим в хорошей гавани было крайне важно. Это соединение обеспечивало подвоз в пост провизии и давало возможность поддержать его войсками из Мариинска в случае нападения союзной эскадры на наши, стоявшие там суда, а в случае поражения давало возможность экипажам судов, высадившись на берег, отступить во внутрь страны.

Шестьсот человек, отправленные с провиантом, выделив из своего состава 200 человек для охранения поста (ныне города) Николаевска, сели на транспорт «Двину» и отправились в Петропавловск, для укомплектования камчатского флотского экипажа, куда и прибыли на две недели до нападения на город англо-французской эскадры и участвовали в славном отражении десанта союзников.

Муравьев, в сопровождении Невельского и свиты, отправился через Николаевск в Де-Кастри.

Отряд Глена, переправившись через озеро Кизи, соединяющееся протоком с Амуром, деятельно принялся за работу. Труд предстоял им не легкий. Чтобы сделать просеку и проложить [648] дорогу в этом буквально-девственном лесу, приходилось рубить и оттаскивать руками огромные столетние деревья выкорчевывать пни, а также делать гати и строить мосты через речки, часто пересекавшие путь. Люди изнемогали. Бич сибирской тайги «гнус» («Гнусом» в Сибири называют комаров, мошек, пауков, оводов, строк, и вообще тому подобных насекомых. Их водится в глухих не отоптанных уголках Сибири такая масса, что ходить там иначе не возможно, как с волосяной сеткой на лице. Бывали случаи, что «гнус» на смерть заедал домашних животных. Тучи этих кровопийц так облепят несчастное животное, что оно, наконец, выбившись из сил, падает на землю и околевает. Случаи эти бывают не только в самой тайге, куда иногда, отбившись от стада, попадает скотина, а даже в отдаленных, более глухих улицах сибирских городов, как, например, это было ещё в 1881 — 82 годах в г. Хабаровске.), мучая их днем, не давал сомкнуть глаз ночью. Хуже всего приходилось в серые, туманные и дождливые дни, когда гнус кусает сильнее. Костры из гнилого дерева и сырых листьев, называемые по-сибирски дымокуром и разводимые для выкуривания назойливых насекомых, мало помогали. К довершению несчастья, главная пища — солонина испортилась настолько, что ее пришлось выбросить, и отряд питался только кашей и сухарями. Но вскоре и эта скудная провизия пришла к концу, а впереди предстояло провести еще верст 10 дороги. Вернуться в Мариинск нечего было и думать; при существовавшем тогда режиме и при взглядах Муравьева на службу, это могло бы повлечь за собою весьма строгое наказание. Нужно было умереть, или довести до конца порученное дело. Наконец, подпоручик Глен решился, в виду крайности, командировать прапорщика Баранова с частью людей обратно в Мариинск за провизией, а сам, с оставшимися солдатами, продолжал работу. Прошла неделя. Давно последние крошки сухарей и крупы были съедены; люди питались морошкой, кореньями и тетеревами. Последние, очевидно, до тех пор никогда людей не видали, так как подпускали к себе так близко, что их не стреляли, а просто били палками. Но как ни глупы были тетерева, как ни много росло морошки, а отряду все-таки приходилось совсем плохо. Люди буквально пухли с голода, но работу не прекращали и не роптали. Прошла ещё неделя, — Баранов не возвращался. Бог знает, чем бы это кончилось, если бы бедствующий отряд не выручил случай.

Два офицера с фрегата «Диана», пришедшего, как оказалось впоследствии, в это время в Де-Кастри, отправились на охоту и, отойдя верст на восемь от берега, случайно наткнулись на бивуак отряда. Офицеры эти были — лейтенант князь Оболенский и поручик корпуса морской артиллерии Антипенко. Все невзгоды отряда кончились: с «Дианы» тотчас же прислали провизию и [649] врача для оказания помощи больным, которых набралось не мало. Все повеселели и работа закипела. Недели через полторы вернулся из Мариинска прапорщик Баранов с провизией и вновь соединившийся отряд, через несколько дней окончив свою задачу, пошел обратно, проведенной просекой к озеру Кизи, а оттуда в Мариинск. Всей просеки было сделано тридцать верст. В Мариинске его ожидало приказание немедленно отправиться в пост Николаевский, а потому, не делая даже дневки, тронулись в дальнейший путь, вниз по Амуру. В посту Николаевском тоже не пришлось отдохнуть. Там в это время находился Муравьев, который приказал Глену отправиться с отрядом в залив Счастья в Петровское зимовье (Пост «Петровское зимовье» основан Невельским в 1850 году.).

И вот измученный, оборванный, полуголодный отряд, не отдохнув даже дня, на тех же, проплывших уже тысячи верст, полусгнивших лодках, на которых и по реке-то плавать не безопасно, тронулся в путь в Охотское море, опасное по свирепствующим в нем бурям даже большим океанским судам. Так безропотно повиноваться и столько вынести мог только лучший в мире русский солдат! В Николаевске на лодки нагрузили якоря и цепи, которые нужно было доставить в Петровское зимовье, и придали к отряду 30 человек матросов с фрегата «Паллады».

Плавание было неудачное. При выходе из Татарского пролива в Охотское море, флотилия попала в шторм и не будь на лодках матросов, понимавших как следовало управляться, вероятно, ни один бы человек не спасся. Кое-как шлюпки направили на песчаную кошку, далеко выдавшуюся в море, и выбросились на нее. Испуганные, изнуренные до полусмерти люди, выбравшись на берег, горячо возблагодарили Бога за свое чудесное спасение. Все лодки были разбиты. Нечего было и думать продолжать путь на них, и вот, оставив на кошке груз якорей и цепей и взяв с собою кое-какую провизию, отряд направился берегом, без дороги, в Петровское зимовье, до которого, наконец, и добрался со страшными усилиями.

Вслед за отрядом туда прибыл на шхуне «Восток» Муравьев и, приказав немедленно приступить к постройке батареи на четыре орудия, на той же шхуне отправился в Аян. Через неделю после ухода шхуны в Петровское зимовье, пришел транспорт «Иртыш», под командой Чихачева, и отряд, окончив постройку батареи, был отправлен на нем в Аян, куда и прибыл в середине августа. Едва «Иртыш» стал ни якорь, как на него приехал лейтенант князь Оболенский с приказанием Муравьева: отряду пересесть на транспорт [650] российско-американской компании «Камчатку», на которой в это время подняли военный флаг и поставили четыре орудия, и идти на нем в крейсерство к Шантарским островам ловить английских китобоев. Через час по получении приказания, люди были переведены с «Иртыша» на «Камчатку», которая тотчас снялась с якоря и ушла в море. Крейсерство продолжалось всего несколько дней и, во все время его, транспорт встретил только одно судно, оказавшееся американским китобоем. По возвращении в Аян, отряд был спущен на берег, где и встал лагерем. Во время своего четырехнедельного пребывания в Аяне, отряд построил две батареи. В середине сентября, оставив для окончания работ 50 человек, подпоручик Глен с остальными людьми на том же транспорте отправился на Ситху, в Ново-Архангельск, для охраны города, так как, не смотря на то, что колонии наши в северной Америке были объявлены нейтральными, на них все-таки ожидали нападения англо-французского флота.

Оставленных в Аяне 50 человек тоже вскоре перевезли в Ново-Архангельск на компанейском бриге «Князь Меншиков».

Хотя с отправлением на Ситху и кончается деятельность этого отряда в деле присоединения Приамурского края, но некоторые случаи из его последующий службы настолько интересны, что мы познакомим с ними читателей.

После всех перенесенных трудов и лишений, жизнь на Ситхе естественно всем казалась прекрасной и даже отрадной. Кроли; занятия караулов, солдаты работали за особую плату (сто рублей ассигнациями в год за человека) в порту российско-американской компании и им жилось действительно хорошо, но офицерам отряда, Глену и Баранову, приходилось плохо. Не имея возможности, вследствие блокады Ситхи союзниками, отправить во время аттестаты на жалованье в свои части, они пять лет не получали казенного содержания и жили только на то, что платила ил, по условию с правительством, российско-американская компания. Казенное же, жалованье за пять лет так для них и пропало.

Однообразно тянувшаяся жизнь на Ситхе вдруг оживилась необычайным происшествием. В те времена около самого Ново-Архангельска стояла большая деревня, населенная туземными инородцами, племени колошей, или иначе колюжей.

Солдаты отряда частенько хаживали в эту деревню, но вскоре отношения между ними и туземцами обострились. Причиной были женщины. Стали возникать ссоры, кончавшиеся иногда и драками, но далее драк дело не шло. Спустя год после прибытия отряда, из деревни исчезло несколько женщин и девушек. [651] Уверенные, что они были похищены солдатами, жители деревни, мстя за оскорбление, предательски убили нескольких дровосеков отряда, посланных в лес. Не смотря на требование губернатора Ситхи, адмирала Всеволожского, колоши отказались выдать виновных и, чувствуя, что это им даром не пройдет, вышли из деревни и заняли миссионерскую церковь, стоявшую недалеко от города. Получив известие об этом, Всеволожский собрал гарнизон и лично повел его к занятой церкви. Остановясь с отрядом саженях в ста от нее, он еще раз обратился к мятежникам с требованием выдать убийц, но в ответ на это требование колоши открыли огонь. Тогда, видя, что убеждения не действуют, Всеволожский приказал атаковать церковь. Но это было дело не легкое. Церковь стояла на возвышенности, среди совершенно открытой местности, да и колоши были вооружены английскими штуцерами, между тем как гарнизон дрянными кремневыми ружьями. Пришлось привести из города орудие из которого и стали стрелять по церкви. После нескольких выстрелов двери были разбиты, отряд бросился в атаку и началась резня, во время которой был тяжело ранен прапорщик Баранов, убито восемь и ранено двадцать нижних чинов. Колоши, не успевшие спастись бегством, были почти все перебиты.

Спустя год после этого дела, прапорщик Баранов был награжден, по представлению Всеволожского, Анною 4-й степени «за храбрость», а двор нижних чинов, наиболее отличившиеся, георгиевскими крестами.

По окончании этой случайной войны, жизнь опять потянулась по старому, тихо и однообразно.

Года через дна по прибытии на Ситху, Глен и Баранов вдруг совершенно неожиданно получили приказ о том, что они переведены во флот мичманами. Это их, конечно, ужасно удивило, но делать было нечего, и они не только оделись в морскую форму, но даже усердно принялись за изучение специальных морских предметов. Но не долго им пришлось быть во флоте. Через несколько времени они опять получили приказ, в котором было сказано, чтобы они носили только морскую форму, но что чины им будут идти по старому, по пехоте, а вслед затем получено распоряжение снять и форму. Чем руководствовалось высшее начальство, переводя их во флот, а потом заставляя для чего-то носить морскую форму, — так и осталось неизвестным.

В 1859 году, пробыв пять лет на Ситхе, Глент с частью отряда вернулся на компанейском пароходе «Александр» в Николаевск, откуда нижние чины были отправлены в Забайкалье в свои батальоны дослуживать сроки, а сам Глен был переведен в линейный батальон в Благовещенск. [652]

Прапорщик Варанов остался с остальными людьми в Ново-Архангельске и умер там от раны, полученной им в стычке с колошами.

Глен, ныне полковник, не покинул край, и присоединении которого к России принимал такое активное участие, и командует Уссурийским казачьим полубатальоном, расположенным в посте Камень-Рыболов, Приморской области.

А. Данилов.

Текст воспроизведен по изданию: Первый амурский поход Н. Н. Муравьева // Исторический вестник, № 6. 1889