ЛОХ, ГРЕНВИЛЬ Г.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ КАМПАНИИ В КИТАЕ

CLOSING EVENTS OF THE CAMPAIGN IN CHINA

ИЗВЕСТИЯ О КИТАЕ

Английского капитана Лоха.

Война Англии с Китаем доставила нам несколько превосходным сочинений о настоящем положении Поднебесной Империи. Между ними не последнее место должна занять книга, изданная Капитаном Лохом. Автор ее служил волонтером в Английской армии и живя вместе с Вице-Адмиралом, Сэром Паркером, он, как адъютант одного из военачальников, по снисходительности Сэра Генриха Потинджера, мог присутствовать при всех сношениях с Китайскими уполномоченными для заключения договора. [59] Это положение автора придает его труду новую цену, потому что немногие пользовались таким отличием. В отношении к этнографическим подробностям, сочинение Капитана Лоха представляет весьма мало нового: как солдат, автор не любит и не имеет времени наблюдать, а записывает только то, что успел заметить мимоходом; но за то его книга составляет одно из самых интересных описаний войны. Многие места долго не изгладятся из памяти читателя. Как образчик описательной части сочинения, мы выберем очерк Сингапора, места чрезвычайно важного для Англичан и служившего первым сборным местом их экспедиции против Китая.

«Мы с Кенелем сегодня поутру ездили по городу. Большая часть домохозяев и жителей — Китайцы. Одни улицы наполнены Китайскими кузнецами — красивыми, сильными людьми; другие — сапожниками и портными; на некоторых находятся открытые лавки, в роде Персидских а Турецких базаров.

Мне говорят, что наши Поднебесные подданные не обходятся с нами с таким почтением, какое оказывают более строгим своим повелителям, Датчанам, на острове Яве. Здесь они никогда не думают опускать своих кос (которые, для большого удобства, они носят обернутыми вокруг головы), когда обращаются к Европейцу. В Китае неисполнение этого обычая [60] почитается такою же обидою, как в Европе взойти в комнату в шляпе; в Батавии они не только опускают косы, но вытягиваются, когда мимо проходит Датчанин. — Странно было для меня видеть в употреблении вещи, неудобные по нашим понятиям, и на которые мы в Англии привыкли смотреть как на украшения; например фарфоровый стул, стеклянную рубашку, тонкую как полотно, башмаки с бумажными подошвами, и проч.

Мы отправились в храм Джоса, так прекрасно описанный Лордом Джоселином. Он посвящен Фо. Наружные ворота ведут на открытый двор, хорошо вымощенный и окруженный навесами, под которыми находятся шитые золотом шелковые налои для различных идолов. На перекладинах, каменных колоннах, карнизах и дереве, вырезаны насекомые, цветы, и чудовища с необыкновенным искусством и бойкостию. Углы, загнутые к верху, украшены драконами с длинными, цветными хвостами. В средине храма, позади высокого алтаря и между двумя чертями, синим и красным, каждый в рост человека, восседает Тиен-Го или Царица Неба, страшный идол. В ногах этой фигуры множество маленьких чертенят и пред каждым из них сосуд с курящимися благовониями».

Говоря о Хонг-Гонге, селении, [61] принадлежащем теперь Англичанам, Капитан Лох пишет, что оно возникло с быстротою Американского города. В порте его, где прежде не было ни одного судна, теперь множество кораблей и устроены верфи, и там, где десять месяцев тому назад, не было почти никакого народонаселения, теперь более 12,000 жителей, и Англичане не знают, как уменьшить быстрое приращение их. — Вот что говорит автор о характере жителей Поднебесной империи:

«Чего не сделают Китайцы за деньги? Они странные создания: со всею наружною добротою и веселостию любезных, учтивых людей, они соединяют каменное сердце и мстительную натуру. Из всего, что я слышу, они, как нация, не имеют высоких добродетелей и благородства характера. Сир Томас Герберт рассказывал мне, что после разрушения укреплений в Атое, где было убито несколько тысяч Китайцев, лодки Китайские, не дав еще остыть пушкам, тотчас подплыли к Англичанам с съестными припасами, для приобретения того, что они считают выше чувства и нравственных обязанностей, — выгод и денег».

Но эти недостатки Китайцев выкупаются в глазах Капитана Лоха их самоотвержением, особенною, иногда гордою храбростию и терпением. В этих достоинствах, есть какое-то [62] стоическое величие. Вот пример, случившийся при разрушении Ву-Санга.

«Множество случаев личной храбрости Китайцев, говорит Капитан Лох, были замечены мною, особенно между мандаринами. В Чану один бесстрашный старый начальник два раза вел своих солдат прямо на наши штыки, останавливая беглецов и возвращаясь с ними после каждого отпора, покуда, пораженный пулею, он не упал на землю. Когда его понесли, переводчик, видя, что слезы катились из глаз его, сказал, что ему нечего опасаться, что его пощадят и обойдутся с ним благосклонно. «Пощадят!» отвечал он: «мне не надо вашей пощады; я здесь для того, чтобы сражаться за моего Императора, а не с тем, чтобы давать и получать пощаду. Но если вы хотите заслужить мою благодарность и можете быть великодушными, то напишите моему почтенному Монарху, что я пал впереди, сражаясь до последней минуты...»

По взятии прибрежных крепостей, предпринят был поход во внутренность Китая, к великой радости Английских солдат.

«В 6 часов утра мы были в дороге, и вероятно страшный вид представляли Китайцам две тысячи рослых молодцев, следовавших по узкой дороге длинною лентою. Страна здесь плоская, как Кент и Эссекс у берегов [63] Темзы, обработана совершенно вся и прекрасна, как только позволяло ей однообразие земледельческих работ. Поля пересекаются множеством канав, переходить которые надобно было по узким гранитным мостикам, большею частию неудобным для прохода артиллерии. Эта неприятная, но предвиденная помеха причиняла нам много труда и остановок; ибо саперы принуждены были уравнивать канавы, для переправы пушек. Путь наш лежал мимо полей, засеянных рисом, бобами, хлопчатою бумагою и другими растениями. Повсюду были разбросаны, то группами, то порознь, сельские домики, скрытые в густоте плодовитых деревьев и окруженные высокими заборами, вокруг которых вился бамбук. Изобилие, трудолюбие и необыкновенный порядок, видны были во всем, начиная от устройства домов до обработанное земли.

Мы видели толпы поселян во всех направлениях; они взлезали на деревья, чтобы лучше рассмотреть нас издали; но когда долгий осмотр уверил их, что мы не имеем никаких неприязненных намерений против них, они приблизились с доверием, и наша маленькая группа не значила ничего в сравнении с округлившею нас толпою. Проходя две деревни, мы увидели отворенные лавки с торговцами: это был первый пример доверия, оказанного нам в Китае; для поддержания его, строго [64] было приказано солдатам ничего не трогать, и в похвалу им надобно сказать, что это было исполнено в точности».

По окончании спокойного похода, Английские войска достигли предместьев второстепенного города Чан-Кая, который они заняли без сопротивления, потому что он был почти пуст. «При занятии Китайского города, рассказывает Капитан Лох, прежде всего бросаются в глаза воры, идущие, как нить муравьев из какого нибудь большого дома, к воротам города, нагруженные добычею. В этом занятии особенно отличаются Фокиянцы. Они терпят удары, толчки и все возможное, но с необыкновенною упорностию держатся за свои узлы».

Когда Английский флот вошел в величественную реку Янг-тсе-Кианг, Англичане были удивлены множеством прелестных и живописных видов, встретившихся им на берегах реки и ее островах. Вот одно из описаний подобных мест:

«Син-Шан, утесистый остров, прикрытый богатейшею тропическою растительностию, принадлежит, также как и Кин-Шан, Императору. Здесь живут одни священники; храмы и дворцы, окруженные садами, составляют главные здания. Тихо проходя мимо их, мы имели время осмотреть массивные гранитные террасы, украшенные огромными гранитными чудовищами, [65] с удобными и красивыми лестницами для схода к воде; прекрасные храмы, построенные только для вида, но окруженные полезными растениями, павильоны и скрытые в кустах беседки, оживляемые различными птицами. Напротив этого рая находился простой утес, обращенный в отвесную скалу, опускающуюся к реке. В средине ее было высечено отверстие с Китайскою надписью. Между тем как мы терялись в догадках, для чего это отверстие, пред нами явилась фигура, в плаще кирпичного цвета, и вежливо приветствовала нас. Мы решили, что это должен быть затворник, живущий подаянием, — род факира, — лицо весьма часто встречающееся на востоке вообще; но в Китае эти люди ведут не столь уединенную жизнь, как в Индостане.

Близ его жилища, при подошве утесистого мыса, мы видели остатки батареи и дымящиеся развалины магазинов. Вдали мы могли заметить высокую и хорошо построенную стену Чин-Кианг-Фу, с ее квадратными бастионами. Над высокими воротами развевался красножелтый флаг; но ни одного человека не было видно на стенах и в предместиях, простиравшихся до реки. Все казалось оставленным и мертвым. Мы никак не могли предполагать, что чрез несколько дней этот большой, сильный и [66] богатый город действительно будет тем, с чем мы нечаянно сравнили его».

Подробности осады этого обреченного гибели города заставляют содрагаться. У Капитана Лоха находим следующие замечания об ужасных самоубийствах, случившихся при разрушении Чин-Кианг-Фу.

«Пальба пробудила Генерала (Сэра Гуга Гога), который решился, с уменьшением дневного жара, взять город, осаждая каждый дом.

Проходя вдоль стен, я увидел сцены, ужаснувшие меня, как новичка в войне этого рода: старики, женщины и дети резали горла друг другу и топились кучами; но никто не трогался с места, чтобы помочь этим несчастным и не обращал на них большого внимания, как в Лондоне не обратили бы на мертвую лошадь.

В то время как войско отдыхало после ужасных трудов, переводчик, хорошо известный в главной квартире, явился к Английским начальникам с письмами от Вице-Короля. Содержание этих писем было старое, с просьбою удалить корабли от реки и устроить свидание на суше, для прекращения войны. Такая скромная просьба была весьма неуместна и едва не стоила жизни глупому старому переводчику, который думая, что знание Английского языка обеспечивает его, прошел в ворота и едва не был застрелен часовым, который не [67] понимал его и видел, что он приближается к палатке Генерала. Сэр Гут не был расположен принять его, что переводчик, нисколько не теряя своей самоуверенности, почел весьма несправедливым. Он говорил, что "Елипу очень хотелось потолковать снаружи реки, — не внутри — и что Англичане очень худые люди, если не повинуются этому". Наш ответ был (я хочу сказать ответ, данный нами самими, до которых это дело совсем не касалось), что "Англичане потолкуют очень, очень мало, если Китайцы заплатят 20,000,000 долларов", и потом почтенного господина проводили из дверей.

К вечеру ударили тревогу на приступ, и главнокомандующий, сопровождаемый несколькими Китайцами и г. Гутцлафом, с двумя полками, пошел к Татарской части города. Мы вломились во многие домы, полагая, что в них скрыты солдаты; но не видала никакого признака сопротивления и ни одного вооруженного Татарина. Мир и тишина, казалось, царствовали везде, между тем как благовоние цветов, окружающих почти каждый дом, утишило сильное волнение, в котором мы находились весь день. Это был один из самых красивых Китайских городов, виденных мною. Все домы содержались в отличном порядке, и многие из них были великолепны; улицы хорошо вымощены и чисты; необгороженные и зеленью покрытые [68] места и сады придавали всему вид простора и красоты, редко встречающихся в окруженных стенами городах.

Нас ввели в большое здание, которое было, как говорили, дворцом губернатора. По дракону, написанному над большим входом, мы видели, что оно должно принадлежать правительству; но ворота, повидимому, были заперты уже несколько времени; пред ними росла трава, и единственным признаком жизни в этом доме был раненый Татарин, огромного роста и исполинской силы, лежавший под тенью портика. Он был одет в синюю с желтыми полосами рубашку, что означало мундир Императорской гвардии. Проникнув во внутренность дома, мы нашли его совершенно пустым, но превосходно устроенным и весьма обширным. Мы зажгли его и отправились далее.

Я пошел с двумя солдатами к одному огромному дому, который, как я полагал, принадлежал значительному Татарину. Мы выломали ворота и взошли. Никогда я не забуду ужасной картины, представившейся мне... Пробравшись кое-как в дверь, заложенную разною мебелью, мы вступили на двор, устланный богатыми парчами и измаранный кровью. На ступенях, ведущих в "залу предков", лежали трупы двух молодых Татар, очень похожих друг на друга, вероятно братьев. Добравшись [69] до порога своего жилища, они упали, истощенные потерею крови. Перешагнув чрез них, мы вошли в залу, где встретили трех сидевших женщин, мать и двух дочерей; у ног их лежали тела двух стариков, с разрезанными горлами от одного уха до другого. Одеревенелые головы умерших покоились на ногах их родных. Направо находились две молодые, прекрасные девушки, которые заслоняли и старались скрыть живого солдата.

В жару сражения, когда кровь волнуется и дело идет о жизни людей, страдания раненного и вид ужасов и мучений незаметны: человеколюбие уступает опасности; но когда волнение утихает вместе с победою, и все обстоятельства сражения приходят на ум, то сердце не может не тронуться воспоминаниями. И самый бесчувственный, загрубелый разбойник, проведший всю жизнь свою в убийствах, не мог бы смотреть на эту сцену без содрогания. При этом виде я остановился, пораженный ужасом. Холодное, невыразимое отчаяние, напечатленное на лице матери, превратилось в сильные порывы гнева и ненависти, разразившейся наконец пароксизмом ругательств и потом ручьями слез, которые, кажется, помогли ей. Она подошла ко мне и, взяв меня за руку, с стиснутыми зубами и нахмуренным челом, показала на мертвые тела, [70] на своих дочерей, на свой еще великолепный дом и на себя; потом сжав кулаки и отступив назад, она, глухим голосом, начала говорить о своем несчастии, о своей ненависти к нам и мщении. Это была сцена, которую нельзя было долго выдержать; утешение с моей стороны было бы напрасно, возражение — бесполезно. Я хотел объяснить ей знаками, что предлагаю ей свои услуги; но был отвергнут с пренебрежением. Я старался дать ей понять, что как ни велико ее несчастие, оно может увеличиться во сто раз при ее беззащитном положении; что если она согласится идти под моею защитою, я проведу ее за город, где, без сомнения, она встретит многих беглецов, своих соотечественников; но бедная не хотела внимать мне. В это время обе дочери громко рыдали; я не мог ничего другого сделать для них, как только запретить моим солдатам колоть Татарина, который со времени нашего прихода старался убежать...

Во весь этот день Китайские и Татарские войска оказывали самую твердую храбрость, заслужившую им наше уважение; и кажется, я могу наверное сказать, что все, принадлежащие к высшему сословию, от последнего до первого, показали, что они не терпят быть побежденными; ибо хотя мы взяли в плен многих мандаринов, однакож не могли удержать их пленными на долгое время; они или умирали с [71] голоду, не принимая пищи, или лишали себя жизни каким-нибудь другим образом... Я уверен, что если бы Китайцы были обучены Английскими офицерами, то они сравнялись бы или даже превзошли сипаев: у них более физической силы, более настойчивости и следовательно, по тщеславию, желая поддержать доверие своих начальников, они не скоро позволили бы победить себя».

На другой день разрушение города еще не кончилось. Проходя с своим товарищем то место, где накануне происходило сражение, Капитан Лох с трудом мог двигаться от множества похищенной добычи.

«Отличные фарфоровые вазы, пишет он, бронзовые украшения, шелковые материи, золотые парчи, кроме того кучи менее дорогих предметов были разбросаны во всех направлениях. Лучшие вещи были выбираемы и уносимы, покуда новый предмет не попадался хищнику; тогда он бросал старый и брал его. Китайцы самые систематические и многочисленные воры.

Резня все еще продолжалась, когда Капитан Грей и я взошли в один дом, где мы увидели двадцать мертвых тел женщин и молодых девушек; некоторые из них висели, другие лежали на полу; все они погибли самоубийством, или были умерщвлены своими родственниками. Панический страх овладел несчастными [72] жителями, и почти по всяком доме находили самоубийц. Мы спасли нескольких человек; но это было несколько капель в океане... Отправляясь в квартиру генерала, мы потеряли дорогу и зашли в часть города, до сих пор еще не посещенную нами. Адские привидения, явившись между толпами несчастных жителей, собиравших здесь свои пожитки и отправлявших своих жён и детей задними воротами, — не могли бы причинить более ужаса, чем мы трое (включая и мичмана с корабля Эндимион), в особенности между женщинами, из которых многие, я думаю, во всю жизнь не переступали границ своего сада. Некоторые из них были очень хороши, и все они имели свойственную им грацию. Две бедняжки, вероятно принадлежавшие к аристократии, вымазали себе лицо сажею, вероятно для того, чтобы скрыть свою знатность. Но более всего они должны были, без сомнения, бояться своих соотечественников».

Странно, что чем у Китайца сильнее страх, тем более он смеется. Однакож это факт известный: смех от страха должен быть истерический или сардонический.

Знаменитый Татарский Генерал города Чин-Кианг-Фу сделается, вероятно, бессмертным в преданиях всех народов, уважающих [73] воинственный дух. Два дня спустя после; битвы, мы осматривали развалины его дома, его погребального костра, — где храбрый воин, с твердостию древнего Римлянина, когда все было потеряно, сел в обширной зале своей и велел зажечь строение. Наш переводчик, г. Моррисон нашел гражданского секретаря Китайского Генерала спрятавшимся в саду. Человек этот имел с собою множество важных бумаг и был взят на борт одного корабля для расспросов.

Он говорил о погибшем начальнике своем с большим чувством и отзывался о нем, как о лучшем и благороднейшем человеке. Некоторые из находившихся при нем депешей были от Генерала к Императору, другие от Государя к нему. В первых содержался верный отчет о всех движениях наших, начиная от Ву-Синга до того самого дня, когда мы бросили якорь у Чин-Кианг-Фу. Он писал о своей неизменной верности и решимости сражаться до последней возможности; но в то же время, с пророческим предчувствием обреченного на смерть человека, упрашивал окончить эту войну, по крайней мере до того времени, покуда их средства вести ее будут устроены более систематически и войска пополнены и сосредоточены. Он намекал об нашем искусстве и энергии; но не допускал, чтобы «Королева варваров» имела [74] более преданных и храбрых подданных, чем его Августейший Государь. Он говорил о своих распоряжениях и готовности ожидать нападения, и если его усилят новыми войсками, то он надеялся на успех. В заключение, он говорил, что его стены высоки и в хорошем состоянии, и что город, который несколько лет тому назад устоял против "регулярных" разбойников, числом до 300,000 человек, в состоянии отбить нескольких "варваров".

Письма Императора наполнены упреками за потерянные сражения, обвинениями в трусости людей, которые умирали, храбро сражаясь, между тем как он писал эти горькие письма, и угрожал в случае будущих неудач».

С этого времени переговоры пошли деятельнее, хотя корабли Английские все еще подвигались к Нанкину. Поднебесные жители играли не дурную роль при переговорах, хотя они обыкновенно делали ошибку, переходя границы дипломатии и хитря слишком много: они не знали, где надобно уступить. Автор описывает одно из первых совещаний.

«Мы были приняты, при входе на большой двор храма, толпою мандаринов различных степеней, от синей до медной пуговицы. Отличные от нас, они шумели в своих шитых шелковых одеждах удивительной[75] красоты и достойных покрывать наших красавиц. Они приветствовали нас множеством низких поклонов и с весьма грациозною учтивостию ввели в большую залу аудиенций, где секретарь Ванг и Татарский Генерал Чин стояли для принятия нас. После представления каждого из нас г. Моррисоном, мы сели в кресла огромной величины вокруг квадратного стола: Вант против Малкольма, я против Чина, а г. Том против меня. Г. Моррисон удалился к другому столу для перевода бумаг. Вант, человек лет 37 или 38, почитается одним из первых государственных людей, и его манера и разговор показывали в нем благородного человека. Я не помню, чтобы когда нибудь встретил даже в моем отечестве человека более благовоспитанного и учтивого, чем этот Китаец, столь много отличавшийся от большей части своих соотечественников в сношениях с иностранцами. Генерал был дородный ветеран, лет 60, с маленькою кудрявою, седою бородкою, в простой одежде, с хрустальным шариком и павлиным пером на голове; красный шар был отнят у него, за какую-то вину, незадолго до нашего прибытия. Другие мандарины стояли кругом с служителями и, по обыкновению, внимательно слушали. У дверей находилось несколько полицейских служителей в красных остроугольных шапках с [76] петушьими перьями. Они были вооружены нагайками, которые часто приводили в движение по спинам шумевшей на дворе черни. В то время как г. Моррисон переписывал копии своих бумаг, кругом подавали чай и, не смотря на то, выпивали ли его или нет, каждые две или три минуты, переменяли простывшие чашки. Маиор Малькольм просил позволения посмотреть Императорский рескрипт, который, после разных отговорок, с большою церемониею был вынут из ящика одним мандарином, бывшим по видимому его хранителем. Он нес в обеих руках желтый шелковый свиток, и, с глазами, опущенными на него, приблизился тихими и торжественными шагами к столу, передавая его в руки Ванга. В шелковом свитке находился маленький желтый ящик, плохо сделанный и еще хуже выкрашенный, заключавший в себе рескрипт, уполномочивавший Генерала.

Я очень забавлялся, смотря на заботливые и испуганные лица всех Китайцев, когда г. Моррисон тронул рескрипт; я думал, что старик, под смотрением которого он находился, упадет на месте, когда наш переводчик с минуту подержал его в одной руке.

В Китае оказывают такое же почтение к бумагам и буквам, начерченным рукою Императора, какое у нас оказывается самому Государю. [77]

Сговорившись в основных пунктах нашего договора и выписав их на Английском и Китайском языках, мы вручили одну копию мандаринам, а другую Малькольм оставил для Сэра Генриха Потинджера. Мы встали, чтобы отправится, и старый Генерал, смеясь, заметил, что хотя условия были трудны, однакож таковы, каких бы они потребовали сами в подобных обстоятельствах; что войну между народами можно сравнить с азартною игрою, в которой проигравший должен платить выигравшему, что на этот раз с их стороны был проигрыш, не смотря на их военное искусство и силу, приобретенную в продолжение нескольких столетий мира и изобилия, — что наши корабли были нашею славою и силою, а для них проклятием».

Капитан Лох думает, что, в случае другой войны, Китайцы лучше устроят свои военные силы. Они весьма хладнокровны и одарены способностями к учению. — Вот другое описание посещения Англичан Китайскими сановниками:

«Взлезать на пороход, рассказывает Лох, в Татарских толстых сапогах было весьма трудно и продолжительно. Наконец Китайцы прибыли в Адмиральской шлюбке и перебрались на пороход. В своих длинных халатах, они представляли странный контраст с нашим узким и, по правде, весьма некрасивым платьем. [78]

Когда некоторые из них были представлены Китайским начальникам, они вошли в каюту Адмирала и сели на большую софу, откуда могли видеть все окружающее. Сэр Генрих сидел на левой стороне — Китайское почетное место, — Генерал на правой, а Адмирал, как хозяин, подле него. Чай, кофе, сласти, вино и вишневая водка разносились кругом; последняя весьма нравилась Китайцам.

Так как это был только церемонный визит, то не было никаких вопросов о будущих переговорах. Ке-Инг интересовался всем что видел, хотя не делал вопросов, желая поддержать свое достоинство. Елипу, которому было более 80 лет, казался усталым, и на лице его видно было грустное выражение нравственных страданий; чему нельзя было удивляться, зная все его несчастия и гнев Императора на него за невыгодные сношения с нами. Нью-Кинг сидел, не показывая никакого наружного знака, кроме щелкания по временам языком, чем он выражал одобрение вишневке.

Генерал был также разговорчив, как и в первый раз, когда я видел его, и с любопытством смотрел на все, касавшееся до военного искусства. Китайские начальники, по приглашению Адмирала, прохаживались по всем декам, и чрезвычайно забавно было видеть [79] каюты матросов, украшенные разными обломками Китайских богов и храмов, собранными ими в походах. Китайцы могли бы, кажется, придти в ужас от этого; но они сделали умнее, показав вид, будто не замечают ничего, и даже шумная свита их скрыла чувства униженного тщеславия».

Императорские коммисары дали при одном случае большой обед Сэру Генриху Потинджеру, где его и всех его друзей старались уподчивать донельзя. Это происходило в доме, убранном самым богатейшим образом, и в Китайском вкусе. Некоторые части этого пира, кажется, затрудняли старого Китайца; но чего не сделает ревностный дипломат?

Столы и стулья, говорит Капитан Лох, были покрыты красным шитым сукном, а пол красным ковром. Один конец этой комнаты, завешанный полосатым шелковым покрывалом, выходил на двор. Когда мы сели, лучшая музыка, какую мы только здесь слышали, начала играть что-то похожее на звуки Шотландского рожка, и продолжала во все время обеда. Молодые мандарины, с белыми пуговицами, разносили чай, горячее вино и сласти, между тем как общий разговор шел между коммисарами и Сэром Генрихом посредством переводчиков. — Множество пирожков с рубленою говядиною, ветчиною, кореньями, суп из [80] вермишели с говядиной, суп из свиных ушей, и другие странные кушанья были подаваемы одно за другим в маленьких фарфоровых и серебряных тарелках, и мы, соразмерно с апетитом своим, кажется, возвысились во мнении зрителей. Но натура человеческая не могла долго выдерживать нападения множества блюд, и, для заключения пира, Ке-Инг настоял на том, чтобы Сэр Генрих разинул рот, а он, с большою ловкостию, кинул в него несколько больших сахарных слив. Я никогда не забуду терпеливого лица Сэра Генриха, видевшего, что сопротивление было тщетно, и фигуры Ке-Инга, когда он стоял перед ним в позе близорукой старой госпожи, вздевающей нитку в иголку, и прицеливался сливою в рот Потинджера.

После этого столы были очищены и коммисары принялись за дело.

Требования, написанные на обоих языках, были снова прочтены и, за исключением небольшого ропота на удержание нами острова Чу-Сана до окончательной уплаты 20,000,000 долларов, а также желания исключить Фу-Чу-Фу от свободной торговли, на все остальное дано было согласие».

Более всего Китайские коммисары старались скорее отвязаться от таких беспокойных гостей, каковы Англичане, и получить назад свои крепости; но этой надежды нельзя было дать им [81] прежде удовлетворения всех требований. Сэр Генрих Потинджер имел здесь спор об опиуме. Китайцы настаивали, чтобы обработывание маку было запрещено в Индии; он возразил, что если они перестанут употреблять опиум, то он не будет приготовляем

Вскоре после этого договор был подписан, и Капитан Лох, оставив Нанкин, спустился по реке Янг-тсе-Кианг — великолепной артерии Китая.

Текст воспроизведен по изданию: Известия о Китае английского капитана Лоха // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 75. № 297. 1848

© текст - ??. 1848
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
©
OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖЧВВУЗ. 1848