-

РУССКИЕ И ГРЕКО-РОССИЙСКАЯ ЦЕРКОВЬ В КИТАЕ В XVII-XIX ВВ.

Письмо иеромонаха Гурия, скончавшегося архиепископом Таврическим, к Саратовскому епископу Иакову, скончавшемуся в С.-Петербурге архиепископом Нижегородским.

1844 г.

Ваше преосвященство, милостивейший архипастырь! Чем и как возблагодарю вас за ваше ко мне отеческое расположение, за письмо, за книги ваших трудов, коими вам угодно было благословить меня? Мое сердце — после Бога — давно уже принадлежит Вам! Постараюсь как можно чаще беседовать с вашею книгою, точнее научить ее уроки, вернее выполнить их на деле и тем выразить мою сыновнюю вам преданность.

Вас интересует китайская церковь; вы желали бы прочитать где нибудь об ней. Трудно; источники, из коих можно было бы почерпнуть что нибудь сносное об этом предмете, скудны. О католическом христианстве в Китае можно прочитать в записках католических миссионеров, изданных в Европе под названием: «Lettres Edifiantes». Это нечто в роде панегирика своим трудам. Чтоб более точным и верным образом понять католическое христианство в Китае, не мешает к «Lettres Edifiantes», кои составляют лицевую сторону, приложить статью: «Иезуиты», напечатанную в «Отечественных Записках» за 1844-й год. Это нечто в роде брани. В том и другом из указанных мною источников хорошо держаться средины. Отдельных же статей, кои говорили бы собственно о христианстве в Китае, я не знаю. О грекороссийском же христианстве в Пекине решительно негде прочитать. В Сибири некогда издавался журнал: «Сибирский Вестник». В этом журнале покойный Стефан Липовцов, член миссии, [656] напечатал нечто в роде исторического перечня смен миссии, коснулся несколько и занятий членов оной, их отношений к христианам грекороссийского исповедания. Но этот журнал был в плохом ходу, печатался в небольшом числе экземпляров: едва ли найдете в Саратове. Да еслиб и нашли, многого не узнаете. Христианство грекороссийское в Пекине предмет очень щекотливый: вслух говорить о нем не много радости. Вот что узнал я о начале его в Пекине.

В те блаженные времена, когда русские — соблазнясь удачею Ермака — не спросясь наших государей, своего рассудка и вещественных средств, задумали покорить Китай, горсть отважных удальцов перешли Амур и поставили острог, назвали его Албазином. Прожив несколько лет довольно спокойно, и, видя, что их хозяйство на чужой земле не обратило на себя большого внимания пограничных китайцев, они задумали еще более углубиться в Китай. Но тут дело получило другой оборот: их вопросили убраться за границу. Русские просили отсрочки, указывая на посеянный, но еще не убранный хлеб: их оставили в покое. На другой год русские снова посеяли хлеб и под этим предлогом снова желали остаться в Китае. Но китайцы хлеб истребили. Русские обиделись нарушением прав собственности и вот сначала вышла ссора, потом драка и наконец и война. Коньси, в то время царствовавший в Китае император, выслал сильное войско с повелением — истребить мятежников. Русские, услышав об этом, отослали своих жен и детей в Нерчинск, а сами, в числе 500 человек, смело ждали неприятеля. Эта неслыханная дерзость увенчалась полным успехом; большая половина китайского войска легла на месте, а остальные возвратились с вестию и чудными рассказами о русских, их необыкновенной храбрости, силе; их заколдованных панцирях и шлемах, кои выдерживают самые сильные удары сабли, отбивают пули, даже и.ядра. Что прикажете делать с такими людьми? Коньси выслал свою гвардию; запретил вступать в открытый бой, принудить к сдаче голодом и предложит — желающим — службу в рядах китайского войска, или удалиться на родину — за границу. Русским не хотелось возвратиться на родину, где их ожидали или кнут, или виселица; опасались же и вероломства китайцев. После многократных усилий пробиться сквозь облегавшую их цепь гвардии, мучимые голодом, потершая большую часть своих товарищей в бесполезных схватках и ночных вылазках, они решились сдаться на волю победителей. Как [657] русские — пленники были христиане. Они принесли с собою в Пекин образ св. Николая; у них бил и священник, старец Димитрий. Лишь только пришли они в Пекин, император причислил их к своей гвардии, под именем русской роты, отвел им квартиры, обеспечил им содержание и назначил жалованье: каждому солдату 3 ланы (6 руб. сер.) в месяц; унтер-офицеру — 4 ланы; офицеру — 5 лан. Русские приняли эти милости императора и просили, чтоб им построили церковь. Коньси подарил им в северовосточном углу Пекина одну казенную кумирню, которую русские переделали в церковь и освятили во имя Софии Премудрости Божией. Вот начало грекороссийского христианства в Пекине! Когда же священник Димитрий уже слишком устарел, сделался неспособным к исполнению христианских треб, даже служению, албазинцы — так мы называем русских христиан — знамённых — просили императора Коньси, чтоб он у русского правительства выпросил для них священника. Русское правительство, получив такую просьбу из Китая, выполнение оной теперь и в последующее время поручило иркутскому духовному начальству. Найти охотников было нельзя; хорошие люди самим были нужны: поэтому послали и после долго посылали в Китай таких людей, кои самим были в тягость. Вот и начало духовной миссии в Пекин. Цель ее — не распространять христианство, а только исправление христианских треб у албазинцев. Так как отправление миссии всегда соединено было с расходами и немаловажными, то, чтоб иметь какое либо вознаграждение за убытки, русское правительство предложило китайскому, нельзя ли к числу духовных лиц, посылаемых к ним по желанию пекинского двора, присовокупить несколько человек светских — учеников, с тем — чтоб они во время своего пребывания в Пекине, изучивши китайский и маньчжурский языки, возвратившись могли служить переводчиками при взаимных сношениям. Китайцы согласились, и с этих пор духовная миссия перешла в ведомство министерства иностранных дел; получила штат и инструкцию. О христианстве в инструкции изображено: «стараться сверх того» — это обращение к духовным, кои сверх главных своих занятий китайским и маньчжурским языком, должны — «стараться о распространении света учения Христова, всемерно избегая нескромной ровности, могущей произвести больше вреда, нежели истинной полбзы». Между тем миссия не приносила ожидаемой пользы до времен Александра Благословенного; может быть потому, что штат был недостаточен, а может быть и [658] потому, что члены миссии набирались в Иркутске, не обращая внимания на то — кандидат в члены миссии имеет ли расположение, способность к языкоизучению, даже способен ли на что нибудь: его избирали и посылали в Китай потому, что никакие исправительные меры попечительного начальства не действовали! Александр Благословенный, по представлению о. архимандрита Петра (бывшего сначала студентом при миссии в Китае, а потом отправившийся начальником миссии), увеличил штат, указав студентов и духовных избирать непременно в Петербурге и из высших учебных заведений, с свидетельством об отличной нравственности и способностях. Инструкция осталась та же, потому что и цель миссии прежняя.

И прежде, и теперь (1844 г.) божественная служба совершается на русском, т. е. на славянском языке. Албазинцы не понимают ни слова. Все, что зависело от миссии и русского правительства, оказалось недействительным к устранению этого неудобства. Открыли было училище, учеников содержали на полном казенном коште и учили русскому языку; но так как русские требовали прилежания, то училище осталось пустым: ни один албазинец не хотел посещать его. После хотели было поучить их хоть китайскому-то языку; та же история: миссия кроме неприятностей, а правительство — убытков ничего не получили. В мое время снова открыто было училище; я взялся было выучить нескольких мальчиков церковному чтению и пению. Пока я давал деньги, платил за то, что они учились у меня, дело шло довольно успешно. В два года мальчики привыкли читать и петь в церкви. Мне удалось им растолковать и они поняли и разбирали партитуру; но как-то нужно было наказать их за неисправность, я лишил их обыкновенной праздничной награды, а они постарались вознаградить себя за такой убыток и чем же? Обокрали церковь! С этих пор, вот уже год — училище закрыто и кажется надолго, если не навсегда. Албазинцы совершенно окитаились; кроме обличья и какой-то отваги, в них русского ничего незаметно. Они не знают никакого ремесла, даже, по службе в императорской гвардии, считают всякое занятие, могущее доставить им хлеб насущный, недостойным себя. Они бедны, бедны до крайности — бедны не смотря на огромное жалованье, удобные квартиры и готовое содержание; нерасчетливые, занятые своим благородством, праздные, необразованные, лукавые, вероломные, больные душою и телом, они в неоплатных долгах у здешних откупщиков и стали притчею народа. Женщины — вообще говоря — [659] лучше мущин; может быть потому, что они китаянки, что им негде было видеть благородного разврата сердца, изучить его так тонко и в такой обширности, как это изучили мущины. Женщины вечно сидят дома, за каким нибудь рукодельем, тогда как мущины постоянно на площадях, в гостинницах, по театрам — вообще там, где можно избавиться от тяготящего их времени и несносной скуки. Не смотря на то и женщины, при меньшей испорченности сердца, не больше показывают готовности принимать и исполнять евангельское учение. Это испортившийся виноградный сок, — из коего не только нельзя сделать вина, но даже и уксуса. Учение о будущей жизни, воздаянии за добро и зло, о примирении Бога с человеком посредством искупительной жертвы — Иисуса Христа — не только не вошло в их жизнь, но плохо дружится даже и с их памятью. Часто Бог вразумлял их, являл свою чудодействующую десницу; — например... Из многого скажу нечто... Некто, албазинец Варнава, долго молился пред иконою (не помню какою) о том, чтоб сын его получил полный оклад гвардейского солдата. Богу не угодно было услышать такой молитвы и Варнава, лишь только услышал, что сыну отказано в окладе, схватил нож и изрубил икону в мелкие куски. О. Аввакум, мой предшественник, услышавши об этом, сказал предстоявшим албазинцам, что Варнава умрет за такой тяжкий грех. Не знаю, какую смерть предвещал о. Аввакум: по китайски можно разуметь и временную, и вечную; но Варнава, без всякой предварительной болезни, умер в жестоких муках, не дальше, как на третий день! Это обстоятельство еще в свежей памяти у всех и так сильно подействовало на албазинцев, даже на язычников, близь живущих, что никто не смеет насмехаться, или злословить русскую веру. Еще пример. О. Аввакум, разговаривая с албазинцами, узнал от них, что некто, Петр, не хочет крестить своего сына, сказал при этом случае, что Петр в таком случае больше потеряет, нежели он думает: его сын умрет. Петр, когда сказали ему об ответе о. Аввакума, посмотрел на своего сына (он был здоров, красив) и сказал, что если он умрет, то непременно будет ходить в церковь. Вскоре мальчик захворал так, что отец отчаялся в его жизни, и послал спросить: точно ли сын его выздоровеет, если окрестится? Ему отвечали, что христиане никогда не лгут; что пусть он испытает, то увидит, что они веруют во Всемогущего! Мальчик был окрещен и выздоровел. Но Петр не уцеломудрился: он все таки не ходит в церковь. Вера в св. [660] причастие, как врачевство в тяжких болезнях самое действительное, у албазинцев сильна. Даже язычники, для своих больных, просят церковного вина, и конечно их вера иногда награждается милостию Божиею, потому что такого рода просьба продолжаются и не редки. Казалось бы, при таком выгодном взгляде на наше христианство, как не процветать ему, не возрастать, по крайней мере, как упадать ему? Но, к сожалению, на деле почти так. Все делается из приличия, из выгод — по китайски. Самый ревностный из наших христиан очень ненадежен; при первом отказе ему в чем нибудь он забудет и христианство, и подворье. Китай — это старик, отживший свое время, который сделался уже, как дитя, обессмыслен: видяще не видит, и слушая не разумеет. Его не разбудить надобно — как думают некоторые — надобно переродят, влить новую кровь в его устаревшие жилы, дать ему душу, совесть, семейный быт более благородный, гражданственность более пряную, связи, отношения менее корыстные, и потом уже надеяться, что христианство, привитое к этому помолодевшему пню, примется, расцветет и плод принесет. Конечно это мысли человечества, от коих мысли Божии как небо от земли; отрадно думать, что Китаю сделаться христианином гораздо легче, нежели как это кажется, тем не менее верно, что Бог, начертавший естеству уставы, без нужды их не преступает. Соображая все обстоятельства, в каких находилось и находится (1844 г.) христианство наше в Пекине, можно почесть за чудо, за особенную милость Божию, что оно не вовсе истребилось. Пятьдесят человек, христиан больше по имени, рождению, привычке, нежели убеждению, что могли они значить против 3-х миллионов народонаселения? Что они могли противупоставить совокупному натиску бесчисленных суеверий, обычаев совершенно разнородных, примеров соблазнительных, — жизни, духу китаизма, совершенно расходящимся с жизнию и духом христианства? Пища, одежда, помещение, служба, связи, знакомства — все раскрывало им новый мир, вливало в них новый дух, вытесняя родное, с собою принесенное. Меньше было бы странности, еслиб у русских, пришедших в Китай, были священники, словом и делом наставлявшие их вере; по крайней мере, еслиб жены их были христианки. Промыслу не угодно было ниспослать им этой милости. Священники их сами требовали наставления, а жены выданы из Син-бу, из смирительного дома, где они содержались за примерный разврат. Не смотря на то, христианство в Китае существует, — правда оно похоже больше на обстреленный корабль — без парусов, мачт [661] и руля, с пробитыми боками и сильною течью. Но, под кровом Божиим, этот жалкие корабль в тихой пристани, на месте не глубоком: настоящее его состояние больше некрасиво, нежели опасно.

Уверен, что этот слабый очерк далеко недостаточен, многого не поясняет; но я боюсь наскучить. В другой раз, если позволите мне это, я с удовольствием попытаюсь высказать все, что знаю, в особенности, если вы при том укажете и на предмет, требующий большого пояснения.

Скажу вам нечто и о себе. Благословен Бог! Здоровье мое теперь гораздо лучше прежнего. Сам не понимаю как это, — без всяких лекарств, начал да начал поправляться и теперь решительно в силах продолжать мое занятие. По какому-то инстинкту я начал обливаться холодною водою почти каждый день и вот заметно поправляюсь.

Скажу вам еще несколько отрадных новостей. Министерство задумало переменить миссию через 6 лет. Теперь вдут переговоры с китайским правительством. Неизвестно чем это решится. Может быть нашей миссии и не посчастливится так скоро перемениться; но без всякого сомнения следующие миссии будут жить не 10 лет. Видите в чем дело. Министерство на такой огромный срок не находит людей-охотников; с другой стороны из тех, кои вызовутся на это, редко возвращаются больше половины: здешняя жизнь для многих убийственна; да и те, кои воротятся, по причине расстроенного здоровья, не могут служить министерству. Между тем в Китае мудрости так мало, что русскому достаточно двух-трех лет, чтоб постигнуть ее в совершенстве. Таким образом министерство думает, приготовивши людей и познакомивши их с китайскою словесностию в России, посылать в Китай лет на пять только для поверки своих сведений и более тесного знакомства с живым языком.

Вторая приятная новость. Китайский император подарил русской миссии Гань-чонур и Дань-чонур (название собрания св. книг буддийских на тибетском языке). Мы просили позволения купить, а император — на докладе об нашей просьбе — приказал выдать нам эту важную вещь. В Европе ни в одной библиотеке нет подобного экземпляра. 600 огромнейших томов! И в Китае эта вещь стоит более 15,000 р. серебром; а в Европе и цены нельзя назначить. Добиться этой вещи можно только в Китае, и то по особенной милости императора! [662]

Не угодно ли вам будет иметь понятие о китайском пении? Прилагаю отче наш на китайском языке, положенное на русскую ноту. Так поют иногда албазинцы в церкви во время служения («Отче наш» по китайски, положенный на ноты, сообщен редакции «Русской Старины» вместе с подлинным же, вышенапечатанным, письмом покойного иеромонаха Гурия. За это интересное сообщение приносим глубочайшую благодарность его преосвященству Макарию. Ред.).

Вашего преосвященства нижайший послушник иеромонах Гурий Карпов.

Августа 14 дня 1844 года.
Пекин.

Сообщ. Епископ Нижегородский Макарий.

Текст воспроизведен по изданию: Русские и греко-российская церковь в Китае в XVII-XIX вв. Письмо иеромонаха Гурия, скончавшегося архиепископом Таврическим, к саратовскому епископу Иакову, скончавшемуся в С.-Петербурге архиепископом Нижегородским. 1844 г. // Русская старина, № 9. 1884