-

ПУТЕШЕСТВИЕ МИССИОНЕРОВ ХЮКА И ГАБЕ ПО МОНГОЛИИ И ТИБЕТУ.

Два французские миссионера, из ордена лазаристов, отправились из северной столицы Китая, к племенам, кочующим на север от Великой стены, в едва известные европейцам страны, для проповедывания Евангелия между тамошними жителями. Оффициальные донесения их своему начальству так интересны, что обратили на себя общее внимание всех занимающихся землеведением. Почтенные отцы, кажется, сами не догадывались о важности своих открытий: так, по выражению одного из членов здешнего Географического Общества, в былые времена, наши казачьи атаманы и промышленники запросто отписывали царю о Мунгальской земле, вовсе не думая быть преемниками Марко Поло в открытии для Европы средней Азии.

Сперва скажем несколько слов о римско-католических миссиях в Монголии.

Начало этих миссий относится к концу XVIII века. Всем известно появление, в начале прошлого столетия, католических миссионеров в Пекине, их первоначальные успехи и вмешательство в правительственные дела Китая: последнее обстоятельство возбудило негодование прежнего их покровителя — китайского богдыхана. Христиане были разогнаны и бежали в степь за Великую [110] стену: за ними отправились туда французские миссионеры, в 1796 году, и успели собрать в кучи гонимых християн, число которых увеличивалось беспрестанно вновь прибывающими выходцами и новообращенными в христианство монголами. Таким образом положено основание пастве монгольского викариата: В 1827 году, когда католические миссионеры были изгнаны из Пекина, они переселились в Си-вань, в Монголию, и папа Григорий XVI, буллою 28 августа 1840 года, назначал сюда эпархияльного епископа in partibus infidelium. В этой обширной по пространству епархии (Около тысячи верст в длину и четырех сот верст в ширину.), среди китайцев, монголов, турок и манчжуров, рассеяно от семи до осьми тысяч монгольских християн. Но миссионеры не перестают трудиться для приобретения неофитов: еще в 1844 году двое отцов отправились на север с благочестивою целию. В течении двух лет не было о них ни слуху, ни духу, как вдруг подозрительное китайское правительство, чрез своих агентов, открыло этих почтенных странников в столице Тибета: их привезли в Макао, допрашивали и наконец выпустили на свободу. Эти два миссионера были Хюк (Huc) и Габе (Gabet), о странствовании которых идет теперь речь.

Наши миссионеры, в сопровождении одного монгольского неофита, отправились в путь 3 августа 1844 года из долины Черных вод (Эта долина лежит к северу от Пекина, на расстоянии около четырех сот верст от северной столицы Китая.), служащей убежищем для нескольких христианских семейств, и целую неделю следовали плодородными равнинами монгольской провинции Кешиктен (которую французы называют la royaume de Gechekten), пока наконец увеличившееся население не показало им близости большого города. То был Долон-нор, в котором красуются два великолепных ламайских храма; их позолоченные крыши издалека блестят в глаза путнику. Город весь окружен кладбищами, между которыми разведено несколько садов и огородов, лелеющих весьма скудную растительность; песчаная почва, при скудости воды, здесь почти совершенно бесплодна, и маленькие ручейки, ее орошающие, пересыхают летом. Самый город весь состоит из маленьких, грязных домишек, выстроенных без всякого порядка, по сторонам грязных и кривых улиц, и, несмотря на то, он чрезвычайно многолюден и ведет обширную торговлю. Долон-нор значит по-монгольски Семь озер; китайцы называют его Лама-миао (Ламайский храм), и он есть один из главных городов обширного и плодородного [111] аймака Кешиктен. Китайцы здесь очень теснят монголов, которые, может быть, скоро будут вынуждены удалиться с своими стадами далее на север.

Из Долон-нора миссионеры направили свои путь в провинцию Чахар, называемую китайцами Ба-цзы (восемь знамен). Эта область была пожалована храбрейшим солдатам Небесной империи — манчжурам, способствовавшим возведению на престол нынешней династии владетелей Катая, за блистательные подвиги манчжурских воинов, при завоевания Китая. Провинция Чихар есть одна из богатейших в целом Срединном царстве, по своему плодородию: тучные пажити и богатая растительность поддерживаются обилием чистой воды, и бесконечные равнины пересекаются высокими горами и быстрыми реками. Но промышленность и земледелие еще не проникли в этот земной рай, и здесь нет ни городов, ни селений, — только пасутся тучные стада да белеют шатры монголов.

Проехав несколько дней по этой провинции, путешественники увидели развалины какого-то древнего города: до сих пор выглядывают из-под груд земли зубчатые стены, с подзорными башнями и четырьмя городскими воротами; Такие развалины городов нередко попадаются в пустынях Монголии, и по ним пасутся стада номадов. Близь этих развалин пролегает большая дорога, по которой проезжает русская миссия из Кяхты в Пекин.

Проведя в дороге целый месяц, странники достигли двух городов, отстоящих друг от друга не более двух или трех верст: это Старый и Новый Хуху-хото (Koukou-hote) (Это имя значит по-монгольски — Синий город.). Миссионеры остановились в старом городе: он был первоначально обнесен стеною, но при увеличении населения образовались вокруг города предместья, превосходящие его как обширностью, так и населением (Подобный пример видим и в Европе: стоит только вспомнить Вену с ее 33 предприятиями.). Чрезмерное распространение этих внешних кварталов заставило основать новый город, который существует еще неявно; они выстроен так правильно и красиво, что нестыдно ему бы стоять в среде европейских городов. Жаль только, что низенькие дома, в византийском вкусе, вовсе не соответствуют длинным, широким улицам. Несмотря на многочисленность населения, торговля Хуху-хото самая незначительная.

Отсюда перебрались путешественника на берега Желтой реки, в Чаган-курен, чистый и опрятный, но весьма тихий и незначительный город. [112]

Из Чаган-курена миссионеры направились в Ордос, и для этого нужно было переправиться за Желтую реку. Она была в то время в разливе, и путешественники пробродили трое суток, прежде чем нашли средства переправиться на другую сторону. Провинция Ордос бедна и бесплодна: везде пески да обнаженные скалистые горы; даже воды здесь мало, да и та по большой части соленоватая и вонючая, так что люди и скот принуждены иногда по нескольку дней терпеть жажду. Стада рогатого скота у здешних монголов самые жалкие; зато верблюды, любящие пастись на солончаках, разведены здесь в большом количестве.

После десятидневного пути по Ордосу, путники вышли на проезжую дорогу, ведущую на запад к озеру Добос-нор (Соленое озеро.). За день пути, не доходя этого озера, замечается совершенное изменение почвы, которая из желтой переходит в белую. Добос-нор есть огромный резервуар соляного раствора около осьми верст в окружности. Вокруг озера виднеются соленые растения да несколько монгольских юрт, в которых живут бедные промышленники, занимающиеся добыванием соли. Эту соль везут на китайские рынки и променивают там на чай, табак и водку. По солончаку идет большая караванная дорога.

Монголы, промышляющие солью, уверяли путешественников, что в Добос-норе есть бездонные пропасти, где нельзя достать дна веревкою в несколько сажен; но Бог знает, справедливо ли такое показание.

За этим озером, в расстоянии двух дней пути, лежит довольно плодородная равнина, которая после пройденных пустынь кажется чрезвычайно привлекательною. Тут наши путешественники радушно были приняты монголами, которые угощали их как могли и старались веселить пением и песнями. В одной из таких песен упоминалось о Тимуре, или Тамерлане.

Гранитный кряж гор, тянущийся между Ордосом и собственным Китаем, изрыт множеством ущелий и пропастей, которые усеяны валунами слюдистого сланца. Жаль, что миссионеры были плохие геогносты, а то исследованиям их представилось бы здесь весьма обширное поле, еще никем не тронутое.

Наши странники опять переправились за Желтую реку и очутились в собственном Китае. Цель их была пробраться чрез провинцию Ган-су в Хуху-нор. Первый встреченный на пути город Нин-ся состоят из маленьких, закоптелых домов, [113] построенных вдоль грязных, узких и кривых улиц и весь окружен болотами, поросшими камышом. За ним город Цзун-вей, расположенный на берегу Желтой реки, отличается чистотою и красивым видом: многочисленное его население ведет значительную торговлю.

Из Цзун-вея дорога ведет чрез Великую стену и Альжанский хребет, отлогости которого покрыты сыпучим песком м потому весьма трудны для путешественников. В этом песчаном море верблюды тонут по брюхо, а на лошадях почти невозможно ехать, потому что они проваливаются сквозь песок. При сильном ветре можно рисковать быть снесенным с грудами песку в волны Желтой реки.

За Альджаном начинается большая дорога, ведущая в Или, куда китайцы ссылают своих преступников на поселение. Эта дорога идет чрез горный хребет Мусур, вершина которого покрыта вечным льдом, и для перехода нужно в этой льду прорубать ступени. Сам Или принадлежит к провинции Торгов, населенной монголами.

Наконец наши странники перешли чрез Великую стену, которая, по, замечанию г. Габе, переходившего ее раз пятнадцать, не везде так хорошо сохранилась, как в окрестностях Пекина; во многих местах она просто состоит из высокой гряды булыжного камня, а иногда превращается даже в земляной вал.

В Великой стене находятся во многих местах заставы, где производится строгий досмотр и взимается пошлина с товаров. Миссионерам на этот раз пришлось проходить чрез заставу Сан-янь-цзинь, и целая толпа таможенных приставов обступила их; но видя, что у них решительно ничего нет, пристава, пропустили их даром, строго наказав, впрочем, не говорить о таком бескорыстии встречным монголам, чтобы не подать им мысли о возможности проезда без подарка таможенным чиновникам.

Достигши Ужуан-линь-инья, путешественники пошли далее к городу Си-нинь-фу, чрез едва проходимые горные дороги хребта Чинь-чеу. Тут на всяком шагу предстоит опасность свалиться или скатиться вниз. Си-нинь-фу огромный, но относительно мало населенный город, потому что вся местная торговля в руках жителей ближнего города Тан-чеу-эль. Последнего, несмотря на его торговую значительность, нет ни на одной европейской корте Китая. [114]

Тан-чеу-эль построен на границе Хуху-нора и провинции Гань-су. Последняя отличается как богатством почвы, так и красотою видов: климат ее умеренный и здоровый. Здешнее земледелие стоит на довольно высокой степени, а гидравлические работы для искуственного орошения действительно заслуживают удивления; Посредством каналов со шлюзами, земледелец распоряжается водою по своему произволу и может ее впустить и выпустить во всякое время, как только это ему потребуется. Немудрено, после этого, что здесь встречаешь поля, поросшие отличными зерновыми злаками, особенно пшеницею, и тучные пажити, на которых пасутся многочисленные стада. Здесь также находится в изобилии и каменный уголь, употребляемый для топлива. Туземцы, буддийского вероисповедания, чрезвычайно набожны и не только этим, но даже нравами и языком отличаются от китайцев, превосходя их нравственными качествами.

В части Гань-су, называемой Сан-чжуань, живут джауры, составляющие совершенно отдельное от прочих племя. Они злы коварны, грубы и притом страшные плуты. Воровство и убийство составляют у них подвиги, которыми всякий гордится и хвалится. Они манчжурского происхождения и хотя подчинены Китаю, но управляются собственным царьком (ду-сы), который судит их по собственным старинным законам племени. Язык джауров есть смесь китайского, монгольского и восточно-тибетского.

Впрочем, в этой части Катая проживает несколько племен, управляемых своими собственными князьями и законами.

Тан-геу-эль (о котором говорится выше), несмотря на свою необширность, чрезвычайно населен и ведет обширную торговлю, которая привлекает сюда множество разноязычных народов средней Азия: тибетцев, монголов, китайцев и турок. Так как здешняя полиция существует только по имени и беспрерывно случаются драки и насилия, то каждый ходит здесь вооруженным. Редкий день обходится без убийства, или, по крайней мере, без кровопролития.

Миссионеры не могли долго оставаться в таком месте и скоро отправились в знаменитый буддийский монастырь Кумбун, лежащий в восточном Тибете, где они намеревались прожить с полгода, для изучения тибетского языка.

В Кумбуне родился Цзака-Рембучия, преобразователь буддийской религии. Предание приписывает рождение его чуду; он постригся и покинул мир семи лет от роду и учился таинствам [115] закона у «длинноносого ламы, пришедшего с западного неба» (То есть из Европы.). Религиозная реформа, произведенная им в Тибете, ограничивается только некоторыми обрядами в формулами и переменою цвета одежды (Прежде он был пепельный и сохранился у китайских бонз.). Кумбунский монастырь расположен весьма живописно на горе, и в нем живет более трех тысяча лам. Белые, опрятные домики лам расположены амфитеатром по свату горы, вдоль разделяющего ее глубокого оврага, и окружены садиками; монотонность нарушается, впрочем, позолоченными крышами многочисленных часовень. Здесь, в мире и братском согласии, вод законом строгой дисциплины, живут ламы, отличающиеся своею красною одеждою и желтыми митрами, всякое преступление и даже проступок здесь строго наказываются.

Пробыв здесь несколько месяцев, Хюк и Габе простились с ламами и отправились в Хуху-нор (Хуху-нор значит по-монгольски — Синее озеро.).

Хуху-нор, у китайцев Синь-хай (Синее море.), представляет огромный водоем, в котором горько-соленая вода, подобно морю, имеет свои приливы и отливы (?). На острову, среди озера, построен буддийский храм, служащий убежищем для отшельников, которых там человек около двадцати. Они совершенно удалены от мира; потому что на озере нет ни одной лодки; единственное сообщение бывает лишь во время сильных зимних морозов, когда лед на озере замерзнет. Поклонника ждут этого времени и несут на остров съестные припасы в замен благословении аскетов.

Окрестная страна чрезвычайно плодородна, но не производит лесу. Здешние жителя много терпят от разбойничьих шаек, распространившихся повсюду и разоряющих вконец мирных поселян и пастухов. Эти разбойники — тибетцы, племени Сы-фан, и часто жители Хуху-нора выдерживают с ними жаркие схватки.

Предание говорит, что Хуху-норское озеро перешло сюда из Тибета подземными ключами, и это предание одинаково существует и в Хуху-норе и в Тибете.

Дабы проникнуть в Тибет, миссионеры присоединились к так называемому посольству, возвращавшемуся из Пекина в Хлассу: это просто купеческий караван. За Хуху-нором тянется Цай-дам, [116] дикая и бесплодная страна, населенная угрюмым монгольским племенем. Но всего любопытнее был перевал чрез гору бурхан-бота, которая окружена зловредными испарениями. Несмотря на предохранительное средство (чеснок), и люди и лошади изнемогают от действия удушливых паров, поражающих странника при самом вступлении в ущелья горы (Вероятно, испарения углекислого газа — виною описанных явлений. Но тогда плохую помощь окажет чеснок.). Грудь дышет свободно только на вершине.

Переправа чрез гору Шуга была также весьма затруднительна и опасна. Во время, перехода каравана через вершину случилась буря со снегом. Ветер, снег и мороз, усиливаясь беспрерывно, погубили не только множество вьючных животных, но и людей. Путь каравана был усеян трупами, а Габе отморозил себе нос.

Добравшись до истоков Синей реки, путешественники перешли ее по льду, при чем увидели в нем около 50 замерзших буйволов, которых головы да огромные рога торчали поверх льду. Мороз с ураганом продолжал свирепствовать еще две недели: люди и скот гибли страшною смертью. Даже больные, не могшие более следовать за караваном, оставлялись в пустыне, где скоро тело их служило пищею зверям да хищным птицам. Таких полуживых, оставленных на верную смерть, было около сорока человек.

В довершение несчастия, караван наткнулся на шайку, разбойников, и только уважение к священному сану спасло миссионеров. Наконец, в течении двадцати двух дней, переходили чрез горную Возвышенность Танла, за которою начинаются благословенные долины Тибета. Население беспрерывно умножалось, и повременам мелькали черные шестиугольные шатры кочевых тибетцев. За рекою Нанчу верблюды сменялись яками, или тибетскими быками. Дорога все более и более оживляется, хотя она камениста и трудна. С приближением к Хлассе, пастушеские шатры исчезают и заменяются домами оседлых земледельцев.

В богатой и плодоносной равнине Панму яки, или быки, сменяются ослами. Эта долина отделяется от Хлассы чрезвычайно крутою горою, на которую богомольные тибетцы и монголы ходят совершать поклонение, будучи уверены, что всякий достигнувший вершины получает отпущение грехов.

За горою стелется равнина Хлассы. Столица далай-ламы, окруженная вековыми деревьями, красуется высокими позолоченными [117] крышами храмов я дворцов. Город имеет до осьми верст в окружности и не обведен стеною, но окружен живописными садами. Главные улицы широки, ораны и чисты, но предместья отвратительны до невероятности. Дома, в несколько этажей, встречаются каменные и кирпичные, а в один этаж земляные. Они выштукатурены и выбелены известью с красными и желтыми разводами вокруг окон и дверей. В предместьях встречаются дома, выстроенные из бараньих и бычачьих рогов, смазанных известью! Несмотря на оригинальность материала, постройка прочна. Храмы построены все на один лад и отличаются только величиною и богатством.

Великолепный дворец далай-ламы возвышается на Будда-ла, или Священной горе, невысокой, конусообразной скале, отстоящей на версту от Хлассы. Из последней ведут к нему две прекрасные аллеи.

Хласса населена самыми разнообразными народами, но все это или купцы, или богомольцы. Пред закатом солнца, всякий спешит на площадь, где образуются группы по полам и возрастам; эти группы садятся на землю и начинают протяжно, в полголоса, петь молитвы. Такое общее пение, несмотря на его странность, сильно потрясает душу.

Тибетцы носят длинные волосы, распущенные по плечам или завитые в косу, украшенную золотом и драгоценными каменьями. Головной убор состоит из синего бархатного тока с красным помпоном. Широкое верхнее платье подпоясывается красным кушаком, а сапоги делаются из красного или фиолетового сукна. Женщины носят одинаковый костюм с мужчинами, но только надевают еще сверху коротенькую, пеструю юбку. Выходя из дому, женщина намазывает себе лицо черным лаком, чтобы не возбудить соблазнительных мыслей в мужчинах; однакожь, эта предосторожность, по уверению Хюка, не достигает своей цели. Здешние женщины пользуются полною свободою, не менее европейских.

Население Хлассы не более 40,000 душ, из которых две трети духовного сословия. Пища здешних жителей — черный ржаной хлеб да кирпичный чай; мясо очень дорого и доступно только для богатых людей.

Мануфактурная и земледельческая промышленности в Тибете стоят на весьма низкой степени развития; но зато благородные металлы добываются здесь весьма легко и в большом количестве. [118] Bсe золото и серебро сосредоточивается, однакож, в храмах и находится в руках лам. Здешние ремесленники — индейцы из Бутана, а богатейшие купцы (качи) — мусульмане из Кашмира: они и содержатели магазинов, и маклера, и ростовщики. Вся оптовая торговли в их руках (Замечательно, что русское сукно продается в Хлассе дешевле, чем английское, привезенное чрез Калкуту.). Мухамедане и ламайцы взаимно ненавидит друг друга, хотя на улице беспрерывно размениваются поклонами. В Тибете кланяются сняв шапку и в тоже самое время высунув язык и чеша правое ухо (?).

Китай, несмотря на частые войны с Тибетом и на поражения, потерпенные в поле, восторжествовал над последним своею дипломатикою. От Сы-чуана до Хлассы тянется ряд китайских постов, а в самой Хлассе живут два полномочных посла пекинского двора, с несколькими сотнями китайских солдат, в виде телохранителей.

Тибетцы боятся только англичан да китайцев; относительно прочих народов они совершенно равнодушны. Наши миссионеры прямо объявили губернатору Хлассы, что они «ламы с западного неба», и пришли из страны Франции, для распространения западной веры. Як-фо-се! (Хорошо!) хладнокровно отвечал губернатор и перестал думать о двух иностранцах.

Далай-лама (Море-мудрости.) есть верховный духовный и политический властитель Тибета, и в его руках сосредоточены законодательная и исполнительная власти. Он не умирает, но душа его переселяется в новое тело, которое обретается по смерти прежнего. Далай-лама есть олицетворение воплощенного бога Будды. Правление его неограниченное; а исполнители его повелений суть — номехан, или главный князь, с четырьмя министрами — калу. Правители провинций ламы — хутухты, ведут иногда между собою войну, и сильнейший из них Буджан-Рембучи соперничает с самим далай-ламою, выдавая себя своим многочисленным приверженцам за истинное воплощение Будды.

Китайцы говорят, что в Тибете всего более лам, женщин и собак. Собак здесь несметное множество, и они служат для одного из религиозных обрядов, именно — погребения. В Тибете трупы или сожигаются, или бросаются в воду, или выставляются в горных вершинах, или кидаются собакам. Богатые и знатные люди нарочно держат особых священных собак, [119] которым назначают свой труп на съедение: это самые почетные похороны.

В Хлассе превосходная полиция, следящая за всяким новоприезжим. Наши миссионеры вскоре сделались предметом общего любопытства, и толпы посетителей не давали им покою. Много было догадок насчет их происхождения. Одни думали, что это муфтии из Кашмира; другие считали их индейскими брахманами, или ламами из северной Манчжурии; но самое распространенное мнение было, что это — или галгаты (Калкутские англичане.), или урусы (Русские.). Губернатор Хлассы очень ласкал их, звал к себе ужинать и отвел квартиру в собственном своем дворце. Но китайские послы были очень недовольны такими поступками губернатора: они опасались, нет ли у иностранцев карт Китая или Тибета, чего китайцы чрезвычайно боятся.

Однажды ночью вещи миссионеров и их бумаги были опечатаны, и они сами позваны пред судилище китайского посла. Пекинский мандарин со вниманием рассматривал их книги, церковные сосуды, кресты, но ужаснулся, увидев несколько географических карт. Впрочем, так как эти карты были гравированные, то он успокоился, уверившись, что сами миссионеры не могли же их сделать. Китаец отпустил их наконец, удержав только рукописи, которые обещал сперва рассмотреть. Эти манускрипты были писаны по-французски, а никто в целом Тибете не знал ни одного слова на этом языке!

Губернатор быль человек умный и добрый. Он не раз говорил с миссионерами об их вере и остался весьма доволен их объяснениями. Чтобы показать свое к ним расположение, он не только сам выучился французской азбуке, но и поручил миссионерам воспитание своего сына. И китайский посол был, по наружности, вежлив с двумя французами, толкуя с ними весьма часто о европейских государствах. Впрочем, китаец не благоволил к миссионерам и, несмотря на все доводы губернатора, настаивал касательно удаления их из Хлассы. Не желая доводить этих чиновников до явной ссоры, гг. Хюк и Габе добровольно решились оставить Тибет. Претерпев на возвратном пути, в течении четырех месяцев, самые ужасные опасности и лишения, они явились на границах Китая, где их осмотрели, нашли рукописи и карты, и вследствие того начали допрашивать и таскать [120] из одного города в другой. Наконец, после долгих проделок со стороны китайских властей и страданий со стороны миссионеров, пришел из Пекина приказ отправить их через Кантон в Макао.

Так кончилось многотрудное странствование двух путешественников, обогативших науку сведениями о малодоступных для европейца странах средней Азии.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие миссионеров Хюка и Габе по Монголии и Тибету // Современник, № 12. 1849