-

АВГУСТ ХАУСМАНН

ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ, КОХИНХИНУ, ИНДИЮ И МАЛАЙЗИЮ

VOYAGE EN CHINE; COCHINCHINE, INDE ET MALAISIE

ПУТЕШЕСТВИЕ АВГУСТА ГАУСМАНА.

(Статья III.)

КАНТОН.

Одежда Китайцев проста, опрятна и прилична. У людей высших классов и государственных сановников она состоит из двух одежд темного цвета. Одна застегнутая нисходит до икр, с разрезами по бокам, и называется в Кантоне шонг-шам. Другая распашная, называемая по, гораздо длиннее. В праздничных платьях темный цвет заменяется ярким с пестрыми узорами. Богатые Китайцы носят сверх того ма-куа и тай-куа. Ма-куа похожа на пелерину, нисходящую до пояса и застегнутую на груди. Эта пелерина должна быть цветом темнее остального платья. Тай-куа есть верхнее платье, доходящее до колена. Зимнее платье гораздо наряднее летнего. Богатые люди выходят в холодное время не иначе, как в шубах, и надевают несколько одежд, одна на другую. Обыкновенная обувь их состоит из белых, надетых складками, чулок и черных шелковых башмаков, иногда вышитых узорами, с загнутыми вверх носками. Мандарины носят также сапоги. Высшее сословие ходит без панталон.

Китайцы среднего сословия носят род голубого казакина, гунг-шам, с широкими висячими рукавами и с круглыми медными пуговицами. В дополнение этого наряда они носят короткие обтяжные штаны, обыкновенно темно-зеленого цвета, до половины икры. Остальная часть ноги покрыта белым бумажным чулком. Кантонский купец не выйдет летом на улицу без веера и зонтика. [129]

Слуги и работники одеты в синие, серые или белые бумажные казакины, по имени шам, с широкими, но не слишком длинными рукавами. Широкие шаравары их шьются из той же ткани. В праздничные дни казакин заменяется длинным платьем. Boys, молодые Европейские слуги, приняли ту же одежду, только они предпочитают узкие, короткие штаны широким шараварам. Наконец кули, или рабочий народ, носит платье более грубой ткани; иногда прикрывает их кусок холста, обернутый вокруг поясницы, который оставляет обнаженными ноги и верхнюю часть тела.

Китайская одежда отличается разными добавлениями, служащими знаками достоинства, степени и общественного быта. В праздничных церемониях государственные сановники носят на груди и на спине шелковые накладки, вышитые аллегорическими изображениями. Высшие правители имеют на нагруднике баснословное животное, покрытое чешуею, называемое чи-нинг, а на спине дракона. Замечательно, что изображение дракона на груди имеет право носить только один Император. Высшие правители подразделяются на письменных и военных; вторые садятся по правую сторону Императора, а первые по левую. Левая сторона почитается почетным местом.

Чиновники государственные, ку-анги, которых, неизвестно почему, Европейцы называют мандаринами, распределяются на девять отделов, из которых каждый имеет своих ученых и военных подвижников. На нагрудниках ученых людей изображены птицы, а у военных — четвероногие животные. Журавль с распущенными крыльями отличает первую и вторую степень ученых; павлины и дикие гуси принадлежат второй и третьей степени; орел и серебристый фазан пятой; дикая утка шестой и седьмой, попугай осьмой и девятой. Первая и вторая степень воинов имеет льва, третий и четвертая тигра, пятая барса, шестая и седьмая леопарда или дикую кошку, осьмая и девятая морского единорога. [130]

Невозможно исчислить этих подробностей в отличии одежды, которых важность неизвестна Европейцам. Пуговицы на вершине шляпы играют значительную роль. Пуговица первоклассного чиновника красная, величиной в орех. Второклассные мандарины имеют также красную пуговицу с украшениями. Третий класс имеет синюю пуговицу, четвертый голубую, пятый белую хрустальную, шестой белую тусклую, седьмой медную. Пуговицы осьмой и девятой степеней также медные; их носят очень незначительные люди и полицейские агенты. Эта пуговица есть Татарское изобретение, имеющее аллегорический смысл, означающий зависимость.

Головной убор Китайца изменяется по времени года. Летом шляпы их, шелковые или соломенные, делаются конусами. Зимние делаются полушариями, из серого войлока, с поднятыми полями. Красная шелковая или из гривы кисть прикрепляется к макушке и падает на поля. Шляпа всегда подвязана под бородой шелковым снурком. Павлинье перо служит почетным знаком. Мандарины в будничной одежде и Китайцы среднего класса носят запросто маленькую черную шапочку, украшенную бантом из золотого или красного витка. Шляпы кули или последнего класса в летнее время делаются из соломы, не слишком остроконечны, а иногда подобны опрокинутому тазу. Зимой они носят шляпы из грубого войлока.

Мандарины не выходят из дома, не имея с собою у пояса маленького пестрого футляра с парою перламутровых палочек, заменяющих вилки, также без трубки, табачницы, хорошенького пузырька, служащего табакеркой. Весь этот аппарат висит на разноцветных снурочках у пояса. Верхняя одежда покрывает эти побрякушки. Мандарины поверх праздничного платья носят бусовые, часто коралловые ожерелья, нисходящие до самого пояса. Траур в средних сословиях предписывает в одежде их многие изменения. Траур по отце и матери носят белый, и даже чубы их перевиваются белыми снурками; [131] по тесте и теще; зять носит голубые снурки в чубе в продолжение шести месяцев, и только жена его надевает белый траур. Траур по отце и дяде длится три года.

Одежда женщин в Китае более, нежели в какой другой стране света, сходствует с одеждою мужчин. В высших и богатых сословиях казакин их делается из шелковой, большею частию голубой ткани, вышитой шелками. Поясом держатся две сборчатые юбки, вышитые роскошными узорами. Из-под верхнего платья мало приметны эти короткие юбки, которые покрывают широкие шаравары, также украшенные шитьем. Кантонские женщины носят разнообразные головные уборы. Я опишу из них самый обыкновенный. Волоса зачесываются вверх и, укрепляясь около палочки, составляют остроконечную прическу» Несколько гребней и несколько золотых булавок служат поддержкой и украшениями. Многие носят также цветы и жемчуг. Китаянки любят браслеты, которые надевают чрез кисть руки. Они не только белят и румянят лице, но даже красят брови и губы. Так, по крайней мере, распоряжаются богатые женщины. Те, которые принадлежат к низшим классам, не носят юбок; их наряд состоит из синего бумажного казакина и из иироких шаравар. Много было говорено о ногах Китайских женщин, которые, уменьшая постепенно с детства, доводят до такого неестественного размера природную их величину. Впрочем одни богатые сословия могут усвоивать себе этого рода совершенство. Однако можно сказать в этом случае о Китае, что крайности сходятся: большие ноги встречаются в рабочих классах, которым необходимо употребление собственных ног, и в семействе Императора, который держится обычаев Татар.

Китайские дамские ножки бывают простые и поддельные. Подражание устроивается посредством каблука, на который становится нога почти в вертикальном положении. Этим способом женщины низших классов стараются сравняться с высокорожденными. Но настоящая маленькая [132] нога резко отличается от подложной. Пятка ее совершенно другого вида. Один только большой палец ноги остается таким, каким создан; остальные пальцы подвертываются под низ. Они совершенно высыхают и лишаются ногтей. Между пальцами и пяткой значительный выем, который дает необыкновенную форму члену. Прижав слегка, можно соединить конец пальца с пятою.

Мода маленьких ног введена Императрицею Та-киа, из династии Шанга, у которой от природы они были необыкновенно малы; и эта уродливость стала почитаться красотою. Та-киа жила за 1700 л. до Р. X.: это и доказывает, что у Китайцев моды не скоро изменяются.

Такое жалкое состояние ног Китайских женщин затрудняет походку их; они делают очень маленькие шаги и переваливаются, как утки. Однажды мы были неумышленною причиною падения одной красавицы, которая, завидев нас издали в саду мандарина, и желая поспешнее скрыться с своими подругами, слишком поторопилась. Ноги их, обутые в башмачки, шитые шелками и золотом, были очень похожи на лошадиные копытцы.

В Китае во всем торжественность и церемония. Домашняя и общественная жизнь представляют на каждом шагу возможность какого-нибудь церемониала.

Мне не случилось видеть Китайской свадьбы; но за то я присутствовал на нескольких похоронах. Когда больной готов уже испустить дух, ему кладут в рот серебряную монету, затыкают ноздри и закрывают глаза. Едва только он кончит жизнь, тотчас вскрывают отверстие в крыше дома, для того, чтобы дать простор душе улететь свободно в небо. Потом посылают за бонзами, которые приходит в красных мантиях читать молитвы под неприятный звук гонги, флейт и напевов, расстилают красное сукно на ложе, на которое и кладут покойника. В стороне накрывают стол, на который ставят яства, свечи и ароматы. При входе в дом сооружается каплица, убранная цветной золоченой бумагой и фонарями. Одетые в белое платье, друзья и родные распростираются вокруг стола, [133] издавая стоны. Все знакомые, которые отдают покойнику последний долг, также ложатся на пол, положив на стол какое-нибудь приношение. Несколько бонзов располагаются у входа, вокруг стола, на котором пьют чай. Напившись и выкуря несколько трубок, они снова принимаются петь, звонить в колокольчики и играть на гонгах. Потом сжигают большое количество золоченой бумаги. Покойник лежит таким образом одни сутки, по истечении которых его кладут в большой гроб с круглой крышей, из сандального душистого дерева для богатых, из простого для бедных.

Стариков высшего сословия оставляют в доме, в гробу, три недели, иногда несколько месяцев, а иногда два и три года до погребения, которое должно совершиться не иначе, как под счастливым созвездием. Молодых людей даже самого знатного рода погребают тотчас, а детей бросают в воду, вычернив им предварительно лице. На кладбищах, богатых погребают отдельно от убогих. По опущении тела в могилу, пускают несколько ракет, а возвратясь домой, садятся за пышную трапезу.

В числе домашних Китайских обрядов есть один, который посвящен назначению имени. Кроме имен семейных или синг, даются еще имена личные, которые изменяются при возрастах и назначениях. Первое имя, минг, есть имя, которым нарекается каждый при рождении; иным дается оно спустя месяц, когда в первый раз обривают голову младенца мужеского пола. Мать молит богиню Куанин о ниспослании на младенца благословения; отец произносит при свидетелях имя его, которое употребляется одно и то же для детей обоего пола. Чо-минг, или школьное имя дается мальчику при вступлении в школу. Наставник преклоняется перед налоем, на котором написано имя одного из мудрецов, и ему посвящает новобранцев. При вступлении на гражданское поприще, юноша получает еще новое имя, куанг-минг. При бракосочетании также оно обновляется, и все с новым торжеством. [134]

Китай, как мы сказали, славится домашними и публичными торжествами. Новый год в Китае, который совпадает с первыми числами февраля, празднуется публично. С приближением жданного и желанного дня, мастерские закрываются, и толпа наводняет улицы; воришки также принимают в празднеств большое участие, приводя в действие ремесло свое. Важные фигуры снуют перед глазами, с ветками, украшенными белыми цветами. Знакомые посылают друг другу жареных поросят и другие дары. Нищие в этот день являются в самом безобразном виде; пачкают рожи свои мелом и углем, иногда украшают, их кровавыми царапинами, кутаются в лохмотья, вероятно, для возбуждения сострадания. На улиц Та-тунг-каи располагается ярмарка. Там лаковые, стеклянные и разные галантерейные вещицы продаются несравненно дешевле, нежели в лавках. Должно думать, что эти товары, при сведении годовых счетов, сбываются в убыток.

Сочельник перед новым годом ознаменовывается ракетной трескотней. Теснота в улицах необычайная; но в самый новый год наступает снова тишина и спокойствие, Всякий надевает лучшее свое платье, а простонародье шьет себе к этому дню новое. Знатные люди разъезжают в носилках с посещениями. Огромные визитные карточки их красного цвета, с черными буквами.

В 1845 году мы видели в Кантоне другое празднество, в честь божества Тай-тзеу, хранителя жилищ. В продолжение нескольких дней, по всем улицам были развешены голубые, красные и желтые ткани, представляющие цвета солнца и неба. Ко всем домам были прикреплены полки, уставленные картонными и раскрашенными изображениями богов. Повсюду были развешены люстры и фонари; оглушительный гром гонгов и цимбал раздавался повсюду, На перекрестках разыгрывались сцены, и истуканчики богов приводились в движение засаженными внутрь картонного божества крысами. Китайские религиозные празднества требует различной музыки: одни [135] совершаются под звук громкой гонги и цимбал, другие требуют струнного орудия.

Мы имели случай осмотреть дом богатого Пун-тинг-куа, тот самый, в котором живут его жены и который славится одним из богатейших в стране. К несчастию, хозяин дома был на ту пору в отсутствии, и один из его агентов был нашим путеводителем.

Мы прошли маленький передний двор, из которого широкая дверь вела во второй двор, обставленный главным корпусом здания, украшенного с фасада резными балконами и окнами. Мы вошли на лестницу и прошли ряд комнат, отделенных одна от другой резными перегородками тонкой работы, с разноцветными стеклами. Мебель везде тяжела и угловата, но из дорогого дерева; стенки кресел выложены расписным мрамором, полы черного дерева, с перламутровой насечкой, безукоризненно изящны; в альковах устроены кушетки, покрытые упругими узорными циновками и устланные мягкими подушками. Общий характер украшений составляет общий характер самих Китайцев: изысканность и мелочность.

Осмотрев главное отделение дома, мы вошли в лабиринт корридоров, по которым водил нас миловидный ребенок, сын законной жены Пун-тинг-куа. Мы перешли и поднялись по лестнице в новое отделение, превосходящее пышностию все, что я видел. Резное дерево и фантастические рисунки изумительны. Оттуда снова мы вышли в сад, где, по Китайскому обычаю, были нагромождены маленькие скалы, и через маленькие пруды перекинуты маленькие мостики. Сераль Пун-тинг-куа разделен на особенные помещения для каждой из жен его. Пун-тинг-куа заплатил за главную супругу свою 2,000 пиастров, а за наложниц своих до 70,000 франков. Осемь из них живут в разных частях города для избежания домашних ссор.

В загородном доме или на даче этого богатого обывателя Кантона мы не мало были удивлены, увидев [136] модель паровоза и автомат Европейской женщины, которая лежала на кушетки, и представилась нам видением.

Sing-song или сценические представления в Китае начинаются адской музыкой на цимбалах, гонгах, бубнах, на скрипках об одной струне, на кларнетах и тромбонах. Мы присутствовали на представлении комедии в несколько актов, которая началась с того, что муж упрекает жену свою за то, что она стареет. Можно себе представить гнев и отчаяние обиженной супруги. Тогда муж раскаявается в несправедливости, но ищет напрасно мира: жена не может уняться и даже царапает ногтями лице оскорбителя. Напрасно бедный муж плачет и отирает лице руками. За тем следуют сцены взаимного гнева, и потом взаимного примирения. Нравственный вывод этой пьесы вероятно тот, что супруги должны стареть вместе, не замечая того друг другу, и не жалуясь на естественные изменения, причиняемые годами. Роль женщины исполнял, по обычаю, мужчина, потому что Китаянки не участвуют в sing-song. Во время представления жесты, походка и голос актеров как будто с намерением удаляют от истины, и представляют самое безобразное и смешное зрелище. Такие представления даются на улицам, на площадях, в храмах и дворцах. За неимением оркестра, актеры стараются подражать пронзительным звукам их инструментов.

В Кантоне мало богоугодных заведений. В нем одна глазная больница и другая для изувеченных; богадельня для незаконнорожденных и для пораженных проказою.

Первоклассные школы содержатся частными лицами. Иногда несколько семейств соглашаются взять одного учителя. Кроме того в городе находится тридцать приготовительных к экзаменам училищ, также независимых от правительства.

Высшие ученые степени достигаются с величайшим трудом. Студенты подвергаются строжайшим испытаниям: из огромного числа кандидатов не более 60 или 80 удостоиваются патента. Эти избранники тотчас же становятся [137] важными лицами, получают право ездить верхом и в носилках. Они могут даже удовольствоваться этой степенью и не претендовать на высшую испытаний Пекина.

Дети богатых и высших сословий могут домогаться на эти высшие степени учености. Народ вообще имеет обо всем только начальные понятия; за то не найдется в Китае даже служителя неграмотного. Замечательно, что, при таком образовании мужчин, образование женщин совершенно ничтожно. Женщины нисших классов не знают ни читать, ни писать. Жены мандаринов получают первоначальные понятия о правилах языка, но главное занятие их состоит в рукодельях и музыке.

Удивительно, как легко и не сложно управление Кантона. Весь гарнизон состоит из 6 или 8,000 дрянных солдат; только у некоторых застав города имеются гауптвахты. В Китайцах, кажется, врожденна привычка к строгой дисциплине. Без всякого сомнения, крепкое устройство семейное помогает этому замечательному устройству целого. Кули — Китайцы нисшего сословия, изливают все негодования и ссоры свои словесно, почти никогда не прибегая к действию. Мещанский класс удивительно вежлив: беспрерывно видишь поклоны и слышишь подобострастное чин-чин. Но в этих приветах нет ничего неприятно-принужденного. Они очень простодушны и не церемонны в обращении; войдя к приятелю, без приглашения набивают себе трубку и наливают всегда готовый на поставце чай. Такое обхождение принадлежит среднему классу, а высший мандаринский наблюдает строгий этикет и отличается благосклонностию к подвластным.

В Кантоне беспрерывно тревожат жителей пожары, которые происходят не от одних случайностей. Народонаселение этого города всегда было неспокойно. Татарские победители имели наиболее труда покорить и поработить провинцию Куанг-тунг. В ней до сих пор существуют тайные секты, внушающие опасения правительству. Общество трех соединенных сил (неба, земли и человека) наиболее беспокоило власти. Оно имеет политические цели [138] и организовано на образец масонии, имеет свои испытания, уложения, правителей и свои знаки, по которым узнает сподвижников своих даже в Малайском архипелаг.

Жители Кантона отличаются ненавистию к иностранцам; самое имя фан-куаи, которым они величают Европейца, есть уже обида. Их ненависть проявляется на каждом шагу. Фан-куаи годен им только на то, чтобы получать от него как можно больше денег. Разумеется, что в Кантоне найдется довольно просвещенных людей, которые отдают должную, справедливость иностранцам и оказывают им всякое уважение глаз-на-глаз и публично.

Впрочем случается почти всегда, что тот же человек, который ненавидит иностранцев в массе, очень учтив и обходителен с ними в личных отношениях. Войдите к зажиточному Китайцу, и он примет вас со всем изъявлением Китайского гостеприимства: всплеснет, по обычаю, руками и сделает несколько приветливых наклонений головы, с повторением чин-чин, необходимого Китайского здравствования. Тотчас приносят вам неизбежную, чашку чаю, с настоем листков. Чашку покрывают металлическим резным колпачком, сквозь который втягивают в рот ароматную влагу; за тем, сам хозяин подает вам кальян из белой меди и порцию желтоватого табаку, похожего на сухой мох. Для зажжения трубки употребляются особенно приготовленные палочки из толченого, душистого дерева и какого-то состава, который неугасимо теплится у олтаря предков, и распространяет в комнате благовоние.

Китаец, как истый владелец, любит показывать свое жилье и сады. Что касается до женщин, то надо отказаться от желания их видеть; но, сделав эту уступку обычаям Востока, можно быть уверенным, что в отношении к путешественнику не будет забыто ни малейшее внимание, ни малейшая предупредительность. Да и лучше ли примут вовсе незнакомого гражданина Небесной империи в доме какого-нибудь Европейца? [139]

С народами, имеющими сношения с Китаем, Кантонцы обходятся не одинаково. В их поведении с иностранцами существуют чуть заметные оттенки, которые не следует однако оставлять без внимания. К Англичанам питают в Кантоне резко обозначившуюся антипатию. Благотворительные учреждения их в продолжение последних годов не изгладили еще в народе воспоминаний войны 1841 и 1842 гг. Между тем как учреждения эти должны бы были внушить Кантонцам некоторое уважение к народу, которому они обязаны ими. Прежде всего должно указать на медицинское общество Английских и Американских протестантских миссий. Это общество устроило больницы в разных портах, открытых Нанкинским трактатом. Кантонская больница известна под названием глазной (Ophtalmic Hospital), от того, что в нее принимают множество людей, пораженных глазными болезнями. Больницей этой управляет Американец, пастор и доктор Паркер, человек редких достоинств, любезный, как нельзя больше, и обладающий обширными сведениями в медицине и в особенности по части хирургии. Чудесно-успешное лечение доктора Паркера внушило огромную доверенность Китайцам, которые каждый день толпятся в приемной зале, и являются лечиться от таких болезней, которые слывут смертельными у всех туземных врачей. Паркер снял, с полным успехом, множество катаракт; вылечил также счастливо несколько известного рода опухолей, которые так часты и так страшны у Китайцев. Сам вице-король Кинг-инг прибегал несколько лет тому назад к премудрому (сиречь, ученому) доктору, по случаю какой-то накожной болезни, которая давно уже мучила вице-короля. Выздоровевши в скорости, благодаря попечению Паркера, вице-король изъявил ему свою благодарность письмом самым обязательным,

Медико-миссионерское общество (Medical missionery society) основано в 1838 г. Больницы содержатся, во-первых, благотворительностию и щедростию Англичан и Американцев, пребывающих в Китае, потом пожертвованиями, [140] которые присылаются из Великобритании и Соединенных Штатов. Те, которые задумали устроить это прекрасное и благотворительное учреждение, имели в виду столько же политику, сколько и человеколюбие. Они знали, что лучшее средство показать преимущества их края обществу мало образованному, заключается в наделении его благодеяниями человеколюбия и науки. Впрочем цель этих учреждений не только политическая и человеколюбивая, но вместе и религиозная. Большая часть агентов медицинского общества в одно и то же время и врачи и пастыри. Понятна вся сила влияния, которую придает им это двойное звание и как располагает оно несчастного, которому спасают они жизнь, к слушанию их увещаний. От этого в северном Китае и в Кантоне встречается много обращений, совершенных этими врачами-миссионерами, которые часто в одном и том же человеке находят пламенного неофита для распространения их пропаганды, и деятельного и искусного ученика для вспомоществования им в больницах.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие Августа Гаусмана // Москвитянин, № 8. 1849