ХОНКОН

ГОШКЕВИЧ И.

ХОНКОН

(из записок русского путешественника)

Из множества островов, рассыпанных по берегам обширной Китайской империи, англичане выбрали себе один небольшой островов, не отличавшийся особенным плодородием, почти голый, не приносивший Китаю никакой пользы; но за то с хорошею гаванью, лежащий на пути из Индейского в Тихий океан и потому очень полезный для них, — и основали тут город, склад торговли не только с Катаем, но и с соседними островами. Город, которого собственное ими Виктория едвали известно и всем жителям его, растянут над проливом, отделяющим остров от материка, и состоит из одной главной улицы, следующей очертаниям берега; она называется Королевскою дорогою (Queen’s Road), хотя как нынешней, так и будущим королевам [396] Великобритании едва ли придется ездить по ней; несколько других меньших улиц параллельны этой главной, или пересекаются под прямым углом. Последние поднимаются в гору так круто, что задние дома целым этажом возвышаются над передники и потому каждый пользуется прекрасным видом на обширный рейд и живописные берега Китая. Прекрасен и вид города с рейда. Дома, расположенные амфитеатром у подошвы горы, оттеняются купами дерев; главная улица прерывается посредине бульваром, от которого далее в гору разводится сад с извилистыми удобными дорожками, так что самая гора, прежде совершенно голая, ныне покрывается уже до известной высоты то тенистыми бамбуковыми аллеями, то рощами разнообразных деревьев. При постройке здешних домов старались главное защититься от жгучих лучей тропического солнца, а потому все они имеют нечто общее между собою: в каждом непременно есть крытая галерея, есть какая-нибудь полутемная зала с сквозным ветром, необходимая принадлежность окон — жалузи. Лучшее здание, по моему мнению, где соединено прекрасное с полезным, это — казармы стоящего здесь полка. Двухэтажный перистиль вокруг придает ему вид римского храма и защищает со всех сторон от солнечных лучей. Губернаторский [397] дом, недавно построенный на возвышенном месте, среди разводимого ныне сада, был бы одним из лучших украшений Хонкона, если бы не загромождался пристройками, которые совершенно закрывают его. К другим прекрасным зданиям должно отнести госпиталь, клуб и многие частные дома. Западная часть была началом поселения и теперь непредставляет ничего хорошего: — узкие улицы с небольшими домами, в которых большею частию живут китайцы, и это обстоятельство уже достаточно говорит за себя, но к востоку город распространяется быстро и застроивается прекрасными домами; в течение двух лет после первого моего посещения сделаны заметные успехи.

Далее к востоку прекрасная дорога приводит в красивую долину, по которой протекает небольшой ручей. Это, говорят, единственное место, которое было обитаемо до занятия острова англичанами. Китаец, имевший здесь ферму и обработавший долину, дал ей название Счастливой долины, которое осталось за нею до сих пор. Ныне рядом с прекрасно обработанными полями, мало по малу, засеваются другие поля для будущей великой жатвы, где и мы зарыли несколько семен, занесенных сюда издалека. Этот выбор места для кладбища согласуется с названием долины. [398]

Что на первый раз особенно бросается в глаза в Хонконе — и в других торговых городах Китая, так это — совершенное почти отсутствие лошадей: их заменяют китайцами. Ходить пешком жарко, а потому порядочному джентльмену неприлично, тем более даме: я не встречал на прогулках ни одной дамы пешком. В каждом доме есть обыкновенно крытые носилки, в роде каретного кузова без колес, и несколько открытых, состоящих из легких бамбуковых кресел с привязанными двумя жердями: это в собственном смысле портшезы. И в те и в другие впрягают по два китайца, что обходится без сомнения дешевле лошадей, а в нравственном смысле они здесь унижены до скотского состояния и ничем не лучше любого невольника. Не раз бедный кули (развощик) получал побои от встречного денди за то, что не успел во время посторониться, или потому что последнему просто захотелось употребить в дело свою тросточку. Кричать против рабства, или проповедывать равенство, выходит, гораздо легче. В бытность мою здесь случилась на «Королевской дороге» небольшая сцена, в которой главную роль играл молодой Офицер с фрегата Е. В. Нанкин. Кажется, молодой человек, бывший в веселом расположены духа, вздумал покушать плодов из корзинки разнощика и китаец, [399] не принимая тугого, потребовал платы, но не получив, взял за куртку джентльмена. Очевидно, что такое оскорбление, нанесенное платью, было нестерпимо, хотя б даже подданный Небесной империи и был прав, а потому г. офицер Б. В. — нанес «мужику» сильный удар, раскроивший ему лице. Тут находилось несколько мирных граждан, которые не разделяли воинственного духа героя и настаивали, чтобы он был взят в часть, что и было сделано, не смотря на сильные возражения со стороны его товарищей. На следующее утро дело представлено на суд нашего просвещенного помощника надзирателя (Assistant Magistrate), который с свойственными ему рассудительностию и чувством справедливости, вместо того, чтобы посадить виновного на десять дней на хлеб и на воду, посоветывал уладить дело полюбовно и намекнул на пять талеров, как на приличное вознаграждение обиженному; но поступил ли подсудимый согласно этому совету или нет — до моего сведения не дошло. (The China Mail, № 558, the 25 Oct. 1853).

Хонкон собственно не есть место торговли с Китаем, но здесь живут негоцианты и агенты, ведущие торговлю и в Кантоне, и в Шанхае, и в других портах Китая, открытых для европейцев. По этому здешний рейд весьма оживлен: во все [400] продолжение моего двухмесячного пребывания, на нем постоянно было до 60 и более купеческих судов, сменявшихся каждый день по одному и по два. — Мелочная торговая и промышленность вся находится в руках китайцев. За исключением двух-трех больших лавок, назначенных собственно для приходящих судов и наполненных всем необходимым для удовлетворения нуждам и даже некоторым прихотям моряков, все остальные принадлежат китайцам. Самый богатый китайский купец весьма умерен в жизни: несколько чашек рису составляют главную его пищу, платье из каленкору, или из холста — не разорительно, квартира незатейлива; а потому и при продаже вещей он довольствуется небольшими процентами; даже европейские вещи у него дешевле, нежели у европейца, которому нужен лишний процент и на стол, и на платье, и на квартиру.

Задельная плата нигде, может быть, в мире не дешева так, как в Китае. По этой причине и все их изделия отличаются особенною оконченностию в отделке, даже носят признак копотливости; но изящество проскользает разве как нибудь случайно, мимо воли работавшего. И действительно, чтобы вещь могла быть выгодно продана, необходимо, чтобы она в самой себе носила признаки многого труда, употребленного на нее. Тогда как мы, смотря на вещь, [401] говорим: «как мило! как изящно!» у китайца самая лучшая похвала ю гунфу т. е. тут много пошло труда и времени! И вот во всех этих лавках с редкостями вы находите резные вещи из кости: шары, катающиеся один в другом, шахматы, вееры в т. п., далее, лакированные ящики, расписанные самым мелким узором — и только. Еще заметнее это в их картинных лавках, которых в Кантоне до пяти, если не более. Живопись у них низведена на степень ремесла, или лучше сказать, не могла возвыситься до степени художеству. И точно, механическая часть ее доведена почти до совершенства: глаз не успевает следить за кистями, размещенными между всеми пальцами руки, как они одна за другою то очутятся близ большого пальца острием к рисунку, то опять уходят на свои места и в обратном положении. Вообще китайцы — очень хорошие копировщики. Я видел копию Рафаелевой Мадонны, в уменьшенном виде, привезенную из Берлина, и другую, сделанную с нее здесь китайцем: их трудно отличить одну от другой. Сами они хорошо рисуют только цветы и насекомых, копируя каждый листок цветка, каждое крылышко бабочки с такою тщательностию, что они кажутся наклеенными на бумагу. Не мало прелести придает этим рисункам и самая бумага, похожая на тонкий бархат, которую англичане [402] называют рисовою (rice-paper), но которая собственно выделывается из сердцевины растения, принадлежащего к фамилии araliacea и по-китайски называемого дэн-цао т. е. ламповым растением, потому что из тонких стеблей его делаются светильни. Оно растет, говорят, исключительно на о. Формозе, по крайней мере только там разводят его и делают из него бумагу, употребляемую преимущественно на выделку искусственных цветов. — Та же самая способность китайцев — довольствоваться малым — в соединения с их переимчивостию делает то, что здесь как все мастеровые и работники, так и вся домашняя прислуга — из них. Портной-китаец пренаивно предлагает вам для выбора модную картинку, вышедшую за три, за четыре года прежде; каменыцнк? китаец строит великолепные дома по европейским чертежам. Но вообще для какой бы то ни было работы легче найти китайца, нежели китаянку; а потому даже те должности, для которых в других местах держат женскую прислугу, здесь большею частию заняты мужчинами. И если с непривычки странно видеть у стола лакея в длинном балахоне и с длинною косою, то еще страннее встретить, как это часто бывает, точно такого же китайца в роли няньки при детях.

В Хонконе я имел случай в первый раз [403] видеть сушку чая; и хотя это было не приготовление чая из свежих листьев, а подсушивание не много отсыревшего, однако в сущности процесс один и тог же. Котлы, имеющие форму полушара, вмазываются в очаг наклонно: задняя часть их приподнята на столько, что плоскость отверстия составляет с горизонтом угол до 50°. Работник, стоящий перед каждым таким котлом, постоянно мешает рукою насыпанный в него чай все в одну сторону, так что сообщает ему круговое движение до тех пор, пока от разведенного под котлом огня он не высохнет надлежащем образом. Говоря о чае, кстати упомянуть об одном происшествии, случившемся в бытность мою в Хонконе. Потонуло судно с чаем; груз достали и продали с публичного торга. Спекулянт, купивший его, отвез на ближайшую речку, вымыл в проточной воде всю морскую соль и потом высушил сказанным выше способом. И вот чай его пойдет в Англию и, как хорошо поджаренный, даст хороший настой. А как известно, что англичанам нужен не аромат чая, а цвет его, то через эту спекуляцию есть надежда приобрести не только хорошие барыши, но и хорошую репутацию.

Не думайте однакож, чтобы одни спекуляции занимали умы и наполняли всю деятельность [404] здешнего народонаселения. Здесь есть клуб с хорошею библиотекою, выписывающий многие журналы; есть сверх того зало для чтения (reading room) — небольшая публичная библиотека, основанная и содержимая несколькими частными людьми; есть наконец отделение Лондонского Азиатского Общества, которое ежемесячно имеет свои собрания и издает свои записки. Я был приглашен, 8 ноября н. с., в заседание Общества, где между посторонними посетителями было не мало посетительниц. Президент Общества, сэр Джон Боурин (Bowring), бывший недавно в России, выразил некогда мнение, будто «Российское Правительство так завидливо, что никогда не было примера, чтобы послан был в Пекинскую миссию хоть один человек, который бы мог объясняться на другом языке, кроме своего родного русского, и это именно с тою целию, чтобы предотвратить возможность сообщения в Европу сведений, приобретенных в Пекине». Теперь один из членов Общества, г. Шортред предложил исправить это мнение и указал на меня, как бывшего в миссии и могущего дать положительные сведения. Я отвечал, что Российское Правительство никогда не имело в виду подобной мысли, оно, напротив, само даже старается распространять сведения, полученные из Пекина; что прежде выбирались в миссию большею частию студенты [405] семинарии, где хотя преподавались и другие языки, но господствующим был латинский; в последнее же время стада посылать туда из духовных академий и университетов — высших учебных заведений, где каждый приобретает основательное знание нескольких европейских языков. Что же касается до мнения г. президента, то очень возможно, что вскоре по возвращении из Пекина, виденные им члены миссии не в состояния были свободно объясняться на европейских языках, просто потому что не имели практики в течении десяти лет, хотя каждый из них читает и вероятно даже пишет на каком-нибудь из европейских языков. Сэр Джон Боурин выразился, что со времени посещения им России, без сомнения, многое изменилось в ней. Кстати заметим, что сэр Джон Боурин сам слывет большим лингвистом. Недавно он ездил в Сиам, где успел заключить торговый трактат, и теперь приготовляет к изданию описание Сиамского королевства. Сын его составил богатую коллекцию насекомых здешнего края и продолжает пополнять ее. Доктор Гарланд (Harland) предпринимает составить полную фавну Хонкона, а доктор Лоррень (Lorraine) имеет большую коллекцию раковин, собранных им во время путешествия по Америке и Индии. Г. Вэд (Wade), секретарь колониального правления, имеет [406] богатою китайскую библиотеку, занимается изучением истории ныне царствующей в Китае династии и сообщил мне план предпринимаемого им составления китайского словаря; только план этот так обширен, что один человек едвали в состоянии будет выполнить его. Вот все, что известно мне об ученых занятиях некоторых лиц, проживающих в Хонконе. Многое, без сомнения, делается в тиши кабинета и будет известно не раньше, как по окончании. Я ничего не сказал о трудах миссионеров: но они большею частию не любят рассказывать дел своих. Я знаю только, что из живущих в Хонконе многие основательно изучают китайский язык не только сами, но и жены их, и думаю, что от проповеди последних скорее можно ожидать благих рассад по причине сильнейшей восприимчивости женской натуры. Что же касается до литературных трудов, то, кроме нескольких переводов св. книг, на китайском языке ежегодно появляются трактаты не только богословские, но и такие, которые открывают китайцам многие полезные европейские знания и новейшие изобретения. Быть может, некоторые из этих трактатов вышли из-под кисти которого нибудь из хонконских миссионеров. Один из них, г. Лобшейд, имеет постоянное пребывание внутри китайской границы, милях в пятнадцати от [407] Хонкона, где занимается медицинскою практикою, и приходящим лечиться у него от телесных болезней не забывает указывать и на душевные немощи их и на единственное средство избавиться от них. Я познакомился с ним еще в Японии, когда он был на американском пароходе Паугетон, и теперь виделся с ним опять в Хонконе, куда он приезжал на короткое время. Я получил от него в подарок японский перевод нескольких книг Нового Завета, не знаю кем сделанный, но сколько мне известно, не совсем понятный для японцев. Итак, едва успела Япония отворить для иностранцев несколько портов своих, как миссионеры успели уже приготовить для обращения их нужнейшие пособия. На первый раз нельзя и требовать совершенства: довольно, если проложен путь хоть какой-нибудь; современем он более и более будет уравниваться и улучшаться.

К благотворительным учреждениям города относятся госпиталь в школа для детей. Не знаю, во что обходится содержание в госпитале больных, принадлежащих городу; но с посторонних, например, с матросов приходящих судов берется очень дорого — полтора талера в день. За то образование дается желающим просто ни почем: приходящие в [408] школу дети обоего пола и всякого сословия платят только по одному талеру в год.

Для передача торговых, политических и других сведений внутри колонии, издаются здесь три газеты, выходящие по разу и по два в неделю; а раз в месяц важнейшие известия перепечатываются в особом листке (Overland China Mail), для сообщения в другие части света. Торговые объявления в этих газетах печатаются на английском и китайском языках.

Наконец я считаю долгом выразить мою признательность жителям Хонкона, за их гостеприимство и внимательность, оказанные нам во время нашего пребывания в плену. Я прибыл в Хонкон раньше других моих товарищей плена с одним только мичманом Ковалевским: это было 29 сентября. Едва, быв отпущены на честное слово, успели мы выйти на берег, как были встречены г. Борроусом (Borrows), американским негоциантом, который, пригласив нас к себе, успел сделать то, что мы были у него совершенно как дома. Вслед за тем, мы получили приглашение от офицеров стоящего здесь 59 полка, не только к обеду в известный день, но и быть постоянными участниками их стола. Разумеется от последнего мы отказались, а во время обеда гг. офицеры простерли свою вежливость до [409] того, что не было сказано ни одного слова, касающегося до военных происшествий или могущего иметь хоть малейшее отношение к нашему положению. Это обстоятельство покажется кому-нибудь мелочным; но мы тогда были в особенном настроения духа, и я до сих пор живо помню его. Вскоре после того, для нас был открыт клуб, библиотека для чтения — все без всякого намека с нашей стороны, но одной предупредительности хозяев. Сначала я не думал являться к губернатору, боясь иметь столкновение с властями; но вскоре убедился, что сэр Джон Боурин совершенно не похож на адмирала Стерлинга, который, во всю бытность нашу в плену, не удостоил даже взглядом ни одного из русских офицеров. Я не стану перечислять всех наших знакомых в Хонконе, а скажу, что все, казалось нам, жители одушевлены были одним желанием: сделать для нас приятным наше невольное пребывание у них.

Текст воспроизведен по изданию: Хонкон. (Из записок русского путешественника) // Труды членов Российской духовной миссии в Пекине, Том 3. 1857