-

РОБЕРТ ФОРЧУН

ТРИ ГОДА ПУТЕШЕСТВИЙ В КИТАЕ

В СЕВЕРНЫХ ПРОВИНЦИЯХ КИТАЯ

THREE YEARS WANDERING IN THE NORTHERN PROVINCES OF CHINA

Друзья по смерти.

Гробницы китайцев.

(Отрывок из путешествия по Китаю).

(Это письмо Английского садовода М. Р. Фортьюна, помещается вместо предисловия к самой повести, заимствованной из Asiatic Journal, но пересмотренной снова, при переводе, знаменитым Хинологом, Г-м Гильяром д’Арси, который сверил его с Китайским подлинником Кинкоо-Кеваном. Прим. изд. Rev. Britan)

Гонг Конг. 15 Ноября, 1844.

...В южных областях Китая, у туземцев нет особенных кладбищ, как у нас в Европе; разбросанные их гробницы видишь и там и сям, на скате холмов, и среди самых живописных местоположении. Люди богатые хоронят, обыкновенно, своих покойников на далеком друг от друга расстоянии, посоветовавшись сперва с некоторого рода гадальщиком, который означает им самое удобнейшее место для их упокоения. Он всегда сопровождает тело усопшего, считаясь знатоком в выборе могилы и самой почвы, где должны быть преданы земле смертные останки покойного; если же, по его усмотрению, место, на котором остановилась печальная процессия, почему либо неудобно, то приказывает идти на другое, и продолжает это делать до тех пор, покуда не найдет такого, где бы все признаки были благоприятны. Думаю, впрочем, что некоторые Китайские семейства сами еще заживо назначают себе места, где их должно схоронить, потому, что раз, между тем как один из [33] наших первейших купцов был в гостях у престарелого Говки из Кантона, — подали ему поднос с образчиками разных почв земли, которые старик рассмотрев с большим вниманием, показал, наконец, тот, в котором должны быть положены смертные его останки. Очень также важно, в сем случае, выбрать и самое местоположение: самое выгоднейшее есть то, откуда видны прекрасная бухта, или озеро, и — что может быть еще лучше — река, которая бы протекала у подошвы холма, где будет опущен гроб. Распорядитель похорон, о котором я говорил выше, для большей точности при определении места, запасается компасом. Один Китаец, очень умный и хорошо ко мне расположенный человек, уверял меня, что эти прорицатели обладают иногда необыкновенным даром красноречие; описывая будущее блаженство тех, которые поручают себя в их распоряжение. Они говорят им, что не только они сами, и их дети, но и те, которые принимают в них участие, будут наслаждаться богатствами и почестями на том свете, в награду за уважение, которое оказывают к праху отцов своих; и сравнивает эти богатства и почести с струями вод, кои возвращаются как бы сами на себя, образуя круг, символ бесконечного блаженства. Но эти краснобаи — не редко тонкие плуты, которые употребляют в свою пользу суеверие народа. Случается не редко, что чрез несколько времени по окончании похорон, идут они к родственникам усопшего и уверяют их, что непременно должно перенести гроб на другое место: а если те не много поусумнятся, то насказав им множество на то причин, кончают обыкновенно тем: «ну, пожалуй! Да мне что до этого за нужда: вспомните только, что и вам придется когда нибудь умереть, и вы будете терзаться в гробах ваших, потому что и дети ваши и родственники также пренебрегут моими предостережениями!» — И бедные Китайцы, которые этого боятся, решаются, наконец, [34] заплатить требуемую с них сумму за перехороны своих родных.

Во время моих путешествий по югу Китая, мае случалось находить гробницы в самых уединенных ущелинах гор. Все он почти одинакового вида: могилы обыкновенно, образуют полукруг, вырытый в туфе, где и схоронено тело. Видал я иногда, что эти полукруги бывают обведены несколькими террасами, у людей богатых складенными из кирпичей, или плит, и нередко с порядочными скульптурными украшениями. В середине же полукруга, над самым телом, ставится надгробный камень с надписью. Г. Кальери, очень опытный Хинолог, сказывал мне, что надписи эти всегда чрезвычайно как просты, и заключают в себе только имя и день кончины усопшего. Лаконические их надписи также могли бы служить уроком суетной болтливости наших мраморных памятников. В некоторых случаях (не знаю: так ли всегда бывает), через несколько времени, и именно, когда из тела останется лишь остов, вырывают кости умершего, и складывают их тщательно в глиняную урну, и ставят ее на самую вершину горы. Семейства же, от времени до времени, посещают урны и гробницы своих предков и покланяются им, начиная с самого старшего, и обходят таким образом, по порядку всех своих родственников; курят ладоном, читают молитвы, и, по окончании обряда, идут обедать.

В окрестностях Амоя, очень многолюдного города, в излишней его писменности, может быть заключается причина, почему там введены другие обычаи в отношении к похоронам. Там есть также кладбища, как и у нас в Европе: но люди богатые любят лучше, чтобы их смертные останки покоились на самых горах, как и в южных областях Китая.

Но по мере того как путешественник подвигается к северу, то и полукружная форма могил становится менее общею, и наружный вид их изменяется [35] по произволу. В Чузане, Нинг-По и других местечках этой провинции, по большой части, гробы, ставятся поверх земли и покрываются только соломою: вы их встретите везде: и по сторонам дороги, и по берегам рек и каналов, и в лесах, и в других удаленных местах... Не редко бывает, что солому украдут, а гроб уже сгнил — и кости остова лежат наруже перед глазами проходящих. На одном из холмов острова Чузана, вы ходите между черепами и костями всякого рода: несколько раз случилось и мне самому, ходя для гербаризации по лесу, завязить ноги между швов худо сплоченных гробовых досок, так что бывало и не заметишь этого.

Думаю, что люди богатые этого округа, говоря вообще, хоронят своих покойников с большею тщательностию, делая им даже каменные гробницы. В Чузане есть три, или четыре памятника, в полном смысле великолепные: отличным художникам поручена была скульптурная работа на надгробных камнях этих мавзолеев, которые уже четырехугольные, а не полукруглые, как в южном Китае. Б Китае, так как и в Европе, везде почти растут зеленые деревья, как то: кипарисы или пихты, которые посвящены гробницам: Китайцы любят сажать их полукругом, заменяя их не редко деревом Photinia serrulata.

В округе Шанге я посетил многие большие памятники, которые, повидимому, построены богатыми людьми для тел умерших своих родственников. Мне случалось видеть там гроба, размещенные по главным покоям, где помещалось и что-то в роде алтаря с языческими их украшениями: там в известные дни года, курят ладоном и читают молитвы в честь умерших и отправляют другие религиозные обряды. Эти траурные храмы строятся, обыкновенно, из пихтового дерева, и иногда тело выставляется снаружи, между тем как алтарь и прочие принадлежности язычества сохраняются внутри самого здания, где всегда живет сторож с своим семейством, для охранения их. [36]

Но самая замечательная из всех Китайских гробниц есть та, которую я нашел, в одной из своих поездок, близь города Лонг-Кин-Фо: она поставлена на косогоре небольшой горы, и вероятно, принадлежит кому либо из значительных людей этого города. От подошвы холма до того места, где находится памятник, вы всходите по широкой лестнице, по сторонам которой расставлено множество каменных фигур, если только верно припомню, в следующем порядке: сперва поставлена пара коз, потом, пара собак, далее пара кошек; в 4-х, пара оседланных и взнузданных лошадей, и в 5-х, два в колоссальных размерах жреца, — и все это сообщает самый странный вид монументу. Мне случилось видеть две, или три такие же гробницы близь Нинг-По, но только в меньшем масштабе.

Бедные наровне с богатыми, любят держать у себя покойников, долгое время после их смерти. Думаю даже, судя по числу виденных мною в домах гробов, что у иных они стоят в продолжении целых годов. Гроба эти очень толсты и доски крепко сплочены, и швы залиты цементом для того, чтобы не проходил неприятный запах. Конечно, многие из религиозных обрядов, наблюдаемых Китайцами в отношении к их покойникам, пустые обычаи, освященные веками: но не менее того, по духу любви Христианской, не в правели мы думать, что многие их них внушены им искренним чувством? И почему же Китайцам, наровне с нами не сохранять благоговейного воспоминания о тех, которых они любили при их жизни? Почему им, посещая их гробницы, не быть уверенными в душе, что их дети и внуки, так же будут приходить на их могилы, воздавая им те же почести туземного поклонения, которые мы, под другими лишь формами, встречаем у всех образованных и необразованных народов земного шара, с самого сотворения мира?

Р. Ф. [37]

***

Жили были когда-то в царстве Тзи, двое бедных людей, которые с самого детства были связаны между собою нежнейшею дружбою. Один из них Куанг-Чунг прозывался Ю, а другой был — Пао-Шо, по прозванию Сиуэн-Тзёй. Пао-Шо, первый получил место судьи при государе Ванг-Кунге, и верный в заклятой им дружбе, употребил все возможные средства, чтобы доставить Куан-Чунгу место первого министра: но впрочем он всегда был выше его. Живя душа в душу, оба друга управляли государственными делами, словно как один человек.

«Три раза» — говаривал бывало Куанг Чунг — «я выигрывал сражение и три раза обращался в тыл: а все таки Пао-шо не считает меня трусом; он знает, что у меня престарелая мать, и хотя три раза я вступал в должность, и три раза меня отставляли, — он все таки не считает меня дурным сыном. Хоть рассуждая с ним, я и не всегда был его мнения, — а не менее того, он не считает меня дураком; приобретаю ли я, или не приобретаю, — он знает, что я всегда делюсь с ним, и что он получает большую часть доли, и не считает меня скупым. Он знал меня, когда я был беден: и хотя родителям я обязан жизнию, но один лишь Пао-шо меня знает».

И потому-то, от древности до наших дней, если кто говорит о двух человеках связанных истинною дружбою то, называют Куана и Иао. Мы теперь расскажем историю двух друзей, которые, будучи сведены случаем, соединились братскою дружбою, так как Куан и Пао, и пожертвовав жизнию один для другого, оставили за то по себе и не гибнущую память.

Во время Чуэн-Тсиеу, когда Юэн-Ванг, Государь Тсу, принимая с честию последователей Конфудзе и Лао-Тееу, привлекал к себе мудрецов и ученых, то со всех концев империи стекались сюда все те, которые желали воспользоваться этим благорасположением монарха. [38]

В горах Тси-ши, на Запад Кианга, жил один ученый мудрец, по имени Тсо, а по прозванию Пе-тао. Еще будучи очень молод, лишился он своих родителей, и пламенно предался учению, изыскивая лучшую систему управления и средства сделать народ счастливым и спокойным.

Пе-тао был лет сорока; в это время ленные владетели срединной Империи, старались образовать для себя независимые государства. Государи — друзья добродетели, были редки, а похитители, не признавая других законов кроме силы, были бесчисленны. До этого времени, Тсо-Пе-тао не искал для себя должности: но услышав, что Юэн-Ванг, государь Тсу, созывал к себе ученых и мудрецов, — он, завязав свои книги, и простясь с друзьями и соседями, отправился в государство Тсу.

Он шел не спеша, и наконец прибыл в Юнг-ти. Это было зимой.

Тсо-Пе-тао шел, борясь с ветрами и дождем. Однажды, промокши до костей, и видя, что приближается ночь, он вошел в одно селение. Ища себе убежища на ночь, заметил он в некотором от себя расстоянии, посреди бамбукового леса, свет от огня, проходивший сквозь щели окна. Он скорым шагом повернул в эту сторону, и увидел себе пред не большим домом, покрытым соломой и огороженным бамбуковым плетнем: он перелез через плетень, и тихонько постучался у двери. Из дома вышел человек, и Тсо-Пе-тао, стоя на пороге, тот час же ему поклонился.

«Ваш слуга — из Си-Кианга» — сказал он ему. — «Тсо-Пе-тао имя его; идет он в государство Тсу. Застигнутый, по несчастию, на дороге дождем, и не находя гостинницы, просит у вас убежища на ночь. Завтра, рано утром, он снова уйдет. Он не знает, угодно ли вам будет исполнить его просьбу». [39]

Услышав его такие речи, незнакомец сам ему чинно поклонился и пригласил его войдти в свою хижину. Взглянув вокруг себя, Тсо-Пе-тао увидел лишь одну кровать, а на этой кровати кое-как набросанные книги, и более ничего. Он понял тогда, что пришел к человеку ученому, и хотел было исполнить предписанные поклоны.

«Пожалоста, безо всяких чинов!» сказал ему незнакомец: «Лучше вам подумать: как бы высушить платье».

И соединяя с словами самое дело, он бросил несколько бамбуковых тростей в огонь. Когда Тсо-Пе-тао обсушился, то незнакомец приготовил ему кое-какие кушанья и поставил их с стлянкой вина перед гостем своим, и с величайшею приветливостию, просил его подкрепить силы свои. Тогда Пе-тао спросил о его имени.

«Ваш слуга называется Янгом», отвечал он — «а Кио-нгаи -- его прозвище. Рано я лишился родителей; живу я один в этой хижине, где лучшим мне развлечением служит ученье. Теперь, когда полевые работы кончены, встреча с ученым доктором, пришедшим так издалека, для меня истинная находка. Я сожалею только о незатейливости этого дома, в чем нижайше и прошу меня простить».

«В эдакую ужасную погоду», — отвечал Тсо-Пе-тао — «иметь счастие найдти убежище, пищу и вино — есть более, нежели чего я мог надеяться. Как же мне не быть за то признательным?»

Они легли; но до поздней ночи разговаривали об ученых предметах, и заснули только на рассвете.

Дождь еще не перестал. Кио-нгаи удержал Пе-тао; предложил ему все, что у него было — и эти два человека поклялись вечною дружбою. Пе-тао был пятью годами старше Кио-нгаи, который с этого времени и оказывал ему, как старшему брату, все должное уважение. [40]

По прошествии трех дней, дождь перестал и дороги стали проходимы.

«Мудрый брат мой», — сказал Пе-тао — «достоин по своим способностям и добродетелям, быть министром Государя. Он не раскладывает тонкого шелка бамбука, и любит источник старого леса. Не стоит ли это глубокого сожаления?

- «Не то», отвечал Кио-нгаи — «чтобы я не хотел иметь должности: но я еще ничего такого не сделал, чтобы получить ее».

- «Государь Тсу» — ответил Пе-тао — «сзывает к себе всех ученых империи: и если таков образ мыслей моего брата, то зачем бы ему и не пойдти вместе со мною?»

- «Я готов повиноваться приказаниям старшего моего брата».

И тот час же Кио-нгаи сделал необходимые приготовления к этому непродолжительному пути, и запасшись некоторыми съестными припасами, два эти друга, оставив вместе хижину, пошли к югу.

После двудневного пути, их застигла дурная погода, и они, принуждены будучи укрыться в гостиннице, истратили большую часть своих запасов. У них вскоре осталась лишь небольшая связка съестного, которое они и несли поочередно, и несмотря на погоду, снова отправились в дорогу. Но дождь все не переставал, и дул сильный ветер: но скоро выпал глубокий снег, заменив собою и ветер и дождь.

Друзья все шли к югу, и дорога, по которой им должно было идти, вела через горы Лианг. Дровосеки, к которым они отнеслись с вопросами, сказали им, что от места, где они находились, на расстоянии почти ста ли, они не встретят и следа жилья человеческого; что им нужно будет проходить по глубоким ущелиям и бесплодным пустыням, где водятся волки и тигры, и что будет безопаснее им на это не отваживаться. [41]

«Что думает об этом мой мудрый брат?» сказал Пе-тао.

«Давным давно было сказано», — отвечал Кио-нгаи — «что жизнь и смерть, и все, предназначено еще заранее; и если мы уже дошли сюда, то будем только думать лишь о том: как бы нам идти вперед, — и потому, устраним всякую мысль о возвращении назад».

Шли они и еще в продолжении одного дня, и провели ночь в старых гробницах. Они были очень легко одеты, и морозный ветер продувал их насквозь. На другой день снег нападал все глубже и глубже: в горах он был на целый фут в глубину. Пе-тао не мог уже более выдержать холода.

«Нам остается еще» — сказал он — «пройдти более ста ли, по стране совершенно бесплодной. Наши платья очень легки, а съестные запасы истощаются. Если кто из нас пойдет один, то вероятно, дойдет до Тсу, но если мы будем путешествовать вместе, то если на дороге не умрем с холода, то верно уже умрем с голода. И к чему нам послужит гнить среди растений и деревьев? Я сниму платье, которое на мне, и отдам его добродетельному моему брату; пусть он возмет и остальные съестные припасы: ими он подкрепит свои силы до конца пути. Что касается до меня, то я и не двинусь с места: лучше мне умереть здесь. Когда государь Тсу брата моего увидит, то без сомнения он получит значительную должность, и тогда еще не слишком будет поздно заняться моими похоронами».

- «Можно ли вам иметь такие мысли?» отвечал Кио-нгаи. «Конечно, мы произош? И придет ли мне в голову оставить вас здесь, а самому идти для снискания почестей? Нет, я никогда не соглашусь па это!» [42]

Он идя, поддерживал Пе-тао, и таким образом, прошли они еще десять ли.

«Ветер и дождь еще более усилились» — сказал Пе-тао: «я не могу идти далее!»

Они стали искать, где бы им укрыться, и вдруг увидели на краю дороги дупло тутового дерева, которое могло служить им некоторою защитою от снега: но в нем мог поместиться только один человек. Кио-нгаи помог своему другу сесть в дупло этого дерева. Пе-тао просил своего брата ударить два камня один другой, чтобы достать огня и зажечь несколько сухих веток и тем предохранить себя от стужи. Когда Кио-нгаи, исполнил то, о чем его просили, и возвратился к Пе-тао, то нашел его совершено нагишем: а платье его лежало подле него.

«Зачем брат мой сделал это?» спросил он, чрезмерно этому удивившись.

«Я думал об этом» — сказал Пе-тао — «не чего было другого делать. Пусть брат мой более не обманывает себя, и надевши поскорее это платье, возьмет съестные припасы, и отправится в путь, а я умру здесь».

Кио-нгаи, заплакав, обнял его и сказал ему: «мы должны жить и умереть вместе: нам нельзя так расстаться».

- «А если мы здесь умрем с голода» — возразил Пе-тао — «то кто похоронит побелевшие наши кости?»

- «Ну», — сказал Кио-нгаи» — так я сниму с себя платье и отдам его старшему моему брату: пусть он возмет и съестные припасы и идет себе: пусть же лучше умрет здесь брат меньшой!»

- «Во всю мою жизнь» — отвечал Пе-тао — «я был нежного сложения: мой меньший брат, хотя и не крепок, но сравнительно со мной, он все таки очень силен. Знания его обширнее моих: и если он дойдет до государя Тсу, то наверное уже получит [43] значительную должность. Не оставайся же здесь долее, брат мой, а не мешкая, иди себе».

- «Оставить вас умирать с голода у подошвы этого тутового дерева, а самому удалиться и искать почестей: да значило ли это вести себя как прилично человеку добродетельному? Нет, я этого не сделаю!»

«Я по собственной воле» — сказал Пе-тао — «покинув горы Ги-ши, пришел к дому брата моего, и с первого свидания мы сделались старинными друзьями. Я вскоре понял, что сведения у моего брата были необыкновенные, и уговорил его домогаться должностей. К несчастно же, Ветер и дожди нам поперечат: это моя судьба — и я должен ей подвергаться. Но если я буду причиною смерти моего брата, то это вполне будет моя вина».

При сих словах, он хотел было броситься в реку, которая текла перед ним, и тем окончить жизнь свою. Кио-нгаи схватил его с плачем к себе на руки, и хотел, прикрыв его снова платьем, помочь войдти ему в дупло. Но Пе-тао снова сбросил с себя платье. И между тем как Кио-нгаи еще тому противился, вдруг видит он, что Пе-тао переменился в лице; холод уже оледенил его члены; он не мог говорить, но рукою делал ему знак, чтоб он удалился. Кио-нгаи взял снова платье, чтобы прикрыть им своего друга: но заметил, что холод коснулся уже источника жизни. Члены его оцепенели и стали неподвижны, а дыхание, прерываемое от времени до времени, казалось, готово было совсем остановиться.

- «Если я долее здесь останусь» — сказал сам себе Кио-нгаи — «и умру сам, то кто же схоронит моего брата?»

Тогда став на колена в снегу перед Пе-тао, и проливая горькие слезы, он сказал ему:

«Ваш недостойный брат, оставляя сии места, надеется на покровительство вашей тени: если он [44] приобретет хотя немного известности, то сделает вам великолепные похороны».

Пе-тао подал ему знак головою, и в то время как он усиливался что-то выговорить, дыханье его остановилось. Кио-нгаи взял платье и съестные припасы: но устремив взор на своего друга, он не мог решиться уйдти. Наконец, с стесненным сердцем и глазами полными слез, он удалился. Пе-тао умер в шелковице.

Издрогнувши от холода и полумертвый от голода, Кио-нгаи пришел в государство Тсу, и остановись для отдыха в гостиннице, на утро вошел в самый город.

«Государь Тсу» — сказал он первому встретившемуся ему человеку — «сзывает к себе ученых и мудрецов: как же дойдти до него?»

- «Двери дворца» — отвечали ему — «есть дом назначенный для иноземцов. Тут-то Пеи-чунг и Чанг-та-фу принимают всех ученых империи».

В то время как Кио-нгаи пришел к тому месту, которое ему указали, Пеи-чунг сходил с своей колесницы. Кио-нгаи подошел к нему, и кланялся ему, сложив руки и приложив их к своей груди. Пеи-чунг узнал, что Кио-нгаи, хотя и прикрытый рубищем, был человек необыкновенный, и поспешил отдать ему поклон.

«Откуда пришел ученый доктор?» сказал он потом.

- «Ваш нижайший слуга» — отвечал он — «называется: Янг-Кио-нгаи, из Ионг-чеу. Узнав, что великий государь созывал к себе ученых, они поспешил отозваться на зов его».

Пеи-чунг велел отвести его в дом назначенный для чужеземцев, и подать ему вина и кушанья. Кио-нгаи провел ночь в этом месте, а на утро, Пеи-чунг снова пришел делать ему вопросы и увериться [45] в его сведениях. Кио-нгаи не оставил ни одного вопроса без ответа: речи его лились как из источника. Пеи-чунг, вполне довольный, вошел во дворец, и отдал отчет об испытании Юэн-вангу. Этот Государь велел привести пред себя Кио-нгаи, и спросил его о средствах умножить богатства и силы своего государства. Кио-нгаи тотчас же предложил планы, все совершенно приспособленные к потребностям того времени. Царь в восхищении, приказал приготовить в честь его царский пир, возвел его в сан Чунг-та-фу, и подарил ему сто унций золота и сто штук разноцветного шелка. Кио-нгаи несколько раз пред ним преклонился, и глаза его наполнились слезами. Юэн-ванг спросил: о чем он плачет.

Кио-нгаи рассказал государю: как Тсо-Пе-тао, для него снял с себя платье и отдал ему свои съестные запасы. Юэн-ванг был сильно тронут этим рассказом, и все его придворные равно были сильно этим поражены.

«Чего же желает ваше Велемочие?» спросил царь.

«Ваш министр» — отвечал Кио-нгаи — «желал бы получить отпуск, чтобы отправиться в горы Лианга Когда он пристойно похоронит Тсо-пе-тао, то возвратится снова служить великому своему государю».

Юэн-ванг, почтив Тсо-Пе-тао, по смерти его, званием Чунг-та-фу, желал, чтобы ему сделали великолепные похороны, и дал Кио-нгаи отряд конницы, чтоб она сопровождала его и ехала за его колесницей.

Кио-нгаи, простясь с царем, поспешно прибыл к горам Лианга. Он нашел труп Тсо-Пе-тао совершенно таким же, как его оставил: он был словно как живой. Кио-нгаи с слезами на глазах несколько раз пред ним преклонился; потом, приказал людям своей свиты — собрать старшин этого округа — и они выбрали удобное место — при источнике Пу-танг: впереди его была большая река, позади оно [46] опиралось о громадные бока горы, справа и слева, граничило холмами: местоположение было как нельзя удобнее.

Вымывши разными эссенциями тело Тсо-Пе-тао, и надевши на него знаки отличие и шапку Та-фу, положили его в двойной гроб, который и поставили в могилу, окруженную земляным валом, обсаженным деревьями. В тридцати шагах от могилы, для совершения погребальных жетвоприношений, построили храм, внутри коего поставили глиняный бюст Тео-Пе-тао. Впереди храма, украшенного цветами, воздвигли колонну с надписью в честь усопшего, а с боку вала был небольшой кирпичный дом, назначаемый для тех, которым поручалось охранение этого памятника. Когда все эти постройки были окончены, то принесена была погребальная жертва. Горесть всех присутствующих была чрезмерная: старшины округа и свита Кио-нгаи разливались слезами.

По окончании обряда, все разошлись; но Кио-нгаи провел всю ночь в слезах в храме, где велел зажечь лампады. Вдруг свежий клубящийся ветер пролетел по зале, и когда на одно мгновение потемневший свет лампад снова оживился, он увидел в сумраке какого-то человека, который, не зная: удалиться ли ему, или идти вперед, испускал удушаемые вздохи.

«Кто тут?» вскричал Кио-нгаи — «кто смел, несмотря на запрещение, войти сюда в ночное время?»

Человек не отвечал. Кио-нгаи пошел к нему навстречу — и узнал Тсо-Пе-тао.

«Душа моего брата не удалилась!» вскричал он в изумлении. «Если она снова пришла посетить своего меньшего брата, то верно имела на то какую либо важную побудительную причину?»

- «Я признателен к нежной памяти моего брата», — отвечал Тсо-Пе-тао — «ибо едва лишь вступил он на путь почестей, как и испросил у Государя позволение похоронить меня. Я должен быть ему [47] благодарен за высокое достоинство, коим он облек меня ради его. И гробы и украшения все так прекрасно, что нечего похулить: но гробница моя слишком близко от могилы Кинг-ко. Этот человек, когда еще он был среди живых, сделав возмущение против государя Тсин, погиб от своего предприятия. Као-тсиен-ли перенес и похоронил здесь его тело. Дух его горд и суров. Каждую ночь, вооруженный мечем, приходит он ко мне с.оскорбительною речью: "ты, ничтожный бедняк, умерший с голода и холода, осмелился лечь мне на плеча, и лишать меня принадлежащих мне воды и ветра! Если ты не поспешишь оставить сии места, то я разрушу твою гробницу, возьму труп твой и разбросаю остатки его пополам". В этой жестокой крайности я пришел к моему брату, умоляя его перенести меня в другое место, и избавить от этого ужасного бедствия».

Кио-нгаи хотел отвечать ему, но снова поднялся ветер — и тень стала невидима. Кио-нгаи думал, что он находился под влиянием сна: но все обстоятельства остались неизгладимы в его памяти.

Едва лишь показался день, он велел призвать к себе старшин округа и осведомлялся у них: есть ли какая либо другая гробница по соседству. Ему они отвечали, что под тенью кипариса находится гробница Кинг-ко, что перед этой гробницей находится храм, посвященный духам.

«Этот человек» — сказал Кио-нгаи — «был убит во время бунта против государя Теин. Как же это его гробница здесь?»

«Као-тсиен-ли был из этого округа» — отвечали ему: «когда он узнал, что Кинг-ко пал, и труп его лежит кинутый в полях, то он взял его и похоронил в этом месте. И жители сей области воздвигли ему храм, в который, во все четыре времена года, приходят ему приносить жертвы. [48]

Кио-нгаи поверил тогда действительности всего видения. Сопутствуемый своею свитой, он пришел в храм Кинг-ко, и грозя кулаком его изображению, укорял его следующими словами:

«Низкий подданный области Иен, тебя поддерживал мнимый наследник престола, обеспечив себя в твоей к себе преданности посредством одной знаменитой красоты и богатой награды. Не умея выдумать никакого средства к содействию честолюбивым своим замыслам, он послал тебя в область Теина, чтобы поднять там знамя бунта, чтобы ты там умер и обманул государство. Ты пришел в эту землю, и обольстив ее жителей, получил от них жертвоприношения. Тсо-Пе-тао, старший брат мой, один из отличнейших ученых нашего времени, был добрый, доблестный, справедливый и знающий человек: как ты смеешь мучить его? Если ты снова станешь это делать, то я разрушу храм твой, разобью твою гробницу и обрублю у тебя навсегда корень и ветви!»

Сказав это, он пошел к гробнице Тсо-Пе-тао, и молясь, произнес:

«Если Кинг-ко придет и на эту ночь, то пусть старший брат мой о том известит меня!»

Он расположился провести ночь в храме, и с зажженными лампадами, ожидал брата: Тсо-Пе-тао не замедлил явиться.

«Я благодарю моего брата за то, что он сделал» сказал он со вздохом — «но у Кинг-ко многочисленная свита, и вся эта область приносит ему жертвы. Я прошу моего брата сделать из соломы Чучелы, и одев их в разноцветные шелковые одежды, дать им в руки оружия и сжечь их пред моей гробницей. Чрез посредство их, надеюсь я привести Кинг-ко в невозможность наносить мне вред».

При сих словах он исчез. [49]

На следующую ночь, Кио-нгаи велел сделать соломенные чучелы, одел их в разноцветные шелковые одежды, и дал им в обе руки по шпаге и копью, и по предписанию Пе-тао сжег их пред его гробницей. По окончании этого обряда, он просил своего друга известить его в том случае, если и это средство станется бесполезным, — и удалился в храм.

Целую ночь слышал он как лил дождь, свистал ветер и раздавался какой-то шум, похожий на отчаянную битву. Кио-нгаи вышел чтобы узнать, что происходило. К нему шел навстречу Тсо-Пе-тао.

«Чучелы, сожженные моим братом, были бесполезны», — сказал он ему. «Кинг-ко оказал помощь Као-тсиен-ли, и в непродолжительном времени, тело мое будет выгнано из гробницы. Надеюсь, что мой брат поспешит похоронить меня в другом месте, и предупредит тем угрожающее мне бедствие».

«Этот человек имел еще дерзость оскорбить брата моего!» вскричал Кио-нгаи. «Я сам пойду с ним сразиться».

«Брат мой — лишь человек:» — возразил Пе-тао — «а мы все духи. Человек мужественный может воспротивиться себе подобным: но как ему сражаться с тенями? Чучелы помогли мне своими оружиями: но не могли обратить в бегство этих могучих духов». -

«Иди, брат мой!» — сказал Кио-нгаи — «До завтра. Я знаю: что мне остается делать».

На другой день Кио-нгаи пришел в храм Кинг- ко. Осыпав его оскорблениями, он разбил изображение его и хотел даже сжечь храм его: но старшины области пламенно умоляли его, пощадить оный.

«Это священный огнь селенья» — сказали они ему — «Если вы разрушите его, то грозит опасность, чтобы какое либо сильное бедствие не пало на народ». [50]

После того, все жители подали ему просьбы. Кио-нгаи не мог противиться их убеждениям. Он пошел в храм, и сочинил послание к Государю Тсу.

«Тсо-Пе-тао» — писал он — «отдал свои съестные припасы вашему Министру. Благодаря ему, жизнь его сохранена, и он мог быть представлен своему священному властителю, который осыпал его благодеяниями, дал ему высокий сан, и все, что нужно для жизни. Ваш министр обязан в сей день излить свое сердце, дабы оказать свою признательность своему другу».

Это письмо было положительно. Он, вручив его людям своей свиты, пошел с ними вместе к гробнице Тсо-Пе-тао, и сказал им, разливаясь слезами:

«Брата моего Тсо-Пе-тао преследует могущественная тень Кинг-ко; ничто не может избавить его от ее преследований: а этого я не потерплю. Еслибы я сжег его храм и разрушил его гробницу, то боялся бы тем навлечь какое либо бедствие на народ. Лучше же умереть и сделаться духом дна источников, дабы помочь моему брату в борьбе с этим суровым духом. Вы схороните мое тело по правую сторону гробницы Пе-тао: как в жизни, так и по смерти, я хочу быть подле него, чтобы засвидетельствовать ему свою признательность за то, что он для меня сделал. Возвратитесь к Тсу, и вручите это письмо Государю. Я его убедительно умоляю следовать советам своего министра и постоянно оказывать покровительство горам и рекам, равно как и духам, охраняющим произведения земли».

Выговорив это, он пронзил себя мечем и умер. Люди его свиты, после тщетных усилий воззвать его к жизни, положили его в двойной гроб, и похоронили подле могилы Тсо-Пе-тао.

В эту ночь порывы и дождя и ветра еще более усилились; небо все было в огне; удары грома сливались с звуками сражения, которые слышны были на [51] расстоянии нескольких ли. Пораженная молнией, гробница Кинг-ко раскрылась, и обнаженные его кости рассеялись по долине; кипарис, возвышавшийся под его могилой, был вырван с корнем; храм разрушен, и на месте его осталась лишь бесплодная земля, — и испуганные старшины округа стали сожигать ладон и преклоняться долу пред гробницами Тсо-Пе-тао и Янга-Кио-нгаи.

Свита Кио-нгаи, возвратясь в государство Тсу, рассказала царю все, что случилось. Юэн-ванг, чтобы почтить память своего министра, приказал одному из чиновников построить храм против его гробницы, и возвел его в звание Шанг-та-фу. В указе, которым повелевалось воздвигнуть этот храм, он означен именем храма верности добродетели. На доске сохранилась память об этом событии. Священный сей огнь сохранился до наших дней, — но душа Кинг-ко была уничтожена на веки, хотя во все четыре времени года, поселяне и приносят жертвы о искуплении душ.

Г. Д. А.

Текст воспроизведен по изданию: Друзья по смерти. Гробницы китайцев. (Отрывок из путешествия по Китаю) // Москвитянин, № 7. 1846