-

ОЧЕРК МАКАО. Из путешествия Дюпре. Мы выехали из Манильи 1-го декабря 1844 года и, неделю спустя, увидели острова, наполняющие превосходный залив, в который изливается Чу-Кианг или Жемчужная река. Утро было прекрасное, воздух чистый и живительный; яркое солнце золотило нагие и бесплодные острова; зубчатые вершины гор резко обозначались на горизонте, кой-где подернутом легкими облаками. Берег этого архипелага, в некоторых местах, представлял песчаную, хрящеватую бухту, среди которой качалось несколько, стоявших на якоре, ботов, и на которой красовалась группа дерев, в половину закрывавших от нас красивый китайский домик, с изогнутою крупною серого цвета; а в других местах казался грудою скал, низринутых одна на другую, которые издали представлялись в виде развалин древнего города, или гигантского монумента. После моего путешествия по Средиземному морю, ничто мне так живо не напоминало каменистые, но очаровательные острова греческого Архипелага, как вид, представившийся мне с палубы корабля; даже загоревший лоцман, пришедший к нам на борт, напомнил мне воды, составляющие границу между Европою и Азиею.

Множество странных и различного вида ботов, окружавших нас, возбудили наше любопытство. Миль за сорок от берега, мы заметили несколько подобных лодок, плывших попарно, как неразлучные друзья. Но здесь, вблизи островов, их было такое множество, что мы и счет потеряли. Они беспрестанно скользили мимо нас, и мужчины и женщины смеялись, заметя с каким вниманием и любопытством мы рассматривали их суда. В них почти не было [28] палубы, парус был какого-то странного покроя, и так чудно прикреплен, что мы имели полное право дивиться. При виде же передней части низкой и острой, мы даже испугались: они легко могли бы потонуть; к тому же низкая передняя часть явно противоречила большой, широкой и массивной корме с ее высокими платформами и галлереями, которые, казалось, вмещали целое поколение. Мужчины, женщины и дети — все было перемешано без разбора; женщины мыли, чинили платья, стряпали, кормили детей и гребли, в случае надобности, ловко и твердо длинными веслами, посредством которых подвигались эти неуклюжие суда. Одежда женщин и мужчин почти одинакова; первые также носят широкие панталоны, и сверху длинное платье; вместо головного убора, покрывают свои черные волосы платком, завязанным у подбородка, а мужчины свертывают обыкновенно свои длинные косы под шапкой. Эти моряки, большею частию, высоки ростом, хорошо сложены, с грубыми, но выразительными чертами, и бронзовым цветом кожи; они носят простую грубую одежду, и занимаются обыкновенно рыбной ловлею, а иногда морскими разбоями.

Несколько кораблей, шедших частию в Хонг-Конг, частию в Кантон, придавали еще более живости этой картине, единственной в своем роде.

Макао лежит в средине небольшой бухты, каменистый берег которой образует род набережной, где стоят лучшие домы. За ними возвышаются другие домы уступами, по холмам и волнообразным склонам гранитных гор, увенчанных несколькими крепостями. По обеим оконечностям бухты, вдоль которой расположен город, возвышаются две довольно высокие горы: на одной из них, лежащей к северу, стоит крепость Гия, а на южной, древний, оставленный монастырь, в котором теперь один итальянский монах поместил свою типографию.

В самой же бухте стоят несколько голетов и куттеров, нанимаемых для прогулок, а также служащих для ввоза запрещенных товаров; между ними рыбачьи лодки и те маленькие проворные челны, на которых смышленый европейский купец доставляет Китайцу опиум. На этих судах толпится множество народа, раздается крик и шум, усиливаемый еще более звоном гонгса, или китайского колокола и треском фейерверка. Около фарватера стоят небольшие суда с крышами, плетеными из бамбука. Эти лодки служат жилищем бедному классу людей, которые не в [29] состоянии заплатить за позволение жить на твердой земле. Тут заключается вся их деятельность, тут они родятся и умирают. Есть также домы в 14 футов длины и в пять ширины, в которых помещается целое семейство, состоящее из двух, иногда и из трех поколений.

В то время, когда главы этих семейств, — большею частию рыбаки, — уезжают на рыбный промысл, женщины стараются себе добыть карманные деньги перевозом на лодках; молодые и красивые из них умеют пользоваться своими преимуществами, и слывут не слишком строгими на счет супружеской верности.

Первою моею мыслию, когда я прибыл на твердую землю, было воспоминание о Камоэнсе, который, как известно, будучи здесь в изгнании, окончил свою Лузиаду, вдохновляемый роскошною тропическою природою. Я хотел отыскать грот, посвященный его памяти, но сбился с дороги, и случай привел меня на высоту холма, к югу от города. На каждом шагу, я встречал каменные глыбы, торчащие из земли, в которой Китайцы с большим трудом вырыли несколько могол. На самой вершине холма образована природою впадина или ниш, который заставил меня вообразить, будто я нашел любимое место знаменитого поэта. Ветер свистел между камней, а вдали слышен был плеск волн, ударявшихся об скалы горы, на которой я стоял. Прямо передо мной расстилался город, разделенный на две части, на европейскую и китайскую. В последней из них, пестрела плотная масса домов, без улиц, без площадей; всё сжато, стеснено; место здесь дорого, и те, которые поселились тут, не думают ни об удобстве, ни о приятностях жизни. В этой части города, живут промышленники и торговцы. Здесь каждый занят своим делом: народ толпится целый день, как пчелы в улье. Домы едва выдаются из воды, а где вода довольно глубока, так что нельзя вколачивать сваи, там, вместо домов, служат лодки, и пловучий город расстилается возле стоящего на твердой земле. На противоположной стороне, в европейском или португальском квартале, возвышаются великолепные церкви, которые как будто защищают своих прихожан, и господствуют над городом; далее отдельно стоящие домы окружены садами; обширные площади, широкие улицы — признаки благоустройства и образованности. Корабли всех нации как бы опоясывают полуостров. Одни стоят в маленькой португальской гавани, против острова Лапа, выказывающего свои [30] голые мрачные вершины; другие в Таипе, прекрасном хороню защищенном рейде, который, к несчастию, довольно мелководен; и наконец остальные разбросаны в виду самого города. На север тянутся деревни с цветущими долинами и бамбуковыми лесами, а далее узкий песчаный перешеек, — непреодолимая преграда для Европейцев, — за которым тянется цепь каменистых гор.

Долго я бродил по скалам около берега, думая отыскать знаменитый грот; наконец решился взять проводника. Хотя это место не отвечало моим ожиданиям, но все-таки приятнее его я не находил на всем полуострове. Те же холмы, которые были во времена Камоэнса, те же исполинские глыбы камней, лежащие одна над другой. Местами те же деревья, под тенью которых несчастный творец Лузиады мечтал, молился и грустил. Теперь это место не похоже на дикую пустыню, как прежде; ко входу грота ведут правильные аллеи тамариндовых и апельсинных деревьев; рука человека все сгладила, выштукатурила, так что кажется, будто находишься в какой-нибудь крытой галлерее. Под сводом стоит большой гранитный куб, служащий пьедесталом довольно плохому бюсту поэта; на граните вырезаны шесть строчек из Лузиады, две деревянные решетки огораживают вход к памятнику. На скале, которая служит сводом пещеры, выстроена, без всякого вкуса, маленькая беседка, закрытая почти со всех сторон зеленью окружающих ее больших деревьев.

Это место, которое я совершенно иначе воображал, есть единственный исторический памятник в Макао. Нынешний Макао есть ни что иное, как цветущий торговый город, обязанный своим возвышением строгости Китайцев, которые позволяли английским купцам и промышленникам Ост-Индской компании поселяться в Кантоне, только в известное время года. Но торговая его значительность уже очень упала; лишь во время последней войны, и происшествий в Кантоне и Хонг-Конге, как бы снова оживилась. Но это была только вспышка потухающей лампы, и скоро настанет время, когда в Макао не будет и Португальцев, и город будет в таком же упадке, как и прочие приморские владения этих последних.

Время нашего приезда в Макао было самое благоприятное; все было оживлено, все было в движении. На улицах толпились матросы с прибывших кораблей. Европейцы, Индусы в своем странном наряде, Малайцы с курчавыми [31] волосами; далее, трудолюбивые и деятельные Парсы, которые, большею частию, занимали места маклеров, и бегали из одной конторы в другую, чтоб устроивать и заключать коммерческие сделки; Негры в португальском военном мундире; купцы, трактирщики, странствующие повара, разносчики, цирюльники, лавочники, ветошники, громко расхваливали свои товары, или продавали их; шум и толкотня были невыносимы.

Размен товаров еще более оживлен был вблизи рынка, состоящего из длинных, узких, грязных улиц, вдоль которых тянулись бесчисленные ряды лавок и сараев с навесами, вывесками в виде флагов, раскрашенных самыми яркими красками. Здесь собраны были всевозможные продавцы, и все съестные припасы продавались на рыбном, овощном и птичном рынке. Тут были и открытые бойни и мясные ряды, рестораторы, овощные лавки, продавцы корзин, зонтиков, книг, разного тряпья, старого платья, металлических вещей, шляп, башмаков, конфект, чая, мехов, табаку, трубок, пряных кореньев, китайских и европейских материй и проч. Все это было в движении на невероятно малом пространстве; улицы были плотно набиты народом, и везде слышен был оглушительный шум; Китайцы — природные крикуны, а шум, раздающийся вокруг, принуждал каждого кричать как можно громче. К этому гаму человеческих голосов и лаю собак, присоединялись треск фейерверков, которые в Китае спускаются при всяком удобном случае, и звон гонгса и музыкальных инструментов, сопровождающих каждую публичную сходку или процессию.

В подобных церемониях нет недостатка в Макао. Иногда бывает у них великолепное шествие по улицам, по случаю отправления подарков жениха к невесте. Дети открывают шествие, по четыре в ряд; каждый член процессии одет в разноцветное платье, иной в белое, другой в красное, голубое, зеленое и другие. На всех надеты самые странные головные уборы; оркестр состоит из барабана, цимбал и духовых инструментов. За детьми несут красиво расписанный, с позолотою и резными украшениями паланкин, из дверец которого висят концы богатых материй, назначенных для невесты. За ними следуют носилки с пирожным, вареньями, мебелью, чайными ящиками и разными редкими кушаньями. Друзья обрученного заключают шествие; разумеется, за ними следует еще несметная толпа любопытных.

В другой раз, похоронная процессия покрывает улицы, [32] провожая покойника на кладбище. Пронзительная музыка издали возвещает об этом; за нею несут простой деревянный гроб, вокруг которого идут родственники покойника в траурных платьях. Рыдая и плача, бросаются они, время от времени, на землю, или катаются по земле при пискливом похоронном пении и раздирающих стонах. Наемные плакальщицы увеличивают своим воем ужас этого шествия; стоны усиливаются еще более, когда гроб опускается в землю.

Китайцы обращают большое внимание на кладбища, так что, в Макао, часть города, посвященная мертвым, и наполненная множеством надгробных камней, занимает гораздо более пространства, чем та, которая назначена для живых. Кладбище примыкает к большой цветущей долине, омываемой заливом. На отдаленном конце ее, расстилается красивая китайская деревня, с построенными в три ряда домиками, тенистыми садами, и бамбуковыми рощами.

Португальцы поселились в Макао назад тому слишком 300 лет, но до сих пор они не произвели никакого видимого влияния на Китайцев.

Впоследствии, я имел случай посетить несколько внутренних китайских городов, и удостоверился, что жизнь, нравы, одежда, архитектура в Макао точно такие, как и в других городах империи, так что сношения с Португальцами нисколько не переменили национальности китайского быта. Те части города, которые находятся между рынком и морем, представляют чисто китайский город. Узкие проходы разделяют один дом от другого, и надобно иметь много любопытства и любознательности, чтоб решиться пройти через эти мнимые улицы или дороги, наполненные вонючею грязью, в которой валяются свиньи и поросята, или пробираться между стаей голодных собак, провожающих иностранцев, с диким воем. В вознаграждение за все эти неприятности, вы имеете удовольствие ночевать в бедных, грязных домишках, в которых нижний этаж вровень с землею, и получает освещение из маленькой низенькой двери. Пол состоит из черной крепко утоптанной, но всегда сырой глины, где ребятишки, оборванные, часто нагие, толпятся около своей матери, занятой работой. Очень низкий верхний этаж служить спальнею хозяевам, и освещается двумя или тремя маленькими четыреугольными окошечками.

Около полудня, на улицах в этих кварталах мы не встречали ни одного человека. Женщины казалась робкими, и как будто боялись нас; не смотря на все наши усилия их успокоить, [33] они торопились уйти, придерживаясь одной рукой за стены домов, потому что их изуродованные ножки не способны для скорой ходьбы. За исключением самого беднейшего класса народа, все женщины в Китае сдавливают свои ноги, с малолетства. Во многих же странах, не только достаточные люди, но и простой народ следует этому обыкновению. Величина стиснутой ноги, у взрослых, соответствует тому возрасту, в котором начали ее вправлять в тиски. Если женщина недовольна величиною своей ноги, то она старается скрыть этот недостаток, выгибая внутрь подошву своей обуви, и от этого нога кажется гораздо меньше. Впрочем их походка не так принуждена, как можно предполагать по их изуродованным и сдавленным ногам. Достаточные люди очень редко употребляют свои ноги в дело, и заставляют, во время прогулок, носить себя на носилках или в паланкинах. Бедные же, и их не малое число, должны всегда ходить на своих ногах, и пробираться даже сквозь узкие улицы, наполненные народом. Китайцы сравнивают своих женщин с ивами, которые качаются от ветра. У них вообще совершенно особое понятие о женской красоте. Им нравятся сжатые ноги, стройный гибкий стан, бледное лицо, томные глаза.

Одежда женщин обыкновенно очень проста, большею частию голубого, или темного цвета; головной убор доказывает много вкуса, изобретательности и кокетства. Красивые физиономии встречаются редко; но молодые Китайки, с свежим цветом лица, живыми темными глазами, прекрасными черными волосами, очень миловидны. Руки у них маленькие и хорошо образованы; ноги девушек и женщин бедного рабочего класса как напр. у тех, которые живут на ботах, соединяют красоту формы с крепостью мускулов.

Китайские женщины ведут жизнь более уединенную, чем женщины в Европе, но их положение не сходствует с образом жизни магометанских женщин в Азии. Они ходят без покрывала, располагают своими занятиями по своему произволу, и гуляют везде и когда им вздумается. Они часто посещают пагоды, где делают приношения своим идолам, и гадают о будущей своей судьбе, или отправляются на кладбище, чтобы воздать покойникам предписанную честь. Дома распоряжаются хозяйством или занимаются вышиваньем, музыкой, рисованьем по шелковой материи.

Мужчины отличаются своим трудолюбием. Большие подати, которые налагают на них, дороговизна домашнего [34] содержания, большое соперничество в ремеслах, заставляют их работать с большим прилежанием.

В Китае, кажется, числительный перевес женщин перед мужчинами еще значительнее, чем в Европе, и нельзя не удивляться многочисленности холостых людей в империи тогда, как у них женитьба не скрепляется ни религиозными, ни гражданскими уставами. Но страсть заработать деньги и сделаться богатым как можно скорее, заставляет купца отказываться от удовольствий семейной жизни, и заниматься работой день и ночь. Когда же он наживется, тогда ищет покоя и развлечений, но общественная жизнь ему не правится. Чтобы рассеять скуку, он убивает время в чувственных удовольствиях, он делается вседневным посетителем так называемого цветочного бота, который в Китае то же самое, что у нас кофейные домы; или начинает курить опиум, так убийственно действующий на организм. В Китае также, как и у нас в Европе, золото и богатства почти главный источник всех пороков.

Текст воспроизведен по изданию: Смесь // Сын отечества, № 6. 1848