КАТЕРИНА ФАННИ ДЕ БУРБУЛОН

ЗАПИСКИ О КИТАЕ

Г-жи Бурбулон

ГЛАВА IX.

Окрестности Пекина.

Громадные земляные работа вокруг деревни Гай-Тьен. — Португальское кладбище. — Памятник французской армии. — Храм колокола. — Пиюн-дзе — караульная башня. — Ограда летнего дворца. — Описание тридцати шести дворцов Юен-мин-юена, какими они были до их уничтожения. — Европейский дворец, построенный иезуитами по плану Трианона. — Занятие Юен-мин-юена французскими войсками. — Письма генералов Монтобана и Гранта. — Сожжение Юен-мин-Юена англичанами. — Осмотр развалин госпожою Бурбулон. — Императорское жилище и лес Же-Голь. — Драконы и мраморный мост Юен-Пинг.

Провинция Пе-ше-ли, в которой стоит Пекин, есть самая северная провинция собственно Китая. Она разделяется на девять департаментов, из которых каждый имеет свой главный город; мы уже имели случай видеть тот, где главный город Тьен-Дзин. Пекинский департамент, окруженный с северо-запада цепью невысоких гор, отделяющих его от департамента Суан-гуа-фу, покрыт [132] песчаными долинами, орошаемыми реками Пей-го и Вен-го, берега которых единственные плодородные места. Но если природа отказала в своих дарах окрестностям Пекина, то человеческое искусство и труд совершенно изменили их наружность. Орошение, привоз плодородной земли, обилие удобрения образовали искусственную почву.

В окрестностях деревни Гай-тьен императоры, перевернув всю почву, устроили живописный пейзаж среди обнаженной и бесплодной долины: холмы, роскошные деревья, озера, каскады, всевозможные создания искусства с успехом заменили здесь природу.

Эти громадные земляные работы простираются более чем на сорок километров к северо-западу от Пекина. На север от столицы находятся поля хлеба и ржи, на юг — громадные ворота и река, вытекающая из Ван-го, наконец на востоке к нему примыкает шоссе Па-ли-Киао, на котором стоит город Панг-Чеу, уже описанный нами.

По выходе из Пекина через ворота Пин-дзе, вступаешь на большую северо-западную дорогу, которая ведет к летнему дворцу. У подножия стены ограда, усаженная высокими деревьями, заключает в себе древнее португальское кладбище, где были погребены тела жертв покушения Тонг-Чеу и генерала Колино. На несколько километров далее попадается французское кладбище, на котором стоит монумент, посвященный памяти офицеров и солдат, умерших в китайскую компанию. [133]

Нет ничего печальнее вида этого кладбища; в него входишь черев разрушенные ворота, вделанные в такие же стены. Католический священник, в одно и тоже время кладбищенский сторож и школьный учитель, живет в плохой мазанке, окруженной живой изгородью. За хижиной идет огород, где овощи плохо ростут среди старых, обросших мохом, камней. За огородом идут могилы. Они расположены на одинаковом расстоянии и все устроены но одной модели, принятой некогда миссионерами. — Это ровный четыреугольник, украшенный полукругом на одном конце очень большими круглыми камнями.

Как мрачны эти белые камни мертвенностью своих форм и правильностью расположения!

Перед каждой могилой, на камне, поставленном пьедестале, вырезана надпись. Вдали, через отверстия в стенах, виднеются на горизонте синеватые вершины гор. На почве кладбища, покрытой черноватым, высохшим от солнца мохом, нет никакой растительности кроме сорной травы, которая и то едва пробивается на бесплодной земле.

Памятник французской армии, воздвигнутый стараниями капитана Бувье, стоит близь входа, он четыреугольный, в вышину более, чем в ширину и очень простая железная решетка окружает его и не дозволяет подходить. Спереди сделан императорский орел, сзади две перекрещенные шпаги. На одной стороне надпись: «памяти офицеров и солдат, умерших во время французской компании 1860 года», [134] на другой имена жертв покушения Тонг-Чеу и имена офицеров, убитых врагами.

Немного далее виден большой камень, прямо положенный на землю. Под ним покоится тело лейтенанта Дама, убитого в сражении при Чанг-Киа-Уанге.

Печальное зрелище представляет это кладбище, где покоятся, за четыре тысячи миль от родины, несколько славных детей Франции! Ни малейший шум не напоминает родной страны и гнусливые голоса китайских учеников, повторяющих уроки, одни прерывают мрачное молчание.

Французское кладбище расположено на северо-западе в 8 километрах от Пекина; далее, по направлению к деревне Га-Тьен направо помещается знаменитый храм Колокола. Религиозная архитектура китайцев ни в чем не походит на нашу: как мы стараемся согласовать величественную таинственность, которою окружаются наши священные церемонии с общем видом зданий, предназначаемых для сосредоточения и молитвы, стараемся олицетворить божественное величие грандиозными церквами, немного мрачными и печальными, так напротив благочестие буддистов гораздо менее требовательно и довольствуется зданиями совершенно сходными с частными домами. Точно так же, когда китайцы хотят воздвигнуть храм, они выбирают местность веселую и живописную, с чистой водой, высокими деревьями и обильной растительностью; они роют пруды и [135] ручьи, проводят множество извивающихся аллей, которые усаживают кустами и цветами.

По этим то свежим и благоухающим аллеям доходившим до нескольких зданий, окруженных галлереями, колонны которых покрыты вьющимися растениями, можно скорее думать, что находишься в летнем увеселительном жилище, чем в святилище божества. Таков храм Колокола, где сквозь высокие деревья мелькают пагоды, киоски, всевозможные строения, соединение которых образует этот большой монастырь бонз, который не имеет ничего замечательного, кроме громадного колокола, вылитого четыре века тому назад, в правление императора Юнг-Ло и помещенного на крепких деревянных столбах во дворе, предшествующем главному храму. Этот колокол, не имеющий формы европейского, так как более вытянут и имеет почти цилиндрическую форму, весь вылит из чистой бронзы, без всякой примеси и имеет около пяти метров в вышину, три метра в диаметре и 8 сантиметров толщины. Он весит 60.000 килограмм и покрыт разнообразной чеканкой и более чем 35.000 букв на старинном китайском и манджурском языках, сделанных выпукло и замечательно хорошо.

Так как колокол неподвижен и без языка то по нему колотят деревянными бревнами, движимыми веревками, что, не смотря на чистоту металла, производит глухой звук, с продолжительными и нечистыми вибрациями. [136]

Недалеко от Летнего дворца находится караульная башня, построенная на горе. Она командует всеми окрестностями и издалека виден ее седьмой этаж и крыша с остроконечными краями. Еще подальше, среди обширного амфитеатра высоких холмов, возвышается храм Пи-Юн-Дзе.

Аллея, ведущая к священному зданию, более километра длины, с обеих сторон, обсажена елями, ростущими на равном расстоянии, на которых живут белки и фазаны.

Архитектура храма довольно грандиозная; он помещается у подножия возвышенности и окружен галлереями и терассами, которые все суживаются к вершине; таким образом он поднимается мало по малу своей тысячью зал и тысячью корридоров.

Широкое шоссе, вымощенное гранитом и ведущее к Летнему дворцу, проходит мимо деревни Га-Тьен, окружающей холм, покрытый садами и прекрасными зданиями, принадлежащими придворным мандаринам.

Большое, четыреугольное озеро, через которое перекинут мост в двадцать арок, расположено перед входом во дворец, монументальные ворота которого украшены гигантскими статуями львов с обезьяньими мордами.

Высокие стены ограды императорского жилища построены из гранита и окружены глубокими рвами. На лево от озера идет вторая, мощеная плитами, дорога, которая ведет к другой деревне, занятой [137] дворцовой прислугой, на что указывают крыши, окрашенные в желтый цвет.

Два большие пруда, отделяемые друг от друга узким шоссе, образуют резервуар всех вод императорского парка. На берегах первого стоит прекрасный киоск из золоченного металла. Через один пруд перекинут каменный резной мост, на котором большая бронзовая статуя представляет лежащего быка; посредине второго стоит остров с пагодою в одиннадцать этажей.

На северо-западе видны горы со сторожевой башней и храмом Пи-Юн-Дзе.

Весь этот пейзаж, хотя и искусственный, очень красив. Земля выкопанная из под прудов, образовала высокие скалистые холмы, разбросанные там и сям среди зеленеющих долин.

Прежде чем предпринять описание событий, которые привели союзные войска в ограду Летнего дворца, мы считаем полезным дать точное описание этого роскошного жилища, каково оно было до пожара, почти совершенно его уничтожившего. Мы почерпнули эти подробности из легенд, сопровождающих китайские картинки, изданные на счет Ван-Браама, начальника городской фактории в Кантоне в 1790 году. Кабинет эстампов при императорской библиотеке имеет также очень красивые картины тридцати шести дворцов Юен-Мин-Юена, но они сопровождаются описанием, написанным шрифтом Дза-о-дзе, который приписывают императору [138] Иен-Гонгу; китайские ученые с трудом понимают дза-о-дзе, почти не переводимый для европейцев.

Дворец Юен-Мин-Юен (летний дворец) окружен оградой в 300 ли, или около 100 километров (так говорит французский историк, но эта величина преувеличена). Говорят, что Летний дворец имел не более 40 километров в окружности. В нем тридцать шесть дворцов, из которых каждый составляет отдельное жилище и кроме этих дворцов помещается множество пагод, киосков, храмов.

Юен-Мин-Юен был некогда обширной долиной; в течении сорока веков каждый император украшал это роскошное жилище, прибавляя к нему произведения искусства и наиболее богатые и разнообразные сооружения.

Описание тридцати шести дворцов в том порядке, в каком они помещаются, если войти через главные южные ворота при Га-Тьене.

1) Красный дворец, весь выстроенный из кирпича ярко-красного цвета, кроме крыши, которая серая; в нем есть пагода, с громадными бронзовыми вазами, в которых постоянно курятся благоухания.

2) Дворец знамен. В нем помещается большая приемная зала; он красный и зеленый с золотыми крышами. На нем возвышается большая мачта, на которой развеваются на вышине более 80 фут шелковые вышитые знамена. Они перевязаны золотыми связками, прикрепленными к когтям императорских драконов из массивного золота. [139]

3) Дворец большого моста — громадное соединение зданий, расположенных на берегу реки, через которую перекинут белый, высеченный из мрамора, мост с рельефными украшениями; вазы с мозаикой украшают каждый пилястр. В большом мосту восемь арок, из которых средняя самая высокая, что придает ему форму свода — наиболее любимую китайцами.

4) Дворец озера, построенный на дороге, около большого озера, которое в этом месте покрыто тростником с голубыми цветами.

5) Дворец Садок, названный так от запруды, в которой откармливают рыб для императорского стола; вода вливается в него четырьмя каскадами.

6) Дворец мореплавания. В сараях из раскрашенного и резного дерева, прилегающих к павильонам дворца, расположен маленький потешный флот.

7) Дворец острова — острове посредине большого озера. Он зеленый с золочеными крышами и основанием из белого мрамора. Это жилище императора.

8) Дворец тополей — на берегу реки, впадающей в большое озеро.

9) Дворец размышления — красный с золотыми крышами, стоит на обрывистой скале, возвышающейся над водою. Сюда император удаляется размышлять. Две мачты с зелеными шелковыми знаменами с вышитыми на них императорскими драконами [140] указывают, что никто не смеет к нему приблизиться под опасением обвинения в оскорблении величества.

10) Белый дворец. В строение из фиолетового кирпича вделаны медальоны из белого фарфора; кровля и капители стен, из того же материала и такого же цвета.

11) Большой императорский дворец, самый красивый из всех, построен на перешейке между двумя озерами. Он состоит из двух зданий, окруженных стенами и соединенных мостом — первое, образующее полукруг, содержит в себе три павильона, предшествуемые тремя киосками, лестницы которых спускаются в озеро. Средний киоск весь позолоченный; шар, возвышающийся над крышей, из литого золота; в нем восхищаются двумя оленями и двумя журавлями, сделанными из дерева более чем в натуральную величину и раскрашенными в естественный цвет.

Правый и левый киоски имеют красные колоннады и золоченые крыши с голубой каймой. Три павильона с красными и золотыми колоннами имеют крыши зеленые и золотые. Все эти здания возвышаются над платформами украшенными баллюстрадами, с которых, на известных расстояниях, спускаются лестницы прямо к воде. Тысячи голов животных образуют, как бы скульптурную стражу вокруг этого роскошного здания, построенного из белого мрамора.

Стены второй ограды, до которой доходишь через мраморный мост, покрыты инкрустациями из [141] золотой и зеленой эмали. В ней заключается шесть павильонов с золотыми и красными колоннадами, из которых у двух крыши фиолетовые с желтыми полосками, у одного фиолетовая с золотом, у двух — зеленые с фиолетовым и у одного — золотая с голубым.

На дворе стоят четыре громадных бронзовых золоченых курильницы на мраморных пьедесталах. Тут же растут камелии и магнолии в громадных белых мраморных жардиньерках.

Перспектива большого императорского дворца великолепна: вид представляется на два озера и окружающие их высокие холмы. Это любимое жилище императоров. Внутри находятся неслыханные богатства.

12) Дворец женщин — состоит из павильонов, построенных по правильному плану и разделяется на четыре части каналом формы креста. Туда очень трудно проникнуть, так как дворец окружен тремя оградами и столькими же рядами рвов; там-то, говорят, спрятаны императорские сокровища, в погребах, которые легко затопить.

13) Дворец реки — построен в лабиринте, образуемом маленькой рекой, делающей тысячи поворотов.

14) Дворец кедров — в нем восхищаются массой этих прекрасных деревьев.

15) Дворец игр — очень большой, в нем много обширных арен, покрытых изящными кровлями, [142] поддерживаемыми золотыми колоннами. Там происходят игры в мяч и так далее.

16 и 17) Дворец цветов и дворец овощей — построены у подножия гор, защищающих их от северного ветра; вокруг первого в правильных четыреугольниках, перерезанных грядами, растут цветы и овощи; около второго стоят четыре громадные кедра — самые высокие деревья Юен-Мин-Юена.

18) Дворец пустыни — одиноко возвышается среди диких скал.

19) Дворец водяных тюльпанов — на острове среди озера, покрытого множеством водяных белых и розовых тюльпанов.

20) Зеленый дворец — соединение павильонов этого цвета, образующих обширный четыреугольник.

21) Дворец эхо — деревянный, позолоченный, построенный на белом мраморном фундаменте, посреди пруда, соединенного с землей узкой дорогой, образующей полукруг. Вид очаровательный; здесь растут всевозможные деревья.

22) Дворец гороховых деревьев — окружен массой этих деревьев.

23) Дворец прислуги — в равнине вдоль большой дороги, образует правильный постоянный город, в котором живет прислуга.

24) Водяной дворец — большой павильон, построенный на сваях, окружен широкими галлереями. Он соединен с твердой землей двумя мостами, образующими лабиринт над прудом. Кроме того, [143] он соединяется с твердой землей и другими павильонами.

25) Дворец слоновой кости — на вершине одной из самых высоких гор, состоит из триумфальной арки, над которой возвышается пагода с четырьмя колоннами из резной слоновой кости и из крыши в виде раскрашенного фонаря; великолепные кедры. Павильоны скрыты в горе; во всех в них находятся большие пластинки резной слоновой кости, вделанной в фарфор. Чтобы дойти до того дворца, надо перейти через реку.

26) Дворец плакучих ив — на полуострове, окруженном большим озером и соединяется с твердой землей только узким перешейком, образуемым горою, покрытою соснами.

27) Дворец разводимых деревьев. — Целый ряд павильонов, окруженных алебастровой стеной, украшенной каменной мозаикой, представляющей гербы с философскими изречениями относительно земледелия.

28) Дворец каскадов — у подножия высокой горы, с которой, на вышине более 100 фут, падает каскад.

29) Дворец птиц — стоит на берегах озера; в нем есть бронзовая золоченная пагода, украшенная европейскими часами для показания времени. Золотая птица с распущенными крыльями парит под крышей.

30) Дворец ветра — в центре большой безводной долины, построен из серого порфира; в нем живут слуги. [144]

31) Дворец горы — среди холмов, окружен высокими деревьями и с трех сторон водою; крыша красная.

32) Небесный дворец — четыреугольник, окруженный стенками из красного кирпича с позолоченной крышкой — одна из любимых резиденций императора. В него входят через великолепный кедровый лес, пересекаемый каналом. При входе в парк расположены три триумфальные позолоченные арки, окруженные высокими мраморными колоннами со статуями животных на верху. Этот дворец один из самых красивых.

33) Золотой дворец — деревянный, весь позолоченный, вокруг него идет полукруглая терасса более 300 шагов в длину. Он помещается близь ограды Юен-Мин-Юен.

34) Бронзовый дворец — на полуострове, окруженном, на всем протяжении, перилами из резной бронзы; колонны и фундамент бронзовые, прилегающие к ограде.

35) Дворец цвета весны — прекрасный вид на большую центральную аллею, которая оканчивается перед ним в глубине озера. Дворец окружен высокими горами; направо и налево обрывистые скалы. Посреди большой аллеи, мощенной гранитными плитами, идет, точно длинный ковер, ряд мраморных плит. Павильоны розовые, с крышами из светло-голубого фарфора, окружены глубоким каналом с каменной набережной.

36) Европейский дворец, — самый интересный из [145] всех, был построен в 1750 году, по модели Трианона, китайскими рабочими, под руководством Бенуа, католического миссионера. Он окружен стеной с четырьмя монументальными воротами. Южные ворота или ворота Сай-юн с разукрашенными колоннами. Под оградой протекает ручей, через который перекинут мост. Западные ворота, или ворота Юен-ин, окруженные мраморными баллюстрадами с раковинами. Дорические колонны, покрытые китайскими крышами. Северные ворота, покрытые резьбой, представляющей деревья с цветами и сидящими на них птицами и бабочками. Наверху вазы, арки, стрелы и; все принадлежности охоты. Восточная ворота — Гай-ки-дзу, не представляют ничего особенного.

Европейский дворец заключает в своей ограде:

1) Павильон аудиенций, состоящий из трех строений, соединенных боковыми галлереями. Это китайская переделка версальского дворца. Тут помещается зала аудиенций или тронная.

Посреди двора, у южного фасада, вырыт обширный бассейн, украшенный дельфинами, быками и целой армией мраморных львов, из которых бьют фонтаны по всем направлениям. По двору, мощеному алебастром, рассыпаны искуственные скалы; налево высокая гора, покрытая великолепными холмами.

Двор северного фасада украшен громадным фонтаном изящной формы, струя которого поднимается до второго этажа.

2) Павильон гарема, аппартаменты императора и его жен, на восток от павильона аудиенций. Дом [146] в два этажа с овальными окнами. Четыреугольный двор окружен высокими стенами и гротами с цветами и кустами.

3) Лабиринт, крайне необычайное строение, помещающееся в ограде, окруженное стенами, которые, в свою очередь, внутри окружены глубокой рекой, текущей среди искусственных скал, а снаружи рядом высоких деревьев. Мост ведет ко входу в лабиринт, который закрывается стеною в форме подковы. Надо пройти направо или налево и тогда входить в настоящий лабиринт между стен, выше человеческого роста; для того, кто не знает ключа этого странного здания, надо сделать множество обходов, часто бесплодных, так как, сам того не зная, возвращаешься на то же место, откуда ушел. Однако, четыре плакучих ивы, подстриженные в форме грибов, могут служить точкой опоры. Наконец, в центре возвышается киоск европейской архитектуры, в котором стоит громадная курильница и откуда виден весь ансамбль лабиринта.

4) Птичник или Юг-дзе-лонг, это строение, с перистилем в четыре ряда колонн, прекрасное, обширное здание; двор засажен деревьями, подстриженными шаром.

5) Ванны. — Зонг-оге-коен, — очень скромный дом, окруженный круглыми террассами, двери и лестницы бронзовые, искусственная река, при помощи колес, с силою врывается в аппартаменты нижнего этажа, предназначенные для ванны.

6) Беседки, построенные из артистически [147] переплетенного бамбука, громадные сквозные галлереи с колоннадами в форме полукруга, в центре три павильона, два — более высокие — по краям. Сюда император приходит играть в различные игры и отдыхать. На дворе круглые бассейны, в которых выращивают роскошные водяные тюльпаны розового цвета, называемые дин-фад — один из самых любимых китайцами цветков.

7) Дворец или Гу-сенд-конг — большое четыреугольное здание с десятью окнами по фасаду. К дверях поднимаешься по высокому крыльцу и лестнице винтом, с чудесно сделанными, резными мраморными перилами; в центре помещается бассейн с колонной, украшенной на верху громадной раковиной. По каждой стороне шесть статуй-чудовищ, представляющих: сидящих собак, вооруженных луками и стрелами; петухов в человеческом костюме, барана с саблей, орла, зайца в костюме, быка в позе школьного учителя, обезияну с палкой и цепью, собаку с трубкой, лошадь, волка со свертком пергамента, наконец двух демонов с человеческими лицами, с рогами, со взъерошенными усами, придающими им ужасный вид. Из скал, покрытых мохом, поднимаются громадные вазы и прислоняются к мраморным баллюстрадам, что представляет странный контраст со стилем архитектуры этой страны — уступка, сделанная китайским вкусом европейским строителям.

8) Большой источник живой воды — одно из самых интересных зданий. По средине большого [148] двора, мощенного разноцветной мозаикой, возвышаются два тисовых дерева, подстриженных в форме амфор и множество более мелких, изображающих чашки, блюдечки, тарелки.

Среди этих деревьев разбросано более пятидесяти фонтанов разной величины бьющих всевозможными фасонами и на разной вышине.

Из них в особенности три заслуживают описания. В глубине двора самый большой из этих фонтанов расположен около триумфальной арки странной формы. В центре стоит большой деревянный олень с четырьмя рогами, из которых льются четыре потока воды. Вокруг оленя целая свора мраморных собак пьет и льет на него потоки воды.

Два других круглых бассейна составляют высокую пирамиду, с вершины которой поднимается, столб воды в форме колокола и множество трубок с бронзовыми цветами на верху, каждый лепесток которых льет воду в различных направлениях.

9) Триумфальная арка построена в конце огорода, в европейском стиле. Отсюда представляется великолепный вид на питомник деревьев, подстриженных самым странным фасоном.

Европейский дворец содержит в себе еще несколько построек, между прочим храм, называемый Син-Фао-шан, построенный на холме, усаженном ивами и кедрами.

Это описание европейского дворца может дать понятие об остальных тридцати пяти. Внутри всех [149] этих жилищ можно было видеть неслыханную роскошь: золото, серебро, жемчуг, драгоценные камни, слоновая кость, резьба из кедрового дерева, бронза, шелковые обои, самые изящные вышивки, — самый тонкий фарфор. Китайские императоры, занимавшие престол в течение пяти веков, строили этот дворец для своего частного употребления. По смерти императора, новый император запирал дворец предшественника, оставляя все сохранявшиеся в нем сокровища, сделавшиеся священными, как все принадлежавшее предкам и воздвигал себе новое здание. Поэтому о Юен-мин-Юене можно сказать, что каждый из его тридцати шести дворцов есть исторический музей архитектуры, искуств и ремесл китайцев в течение последних пяти веков.

Каким образом роковая судьба уничтожила это роскошное жилище, по милости двух наций, считающих себя цивилизованнейшими нациями в свете и кому следует приписать этот варварский поступок?

Вот что говорится относительно занятия Летнего дворца французскими войсками в недавно опубликованном официальном документе:

«Было семь часов и ночь наступила, когда войска подошли к дворцу Юен-мин-юен. Вход был заперт крепкими воротами и двумя загородками. Отряд моряков, под командой лейтенанта Кеннея, должен был сделать рекогносцировку ограды. Начальник эскадрона, Кампенон, командовал рекогносцировкой, лейтенант корабля де-Пина, адъютант [150] главнокомандующего, присоединился к ней. Несколько слуг императора, оставшихся ему верными, после его отъезда пробовали воспретить вход осаждающим.

«В этой борьбе лейтенант де-Пина получил удар саблей по руке и юный Вивна пулю в бок; китайцы оставили троих убитых. Это сопротивление не имело ни малейшего военного характера — это было последнее свидетельство верности императору, который поспешно бежал в Манджурию.

«Первый двор дворца был занят бригадою Колино.

«Дворец Юен-мин-юен был верно описан иезуитами, когда они были в милости при пекинском дворе. Сочинение под названием «новейший Китай» называет этот дворец и указывает на него, как на одно из чудес Китая. Подарки плативших дань королей и европейских правителей, были собраны в нем. Это было любимым жилищем императора Гиев-Фунга, он предпочитал его своему пекинскому дворцу, куда он являлся только для парадных церемоний. Многие из зданий были построены из позолоченного кедрового леса, покрытого лаком. Черепицы зеленые, желтые и голубые перемешивали свои цвета.

«Все эти дворцы казались брошенными в беспорядке; громадные парки окружены высокими стенами, согласно обычаю восточных правителей. Близ зданий, занимаемых императором, помещались [151] магазины, наполненные шелком, мехами, съестными припасами и всем, что необходимо для содержания его свиты, которая состояла не менее чем из шести тысяч человек.

«Впечатление, производимое видом этого дворца на людей различных по воспитанию, летам и уму, было одинаково: вид его поражал всякого, и обыкновенно французы говорили, что все императорские дворцы Франции, соединенные вместе, не составили бы одного Юен-Мин-Юена.

«Император Гиен-Фунг, вероятно, оставил свой дворец не более как за два часа до прихода французов. Те, которые первые вошли в этот дворец, думали, что попали скорей в музей, чем в жилой дом: всевозможные предметы из золота и серебра, драгоценные по материалу, или по форме, были расположены на этажерках, как в европейском музее. Сначала их рассматривали со сдержанностью, свойственной нашим привычкам; глядя в каком порядке они были расположены, казалось, что на них можно смотреть, но не брать. Первый поднявший руку разрушил очарование.

«Прежде всего европейцы попали в залу аудиенций и в спальню императора. В помещениях, находившихся в пристройках, нашли несколько запачканных и окровавленных платьев принадлежавших несчастным пленникам, которых тщетно требовали с 18 Сентября.

«Слитки золота и серебра были разделены между всеми, сообразно с чинами: доля простых [152] матросов и солдат доходила до ста восьмидесяти франков. В настоящее время считают фактом, что сумма восемьсот тысяч франков, которая была взята и разделена, предназначалась на текущий расход императорского дома, но настоящие сокровища остались скрытыми. Этот факт опирается на два доказательства: когда трактат был подписан, принц Конг спросил, возвратятся ли союзники в Летний дворец, который в то время был весь сожжен и казалось, что принц был видимо облегчен, когда ему сказали, что союзники не появятся более в Юен-Мин-Юене. Кроме того первая контрибуция была уплачена золотыми слитками, на которых были видимы следы недавнего огня. По некоторым свидетельствам это сокровище было громадно и могло покрыть собою все военные издержки (В описании Юен-Мин-Юена мы видели, что на дворец женщин № 12 указывается китайской легендой, как на хранилище сокровищ.).

«Палатки французской армии стояли перед дворцом Юен-Мин-Юена от 6-го до 9-го Октября утра; начал чувствоваться недостаток съестных припасов и главнокомандующий решился отступить на несколько километров и приблизиться к английской армии, которая осталась лагерем на севере Пекина и к которой два дня тому назад подошла кавалерия. Часть здания Юен-Мин-Юена уже была подожжена; когда армия проходила мимо него, ветер, дувший с моря, раздувал пламя».

Этот первый пожар, зажженный случайно и [153] поддержанный китайскими грабителями, следовавшими за французской армией, уничтожил только несколько корпусов.

Десять дней спустя лорд Эльджин и генерал Грант, желая строго наказать китайское правительство и отмстить за жертв измены Тонг-Чеу, приказали отряду английских солдат систематично зажечь дворец. В этом неблагоразумном мщении, хотя оной было, как мы увидим, тщательно обдумано, обвинение ни каким образом не может пасть на французскую армию.

Генерал Монтобан писал генералу Гранту, приказавшему уничтожение дворца:

«Начиная с сегодняшнего утра, я обдумывал предложение ваше поджечь императорский дворец Юен-Мин-Юен, на три четверти уничтоженный 7-го и 8-го этого Октября, отчасти моими войсками, отчасти китайцами — и считаю долгом, согласно данным мне инструкциям, объяснить вам причину моего отказа действовать согласно с вами в подобной экспедиции. Мне кажется, что она внушена вам желанием отмстить за варварский поступок с нашими несчастными соотечественниками — но это мщение не достигает цели. С другой стороны, не возможно ли, что пожар, снова зажженный в императорском дворце, еще более взволнует и без того испуганного принца Конга и заставит его бросить начатые переговоры; в таком случае, нападение на императорский пекинский дворец сделается необходимостью, а последствием этого [154] будет падение нынешней династии, что будет диаметрально противоположно полученным нами инструкциям. По всех этим причинам я считаю долгом ни в каком случае не принимать участия в предпринимаемом вами деле, считая его за вредное для интересов французского правительства. Де-Монтобан».

На другой день 18-го, генерал Грант, в новом письме, выставлял причины, принуждавшие его упорствовать в своем желании совершенно уничтожить Юен-Мин-Юен:

«Во первых», писал он, «в этом дворце с пленниками обращались с варварской жестокостью, здесь они пробыли в течении трех дней, связанные по рукам и ногам, совершенно лишенные пищи. Во вторых, английская нация не будет удовлетворена, если мы не дадим примерного наказания китайскому правительству, не покажем ему вполне ясно то отвращение, которое вызвал в нас варварский способ, которым они нарушали права человеческие. Если мы удовольствуемся заключением мира, подписанием трактата и удалимся, то китайское правительство вообразит, что может безнаказанно хватать и убивать наших соотечественников. Необходимо, во что бы то ни стало, разубедить его в этом. Правда, что Летний дворец императора был ограблен, но принесенные этим убытки могут быть вознаграждены в один год».

«В тот самый день, когда французская армия оставила Юен-Мин-Юен, дворец был занят [155] китайскими властями и пять китайцев, настигнутые с в этом дворце этими властями, были казнены. С этого дня мои патрули находили ограду всегда запертою, и здание не уничтоженным. Нам было ясно доказано, что на дворец Юен-Мин-Юен смотрят, как на весьма важное место и уничтожение его будет ударом, направленным не простив народа, но против китайского правительства, которое одно виновно в совершенных жестокостях, этот удар будет для правительства чувствителен — и с другой стороны против уничтожения этого дворца не может быть выставлено, как причина, чувство гуманности».

Из этого письма видно, что боязнь английского общественного мнения увлекала, так сказать, толкала двух английских полководцев действовать так, как они действовали; это было первым и фундаментальным основанием, на котором они строили все остальные соображения.

«Вследствие этого, 18-го утром, английский отряд направился к дворцу с поручением поджечь, его со всех сторон. Скоро великолепные пагоды, эти чудеса богатства и великолепия, сделались жертвой пламени. На горизонте поднялось ужасное зарево и столбы густого дыма — это был пожар, уничтоживший Юен-Мин-Юен и к вечеру он превратился в кучу догорающих остатков, вокруг которых бродили толпы грабителей. Англичане отмстили, показали свое неудовольствие: от чудного сооружения, пощаженного многими веками, не осталось ничего». [156]

Год спустя после этих событий господин де-Бурбулон в сопровождении многих других европейцев посетил Юен-Мин-Юен. Деревня Гэ-Тьен еще носила на себе следы разрушения. Татары жили некоторое время в развалинах дворца. Посетители вступили в заросшее лесом пространство, на северо-запад от ограды, чтобы избегнуть китайских войск и, переехав озеро по достаточно крепкому льду, чтобы он мог их сдержать, они подъехали к подножию второй мраморной лестницы и, вступив в ограду, поднялись на высокий холм, с которого представлялся вид на весь Юен-Мин-Юен.

Вид был великолепный; несколько пагод, забытых разрушителями, еще возвышались среди развалин. Всевозможные остатки: обгорелые балки, куски мрамора и обгорелого алебастра одни только указывали на место, где еще недавно возвышались тридцать шесть дворцов, эта роскошнейшая резиденция китайских императоров. Господин Девериа — один из переводчиков посольства, набросал эскиз пейзажа и так как день приближался к вечеру и было бы неблагоразумно двигаться далее, то все повернули обратно в деревню Гэ-Тьен, где оставили лошадей.

На север от Летнего дворца, на некотором расстоянии от деревни Чанг-пинг-чеу помещается знаменитое кладбище, — которое мы будем иметь случай описать позднее, — наконец, на северной оконечности провинция Пе-ше-ли, близь границы Манджурии, [157] возвышается императорское жилище, не менее знаменитое, чем Юен-Мин-Юен, — это дворец Же-Голь, помещающийся в центре обширного леса, который, говорят, имеет в окружности три мили.

Лорд Макартней, единственный европеец, бывший в Же-Голе, но он посетил его скорей как пленник, чем как посланник: он был внесен в него ночью в совершенно закрытых носилках. Это было любимое местопребывание императора Канг-Ги, который был страстным охотником и находил в изобилии в лесу коз, медведей, оленей, вепрей и даже пантер и тигров. Его потомки следовали его примеру до Киа-Гинга, который был убит молнией на охоте. Тао-Куанг, его сын и наследник, уверенный, что несчастие приблизилось к Жо-Голю, не хотел никогда в него возвращаться и только император Гиен-Фунг удалился туда, принужденный бежать из столицы, вступлением в нее европейских войск.

Ничто не может дать понятия о роскоши этого дворца, на который китайские историки смотрят, как на чудо из чудес империи.

В числе построек, украшающих окрестности Пекина до сих пор, считается буддистский монастырь дракона, помещающийся на юго-западе, и мост Юен-пинг, переброшенный через Вен-Го; мост весь мраморный, с арками замечательной прочности и длины. [158]

ГЛАВА X.

Правительство и религия.

Власть императора. — Корпус ученых. — Различие чинов и шарики мандаринов. — Цензура. — Совет министров. — Кассационный суд. — Шесть главных министерств. — Высшая администрация и управление провинций. — Религиозное равнодушие китайцев. — Мусульмане, христиане и евреи. — Религия Лао-Дзе. — Отделы храма Фа-Ка. — Доктрина Конфуция. — Буддизм. — Реформа Дзонг-Каба. — Лама м бонзы. — Религиозные церемонии в храме тысячи Лама. — Помещение в монастыре бонз. — Го-Кьен. — Роскошные сады. — Добровольные мученики. — Молитвенные мельницы. — Странная мода погребения.

Есть старинная китайская поговорка, которая говорит: «когда сабли заржавели а лопаты блестят, тюрьмы пусты, а закромы полны, когда ступени храмов обшарканы шагами верующих, а ступени судов покрылись травою, когда доктор ходит пешком, а будочник ездит верхом тогда государство хорошо управляемо». К несчастию уже несколько лет эта пословица не подтверждается: восстание Тай-пингов, вторжение европейской армии, слабость [159] императора Гиен-Фунга вызвали презрение к древним; учреждениям, которое как будто указывает на близкое разложение громадной империи. Однако, ее организация образцовая в своем роде. Император — это отец и мать своих подданных. Не уважать или не слушаться его власти — это значит совершать и преступление против сыновей любви, этой основной добродетели, которую восхваляют все моралисты. Сыновнее чувство должно служить рулем общественной нравственности: быть хорошим или дурным гражданином и значит быть хорошим или дурным сыном. Таковы основания власти, установленной книгами или пятью каноническими книгами китайцев, древним сочинением их первых мудрецов, которые, будучи написаны более четырех тысяч лет назад, служат хранилищем их религии, истории, законов и административной организации. Но если император пользуется отеческой властью относительно своих подданных, то он сам Тьен-дзе, или сын неба, то есть Тьен или высшее существо может, когда император сделается недостойным, отнять у него власть, полученную по божественной воле. Поэтому, не смотря на многочисленные революции, происходившие в Китае, не смотря на двадцать две династии, сменившиеся в нем в исторический период, глубокое уважение, внушаемое императорской властью, не уменьшилось и привязанность к новой династии становится одним из принципов общественного долга — таков политический фанатизм китайцев.

Власть императора неограниченна, но не [160] деспотична. Она неограниченна потому, что он создает и уничтожает законы по своему желанию, что он имеет право жизни и смерти, что вся административная и судебная власть исходит от него, что все доходы государства в его распоряжении — но она не деспотична потому, что он не присвоивает власти одному себе, что он делить ее с министрами, которые, в свою очередь, передают ее губернаторах провинций, откуда она по ступенькам доходит до отцов семейств, соединение которых образует нацию.

К сыну Неба можно приближаться только с крайней униженностью во внешних формах, но его могущество весьма сдерживается правилами и обычаями. Приблизясь к его трону, следует девять раз дотронуться лбом до земли, но он не может выбрать супрефекта иначе, как из листа кандидатов, составленного учеными, и еслибы в день затмения он позабыл поститься и признать ошибки своего управления, то сто тысяч памфлетов напомнили бы ему его обязанности. Два учреждения, корпус ученых и цензоры составляют достаточный противовес императорскому деспотизму.

Корпус ученых представляет настоящую аристократию, которая не есть результат случайности рождения, но постоянно возобновляется экзаменами и конкурсами. Это учреждение, представляющее аристократию таланта и могущества способствовало продолжительности империи и одно имеет силу удержать ее на ее поколебавшихся основаниях. [161] Наследственные титулы в ней не признаются, исключая потомков знаменитого Конфуция, но дают обратные титулы, облагораживающие предков знаменитого человека, которого хотят вознаградить — почесть, которой китайцы придают громадную цену.

Все судьи, все гражданские чиновники, составляющие исключительную часть класса ученых, обозначаются общим названием Куанг-ту.

До высших степеней администрации можно достигнуть, только поступив в высший разряд ученых: одно есть необходимое последствие другого.

Мандарины разделяются на девять категорий, которых различают одних от других шариками, величиною в голубиное яйцо, которые привинчиваются на верху официальной шляпы. Три первых категории имеют красные шарики — самая высшая коралловый, вторая — из резного серебра, третья — лилового цвета, четвертая и пятая имеют шарики из лапис-лазури и голубого стекла, шестая — белые непрозрачные, седьмая — белые хрустальные, восьмая и девятая — из позолоченой меди. Такова организация этого знаменитого корпуса ученых, который, можно сказать, образует, хотя иногда и грешит на практике, самое рациональное и справедливое правительственное учреждение, какое можно только найти у какого либо народа.

Учреждение цензоров, подобное тому какое было у римлян, состоит из сановников, которые, не имея никакой прямой власти, однако пользуются правом наблюдать за всеми. Цензоры наблюдают за [162] нравами и поведением мандаринов, принцев и самого императора. В Летнем дворце было найдено несколько замечаний цензоров по поводу злоупотребления власти, доказывающих на сколько императоры должны покоряться их авторитету.

Высшее правительство состоит, кроме учреждения цензоров: 1) из частного совета, Нейко, членов, которого восемь, чунг-танг или великих ученых, из них четверо манджур и четверо китайцев.

Частный совет обязан, по буквальному смыслу статута, приводить в порядок и выражать мысли императора в административной форме — это нечто вроде государственного совета.

2) Совет министров состоит из восьми членов Ней-ко, президента и вице-президента, шести высших дворов или министров.

Советом министров обсуждается вместе с императором все политические дела.

3) Далее следует Суд кассационный, в который входят все члены министерств и цензоры. Он рассматривает аппеляции в уголовных процессах и смертные приговоры; его решения должны быть единогласны, в противном случае император есть последняя инстанция.

Шесть главных министерств следующие: Ли-пу, соответствующее нашему министерству внутренних дел; Гу-Фу или двор общественных доходов (министерство финансов); Лий-пу — или двор священных обычаев есть в одно и тоже время [163] министерство иностранных дел и искуств. (После 1862 г. это министерство разделилось на два; в настоящее время в Пекине есть настоящий министр иностранных дел); Пинг-пу — военное и Морское министерство; Гинг-пу или двор наказаний (министерство юстиции) и наконец Кунг-пу, или министерство общественных работ.

Высшая администрация состоит, кроме того, из управления колониями, которому поручен надзор за монголами, тибетцами и магометанскими племенами с западной границы; из академии ганг-лин, разделяющей с двором обычаев управление общественным образованием и, наконец, совета дворцового управления, ведающего все дела императорского дома. Таковы главные отделы центрального правления.

Провинциями управляет общий губернатор, представляющий императора; за ним следует гражданский губернатор и губернатор военный, затем целая толпа мандаринов, власть которых зависит от военного или гражданского начальника.

Чтобы помешать заговорам, манджурские императоры заявили, что никто не будет исполнять служебных обязанностей в своей родной стране и не может служить в одной и той же провинции более трех лет; еще ранее китайский кодекс запрещал служащим приобретать имущества, или жениться в местах их служения. Эти постоянные передвижения много способствовали ослаблению правительственных уз и отчасти были поводом последних возмущений.

Вся Империя была разделена на коммуны, [164] состоящие из ста семейств, начальник которых выборный и отвечает за доставление налога, содержание дорог и исполнение общественных работ.

Я не стану входить в дальнейший подробности китайского управления, чего не позволяют скромные рамки моего рассказа, однако, я считаю полезным дать читателю сжатый очерк этого античного правления, которое было предметом восхищения всех изучавших его. К тому же, кто может отрицать, что административные формы и религия, принятые нацией, не имеют прямого отношения к ее нравам и обычаям?

Религия играет в Китае меньшую роль, чем где бы то ни было. Основная черта китайцев — аскетизм. Китаец с жаром стремится только к богатству и материальным наслаждениям; понятия духовные, относящиеся до души, Бога, будущей жизни, ему чужды, он им не верит, или, лучше сказать, не хочет этим заниматься и это равнодушие приводит в отчаяние наших миссионеров. Вы объясняете неофиту, говорит отец Гюк, основания веры, принципы христианства, важность спасения души, уверенность в будущей жизни — все эти истины, производящие столь сильное впечатление на всякую мало религиозную душу — он обыкновенно выслушивает их с удовольствием, потому что это развлекает его и увлекает его любопытство. Он допускает и соглашается со всем, что ему говорят, он не делает ни малейшего возражения, по его мнению все это справедливо, прекрасно, великолепно, он сам [165] быстро становится проповедником и уже восхитительно говорит в пользу христианства. Он говорит об ослеплении людей, привязывающих к скоропреходящим земным благам, в случае надобности он может сказать вам великолепную речь о счастии познать истинного Бога, служить ему и заслужить этим вечную жизнь.

Слушая его, можно думать, что он уже христианин, а, между тем, он не подвинулся ни на шаг. Не следует думать, однако, чтобы его слова не имели известной доли чистосердечия. Он верит тому, что говорит, или по крайней мере это не противоречит его убеждению, состоящему в том, чтобы не затрогивать слишком серьезно религиозных вопросов — но, в конце концов, все это только игра ума.

- Успеет, постоянно говорил мне один ученый, которого я старался обратить, не будем спешить — некуда. Я того мнения, что человеку не следует предаваться исключительно каким либо занятиям — без сомнения, христианская религия прекрасна и возвышенна, ее доктрина методична и прекрасно объясняет то, что нужно человеку знать, но следует ли увеличивать жизненные заботы? Вот, видите ли, у нас есть тело, которое требует многих забот: его надо одевать, питать, предохранять от резкой перемены воздуха, неужели после этого нам следует заботиться о душе, которую мы не видим? И к чему заботиться о двух жизнях зараз? Когда путешественник переходит через реку, ему не нужно двух лодок, чтобы поставить в каждую по [166] ноге, так как иначе он рискует упасть в воду и утонуть. Будем поступать сообразно правилам нравственности и приличия и станем спокойно ожидать будущего!

Мы не могли добиться ничего другого от нашего ученого, прекрасного человека, но китайца до мозга костей. Мы еще будем иметь много случаев говорить об этом индиферентизме, врожденной и хронической болезни китайской нации.

Мнение отца Гюка, которое есть мнение всех миссионеров, подтверждается еще более убедительными фактами. Для погребения одного принца императорской фамилии, умершего в Пекине в 1861 году, для придания большого великолепия похоронной церемонии, были приглашены служители всех религий, какие только существовали в городе. Были доктора разума, желтые Лама реформированного культа, бонзы и имамы или мусульмане китайцы. Таково презрение, оказываемое в Китае высшими классами общества к религиозным формам, которые, по их мнению, годятся лишь на то, чтобы занимать народ.

В стране считается три главных религии: Лао-дзе, Конфуция и Фо или буддизм, которая наиболее распространена. Кроме того встречается довольно большое число: магометан, живущих в особенности на северо-западе, о которых мы будем еще говорить, описывая Суан-гуа-фу, христиан, положение которых много улучшилось декретом о свободе совести и наконец евреев, которых всего [167] несколько семейств, имеющих синагогу в Ке-Фунге в провинции Го-нан.

Религия Лао-дзе считается первоначальной религией Китая. Ее последователи допускают множество догматов общих с Конфуцием, но они верят в существование Бога, посредников его гениев и демонов. Этот культ превратился в идолопоклонство: жрецы и жрицы, обреченные на безбрачие, занимаются магией и множеством всевозможных суеверий; их зовут Тао-се или докторами разума, потому что один догмат их верований, проповедуемый их основателем Лао-дзе, допускает существование первоначального разума, создавшего мир.

Лао-дзе жил 2400 лет тому назад в одну эпоху с Конфуцием, с которым он имел даже диспуты относительно догматов. Эти диспуты продолжались и после их смерти, и китайские летописи наполнены рассказами о ссорах Тао-се с последователями Конфуция. Смешное суеверие первых, их претензия знать элексир, дающий бессмертие, дали могущественное орудие в руки их противников. В настоящее время религия Лао-дзе исповедуется только низшими классами народа.

Пагода Фа-ка, о которой мы уже говорили, и которая помещается на одном из островов Северного моря Пекина, принадлежит жрецам Тао-се. Обширные залы ее заняты, целой толпой богов и чудовищных деревянных гениев, раскрашенных и украшенных резьбой. В боковых галлереях [168] толпа других фигур представляет героев или канонизированных святых этой народной секты.

В центре здания помещаются пяты гигантских статуй, одна, сидящая с открытой грудью и животом, есть изображение бога, который должен придти спасти людей, четверо других — его аколиты, низшие боги. Первый держит длинную змею, обернутую вокруг всего его тела, второй зонтик, на конце которого привязаны завернутые в бумагу тучи, третий с ужасным лицом потрясает обоюдоострой саблей, наконец четвертый играет на мандолине.

Жрецы Тао-се, которых более чем пятнадцать человек, не имеют особенных костюмов, или лучше сказать, покрыты грязными лохмотьями. Их головы выбриты, но не совсем как у бонз, так как они оставляют на затылке густой пук волос, который поддерживают металлической иглой — это их отличительный признак. Нищета этих несчастных и презрение, которым их окружают, так велики, что их число все уменьшается.

Их оставляют жить в презрении в глубине их храмов, не заботясь о них, кроме нескольких адептов, приходящих иногда расспросить о будущем или зажечь раскрашенную бумагу, или палочку благоуханий у подножия идолов. Редких подачек не было бы достаточно для их существования, если бы они, кроме того, не занимались нищенством. Для китайца-работника всякий жрец — ленивец, трутень, который живет в улье на счет рабочих пчел. Поэтому Тао-се в старости принужден нанимать за [169] несколько сапеков ребенка бедного семейства, из которого делает своего последователя, или скорей слугу, становящегося впоследствии его преемником.

Религия, или, лучше сказать, доктрина Конфуция исповедуется учеными; сам император заявил себя ее патриархом. Ее основанием служит философский пантеизм, различно толкуемый, смотря по эпохам. Хотя существование всемогущего Бога, наказующего преступления и вознаграждающего добродетели, было допущено этим великим философом, но недостаток старания основать нравственные принципы на божественной идее довел, мало-по-малу, его последователей до материализма. Для Конфуция добро и справедливость среди людей согласуется с вечным порядком природы, то есть, что долг с точки и зрения нравственности грешит против гармонии великого Всего. Ни в одном из своих произведений он не предался философским выводам о происхождении, создании или о конце мира; он ничуть не религиозен, но за то он прекрасно внушает сыновнее чувство, любовь к человечеству, милосердие, самоотвержение, наконец, это моралист давший основания прекрасного и добра, но не желавший ни в чем обсуждать судьбу человека и свойства божества.

Конфуций родился в 551 году до Р. X. и умер в 479, таким образом, он был современником первых греческих философов, Кира и Солона. Никогда ни один человек, в течении стольких веков, не имел такого громадного влияния на себе [170] подобных; в течении 2400 лет триста миллионов людей исповедуют граждански-религиозный культ этого великого гражданина. Нет города, в котором не было бы храма, воздвигнутого в честь его; его изображение находится во всех академиях, пагодах, ученых иамунах, предназначенных для литературных экзаменов и в самых скромных школах отдаленных деревень. Учителя и ученики распростираются перед его изображением в начале и в конце классов.

Религия Конфуции не имеет ни образов, ни жрецов — каждый исповедует ее, как понимает. Мандарины прибавили к этой чистой доктрине официальные церемонии, так например: культ предков, света и гениев земли и неба. Но сами они обращают в смешное эти старинные верования, сохранявшиеся для того, чтобы иметь престиж для народа и сами первые смеются над счастливыми и несчастными днями, над гороскопом, над астролябией, угадыванием судьбы, печатаемыми каждый год в императорском альманахе.

Главный храм Конфуция в Пекине помещается на севере города. Мы уже описывали наружность этого здания, — внутри замечательнее всего громадность зал, украшения и позолота потолков, а в особенности множество табличек с философскими правилами, вырезанными золотыми буквами, развешанными повсюду на стенах. На одном из пьедесталов помещается рамка больше других, носища» следующую надпись: [171]

«Святейшему учителю Конфуцию».

К несчастию, суеверие проскользнуло в этот культ и приношения, положенные простыми людьми, как например: шелковые материи, священные вазы, наполненные рисом, сухими плодами и тому подобными вещами поддерживают ревность служителей, подметающих храм, поддерживающих огонь, сметающих пыль и именующих сами себя жрецами Конфуция.

Третья религия — буддизм берет свое начало в Индии во втором веке до Р. X. Будда выдавал себя за реформатора древней индусской религии браманизма. Он считал всех людей равными перед Богом и признавал всех без исключения, по кастам и по полам, способными исполнять все священные и гражданские обязанности. Но эта кроткая и братская религия слишком противоречит аристократическим традициям браминов, чтобы они могли принять ее без сопротивления.

На индийском континенте борьба продолжалась три века и только около 600 года буддисты, изгнанные из Индустана, рассеялись по Тибету, Бухаре, Монголии, Бирме, Китаю и Японии. Буддизм и до настоящего времени есть религия, считающая наибольшее количество последователей во всем мире. Она начала проникать в Китай в первом веке нашей эры и скоро сделала быстрые успехи среди народа, воображение которого было пленено ее торжественными обрядами. Китайцы, коверкая слово «Будда», называли буддизм религией Фо. [172]

Но несколько веков тому назад, в недрах самого буддизма произошла реформа; около 1400 года пророк, называемый Тзонг-Каба, изменил прежние обычаи и ввел в церемонии культа нововведения, которые представляют поразительное сходство с некоторыми обычаями католицизма. Реформа Тзонг-Каба быстро восторжествовала по всей стране.

Помещаясь между гималайскими горами, русской границей и Великой стеной, Китай, Япония и Вест-Индия остались верными первоначальному культу и Лама, жрецы реформы, приняли желтые шляпы и платья. Две секты, прежде соперничествовавшие, теперь живут в полном согласии и считают себя детьми одного семейства; однако, у них разные храмы и они не смешиваются друг с другом.

Монголы и Манджуры, все исповедующие реформированный культ, имеют в Пекине много храмов, между прочим, знаменитый монастырь тысячи Лама. Но в этом городе самое большее число религиозных учреждений считается принадлежащих бонзам.

Предоставим слово самой госпоже Бурбулон, осматривавшей храм тысячи Лама.

«Вход в монастырь Лама замечателен обилием статуй, окружающих перистиль главного храма. Тут есть львы, тигры и серны, сидящие на гранитных обломках. Высокие перила лестницы также украшены рядами странных фигур, представляющих драконов, химер и других баснословных животных. [173]

«Поднявшись на ступени, ведущие к парадным, дверям, вступаешь на широкое крыльцо и видишь перед собою фасад храма, Достроенного из резного, лакированного дерева. Громадные бревна поддерживают здание, внутренность которого освещена бумажными окнами. Каждая балка, каждый медальон, каждый кусок дерева вырезан и выточен насквозь. Это неслыханная смесь листьев, плодов, цветов, бабочек, птиц, змей и среди этой роскошной растительности из резного дерева и как бы для оттенения ее, время от времени появляется чудовище с человеческой головой, громадным открытым ртом, и длинными, острыми зубами.

«Когда мы проникли во внутренность святилища, то несколько минут должны были привыкать к окружавшему нас таинственному мраку — бумажные окна освещают еще менее, чем цветные стекла наших церквей. Религиозная церемония уже началась и вид представлялся величественный. В глубине, напротив нас, на пьедестале в роде алтаря, имеющего вид опрокинутого конуса, сидит буддистская Троица, окруженная толпою полубогов и гениев, своих обычных сателлитов.

«Статуя Будды из золоченного дерева громадна; говорят, что она имеет семьдесят фут в вышину. Лицо бога красиво и правильно и кроме невероятной величины ушей напоминает кавказский тип.

«Монгольские Лама, которым принадлежит этот храм, лучше сохранили религиозные традиции, чем [174] их соперники бонзы и очень хорошо знают, что пророк Будда явился с запада.

«Перед статуями богов помещается стол с вазами, подсвечниками и курильницами из позолоченной бронзы.

«Внутренность храма украшена резьбой и картинами из жизни Будды и из странствований его знаменитых последователей.

«В боковых капеллах, образованных четыреугольными пилястрами без карнизов, помещаются изображения низших божеств. Курильницы постоянно курятся, а медные вазы, в форме кубков для приношений, ведут к самым ногам идолов; богатые шелковыи ткани, украшенные золотой вышивкой, образуют над головами богов как бы большие павильоны, из которых висят полосы, покрытые надписями; бумажные фонари дополняют украшение.

«На позолоченном кресле, напротив алтаря, сидит великий Лама, начальник общества; его костюм весьма похож на костюм католических епископов. Вт. правой руке у него длинная палка в форме посоха, на голове нечто в роде золотой митры, а на плечах накинут фиолетовый шарф, поддерживаемый на груди аграфами. Простые Лама симметрично сидят по десятеро, на циновках, покрывающих широкие доски, положенные почти в уровень с полом. Пространство между этих диванов остается пустым для прохода. Все жрецы в шляпах из желтого плюша, которые весьма походят на каски карабинеров, в длинных желтых платьях с [175] красными, шелковыми полосами и с босыми ногами, так как в знак унижении оставляют свои красные башмаки в сенях; каждый сидит, повернувшись к хору, скрестив ноги, в том ряду, к которому принадлежит по своему положению.

«Но вот раздаются звуки гонга, призывающие к сосредоточенности и молитве; великий Лама становится на колени, на волосяную подушку, лежащую перед его позолоченным креслом, каждый из присутствующих распростирается на циновках, вытянув руки, в позе глубочайшего уважения. Затем церемониймейстер, исполняющий обязанности причетника, звонит в колокольчик и Лама шепчут молитвы, написанные на свертке шелковой бумаги, которую держат развернутою перед собою.

«В эту минуту один из наших спутников, который, остановившись перед барельефами, внимательно рассматривал их, заложив руки за спину, был приглашен жрецом принять более приличную позу.

«Новые звуки гонга дают знать о начале священного пения — это псалмы на два хора, взаимно отвечающие друг другу.

«В этом хоровом пении, где каждый певец тянет одну и ту же ноту, встречаются замечательные басы, но пение всегда одинаково и бывает только громче или тише.

«После величественного, хотя немного монотонного пения, следует музыка: три Лама выбивают такт — один на барабане, другой — на медном сосуде, [176] третий — махая большой круглой трещоткой, прибавьте колокольчики и гонг, и вы составите себе понятие об этой музыке.

«Служба продолжалась около часу, состоя попеременно то из пения, то из инструментальной музыки, то из глубочайшего молчания. В известных местах Лама ударяется лбом в пол перед статуей божества, тогда как великий жрец, подняв руки к небу, казалось, призывал его благословение. Звуки колокольчика, эти поклоны, священное пение, запаха ладана, бритые головы и наконец костюмы жрецов напомнили мне католические церемонии. Это также мнение наших миссионеров, которые говорят, что реформатор буддизма в XV веке путешествовал в Малую Азию, где познакомился с христианскими обычаями, внушившими ему мысль ввести их в древний буддизм.

«В Пекине нет храма более богатого и привлекающего большее количество верующих, чем храм тысяча Лама.

«Религиозные верования еще сильны у татар, монголов и манджуров. Они уважают своих жрецов, и я должна был констатировать, видя, столько раз низкопоклонство бонз и их циничную комедию благочестия, повсюду встречаемую презрением, что их собратья Лама сохранили более достойные манеры, более приличную сдержанность и величественный церемониал, отчасти объясняющий громадные успехи буддизма — этой знаменитой религии, считающей в Азии более трех сот миллионов [177] последователей. Действительно, бонзы далеко не имеют такого значения в китайском обществе, как Лама в Тибете или Манджурии.

«Знаменитейшие монастыри бонз находятся в печальном состоянии, а постоянно увеличивающееся безверие не обещает, чтобы к ним возвратился их прежний блеск. В известные времена года в них собирается довольно большое число последователей, которых привлекает кажется скорее любопытство, чем благочестие; туда приезжают для развлечения а не на поклонение. Поэтому бонзы, не будучи в состоянии жить общиной, потому что милосердие неверующих недостаточно, чтобы накормить их, решились расселиться по деревням, живя как попало, без всякой дисциплины и иерархии.

«Чтобы сделаться бонзой, достаточно выбрить голову и надеть на себя длинное платье с широкими рукавами. Кто желает выйти из бонз, тот отпускает косу и надевает более короткое платье.

«Есть много монастырей женщин-бонз, в особенности на юге Китая.

«Уильям Мильн, протестантский миссионер, жил некоторое время в одном из монастырей в Нинг-по и оставил нам далеко нелестное описание нравов и поведения этих китайских монахинь, посвятивших себя культу богини Куаниин, одном из божеств буддистской троицы.

«Ничто не может сравниться с тем неуважением, которое питают к бонзам женского и мужского пола, которых китайский закон поражает [178] гражданской смертью. Им запрещается посещать отца и мать, приносить жертву в честь предков и даже носить траур по умершим родственникам под страхом наказания ста палочными ударами. Их выводят на сцену, где постоянно заставляют играть самые низкие роли; сами императоры смеются над ними и возбуждают против них народ в своих эдиктах; наконец, тайпинги пытались приобрести популярность своему восстанию, убивая бонз повсюду, где проходили.

«Во время одного моего путешествия в город Го-Киен, главный город департамента, где находится Тьен-Дзин, я провела два дня в монастыре бонз в окрестностях города, где пользовалась полнейшим гостеприимством. Этот монастырь один из самых обширных и наиболее хорошо содержимых, которые я только видела; он помещается на склоне довольно обрывистого холма, на котором разбросаны в живописном беспорядке двадцать пять пагод, храмов и киосков, из которых состоит монастырь.

«Как только я получила в Го-Киене — где имела очень дурное помещение — гостеприимное приглашение управляющего монастырем, я отправилась, сопровождаемая молодым бонзой, которого мне прислали в проводники, к парку, высокие деревья которого виднелись издали. Войдя под густую тень, столетних деревьев в аллею, делающую тысячи капризных поворотов, проходишь через равнину, между прудов, ручейков, среди куртин благоухающих и [179] ароматических трав. По этой аллее мы дошли до отверстия глубокого грота, высеченного в скале, против величественного озера, над которым возвышались мраморные портики главного храма, поддерживаемого двенадцатью гранитными колоннами.

«Трудно представить себе, что нибудь лучше, грандиознее зрелища этого здания, отражающегося в тихих водах озера. Среди розовых лилий, поднимающих свои сверкающие головки на светло-зеленых стебельках с черными точками, плавают утки мандаринов, голубого и розового цвета, тритоны с золотистой чешуей играют на поверхности воды и скачут, чтобы схватить муху. Время от времени черепахи, испуганные нами, бросаются в озеро, точно большие, катящиеся камни; маленькие птички поют на длинных ветвях плакучих и в и серебристых тополей. Это очаровательное зрелище произвело на меня живейшее впечатление: мне кажется, что нигде в другой части света, я не видела парка, в котором природа при помощи искусства представилась бы мне в таком соблазнительном виде.

«Меня ожидал дружеский прием.

«Меня ввели в приемную и подали всевозможные прохладительные, согласно с правилами буддистского поста. Остальную часть дня я провела, осматривая сады и заключающиеся в них многочисленные здания. С наступлением ночи мне подали ужин в большой удобной комнате.

«В числе пятидесяти бонз, составлявших [180] монастырь, были мальчики лет пятнадцати и более чем восьмидесятилетние старики; свежие сопрано, соединяясь с низкими басами, пели мелодические, хотя немного однообразные, мотивы. Я также присутствовала в храме на церемонии, во время которой старые ханжи подносили благоухания и свечи идолу Будды и в то время, как они зажигали свои приношения, старейший жрец клал им руки на голову. Эти свечи, как я рассмотрела после, сделаны из коровьего кала, смешанного с воском и благоухающими смолами. Они состоят из деревянной дощечки, на которой лежат виде треугольника три свечи, три более маленькие поставлены горизонтально, так что свечи состоят из семи огней.

«Наконец я посетила грот, где живут пять, или шесть фанатиков, ставших совершенно чуждыми внешнему миру, которые, совершенно погруженные в свои беседы с Буддою, всегда принимают самые невозможные благочестивые позы. Это святые общины, присутствие которых обеспечивает ей уважение верующих. Двое из них добровольно наложили на себя такие удивительные пытки: один прикрепил к своей груди и левой руке, при помощи двух железных крючков, — которые все углубляются в тело — лампы в три и пять рожков, которые он зажигает в искупление людских грехов, другой стоял раздвинув руки и ноги и поддерживаемый тяжелыми цепями, прикрепленными к потолку, он должен был оставаться в этом неудобном положении в продолжении трех месяцев. [181]

«Но я не была обманута этими мнимыми увечьями: бонза с лампами прикрепил себе на грудь кусок кожи цвета мяса, к которой укреплен крючок, а текшая кровь, по всей вероятности, была кровью цыпленка. Что касается до другого, который изображал собою букву X, то я узнала его в толпе бонз, провожавших меня, когда я уезжала: его три месяца продолжались недолго. Но я тем не менее восхищалась самопожертвованием двух несчастных для искупления наших грехов и дала щедрую милостыню.

Но две вещи удивили меня еще более, чем это религиозное фокусничество — это мельница молитв и мода погребения, принятая бонзами.

Мельница для молитв, или вертящаяся молитва, как ее называют, похожа на клубок, к которому прикрепляют полосы материи или бумаги, на которых напечатаны молитвы, с которыми желаешь обратиться к небу. Затем молящийся вертит правой рукой мельницу, тогда как левую прижимает к сердцу. Через четверть часа подобного занятия, в том случае, если оно исполнялось точно и достаточно быстро, по словам бонзы, вы приобретаете божественное милосердие.

Существует другая более остроумная и более удобная для ленивых мельница — такая, что молящиеся могут лежать и курить трубку, тогда как вертящаяся молитва действует за них. Более обширная сложная мельница приводится в движение ветром и даже водою. [182]

«Посетив кладбище, я была поражена формой могил изображающих опрокинутые пирамиды. Вот какое объяснение этого мне дали: когда бонза умирает, его погребают сидящим то есть заставляют труп принять положение, в котором живой становился на молитву: сжав ноги, сложив руки, опустив голову на грудь. Установленный таким образом, труп помещается в громадной глиняной вазе, на которую ставят другую такой же величины, но опрокинутую вместо крышки; все герметически закрывается кирпичами в вышину вазы.

«Накануне моего отъезда я была приглашена на большой обед, на котором была весьма удивлена: хотя буддистские правила проповедуют воздержание от всякой пищи, имевшей жизнь так же, как и от масла, тем не менее на столе была подана жареная свинина, рагу из баранины, рыба и ласточкины гнезда; но все эти вкусные блюда были только подражанием, предназначенным скорей для удовлетворения зрения чем вкуса и которые брат-повар сделал благодаря чуду кулинарного искусства. Эти мнимые мясные блюда состояли из горохового пюре, свеклы и других мучнистых овощей, сваренных и выложенных в формы, придавшие им желаемый вид золотистой, аппетитной коркой; плоды, варенья, пироги из ржаной муки и рисовая водка дополняли обед, к которому я прибавила две бутылки шартреза, весьма понравившегося бонзам.

«Монастырь Го-Киена подтвердил идею составленную мною о буддистских жрецах: что все они [183] выходят из низших классов общества или же набираются среди брошенных или проданных родителями детей, что они страшно грязны и развратны и что, наконец, они не имеют никакого влияния на народ, который питает к ним ко всем одинаковое презрение. Это облегчает дело наших миссионеров, религия которых основана на чистой нравственности и которые, не смотря на сопротивление провинциальных мандаринов, уравновешивают, при восторгах управляемых, излишний деспотизм управителей».

Текст воспроизведен по изданию: Записки о Китае г-жи Бурбулон. СПб. 1885