КАТЕРИНА ФАННИ ДЕ БУРБУЛОН
ЗАПИСКИ О КИТАЕ
Г-жи Бурбулон
ГЛАВА I.
Шанхай
Желтое море. — Голубая река. — Описание Шанхая. — Тай-пинги. — Убийство миссионера. — Осада и защита города. — Китайские беглецы. — Голод. — Армия Тай-пингов удаляется. — Экскурсия в окрестности. — Подробности о жизни европейцев в Шанхае. — Скачки.
Вступая в китайские моря около тридцатой параллели поражаешься быстрой переменой цвета воды, которая из прозрачной вдруг становится грязной и до такой степени густой, что кажется будто судно двигается по грязи.
Это знаменитое Желтое море, образуемое тремя главными реками Китая, которые изливают здесь свои воды между 30° и 37° широты.
Самая большая из них — Ян-Се Кианг или Голубая река, названная так вероятно для контраста; у ее устья, на одном из притоков ее, Ванг-Пу, расположен Шанхай. [4]
Г. де-Бурбулон, французский посланник в Китае, оставил Макао в конце Мая 1859 года, и поселился в Шанхае, чтобы быть ближе к театру войны.
За неимением приличного помещения в французской части города, он нанял дом в американской, близь гавани.
Поднимаясь по Ванг-Пу, имеющему в ширину нигде не менее шестисот метров, прежде всего проезжаешь мимо деревни Ву-Сунг, служащей складочным местом торговли опиумом, оттуда уже видна европейская часть Шанхая со своими высокими каменными домами, магазинами и множеством мачт судов, стоящих на якоре перед ее доками.
Европейский город состоит из трех частей: Американской, отделенной маленькой речкой Су-Чеу от Английской, помещающейся в углу, образуемом Ванг-Пу и наконец Французской, границы которой доходят до стен китайского города, виднеющегося на горизонте.
Вся местность совершенно плоская, всюду, куда только достигает глаз, нет ни малейшей неровности. Почва эластичная, как всякий грунт, лежащий на воде, ничто иное, как наносы Голубой реки.
Громадные реки, каналы, наполненные зловонной, никогда не возобновляющейся водой, узкие, едва проходимые дороги, поля хлопчатника и огороды, наконец жгучее солнце, лучи которого вызывают из этого болота лихорадки, холеру и диссентерию, вот [5] нельстивое, но верное описание местности, в которой расположен Шанхай.
Однако, не смотря на эти плохие условия, европейский город, основанный в 1846 году начал быстро увеличиваться, обещая сделаться одним из самых больших городов Востока. Население стало быстро увеличиваться, церкви, дома и магазины выростали как по волшебству.
И в настоящее время это большой торговый центр.
Европейские послы живут здесь в довольстве и даже в роскоши, богатства создаются неслыханные, благодаря все увеличивающейся ценности земли, так как богатые китайцы, из опасения Тай-Пингов, переселились в европейскую часть, то дома отдавались от двадцати до пятидесяти тысяч франков. Дело в том, что Шанхай находится в особенном положении при входе в Великую реку и Императорский канал, через которые идет вся торговля с Китаем.
Китайский город, считающий до трехсот тысяч жителей, грязен и не красив и не имеет ничего замечательного по части сооружения, кроме своих стен в двадцать четыре фута вышины идущих на протяжении шести или семи километров.
Посланник и его жена были в Шанхае в такую минуту, когда пребывание в этом скучном городе стало еще неприятнее от присутствия инсургентов, державших его почти в осаде. Разделенные на четыре отдельные шайки, под предводительством двух [6] начальников, называвших себя уполномоченными Тай-Пинг-Гуанга, претендента на престол из династии Мингов, они грабили и опустошали окрестности.
Организация грабежа и убийства у Тай-Пингов была замечательна, четыре шайки, отличавшиеся по цвету значков, черных, красных, желтых и белых имели каждая свое назначение.
Черные флаги убивали.
Красные флаги жгли.
Желтые флаги грабили и пытками вымогали деньги своих жертв.
Белые флаги обязаны были доставлять остальным провиант.
«Шанхай. 15-го Августа, 1860 г.
«Мы живем в постоянном беспокойстве. Каждый день из моих окон я вижу плывущие по реке трупы несчастных убитых Тай-Пингами. Эти ужасные картины говорят о их приближении.
«Каждую минуту ждут нападения на город.
«Инсургенты воображают, что в европейской части скрываются страшные сокровища, и, надо признаться, что время нападения было бы выбрано для нас неудачно, большая экспедиция на Севере (В это время генералы Монтобан и Грант во главе соединенной франко-американской армии, и поддерживаемые флотами, аттаковали укрепления Пей-Го.), отняла у нас войска, защищавшие город, а все суда [7] были взяты как транспортные и нам оставались лишь суда портовой полиции.
«У французов есть ссаженные на сушу моряки, да больные экспедиционного корпуса; у англичан также некоторые войска, но здесь на американской стороне, нас охраняют много хуже, однако сделано все возможное, все европейцы вооружились и составляют милицию в сто пятьдесят человек, наконец все главные дороги и улицы забаррикадированы.
«Каждую минуту узнаешь что-нибудь ужасное про этих диких грабителей; жители окрестных деревень, застигнутые ночью шайками в пятнадцать или двадцать человек и разбуженные светом пожара, дают убивать себя как стадо баранов! Инсургенты убивают всех детей, женщин и стариков.
«Один из миссионеров, застигнутый в церкви, среди своих неофитов, был убит злодеями с неслыханной жестокостью, за то, что не имел денег дать за себя выкуп.
«Они пытают своих жертв ножами и пиками, чтобы вынудить их отдать свои богатства и затем, когда, в надежде на пощаду, несчастные отдают все, их добивают.
«Негоцианты вернули в гавань суда с опиумом, стоящие обыкновенно в Ву-Сунге; большие китайские суда стоят на якоре у набережной и перед каждым домом, чтобы в случае надобности перевезти европейское население под защиту пушек военных судов. На суда сложены на хранение деньги банков, посуда и драгоценности частных лиц. [8]
«Все это волнение, эти приготовления к защите и бегству придают городу странный вид: военные костюмы некоторых вызывали бы смех, еслибы в такие минуты была охота смеяться. Однако, может быть, все кончится паникой нескольких дней, в окрестностях до сих пор показываются только слабые отряды инсургентов, их главная армия вот уже несколько недель неподвижно стоит в Киа-Гинге, и я не могу поверить, чтобы Тай-Пинги имели смелость напасть на европейцев, а когда съестные припасы у них истощатся, то поневоле придется отправиться опустошать другую провинцию».
«18-го Августа. Полдень.
«Сегодня утром, с восходом солнца мы были разбужены громкими, резкими криками.
«Это деревенские жители бегут от инсургентов, армия которых наконец двинулась к Шанхаю.
«Ничто не может дать понятия об этом глухом, мрачном не прекращающемся шуме, несчастные китайские фермеры ищут у нас убежища, в котором, знают, им не откажут.
«Город переполнен ими, они помещаются всюду, на улицах, перед дверями, под деревьями ипподрома для скачек.
«Тяжелое зрелище представляют эти люди, принужденные на скоро бросить свои дома и поля, которые враг превратит в пепел. Но труднее всего кормить все эти рты, если мы будем осаждены.
«Мой муж потребовал двадцать моряков для защиты посольства, которое он решился не уступать [9] грабителям, в случае крайности судно отвезет меня на английскую сторону лучше укрепленную и более правильно защищаемую».
«18-го вечером.
«Наконец была атака и волнения дня пришли к развязке. Инсургенты решились напасть только на китайский город. Они пробовали сначала взобраться на стену, противуположную стороне реки, китайская пехота с помощью нескольких человек наших, отбили их. Английские канонерки стреляли через реку и этим способствовали отступлению инсургентов. Они возобновили атаку вечером, со стороны и французской части, но не могли удержаться в разрушенном предместья и были прогнаны с большими потерями».
«Шанхай, 30-го Августа.
«Армия инсургентов, кажется, наконец, отказалась от нападения на Шанхай, она удалилась по направлению к Су-Чеу, но отдельные шайки бродят в окрестностях.
«Никто еще не решается выходить из города и мы все еще не ослабляем предосторожностей.
«Что мы будем делать с пятидесятью тысячами китайских беглецов, наводняющих наши улицы. Съестные припасы страшно дороги или, лучше сказать, их совсем нет. Нам угрожает голод со всеми его ужасами.
«...Устроена постоянная подписка для помощи этим несчастным, она дает в месяц 20,000 таелей, около 160,000 франков, что дозволяет давать [10] каждому по нескольку зерен риса, как раз столько, чтобы не дать умереть с голоду. Однако, говорят, что многие остаются без всякой помощи. Что же будет с ними?
«Ужас, внушаемый китайским крестьянам присутствием инсургентов, лучше всего доказывает жестокости, которым предаются последние, так как китайцы, в течение многих веков, привыкли к тяжелому гнету и без сопротивления склоняют голову под всякой тиранией.
«Это опровергает слова восхвалителей Тай-Пингов, воображавших найти в этих шайках будущих реформаторов Китая и могущественных проповедников христианства. ...Я решилась выйти в церковь; возвращаясь домой, я пешком переходила через узкое шоссе по берегу, оно было наполнено беглецами; клочки холста, растянутые на палках, защищали счастливейших от солнца, большинство же просто лежало на холсте; некоторые обыскивали всякие уголки, в надежде найти что либо, другие спали неподвижно, как убитые, наконец, третьи смеялись мрачным смехом отчаяния.
«В стороне, прислонясь к дереву, неподвижно сидела бледная и измученная женщина, вероятно жена какого нибудь фермера, так как она была чисто одета, она казалась статуей отчаяния: шестеро маленьких детей умирали около нее. Я подошла и старалась с ней заговорить, ни один мускул в ее лице не дрогнул; ее взгляд, казалось, видел что-то другое, без сомнения какую нибудь ужасную сцену, [11] от которой она спаслась, но в которой погибала часть ее близких.
«Я не могла ничего от нее добиться и, опустошив для нее карманы, я убежала, закрыв глаза руками, чтобы ничего не видеть.
«Я послала слугу с бульоном, рисом и хлебом для этой несчастной матери, но она уже умерла с младшим ребенком, умершим на ее руках. Остальных помогли найти в толпе».
«Шанхай. 22-го Октября 1860 г.
«Наконец мы можем вздохнуть свободно. Инсургентов прогнали из Киа-Гинга; к нам прибыли войска из Европы, и город принял обычный вид.
«Вчера я гуляла пешком на две или три мили от Шанхая, ездить невозможно ни верхом, ни в экипаже, вследствие узкости каменистых дорог, где едва двое могут пройти рядом, а по обе стороны болота, где возделывается рис, эта местность крайне печальна, хотя, до восстания, должна была быть густо населена.
«Мы пришли в деревню, расположенную на реке Су-Яеу; здесь есть очень хороший мост из камня и дерева, он выстроен так, что суда могут подходить под него, так как по реке происходит большое движение.
«Около этого моста стоял позорный столб, где около дюжины ивовых корзин заключали в себе столько же отрубленных голов. Это были отставшие грабители из Тай-Пингов, с которыми крестьяне быстро расправились; один, подозреваемый [12] в сообщничестве, был выставлен связанный по рукам и ногам, чтобы жертвы могли узнать его.
Этот инсургент был в отвратительных лохмотьях. Он ни чем не напоминал расшитых золотом телохранителей Тай-Пинга, которых Скарт (Скарт, шотландец, был на службе у императора инсургентов; его конюх, китаец, сделался впоследствии одним из главных предводителей мятежа.) описал несколько лет тому назад, ни на тех, которых я имел случай видеть в 1853 году, когда мы ехали на пароходе вверх по Голубой реке. Это было после взятия и разграбления Нанкина, когда грабители разоделись в яркие шелковые костюмы: красные, желтые, голубые, найденные в этом богатом городе; их отряды, плывшие по реке на плоских судах, казались мне грядами тюльпанов.
«Так как в 1860 г. грабеж был далеко не так прибылен, то они были в таких же лохмотьях, как и императорские войска.
«...Сегодня скачки, лошадей и жокеев выписали из Калькутты и даже из Англии.
«В Шанхае наживается много денег, но их легче наживать, чем проживать; все скучают и хотя теперь более европейских женщин, чем несколько лет назад, когда их было всего восемь, балы и вечера очень монотонны.
«К счастию, по последним известиям война скоро кончится и моряки и военные, возвратясь в [13] Шанхай, придадут ему оживление, в котором он сильно нуждается.
«Офицеры также не проиграют, потому что гостеприимство здесь также задушевно, как и широко». [14]
ГЛАВА II.
От Шанхая до Тиен-Дзина.
Мирный договор, заключенный в Пекине 25-го Ноября 1860 года. — Отъезд из Шанхая на военном корвете. — Флот на якоре в заливе Пе-Ше-Ли. Эпизод из войны в Пе-Танге. — Китайские тачки с парусами. — Река Пей-Го. — Вид ее берегов. — Военные и таможенные джонки. — Самепаны и кео-шуены. — Коммерческие и рыболовные суда. — Мосты на лодках и деревянные барки.
Мир был заключен в Пекине 25-го Ноября 1860 года. Один из параграфов трактата гласил, что город и порт Тиен-Дзин будут открыты иностранцам; по другому договору, лорд Энджин, английский посланник, потребовал, чтобы представитель ее величества, британской королевы, жил на будущее время постоянно или временно в Пекине, смотря по тому, как это будет угодно ее величеству. Так как Франция, со своей стороны, также получила обещание, что ее флагу будет оказываться величайшее уважение, то господин Бурбулон счел [15] нужным сейчас же отправиться в Тиен-Дзин, еще занятый частью наших войск, чтобы самому наблюдать за уплатою военного вознаграждения и уговориться с английским посланником относительно времени, когда оба посольства переберутся в Пекин. Постоянным пребыванием английского и французского посланников было исполнено желание всех европейских наций; Китай наконец открылся для и торговцев, промышленников, ученых и миссионеров. До сих пор дипломатия принуждена была переговариваться с вице-королями отдаленных провинций, или их делегатами, так что было невозможно узнать истинных намерений центрального правительства, быть же с ними в постоянных, ежедневных; сношениях — это был величайший и наиболее серьезный результат, которого достигли соединенные армии Франции и Англии в оконченной ими блестящей кампании.
4-го Ноября, военный посланник со всем персоналом посольства сел на паровой корвет Форбин, отданный в его распоряжение контр-адмиралом Пажем.
Хотя госпожа Бурбулон уже страдала в это время роковой болезнью, которая началась у нее в Шанхае и должна была подвергать ее в дороге тяжелым испытаниям, она все-таки хотела также ехать, надеясь, что более северный климат улучшит состояние ее здоровья.
На расстоянии около двух сот миль от Шанхая находится залив Пе-Ше-Ли, в который впадает [16] река Пей-Го. Переезд на Форбине совершился быстро и удачно, при спокойном норе и ясном небе.
«Трудно представить себе что нибудь лучше зрелища, поразившего нас при входе в залив. Вдали, окутанный утренним туманом, вился плоский берег; устье реки казалось спокойным озером; среди волн залива, поднятых ветром флоты, французский и английский, стоявшие на якоре, представляли величественную картину мачт и парусов, сверкавших при первых лучах солнца. Трудно представить себе что нибудь восхитительнее порядка этих громадных военных флотов, присутствие которых давало понятие о той власти, которую человек сумел приобрести над Океаном. Маленькие пароходики и канонерки скользили по всем направлениям, передавая приказания, развозя провизию и патроны. Дым из их труб легкими клубами поднимался к небу».
Форбин сидел слишком глубоко, чтобы войти в Пей-Го, приходилось пересесть на коммерческий пароход Фи-Лунг, который сопровождала военная канонерка. Берега Пей-Го плоские и песчаные. Только что войдя в реку уже виден на южном берегу довольно большой город Та-Ку, со своими знаменитыми укреплениями, командующими обоими берегами реки и занятыми в то время союзными армиями. На северном берегу находится город Пе-Танг, в котором три месяца тому назад высадилась англо-французская армия, чтобы обойти по суше эти [17] опасные укрепления, которые в прошлом году дали такой кровавый урок флоту.
Поэтому поводу я расскажу драматический эпизод, переданный мне инженерным капитаном Бувье.
«Когда первые отряды вошли в город, сказал он, то я нашел его совершенно опустевшим. Англичане уже осматривали дома и я услышал страшный крик, раздавшийся в довольно большом здании, повидимому, жилище мандарина. Я вошел туда и вот зрелище, которое поразило меня: там целая толпа старух испускала страшные крики, при виде кавалеристов, выломавших двери, и со страшными гримасами защищала доступ к большим глиняным вазам, в которых обыкновенно держится вода.
В эти вазы были засунуты, вниз головою, трупы несчастных молодых женщин, — в каждой вазе было по трупу. Ревность китайцев, которые не могли увести с собою этих несчастных созданий, придумала это ужасное средство, чтобы избавить их от рук победителей. Каковы должны были быть их страдания! Быть погруженными живыми и медленно задохнуться в узких вазах, в которые их тела могли быть всунуты только насильственно. Я приказал разбить эти орудия ужасной пытки и похоронить несчастных.
Этот факт может дать понятие о том ужасе, который китайское правительство сумело внушить народу к западным варварам; оно не только назначило цену за головы посланников, генералов, и даже каждого солдата, но кроме того представляло [18] нас ужасными чудовищами, способными на всевозможный крайности и питавшимися человеческим мясом. Но ужас скоро уступил место доверию.
«После взятия укрепленного лагеря Синг-Го, когда армия заняла форты Та-Ку, я имел случай возвратиться в Пе-танг. Как только крестьяне убедились, что мы не трогаем их виноградников, полей и жилищ, что мы аккуратно платим за все, они толпами возвратились в свои дома.
«Нет ничего страннее способа передвижения на севере Китая: представьте себе громадную тачку с двумя длинными оглоблями с каждой стороны. Колеса вертятся в деревянной клетке, поддерживаемой железными полосами, в хороший ветер изобретательные китайцы прибавляют к этому сооружению мачты с четыреугольными парусами. На клетке развешаны всевозможные предметы необходимости: кастрюли, горшки, вместе со старым платьем, земледельческие инструменты и тому подобное. На одном конце носилок жена хозяина сидит, подвернув под себя ноги с младшими детьми, иногда окруженная домашними птицами в клетках; в задней части тачки двое или трое ребят цепляются за мешки с зерном и рисом, тогда как старший, если он достаточно силен, чтобы работать, помогает отцу и бежит вперед, обвязанный ремнем, концы которого привязаны к оглоблям. Длинный ряд этих тачек по дороге из Синг-Го в Пе-танг, сопровождаемых обычными криками этих бедняков, блеянием [19] стад и криками птиц, представлял живописное зрелище, полное жизни и деятельности».
Река Пей-го не широка, не более двух или трех сот метров, то есть приблизительно в ширину Сены, около Парижа, но так как она канализована, то по ней могут двигаться суда, сидящие довольно глубоко. Между устьем и Та-Ку большие солончаки, но около Та-Ку местность изменяется, почва становится более возвышенной и холмы, покрытые виноградниками, подходят почти к самой реке. На обоих берегах видны поля, окруженные деревьями и многочисленными деревнями. Вблизи домов виднеется небольшое, покрытое газоном, пространство — это кладбище.
Но плавание становится все затруднительнее, река представляет множество поворотов и нужна была большая осторожность, чтобы Фи-Лунг, принужденный поминутно поворачивать, не наткнулся где выбудь на камень. По мере того как приближаешься Тиен-Дзину, по обе стороны виднеются бесконечные маисовые поля, не видно ни заборов, ни мелких огородов, только время от времени попадается одинокое дерево, почва становится дурного качества; зато по обе стороны реки виднеются всевозможные способы орошения, по большей части громадные колеса, крайне легкие, покрытые бамбуковыми ведрами, которые поворачиваясь черпают воду в реке и выливают в деревянные резервуары, из которых она разливается по соседним полям; в других местах действуют сильные насосы, приводимые в движение мулами. [20]
Не смотря на терпеливые усилия китайских земледельцев, время от времени все-таки попадаются большие необработанные песчаные долины, где все старания людей были бессильны против бесплодности почвы.
В начале ноября 1860 года было уже холодно и так как Пей-го замерзает каждый год, то навигация почти прекратилась, плоские суда: сампаны, джонки были введены в крошечные искуственные заливы, устроенные по всей длине реки и отделенные от нее земляной плотиной, которую разрушают весною после ледохода. В хорошее время года навигации по этой реке довольно большая, так как Тиен-Дзин служит гаванью Пекину и другим большим городам провинции Пе-Ше-Ли.
В Китае, благодаря громадным рекам и гигантской канализации, почти все сообщения производятся водою. Нравы и привычки обитателей Пей-Го, форма и конструкция судов, двигающихся по реке, представляют такие интересные подробности, что я считаю нужным передать их здесь.
Здесь встречаются военные и таможенные джонки, сампаны и другие коммерческие суда, джонки для перевозки путешественников, рыболовные лодки и наконец маленькие потешные лодки, называемые кео-шуенами. Военные джонки не сидят в воде более трех или четырех фут, — они снабжены пушками и как только начинается дурная погода должны скрываться в гавани. Формы их крайне разнообразны, хотя вообще сильно поднятые на носу и на корме, [21] общим видом они напоминают древние галеры Средиземного моря; громадные весла служат им для безветрия и противных ветров. В этих джонках часто бывает два и три ряда весел, у других есть руль спереди и сзади, и они двигаются в двух направлениях при помощи четырех колес, в роде колес наших пароходов, но только двигатель этот приводится в движение матросами. Таким образом китайцы первые применили колеса к мореплаванию.
Таможенные джонки так же принадлежат к императорскому флоту; они менее велики и представляют самые странные формы — то птиц, то драконов, то рыб с их плавниками и чешуей, с рулем в виде хвоста животного. Эти суда, — имеющие по две мачты с четыреугольными парусами и двумя маленькими пушками на палубе, по большей части раскрашены самыми яркими цветами. Государственные моряки все одеты в одинаковый синий бумажный костюм и повидимому не имеют оружие.
Большие коммерческие джонки с палубами, иногда пользуясь благоприятными муссонами, доходят до Филиппинских и Зондских островов. Одно такое судно, нанятое одним Кантонским торговым домом, под командою американского капитана, сходило в 1865 году в Калифорнию, в Сан-Франциско, с грузом чая, фарфора и духов. Капитан рискнул таким образом перейти Тихий Океан. И, действительно, эти суда, хотя двигающиеся медленно и слабо повинующиеся рулю, однако благодаря своей форме [22] напоминающие древние голландские галлиоты, прекрасно держатся на море.
Китайцы — хорошие моряки и очень часто они составляют большую часть экипажа европейских судов, ходящих в этих морях; к несчастию она мало склонны к дисциплине, воруют и склонны к пиратству.
Сампаны и другие суда, служащие для торговли на реках и каналах, велики, четвероугольны и иногда имеют четыре или пять мачт; их множество всевозможных родов, приспособленных ко всяким перевозимым товарам. Их паруса — из тростника, якоря — из железа и дерева. Все маневры на них происходят без свистков и команды посредством гнусливого пения совершенно особенной интонации.
Джонки для перевозки путешественников, похожи на настоящие плавающие дома; масса покрывающих их построек делает парусные маневры очень трудными. Они спускаются по течению, руководимые двумя гребцами, каждый с одним веслом, стоящими на носу и на корме; вместо того, чтобы сидеть и разрезать воду спереди назад, китайцы гребут стоя и сзаду на перед. Когда приходится подниматься вверх по течению они двигаются бичевой и так как в этой необыкновенной стране все делается на оборот нашим привычкам, то, как только им становится жарко, они обнажаются до пояса, но не сверху как, мы, а снизу, то есть снимают панталоны и оставляют рубашку. Они говорят, что таким образом [23] им холоднее и в то же время они застрахованы от солнечного удара.
Живописное зрелище представляют эти джонки, наполненные путешественниками, играющими в карты, пьющими кофе, курящими опиум. Громкие удары тамтама издали дают знать о их отходе и прибытии.
Рыболовные лодки узнаются по их тростниковым парусам, сложенным как веер и большим черным сетям, тщательно развешанным по мачтам.
Есть также маленькие джонки мандаринов, заменяющие наши яхты. Они очень изящны; в них устроены: столовая, спальня, гостинная, все раскрашенное, раззолоченное и лакированное. Задняя часть назначается для хозяина, в передней помещается слуги. Чтобы не развлекаться шумом и не быть стесненным маневрами, владелец такой джонки приказывает прикрепить ее к лодке, которую шестеро здоровых гребцов двигают вперед.
Наконец по реке двигается множество маленьких, плоских лодок, при помощи одного весла; в некоторых из них, называемых кео-шуенами, гребец, лежа на корме, благодаря остроумному механизму, дозволяющему ему это положение, двигает весла ногами и легкая лодка, в которой издали никого не видно, быстро скользит, как будто бы без посторонней помощи. Но что всего остроумнее в китайском флоте — это разделение трюма на множество отдельных частей, что в случае пробоины не дает всему судну наполниться водою. В Пей-Го фарватер [24] указан в некоторых местах воткнутыми палками, но не следует полагаться на эти указания, так как русло реки изменчиво.
В Тиен-Дзине попадаются еще лодки-мельницы с колесами с каждой стороны и палубами совершенно особого устройства.
В Пей-Го попадаются огромные деревянные барки, похожие на наши, исключая то, что у них есть мачты и паруса. Эти барки, через императорский канал, доходят до центра Китая, употребляя много времени на это путешествие. На них устроены дома, или, лучше сказать, хижины, которые моряки окружают на столько толстым слоем земли, что могут сажать на нем овощи — это плавающие огороды, а сами по себе барки представляют колонии, в которых живут целые семейства. [25]
ГЛАВА III.
Тиен-Дзин.
Иамун занятый посольством. — Описание китайского будуара. — Брошенная девушка. — Пекинский дворец, уступленный французскому посольству. — Пагода пыток. — Естественные произведения. — Обработка винограда. — Сохранение съестных продуктов. — Продажа льда. — Охота с соколом. — Тиен-дзинские женщины. — Китайский повар консульства. — Слепой музыкант. — Ледоход на Пей-го.
Путешественники прибыли в Тиен-Дзин 12-го Ноября 1860 года. Благодаря извилистости Пей-го пришлось употребить два дня на проезд шестидесяти двух километров, отделяющих этот город от устья реки.
Французское посольство было помещено в иамуне (Иамуном называется по китайски соединение киосков, павильонов, дворов, окруженных большими садами, служащих жилищами мандаринам, словом равнозначущих отелям или скорее дворцам.), уступленном богатым китайцем, который еще [26] прежде этого желал поселить у себя генералов и посланников. Этот хитрый негоциант, много заработавший на поставке провианта союзным армиям, желал выставиться и его расположение к европейцам было очевидно внушено его собственными выгодами.
В посольском иамуне, помещающемся на берегу Пей-го, был прекрасный парк; павильоны, отделенные дворами и садами, находились в прекрасном состоянии.
«Внутренность нашего нового жилища, хотя совершенно в китайском вкусе, очень изящна и доставляет удовольствие своею странностью и блеском свеже отлакированных украшений. Я обратила свое внимание на две комнаты, которые и превратила в гостиную и будуар. В них видны все цвета радуги; пейзажи с морями, озерами и лесами; сцены, представляющие императорскую охоту в лесу Же-Голь. Антилопы и козы бегут по всем направлениям, преследуемые собаками, с хвостами трубой; затем множество забавных сцен. Это гостинная, но мне более нравится будуар с его чудными украшениями из резного дерева — это неподражаемая смесь листьев, цветов и животных, вырезанных из железного дерева. Китайцы удивительные резчики; Я не видела ничего лучшего в Европе, ничего более артистичного, как эта деревянная резьба.
«В глубине будуара и гостиной, у окон расположены неизбежные канги, которые на севере Китая служат в одно и тоже время постелями и печками. Представьте себе эстраду, в два фута вышины [27] и в шесть ширины, занимающую целый угол комнаты, на которую помещают матрасы и суконные одеяла, и на которой могут свободно спать четверо. Внутренность этой коробки обделана кирпичом и через отверстие, проделанное снаружи дома, в этой печке зажигают большой огонь; в богатых домах для этого держатся особые слуги. Вот что такое канги. Мои служат только как печки и верх их украшен прекрасным фарфором и всевозможными китайскими редкостями, которые мы собираем. Несколько стульев, лакированный стол и английский ковер дополняют меблировку моего будуара. Я бы могла считать себя очень хорошо устроившейся, еслибы не особенной породы тараканы, которые съедают белье, грызут деревянную резьбу; как кажется эти отвратительные животные здесь также многочисленны как и на юге Китая.
«Тиен-Дзинская жизнь крайне монотонна; состояние моего здоровья медленно улучшается и я мало могу выходить, но мой муж делает большие прогулки верхом, которые очень удобны по большим долинам, окружающим город. Благодаря утренним морозам можно оставлять дорогу и ехать прямо по полю.
«Несколько времени тому назад, я взяла здесь молоденькую китаянку лет одиннадцати, или двенадцати, которую нашла, после взятия Пе-Танга, в доме, где ее родители были убиты. Она должно быть принадлежала к хорошему семейству, я стараюсь образовать ее, но она не чувствительна ни к чему. [28] Девушка этих лет уже сформирована и ее ребячество, может быть, результат отсутствия всякого образования у женщин этой страны, где на них скорей глядят, как на вещь, чем на человека. Она спит и ест хорошо, очень весела и как кажется нисколько не беспокоится об ужасном несчастии, разлучившем ее с родителями, может быть, — она даже предпочитает кротость, с которой с ней здесь обращаются, тому подчинению, которое ожидало ее в семействе. Я требую, чтобы она перестала тиранить свои ноги, но в этом отношении она менее послушна, чем в других. Жестокая мода — единственная вещь, в которой она ясно выразила свое желание. Ее ноги еще не совсем обезображены и могут принять свою естественную форму, однако, когда снимают стягивающие их перевязки, она снова надевает их ночью.
«...Моя юная китаянка неожиданно цивилизовалась. Я обратила ее в христианство и была ее крестной матерью, — теперь она будет называться Катериной и под этим именем я отправляю ее к Шанхайскому епископу, где она будет продолжать свое образование в католическом заведении, находящемся под его присмотром».
«Тиен-Дзин естественно делится на две части рекою Пей-го и Императорским каналом. На южном берегу реки помещается город, обнесенный стеною и омываемый с запада каналом. По ту сторону канала и на том же самом берегу Пей-го находится большое торговое предместье, соединенное с [29] городом мостом на барках. Это деловой центр и склад всевозможных товаров.
На севере Пей-го находится другое предместье, наполненное громадными садами, которое можно назвать оффициальным городом; тут же помещаются иамуны французского и английского посольства, так же как и высших мандаринов и, наконец, императорский дворец, в котором был подписан первый трактат, заключенный в Тиен-Дзине в 1858 году. Этот дворец, 21-го Декабря 1861 года, по просьбе французского посланника был отдан миссионерам и сестрам милосердия, устроившим в нем миссию.
Пей-го, текущая в юго-западном направлении, делает поворот в центре города — поворот, в который впадает Императорский канал. Их соединение образует большую гавань, покрытую судами всевозможных величин, приходящими из центральных провинций Китая через Гоанг-го и Иан-се-кианг. Это чудное произведение искусства проходит по большей части среди Китая. Он начинается в Гонг-шеу, столице провинции Ше-Кианг на юг от Шанхая, проходит по всем населенным центрам Кианг-Су, Шан-Тунга и Пе-Ше-Ли и впадает в Тиен-го, при Тиен-Дзине. От Тиен-Дзина другой канал идет до Пекина.
Императорский канал снабжен каменными набережными; ширина его всего сто метров, но по нем могут двигаться глубоко сидящие суда. Громадные канализационные работы, исполненные китайцами, вполне, [30] справедливо возбуждают восхищение путешественников.
Прекрасное торговое положение Тиен-Дзина сделало из него прекрасную гавань. Этот город скучен и мало оживлен, хотя в нем считают до ста тысяч жителей; улицы в нем шире и лучше проведены, чем улицы китайских городов, но дома низки и по большей части выстроены из земли и глины; в нем нет ни одного замечательного здания, исключая нескольких красивых иамунов, расположенных по берегу реки, и древней пагоды, называемой пагодою пыток, которая, по странности своих украшений, заслуживает особого описания. В ней помещается целый ряд деревянных, раскрашенных и позолоченных статуй, почти все в натуральную величину, которые представляют всевозможные роды пыток, назначаемых в аду в наказание за преступления, так же как и на земле.
Первая группа представляет пейзаж — это громадная скала, усаженная железными остриями, сверху которой катятся маленькие фигурки. В своем падении они попадают на острия, которые раскалывают их на куски — это наказание честолюбцев и гордецов.
Вторая группа представляет совершенно обнаженного человека, сдавленного двумя досками. Палачи аккуратно перепиливают его из конца в конец — это пытка отцеубийц.
Третья группа представляет женщину, также обнаженную, которая привязана к столбу; у нее вырывают внутренности и заменяют их [31] раскаленными углами, после чего живот снова зашивают — это наказание за прелюбодеяние.
Затем следует человек, которому прокалывают язык за ложь и злоупотребление словом, с другого заживо сдирают кожу — измена. Женщина, погруженная в кипящее масло, представляет отравительницу, наконец, мандарин, раздавливаемый железными колесами, тогда как внизу собаки лижут его кровь и подбирают куски мяса, представляет поджигателя.
Последняя группа изображает остроумный механизм: на доске, движущейся горизонтально, лежит пытаемый, разрезываемый на куски большим ножом, который режет его аккуратно сверху вниз — это наказание разбойников. Все эти ужасные марионетки весьма искусно устроены и страшны, не смотря на их смешную сторону. Пытки, придуманные китайцами, ужасны и артист, изобразивший их, только передал толкование бонз.
Вокруг этих групп помещены статуи мстительных адских богов, присутствующих при этих мучениях с ужасными гримасами.
Наконец, в этой же пагоде находится большой пейзаж, выточенный из дерева и покрытый фигурками, представляющими пути будущей жизни. Громадная толпа идет по дороге, ведущей в рай; перед его дверями небесный страж, украшенный громадной бородой, впускает одних и отталкивает других, которые с отчаянием бросаются в пропасть, в которой адские муки ожидают своих жертв. [32]
Жрецы Будды, как видно стараются поразить ужасом воображение кающихся, но китайцы от природы мало легковерны и еще менее того щедры, поэтому бонза, сидящий у дверей, напрасно яростно колотит в тамтам — милостыня, которая должна выкупать грехи, сыплется далеко не щедро.
Диалект, на котором говорят в Тиен-Дзине на столько отличен от южного, что шанхайские кули (Кули называется всякий рабочий и поденщик.), приехавшие с посольством, с трудом могли объясняться с местными жителями. Не следует забывать, что в Китае, кроме языка мандаринов, языка ученого, на котором говорит везде образованный класс, есть еще множество разнообразных наречий, изменяющихся по провинциям. Тиен-Дзин нисколько не похож на города провинций Куанг-Туанга, Фо-Киена и Куанг-Су — естественные произведения, костюмы и обычаи, все другое. Я обязана лейтенанту корабля Требу, исполнявшему в течении года обязанности французского консула в этом городе, интересными подробностями, которые спешу сообщить здесь.
«Поля, окружающие Тиен-Дзин, плодородны и вполне достаточны для пропитания населения. Маис, сорго и пшеница, все растения, дающие масло и в особенности виноград, обработываются в окрестностях. Виноград белый или черный и прекрасного вкуса служит здесь скорей как плод, чем, как материал для приготовления вина. Китайцы не умеют [33] делать вина, но за то прекрасно умеют сохранять плоды и из Тьен-Дзина вывозится виноград, во всякое время подающийся на столах богатых мандаринов.
Вот каким образом это делается: Пей-Го обыкновенно замерзает на три месяца в году; тогда поверхность реки покрывается рабочими, рубящими лед, на глубине от 40-50 сантиметров, ровными плитами похожими на кабаны. Эти плиты перевозятся в одну местность на севере и накладываются одна на другую таким образом, что образуют длинные, высокие галлереи, между которыми остается проход, достаточный для одного человека и в интервалах этих ледяных стен на веревках развешиваются виноградные кисти. Есть этого рода ледники, которые имеют много сотен метров в длину и их встречается множество в окрестностях Тьен-Дзина. Эти ледяные дома противятся самым сильным летним жарам и так прекрасно сохраняют плоды, что мне был подан смешанный виноград нынешнего и прошлого года и я не могла заметить разницы.
Торговля льдом имеет большую важность между севером и югом Китая, не для освежения напитков, так как известно, что китайцы пьют все теплое, но для сохранения съестных продуктов. Вот каким образом устраивают ледники на севере: делают четыреугольную яму, кладут в нее куски льда одинаковой величины и прикрывают все землей и соломой. Подобный ледник громадных размеров был во внутреннем дворе крепости Та-Ку. На юге, [34] напротив того, ледники устраивают на возвышенных местах, на вершинах холмов.
В нынешнем году (1861) европейский суда получили большую выгоду от перевозки льда между различными китайскими портами; употребление льда так распространено, что я видел здесь у торговцев замороженную рыбу, которая обливается водой зимою и когда окружающий ее слой льда становится достаточно толстым, ее кладут в ледники и выпускают на свет Божий в средине лета.
Крайнее изобилие винограда в провинции Пе-Ше-Ли, его ничтожная цена, так как корзина стоит несколько сапеков (Сапек приблизительно равняется сантиму.), наконец полнейшее неумение китайцев приготовлять вино, все это заставляет меня думать, что французские виноделы, которые приехали бы делать здесь вино, могли бы в короткое время приобрести громадные выгоды, вследствие большой дороговизны вина на всем крайнем востоке.
В окрестностях Тьен-Дзина возделывают так же персики, груши и яблоки, но эти плоды низшего качества. Наконец здесь есть всевозможные овощи: морковь, капуста белая и зеленая, бобы, горошек, латук, лук, чеснок и тому подобное.
Зимою здесь продаются белые и розовые корни какого-то растения толщиною в палец и весьма вкусные.
Тьен-Дзин — рынок, обильно снабженный морской и речной рыбой, породы которой похожи на [35] наши; зайцы, куропатки и дикие утки во множестве водятся в соседних долинах и болотах. Заяц на столько обыкновенная дичь, что я видела как покупали двадцать три штуки на один пиастр. Китайцы не особенно любят его мясо, а вашим солдатам оно до того надоело, что они не хотят есть его даже в супе.
Местные обитатели ловят дичь в ловушки самых разнообразных сортов, которых я не сумела бы описать, но которые показались мне очень остроумными, так как их редко постигает неудача. Китайцы мало охотятся с ружьями вследствие несовершенства их огнестрельного оружие, но за то прекрасно умеют охотиться с соколами.
На севере Китая охота с соколами не есть привилегия знатных особ: есть бедные люди, которые живут исключительно этой охотой. Еа зайца и на куропатку охотятся с соколами.
Несколько дней тому назад я была на подобной охоте, главным действующим лицом которой был Пу-Тао, продавец дичи и браконьер по профессии.
В холодную, сухую погоду мы отправились за город — Пу-Тао пешком и босиком, я на лошади. В это время зайцы выходят погреться на полуденном солнце. Пу-Тао с соколом на руке принялся пробегать гимнастическими шагами большие круги, которые с каждым кругом все уменьшались. Его опытный глаз заметил зайца, который вдруг выскочил из под ног у охотника. Тот сейчас же спустил сокола и отклонился назад с [36] криком: «ай, ай! Тунг-гио!» то есть: «Смелее товарищ!».
Указательным пальцем левой руки он указывает птице на зайца, который кажется только черной точкой вдали, тогда как сокол кружась поднимается в воздух, но драма быстро оканчивается: хищная птица, как стрела падает на жертву, которую раздирает своими могучими когтями. Охотник бежит вперед, испуская радостные крики, я же галопом подъезжаю к соколу победителю, охотник бросает птице кусок мяса в вознаграждение и снова сажает ее к себе на руку, тогда как дичь исчезает в громадной сумке, которую он носит на спине. Я видела пойманных таким образом трех зайцев, в течении часа и возвратилась в Тьен-Дзин в восторге от этой прекрасной охоты, столь любимой нашими предками и уже столько веков оставленной в Европе я не понимаю почему.
Возвращаясь в одну из деревень, я встретила префекта города Тзе-Шена. Он ехал верхом, в сопровождении свиты, вооруженной луками, арбалетами и ружьями. Все население падало на колени при его проезде и толстяк, довольный почтительностью управляемого им города, проезжал мимо, легким наклонением головы выказывая свое удовольствие. Народ в этой провинции гораздо мягче и им легче управлять, чем в Кантоне и Амой. Он начинает привыкать к нашим фигурам и когда военная музыка проходит по улицам, все молодые женщины, страстно любящие ее, [37] выбегают на порог дверей и открывают окна; между китаянками есть очень хорошенькие. Недавно я видела продавщицу овощей, которая считалась бы красавицей во всех странах света. Мой старый товар, Ки-Дзин, грубо спорил с нею; когда я спросила, почему он с ней так обращается, он ответил мне на это, что она — женщина. Это неопровержимый аргумент: Ки-Джин китаец старого закала и не делает никаких уступок в своих убеждениях. Год тому назад, когда союзные войска замяли Тьен-Дзин, его нашли одного в доме, оставленном хозяевами. Европейские офицеры поселились в доме и Ки-Дзин, по доброй воле, сделался слугой французского повара и в несколько месяцев стад гораздо искуснее своего профессора, которого и заменил; я получила его вместе с домом и крайне дорожу им, так как он чист и честен — два качества редкие в китайцах. Недавно он сказал мне, что у него остались жены и дети в Тунг-Чеу, я дала ему отпуск, чтобы съездить повидаться с ними и когда, по возвращении, я спросила, доволен ли он путешествием, он стал плакать, говоря о своих сыновьях, которых нашел выросшими и здоровыми и для которых, говорил он, готов работать до последнего издыхания.
- А твои жены? спросила я.
- Жены! сказал он на своем ужасном китайском жаргоне и самым презрительным тоном. Не хорошо! Не хорошо! Бамбук, бамбук!
И так палка — вот единственный аргумент, [38] который китайцы употребляют со слабым полом. Не следует ли видеть в этом презрении к женщинам и неестественных вкусах, к несчастию столь распространенных, главной причины деморализации и вырождения великой китайской империи? Здесь масса нищих и они страшно смелы и невыносимо настойчивы, в особенности один старый слепой, который упрямо не отходит от дверей консульства и каждый раз, как я выхожу, или вхожу, яростно играет мне «королеву Гортензию» или «Марсельезу», которым выучился, не знаю как, от наших солдат. Гнусливые звуки его флейты выводят меня из себя, правда, к моему утешению, у английского консула есть другой, который постоянна играет ему «God save the queen» и играет его с такой яростью, что еслибы я не боялась, в виду грубости местной полиции, что его побьют, то просила бы пи-тао (Городской полицейский.) избавить меня от него».
Господин и госпожа де-Бурбулон спокойно провели в Тьен-Дзине зиму 1860-1861 годов, которая была очень холодна. При состоянии здоровья госпожи де-Бурбулон и в такую холодную погоду нечего было и думать о путешествии в Пекин и при том же переговоры были начаты принцем Конгом об окончательном назначении местопребывания в столице для французского и английского послов.
В Марте 1861 года неожиданно начался ледоход на Пей-Го и ночью громкий треск дал знать о его начале». [39] Это было грандиозное и оживленное зрелище. Повсюду появлялись факелы и большие фонари на длинных бамбуковых палках, освещавшие моряков и народ, старавшийся защитить свои лодки и барки. Громкие звуки тамтама — это местный набат — раздавались по улицам, требуя помощи, и громкие крики, заглушались глухим ревом реки, продолжавшей подниматься и треском льдин, которые течением бросало одну на другую.
Наконец день осветил эту сцену отчаяния; некоторые лодки были разбиты, много народу погибло, но в этом человеческом муравейнике, называющемся Китаем, жизнь считается ни за что и материальные потери одни могут нарушить обычную веселость китайцев.
Между тем весна началась во всем своем великолепии и приходилось думать о скором отъезде и устройстве в Пекине, этой громадной, почти неизвестной столице, где на будущее время должны были поселиться посланники.
ГЛАВА IV.
От Тьен-Дзина до Пекина.
Политические переговоры. — Отъезд из Тьен-Дзина 22 Марта 1861 года. — Кортеж и свита французского посланника. — Болезнь госпожи де-Бурбулон. — Города Ианг-Шуен и Го-Зи-Му. — Долина Чанг-Кио-Уанг. — Описание Тунг-Чеу. — Мост Пали-Киао вечером после битвы. — Пекинские каналы. — Предместье и столица. — Сильное любопытство. — Въезд через ворота Тунг-Пион-Мен. — Прибытие во дворец посольства Дзинг-Конг-Фу.
Переговоры, происходившие в течении зимы с принцем Конгом, регентом, имели результатом уступку императорского дворца в Пекине французскому и английскому посланникам для постоянного помещения их посольств.
Первый секретарь отправился туда вперед и Бувье, инженерный капитан, должен был руководить необходимыми поправками для того, чтобы [41] сделать обитаемым новый дворец посольства, давно оставленный китайским правительством.
21-го Марта Чунг-Гиу, префект Тьен-Дзина, явился к французскому посланнику, не предупредив о своем посещении, как это принято, и сообщил ему, что принц Конг сильно опасается, чтобы приезд его и его английского собрата не совпал с возвращением императора, формально объявленным на 29 или 30-е Марта, — вследствие этого он предлагал господину де-Бурбулону отправиться сейчас же или же отложить свой въезд в столицу до первых дней Апреля.
В виду неособенного желания китайского правительства допустить в Пекин иностранных послов было очень важно не замедлять этого приезда. Состояние здоровья госпожи де-Бурбулон немного улучшилось и отъезд был назначен, согласно желанию, выраженному принцем Конгом, на следующий день, 22-го Марта.
Чунг-Гиу, довольный данным ему ответом, объявил, что получил приказание заботиться о том, чтобы путешествие было окружено всевозможными удобствами и уважением, и он надеется, что принял необходимые для этого меры. Эти меры уже приводились в исполнение: большая часть багажа двигалась водою к Тунг-Чеу под присмотром мелкого мандарина и уже 20-го утром господин де-Миритенс, секретарь-переводчик, отправился вперед в сопровождении мандарина, рангом [42] равнявшегося су-префекту, которому было поручено помогать ему приготовлять квартиры для ночных остановок.
22-го Марта, в полдень, весь дом французского посланника, как французский так и китайский, двинулся в путь. Он представлял довольно значительный поезд, состоявший из двух носилок и брички, присланной из Пекина русским посланником, который любезно предложил ее в распоряжение госпожи де-Бурбулон — и наконец громадного числа телег для свиты и перевоза провизии и необходимых в путешествии предметов. Что касается до персонала, то он состоял из тридцати шести китайских носильщиков и толпы кули.
Свита посланника состояла из двадцати конных артиллеристов, под командою офицера, и восьми жандармов, которые должны были составлять постоянную охрану посольства в Пекине. Сам посланник верхом, так же как и весь персонал посольства, сопровождался лошадьми, которых вели под уздцы конюхи, наконец префект Тьен-Дзина, чтобы не сделать ни малейшей погрешности против вежливости, провожал его в своих носилках за милю от города, тогда как, по его приказанию, низшие офицеры ехали вперед верхом на расстоянии одного, или двух часов, чтобы давать знать о приезде и заботиться, чтобы прием был достоин посланника.
Сэр Фредерик Брюс, английский посланник, отправившийся в одно время с господином де-Бурбулон, [43] которым он решился ехать вместе до Тунг-Чеу, предпоследней станции перед Пекином. Для того чтобы народ не мог вообразить будто иностранцев охраняют, послы отказались от всякой военной свиты.
Госпожа де-Бурбулон была так больна, что ее должны были нести в носилках, в которых она сделала весь переезд лежа, не имея сим перевернуться с боку на бок; ее сопровождал доктор. С собою везли палатку, чтобы защитить ее от солнца, если бы пришлось остановиться. К счастию перемена воздуха и движение придали ей немного силы.
От Тьен-Дзина до Пекина около 30 миль и путешествие было разделено на четыре равные части, чтобы сделать его менее тягостным. Из Тьен-Дзина идет мощенная камнем дорога, возвышающаяся на несколько метров над окружающими ее долинами; время от времени каменные мосты переброшены через оросительные каналы, выходящие из Пей-Го; местами по дороге попадаются группы домов, жилища земледельцев.
В семнадцати километрах от Тьен-Дзина находится деревня Пу-Ка-О; здесь путешественники провели около часу. Население этой деревни доходит до двенадцати тысяч. Такие многолюдные деревни очень часты в Китае, но так как они не обнесены стенами, то не могут назваться городами.
В этот же вечер, в шесть часов, путники прибыли в Ианг-Чуен, старинный город, весь в развалинах, в котором замечательны только двое [44] мраморных ворот, возвышающихся в двух концах улицы, проходящей через весь город, с одного конца до другого; там и сям оставшиеся куски стен; старинный иамун совершенно разрушенный и заброшенный, в котором путники принуждены были провести ночь — таков вид Ианг-Чуена.
Следующая ночь была проведена более удобно, в большом городе Го-Зи-Му, в красивом буддистском монастыре, приготовленном заранее заботами ехавшего впереди мандарина.
До сих пор дорога шла по однообразной местности, только на третий день вид сделался веселее. Немного впереди Ма-Та-О находятся большие песчаные дюны, усаженные зелеными кустами.
Ма-Та-О, маленький, окруженный стенами, город, стоит в живописном положении, на вершине холма, у подножия которого проходит дорога; вся местность покрыта лесом. Далее идет обширная долина, на границе которой течет канал, начинающийся от Чанг-Киа-Уанга и здесь-то, вследствие отвратительной измены, стоившей свободы и жизни французским и английским парламентерам, союзные армии дали первое победоносное сражение татарской милиции. Чанг-Киа-Уанг сохраняет следы недавнего прохода войск; много домов разрушено и рассеянное население еще не осмелилось через полгода возвратиться к своим очагам.
После тяжелого переезда на расстояние пятидесяти километров, по плохой дороге, путешественники заметили, с наступлением ночи, большой город [45] Тунг-Чеу. Кортеж должен был остановиться в предместий, так как не, знали в какой стороне находится иамун, приготовленный для ночлега.
Громадное население, взволнованное любопытством, окружило экипажи, но не выражало ни отвращения, ни антипатии и послушно отступало при малейшем жесте сопровождавших солдат, которым, впрочем, было строго наказано не обращаться ни с кем грубо и избегать всего даже похожего на угрозы.
Наконец явился мандарин, который должен был служить проводником. Он велел объехать центр города, говоря, что узкость улиц и плохое состояние мостовых делает здесь невозможным проезд экипажей.
Затем путники въехали в очень населенное предместье, помещающееся на берегу большого Пекинского канала и уже темной ночью прибыли во дворец, назначенный для послов.
В Тунг-Чеу, как и на других остановках, местные власти спешили заявить свое почтение и предложить свои услуги великим мандаринам Запада. Но переводчики получили приказание отказываться от всего, исключая съестных припасов и фуража дли лошадей; правда, что многочисленные китайцы, явившиеся под разными предлогами предложить свои услуги иностранцам, представляли своей жадностью полнейший контраст со щедрым гостеприимством мандаринов высшего ранга.
Тунг-Чеу — большой город с четырьмя тысячами жителей, отстоящий от Пекина на двенадцать [46] километров. Он помещается на одном из канализованных рукавов Пей-Го и у большого канала, по которому товары из столицы доходят до реки.
Происхождение Тунг-Чеу теряется во мраке времени. Это один из стариннейших городов северного Китая. Высокие стены, узкие улицы, движение населения, множество храмов и пагод, грубая скульптура, яркая живопись — все это немного напоминает наружность Кантона. Собственно говоря этот город — ничто иное как предместье Пекина, с которым он соединяется целым рядом домов и стеной.
Посланник нашел в Тунг-Чеу господина де-Миритенса, возвратившегося из Пекина, куда он ездил накануне, чтобы объявить о приезде посольства. Было решено, что будет приличнее, если посланники расстанутся, чтобы отдельно вступить в столицу. Английский посол остался ждать лишний день в Тунг-Чеу, а де-Бурбулон в тот же день отправился в Пекин.
При выходе из города начинается мощенная дорога, идущая вдоль канала и переходящая через мост Па-Ли-Киао, сделавшийся знаменитым по сражению, происходившему на нем 21 Сентября прошлого года.
Долина Па-Ли-Киао покрыта группами деревьев, деревенскими домиками, маленькими пагодами, соединенными между собою густыми парками, под тенью которых помещаются многочисленные могилы. Здесь Сен-Ванг-Сан-Колит-Зинг, дядя Императора и самый знаменитый полководец государства, решился уничтожить маленькую армию, дерзко шедшую на [47] Пекин. Двадцать пять тысяч татарской кавалерии, считаемой вполне справедливо храбрейшим Китайским войском, поддерживаемые многочисленной местной милицией, были разбиты горстью европейцев, которых не могли поколебать ни их дикие крики, ни их частые и стремительные аттаки. Ее смотря на их кисло и храбрость эти недисциплинированные орды не могли расстроить наших славных баталионов, а пушки быстро справились с их стрелами, пиками и саблями. Это было ужасное поражение.
Военные предводители и все храбрецы монгольского чакара (Чакар есть военное учреждение, состоящее из благородных монголов, находящихся на службе императора.) собрались на мосту Па-Ли-Киао, где Сан-Колит-Дзин выкинул свое знамя, тогда, не смотря на перекрестный огонь союзной артиллерии, каждый выстрел которой вырывал массы людей, столпившихся на мосту, они с презрением размахивали знаменами и в течении часа выдерживали этот подавляющий огонь, пока наконец последняя бомба не покончила с последним из этих неумелых, но геройских воинов.
«Нельзя составить себе понятия, говорил мне один свидетель-очевидец, об ужасном зрелище, которое представлял мост Па-Ли-Киао в вечер сражения». Ночь казалась еще мрачнее от облаков дыма, медленно поднимавшихся на горизонте. Небольшой рог луны слабо освещал беловатым светом гигантских львов и балюстрады из белого мрамора — странное [48] сооружение устарелой цивилизации, тогда как правая сторона шоссе была погружена в глубокий мрак, хотя на ней глухо тлелся пожар. Китайские пехотинцы носят на перевязи, как черкесы, деревянные коробки с патронами; зажженные фитили обмотаны вокруг руки и служат зажигать огонь на полке и огонь сообщился платьям, надетым на трупах этих несчастных. По временам он вспыхивал, освещая боевые щиты с ужасными головами, артиллерийские платформы, мешки с порохом, уложенные в корзины, стрелы, луки, аркебузы, знамена, пробитые пулями, затем страшно изуродованные трупы пехотинцев в темных куртках, обшитых красным с нумерами своих баталионов на груди и на спине, нарисованными на больших белых кругах, разрисованных черным и желтым искусственных тигров, головы которых были покрыты масками, представляющими дьяволов с красным ртом и носом; наконец монгольских всадников, одетых в богатые атласные костюмы, лежавших под лошадьми, из которых вываливались внутренности, вырванные бомбами.
Мне кажется, что я еще вижу среди этих трупов труп одного военного мандарина. Он держал в левой руке желтую палку командира, тогда как правая, обернутая зеленым знаменем, которым он гордо размахивал в ту минуту, когда в него ударила картечь, неподвижно висела вдоль расшитого желтого платья, мне не забыть его искаженное лицо, его рот, еще открытый, произнося какое нибудь проклятие.
Другой, более обширный пожар, который [49] поддерживал более горючий материал, был зажжен в домах противоположного берега бомбами, вырвавшими оттуда последних защитников. Этот пожар отбрасывал на окрестности красное варево, отражавшееся спокойными водами канала.
Но в долине и на шоссе уже двигались тихие тени — это были живые, явившиеся грабить мертвецов. Китайские мародеры, следовавшие за европейской армией, как шакалы за львом, проскальзывали в оставленные палатки, вытаскивали вещи и обрезывали кошельки, висевшие на шелковых поясах. Жатва грабителей должна была быть недурна, так как императорская армия получила жалованье накануне сражения: и в палатках и на трупах было громадное число сапеков».
Мост Па-Ли-Киао возбуждал в путешественниках все эти воспоминания своими статуями и перилами, поврежденными картечью. Голова одного из мраморных львов, оторванная бомбой, лежала на пьедестале; разбитая и засохшая ветка дерева висела над водой; наконец, прибрежные дома, разрушенные и опустошенные, еще не были исправлены. Этот мост представляет собою интересное произведение искусства; длина его сто пятьдесят метров, ширина около тридцати и на этом протяжении всего только две большие, очень крутые арки в ширину канала и две другие по меньше соединяющие мост с шоссе, поднятым выше уровня долины. Мраморные перила сделаны весьма искуссно, львы носят на себе странный характер китайской скульптуры, весь [50] ансанбль гармонирует с окружающей местностью и сооружение должно быть крайне прочно.
Берега канала заросли крупным тростником и всевозможными деревьями, из за которых выглядывают остроконечные крыши домиков, обитаемых рыбаками; несколько красивых деревенских домов видны на правом берегу.
Большое шоссе, проходящее через мост Па-Ли-Киао, ведет прямо в Пекин, отстоящий в восьми километрах, но французский посланник не желал в первый раз проезжать этот громадный город с одного конца в другой и вполне основательно желал вступить в него через ворота, наиболее близкие к новому помещению посольства, вследствие этого приходилось объезжать город, взяв налево, по боковой дороге.
Экипажи двигались так медленно по песчаной дороге с многочисленными рытвинами, что пришлось оставить их назади. Между тем время шло и только уже под вечер, в тумане, появились сверкающие кровли погод великого города, позлащенные лучами заходящего солнца.
Приближались к предместьям, окружающим все стороны китайского города. Лошади свиты поднимали облака пыли, любопытные толпились вдоль всего
Наконец, в семь часов вечера, путешественники добрались до стен Пекина. По мере того, как они приближались, эти громадные стены, шедшие в обе стороны длинной и мрачной однообразной линией, [51] выделившейся на уже бледневшем небе, принимали все более величественный вид, чувствовалось, что приближаешься к величайшей столице мира.
Приближаясь к маленьким восточным воротам Тунг-Пиен-Мен, через которые надо было войти в город, военная свита окружила, спереди и сзади, посланника, персонал посольства и носилки, из которых в одних находилась госпожа де-Бурбулон. Трубачи, предшествуемые двумя жандармами, открывали шествие и время от времени трубили: нужен был какой нибудь европейский шум, чтобы доказать китайцам, что посол вступает свободно, не покоряясь церемониалу.
Так как о прибытии посланника было известно уже за несколько дней, то любопытные толпы, состоявшие из сотен тысяч человек, собрались у восточных ворот и на улицах, по которым должно было двигаться шествие; здесь авторитет мандаринов проявился самым выразительным образом в виде сбиров, вооруженных охотничьими бичами, которых они не щадили, раздвигая любопытных.
Как только шествие вступило в восточные ворота, оно очутилось на широкой улице, отделяющей татарский город от китайского. Б стороне первого возвышается высокая стена, другой омывается глубоким каналом. Шествие двигалось, на сколько скоро могли двигаться носильщики, что почти равнялось лошадиной рыси, до ворот Ге-Тинг-Мен, ведущих в татарский город и оттуда через большую и [52] правильную улицу до Дзинг-Конг-Фу (Буквально: дворец принцев Дзинг.), нового дворца французского посольства.
Было половина восьмого вечера, темнота уже совершенно наступила; дул холодный северный ветер и было крайне приятно, после утомительного дня, очутиться перед большим огнем, зажженным в европейских каминах жилых комнат, приготовленных для посольства. [53]
ГЛАВА V.
Посольский дворец в Пекине.
Описание посольского дворца. — Главные ворота. — Французское знамя в Пекине. — Почетный двор. — Частные аппартаменты. — Жандармские казармы. — Капелла. — Киоск изречений. — Иамун первого секретаря. — Загородка для антилоп. — Деревья и цветы парка. — Посольства английское и русское.
Дзинг-Конг-Фу, дворец французского посольства, был старинных императорским дворцом, принадлежавшим некогда фамилии Дзингов и возвратившимся обратно в казну. Он был необитаем в течении двадцати пяти лет, но капитан Бувье, посланный за пять или за шесть недель, чтобы сделать необходимые поправки, вполне успел в этом, благодаря содействию китайских рабочих, умом и ловкостью которых он сумел прекрасно воспользоваться.
Дворец помещается в татарском городе на углу двух больших улиц Тай-ти-чанг, или дорога на [54] право и Тун-тиан-ми-тиан, или: большая улица перед дворцом. Одна из этих улиц соединяется с воротами солнца Чуа-онг-мен, а другая — с воротами Чунг-мен. Вход во дворец, помещающийся на углу двух улиц, представляет монументальное, широкое крыльцо, ведущее к широкой каменной лестнице, окруженной тумбами, соединенными цепями. С каждой стороны, на пьедесталах, две статуи львов, более чем в натуральную величину, указывают, что это Фу, то есть княжеская резиденция. В центре этой лестницы, ступени которой разделены на двое, идет, с легким наклоном, покатость, по которой вносят носилки.
После нескольких затруднений, получено было от китайского правительства разрешение поднять над домом трехцветное знамя и поместить на фронтоне большую доску, на которой золотыми буквами вырезано название китайского посольства в Пекине — это оффициальное признание присутствия французской дипломатии в самом центре столицы.
В павильоне, образующем сени, служащие местом для помещения паланкинов и носилок, по приказанию господина Бувье, были проделаны большие европейские окна, защищенные железными решетками с золотыми стрелами. С каждой стороны находятся помещения для двух привратников. Главные ворота, портал, ведущий от сеней к почетному двору, может быть назван образцовым произведением орнаментации. Он красный с золотом, с фарфоровой крышей, раскрашенной нежными и мягкими цветами, [55] двор весь вымощен мрамором и окружен строениями.
Против главных ворот, в переднем павильоне, помещаются приемные комнаты, состоящие из двух больших салонов, в средине обширной приемной и, наконец, веранды с красными и золотыми колоннами, с крышей из полированных черепиц.
В строениях на право и на лево, отделанных о таким же вкусом, но менее богато, помещаются переводчики и их ученики. Два боковые флигеля, — образующие боковые крылья, заняты: один — секретарем переводчиком, другой — столовой для учеников, которые пользуются также и маленьким смежным садом.
Этот первый двор, которого украшения и цвет одинаковы со всех четырех фасадов, носит название красного двора, второй, в котором помещаются частные комнаты посланника и его семейства, называется, не менее справедливо, зеленым двором, так как все, начиная от колонн и кончая крышей, в окружающих его строениях — изумрудно зеленого цвета, оттененного золотыми полосками. В зеленый явор входят через такое же крыльцо, как и первое, но менее грандиозное и этот второй двор усажен кустами и покрыт травой.
Частные аппартаменты посланника занимают строения прямо против ворот и состоят из приемной, украшенной, по китайской моде, четырьмя громадными жардиньерками, полными цветов, тогда как [56] потолок и паркет украшены чудной ажурной резьбой. И из этой приемной вход в гостиную, спальню, будуар и столовую, меблированные ни европейски.
Два боковые флигеля заняты комнатами и помещениями для женской прислуги; в строении налево помещаются только комнаты посланника и его бюро; строение направо предназначается для посетителей. По этому описанию весьма легко понять, каким образом четыреугольная форма, небольшая вышина строений и правильное распределение комнат делают китайские дома самыми удобными и приятными для жизни. Правда, что таким образом они занимают много места сравнительно с тем населением, которое в них помещается.
Зеленый и красный дворы с окружающими их строениями составляют то, что можно назвать собственно дворцом, но в парке рассеяно еще множество других павильонов. За частными аппартаментами посланника помещается длинное строение, отделяющееся садом, наполненным лилиями, камелиями и группами высоких деревьев; большая веранда украшает весь фасад; там помещаются слуги, служащие лично посланнику, то есть французский метр-д’отель, булочник, ламповщик, портной и прачка, мужского рода, китаец, со всеми их аттрибутами — затем склады провизии и вина, так же как и всевозможных съестных консервов, привезенных из Шанхая. В Китае для каждого дела необходимы специальные слуги и в посольском дворце их помещается целая армия. Направо от сада лилий есть [57] ворота, ведущие в аллею, также принадлежащую к Дзинг-Конг-Фу и окруженную строениями, но по одну сторону этой аллеи живут жандармы, по другую помещаются конюшни. Далее следует павильон, занимаемый доктором, потом маленькая капелла, построенная господином Бувье, но еще не бывшая освещена до времени приезда господина де-Бурбулон; затем киоск на кирпичном фундаменте с каменной лестницей, с карнизом, сделанным как будто из- свертков пергамента, с золотыми буквами, прекрасно сделанными артистом, который написал наиболее пикантные изречения китайской философии, в роде следующего:
Человек есть дитя, рожденное в полночь; когда он видит восход солнца, то воображает, что он никогда не существовал.
Или, например:
Язык женщин удлиняется на столько, на сколько они укорачивают свои ноги. Что доказывается повсюду одинаковостью пословиц, относительно многоречивости женщин.
Прекрасные деревянные колонны, раскрашенные в желтый и зеленый цвет, поддерживают крышу этого киоска, окруженного каменной решеткой. На верхушке крыши лежит дракон с двумя головами, как будто защищая приближение к ней; это животное можно встретить во всех китайских домах, оно считается их защитником и должно удалять от них все злое. Это старинное суеверие, потерявшее свою силу, но которое сохраняют как все, ведущее [58] свое начало издавна. Наконец, на верхних концах балок, соединяющихся с колоннами, нарисовано по большому глазу и в честь Европы, китайские артисты сделали эти глаза бирюзово-голубого цвета — цвета совершенно неизвестного в Китае. Затем есть павильон с каменной лестницей, занятый биллиардом и библиотекой.
Иамун первого секретаря посольства, помещающийся в левом конце парка, совершенно отдельно от других строений, есть повторение в миниатюре дворца посланника; в нем есть очень любопытные ворота и прелестный сад, украшенный камелиями и гортензиями, ростущими на родине под открытым небом и разростающимися до величины неизвестной европейским садовникам.
Налево от иамуна, имеющего свой особенный выход на улицу Тун-тиан-ми-тиан, помещаются два павильона, в которых живут два секретаря.
Во всех строениях стеклянные двери и деревянные галлереи, сообщающие их с прекрасным парком Дзинг-Конг-Фу. Этот парк, окруженный толстыми стенами в шесть метров вышины, занимает приблизительно пространство одного гектара. Громадные сосны, чудные кедры, акации и ивы с прозрачной листвой скрывают строения; там и сям разбросаны искусственные скалы и бассейны, через которые переброшены деревенские мостики; но в бассейнах нет воды, ни каких нибудь труб для прохода ее.
Обыкновенно цветы почти никогда не сажаются в [59] Китае прямо в землю, а воспитываются в горшках, в громадных жардиньерках, помещающихся в приемных, так как северо-западный ветер слишком часто дует в Пекане и приносит с собою из Монголии целые облака желтоватой пыли, содержащей в себе минералогические частицы, прикосновения которых не в состоянии переносить нежные цветы.
Монгольская пыль настоящий бич Пекина и когда этот ветер дует по целым неделям, не перемежаясь благодетельным дождем, то все жители, жилища и растения кажутся обсыпанными мукою. Поэтому же огороды Дзинг-Конг-Фу, помещающиеся за службами, содержат в себе только грубые овощи, наиболее нежные скрываются под соломой и стеклами.
Наконец, первое чудо парка французского посольства — загородка антилоп. Местность в этой загородке неровная; в ней множество скал, долин, холмов, пропастей, особенно ловко устроенных китайским декоратором. Это целый мир в миниатюре, немного напоминающий нюренбергские коробки с игрушками. Большой черный орел, живой, несмотря на потерю свободы, прикован за лапу к вершине самой обрывистой скалы; вокруг него прыгают около дюжины прелестных антилоп со светлорыжеватой шерстью и маленькими завернутыми спиралью рогами. Таким образом царь птиц осужден прикованный присутствовать при прыжках этих скромных животных, составляющих обыкновенно его жертв в степях [60] Манджурии. Правда, что этот царь птиц имеет очень добродушный вид и кажется философски покорился новым мукам Тантала..
Это описание дворца французского посольства в Пекине, дает читателю точное понятие обо всех китайских дворцах, построенных по одинаковому плану.
Посольства русское, английское, и французское помещаются в одном квартале татарского города, на небольшом расстоянии друг от друга.
Повернув на лево по улице Тун-тиан-ми-Тиан, переходишь через канал, по мосту, через который проходят во дворец русского посольства. Поднимаясь по каналу, по той же самой стороне, доходишь до английского посольства, постройка которого более грандиозна и архитектура более тщательна, чем у Дзинг-Конг-Фу, но зато у него нет ни парка ни места, чтобы развести его.
Таким образом, наше появление в столице Небесной империи сделалось совершившимся фактом и не смотря на глухое сопротивление китайского правительства, представители трех великих держав прочно утвердились в Пекине; политические переговоры сразу сделались много удобнее и самые важные решения были быстро приняты. Прежде нужно было несколько лет, чтобы европейские посланники, жившие на другом конце империи, получили ответы, по большой части искаженные вице-королями Кантона и Нанкина, на будущее же время было можно обращаться прямо без всяких посредников к императорской власти. [61]
ГЛАВА VI.
Дворцовая революция и политические переговоры (с Марта 1861 по Май 1862 года).
Смерть императора Гьен-Фунга. — Дворцовая революция. — Регентство двух императриц. — Принц Конг — первый министр. — Принцы И и Чун удавливаются в тюрьме. — Публичная казнь великого мандарина Су-Шуена. — Переговоры в пользу христиан. — Католические миссии в Китае. — Получение больших уступов. — Императорский декрет о свободе совести. — Адрес китайских неофитов французскому посланнику.
Император Гьен-Фунг не возвращался, как об этом было заявлено. Испуганный быстрой победой европейцев и их водворением в столице, он заперся в своем дворце Же-Голь, на границе Манджурии и оканчивал среди своего гарема и нескольких фаворитов, противившихся иностранному влиянию, свою жизнь, подточенную всевозможными излишествами.
Принц Конг, один из младших братьев, один [62] имевший мужество войти в сношение с союзными армиями, остался в Пекине и под именем министра иностранных сношений, в сущности управлял делами государства. Ему-то французский посланник отправился сделать оффициальный визит через несколько дней после своего приезда в Пекин. Де-Бурбулон был любезно принят в пагоде Киа-гинг-Дзе, где помещается бюро министерства.
Князь был окружен четырьмя своими помощниками, великими мандаринами Вен-Сиангом, Ген-Ки, Чунг-Геуном и Квей-Лиангом. Разговор, происходивший через посредство секретаря-переводчика, после обмена различных комплиментов, зашел о предмете более серьезном, но не имеющем никакого отношения к делу.
Китайцы крайне интересуются всем европейским и расспрашивают каждый раз, как только находят случай, однако, кроме исполнения финансовых обязательств, принятых китайским правительством, в виде вознаграждения за военные убытки, европейской дипломатии трудно было добиться серьезных уступок от принца Конга. Последний находил в удалении Императора его брата причину постоянных отсрочек; но, с другой стороны, было бы неловко, настойчиво требуя полного исполнения трактатов, оскорблять принца Конга, истинную поддержу европейцев против враждебной партии, окружавшей императора. Это Фальшивое положение продолжалось полгода, до смерти Императора Гьенг-Фунга, нашего 21 Августа 1861 года. [63]
Гьенг-Фунг умер от истощения тридцати трех лет от роду. 25-го Августа, принц Конг дал знать депешею Бурбулону, что император 22-го числа отправился на драконе в высшие страны и что вследствие этого дипломатические сношения должны прерваться на известное время. Этикет траура очень строг в Китае и, как мы будем иметь случай сказать позднее, крайне тщательно соблюдается после смерти царствующих особ.
Преждевременная смерть императора, не оставившего других наследников, кроме больного шестилетнего ребенка, должна была вызвать столкновения двух партий, оспаривавших власть. Первая — состоявшая из принцев И-Дзи-Гуанга и Чуна, родственников императорского семейства и великого мандарина Су-Шуена триумвират, который должен был эксплуатировать его слабость, кроме того этот триумвират опирался на авторитет, данный ему императорским декретом, назначавшим его советом регентства.
Принц Конг и принц Чинг, дяди молодого императора, поддерживаемые великими мандаринами Вен-Сиангом и Квей-Лиангом, не признали этого декрета, объявленного после смерти императора и не составленного по требуемой форме. Борьба становилась неизбежной; нужно было только узнать кто одержит верх.
Понятно с каким волнением французский посланник ожидал результатов. Он думал о возможном падении принца Конга и значении этого события [64] для нескольких европейцев, поселившихся в этом большом городе, вдали от всякой помощи, во власти населения, которое могло сделаться враждебным. Ужасное покушение Тунг-Чеу доказало, как мало уважения питают китайцы к парламентерам и легкость, с которой они нарушают человеческие права.
Принц Конг отправился в Же-Голь в конце Октября, приобрел на свою сторону двух императриц, вдов Гьен-Фунга, из которых вторая была мать юного императора, — и не смотря на сопротивление совета регенства, решил возвращение двора в Пекин на 1-е Ноября. Оффициальная газета, извещавшая об этом приятном событии, воспрещала народу собираться в местах проезда императорского кортежа, который должен был вступить в город через северные ворота и европейских гостей также просили не направлять своих прогулок в эту часть города.
Принц Конг, сопровождаемый своей свитой, так же как и другие высшие лица, отправился 30-го Октября на встречу двору, который вступил в город в назначенный день.
На следующий день, принцы И и Чун, считавшие свое положение вне всякой опасности, были арестованы у себя дома и отправлены в тюрьму, без малейшего сопротивления с их стороны.
Не то было с Су-Шуеном, наиболее недоверчивым и смелым из членов совета регентства. Он собрал себе телохранителей и следовал за императорским кортежем на расстоянии дня пути. [65]
Юный принц Чинг, взявшийся лично арестовать его, нашел его в нескольких милях от Пекина в иамуне, где тот провел ночь, прошел сквозь ряды его телохранителей, не осмеливавшихся наложить руки на особу дяди императора, сообщил об аресте, требуя, чтобы Су-Шуен немедленно открыл: ему двери, а не то он выломает ее, не отвечая за последствия его сопротивления. Тогда Су-Шуен открыл дверь.
- Кто имеет право арестовать меня кроме совета регентства?
- Если вы не признаете законности приказа, отвечал принц Чинг, то я лично даю вам приказание сдаться пленником.
В то же самое время принц, молодой и сильный человек, схватил старого мандарина, оставленного его партизанами и не могшего долго защищаться. В тот же день, в пекинской газете появился императорский декрет, заявлявший о распущении совета регентства и отдаче под суд всемогущих фаворитов покойного императора. Другой декрет назначал принца Конга И-Чен-Вуангом, то есть принцем, которому поручено высшее управление, или иначе первым министром. Титул регентши императора был дан первой императрице.
Между тем, Дзинг-Фу, или высший суд, в двадцать четыре часа составил обвинительный акт и обвиняемые были осуждены советом, состоящим из министров и всех членов императорской фамилии. Этот обвинительный акт тем более [66] замечателен, что главным пунктом его было покушение Тунг-Чуена, руководимое принцем и которое, так же как и измена относительно европейского правительства, было вменено в преступление высшим особам Империи.
Подобный язык в устах юного властелина, только что вступившего на трон, выражения, в которых он говорил в этом документе, торжественно обращенном ко всей империи, об иностранных нациях, до тех пор столь презираемых, указывали на полную перемену, происшедшую в уме правительства, столь долго и столь справедливо считавшегося непримиримым врагом всякой новой цивилизации. Вот резюмированный обвинительный акт:
1) в том то, что они уничтожили монгольскую армию и заставили иностранцев сомневаться в слове императора.
2) в том, что вместо того, чтобы искать мировой развязки, сумели придумать только западню, результатом которой было обесчещение государства в глазах европейцев, вызов ужасных репрессалий и в числе их сожжение летнего дворца.
3) в недостатке уважения к императорской власти, выразившемся в том, что они пользовались его вещами, пили из его чаши и так далее.
4) в преступлении против величества, состоявшем в присвоении себе прерогатив священной особы сына Неба.
7-го Ноября вечером произнесен был приговор; три члена бывшего совета регентства должны были [67] подвергнуться медленной смерти, то есть быть разрезанными на куски. Таково наказание, полагаемое за перечисленные преступления китайскими законами. Однако, наказание было смягчено и один из принцев императорской фамилии отнес принцам И и Чу ну в почетную тюрьму (Почетная тюрьма, это тюрьма, предназначаемая для членов императорской фамилии.), в которой они содержались со времени их ареста, декрет о помиловании, который дозволял им самим лишить себя жизни, предназначающимся для этого шелковым шнурком.
В тот же самый час (9-го Ноября) Су-Шуен, не получивший этой милости, данной только членам императорского семейства, был обезглавлен на одной из площадей города, одном из мест казни для преступников.
Старый мандарин был невозмутим перед смертью, спокойно сидя в телеге, запряженной мулами, которая везла его на казнь среди густой толпы народа; он довольствовался тем, что время от времени встряхивал свое красивое шелковое платье, покрывшееся пылью, как будто отправлялся делать оффициальный визит какой нибудь особе. Как все восточные люди, китайцы в высшей степени одарены пассивным мужеством, которое делает их равнодушными к смерти.
Таким образом окончилась, без народных волнений, эта дворцовая революция, имевшая результатом [68] окончательное водворение у дел партии, разделявшей новые идеи. На будущее время переговоры должны были облегчиться; принц Конг сделался правителем.
По последним трактатам, положение католических миссионеров было весьма мало обеспечено, а для Франции этот вопрос имел большое значение. Говорят вполне справедливо, что французское правительство прекрасно действовало, став на религиозную почву и что, благодаря этому, оно приобрело влияние, которого никогда не могло бы приобрести на почве коммерческой и промышленной. Несмотря на трактаты, провинциальные власти, опираясь на один параграф старинных китайских законов, назначали строгие наказания, определявшиеся век тому назад, против христиан; нужно было, во что бы то ни стало, избавить их от несправедливостей, которым они подвергались и остановить преследования уже возобновившиеся внутри империи.
Французский посланник понял, что императорский декрет, дозволяющий свободу совести и повелевающий уничтожение тех табличек кодекса, в которых были вписаны законы против христиан, был единственным практическим средством положить конец такому положению вещей. Получение декрета было предметом дипломатических переговоров, продолжавшихся более двух месяцев. Нет ничего интереснее рассказа о свидании, имевшем место между Вен-Сиангом, одним из аколитов принца Конга, и господином де-Трев, секретарем [69] французского посольства. У китайца была в распоряжении целая серия аргументов крайне ловких.
«Вы сказали нам сами, говорил он де-Треву, что ваши миссионеры приезжают в нашу страну только для того, чтобы проповедывать добро и показывать пример добродетели, в таком случае, почему же они не уважают оффициальный характер наших служащих, почему пишут к ним неприличные письма, почему наконец действуют они на народ, чтобы заставить его изменить тому повиновению, которым он обязан к властям? Соглашаюсь, чтобы сделать вам приятное, что они проповедуют добро и показывают пример добродетели, но вы не можете себе представить, какие затруднения они делают нам в провинциях и сколько терпения нужно нашим мандаринам, чтобы переносить их. Было время, когда наш великий император Конг-Ги дал вашим миссионерам особое покровительство, осыпал их почестями, даже поселил их в собственном дворце (Здесь Вен-Сианг делал намек на положение, приобретенное в Китае иезуитами в конце XVII и в начале XVIII века.) — я это понимаю, потому что тогда они оказывали нам большие услуги, они показывали нам источники света, учили нас лить пушки, сопровождали нас на войну, помогали редактировать трактаты — это были люди полезные! И вы хорошо знаете, что они сами погубили себя. Если вы изучали нашу историю и их — вы знаете, что они имели между собою большие споры. Различные ордена не были [70] согласны относительно догматов религии: одни хотели сохранить формы культа, которые исповедывали, наши предки, другие же отталкивали его, называя суеверием. Какое же понятие можем мы составить себе о доктрине, в которой не согласны сами проповедующие ее? Неужели все эти споры возобновятся? Неужели каждый будет проповедывать по своему? Неужели они возбудят споры в слушающем их народе. Я предвижу много трудностей...»
Де-Трев победоносно отвечал на эти тонкие аргументы китайского мандарина и когда, наконец, заговорил о полной свободе культов, царствующей в Европе, Вен-Сианг перебил его вопросом: могли ли бы буддисты построить себе пагоду в Париже?
- Конечно, отвечал де-Трев.
Вен-Сианг и два его помощника были удивлены и не нашлись, что ответить.
Они расстались, как говорят китайцы, каждый доказав свою правоту.
Между тем, китайское правительство не спешило исполнять своих обещаний и французский посланник должен был выразить свое неудовольствие, прекратив делать и принимать визиты высших китайских сановников. Наконец, 7-го Апреля 1862 года появился в оффициальной газете, столь долго ожидаемый, императорский декрет. В этом знаменитом декрете говорилось:
1) что миссионеры должны быть принимаемы мандаринами с честью, каждый раз, как пожелают их увидать. [71]
2) что китайцы-христиане должны быть изъяты от сяких религиозных поборов вне их культа.
3) что старые таблички (Китайский кодекс возобновляется каждые семь лет.) которыми были предписаны наказания и стеснительные меры против католической религии, должны быть совершенно уничтожены.
4) что, наконец, религиозные учреждения: церкви и тому подобное, принадлежавшие католическим миссиям до их изгнания, в XVIII веке, императором Киа-Гингом, должны быть им возвращены, или, по крайней мере, возмещены уступкой одинаковых имуществ.
Миссионеры с восторгом приняли эти возвращения, по поводу которых миссионер Лангилла из ордена Иисуса, один из наиболее известных французских епископов говорил, что этот декрет может считаться, как будто изданным христианским королем
«По моему мнению, господин посланник, писал он де-Бурбулону, этот императорский эдикт доставит бессмертную страницу французскому посольству в летописях наших миссий».
«22-е Марта 1692 года и 7 Апреля 1862 года — вот два числа, которых мы никогда не забудем. Докончите ваше доброе дело, господин посланник, добившись от правительства, чтобы декрет был напечатан на желтой бумаге с фигурой дракона (Желтый цвет и дракон — аттрибуты императорской власти.) [72] какие великий император Канг-Ги давал некогда каждому миссионеру».
Желании миссионера Лангилла были исполнены и с этого времени наши миссионеры могли путешествовать повсюду с этим документом, на который глядели, как на самый лучший пропуск. Таким образом, не только отправления богослужения христианской религии были избавлены от всяких стеснений, но во всех столицах и восемнадцати провинциях китайской империи и даже в Монголии и Манджурии имеются введения во владение их земельными имуществами, представлявшими большую стоимость.
Но не станем вдаваться в подробности по этому предмету, принадлежащие скорей истории католических миссий, чем описанию путешествия, достаточно сказать, что 13-го Мая 1862 года, за пять дней до возвращения французского посланника в Европу, куда он отправился через Монголию и Сибирь, депутации христиан из всех провинций поднесли ему следующий адрес:
«Привыкнув в течении долгих лет к терпению, мы без страха смотрели на будущее, так как далеко не надеялись, чтобы из столь далекой страны, ваше превосходительство, явились поселиться среди нас и, после стольких бесплодных усилий, улучшить участь христиан. Вам удалось добиться терпимости, которая царствует теперь повсюду. Наш путь широк и беспрепятствен, по нему может идти всякий кто хочет, с каждым днем участь христиан улучшается — и всеми этими [73] результатами мы обязаны вам. Чувство дружбы, оживляющее нас, единодушно во всех наших сердцах. Теперь, когда благородный посол, получив дозволение своего великого императора, возвращается в свою страну, чтобы снова свидеться со своим семейством, да позволит он нам пожелать ему, «чтобы звезда счастия руководила им повсюду! Каждый раз, поднимая взгляд к небу, мы будем вспоминать о благородном французском после, так как нашей благодарности к нему не будет конца. Мы надеемся, что он удостоит принять несколько предлагаемых нами подарков, не смотря на их ничтожную стоимость, чтобы, возвратившись к нашим братьям, мы могли сказать, что исполнили самый драгоценный из долгов — долг благодарности и дружбы».
Текст воспроизведен по изданию: Записки о Китае г-жи Бурбулон. СПб. 1885
© текст -
??. 1885
© сетевая версия - Thietmar. 2018
© OCR - Иванов
А. 2018
© дизайн -
Войтехович А. 2001