-

ПРЕБЫВАНИЕ КИТАЙСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОГО КОММИССАРА КИ-ИНА В ХОНКОНЕ, У АНГЛИЧАН. Двадцатого ноября проведшего года вечером, пришел в Хонкон пароход Дева (the Maiden), посыланный правлением новой английской колонии в Кантон. Хонкон (Hongkong) — остров и город, приобретенный Великобританией от Китая и служащий теперь средоточием ее военных сил и ее торговли в той стране. На пароходе прибыл китайский правительственный коммиссар и его свита, с поручением посетить английскую контору. Только что судно приблизилось к плотине, как раздалась китайская музыка, смесь пронзительных и нестройных звуков; потом когда ступил на берег благородный Ки-ин, который ни более ни менее как родной дядя государя богдыхана, Сына Неба и Блеску Закона, зажгли три гигантские петарды, что, кажется, обыкновенный салют в Китае. Когда этот важный чиновник сел на носилки и один из слуг вычистил щеткою подошвы его огромных башмаков, весь поезд, состоявший из Англичан, Китайцев и Индейцев, тронулся с места. Эта процессия представляла очень живописное зрелище. В главе поезда была многочисленная толпа китайских музыкантов, которые производили довольно варварские звуки и, пользуясь своим положением, шумели как могли. За этой толпою шел отряд мальчиков с маленькими развевающимися знаменами; но мы не могли определить, для чего они махали этими знаменами, для того ли, чтобы [90] сделать нам честь, или для того, чтобы показать нам свое презрение. За ними шли люди с штандартами, похожими на те, которые всякий может видеть в Европе на китайском фарфоре или лакированных ящиках; между этими людьми некоторые несли на плечах доски с китайскими надписями, в которых, вероятно, означены были звание и титулы высокого коммиссара. Что касается до того, что знаменоносцы были в лохмотьях и без башмаков, то, вероятно, это сделано было для контраста, чтобы показать народу, какая разница между высокими сановниками и их подчиненными. Следовавшая за ними стража была, по-видимому, только почетная стража, потому что оружие этих воинов было самых разнообразных и странных форм, все деревянное, раскрашенное, а клинки только покрыты золотыми и оловянными листами. Но в совокупности эта стража представляла фантастическое зрелище, тем более, что на головах у этих парадных солдат были или высокие шапки, покрытые мишурою, или красные шляпы с пером, которое, по обычаю Китая, — где все делается на оборот, как в других государствах, — было прикреплено так, что висело и качалось на плечах, вместо того чтобы стоять прямо и неподвижно над головою. Палачи, присоединенные в этой толпе солдат, казалось, принадлежали к страже. Они были в платьях из темного плюша, в серых шляпах, похожих на шляпы стражи; некоторые из них были вооружены кнутами, другие разными иными орудьями казни, употребляемыми в этой стране. В некотором расстоянии от последних шли сипаи (индейские солдаты), сопровождаемые музыкою; музыканты, казалось, были в большом затруднении, потому что непосредственно за ними следовали осемь китайских музыкантов с гонгами, цимбалами и духовыми инструментами, и потому они тщетно старались согласовать свою музыку с музыкою последних. Впрочем, кажется, при военных случаях собирают всех имеющихся на лицо музыкантов, и заставляют играть вместе, что, разумеется, производит самую странную и антигармоническую смесь звуков. Главный духовой инструмент Китайцев походит на флажолет, к концу которого приделана маленькая детская медная труба: звуки, производимые этим инструментом, напоминают звук волынки, только без басовых нот.

Тут же осемь человек кули (индейских солдат) несли благородного Ки-ина, который сидел в больших [91] и покойных носилках; а охранял его отряд полицейских офицеров. За ним следовали высшие чины правления английской колонии, потом ряд носилок, занятых высшими мандаринами с пуговкою и пером, отличительными знаками их достоинства; за ними еще другие мандарины низшей степени, и процессия оканчивалась толпою людей, приглашенных присоединяться к ней; они не отличались никакими знаками: важность их показывало уже то, что они удостоились чести находиться в таком благородном обществе. На другой день после обеда английский губернатор посетил Ки-ина с своим начальником штаба и всеми офицерами. Последний принял их со всею обыкновенною приветливостью и вежливостью и обнял главных из них. Присутствие генерального прокурора в длинной мантии и парике сначала очень удивляло Китайцев; но благодаря, веселости этого почтенного и ученого чиновника, удивление скоро превратилось в смех и шутки. Так как это был визит дипломатический, то Ки-ин в точности соблюдал все церемония китайского этикету, и когда посетители встали, он проводил комменданта до внешних дверей и церемонно простился с ним. В тот же день в четыре часа пополудни китайский коммиссар со всею свитою отдал губернатору визит, после чего он отправился с губернатором к месту, где должен был производить парад.

Вечером Ки-ин и самые важные лица его свиты обедали у губернатора, где были также главные начальники разных ведомств и генерал. Часов в девять, в одной зале собрались мужчины и дамы, и начались танцы. Один из Китайцев, член императорской фамилии, подал руку одной даме, как бы ангажируя ее и если бы она поняла его намерение, то он бы, верно, повел ее к составлявшейся кадрили и танцевал бы с нею; но видя, что дама не понимала, чего он хотел, Китаец взял под руку одного английского адъютанта, стал с ним у кадрили, бил такт головою, руками и ногами и лорнировал дам самым забавным образом.

На другой день императорский коммиссар принял приглашение генерала. Ки-ин с пятью высшими мандаринами и множеством пестро одетых слуг прибыл к генералу немного ранее семи часов.

При выходе из носилок его приняли со всеми почестями [92] должными его достоинству; войско отдало ему честь, военная музыка заиграла английскую народную песнь.

По причине малости комнат, можно было принять только шестнадцать гостей. Посреди стола развевалось китайское знамя подле английского. На все двери были повешены китайские девизы, написанные на алой шелковой материи; эти девизы, принаровленные к настоящему случаю, выражали согласие, царствующее между двумя державами; и так как это совершенно согласовалось с китайскими обыкновениями, то Китайцы были очень благодарны за такое внимание. Когда со стола сняли скатерть, генерал предложил первый тост: «За здоровье английской королевы и китайского императора! Чтобы дружеские сношения обоих государств были полезны торговле и благоденствию двух народов!» При втором тосте генерал обратился к Ки-яну и поблагодарив его за честь, которую он сделал ему своим посещением, прибавил, что так как он родился солдатом, воспитан по-солдатски, так же как я благородный коммиссар, то не намерен утруждать долго присутствующих излишними комплиментами; но желал только доказать своему гостю, что угощает его от искреннего сердца и надеется, что благородный коммиссар примет это с радушием и свободою обращения, свойственными военным. Сказав потом несколько слов насчет дипломатического поручения коммиссара и торговых интересов обоих государств, генерал кончил свою речь предложением выпить за здоровье Ки-ина, «этого превосходного государственного человека, который своим беспристрастием к Китаю и Англии заставляет нас почитать его не только искусным политиком, но также человеком ученым и просвещенным».

Ки-ин с большим вниманием слушал эту маленькую речь и, казалось, считал очень важным, чтобы ему переводили ее слово в слово, фразу за фразою.

Когда гром рукоплесканий, возбужденных этим тостом, приутих, благородный Ки-ин возразил с такою же ловкостью, как и присутствием духа: «что генерал преувеличил его слабые способности, но отдал справедливость его искренности и что он уверяет честью истого татарского солдата, что пока он будет иметь влияние на китайские дела, мир и благоденствие обеих держав будут равно дороги его сердцу». Произнеся эти слова, он с жаром протянул руку губернатору и генералу, как бы желая этим действием увеличить силу [93] своих слов. Вообще трудно было бы выказать более приветливости, более любезной веселости, более совершенного чувства приличия чем Ки-ин в этом собрании. В продолжении всего обеда он был весел, но без излишества; прежде чем встали из-за стола, он предложил спеть татарскую песню и наполнил это с воинскою живостью. В зале, в которую скоро все собрались после обеда, было общество дам и большая часть военных офицеров и гражданских чиновников колонии. Ки-ин с чрезвычайно приветливым видом обошел залу, протягивал руку всем дамам и предложил двум из них несколько маленьких вещиц бывших при нем: кошелёк, чётки из семян, и тому подобное. Маленькая девочку, лет шести или семи, приведенная своею матерью, казалось, очень заинтересовала его и трогательно было смотреть на выражение нежности и благосклонности, с которою он посадил ее себе на колени, приласкал и надел ей на шею род ожерелья. Прекрасное лицо коммиссара, его осанка, полная благородства, и наивная грация и нежная красота английского ребенка, составляли маленькую картину, достойную внимания живописца. Не много позже одиннадцати часов, Ки-ин оставил общество, спросив сперва генерала, с характеристическим простодушием, не будет ли хозяин сердиться на него за то, что он так рано удаляется и прибавив потом, что он никак не хотел бы обмануть ожидания хозяина и гостей, для которых он был предметом почтения и любопытства. Еще одна черта тонкой учтивости китайского чиновника заслуживает быть замеченною. Одна молодая замужняя дама, сидевшая близ него, обратила на себя его особенное внимание; насмотревшись на нее, он приказал одному из своих слуг привести шелковый платок и подал его молодой Англичанке, прося ее принять его и дать ему в замен свой платок. Дама немного смутилась и Ки-ин, приметив это, сказал ей с живостью, что он надеется, что не нарушил законов английских обычаев и приличия.

На другой день была последняя дипломатическая конференция между английскими и китайскими уполномоченными, и в тот же вечер Ки-ин пригласил начальство колонии, на великолепный китайский обед. В пригласительных билетах, составляющих любопытную редкость, обед был назначен в шесть часов; но все гости собрались в нижней зале несколькими минутами раньше и церемонно сели в кресла. Генерал сидел в середине, а другие по сторонам комнаты, у маленьких [94] столов, из которых каждый должен был служить двум гостям. Полчаса, предшествующие обеду, и обыкновенно очень скучные в Европе, совсем не так скучны в Китае, благодаря заботливости, с которою хозяева занимают своих гостей и притом превосходному чаю, который подают каждому посетите о в маленьких чашках, с блюдечками, положенными наверх, вместо того чтоб быть внизу, и служащими чашкам крышкою, удерживающею в них жар и усладительный аромат напитка.

Скоро однако объявили, что обед готов и гостей повели в верхний этаж, при звуках музыки.

Посреди огромной залы был поставлен большой стол; Ки-ин сидел в середине, по левую сторону его английский губернатор сэр Джон Девис, а по правую генерал д’Агилар.

Перед каждым гостем была тарелка; с одной стороны ее лежали квай-цы или палочки для кушанья, с другой ложка, вилка и ножик. Англичане вообще старались употреблять палочки и хотя не совсем ловко, однако ж кое-как ели ими; мандарины, между тем, вероятно из учтивости, употребляли вилки и ложки. Перед каждою тарелкою стояло множество маленьких пирамид сухих конфектов, плодов в уксусе и разного вида семян; но скоро мы узнали по опыту, что все это было поставлено более для украшения чем для еды; на левой стороне каждого прибора была чашка, наполненная вареньем и кусочками соленого мяса, вероятно для возбуждения аппетиту гостей; обед начинается этим блюдом и его запивают вином. После этого вступления начался настоящий обед. В залу вошла толпа слуг и каждый из них поставил перед одним из гостей чашку, величиною с кофейную, с супом из птичьих гнезд, блюдо очень похожее на хороший суп из вермишеля, но совсем не стоющее своей большой славы и непомерной цены. После супу из птичьих гнезд, подали суп или рагу из дичины и утиный рагу; потом несравненный рагу из плавательных перьев акулы, похлебку из каштанов, вареную свинину, род маленьких пирожков с овощами и соком мяса, который подается особо; рагу из сухих оленьих жил, другой из кожи акул, уступающий во вкусе только рагу из плавательных перьев тех же животных, о котором мы сейчас упоминали; похлебку из трюфелей; род студеня, в котором, как нам говорили, были мозги из оленьих рогов, [95] и моченые грибы; ветчину вареную в каком-то сахарном сиропе, душеные бамбуковые ветви, печенку вареной рыбы; последние блюда кушали с горячим соусом; потом подали еще куски пирожного, только что вынутого из печи и вздутые блины, наполненные холодным мармеладом. Кроме этих блюд посреди стола стояли большие миски, наполненные разными рагу, имен которых мы не знаем, но основу их, казалось нам, составляли голуби, яйца, разные овощи и в особенности свинина; эти кушанья доказывают впрочем, что китайские повара вполне посвящены во все тайны поваренного искусства и знают все ученые соединения, которые могут служить для составления рагу, салатов и соусов.

При этом множестве неизвестных блюд, самый искусный европейский гастроном пришел бы в замешательство. Хозяева наши, по-видимому понимали это и каждый раз, когда подавали какое-нибудь отличное кушанье, они подчивали им своих соседей. Ки-ин сам, с утонченною учтивостью, обыкновенною в Китае, несколько раз брал со своей тарелки самые лакомые куски и перекладывал их палочками на тарелки своих соседей. Впрочем, на случай если бы какой-нибудь прихотливый гость не удовольствовался этим множеством блюд разного роду, посреди стола стояли жареные павлины, фазаны и ветчина; кроме того беспрестанно подавали чай, верно, чтобы возбуждать аппетит и помогать пищеварению. Один случай заслуживает быть здесь замеченным: в продолжении всего этого великолепного обеда на стол не подавали ни одного зерна рису, ни в смешении с другими веществами, ни особо, хотя почти все путешественники, писавшие о Китае, утверждают, что там не бывает обеда, как бы он великолепен ни был, чтобы не подавали рису в излишестве.

Что касается до вин, ликеров разного роду, и китайского самшу, их подавали беспрерывно в продолжении всего обеда; наши хозяева употребляли их очень часто и приглашали нас отвечать им, что было не легко, потому что они не довольствовались тем, что мы только подносили стаканы к губам: надобно было выпить каждый раз стакан до дна и перевернуть его, в доказательство, что он пусть. Это излишество крепких напитков не произвело на Китайцев такого сильного действия, как мы ожидали. Против нас сидел один Татарин, с действительно грозным лицом. Этот человек выпил, кроме порядочного количества шампанского и других вин, три [96] четверти бутылки мараскину и с полбутылки миндальной водки, поглаживая при каждом новом стакане подбородок и испуская радостное «о-го!»

Разные рагу подавали беспрерывно, часа три сряду. Когда это кончилось, Ки-ин встал, чтобы посвятить чашу царице небес. Между тем как он исполнял этот долг, с одного конца комнаты до другого поставили маленькие, низенькие скамейки, покрытые красною материею, и на них множество блюд с жареною свининою, ветчиною, дворовыми птицами и другими питательными кушаньями: перед всякою скамейкою был повар или, скорее, мясник, потому что эти люди походили на мясников. Повар, вооруженный ножом, сидел на земле по-китайски и начал тотчас же разрезывать мясо против всех правил, установленных в искусстве разрезывания; он хватал иногда левою рукою четверть баранины за ногу, чтобы лучше сдирать мясо, и потреблял свои длинные искривленные ногти, вместо ножей и вилок. Эта церемония имеет двойную цель — сделать угодное царице небес в благодарность за вкушаемое добро и показать гостям, что кроме того, что съедено в изобилии, есть еще много блюд. Мясо, таким образом разрезанное скоро поставили на стол с прибавкою холодной баранины и свинины; но никто этого не кушал и скоро явился дессерт, состоявший из плодов, конфектов и большого количества вина, крепительных напитков и самшу.

Обед, данный достойным коммиссаром, продолжался уже около четырех часов; питательные мяса, составлявшие его, еще не исчезали, когда принесли дессерт, а тосты уже давно начались. Первый тост был за здоровье английской королевы и китайского императора; этот тост был сопровождаем адским шумом: Китайцы с жаром рукоплескали, кричали и это напоминало нам публичные английские пиршества; между тем из соседней комнаты слышна была китайская музыка, вероятно, игравшая какую-нибудь песню, приличную случаю. За этим тостом следовали другие в таком же роде, особенно за французского и шведского короля, двух государей, представителями которых были при этом обеде, двое из их подданных; после этого Ки-ин вопросил губернатора спеть песню и обещал сам петь после него, и действительно, он пел очень хорошо, с большой веселостью и сам вместе с другими себе аполодировал. Пан-и-це-шин также спел нам две песни; но зять императора отказался нет, по причине сильной охриплости, [97] которая, лишила его голосу, что очень не мудрено — потому что этот принц кричал во весь обед. Наконец один татарский придворный, происходящий, как нам говорили, по прямой линии от Чингис-хана, пропел какую-то жалобную песню, немного дикая мелодия которой напоминала некоторые из шотландских и ирландских народных песен.

Из английских гостей, кроме сэра Джона Девиса, пели еще генерал-президент суда и мистер Шортред.

Китайцы, говорят, очень любят украшать свои празднества зрелищами и драматическими сценами; и большая часть путешественников, писавших о Китае, представляют этот род дивертисментов, как обычай, неизменный в таком случае. При описываемом обеде, впрочем, этого не было, верно потому, что Китайцам никогда и в голову не приходило, чтобы какой-нибудь их важный сановник мог быть у иностранного чиновника и потому труппа комедиянтов не принадлежит к обыкновенной свите посланника. Как бы то ни было, зрелище заменено было игрою, описания которой я никогда не видал. Ки-ину принесли две георгины, он, повернув их вокруг головы, поднес к носу, потом дал одну губернатору, другую генералу, прося их передать другим гостям, сидящим вокруг стола. Между тем в соседней комнате били в барабан, останавливаясь от времени до времени как попало; особа, имевшая цветок в то время как переставали бить в барабан, должна была тотчас выпить стакан вина, налитый до краев. Эта игра, которою Китайцы забавлялись с большим увлечением, очень забавляла все общество; наши хозяева старались поймать своих гостей и заставить их пить; впрочем они очень весело смеялись, когда сами попадались. Между тем вечер подходил к концу; он был очень хорошо проведен всеми и богу пьянства принесена была обильная дань. Или вино было отличного качества или количество рагу и блюд разного роду, из которых был составлен обед, противостояло действию напитков, но то верно, что все гости, туземцы и иностранцы, были не слишком пьяны. Около одиннадцати часов общество разошлось: Ки-ин и его друзья проводили своих английских гостей до последних ступеней лестницы и простились с ними у дверей на улице; после чего каждый ушел восвояси, и все были чрезвычайно довольны таким радушным свиданием.

На другой день в половине седьмого утром, императорский министр сел на пароход, чтобы возвратиться в Кантон. [98] Само собою разумеется, что на человека столь важного в Китае, столь знаменитого в Европе, смотрели со вниманием во время его пребывания в Хонконе; вот результат наших наблюдений. Ки-ину лет пятьдесят; он высок ростом, вид у него самый благородный и манеры отличаются какою-то особенною грациею и достоинством. Во время пребывания своего у нас, он вел себя как светский, самый образованный человек, так что, за исключением языка и платья, его можно было бы принять за старинного Англичанина самого знатного роду. Так как мы его видели большею частью в многочисленных публичных собраниях, то нас всего более поразила любезная приветливость его физиономии; но надобно сказать, что лицо у него чрезвычайно умное и часто озаряется живым, светлым взглядом, который тут выражал добродушие и искреннюю веселость, а при случае, конечно, мог бы блестеть такою же проницательностию и тонкостию.

С французского П. ОЛЬ-ИН.

Текст воспроизведен по изданию: Пребывание китайского правительственного коммиссара Ки-ина в Хонконе, у англичан // Библиотека для чтения, Том 76. 1846