-

ОПИУМ, АНГЛИЯ И КИТАЙ.

Никогда, может быть, Англия не обрисовывалась резче в своем торгово-политическом характере как в прошлом году, когда она готова была предпринять две войны в двух частях света за чисто москотильные ссоры, одну с Неаполем за серу, другую с Китаем за опиум. К счастию, серное дело уладилось без кровопролития, но, говоря языком английских политиков, «опийный вопрос», или «опийный кризис», поведет, как кажется, к чрезвычайно важным результатам для истории: все зависит нынче от твердости и решимости полководцев, которым поручена одна из самых необычайных экспедиций, о каких только упоминают летописи народов. Потрясение огромной империи и владычества Маньджуров, новый ход дел, новая эпоха в просвещении и торговле Азии, могут быть следствием удачи, так же как нечто истинно комическое — следствием слабых и неуспешных действий.

В такую минуту, многим, конечно, будет приятно иметь очерк происшествий, которые дали, первый повод к ссоре двух, «целым светом разделенных», держав, самой западной и самой восточной. Дело, как известно, стало из-за опиуму, товару, очень соблазнительного для сластолюбивых Китайцев, и который Англичане доставили им в виде контрабанды, вопреки всем запрещениям местного правительства. В Англии вышло по этому случаю множество книг и брошюр: мы представим краткое обозрение их содержания.

Некто мистер Thelwall, верный названию своей книжки, которая называется — «Злодеяния торговли опиумом», [56] находит в этой торговле такую бездну злодеяний, iniquities, со стороны своих соотечественников, что волосы его становятся дыбом; напротив того мистер Warren, со всею ловкостью адвоката, доказывает в своем «Опийном вопросе», The Opium question, что ввозить потихоньку это наркотическое снадобье в Китай совершенно добродетельно и законно, и что купцы, потерпевшие убыток по случаю прекращения Китайцами контрабанды опиума, имеют право на вознаграждение от великобританской публики. В брошюре под заглавием «The Opium crisis», мистер King, как Американец, опять бранит Англичан. Один безымянный писатель, в сочинении «Pro и contra по опийному вопросу», попеременно представляет столько доказательств в пользу и против Англичан и Китайцев, что обе стороны, выходит, совершенно правы; прочие, с большим или меньшим пристрастием и знанием дела, рассказывают только историю ссоры; а неизвестный сочинитель «Проекта об удовлетворительном примирении двух государств» предлагает сжечь Кантон и прямо итти на Пекин.

Не входя в постороннюю для вас полемику английских публицистов, мы выберем из нее только факты, которые любопытнее прочих в настоящем случае.

Всем известно, что опиум находится в значительном употреблении в Турции и во многих азиатских землях, особенно в Индии, не столько в вида лекарства, сколько в качестве увеселительного или утешительного средства. Употребление его в малых приемах услаждает там горесть несчастливца и бедняка. В больших, оно, как известно, становится чрезвычайно вредным; а надобно знать, что несчастливцы почти всегда от малых приемов постепенно переходить к большим. Китайцы в прежние времена не знали опиуму: это доказывается между прочим и отсутствием имени ему, в их языке: они называют его теперь словом, принятым на Востоке, афъюн. Опиум был привезен к ним в первый раз, как кажется, в осьмом или в девятом столетии, Аравитянами, которые тогда вели значительную торговлю с Китаем; но до [57] новейших времен его употребляли только как лекарственное снадобье. Наконец познакомились и с возбудительными качествами его. Китайцы, у которых нет других напитков кроме чаю да негодной рисовой или просяной водки, не могли устоять против искушения, и вкус к опиуму распространился по всему Поднебесному Государству, требования возрастали, привоз, в начале незначительный, увеличивался с удивительной быстротой; в 1837 году, по показанию господина Кинга, Ост-индская Компания ввезла в Китай уже 20,000 ящиков опиуму, и получила барыша двенадцать миллионов рупий, то есть, слишком 7,500,000 рублей серебром.

Между тем китайское правительство, которое, по официальной философии Конфуция, вечно рассуждает в казенных бумагах о бесконечном совершенствовании человечества и коренном возрождении его природы в первобытной чистоте, но, по слабости сказанной природы, любит взятки и само готово утешать себя в горе опиумом, замечая вред, происходящий от его употребления, с одной стороны беспрестанно издавало против него запретительные указы, с другой смотрело сквозь пальцы на открытый привоз этого снадобья, которого часть переходила всегда в кладовые мандаринов в виде «подарочков». Самый старый указ о том относится к 1796 году, в царствование Дзя-дзина, или Киа-кинга. По силе этого указа, всякой, за кем заметят употребление опиуму, имеет быть положен у позорного столба и бит бамбуком по пятам нещадно, а продавей и производитель этой контрабанды должны подвергнуться еще большему наказанию. В других указах повторялось то же, а в повелении 1833 года была еще яснее определена мера наказания. «Покупателям и потребителям опиуму, по зрелому соображению, определяем в наказание по сту ударов бамбуком, и сверх того виновный должен проносить два месяца деревянную колодку. Они обязаны объявить имя продавца, чтобы начальство могло задержать и наказать его; если же кто не объявит, то, как участник в преступлении, подвергается вторично такому же числу ударов и ссылается на три года. Мандарины и их подчиненные, в случае покупки и употребления [58] опиуму, наказываются одним градусом строже, по уставу; а правителям областей вменяем в обязанность смотреть, чтобы в их ведомствах не было людей, употребляющих это поганое снадобье».

Этот указ имел такое же действие как все китайские указы: для примеру, мандарины высекли публично нескольких бедняков, а сами продолжали брать «подарочки» и пропускать контрабанду.

С того времени, из Пекина, при всякой перемене министерства, приходили в Кантон новые указы, которыми свежие сановники, для показания своего усердия, спешили запрещать торговлю опиумом под опасением строжайшего взыскания. Усердие их продолжалось обыкновенно до получения «подарочка» из Кантона, и грозные указы оставлялись без действия, по мнимой невозможности их исполнить. Контрабандисты, учредив складку товару на острове Линьтине, беспрепятственно провозили опиум оттуда в Кантон, а из Кантона он расходился по всей империи. Мандарин Хеу-найдзы, страшный бентамист, в поданной императору, в 1839 году, записке, писал следующее о порядке ввозу опиуму: «У острова Линьтиня всегда стоят семь или осемь великих как горы кораблей, нагруженных опиумом, а в Кантоне есть особенное сословие людей, которое занимается маклерством по торговле москотильными товарами: от этих людей западные иностранцы, торгующие опиумом в Поднебесье, получают деньги, и выдают им ерлыки, по которым товар отпускается с великих кораблей. Для перевозу его на берег употребляются большие лодки, известные у простого народу под названиями морских пауков и драконов. Они беспрепятственно ходят вверх и вниз по реке, вооружены пушками и другими страшными снарядами, и снабжены каждая двадцатью, или более, отчаянными гребцами, которые действуют веслом так ловко как птица крыльями. У них подкуплены все таможенные и военные начальства, управляющие приказами, мимо которых они проходят; а если им случится встретить одно из судов, разъезжающих для надзору, и это судно не знает дела, то [59] они смело вступают с ним в бой, и такие схватки всегда оканчиваются смертью нескольких человек».

Этот формальный донос ясно показывает, что употребление опиуму было чрезвычайно сильно между Китайцами и что торговля производилась почти открыто. Господин Lindsay, в брошюре под заглавием — «Справедлива ли война с Китаем?» — уверяет, что, с 1821 году до принятия китайским правительством последних решительных мер, действительно никто и не думал скрывать, что продает или курит опиум. «В это время говорит он, было у Кантонцев от тридцати до сорока больших лодок, для контрабандного торгу. Они среди белого дня разъезжали взад и вперед по реке, не обращая на себя ничьего внимания, и преспокойно проходили мимо караулов и крейсерских судов. Прогулки по воде составляют любимое развлечение кантонских жителей: мы имели несколько прекрасных шестивесельных яликов, и обыкновенно, часа в четыре пополудни, отправлялись кататься: нам очень часто встречались эти лодки, потому что они вообще около того времени приходили в Кантон. Некоторые из них отправлялись прямо внутрь государства с разными иностранными товарами для двора, и потому были под казенным флагом: он избавлял их от всяких досмотров и розысков, а между тем каждая лодка провозила по нескольку сот ящиков опиуму, которым снабжались прибрежные города».

Далее, господин Линдсе пишет, что не только все кантонские чиновники промышляли контрабандной торговлей опиумом, но и сам губернатор принимал в ней деятельное участие.

«Кантонский губернатор очень заботился о введении благоустройства в этой промышленности, и способ, придуманный им, был довольно оригинален. Он велел построить четыре огромные пятидесяти-весельные бота, дал им свой воеводский флаг, и без церемонии отправлял на них опиум под надзором своего сына. Весь Кантон восхищался этою превосходной выдумкой; дома были оклеены презабавными эпиграмами на губернатора, на его четыре [60] бота и его достойного сына: губернатор, как умный человек, читал их и смеялся со всем Кантоном».

По словам того же господина Линдсе, годовая прибыль, которую получали китайские чиновники от торговли опиумом, простиралась до двух миллионов рублей серебром: эта сумма разделялась дружески между губернатором, адмиралом и их подчиненными. Не мудрено, после этого, что, несмотря на все пекинские указы, человеческая природа не возрождалась в первобытной чистоте, и что между тем употребление опиуму распространялось больше и большие и вред становился ощутительнее.

«Опиум, говорит сам жестокий мистер Тельвелль, который торговлю им называет «злодеянием»: опиум, не только открыто привозится, но и открыто продается во всех частях китайской империи. Несмотря на запрещение, лавки так же наполнены им, как в Англия шинки наполнены водкой. Бамбуковая решетка, повешенная перед дверьми, служит эмблематическою вывескою этим вертепам, и манит к себе несчастных рабов невоздержания. За ней всегда гнездится толпа людей всякого звания, от изнеженного и богатого чиновника до презренного бродяги. Никто не таит своей жалкой страсти, и сами полицейские, публично негодуя на такой явный разврат, в частной жизни поощряют его собственным примером или, по крайней мере, допускают, из видов корыстолюбия».

Впрочем должно заметить, что мистер Тельвелль, желал бы, кажется, объявить крестовый поход против опиуму, и чуть ли он не преувеличивает фактов. На его глаза, все народонаселение Китая состоит из заматерелых курильщиков опиуму, горьких пьяниц, существ безнравственных и хворых, которые совершенно погрязли в бедственной страсти к афъюну и гибнут от яду, разрушающего душу и тело. Но, во-первых, рассказ его основан на словах одного методистского миссионера, который со своей стороны положился на уверения какого-то ханжи Американца, а ханжа говорил может быть из зависти к Англичанам, наживающим большие деньги от [61] продажи опиуму в Китае; во-вторых, чиновники посольств лорда Мекартни и лорда Амгерста, проехавшие Китай от Пекина до Кантона, господин Medhurst, который осмотрел весь берег от Кантона до мыса Шань-дуна, и сэр Джон Barrow, который издал свое путешествие, отнюдь не рассказывают таких ужасов, о каких упоминает добродетельный мистер Тельвелль. Можно еще привести в доказательство слова брошюры «О причинах разрыву с Китаем», изложенных в письме к лорду Пальмерстону от одного Англичанина, живущего на месте.

«В Кантоне, говорит он, считается от осьми сот тысяч до миллиона человек жителей; но я не помою, чтобы мне случалось видеть на здешних многолюдных улицах такие хворые и искаженные лица, какие поминутно встречаются в Лондоне. Говорят о множестве опийных лавок, о вертепах разврату, как некоторые называют их; но, верно, эти вертепы обладают чудесным свойством быть невидимыми для публики. Одни только шинки, где продают водку, попадаются здесь на каждом шагу и, безобразя вид богатых зданий, оскорбляют слух и зрение прохожего отвратительными картинами и речами, которые видны и слышны сквозь двери. Бывало, люди, посещающие подобные заведения, при выходе оттуда, оглядывались кругом, не примечает ли кто за ними; но теперь и эта предосторожность оставлена: мужчины и женщины, в опрятном платье и в лохмотьях, идут туда и выходят назад без всякого стыда и зазрения совести».

С другой стороны, однако ж, и эта защитительная речь не заслуживает безусловной доверенности: почтенным купцам, снабжавшим Китай опиумом, очень естественно желание доказать, будто их промысел не наносил никому ни какого вреда. Может статься, шинки, в которых, по словам сочинителя письма и лорду Пальмерстону, предается водка, те же самые лавки с опиумом, о которых говорит мистер Тельвелль, но сочинитель никогда не хотел заметить этого. Во всяком случае, не подлежит спору, что употребление опиуму в Китае было [62] сильно и вредно, и в физическом и нравственном отношении: китайское правительство не даром же издавало столько строгих указов, которые, при укоренившейся страсти и при корыстолюбии исполнителей, не производили ни какого действия!

Наконец, в 1836 году, мандарин Хеу-найдзы, помощник председателя палаты жертвоприношений, представил китайскому императору записку, о которой мы уже говорили: после длинного рассуждения о том, что хотя употребление опиуму отнимает время, расстраивает здоровье, сокращает жизнь, препятствует возрождению человеческой природы, и прочая, и прочая, однако ж трудно от него воздержаться, потому что, сделав привычку, нельзя уже не употреблять его, и прочая, и прочая, помощник председателя предлагает такое средство: как зла искоренить не возможно и всякая строгость в этом отношении только вводит купцов в незаконную торговлю, без прибыли для казны, то не лучше ли будет обложить опиум пошлиной, в которой откроется по крайней мере новый источник государственного доходу?» в подкрепление своей мысли Хеу-найдзы ссылается на прежние времена, когда опиум не был запрещен к привозу, но подлежал пошлине и получался на вымен чаю и других китайских товаров. Что касается до вреда, который может произойти от дозволения явно привозить опасное снадобье, то Хеу-найдзы советует издать постановление, чтобы «всякий чиновник, кандидат на чиновное звание, и военный офицер, уличенный в употреблении опиуму, лишаем был права на должности, без дальнейшего наказания».

Мысль китайского политико-эконома не совсем неосновательна: если бы ее привели в исполнение, то казна Поднебесной Империи точно получила бы огромную прибыль, и между тем на службе не было бы неблагонадежных людей, преданных опиуму. Но Хеу-найдзы упустил из виду, что народонаселение государства состоит, не из одних служащих, не из одних чиновников, кандидатов на чины и офицеров: есть еще народ, о котором тоже стоило подумать. [63]

Как бы то ни было, записка его была послана от Крыльца, то есть, от имени императора, без великих замечаний, к правител Кантона, а тот с своей стороны рассудил, что молчание государя значит совершенное согласие на предложенную меру. Вследствие того, иностранные купцы, отбывающие в Кантон, распорядились об усилении выработки опиуму на маковых плантациях в Ост-Индии, и ввозу его в Китай, а губернатор принял самые мудрые меры насчет того, как бы удобнее новую пошлину разделить без обиды между своим карманом и сундуком казначейства. Но губернатор и купцы ошибись: в конце того же 1836 года пришли от Крыльца в Кантон еще две записки, поданные императору, в которых излагалась теория совершенно противная советам Хеу-найдзы. Одна из этих записок принадлежала Джу-дзуну, члену палаты церемоний и государственного совета. Она, в китайском роде, написана мастерски. Джу-дзун начинает рассуждением, что ежели зло существует, то надобно искоренять его, чтобы ускорить возрождение человеческой природы; потом говорит он о святости законов, и, исчислив все указы, изданные против торговли опиумом, настаивает, чтобы прежние предписания были исполняемы во всей точности. «Законы, удерживающие народ от дурных поступков, пишет он, можно уподобить плотине, удерживающей наводнение. Если, поверив доказательствам, будто плотина по ветхости не приносит пользы, мы разрушим ее, то вода разольется и ни какими словами нельзя будет описать ужасных последствий. А между тем в провинциях думают, будто запрещение ввозу опиуму хуже закона, который бы дозволял его. Денно и ночно я размышляю об этом, и не могу постигнуть основательности такого мнения». Далее, Джу-дзун, как бы осмеивая заботливость Хеу-найдзы об одних чиновниках, кандидатах и офицерах, входит в рассуждения о вредности, опиуму для простого народу. Выпишем несколько строк из этого места.

«Употребление опиуму, если рассматривать предмет только со стороны разорительности, еще не весьма важное дало; но ежели притом вспомнить, как он вреден [64] нравственности народу, то это дело принимает совсем другой оборот и заслуживает полного внимания нашего, потому что народ — основание государства. Конечно, человек живет имуществом, однако ж ущерб имуществу может вознаградится новыми барышами, обедневший может разбогатеть: но ни каким искусством, ни какими средствами, нельзя исцелить народу, зараженного сластолюбием».

Говоря о западных иностранцах, торгующих опиумом, Джу-дзун указывает особенно на Инкили, Англичан, которые, по его мнению, принадлежат к племени Хун-моу, Рыжих инородцев, данников Китая, и ввозят опиум в вечную державу нарочно с тем умыслом, чтоб воспрепятствовать возрождению человеческой природы в первобытном совершенстве и ослабить поднебесную Империю. Джу-дзун предостерегает этих опасных инородцев, что «ежели они дерзнут долее оказывать наглое сопротивление законам Сынов Неба, то правительство Поднебесья принуждено будет, оставив всякое снисхождение, направить в них пламенные громы своих великих пушек, так, что они затрепещут перед китайским оружием. Вообще с Рыжими инородцами, приходящими к нам издалека, надобно держаться следующего правила: сначала употреблять убеждения, ни под каким видом не выходить из границ церемоний, и не предаваться жестокостям; но если окажется нужным прибегнуть к оружию, то действовать решительно, сильно, непобедимо, чтобы презренный враг не мог подумать, будто его боятся».

Так рассуждали китайские публицисты, которые — народ, право, не глупый, и в октябре того же года пришло в Кантон именное богдоханское повеление, в котором уже прямо было сказано, что «опиум производит гибельное влияние на государство», и поставлялось в обязанность областным властям «ловить, как суда, на которых он продается, так и всех прикосновенных к этой противозаконной торговле». В то же время даны строжайшие приказания об удалении из Китая тайных ввозителей опиуму; но это трудно было исполнить: под разными предлогами купцы компании Хун (Hong) умели задержать [65] отправление изгнанников с их кораблями в продолжении всего 1837 года. Кантонское начальство, чувствуя необходимость сделать что-нибудь для виду по строгим предписаниям, приходящим из Пекина, приняло некоторые наружные меры, в тои числе, запретило всякое сообщение между городами и островом Линьтинем. Но запрещение это было пустое слово: опиум расходился по-прежнему, и не одна тысяча ящиков проскользнула в кантонскую гавань Вампо, где стоят европейские корабли, а оттуда и в иностранные фактории. Это продолжалось до сентября 1838: десять тысяч ящиков ввезено с явным нарушением богдоханского указа. Наконец, в сентябре, или около того времени, сделано, для виду, несколько поимок контрабанды, с кровопролитными драками, которые потом нередко повторялась до декабря месяца, как вдруг один Англичанин был схвачен с поличным, при провозе опиуму, в какой-то иностранной конторе. Тут уже объявлено решительное и всеобщее запрещение торговли опиумом. Губернатор хотел доказать свое усердие: он рад был взвалить по крайней мере половину вины на «Рыжих инородцев»; за другую половину должен был отвечать кто-нибудь из Китайцев. Один купец из компании Хун, прикосновенный к преступлению Англичанина, был отправлен с деревянной колодкой на шее в Вампо; и прочие члены компании сами принялись хлопотать о высылке виновного иностранца за границу, лишь бы спасти его и себя от дальнейших опасностей.

В то же время кантонский правитель рассудил еще, для виду, казнить смертью одного Китайца, продававшего опиум, и на замечание, сделанное палатою торговли, отмечал, что казнь его есть горестное следствие пагубной торговли, производимой коварными иностранцами. Американец Кинг, рассказывая об этой казни, пускается в самые филантропические выходки против Англичан, которые, пишет он, поселяют разврат в народе и приносят бедных Китайцев в жертву своему корыстолюбию. Судя по жару, с каким почтенный республиканец говорит об этом, подумаешь, будто соотечественники его ни [66] душой ни телом не причастны к торговле опиумом; а между тем очевидцы уверяют противное. «За исключением одного или двух, говорит господин Линдсе, все американские торговые дома в Китае участвуют в торге опиумом. На Линьтине есть особенное складочное место для опиуму, принадлежащего Американцам. В числе шестидесяти аманатов, находится хозяин одной самой почтенной американской фирмы».

Как бы то ни было, несчастный Китаец был повешен для про-формы, на площади, и, спустя два месяца, другой такой же бедняга, по приказанию губернатора, умер от руки палача перед домами Европейцев, которым на этот раз не удалось прогнать исполнителя казни на лобное место. Сверх того получено было известие, что глубокий политико-эконом Хеу-найдзы, который предлагал установить пошлину с опиуму, за свое несообразное мнение сослан к границам Маньджурии и понижен в чине. Все показывало, что приближается важный переворот.

Посреди таких обстоятельств кончился последний месяц 1838 года. Следующий начался прокламацией, что «через несколько дней будет приведен в действие новый и строгий закон против запрещенной торговли», и что «сыны Поднебесья призываются к защите своей отчизны от прелести и коварства Рыжих инородцев». За нею последовала вторая прокламация: объявлено, что в Кантон приедет коммиссар, снабженный обширною властью и строжайшими предписаниями, и приймет меры к искоренению зла; и настоятельное воззвание обращалось к иностранцам, чтоб они послушались доброго слова и таким образом предохранили себя от больших бедствий. Но, ни между контрабандистами, ни на кораблях, ни в самой торговле опиумом, не было приметно ни какой особенной перемены; все шло прежним порядком, всякой знал, что губернатор делает это только для виду, для показания своего усердия; приезду коммиссара не верили, и как чудесная сила взяток известна во всем Китае, то даже и не опасались следствий этого приезду, если бы он и [67] оправдался. Bo кажется, что на этот год беспорочные восторжествовали в Пекине: коммиссар действительно от самого Крылца приехал в Кантов в марте. В первую неделю пребывания своего в Кантоне, этот сановник, по имени Линь, ограничился допросами и розысками; все были изумлены разнообразием и точностью сведений, которые он привез с собою. Линь объявил между прочим, что Тма лет (император) отпуская его, поклялся со словами, что пусть он, Тма лет, не встретит на небесах ни отца ни деда своего, ежели не выведет зловредного опиуму в Поднебесье.

Затем, от коммиссара была издана повестка, чтобы весь опиум, находящий на кораблях, выдан был правительству. Коммиссар присовокуплял, что торгующие этим товаром должны в течении трех дней дать подписку в том, что впредь не станут ввозить его, и что тот, кто ослушается, будет лишен права торговли, задержан и строго наказан. В то же время объявлен выговор купцам компании Хун, и возложена да них ответственность за неповиновение иностранцев, под опасением примерного наказания.

Эти распоряжения, как громовый удар, поразили главных торговцев. Назначенные три дня прошли, и ничего не было сделано. Коммиссар рассердился. Купцы, испугавшись, предлагали ему «подарочек» в тысячу тридцать шесть ящиков опиуму, желая этим пожертвованием отделаться от дальнейшей беды; но, к удивлению всего Кантона, Линь не принял взятки, и так рассердился за это предложение, что потребовал к себе Англичанина Дента, главного промышленника опиумом. Люди, посланные за Дентом, уверяли его, что коммиссар хочет только с ним повидаться да объясниться; но трус контрабандист, вместо того чтоб итти и как-нибудь приклонить Линя на дружелюбную сделку, отвечал, что он не пойдёт, ежели коммиссар не пришлет ему безопасной грамматы, за своей печатью. Эта неучтивость ускорила великий переворот, тем более что и супер-интендант английской фактории, капитан Эллиот, в то же время сделал [68] неизвенительный промах: пошел сам к Денту и взял его к себе в дом, под свою защиту. Китайская полиция подумала, будто Рыжие инородцы хотят скрыться и уведомила о том своих начальников: поднялся шум; домы европейских купцом были окружены и заперты, и сами они подверглись строжайшему домашнему аресту. На другой день, двадцать пятого марта, капитан Эллиот написал к кантонскому губернатору отношение о выдаче паспортов всем Англичанам и английским кораблям, находящимся в Кантоне; но тот отказал, а коммиссар Линь издал от себя новое повеление, чтобы весь опиум был немедленно сдан с кораблей китайским чиновникам, и на следующий день он подтвердил это двумя дополнительными предписаниями, в которых обещал, между прочим, если требование его будет исполнено, ходатайствовать у Тмы лет об оказании милости Рыжим. Капитан Эллиот увидел свою неосторожность, но уже было поздно: получив последнее Линево предписание, он отвечал, что воля его превосходительства, господина коммиссара, исполнится во всей точности. В самом деле, опиум был свезен с кораблей и сложен в назначенном месте, на берегу реки Чи-дзяна, или Тигра, откуда побросали его в воду. У сочинителей брошюр возникает тут прежаркое прение: одни утверждают, что Китайцы точно бросали опиум в реку, по триста ящиков в сутки, что составляет, в продолжении двадцати двух суток, шесть тысяч шесть сот ящиков, и в справедливости этого факта они ссылаются на кантонские газеты и на частные письма; другие говорят, напротив, будто опиум, по крайней мере большею частью, был брошен, не в реку, а в карман беспорочного коммисара Линя. Статься может; но дело в том, что опийный переворот совершился, великая жертва принесена, Англичане лишились товару, который они ценят почти в осемнадцать миллионов рублей серебром, и торговли, которая приносила им ежегодной прибыли до тридцати миллионов рублей ребром. Между тем коммиссар Линь, недовольный этою жертвой, по личной ненависти к Рыжим, усугублял свои строгости. Несколько человек, частию Китайцев, [69] частию иностранцев, были наказаны смертию, обрезанием ушей, замазанием рта, как в китайской комедии, которую все знают, к сожалению. Капитан Эллиот напрасно заступался за своих соотечественников: их выгнали, не только из Кантона, но даже из Макао, где они жили под покровительством дружественной державы, Португалии. Мужчинам, женщинам, детям, всем без разбору, приказано было немедленно удалиться на английские корабли, где и без того уже было тесно и голодно. Наконец и сам капитан Эллиот выехал из Кантона. Английские корабли бросили якорь в Хун-гуне. Неприязненные действия: Англичане, без объявления войны, блокировали Кантон. Китайцы с своей стороны одержали верх над двумя их военными судами, и наконец возгорелась война, которая теперь занимает политиков.

Пекинское министерство испугалось однако ж, как кажется, последствий своей строгости, и вероятно оно-то и поручило коммиссару Линю написать от своего имени письмо к английской королеве, которое недавно все читали в газетах. В этом письме Линь излагал королеве обиды, нанесенные Китаю противозаконными поступками ее подданных, и уговаривал к примирению. Поступок Линя, вместо сближения обеих сторон, раздражил еще более Англичан: народная гордость их была затронута; капитан Эллиот не принял письма, потому что оно было от мандарина и адресовано «Пресветлейшей царице Рыжих инородцев», а содержание этого послания, ходившего по рукам в Кантоне и написанного высокопарным китайским слогом, возбудило общее негодование между Англичанами на дерзость Китайцев.

Приведем теперь мнение одного публициста о сущности самой войны:

«До сих пор не видно еще настоящего casus belli: по европейскому международному праву тут нет достаточной причины к войне. По нашим политическим обычаям, английское правительство могло бы, нисколько не унижая своего достоинства, торжественным охуждением поступков капитана Эллиот и противозаконного торгу опиумом, [70] производившегося контрабандистами, устранить всякий повод к несогласию и вступить в переговоры о прекращении на будущее время подобных поводов к недоразумениям между двумя державами. Нет сомнения, что китайское правительство имеет неоспоримое право издавать у себя такие законы, какие ему заблагорассудится; английские подданные, торгующие в его земле, обязаны им повиноваться, и по общему международному праву, и по частным договорам между Великобританией и Китаем: они не повиновались, смело, и даже дерзко, вели в огромном размере запрещенный торг с китайскими подданными, оказали сопротивление местным властям при исполнении ими закона, к сопротивлению этому не были уполномочены своим правительством, напротив, сами произвольно вызвали против себя насильственные меры; следовательно, в нравственно-политическом отношении, война для отмщения обиды, нанесенной горсти контрабандистов и самоуправному начальнику купечества, носит на себе, по европейским понятиям, разительный характер несправедливости. Напрасно защитники войны приводят в ее пользу свое главное доказательство, состоящее в том, будто бы китайское правительство, долгое время беспрепятственно допуская открытый ввоз запрещенного товару, потеряло право называть его контрабандою; будто бы оно своими послаблениями само поощрило развитие незаконной торговли опиумом и, следовательно, приняв вдруг строгие меры к прекращению его, обязано вознаградить английских подданных за убытки: такой аргумент, принятый нынче в Англии за неопровержимый, ни сколько не уменьшает коренной несправедливости решения дела вооруженною рукою. Из истории этого несогласия (составленной здесь по точному содержанию обнародованных в Англия оффициальных документов и по частным полемическим сочинениям), видно, что пекинское правительство с давнего времени не переставало издавать запретительных постановлений против употребления и ввозу опиуму, но что эти постановления не приводились в исполнение, в Кантоне, по милости взяток, которыми Англичане соблазняли китайское сердце местных правителей и их [71] мандаринов. Если было лихоимство, то оно было обоюдно: те, которые давали взятки, знали, что они дают их за противозаконное дело; знали это так же хорошо, как и те, которые брали. Таким образом поощрение контрабандной торговли было следствием, не умышленного послабления со стороны пекинского правительства, но безнравственности английских купцов, которые подкупали его чиновников с тем, чтобы эти чиновники не исполняли закона. Одним словом, справедливости войны нельзя оправдать ни какими доводами, извлеченными из сущности ссоры, и casus belli должен заключаться не тут, а в другом каком-нибудь обстоятельстве, которое для Англии может быть поважнее нравственных уважений».

В самом деле, он заключается в финансовой стороне вопросу. Кто бы ни был причиною страшного развития контрабандной торговли опиумом, дело в том, что это развитие произвело земледельческий и промышленный переворот в Индии. Она почти вся засеяна теперь маком; лучшие поля обращены в плантации этого растения для выделки опиуму, которого год от году требовалось более и более для Китайцев. Одним опиумом Ост-индская Компания платила Китаю за весь чай, ежегодно получаемый ею для Англии и для западной Европы в исполинском количестве целого миллиона пудов; а монополия чайной торговли, предоставленная компании, приносила великобританскому казначейству девяносто миллионов рублей ассигнациями пошлины. По вычислению Quarterly Review, с 1833 по 1838 год, средний ввоз чаю в Англии простирался ежегодно до 37,827,774 английских фунтов, которые больше наших, и казна ежегодно получала пошлины с этой статьи до 3,830,000 фунтов стерлингов. Потеря девяноста миллионов рублей годового доходу, разорение Индии, превращенной в огромный маковый огород, и неминуемый упадок ост-индских доходов, вот три важные статьи, за которые стоит труда подраться на краю света, что бы ни подало повод к драке и какого бы мнения ни была теория международного права о подобной войне. Опиум, как вы видите, тесно связан с [72] величайшими делами всемирной политики и судьба его интересна не для одних только аптекарей. Чем бы ни кончилась нынешняя английская экспедиция, это зловредное снадобье будет еще играть важную роль в истории человечества: рано ли поздно ли, оно сделается причиною важных переворотов на Востоке, и мы, конечно, справедливо избрали его здесь предметом исторического обозрения.

Текст воспроизведен по изданию: Пребывание китайского правительственного коммиссара Ки-ина в Хонконе, у англичан // Библиотека для чтения, Том 76. 1846