КИТАЙСКОЕ ВОЙСКО И ЕГО ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ. При нынешней ссоре Англичан с Китайцами и начале формальной войны между ними, следующие подробности могут иметь свою занимательность. Многие Англичане, живущие долгое время в Кантоне, положительно утверждают, что с десятью тысячами европейского войска можно покорить весь Катай. Такая слабость огромнейшей империи в мире, в которой считается до двух сот пятидесяти миллионов народонаселения, то есть, в пять раз более чем в России, нажегся нам вероятною, но она очень правдоподобна. Маньджурская династия богдоханов, царствующая в Китае с половины семнадцатого века, упрочила свое владычество тем, что дала Маньджурам воинский перевес над Китайцами. Как в турецкой империи настоящее ядро вооруженной силы всегда составляли пришельцы, Оттоманы, которые охраняли и вместе держали в повиновении гораздо превосходящих их числами, но слабых и обезоруженных, райей, так и в Китае [84] господствуют воинственные Маньджуры над покоренными туземцами. Основатели династия разделили пришедших с ними одноплеменников на осемь полков, или знамен, и утвердили за ними военное ремесло наследственным правом: в службу могли вступать, кроме Маньджуров, только те китайские и монгольские племена и их потомки, которые добровольно покорялась маньджурским богдоханам при первом завоевания. Посла первоначального основания осьми знамен, ни один Китаец уже не был принят в службу. Каждое знамя, или дивизия, разделяется на три отдела, или бригады, маньджурскую, монгольскую и китайскую. Воинские степени и чины маньджурского войска, как и самые названия их, отличаются от чинов собственно китайской рати, или так называемой местной милиции. Большая часть осми-знаменного войска расположена в Пекина и его окрестностях; прочие, в виде гарнизонов, стоят на важнейших пунктах государства и везде отличаются и от граждан и от местной милиции. Их лагери обведены станами, и в большей части провинций составляют поселения, или города, в которых они живут со своими семействами, занимаются воинскими и гимнастическими упражнениями и всегда находятся в готовности подавить и уничтожить всякое возмущение народа. По словам Англичанина Девиса, в каждой из осьми дивизий считается по 10,000 человек, стало быть 80,000 всего; но отец Иакинф в одном Пекине показывает осемьдесят тысяч, полагая общее число маньджурского войска в 226,000.

Кроме маньджурских гарнизонов во всех провинциях есть чисто китайская местная милиция, которой общая масса составляет несколько миллионов человек; все они, для отличия от Маньджуров, имеют одноцветные, зеленые знамена; у Маньджуров знамена — белые, красные, синие и желтые, окаймленные, каждое, другим цветом. Полу-солдаты, полу-поселяне, Китайцы, составляющие милицию, обыкновенно остаются в той же провинции, где они набраны и, так же как остальной народ, занимаются земледелием и ремеслами. Служба у них небольшая; ученья немного, и всякий поселянин охотно идет в солдаты, потому что в этом звании пользуется многими выгодами. Маньджурскому войску, которое более занято [85] службой и ничего не может приобретать трудом промышленным, идет больше жалованья чем милиции.

Другого роду местную военную силу составляют монгольские племена, охраняющие пределы империи на северном и южном краях степи Гоби, на границе русских владений. Их полмиллиона; они тоже никогда не оставляют своей родины.

Китайская кавалерия, — большею частию Маньджуры и Монголы, — носит копье и саблю, шишак и панцирь; пехота тоже вооружена пиками и саблями. Небольшая часть милиции имеет дурно устроенные ружья, остальные довольствуются луками и дротиками. На самом дюжем и видном солдате в полку лежит обязанность нести знамя. При каждом параде или разводе все оружия тщательно осматриваются начальниками, и, за найденную нечистоту или неисправность, виновный строго наказывается.

Желающий получить офицерское место в маньджурско-китайском войске, должен наперед выдержать строгий экзамен, происходящий каждые три года два раза во всяком главном провинциальном городе. Там, во-первых, кандидат обязан представить доказательства своего искусства в наездничестве и владении оружием: он должен, на всем скаку, не только твердо сидеть в седле, но и попадать в цель. Когда физические способности окажутся удовлетворительными, ему задают для решения различные вопросы касательно военного дела, и наконец испытывают, умеет ли он в нужном случае произнесть короткую, но энергическую, речь, способную произвесть влияние на дух солдат.

Один обер-офицер, с титулом яньдао, имеет надзор за ремонтными лошадьми кавалерии, размещенными по всей империи в огромных, обнесенных стенами, конюшнях, которые можно бы назвать лошадиными городами. Он же заботится о солдатском провианте, который обязаны ежегодно доставлять провинции, и сносится в делах по этому предмету с областными правителями. Под его начальством находятся размещенные по городам и селам квартирмейстеры, которые с величайшею точностью и правильностью доносят ему обо всем, что случится.

Знаменные войска маньджурских богдоханов были некогда [86] знамениты своею храбростью, хотя они и в самую цветущую эпоху династии меряли свои силы только с нестройными азиатскими ордами. Нынче Маньджуры, согласно всем показаниям, физически и нравственно так расслаблены, что едва ли страшны уже и самим Китайцам. Они, как и большая часть восточных войск, при первом нападении всегда оказывают дикую смелость; бросаются на неприятеля с неистовым порывом и опрокидывают, если он позволит смять себя первым натиском. Но, встретив решительное и мужественное сопротивление, дикий порыв их разлетается, руки ослабевают, ряды мешаются, и грозные полчища так же стремительно пускаются восвояси. Еще император Шин-дзу, умерший в 1722, друг и милостивый покровитель миссионеров, говорил о своих ратниках: «Они хороши против трусов, но ни куда не годятся против храбрых». Воинские качества китайской милиции еще ниже: это собственно только вооруженная полиция, которая и там не много сделает, где имеет дело с беззащитною и безоружною толпою черни.

При всем том нельзя всех жителей поднебесной империи гуртом назвать трусами, расслабленными неженками: обитатели западных и северных областей, менее щедро одаренных природою, более мужественны, потому что воспитываются суровым климатом и тяжелыми трудами, которые укрепляют дух и тело. В гористых частях Китая, в провинциях Шеньси, Сыджуань, и соседственных им, живет народ здоровый, плотный и крепкий, который, до свидетельству миссионеров, также крепок и постоянен как обитатели европейских гор. Даже в некоторых южных областях, как например Кантоне и Фудзяни, лежащих на местах возвышенных, народ силен, ловок и проворен, так, что кантонский матрос едва ли уступает английскому; крепость и терпеливость китайских носильщиков в Кантоне нередко удивляла самих Англичан. Если сообразят, какою бедной, часто худой, пищею должен довольствоваться рабочий класс в Китае и как при всем том неутомима его деятельность, — нищих соразмерно очень мало, — то врожденную твердость духа Китайца надобно будет оценить повыше, нежели как это обыкновенно делают.

Но и крепкий, сильный, неутомимый Китаец чужд [87] воинственного духа. Довольный клочком земли, который обработан еще дедами его, он никогда не чувствовал охоты к завоеваниям, да и вся система его воспитания имеет целью только успехи мирных искусств и ремесл. Правда, Китайцы даже при собственных своих династиях, как например Хань и Тан, довольно часто расширяли пределы своих владений, покоряли и усмиряли большую часть орд и мелких владельцев Средней Азии и держали их в повиновении неизмеримыми линиями укреплений и крепостей; но все это были меры, принятые собственно для своей обороны и потребованные крайнею необходимостью. При исполнении этих мер более всего действовала хитрая политика, старавшаяся, не разгромить, а перессорить, воинственных противников. К тому ж сияние могущества и великолепия, которым искони облекались повелители Поднебесной Империя немало способствовало к утверждению владычества богдыханов; этот блеск тем сильнее действовал на ум западных варваров, чем далее они были от него. И вот причина, почему самые отдаленные азиатские народы чаще всего добровольно признавали над собой верховную власть пекинского двора.

Первоначальным изобретением пороху мы обязаны Китайцам; это факт неоспоримый — в искусстве делать увеселительные огни они еще в глубокой древности производили чудеса. Но причиною, что они в применении своего ужасного изобретения к военным целям так далеко отстали от Европейцев, должно полагать единственно трусливую и малодушную политику их правительства: оно, как было и у древних Египтян, противится всякому свободному развитию ума в области искусств и познаний.

И большие и малые огнестрельные оружия Китайцы изобрели сами; но неуклюжие отечественные пушки доныне причиняют им столько хлопот и горя, что самая выгода от них становится ничтожной. Патер Фербист, иезуитский миссионер, любимец императора Шинь-дзу, в истории китайской артиллерии сияет звездою первой величины. Обстоятельства, сопровождавшие возведение его на степень преобразователя пушек и гаубиц Поднебесной Империя так занимательны, что мы решаемся сообщить их читателям.

Непокорность и отложение одного отличного китайского [88] полководца, У-саньгуэй, которого южный провинции признали своим повелителем, возбудили живейшие опасения при маньджурском дворе в Пекине. Шинь-дзу испытывал все средства хитрости и силы для одоления этого опасного противника, однако ж скоро убедился, что бунтовщиков, засевших по укреплениям в горах, нельзя смирить без артиллерий. Но пушки его были чугунные, и такие тяжелые, что нельзя было взяться перенесть их через горы. Сын Неба ни сколько не сомневался, что патер Фербист пособит ему в такой беде сокровищами своих познаний по части математики и механики, и потому обратился к нему с требованием, чтоб он отлил ему европейских пушек. Патер извянился было тем, что он всю жизнь свою провел вдали от бурь военных, и следственно ничего не разумеет в этих вещах. Но Шинь-дзу и слушать не хотел: ему нужны были пушки. Завистники патера вздумали воспользоваться этим случаем, чтобы погубить любимца своего повелителя, и объяснили императору, что иезуит не хочет отливать требуемых орудий потому, что находится в связях с врагами Сына Неба. Следствием таких наущений было письменное повеление императора патеру Фербисту: «Сделай, что я тебе приказываю, не то я накажу тебя смертью и истреблю твою веру». Это подействовало, и патер отвечал, что хотя он, как уже и уверял, «весьма мало смыслят в искусстве отливания орудий, однако ж готов сделать опыт и научить литейщиков Поднебесной Империи тому, что сам узнает об этом предмете от своих книг». Патер принялся за дело. Первую отлитую им пушку пробовали в присутствии самого императора и успех превзошел все ожидания. Шинь-дзу был так доволен, что с собственных плеч снял кафтан и надел на Фербиста, в знак своего неограниченного благоволения. Вновь устроенная артилерия с маленькими, легкими пушками, способными к движению по самым дурным дорогам, совершенно соответствовала своему назначению; неприятель вскоре был принужден оставить укрепления и сдаться, находя неудобным долее противиться войску, которое могло в конец истребить его, не показывая своего лица.

По разысканиям ученого епископа клавдиополисского, Видлу (Visdelou), изобретение больших огнестрельных орудий в [89] Китае относится к 907 году нашей эры. Первое достоверное и положительное сведение о пушках находится в летописях династии Цинь, именно, в биографии князя Джиньдзя, из которой Видлу сообщает следующую выписку: «Флот поплыл из устья одной реки (нынешней пекинской области) на юг вдоль берега до Линьганя (нынешнего Ханджеу, в области Джыдзян). Достигнув островка Суньлинь, князь принужден был бросить якорь по причине противного ветру. На следующее утро на горизонте появился китайский флот, а Китаем в то время владели две династии, на север тунгузская, Чурчук, по-китайски Джин-джао, или Золотое царство, а на юге китайская династия Сунь. Обе они воевали между собою с переменным счастием, пока наконец тунгузская была покорена Монголами; та же участь вскоре постигла и китайскую династию. Князь Джиньдзя спросил, на каком расстоянии находится теперь неприятель; ему отвечали: на триста ли (сто двадцать верст); но как Китайцам ветер попутный, то они скоро подойдут к нам. Князь, в морском деле мало опытный, не хотел этому верить. Но вскоре потом неприятель подошел довольно близко и начал действовать огненными машинами на флот князя, который был неспособен к обороне. Джиньдзя почти лишился рассудка; он со страхом смотрел во все стороны и увидел весь свой флот в огне. Отчаяние одолело его; он прыгнул через борт корабля, и так кончил жизнь на сорок первом году от роду». История династии Сунь, владычествовавшей на юге, рассказывает это происшествие несколько иначе. Там, в жизнеописании Либао, предводителя китайского флота, сказано: «Либао, заметив беспорядок в неприятельском флоте, приказал своим сто двадцати кораблям стрелять в него огненными стрелами, которые производили пожар везде куда упадали, так, что несколько сот неприятельских судов было сожжено».

Из этого описания, конечно, можно заключить с большим вероятием, что китайский флот в то время не употреблял настоящих пушек, но имел только катапульты, которыми бросал горящие стрелы, хотя выражение «огненные стрелы» также может быть отнесено к настоящим пушечным ядрам, как под словом «птичьи дротики» разумеются ружья. История Цинь называет эти машины «огненными [90] катапультами», хо-бао. У Китайцев еще в глубокой древности били в употреблении балисты и катапульты, такие же как у Греков и Римлян; первыми они бросали камни, последними толстые стрелы или металлические копья; но называли оба рода машин словом бао; которого письменная фигура составлена из знаков «камень» и «заключать в себе»: это явно значит — машина, заключающая в себе камень (для метания). Известно, что после изобретения пороху и огнестрельного оружия, латинисты, не нашедши приличного слова для названия пушки, употребили древне-римское tormentum, означавшее, также как и бао у Китайцев, катапульту, балисту, и для избежания недоразумения прибавили в нему ignitum или ignivoroum (огненная, огневержущая). Точно так же Китайцы для означения пушки сохранили старинное название бао, прибавив к нему слово хо, огонь. Морское сражение, о котором ми говорили, происходило в 1161 году.

Виллу говорит, что он тщетно искал во всех китайских исторических сочинениях имени первого изобретателя пороху и пушек. По всей вероятности сами Китайцы не могут определить времени этого открытия. В доказательство того ученый епископ приводит следующий факт: «При последнем императоре предшествовавшей династии (Мин) весь Китай был в большой тревоге. Бунтовщики овладели прекраснейшими областями империи: император видел беду неминучую. Около исхода 1640 года он созвал всех сановников своего двора, чтобы с помощию их придумать какое-нибудь лекарство против неизлеченной болезни своей империи. Янь-Шудзяо, великий блюститель нравов, сказал Сыну Неба, что иезуит Адам Шалль — человек очень искусный, и опытный в артиллерийском деле. Другой советник, Лу-Дзунджеу, выступил и сказал: «До времен династии Тан никогда не слышно было об огнестрельном оружии. Но с тех пор как оно введено у нас, мы в употреблении его ищем своего спасения. Огненное оружие причиною трусости нашего народа; а трусость причиною теперешнего положения нашего». Императору не понравилась речь советника Лу-Дзунджеу. «Убирайся, сказал он, и знай, что огненное оружие принадлежит к числу преимуществ Поднебесной Империи перед всеми народами земли».

Это место заимствовано из летописей династия Мин; оно [91] показывает, во-первых, что Китайцы сами не знают, ни первого изобретателя огнестрельных оружий, ни времени изобретения, и, во-вторых, что изобретение сделано во время династии Тан; стало быть во всяком случае должно отнести его к девятому веку. Но летописи династии Тан ничего не говорят об этом важном открытии.

Напротив того летописец династии Сунь, в книге об оружиях, говорит, что в 970 году председатель военного совета поднес родоначальнику династии несколько образчиков новоизобретенных «огненных дротиков»; а в 1000 году морской мандарин, Данфу, поверг к стопам императора Джинсуня новые «огненные стрелы и огненные шары», и три года спустя Лу-Юнси представил «ручные бао».

В 1259 году город Шеуджунь-фу поднес императору Лидзуню несколько «огнеизрыгающих» шестов или дротиков, тху-хо-дзян. «Эти шесты, говорит история, были похожи на длинную бамбуковую трость; они действием огня выбрасывали вложенные в них шарики и производили треск, подобный звуку бао (пушки) и слышный на расстоянии пятидесяти больших шагов». Это место, также заимствованное из летописи Сунь, не оставляет ни какого сомнения, что в то время настоящие пушки были уже в обыкновенном употреблении: сравнение выстрела из «огнеизрыгающего шеста» (мушкета) с выстрелом из бао, достаточно доказывает, что этот шест не мог быть ни балистою ни катапультой. Нынче впрочем мушкет и ружье уже не называются «огнеизрыгающими шестами», но «птичьими дротиками».

Первое совершенно достоверное свидетельство об употреблении каленых ядер в сражении относится к 1232 году, когда Монголы действовали этим страшным орудием при осаде Хайфын-фу, резиденции династии Дзинь.

Здешняя академическая библиотека имеет один экземпляр «Маньджурского Словаря», изданного в 1772 году при Дзянь-луне. В этом словаре, в статье «военные снаряды», исчислено множество старых и новых оружий Китайцев и Маньджуров, с краткими объяснениями на маньджурском языке.

1. Обыкновенное фитильное ружье, или «птичий дротик», по-китайски няо-дзян, по-маньджурски миоджань.

2. Трехствольное ружье, по-китайски сань-юань-чхун, [92] по-маньджурски илань-унгала-миоджань, то есть, ружье с тремя отверстиями.

3. Замочное ружье, с курком и полкою; по-китайски цы-лай-хо-дзян, «сам собою стреляющий огненный дротик»; по-маньджурски ятараку миоджань, ружье издающее огонь.

4. Духовое ружье, по-китайски фун-дзян, «воздушный дротик», по-маньджурски джиргабуку-миоджань, ружье с воздухом.

5. Охотничье ружье, из которого стреляют только дробью, по-китайски сиань-дзян, «тонкое ружье»; по-маньджурски шианджи. Оно бывает длиннее прочих и суживается на оконечности ствола.

Объяснение «огненной стрелы», хо-дзянь, доказывает, что под этим словом, в нынешнем его употреблении, не разумеют какой-нибудь древней стрелы, обернутой горящею смоленою пенькой, или чем-нибудь подобным. Напротив, объяснение говорит, что это «орудие имеет вид стрелы, в железный конец которого кладут порох, чтобы произвесть взрыв».

Объяснение слова бао вообще соответствует описанию нашего тяжелого орудия. Следовательно, употребление каменометов, tormenta, в семнадцатом и осемьнадцатом веках было уже почти забыто Китайцами. Далее следует описание осьми родов тяжелых орудий, с громкими именами, как например, золотой дракон, страшное бао, победителей смиряющее бао, небо громящее бао, и так далее. Составители лексикона ограничиваются указанием длины орудия, толщины его у базиса, весом и количеством заряда.

Текст воспроизведен по изданию: Китайское войско и его огнестрельное оружие // Библиотека для чтения, Том 38. 1840