-

О СОСТОЯНИИ ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО ОБУЧЕНИЯ В КИТАЕ.

(Статья, составленная из разных нумеров Chinese Repository, Мая 1834 и Мая 1836 года, и из статьи молодого, но уже известного, Французского Ориенталиста Эдуарда Био: Details sur l’etat de l’instruction primaire en Chine. Прим. Авт.)

Прежде нежели будем говорить о системе первоначального обучения в Китае, считаем за нужное дать некоторое понятие о самом языке, представить в легком очерке его странное устройство и определить влияние, которое, весьма естественно, имеет этот язык на труд ума. «Я чувствую», — говорит Г. Био — «что касаюсь здесь важного вопроса, и едва ли постоянные четырехлетние труды мои по Китайской Истории дозволят мне вступить в спор с общепринятыми мнениями Вильгельма Гумбольдта и Абель-Ремюза. Впрочем, моему мнению будут крепкою подпорою исследования и сочинения новейших Английских Синологов».

Китайский язык отличается от всех прочих своею странною оригинальностию. Известно, что он распадается на два отдельные языка, один — [46] письменный и весьма богатый, составленный из большого множества знаков, из которых каждый выражает слово и которые помещаются в Лексиконах под 214 первоначальными знаками или ключами; другой, — разговорный и весьма бедный, составленный только из 1200 односложных слов различных интонаций, так что каждая из этих интонаций может представлять часто четыре или пять различных смыслов в разговоре, и соответствует гораздо большему числу знаков, внесенных в Словари. Слова связываются в фразе весьма немногими грамматическими частицами или знаками, большею частию предлогами места. Особенный знак выражает родительный падеж, а два другие служат к выражению винительного; но часто они выпускаются, равно как и возвещающий окончание фразы. Родов нет, и вообще не встречается никаких наружных отличий времен, впрочем, для будущего времени и для страдательного залога есть особые знаки, но они по большей части выпускаются. Вообще, один и тот же знак может, смотря по положению своему в фразе, выражать существительное имя, прилагательное и глагол; самая же фраза вообще располагается в правильном порядке. Она представляет: 1) подлежащее, одно или с прилагательным; 2) глагол; 3) управляемое глаголом, одно или с прилагательным или причастием. Это словорасположение фразы, как правило, — самое ясное, что только есть в Китайской Грамматике. В разговоре, трудности, представляемые небольшим количеством интонаций, несколько побеждаются присоединением или синонима к каждому слову, которого смысл хотя несколько сомнителен, или выразительным жестом, представляющим фигуру или смысл знака этого слова. Отсюда-то проистекает заметное различие между языком народным, на котором говорят, и языком высокого стиля, [47] на котором пишут. Язык народный, kouan-hoa (Мы следуем здесь смыслу, который дает известный Станислав Жюльен знаку kouan, в этом выражении. Прежде него, неправильно переводили kouan-hoa, языком Мандаринским.), употребляется в прокламациях, публичных актах, романах и мелких стихотворениях, которые понимаются из изустного чтения, между тем как высокому стилю, называемому kou-wen, принадлежат сериозные произведения, моральные или исторические. Этот высокий стиль требует, хотя весьма неуместно, величайшей сжатости, которая весьма естественно превращается в темноту, тем более, что читатель и без того затрудняется в разбирании смысла фразы, вертикальным расположением знаков, как в том, так и в другом языке. Это расположение, противное устройству наших глаз, не позволяет им обнимать всю фразу вдруг, как в письме горизонтальном; читатель должен припоминать предшествовавшие знаки, чтоб составить в уме своем смысл целой фразы, а чрез это память обременяется таким трудом, который бы должен быть исполняем зрением.

При сем, действительно несовершенном, устройстве, Китайский язык обладает, однако ж, пред всеми языками Земного Шара, многими удивительными преимуществами. Получив первое начало из идеографического типа, он существует от самой глубокой древности (потому что происхождение его относится почти к тому же времени, как и Еврейского языка), и один из всех древних языков, он остался в числе живых. Войны, часто отделявшие от Китая некоторые провинции, весьма естественным образом ввели в него более или менее различные наречия: так, например, интонации [48] Восточной провинции Fo-Kien совершенно не сходны с интонациями Северных и Южных Провинций.

С развитием материальной гражданственности, письменные знаки должны были умножаться и изменяться в расположении черточек, из которых они составлены; но самый полу-идеографический тип письменного языка не изменился. Идиомы разговорного языка состоят все еще из односложных слов: письменный высокий стиль остается тем же и берет себе образцом всегда древние творения, что уже возвещает и самое имя его: Kou-wen, древний стиль.

Китайский язык не только остался единственным живым из всех древних языков, но, вместе с тем, он есть самый употребительный из всех настоящих языков, и, без всякого сравнения, передает мысли наибольшего числа людей. Его метрополия, Китай, заключает в себе одном 360 или даже 390 миллионов жителей, как ото видно из последней оффициальной переписи, обнародованной в Императорском Альманахе «Небесной Империи». Такая сумма весьма легко может показаться преувеличенною, сравнительно с 330.000.000 квадратных десятин, составляющих общую поверхность Китая, по измерениям миссионеров. И так, уменьшим эту сумму на целую треть, чтоб приблизить себя к прошлому столетию: предположим, что все народонаселение Китая простирается не свыше 250.000.000 человек; присоединил к этому числу обитателей Японии, Кочинчины и Тункина, Королевств Камбоджии и Сиама, где Китайский язык есть язык высшего общества и употребляется также средними классами, которым он служит для всякого рода публикаций; присоединим, наконец, многочисленных Китайских переселенцев, населяющих в настоящее время [49] острова Филиппинские, Суматру, Яву и весь почти Индийский Архипелаг, и мы найдем, что на Китайском языке, как на родном, говорят 300,000,000 человек, рассеянных на пространстве земли, равном почти нашей Европе. Эти триста миллионов составляют около трети всего человеческого рода, и таким образом осуществлен для этой трети, в ее особом мире, подлинно удивительный феномен всеобщего языка.

Каким же образом этот странный язык сохранился в своей первобытной форме, в течение многих веков и между столь значительным множеством людей. Это заключается в трех главных причинах. Во-первых, Китайцы, в течение долгого времени, знали из прочих людей только варварские и необразованные орды полудикарей, которые их окружали. Чувствуя свое решительное над ними превосходство, они составили себе самое высокое понятие о своем умственном величии над всем человеческим родом, и письменный язык их сделался для них некоторого рода чудесным изобретением: они считали его произведением Неба, произведением, которое невозможно ни исправить, ни усовершенствовать; а его полу-идеографическая форма, позволяющая уму некоторую игру между фигурою и смыслом знаков, подало им гордую мысль, что их язык есть несравненное вместилище всех начал Науки, нравственности и всеобщего порядка. Во-вторых, и весьма вероятно, в следствие развития таких идей, с осьмого века нашей эры, глубокое познание языка и стиля древних Авторов, избрано было от Правительства критерием достоинств кандидата на разные правительственные должности. С этого времени, личные выгоды удостоенных кандидатов соединились с народным тщеславием, для сохранения языка в его первобытной форме. Наконец, в-третьих, эта [50] неизменность должна быть отчасти необходимым следствием способа, которому с давнего времени следуют в Китае при первоначальном обучении, способа, непомерно утомляющего память молодых Китайцев и необходимо внушающего им, по большей части, сильное отвращение от изменения того, что изучить стоило им стольких трудов.

Наконец приблизились мы к настоящему предмету нашей статьи. Мы изложим сначала этот способ первоначального обучения, потом означим перемены, которые Английские Общества в Макао и Кантоне думают ввести в него и постараемся представить вероятное влияние этих перемен, если они удадутся, на умственное состояние Китайцев.

Начальные Школы распространены в изумительном множестве по всему пространству Китая. Буквально, нет ни одной деревни, где не было бы Школы. Этот факт подтверждается миссионерами как прошедшего столетия, так и современными нам, и таким образом, каковы бы ни были трудности Китайского языка, великое множество Китайцев становятся способными читать и писать. Но это преимущество предоставлено лишь мальчикам, которые одни только могут посещать Начальные Школы. Правила Восточного приличия с строгостью удаляют отсюда девочек: от чего происходит, что все женщины бедного класса не умеют ни читать ни писать: только дочери некоторых Чиновников и вообще богатых людей получают некоторое образование в дому отеческом. Таким образом, можно допустить без преувеличения, что девять десятых женщин остаются в совершенном невежестве, а эти девять десятых составляют около половины всего народонаселения Китая, потому что здесь более [51] женщин, нежели мужчин. Следуя Tsi-king-tou, приводимому Амид, в Китае родится двадцать пять женщин на двадцать мужчин. Такое невежество женщин — повсюду большое зло, потому что на них, как на матерях, кормилицах и няньках, лежит обязанность смотреть за детьми в первый период их жизни, когда они не могут еще сами отличать добро от зла, и когда они получают впечатления, которые только не иначе как с большим трудом можно изгладить в последствии. Небрежность Китайских родителей в этом отношении совершенно необъяснима и даже невероятна, тем более, что находится в совершенной противоположности с советами их философических книг на счет забот и попечений, которые должно иметь за детьми в их первом возрасте. Действительно, если няньки удерживают детей от крика и мешают им разбить голову, или переломить руку или ногу, — Китайцы считают их отличными служанками и превосходными няньками. Им дела нет до того, что они наполняют воображение детей самыми нелепыми и безнравственными сказками и сообщают привычку быть неопрятными до отвратительности. Не радея совершенно о воспитании женщин и не заботясь о первом возрасте детей, Китайцы развивают первое семя гражданских и домашних пороков, которыми изобилует их общество.

Соображая вместе необыкновенные трудности, представляемые изучением Китайского языка и удивительное множество Училищ во всей Империи, весьма естественно думать, что все они существуют не иначе, как на счет Правительства, и что оно одно приняло на себя заботы обучения: однако ж факты странным образом противоречат этой догадке. В Китае, первоначальное обучение совершенно свободно; это просто — ремесло, подобное многим другим и ничуть не более. Кто бы ни [52] захотел открыть Начальную Школу, не имеет для этого нужды ни в каком дипломе и не выдерживает никакого предварительного экзамена. Успех его зависит совершенно от его искусства, которое привлекает к нему учеников и дает средство жить: познания его поверяются только объездным экзаминатором, который посылается окружным Мандарином два раза в год для осмотра Начальных Школ. Тот кто не может выдержать экзамена, бывает принуждаем от Правительства закрыть свое заведение. Эта свобода преподавания весьма хорошо соображается с организациею Китайских деревень, которые управляются как небольшие независимые общины. Жители избирают из десяти важнейших семейств деревни, начальника или голову, который правит всеми делами общины, распределяет налоги, собирает их, и обязан преследовать преступников, если какое-либо преступление совершится в его округе. На основании этой же свободы, в Китайских деревнях нет теперь ни публичных Училищ, ни даровых Школ, содержимых Правительством. Школы основываются по мере того, как местные жители чувствуют потребность начального образования, а так как каждая Китайская деревня, как мы уже сказали, имеет свою Школу, которая содержится сама собою, то в этом отношении Китайские поселяне несравненно образованнее Европейских.

Частные сельские Школы называются hio-kouan, Доктор Морриссон, как известно, живший долгое время в Кантоне, свидетельствует, что дети платят за право посещения Школ, только в первый раз, как они придут туда. Это право стоит от 45 копеек до 1 1/2 рубля серебром, смотря по большей или меньшей достаточности родителей или опекунов ребенка. Кроме этой первой платы за право посещения, каждый [53] ученик платит в два праздничные дня года, пятой и осьмой луны, небольшую сумму, которая изменяется смотря по числу учеников и по числу Школ и Учителей. В Сы-Чуане, где Аббат Воазан жил миссионером целые восемь лет, плата в деревенскую Школу — по 15 коп. сер. в месяц: она часто ограничивается даже несколькими фунтами риса. Так как в Китае жить чрезвычайно дешево, то такой платы весьма достаточно для Учителя. Надобно, однако ж, согласиться, что едва ли можно за меньшую цену получить начальное образование.

В больших городах, между Начальными Школами есть вечерние (ye-hio), которые посещаемы ремесленниками, и в которых обучаются за плату. Одна только Начальная Школа содержится на счет Правительства: это — солдатское Училище в Пекине; но это Учебное Заведение есть специальное и основано только для детей Татарских родителей, которые и родятся для военной службы. За этим исключением, Правительство принимает на свой счет только содержание экзаминаторских зал, или так называемых «Высших Школ», в которых бывают в положенное время конкурсы на получение ученых и литературных степеней; а так как эти конкурсы дают кандидатов на Государственные должности, то очевидно, что Китайское Правительство в сущности занимается народным образованием только с целию запасать для себя хороших Чиновников. Но весьма вероятно, что эта экономическая система довольно нова, и что первоначальное обучение не всегда было предано свободному состязанию.

И действительно, если обратимся к древности, мы найдем, что в Истории трех первых Китайских династий до Христианской эры, Училища [54] смешивались с богадельнями для людей, отличившихся какими-либо полезными услугами отечеству, и что эти Заведения содержались на счет Правительства. Весьма вероятно, что старики, содержимые сим последним, нравственно обязывали себя давать первоначальное образование молодым людям, как тому примеры мы находим в древних законоположениях и учреждениях Индии. После этой первой эпохи, династии Han стоило больших усилий восстановить учреждение, уничтоженное междоусобными войнами. Они дали Начальникам каждого Округа род Инспекторов, которые обязаны были избирать Школьных Учителей и надзирать за ними, и в это время все Учебные Заведения были, кажется, содержимы на иждивении Правительства, подобно прежним богадельням.

В последствии, около осьмого века нашей эры, династия Thang установила ученые конкурсы и давала все правительственные должности лицам, удостоенным на конкурсе какой-нибудь ученой степени. Это положение удержалось, как известно, от сего времени и до наших дней, и награда, обещаемая литературным познаниям, должна была сильно содействовать распространению этого рода образования, посредством умножения числа кандидатов. Те из сих последних, которые получают низшие степени и не надеятся никогда получить высших, открывают Школы, чтоб извлечь для себя какую-либо пользу из приобретенных ими познаний, и отсюда-то происходит значительное число Училищ, рассеянных на пространстве всей Империи. Но каким образом эти Школы, преданные простому состязанию частных лиц между собою, могут находить столько учеников, чтоб иметь средства содержаться, и так как столько учеников находится, то какая главная; причина столь сильно побуждает Китайских [55] поселян обучать своих детей мужеского пола? Разрешение этого вопроса опять заключается в том же учреждении литературных и ученых конкурсов. Пред Законом, исполнив только все условия экзамена, все равны и способны к занятию правительственных должностей, из какого бы класса ни были эти экзаменующиеся; к тому же, по самым положительным известиям, великую важность составляет для Китайца, бедного или богатого все равно, иметь кого-нибудь из родни Чиновником. Следовательно, Китаец, обучая сына, приготовляет его к отдаленной цели экзамена, и отсюда-то проистекает главным образом то высокое уважение, которое питает весь народ к литературным познаниям, сравнительно со всеми прочими. И так, удивительное распространение первоначального обучения в Китае есть прямой и постоянный результат учреждения литературных конкурсов, которое каждый год производит пропорциональное число Учителей и учеников.

Теперь, показав, что первоначальное образование в Китае в настоящее время совершенно свободно, кроме только более или менее рачительного надзора объездных экзаминаторов, мы рассмотрим методы, употребляемые Учителями. Обучение Китайских детей начинается с пяти- или шестилетнего возраста. Они вступают в это время в Школу для изучения знаков своего языка, и продолжают учиться, даже в беднейших классах, до тринадцати и четырнадцати лет. Основываясь на свидетельстве Европейских Миссионеров осьмнадцатого столетия, Дюгальд говорит, что Китайские Учители представляют начинающим во-первых род первоначальной азбуки, составленной из нескольких сотен знаков, объясняя вещи самые известные, самые обыкновенные и начертанные в большом виде на листах бумаги, с приставленным тут [56] же изображением предмета, представляемого каждым из этих знаков. «Эти изображения» — говорит Дюгальд, которого слова мы здесь немного сокращаем — «назначаются к тому, чтоб обращать на себя внимание детей; но к сожалению, они наполнены теми же суеверными нелепостями, которые встречаются в больших энциклопедических компиляциях Китайцев; солнце изображается здесь трехногим петухом, стоящим в кружке; луна — кроликом, который щиплет рис; гром — каким-то демоном, бьющим в пять или шесть барабанов».

Весьма понятно, какое гибельное действие должны производить на умы детей подобные изображения; но такой недостаток весьма легко можно бы исправить. В настоящее время, по свидетельству Воазена и Моррисона, эта приуготовительная азбука уже вышла из употребления, и при самом вступлении своем в Школу, начинающие должны изучать San-tseu-king, или «Книгу трех слов», которая содержит в себе множество маленьких фраз, составленных из трех знаков и, для облегчения памяти, рифмованных. Потом, дают им в руки другую книгу, где фразы — о четырех знаках. Sse-tseu-king. Каждый день, дети заучивают наизусть сначала четыре, потом пять или шесть этих знаков и повторяют их перед Учителем по нескольку раз в день. Они учатся все вместе, произнося слова вслух, от чего происходит в Школе странный шум. В то же время, учатся они и писать. На этот конец, по словам старинных миссионеров, Учитель дает детям большие листы со знаками, напечатанными красными чернилами, и с толстыми чертами. Дети берут кисть и проводят но этим чертам черною краскою; потом дают им другие листы, покрытые знаками меньшей величины и начертанными [57] черною краскою. На эти листы накладывают они белые прозрачные листы бумаги, и таким образом снимают на них знаки. По словам Боазена, последний способ есть самый употребительный, и, что довольно удивительно, копируемые детьми знаки совершенно отличны от тех, которые они заучивают наизусть. Дюгальд говорит еще, что дети употребляют маленькую дощечку, покрытую белым лаком и разделенную на несколько квадратиков; что они пишут знаки на этих квадратиках и, показав Учителю, стирают свою работу водою. Очевидно, что в этом способе преподавания, ничто не развивает мыслей в детях. Одна только память их приводится в действие, и разум не получает никакого возбуждения, но остается в совершенном бездействии: весьма вероятно, что только силою привычки знаки эти начинают выражать для них идеи.

Школы открываются утром около семи или осьми часов. Учение наизусть продолжается до полудня; потом дети уходят и, возвратясь в два часа, остаются в Школе до шести. Наказания в Китайских Школах весьма часты. Самое обыкновенное состоит в нескольких ударах бамбуковою тростью, или розгами. Ребенок ложится ниц на небольшую и узенькую скамейку и получает по спине обыкновенно от осьми до десяти ударов. Голландский путешественник Тунберг приводит довольно странный факт, замеченный во всех посещенных им Японских Училищах. Здесь детей не наказывают иначе как выговорами. Из них ничего не сделаешь побоями. Этот факт обнаруживает значительную разность между характером Японцев и Китайцев. Тунберг прибавляет, что он никак не мог понять способа обучения, принятого в Японских Училищах, потому что дети кричат там [58] во весь голос и производят чрезвычайный шум. Весьма вероятно, что этот обычай Японских и Китайских Школ сходен с принятым во Французских Детских Приютах, где дети повторяют урок Учителя все вдруг и громким голосом, так что внимание их ни на минуту не развлекается.

Когда Китайские дети узнают довольно значительное количество знаков, Учитель дает им четыре нравственные книги, известные под названием Sse-chou и заключающие в себя учения Конфуция и Менция (Meng-Tseu); а потом пять священных книг или King. Эти сочинения избираются повсюду в Училищах для этого предмета, как произведения самые совершенные и самые способные составить нравственное и литературное образование Китайца. Дети должны заучивать их наизусть, не ошибаясь ни в одном знаке, и это учение есть самое утомительное, какое только можно себе представить, потому что Sse-chou и особенно King понимать весьма трудно; часто даже невозможно бывает объяснить смысл без помощи комментариев. А между тем дети не только не читают сих последних, но и принято вообще не объяснять детям смысла знаков, прежде нежели выучат они их на память. Следовательно, подобного рода труд должен так же утомлять их ум, как если б заучивали они на память две или три тысячи логарифмов с девятью десятичными цифрами, так как они изображаются на наших Европейских таблицах.

В то время, как дети таким образом укрепляют свою память в ущерб уму и понятиям, они совершенствуются в письме и употребляют все старания приобресть себе красивый почерк, потому что он весьма уважается на литературных конкурсах. Когда же [59] узнают они столько знаков, что могут уже сочинять сами, то начинают учить правила wen tchang, или хорошего слога (даже, по словам Воазена, в Сельских Школах) и объясняют отдельные фразы Конфуция и книг King, которые диктует им Учитель. Сказано уже выше, что постоянно два раза в год, весною и зимою, посылается окружным Мандарином экзаменатор для осмотра Училищ и для упражнения учеников в сочинениях. — Они должны посещать Школу целый год, кроме одного вакационного месяца, также около Нового Года, во время больших холодов, и наконец пять или шесть дней среди года. Плата Учителю производится по крайней мере за год вперед, и вообще, после шести или семи лет учения, дети умеют читать и писать столько, сколько нужно в обыкновенной жизни. Готовящиеся к литературным конкурсам учатся гораздо более.

Арифметика не преподается в Начальных Школах. По словам Воазена, она выходит из пределов обыкновенного обучения, как Наука полезная только для людей торговых и промышленных. Молодые люди, вступающие в купеческое звание, находят в самой торговой конторе несколько книг Практической Арифметики, и с их помощию научаются действовать особенного рода счетною машинкою (род наших счетов) souan-pan, посредством которой Китайцы производят все свои вычисления.

Нет также в Школах собственно религиозного обучения. Сухое чтение King и объяснение некоторых темных мест их считаются достаточным для образования нравственности и ума детей. Обряды и обычаи частной жизни узнаются в семействах.

Такова-то довольно печальная картина первоначального обучения в Китае и вообще во всех странах, [60] где говорят по-Китайски. Не взирая на весьма замечательное стремление к просвещению во всех классах общества, женщины не получают никакого, или почти никакого образования, а у мужчин, с духовной точки зрения, оно ничтожно. Бесспорно, такое несовершенство зависит частию от рутины, которой следуют в Китайских Школах, но вместе зависит также и от особенной формы самого языка. Для пояснения этого предмета, мы воспользуемся одною статьею Chinese Repository (Август, 1835, Т. III), в которой он рассмотрен во всей своей общности, в самом Кантоне, среди Китайского общества, так что все выраженные мнения могут быть поверены глазами самого читателя ежедневным опытом.

Недостатки настоящего способа обучения весьма очевидны. При самом начале учения, ум дитяти остается в совершенной бездейственности: одна только память его упражняется, и таким образом всякий благородный порыв воображения останавливается в самом сильном и быстром его развитии. Отсюда неизбежно проистекает та неизменность Китайских идей и тот недостаток изобретения, которыми бывает поражен Европеец при первом прибытии в Китай; молодой Китаец действительно не способен больше ни к чему, как к копированию и подражанию. Далее, значительное время теряется даром в Китайских Школах: потому что дитя, начиная учиться пяти лет, изучается читать на родном своем языке не ранее, как чрез пять или шесть лет, между тем как, при изучении наших Европейских алфавитных языков, дитя, начавшее учиться в том же возрасте, научается читать много что чрез год. Потом, должно заметить, что в самых городах многие ученики, после двух или трехлетнего пребывания в Школе, [61] принуждены бывают возвращаться в семейство, чтоб помогать ему своими трудами. Тогда они едва еще умеют разбирать самые легкие творения и не могут сами себя усовершенствовать в досужные часы, что весьма возможно для изучающего языка алфавитный. Наконец, когда даже ученик и успевает в своих трудах, все же остается он чуждым всякому ученому и полезному сведению. Он употребляет столь много времени на то, чтоб выучиться читать и писать, что первая молодость его проходит, не дав ему времени научиться чему-нибудь другому, а между тем настает уже и та пора, когда ему нужно трудиться для снискания себе пропитания. Кроме всего этого, всякий новый предмет, который Китаец захочет изучить, требует от его памяти приобретения нескольких новых знаков, а это затруднение, в соединении с почти совершенною ничтожностью Грамматики, с отдельным положением знаков в фразе, равно как и с вертикальным расположением письма, должно лишить ум силы и гибкости. Опыт весьма определительно подтверждает такие умозаключения. Китаец не постигает даже, что такое Грамматика. Из Математики знает он не больше, как сколько ему нужно для покупки и продажи. Историю своего отечества он знает весьма дурно, а в Географии он вообще не имеет никаких сведений, что существует на свете вне его округи.

В Астрономии он — совершенный невежда, и, по самым верным известиям, Императорский Календарь и до сих пор еще приготовляется Коллегиумом Миссионеров Лазаристов, которые терпимы еще в Пекине. Немногие только ученые люди признают существование Европейских языков, но и те никак не могут допустить, чтоб эти языки имели свою Литературу. [62]

Для остановления почти конечной погибели такого множества умов, первые усилия должны, весьма естественно, быть обращены на рутину нынешних Школ, и реформа эта начата уже с некоторым успехом Китайцами, обратившимися в Христианство, которые содержат Школы в Сы-чуане. Очевидно, что дети с большею легкостью будут изучать Китайский языки, если заставят их учиться по таким книгам, которые будут заключать в себе постепенный переход от простейших знаков к более сложным. Должно также, чтобы Учитель объяснял каждое выученное слово, так как это принято у нас в Европе; чтоб он присоединял к своему объяснению какие-нибудь занимательные анекдоты и полезные сведения, и таким образом разгонял несколько скуку и умственную бездейственность, которые сопряжены с нынешним способом преподавания. Однако ж, можно сказать с полною уверенностию, что зло все же не истребится совершенно, по причине самой формы Китайского языка, который не может следовать за развитием ума, подобно языку алфавитному: следовательно, самый Китайский язык должно изменить.

Для достижения такой цели, один корреспондент Chinese Repository предлагает непосредственное введение в Китае алфавитного письма для изображения всех слов Китайского языка, так как, кажется, оно с успехом произведено для изображения различных Индийских диалектов. Но для Китайцев есть другое затруднение. Сказано выше, что все знаки представляются в произношении почти 1,200 односложными тонами, и следственно, если перенести их на алфавитное письмо, неминуемо должна будут произойти почти непреодолимая двусмысленность и неопределенность в значении написанных мыслей. Впрочем, это во всей своей силе [63] простирается только на книги, писанные старинным стилем, «красивым стилем», где стремятся к чрезвычайной сокращенности: ограничение себя 1,200 тонами сделало бы разговорный язык неудобопонятным, если б он любил подобную сжатость, а мы уже сказали, что амфибологии избегают в Китайском языке присоединением к каждому двусмысленному слову характеризующий его синоним. Этот обычай столь всеобщ, что многие Китайцы и не поймут смысла односложного тона, если он не сопровождается синонимом или дополнительным жестом. Такое сочетание тонов есть, кажется, весьма вероятный переход от языка идеографического к языку алфавитному, переход, совершенный всеми народами, обладающими сим последним, и это придает еще более занимательности тому пункту, на котором остановились Китайцы и с которого не подвигаются вперед три или четыре тысячи лет. Как бы то ни было, с этими в одно соединенными синонимическими тонами, на разговорном языке можно писать, как на языке алфавитном, и этим-то именно образом многие Английские купцы, живущие в Макао, и многие русские торговцы, имеющие пребывание в Кяхте, могут довольно хорошо объясняться по-Китайски, не зная ни одного знака. Многие также Римско-католические Миссионеры, приезжающие в Китай, научаются разговорному Китайскому языку меньше чем в год и стремятся потом во внутренность страны для проповедания Слова Божия.

Вообще говоря, разговорный и письменный языки могут быть заменены, в обыкновенном стиле, языком алфавитным, если следовать методе двойных синонимов и тщательно различать ударениями тоны, принятые в каждом Китайском диалекте. Тогда, древний язык, Kou-wen, останется в стороне, как язык [64] ученый, как хранилище исторических и нравственных памятников, доступное только исследованиям Ученых. И без того уже, надобно заметить, при настоящем порядке вещей, эти древние творения непонятны для большей части Китайского народонаселения; эта часть знает их только глазами, а не умом и не памятью, и потому значительной потери для ее образования в этом случае бояться излишне.

Если припомним себе, что страны, где говорят на Китайском языке, вмещают в себе почти целую треть всего человеческого рода; что эта треть губит бесплодно лучшие годы своего существования чрез дурно направленное воспитание и оковывает на всю жизнь свое воображение самым устройством языка своего, — то увидим; какое обширное поприще открывается для стараний и усилий просвещенных филантропов. Очевидно, что таких филантропов нельзя найти теперь между самими Китайцами, которые все заражены собственными предрассудками. Одни только иностранцы могут помочь этому злу, и в числе филантропов сего рода являются ученые мужи Англии, поселившиеся на берегах Китая. Уже, для ознакомления местных жителей с Европейскими Науками, основан в Кантоне госпиталь для глазных болезней, по подписке, открытой чужеземными торговцами. Уже учреждено в Макао Общество для распространения полезных сведений, и им переведены уже на Китайский язык различные начальные трактаты о Науках и Художествах, составленные Европейскими Учеными. Но преобразование Китайского воспитания и превращение языка полу-идеографического в алфавитный, послужит совершенно другим, образом к умственному усовершенствованию Китайцев; и этот переворот может быть произведен не иначе, как постоянными усилиями. Должно сначала образовать Учителей, которые [65] распространят Европейское просвещение между своими соотечественниками; а весьма естественно, что такие Учители могут быть образованы не иначе, как обратясь в Христианство и чрез то освободясь от множества предрассудков, которыми каждый Китаец напитан от самого детства. В этом отношении, многие Писатели находят, что нашим Православным и Римско-католическим Миссионерам (последние, проникнув в Сы-чуань, имеют уже около трех или четырех тысяч новообращенных и основали в этой Провинции Христианские Школы) легче образовать Учителей нового языка, нежели Протестантским, которых учение менее находит успеха у Азиатских народов. Таково также мнение и Английского управления некоторых Индийских Президентов, которое вызывает ныне из Европы Римско-католических миссионеров. Впрочем, надобно допустить, что Протестантский перевод Библии, распространенный в Китае Гутцлафом и другими Английскими миссионерами, принес также свою пользу.

Невозможно, конечно, определить с точностью время, когда старинные, укоренившиеся предрассудки Китайцев уступят наконец влиянию Европейских идей: для этого предстоит еще много трудов, усилий и пожертвований. Китайское Правительство весьма легко может запереть свои гавани, подражая в этом случае соседям своим, Японцам; но Китай, заметим мы, не столь уединен как Япония: следовательно миссионеры всегда найдут случай в него проникать, и нравственное влияние их всегда будет обильнее последствиями, нежели усилия какого бы то ни было Европейского Правительства, если бы оно когда-либо получило могущество в Китае. Во всяком случае, позволительно надеяться, что нравственное и умственное преобразование к лучшему будет наконец иметь место в Китае, в [66] Индии и на Индийском Архипелаге, — странах, столь щедро облагодетельствованных Природою.

Ф. МЕНЦОВ.

Текст воспроизведен по изданию: О состоянии первоначального обучения в Китае // Журнал министерства народного просвещения, № 3. 1840