-

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИТАЕ.

Лаковая фабрика. — Домы. — Нищие. — Обед и театр. — Мануфактура чая.

(Из путешествия вокруг света г. Лапласа на фрегате Артемиза.)

Восемь лет тому назад, я посетил вторично Кантон, служащий средоточием обширной торговли, которую ведут Китайцы с образованными народами Европы и единственное, в тогдашнее время, из всей империи место, хорошо известное Европейцам.

Здесь нашел я весьма много знакомых; несколько иностранных негоциантов, с которыми я сблизился еще в предыдущую поездку, явились ко мне тотчас по моем прибытии и предложили мне свои услуги с величайшим радушием. Большая часть этих негоциантов имели чрезвычайно важное значение в этой стране; из их рассказов, как из ближайших источников, я почерпнул большую часть необходимых для меня сведений об этом крае. Они сопровождали меня во всех моих поездках, вместе с ними я посещал и великолепные лавки китайской (china-street) и новой китайской улицы (new-china-street). Часто, в особенности по утрам я отправлялся, по большей части один, осматривать фактории соседних кварталов; я нашел их в более цветущем положении, чем когда посетил их лет восемь тому назад. В народе я заметил уменьшение неприязненных чувств в отношении к иностранцам, так что я мог прогуливаться свободно и безопасно в толпе, в самой многолюдной части города, не возбуждая ни малейшего любопытства в жителях; правда, иногда дети, собравшиеся у дверей какого-либо магазина [50] или в небольшой лавке, встречала меня бранью в криками, впрочем они не находили отголоска между гуляющими. Ободренный столь дружелюбным расположением Китайцев, я сделался гораздо отважнее и стал посещать кварталы города, дотоле совершенно мне неизвестные, именно где находились самые значительные лаковые и стеклянные фабрики. Эти фабрики возбуждали тем более мое любопытство, что я, в свою предыдущую поездку, не мог посетить их. Легко можно представить себе, что я с величайшим удовольствием принял предложение г. Депта, обещавшего показать мне их.

Во Франции весьма ошибочно полагают, будто бы Китайцы скрывают способ, который они употребляют, чтобы покрывать лаком тысячи самых красивых безделушек, столь высоко ценимых у вас в Европе. Я имел случай убедиться в противном; в самом деле, хозяин лаковой фабрики объяснял мне с величайшей охотой различные процессы, которые он употребляет для того, чтобы придать своим произведениям ту блестящую отделку, которой они славятся. Я обошел всю его мастерскую, состоящую из нескольких огромных зал, в которых работало до шестидесяти человек работников, токарей, лакировщиков и живописцев. Токари собирают и склеивают с большим искусством различные куски дерева, из которых впоследствии они выделывают шкатулки разных форм и величин, ящики, ширмы и т. д.; потом все эти вещи натирают пемзой, покрывают толстым слоем довольно жидкого клея, накладывают сверх этого небольшой слой чрезвычайно мелкого песку и в таком виде передают их в руки лакировщиков. Лакировщики покрывают их одним, двумя, а иногда тремя слоями лака, смотря по ценности выделанной вещи; обыкновенно же накладывают они два слоя, один на другой; когда второй слой лака совершенно высохнет, то вещь снова натирают слегка пемзой и потом гладят особенным деревянным инструментом, чрезвычайно мягким и нежным, исключительно предназначенным для полировка. После этого вещи переходят к рисовальщикам или к золотильщикам, которые, нужно признаться, весьма недалеко ушли в рисовании и раскрашивании. С помощью нескольких листов тонкой, проводной бумаги, на которой рисунок обозначен точками, мастер переводит его на лакированную поверхность посредством тонкой палочки, покрытой [51] белым порошком. Когда первый контур окончен, весь рисунок покрывают несколько раз тонким слоем красного лака, для придания живости изображаемым на нем предметам; на последний слой лака, еще не совершенно высохший, наносят золотой порошок. Наконец проводят несколько черт красных и черных в равных местах рисунка; этим обыкновенно работа и оканчивается.

Хозяин мануфактуры с топ же готовностью сообщил мне сведение о способе приготовления и употребления лака; этими сведениями я воспользовался тем более, что наши европейские мастера далеко отстали от китайских в этой отрасли промышленности.

Лак, род резины, добываемой из дерев, доставляется в Кантон из южных провинций, в небольших ящичках конической формы. Этот лак беловат, тягуч и довольно похож, своими составными частями, на смолу. Для употребления лак предварительно разводят водой в глиняном сосуде, который выставляют потом на солнце; от действия солнечных лучей вода испаряется, а лак оседает на, дно сосуда и принимает темный цвет. Тогда вливают небольшое количество уксуса (одну унцию на двадцать фунтов лака), примешивают свиной желчи и наконец масла, для придания блеска составу; все это перемешивают, выжимают сквозь тонкое полотно и употребляют в дело.

В этом народе, среди которого я жил довольно долгое время, все ремесла, все искусства доведены с незапамятных времен до высшей степени совершенства. Металлы, дерево, драгоценные камни обработываются здесь с не меньшим тщанием и искусством, как у народов Европы, наиболее подвинувшихся вперед на поприще образования. Впрочем легко заметить, что в механических науках Китайцы далеко отстали от Европейцев. Как много могли бы сделать обитатели небесной империи, если бы вместо того, чтобы рабски подчиняться древним обычаям, не терпящим никаких усовершенствований и нововведений, они проложили более широкий путь своему изобретательному уму. Не смотря на все встречающиеся им затруднения, Китайцы весьма удачно соперничают с самыми искусными фабрикантами лондонскими и парижскими в мануфактурных произведениях, отличающихся самой тщательной отделкой; сверх того они превосходят [52] Европейцев в постройке зданий. Действительно, с какой удивительной прочностью выстроены дома богатых Китайцев! Как хорошо выполированы все камни, служащие для постройка здания и не уступающие в крепости самому гранату! Посещая китайские здания, нельзя довольно надивиться искусству и трудолюбию китайских ремесленников! Самое лучшее понятие о китайских домах составил я себе только тогда, когда посетил великолепное жилище одного богатого китайского купца, который, не столько из тщеславия, сколько желая мне угодить, показал мне его со всеми мельчайшими подробностями.

Так как постройка этого дома была недавно окончена и хозяева еще не переехали, то я мог беспрепятственно осмотреть все комнаты. Мне удалось даже побывать в комнатах женщин, находящихся в первом этаже, обращенных окнами в сад и весьма роскошно убранных; эти комнаты соединялись с прочими посредством одного длинного корридора; в самых нижних частях дома находились огромные парадные залы, двери которых были убраны цветами; далее помещалась кухня со всеми принадлежностями и комнаты для служителей. Я перешел во второй этаж, который, как мне казалось, был отделен от первого. Здесь комнаты были не велики, но расположены с удивительным удобством. Сколько я мог понять из всего сказанного мне хозяином дома, эти комнаты предназначены были для гостей, друзей или родственников.

Читая это описание, многим покажется весьма удивительной простота в образе жизни Китайцев, которые ни чем особенно не отличаются от европейских народов. Это сходство китайских обычаев с нашими заставляет меня думать, что Китайцы были учителями Европейцев, как в искусствах, так и в образе жизни. Дом и комнаты китайского купца, осмотренные мной, совершенно сходны с нашими домами, в особенности же с теми, которые выстроены во вкусе XIII века. Конечно рисунки и украшении не отличаются тем вкусом, тем изяществом, которым отличаются парижские салоны, однако же произведения слесарной и токарной работ замечательны необыкновенной чистотой и красотой отделки. Мебели Китайцев чрезвычайно мягки и удобны. Китайцы, подобно нашим фешьонеблям, имеют страсть к разного рода [53] безделушкам, которых все достоинство заключается в странности и разнообразии форм; должно будет согласиться, что этого рода китайские произведения ни в чем не уступают парижским.

Китайцы превзошли Европейцев в устройстве приютов для низших классов народонаселения и для бедных; дома эти построены по большей части из камня или кирпича. В постройке их заметно было особенное старание и необычайная опрятность. Род трактиров, куда бедные Китайцы приходят обедать, магазины, и даже самые бедные лавки отличались опрятностью и порядком, привлекавшим мое внимание. Вообще везде заметны были следы значительного образования.

Но в Китае, как в Европе, низшие классы народонаселения живут по большей части в чрезвычайной бедности и не могут похвалиться чистотою нравов. Чем далее углублялся я во внутрь Кантона, тем более и более убеждался в этой печальной истине. Целые толпы нищих попадались мне почти на каждом шагу; слепцы, водимые детьми, бродили по городу; по усталому виду этих несчастных и по пыли, покрывавшей их одежду, легко можно было догадаться, что они пришли сюда издалека. Они останавливались у дверей магазинов, прося милостыни, и редко удалялись, не получив или съестных припасов, или денег. Часть нищих толпилась по углам улиц, вымаливая у прохожих подаяния. Позже я узнал, что нищие в Китае составляют особенное, так сказать, сословие, управляемое известным лицом, утвержденным правительством. В руках этого лица сосредоточена кроме того власть еще полицейская, так что от него находятся в зависимости и самые жители города, которые платят ему каждогодно довольно большие суммы.

Легкость, с которой китайские нищие добывают себе дневное пропитание, доказывает неопровержимо человеколюбие их сограждан; но не смотря на все человеколюбие правителей небесной империи, число благотворительных заведений весьма незначительно. Поэтому и зимнее время, в северных провинциях Китая, а отчасти и в южных, как например в Кантоне, несчастные нищие подвергаются опасности замерзнуть на улицах и на площадях города. Должно притом прибавить, что в 1831 году город и все фактории были [54] потоплены водами Пе-Кианга, достигшими в некоторых улицах до пяти футов высоты. Тогда все богатые граждане города вместе с иностранными негоциантами решились помочь несчастным, пострадавшим от этого бедствия и лишенным всех способов существования. Говорят, будто тогда потонуло до сорока тысяч жителей.

Это вспомоществование, которому в Китае дотоле не было примера и в котором приняли участие, как я уже сказал, иностранные негоцианты, весьма много послужило к тому, чтобы возвысить последних в глазах Китайцев. Тогда-то Китайцы стали сближаться с Европейцами и питать к ним чувства менее неприязненные. Желание утвердить навсегда подобные отношения и притом воспользоваться ими, для распространения христианства, внушило лондонскому обществу миссионеров мысль, основать в Кантоне госпиталь, предназначенный исключительно для бедных туземцев, которые здесь лечатся бесплатно. Вскоре это филантропическое заведение получило еще большее значение под управлением одного члена общества, знаменитого медика, которому основатели заведения поручили главное над ним управление и который решился покинуть родных и отечество, единственно для того, чтобы подать руку помощи страждущему человечеству.

Я посетил это заведение. Оно очень обширно. В залах его помещаются опасно больные, имеющие нужду в постоянном надзоре врача. — Приятно было видеть, с каким усердием, с какою неусыпной заботливостью, присматривают за больными. Хотя этот госпиталь был открыт только несколько месяцев тому назад, однако я нашел все залы наполненными. Множество больных поражены были проказой, болезнью очень обыкновенной в Китае; много было и слепых с бельмами на глазах. Я присутствовал при нескольких глазных операциях и наслаждался той радостью, которую ощущают слепцы, когда им возвратят зрение. Они с удивлением смотрят вокруг себя, а особенно на иностранцев. Но вскоре надевают им на глаза повязки и их уводят в соседние залы, где они остаются до окончательного выздоровления.

В числе больных, помещающихся в госпитале, находится много людей из высших сословий и даже несколько [55] мандаринов. Но и их, наравне с бедными Китайцами, лечат бесплатно. Доктора не принимают никакого вознаграждения за свои труды; если же какой-либо выздоровевший, руководимый чувством благодарности, настоятельно требует принять вознаграждение, то скромный благодетель предлагает ему принести свою благодарность Богу, единому подателю всех благ.

Это благотворительное заведение имеет в Кантоне чрезвычайно большое влияние и весьма много способствует к распространению христианской религии, столь возвышенной, чистой. Должно также удивляться самоотвержению людей, которые, для пользы страждущего человечества, охотно решились покинуть свое отечество и родных своих. Люди эти, довольствуясь весьма незначительным жалованьем, едва покрывающим самые необходимые издержки, отказываются от вознаграждения за благодеяния, ими оказываемые.

Благодаря любезности большей часто моих знакомых, я с каждым днем все более и более распространял круг моих сношений с китайскими купцами. Так например я получил сряду два приглашения; одно из них состояло в следующем: купцы Кантона, торгующие чаем, желая позабавить своих собратий, прибывших из отдаленных провинций империи, согласились дать представление; другое же приглашение получил я от одного богатого купца, который просил меня, вместе с знакомыми мне европейскими негоциантами, на обед. Прежде всего я отправился присутствовать при представлении китайских актеров и к полудню сидел очень спокойно в мягких креслах, окруженный лучшим китайским обществом и некоторыми знакомыми мне Англичанами, знавшими обычаи той страны и понимавшими язык туземных жителей. В этот раз представление совершалось не на чистом воздухе, а в театре, и притом не дурными актерами, а самой лучшей труппой во всей империи. Число актеров было весьма значительно; они разыгрывали какую-то трагедию. Театр помещался в обширном здании, построенном купцами, торгующими чаем. Число зрителей простиралось до тысячи человек.

Представление происходило в зале, которая с трех сторон была окружена портиками. С четвертой стороны, прямо против входа, стена была покрыта снизу до верха различными скульптурными, позолоченными украшениями. Эта стена поддерживала несколько балок или досок, к которым были [56] прикреплены куски холста, окрашенные в один какой-либо цвет в заменявшие наши декорация. Огромный занавес отделял сцену от стены, и это небольшое пространство служило для актеров уборной. Знатнейшие из зрителей сидели перед самой сценой на креслах или мягких скамьях, прочая публика смотрела, в продолжении всего представления, стоя. Когда я приехал, представление уже было начато; но, благодаря любезности моего спутника, который вероятно несколько раз был, на подобных представлениях, я скоро понял, что значат эти сражения, эти эволюции, беспрестанные появления актеров с лицами зверскими, раскрашенными белой, красной и черной краской, и одетых, наподобие китайских воинов, в самые странные, пестрые костюмы. Сюжетом драмы или трагедии были избраны споры трех претендентов на престол небесной империи; претенденту, имевшему всего более права на престол и возбуждавшему в жителях большое участие, помогает китайский бог войны, явившийся на землю в образе простого смертного и одетый в самый пестрый и яркий костюм. Наконец после многих битв с прочими претендентами и несмотря на измену сподвижников, китайскому Марсу удается возвесть на престол своего любимца.

Эта пиеса тянулась бесконечно долго. Часто торжествующий на мгновение злодей и честный человек, несправедливо преследуемый, являлись на сцене и утомляли наше внимание бесконечными монологами! Трудно исчислить все битвы, происходившие между соперниками и оканчивавшиеся обыкновенно страшными гримасами. Если прибавить к этому пронзительные и крикливые голоса актеров, занимавших женские роли и представлявших, героинь драмы, то легко можно понять, что этот спектакль мне чрезвычайно скоро надоел. Однако я смело высидел до конца представления, стараясь найдти, в награду за мое постоянство, некоторое сходство китайских представлений с нашими ярморочными театрами, столь усердно посещаемыми простым народом.

Все актеры, участвовавшие в этом представлении, были без исключения, молодые люди от шестнадцати до семнадцати лет, хорошо сложенные, приятной наружности, одетые в богатые и весьма разнообразные костюмы. Они исполняли свои роли с живостью, веселостью и даже, можно сказать, не без искусства. Некоторые из них носили маски, выражение [57] которых было, по большей части, страшное, зверское; другие окрасили себе лицо различными цветами. Что же касается до актеров, выполнявших женские роли, выбранных из красивейших молодых людей всей труппы, то нежные черты лица их, слегка покрытого рисовой пудрой, скромный вид и стройный стан совершенно очаровывали зрение.

Сначала все это показалось мне весьма странным, даже немножко нелепым. Но мало-помалу я привык к подобному роду зрелищ и скоро уже совершенно понимал значение всех жестов пантомимы. Так например, когда актер, подняв ногу, описывал ею около себя круг, это значило, что он ехал верхом; если же он описывал этот круг левой ногой, это значило, что он слезал с лошади. Несколько ударов хлыстом означали отъезд; прибытие обозначалось несколькими скачками вперед. Огромный скачок значил, что перешли ров. Наконец громкий звук трубы обозначал или выход на сцену какого-либо важного лица, или же особенно трогательное и высоко-занимательное место в пиесе. Что же касается до актеров, занимавших здесь второстепенные роли, то публика была извещаема о явлении их или об уходе небольшим колокольчиком.

Действие тянулось чрезмерно долго, как бы для того, чтобы продлить удовольствие зрителей; зато антракты были непродолжительны. Во время этих антрактов, зрителей увеселяли попеременно, сначала фигляры, между которыми один паяц был особенно замечателен, как по своей ловкости, так и по необыкновенной силе. Потом давали небольшую пиеску, род фарса тем более смешного, что он был сыгран с большим искусством; вот его содержание: одна дочь, согласившись бежать с своим любовником, крадет у отца своего, чрезвычайно скупого, все накопленные им деньги; старик, узнав о покраже, приходит в неописанное бешенство; но получает назад свои деньги только тогда, когда соглашается простить виновных и позволить им вступить в брак.

Трагедия или героическая драма тянулась несколько часов сряду, и, как казалось, весьма утомила внимание зрителей. С гораздо большим удовольствием смотрели мы вторую пиеску, возбуждавшую в толпе непрестанный хохот.

Кажется, что китайские мужья подверглись плачевной участи мужей европейских. Затворническая жизнь женщин имеет [58] следствием вечные ссоры, вечные несогласия мужа с женой. Иногда происходят даже восстания прекрасного пола, повергающие бедных мужей в совершенное отчаяние и недоумение на счет того, как надлежит им поступить в настоящем случае. Китайские мудрецы взялись помочь этому важному неудобству семейной жизни, издав множество книг, в которых подробно начертали, как должны поступать мужья в подобных случаях. Этого рода книги расходятся в Китае во множестве. Один из моих знакомых обещал доставить мне перевод самых интересных мест, выбранных из этих книг. От него получал я также, от времени до времени, часть необходимых для меня сведений о небесной империи, о ее жителях и их образе жизни.

Впрочем я не думал почерпать положительные сведения касательно частной жизни Китайцев из вышеупомянутой пиесы, вспомнив, какое верное понятие о нашем обществе получил бы какой-либо Китаец, присутствовавший при представлении модной пиески на одном из наших театров.

Однако я должен призваться, что этот водевиль позабавил меня гораздо более героической драмы или трагедии, не возбуждавшей во мне ни малейшего интереса, несмотря на то, что тут добродетель под конец торжествует, на зло измене и коварству.

Спектакль был дан со всевозможной пышностью. В этом легко было убедиться, глядя на публику, состоявшую по большей части из самых знатных и богатых Китайцев; важный вид их во время самых торжественных и замечательных мест пиесы; множество прислужников на сцене, богато одетых, и, наконец, шелковые, шитые золотом, раскрашенные занавесы, свидетельствовали, что я присутствовал при представлении самого замечательного произведения из всей китайской литературы, разыгранного лучшею трупною актеров в Кантоне. К концу спектакля, я почувствовал сильную усталость; голова болела от оглушительного шума китайского гонга, огромного барабана, и от визга двух скрипок, составлявших оркестр.

Высидев здесь, с трудом, добрых четыре часа, я поспешно удалился отдохнуть дома, чтобы иметь возможность воспользоваться на следующий день другим приглашением.

Действительно, на другой день, в шесть часов, я [59] отправился в сопровождении консула и нескольких знаковых в дом нашего амфитриона, который принял нас чрезвычайно ласково и вежливо в большой зале, уже наполненной множеством гостей, между которыми я заметил несколько Европейцев.

Лишь только вошел я в эту залу, тотчас же был поражен мрачным ее видом. Несмотря на роскошное убранство, эта зала казалась мне превращенною наскоро в приемную и парадную комнату. Впрочем мы здесь остались весьма недолго, тотчас же перешли, по предложению хозяина, в другую комнату, служившую обеденной залой.

Хотя я, в предыдущую свою поездку, и участвовал несколько раз на подобных пиршествах, однако должен согласиться, что этот обед был великолепнее всех предыдущих. Я постараюсь дать моим читателям понятие о странном вечере, проведенном мной у китайского гастронома. Зная, сколь мало известен Китай Европейцам, я полагаю, что всякая мелочь должна быть для них любопытна, а следовательно и привлекать их внимание. Без этого убеждения, я конечно не вдавался бы в столь длинные и подробные описания образа жизни Китайцев.

Гости разместились по шести за каждым столом. Три стола занимали исключительно родственники хозяина дома; за четвертым помещался он сам, председательствуя на нашем пиршестве. Все столы были покрыты множеством фруктов и таких блюд, которые, при всем моем знании китайской кухни, были совершенно мне неизвестны. Правда, тут находилось много блюд, с которыми я еще прежде ознакомился, как например, птичьи гнезда, яйца в смятку, вареные утки, различные моллюски, приготовленные самым странным, образом, и соленые стоножки, гусеницы, приготовленные таким же образом и служащие, притом, приправой к различным кушаньям; но зато я увидел здесь в первый раз, соус из голубиных яиц, маленьких птиц в каком-то черном бульоне, мелкоизрезанных рыб, и несколько других кушаньев, которых я не знал ни названия, ни вкуса. Ободренный непрестанными приглашениями хозяина и примером Англичан, моих соседей за столом, которые ели с большой охотой, я решился попробовать хотя один из соусов; но, к несчастно, все до чего я ни дотрогивался, имело вкус столь странный и неприятный, что несмотря на довольно [60] сильный аппетит, я перестал есть, ожидая прибытия новых блюд. Я чрезвычайно долго дожидался той части обеда, на которую возлагал всю свою надежду, и принужден был беспрестанно пить за здравие хозяина и его гостей, камшу, китайское вино, выделанное из риса. Это вино, холодное, показалось бы мне, может быть, довольно вкусным, но вскипяченное, оно бросалось в голову и производило тошноту. Притом кушанья подавались чрезвычайно медленно, несмотря на ловкость и многочисленность прислужников. Мне показалось, что все как бы нарочно соединилось в тот день, чтобы продлить обед и истощить мое терпение. Я очень обрадовался, когда увидел двух плясунов, вошедших в залу, и сопровождаемых двумя музыкантами с китайскими скрипками.

Раскланявшись на все четыре стороны, вновь появившиеся лица принялись тотчас же разыгрывать род интермедии, состоявшей из пения и плясок. Я не понимал ни слова из всего того, что предо мной они пели. Хотя голоса актеров, довольно впрочем звучные, не заключали в себе ничего привлекательного для слуха, особенно когда им вторили визгливые китайские инструменты; однако я с удовольствием наблюдал все грациозные позы, какие принимали оба актера, разыгрывавшие интермедию. Этим актерам было не более шестнадцати лет; они были хорошо сложены и имели весьма приятную наружность. На лицах их выражалась сердечная доброта. Приятная наружность актеров расположила меня в их пользу и сделала более снисходительным к их пляскам или, лучше сказать, к самым странным телодвижениям. Они были обуты в башмаки с чрезвычайно толстыми подошвами; костюм их не заключал в себе ничего привлекательного; они были одеты к длинные белые рубашки, сверх которых были накинуты, в продолжении представления, черные кофты.

Представление это скоро кончилось. Громкие рукоплескания посыпались со всех сторон, к немалому удовольствию хозяина и его родственников. Актеры ушли. Минуту спустя всем гостям подали по небольшой чашке чаю. Я выпил чай без особенного отвращения, особенно когда узнал от одного из гостей, что чаем оканчивалась первая половина обеда и начиналась вторая, столь долго и пламенно мною ожидаемая. Действительно, чрез несколько времени, хозяин, [61] взяв меня за руку, пригласил пройдтись по комнатам. После прогулки, продолжавшейся около получаса, во время которой я отдохнул от продолжительного сиденья, мы увидели в столовой новые блюда, и каждый занял свое прежнее место.

Место прежних кушаньев заступило множество небольших блюдечек, расставленных дюжинами пред каждым гостем, и которые, к величайшему моему неудовольствию, были наполнены соусами, почти подобными тем, от которых я отказался в первую половину обеда. Я решился ждать жаркого, которое, как мне было известно, играло не малую роль во всех китайских обедах. По прошествии нескольких минут, я увидел вошедшего метр-д’отеля с прислужниками, которые несли, с большой церемонией, кабана и огромного барана, только что изжаренных; душистый запах и золотистый цвет их невольно привлекал внимание всех гостей.

Жаркое поставлено было в виду гостей, на двух небольших столиках. Мучимый голодом, я непрестанно смотрел в ту сторону, где находилось жаркое.

Каково же было мое отчаяние, когда, взяв большой кусок этого чудного жаркого, я почувствовал тот же самый отвратительный вкус, который заставлял меня голодать дотоле. Досада моя еще более увеличилась, когда один, из гостей, хорошо знакомый с китайской кухней, объяснил мне, что этот отвратительный вкус происходит от пальмового масла, которое китайские кухмистеры употребляют постоянно во всех приготовляемых ими кушаньях.

После этого открытия, я прошел в совершенное отчаяние, видя невозможность удовлетворить мучивший меня голод. Только за дессертом удалось мне утолить его немного; я съел несколько варенья и сухих плодов, запив все это чаем без сахара.

К одиннадцати часам вечера, я почувствовал чрезвычайную усталость; глаза невольно слипались, несмотря на все усилия, которые я употреблял, чтобы любоваться различными фокусами целой труппы паяцев, сменивших актеров, о которых я только что говорил и которые, своим пением однообразным и скучным, несколько уже раз усыпляли меня. Наконец встали из-за стола; хозяин подвел меня, как и всех прочих гостей, к окнам комнаты, обращенным во [62] двор; посреди двора я увидел какую-то корзинку, повеешенную как бы в виде фонаря, из которой поднялось множество ракет; цвет этих ракет мало-помалу менялся, и из малинового обратился под конец в небесно-голубой.

Этот фейерферк повторился еще раз, после чего все гости стали расходиться по домам, вероятно восхищенные великолепным угощением и ласковым приемом богатого китайского негоцианта. Что же касается до меня, то я, пришед домой, проворно лег спать, и через несколько минут уже спал сном человека, который не опасается вредных последствий роскошного обеда.

На следующее утро, я по обыкновению пошел прогуляться по улицам Кантона; в этот раз моя прогулка имела определенную цель; я вознамерился посетить мануфактуру зеленого чая, принадлежавшую одному моему знакомому, богатому китайскому купцу, знающему довольно хорошо английский язык. Этот купец предложил мне посетить его мануфактуру и обещала, мне, притом, показать все до малейших подробностей. Я принял его предложение как нельзя охотнее, тем более, что до того времени я имел весьма неясные понятия о приготовлении чая, и надеялся получить сведения более точные, которые бы совершенно ознакомили меня с этой отраслью промышленности совершенно неизвестной во Франции. К несчастно я ошибся отчасти в своих ожиданиях, и многое осталось для меня темным и не объясненным.

В самом деле, я не мог узнать достоверно, чаи, зеленый и черный, производятся ли двумя различными деревцами или последний из них обязан своим цветом и вкусом только особенной выделке? Все особы, к которым я обращался с этим вопросом, были различного на этот счет мнения: одни говорили, что зеленый чай то же, что черный, только приготовленный особенным образом; они приводили в подтверждение своего мнения то, что Китайцы никогда не употребляют первый; другие же, наоборот, говорят, что эти оба чая совершенно различных свойств. Наконец меня уверяли, что в Китае собирается весьма небольшое количество зеленого чая, а что тот зеленый чай, который вывозят в Европу, есть не что иное, как чай черный, превращенный в зеленый посредством различных процессов.

Кажется, что провинция Кантон производит довольно [63] большое количество чая, но столь низкой доброты, что его решительно никогда не вывозят в Европу. Для того, чтобы найдти ему сбыт, кантонские купцы придумали обращать его в чай зеленый, и, таким образом, сбывать по умеренным ценам негоциантам иностранным, которые вывозят этот чай в Северную Америку или же в северные страны Европы, где сбыт его в последнее время весьма увеличился.

На фабрике я нашел около сотни молодых девушек, которые, сидя за огромными столами в нескольких обширных комнатах, занимались сортировкой чайных листьев, высушенных на солнце, которые приносили в залу в огромных корзинах молодые мужчины. Самые мелкие и лучшие чайные листы отбирались и отделялись в корзины, между тем как листья низшей доброты выбрасывались, как попало, в большие залы, где они сохранялись и, чрез несколько времени, были распродаваемы бедным людям в Кантоне за самую малую цену.

После первой сортировки, чайные листья были снова подвергаемы самому тщательному пересмотру, после чего их выносили в длинную галлерею, где было около двадцати печей, из которых в каждой было по два железных котла, имевших форму шара; диаметр этих котлов простирался до двух футов; снизу они были подогреваемы огнем, разведенным в печи.

В эти котлы, которые, как мне казалось, содержались в чрезвычайной чистоте, под присмотром одного главного работника, высыпаемы были чайные листья, около двенадцати фунтов вдруг, из тех корзин, о которых я уже выше упомянул; после этого Китаец, присматривающий за котлом, мешал правой рукой высыпанные листья, доколе они совершенно не сжимались от действия огня; вся эта операция продолжалась весьма короткое время. Тотчас по окончании первой части этой операции, главный надсмотрщик кидает в каждый котел, не переставая перемешивать в нем чайные листья, две ложечки чрезвычайно мелкого порошка, состоящего из шести частей берлинской лазури и четырех частей гипса; этот порошок, будучи примешан к чайным листьям, сообщает им лазурный цвет, который столько нравится Европейцам. Двадцать минут спустя, все количество чанных листьев выкладывают, для прохлаждения, в широкие и неглубокие ящики, откуда их [64] вскоре вынимают для того, чтобы просеять сквозь три сита различной величины. Первое сито, чрезвычайно редкое, удерживает самые крупные чайные листья; этот сорт чая весьма высоко ценящийся, носит название чая императорского. Второе сито удерживает листья, хотя и меньшей величины, но хорошо сжатые огнем; этот сорт чая называется у Китайцев порохом; третье сито пропускает только чайную пыль и самые мелкие листья, которые и составляют самый низший сорт, известный под именем ионг-гисона (yong hison). Эти три сорта чая заключаются в ящики с различными надписями и потом поступают в продажу под общим названием чаев кантонских.

Вот все, что я видел; но каким образом высшие сорта чая, как например, чай императорский, столь часто нами употребляемый, получают цвет зеленый или голубой, служащий для их отличия? С помощью ли берлинской лазури и гипса? Я не осмеливаюсь утверждать противное, тем более что многие меня уверяли, что зеленый чай приготовляется во внутренних провинциях империи, точно так же, как и в Кантоне, но что черные чаи, которые находятся здесь в большом употреблении, принадлежат к лучшим сортам.

Наблюдая с большим вниманием за действиями работников в этой мануфактуре, я наблюдал множество вещей, меня окружавших. Меня особенно удивило скромное и благопристойное поведение всех работников, занимавшихся в этой зале, где я находился. Они смеялись, говорили меж собой, но без крика, без шума, без нарушения приличия; их приемы были вежливы, почтительны; все работники были чрезвычайно опрятно одеты. То же самое заметил я и между женщинами, занимавшимися сортировкой чайных листьев: все они казались скромными; были одеты опрятно и даже с изяществом, хотя принадлежали к низшему классу народоселения. Многие из них могли бы почесться красавицам.

Из приведенных мною описаний, можно видеть, что я во все время моего пребывания в Кантоне, постоянно и почти исключительно занимался наблюдением китайских, обычаев. Все обеды, на которых я ни бывал и на которые приглашали меня весьма часто кантонские мои знакомые, доставляли лине случай, более ознакомиться с частною жизнью Китайцев. Все легко поймут, как дорожил я этими приглашениями.

Текст воспроизведен по изданию: Несколько слов о Китае. (Из путешествия вокруг света г. Лапласа на фрегате Артемиза) // Сын отечества, № 2. 1849