-

АРХИМАНДРИТ ПЕТР КАМЕНСКИЙ,

начальник десятой Российско-Императорской миссии в Пекине ²⁶.

VIII.

Труды десятой миссии в Пекине.

Приняв миссию от о. Иакинфа в самом плачевном состоянии по всем частям, архимандрит Петр всецело отдался заботам о благоустройстве ее, вызывая своим примером на деятельность и прочих членов оной. «Архимандрит Петр, говорит некролог, соединял в себе качества примерного житием своим монаха, достойного служителя алтаря, искреннего политика и ревностно преданного своему предмету ученого; прибыв в Пекин, устроил дела миссии и вскоре приобрел особенное уважение самых значительных лиц Китайской империи. Самые жрецы от высших и до низших изъявили почтение достойному служителю Иисуса Христа» ²⁷. «Великий жрец Кутухта крайне с нами в Пекине подружился, говорит сам архимандрит Петр, многократно нас посещал... Когда сей великий жрец имел с нами дружбу, то прочие разных классов многочисленные даламы и кубилкини и того более нас уважали».

Благоустройство миссии архимандрит Петр начал с малого стада православных албазинцев, из которых едва немногие носили тогда имя христиан, действительно же все уклонились в китайское идолопоклонство. Такое безотрадное положение общины албазинцев подвигло архимандрита Петра, при первом же свидании, [586] напомнить им первоначальное происхождение их и их предков. По рассказу очевидцев, своею проповедию в кратких, но выразительных словах, архимандрит Петр произвел в сердцах их такое действие, что все они были растроганы и дали ему решительное обещание оставить языческое идолопоклонство и восприять веру своих предков; действительно, в непродолжительном времени некоторые из них выбросили из домов своих всех китайских и манчжурских болванов и на место их водрузили св. иконы. Такое доброе настроение в албазинцах от первой беседы с ними архимандрита Петра он продолжал поддерживать домашними советами, ласковым обращением и особенно широкою благотворительностию. Такой же системы он заставлял держаться и иеромонаха Вениамина, который переселился на жительство к Успенской церкви в Русской Сотне. Во время о. Иакинфа и в приезд в Пекин новой миссии в церковь во время службы приходило почти одно семейство старшины Русской роты Алексея, но спустя пять недель по приезде новой миссии, благодаря вразумлениям архимандрита Петра, в праздник Крещения Господня, албазинцев явилось в церковь Сретения уже несколько человек.

До архимандрита Петра, несмотря на столетнее существование правильно организованной нашей духовной миссии в Пекине, никому не приходило на мысль открыть для албазинских детей училище. Видя свою паству окитаившеюся и уклонившеюся в идолопоклонство, архимандрит Петр — в ряду других мер к возвращению отпадших от родной религии и национальности — решил основать училище, будучи убежден, что школьное обучение послужит для албазинцев важнейшим пособием к утверждению их в христианстве и постеленному их обрусению. Училище было открыто в Русской Сотне при Успенской церкви, и в него было собрано 10 албазинских детей. Заведывать училищем стал ученый иеромонах Вениамин. Чтобы приохотить детей к занятиям в школе, миссия стала выдавать им по 1 1/2 ланы (3 р.) в месяц. Мера подобного привлечения детей в школу и приохочения к школьным занятиям впоследствии оказалась обоюдоострой, хотя несомненно в начале она принесла и существенную пользу. Албазинцы - это испортившийся виноградный сок, — из которого, по выражению иеромонаха Гурия, не только нельзя сделать вина, но даже и уксуса, — нередко злоупотребляли подобными субсидиями, закладывая их, как бы собственность, наравне с прочим своим добром. Был случай, когда албазинцы все силой задумали вытребовать у миссии несколько сот лан серебра, грозя отпадением. Начальник миссии отказал им; тогда они перестали ходить в церковь и пускать в школу учеников, но потом одумались. О судьбе этого училища иеромонах [587] Гурий говорит: «открыли училище, учеников содержали на полном казенном коште и учили русскому языку, но так как русские требовали прилежания (?), то училище осталось пустым: ни один албазинец не хотел посещать его. После хотели было поучить их хоть китайскому-то языку; та же история: миссия кроме неприятностей, а правительство — убытков ничего не получили. В мое время (в двенадцатую миссию) снова открыто было училище; я взялся было выучить нескольких мальчиков церковному чтению и пению. Пока я давал деньги, платил за то, что они учились у меня, дело шло довольно успешно: в два года мальчики привыкли читать и петь в церкви. Мне удалось им растолковать и они поняли и разбирали партитуру; но как-то нужно было наказать их за неисправность: я лишил их обыкновенной праздничной награды, а они постарались вознаградить себя за такой убыток и чем же? — обокрали церковь! С этих пор (1843 г.) вот уже год — училище закрыто и, кажется, на долго, если не на всегда» ²⁸. Но училище было открыто снова и поддерживается теми же подачками, хотя в меньшем размере.

Предоставив заведывание училищем своему помощнику, иеромонаху Вениамину, сам архимандрит Петр занялся взрослыми, стараясь привесть их к познанию истины. Успех первой беседы с албазинцами радовал его и вместе давал знать, что албазинцы еще не вовсе потеряны для Православной церкви; стоит лишь усугубить попечение о них духовное и вещественное. И это сугубое попечение архимандрита Петра об окитаившихся албазинцах не явилось тщетным: отпадшие от христианства албазинцы начали возвращаться в лоно церкви Христовой, а выросшие из них в язычестве, по оглашении, крестились (53 человека). И хотя, несмотря на все убеждения, свыше 40 человек из албазинцев так и остались язычниками, но взамен их архимандрит Петр приобрел для церкви Христовой из природных китайцев жителей Пекина и пригородных деревень 16 человек, и огласил крестною проповедию Голое - трибунальского чиновника, родственника трибунальского председателя.

Одновременно с заботами по возвращению в недра церкви Христовой отторгшихся от нее албазинцев и по просвещению святым крещением тех из них, кои выросли в язычестве, как равно и по распространению православного христианства среди самых китайцев, архимандрита Петра заботили еще те затраты и запущения в имущественных делах, какие были допущены девятой миссией в критические для нее годы безденежья. Дело в том, что эта [588] миссия — вследствие неполучения ею содержания в течение более 4-х лет из России, вовлеченной в войны с Наполеоном, принуждена была заложить и продать часть церковных земель, вещей и зданий со включением и колокольни. Архимандрит Петр все заложенное и запроданное выкупил и только не вернул проданных колоколенных часов. Далее, Успенская церковь при жилищах албазинцев в Русской Сотне находилась в полнейшем запустении. В последние годы пребывания в Пекине девятой миссии и самое богослужение в ней не совершалось за неимением богомольцев. С переселением на жительство иеромонаха Вениамина к Успенской церкви, в ней богослужение было открыто снова, но, благодаря умножению христиан, которые начали посещать церковь, она оказалась очень тесною, и, не будучи долго поправляема, была ветха и снаружи, и внутри, и требовала капитальной перестройки. Совет десятой миссии обратился тогда в святейший Синод, с просьбою о перестройке Успенской церкви.

Чрез три года пребывания своего в Пекине в звании начальника десятой миссии, архимандрит Петр «в воздаяние отличного служения и полезных трудов, засвидетельствованных управляющим министерством иностранных дел, сопричислен был 5 декабря 1823 года к ордену св. Владимира третьей степени». Препровождая к архимандриту Петру знаки сего ордена вместе с грамотою и статутом, управляющий министерством иностранных дел, граф Нессельроде 24 декабря 1823 года, писал к о. Петру: «Известное усердие ваше к службе и попечительность о благоустройстве и успехах вверенной вам миссии, подтвержденные отзывами самого китайского начальства, были доведены мною до Высочайшего сведения. Его Императорское Величество в ознаменование всемилостивейшего внимания к вашему отличному служению, высочайше повелеть соизволил в 5 день сего декабря сопричислить вас к ордену св. Равноапостольного князя Владимира 3-й степени. Препровождая к вам, милостивый государь мой, знаки сего ордена, вместе с грамотою и статутом, я остаюсь в той приятной надежде, что сия Монаршая милость подкрепит ваши силы к новым трудам для оправдания ожиданий правительства успехами миссии, под вашим начальством находящейся».

Поощренный вниманием начальства и монаршими милостями в трудах своих по благоустройству и успехам миссии, архимандрит Петр ревностно продолжал начатое служение свое по управлению миссией. Так, в ожидании испрашиваемого благословения святейшего Синода на перестройку Успенской церкви, начальник миссии, уловив удобное время, заготовлял материалы для этой перестройки, которая и совершена летом 1827 года, по плану, взятому с Сретенской церкви. Аввакум Честной (иеромонах одиннадцатой миссии) говорит, [589] что Успенский храм потерпел несколько переворотов, доколе не приведен в то состояние, в каком теперь (1831 г.) находится, благодаря иеромонаху Вениамину, который, в 10 лет служения в звании помощника начальника десятой миссии, только и занимался, что постройками: ломал, починивал, разрушал и созидал снова» ²⁹. Сретенская церковь при освидетельствовании ее и осмотре десятой миссией в 1821 году оказалась стенами крепка, но глава и кровля ветхими, требующими замены, а внутренность — поновления. В 1826 году архимандрит Петр внутренность Сретенского храма благолепно отделал, кровлю перекрыл вновь, а главу сделал медную, позолоченную.

28 февраля 1827 года архимандрит Петр доносил святейшему Синоду: «Промыслом Божиим духовная миссия в Пекине, пребывающая под благосклонным Темцинского правительства покровительством, находится в очень хорошем положении: все и каждый порознь занимаются своими обязанностями с желанным успехом. Албазинцы, оставив идолослужение, почти все с же нами и детьми обращены к святой предков своих вере. Успенская церковь, при их жилищах существующая, по причине умножения христиан, оказалась очень тесною, почему Совет наш и прежде имел счастие святейшему Синоду о перестройке оной докладывать, и в надежде на сие благословения, уловлял удобное время, заготовлял уже и материалы, чтобы в наступающем лете сие совершить, чего самая необходимость требует. В Сретенском же храме внутренность в прошлом годе благолепно отделана, а сверх того в крыша вновь перекрыта, маковица сделана медная, позолоченная. Римское миссионерство в Пекине во всем Китае уничтожено; великолепные церкви их и все здания уничтожаются и разрушаются до основания; христиане по выезде их опасаются, чтобы не открылось гонение ³⁰. К нашей же миссии время от времени здешнего правительства усугубляется благоволение: все наши нужды и просьбы удовлетворяются благосклонно. Теперь к прочному укоренению сего много послужит, если начальнический помощник, в благоповедении дознанный, ученый иеромонах Вениамин оставлен будет начальником будущей миссии, на что Совет, всесмиренно испрашивая святейшего Синода благословения, пребывает в глубочайшем благоговении». [590]

Занимаясь своими обязанностями с желанным успехом, все члены миссии, начиная от начальника и кончая причетником, трудились и на научном поприще. Так, архимандрит Петр подвел китайский, манчжурский и русский переводы к лексикону Сань-хэ-бань-лань, подобранному по мунгальскому алфавиту; списал китайский синонимический лексикон латинского алфавита, перевел с китайского на русский язык книгу Ши-и, т. е. «Непреложная Истина»; составил два лексикона — один по русскому алфавиту, а другой по мунгальскому. Иеромонах Даниил перевел с русского на китайский язык утренние молитвы и молитвы, за литургией читаемые; приготовлял к изданию китайскую христоматию и делал наброски по описанию Пекинского Сретенского монастыря. Студент К. Г. Крымский готовил к печати «Обозрение китайской философии», а З. О. Леонтьевский занимался переводом на китайский язык «Истории государства Российского» - Карамзина. Наконец, причетник И. И. Вознесенский написал «Замечания о Китае» ³¹ и составил Китайско-Манчжурский лексикон.

В исполнение высочайше утвержденной инструкции, архимандрит Петр долгом считал отыскивать и приобретать на казенный счет полезнейшие книги в Китае для библиотеки азиатского департамента министерства иностранных дел, а предвидя скорое падение римского миссионерства в Китае, после коего и одной книги получить было бы уже не откуда, он, не щадя средств, старался собрать, сколько возможность позволяла, священных христианских книг частию переведенных с европейских на китайский, манчжурский и мунгальский языки, а частию на китайском языке христианами сочиненных, с посвящением большей половины из них в Российско-Императорскую Пекинскую библиотеку, основание которой при пекинской миссии всецело принадлежит архимандриту Петру. Об этом он в своих «Дневных записках» под 11 октября 1833 года пишет: «я во всю жизнь по истине любил читать книгу Подражание Христу, но в изданиях ее на разных языках находится разность. Сперва она попалась мне в Пекине на латинском и китайском языках; тогда я с сердечною любовию ее читал многократно. Возвратившись в отечество, я имел ее на латинском языке, посредственного издания. Когда же я [591] в 1820 году, будучи уже архимандритом, паки ехал чрез Иркутск в Пекин, тогда его высокопревосходительство господин генерал- губернатор Михаил Михайлович Сперанский пожаловал мне и свой перевод и латинский подлинник самого лучшего издания. Но я, любя пекинскую библиотеку, мною заведенную и нежно возращенную до возможного совершенства, и сей бесценный подарок подарил в оную. В 1795 году я в Пекине, не нашедши ни одной книги (при миссии), из своих весьма немногих книг положил казенной (библиотеке) основание и лелеял ее, как нежное дитя. Ныне же оная библиотека может равняться с знатными библиотеками. Во второй термин моего пребывания в Пекине мною пожертвована в тамошнюю Российско-Императорскую библиотеку прекрасная и редкая коллекция христианских книг на китайском, манчжурском и мунгальском языках, в основании коих на китайском и манчжурском языках священная библия и мною составленные лексиконы — один по русскому алфавиту, а другой по мунгальскому. Могу сказать святую истину, что коллекция сия бесценна, а поелику римское миссионерство рушилось, прекращено, то более достать негде. Трепещу, чтобы не растеряли; но нужно бы до ветхости чрез переписку не допущать».

О жизни и деятельности членов десятой миссии в Пекине, когда она была уже в отечестве, самые недруги ее и клеветники отзывались так: «миссионеры суть люди весьма благонравные, поведением своим сделали честь отечеству; все сохранив нравственность и телесное здоровье, приобрели в Китае важные знакомства, полезные для отечества и проч.».

IX.

Смена десятой миссии и заботы ее по приему одиннадцатой миссии.

По десятилетнем пребывании десятой миссии в Китае — из Петербурга прилетела, по выражению архимандрита Петра, первая ласточка, обещающая весну — возврат на родину. Так назвал архимандрит Петр бумагу из министерства иностранных дел от 6 февраля 1830 года о смене. Вот текст этой бумаги:

«Начальнику Российско-Императорской духовной миссии в Пекине высокопреподобному отцу архимандриту Петру.

По сближении срока десятилетнему пребыванию вашего высокопреподобия в Пекине, на основании Высочайшего повеления [592] отправляются туда новые члены нашей миссии на смену прежних ³². Министерство, уведомляя вас о том, приглашает вас возвратиться в отечество с подчиненными вашими, заключив таким образом поприще долговременного и многотрудного вашего жительства в столице Китайского государства. Из переписки по сему предмету министерства с Пекинскою палатою внешних сношений должно быть вам известно, что по соизволению Его Императорского Величества начальником новых членов Пекинской духовной миссии назначен, с званием старшего священника ³³, состоявший в прежней миссии иеромонах Вениамин Морачевич, во внимание к усердным его трудам на пользу отечества и вашим одобрительным о нем отзывам.

Для легчайшего распорядка в передаче казенного имущества нашей миссии в Пекине признано 4 здесь удобнейшим отныне впредь возлагать на обязанности приставов рассматривать на месте счеты, учебные и хозяйственные принадлежности миссии и, по приеме оных от начальника прежней миссии, сдать все то новому начальнику. Так надлежит поступить и на сей раз; относящееся же до церкви вы передадите непосредственно вашему преемнику.

Министерство весьма заботилось об избрании и на сей раз в должность пристава миссии человека с испытанными достоинствами, и поручает его вашему благорасположению. Имея основательные практические сведения о Китае и о живших там Российских миссиях, вы не оставите руководствовать его вашими советами к точнейшему исполнению возложенных на него поручений, касающихся отчасти до собрания, так сказать, свежих известий о положении государства, главнейше же до препровождения членов миссии от Кяхты до Пекина и обратно, до рассмотрения на месте в [593] надлежащего устройства хозяйственной части миссии, по совещанию с обоими начальниками оной о всех обстоятельствах, могущих споспешествовать существенному ее благу.

Согласно с вашим представлением, к начальнику новой миссии препровождается ныне десять пудов серебра на окончательную уплату за недвижимое имение, купленное в Пекине у португальских монахов, а равно на новые постройки в Сретенском монастыре и на расплату по прежним работам. От пристава миссии получите вы серебро на удовлетворение жалованьем и экипажными деньгами вас и подчиненных ваших с 1-го сентября 1830 года по 1-е же сентября 1831 года, сообразно прежнему штату, а столовою суммою по новому положению, Высочайше утвержденному и составляющему в год 3.000 рублей серебром, каковая сумма, сообразно с вашим мнением, признана достаточною на стол, отопление и освещение российского посольского двора и на прислугу для всей миссии. Ему же вверите вы книги и другие казенные вещи для доставления сюда по принадлежности.

Вашей попечительности предоставляется, чтобы во время пребывания в Пекине прежних членов с новыми, первые сообщили сим опыты своих занятий в китайском и манчжурском языках, преподав им словесные и письменные наставления к успешнейшему оных изучению и вообще к прохождению их обязанностей с желаемою пользою. Наконец, по надлежащем водворении ваших преемников в Пекине и по наступлении весны благополучно отправитесь оттуда в Россию с находящимися в вашем ведении духовными и светскими лицами, в сопровождении пристава до Кяхты, где выданы будут вам и подчиненным вашим прогонные деньги для переезда в С.-Петербург».

Хотя архимандрит Петр и назвал эту бумагу ласточкой, обещающей весну, но как появление одной ласточки, по пословице, еще не делает весны, так и для нашей миссии эта весна открылась спустя двадцать один месяц со времени прилета первой вести о смене.

Десятой миссии, прежде отъезда в отечество, предстояло еще много хлопот относительно встречи преемницы, ее ознакомления с обязанностями, возложенными на нее правительством, и проч. и проч.

Оказалось, что новую миссию старой и принять было некуда. Те помещения, в которых жили члены миссии, были и малы и ветхи; требовалось ветхие поправить и построить новые, но места для новых зданий в распоряжении миссии не было. Тогда архимандрит Петр вошел в Пекинскую палату, управлявшую иностранными дедами, с прошением, в котором писал: «Жилища в нашем Сретенском монастыре для духовных лиц очень обветшали, а при том по [594] причине близости к нашему Собору солнечная теплота никогда в оные жилища не досягает; почему монашествующие не только часто подвергаются болезням, но и смерти. Без всякого сомнения очевидная бы была польза, если бы здание сие на несколько сажен от храма отвести на север, но место оказывается узковато. И потому всепокорнейше прошу на сей предмет западно-северный угол пожаловать к нашей обители».

Это прошение «Русского Даламы» поднесено было на рассмотрение министру Алихаде, который благоволил сказать, что «если просимое место свободно, то экспедиция, оным местом заведующая с смотрителем русского монастыря, назначив день, туда съездит и по надлежащему обмерит и утвердит». Вследствие сего экспедитор, заведующий теми местами, Сундзей, и смотритель Российского двора Вэнь-Кан, вместе прибыв на оное место, измерили, и оказалось: от юга к северу в длину десять сажен и пять аршин, а от востока к западу в ширину четыре сажени и пять аршин. Сей угол земли положено по прошению Российского Даламы к монастырю присоединить, но более ни в которую сторону нисколько не захватывать, что возлагается палатою на смотрителя Русского двора Вэнь-Кана, дабы он и о исполнении по прошению Русского Даламу известил».

Царствования Дао-Гуана 10-го лета 3-й луны 1-го числа российские старший священник Петр писал в иностранный пекинский трибунал: «Высокий Трибунал единожды извещал уже, что из Россия, нашего отечества, сего года прибудет новая свита на смену старой; сие обстоятельство потребовало некоторые строения починить, а некоторые и вновь сделать, а потому о начатии сей стройки Высокий Трибунал почтеннейше извещаю».

Что и как было починено и построено вновь — со всею рельефностию изображено Аввакумом Честным в его письме из Пекина от 12 июня 1834 года к товарищу его по академии, наставнику Архангельской семинарии. Починкою и постройками заведывал иеромонах Вениамин, назначенный в начальники одиннадцатой миссии, для приема которой и предприняты были самые починки и достройки.

Аввакум Честной прибыл в Пеков с небольшим расположением к простуде, которая с 1831 года обратилась в ревматизм. «Вот наступил июнь месяц, — пишет он, — а я надеваю еще теплую фуфайку и шерстяные чулки. До такого состояния доведен я особенно глупым устройством комнат. Начальник (Вениамин) до нашего приезда учился над ними строиться: вот причина, почему они летом не защищают от жару, а зимой от холоду. На южной стороне вместо кирпичной стены сделана деревянная решетка и оклеена тонкою бумагой. На языке дураков вся эта стена называется окном. [595] Входишь в комнату, как в ад или сени смертные; не думай ни читать, ни писать - ничего не увидишь, доколе глазные зрачки не расширятся как у совы и не посоловеют как у кошки. В некоторых промежутках решетки я вставил стекла и избавился от тоски, нападавшей на меня от влияния бледно-мертвого света, проходящего сквозь бумагу. Нужно ли и тебе, как и нашему начальнику, доказывать, что эта бумага зимою нисколько не защищает от холода! Я думаю, ты поверишь и без доказательств. От недостатка нужной теплоты в комнатах обыкновенно приказываешь сильнее нагревать подпольную печь, чтобы не замерзнуть; но эта проклятая печь, как на беду, сделана близ того бумажного окна, где нужно постоянно сидеть и заниматься; ибо в других местах или темно или слишком холодно. Вообрази же теперь, что ты зимою сидишь над раскаленною печью, как на горячей сковороде и при том около бумажной стены, сквозь которую все восемь китайских ветров свободно проходят и разгуливают по комнатам. Ногам постоянно жарко, а спине и плечам холодно. Как теперь прикажешь защищаться от простуды» ³⁴.

Но так, или иначе — к приезду новой миссии старая приготовила помещения. Наконец, прибыла и ожидаемая миссия. По обычном приеме ее, архимандрит Петр «просил быть собранию членов старого и нового советов, в котором присутствовать прошен был и г. пристав подполковник М. В. Ладыженский». Собрание открылось речью архимандрита Петра. Он говорил: «Российские миссии прежде посылались на семь, а ныне на десять лет. Переписка с Китаем производилась на манчжурском языке, который к изучению удобен; о изучении же китайского языка, до сего времени почитавшегося почли ненужным, мало заботились. Но положение миссии и предметы теперь изменились, и китайский язык сделался не менее нужным, как и манчжурский. Это изменение заставляет меня сказать, что для изучения двух языков, и особенно многотруднейшего китайского, недовольно и 20-летнего термина, чтобы быть в состоянии отвечать по всем предметам. Я говорю самую истину на основании собственного сорокалетнего опыта. В китайском языке чрез всю жизнь до старости одно заучивается, а другое прежнее — чрез неповторение — забывается; абсолютно сказать, что в десять лет и в одном китайском языке вполне успеть нельзя. Пример тому мои подчиненные, которые при всех неутомимых трудах в десятилетний термин желаемого не получили в познании китайского языка, и из способнейших делаются мало полезными правительству. Во избежание сего вреда за первый способ нам принять должно обдуманный метод изучения китайского [596] языка, без которого (метода) мы навсегда в изучении его останемся безуспешными» ³⁵.

Китайские проводы и петербургская встреча десятой миссии.

Ровно через семь месяцев по прибытии в Пекин новой миссии — старая снарядилась к отъезду в отечество. Начались китайские проводы.

Прослышав о скором отъезде старой миссии, албазинцы собрались на «Российский двор» и просили нового начальника миссии о. Вениамина, дабы он, для увековечения памяти, с старого начальника миссии архимандрита Петра Каменского, сняв портрет, оставил Успенской обители в гостином зале, в который они нередко собираются, что самое в удовольствие их и сделано искусною руною художника Антона Михайловича Легастова.

Пред самым же отъездом миссии, албазинцы долили благодарность свою к ней, в следующей записке, поданной ими приставу миссии М. В. Ладыженскому:

«Повергаясь пред Творцом всяческих, покровительствующим Его Величество государя императора всероссийского, а чрез него и нас, мы себя находим издавна от отечества своего отторгнутыми в Китай, где хотя от предков наших и сохранились у нас святые иконы и священные книги, но мы доселе ничего уже понимать не могли, а считаем себя от природного стада заблудшими овцами, потерявшими матерей своих. Ныне же и счастью нашему, царствования Дао-Гуана 1-го лета, прибыли сюда священнослужители, архимандрит Петр с прочими, врач и студенты, все люди отменных дарований, учености и добродетелей, словом, в полной мере мужи мудрые. Они, обратив на нас человеколюбивое сострадание, паки подняли нас отпавших от святые веры и всемерно обрадовали. Они для юношества нашего открыли училище, снабдили хорошими учителями и, человеколюбиво воспитывая, делают хорошими людьми. К описанию всех их [597] добродетелей и благодеяний, как бы мы благодарность нашу ни выражали, но вполне описать не можем. И потому, написав слабые строки стихов (на мунгальском языке), всесмиренно подносим».

Вот вольный перевод стихов, сделанный архимандритом Петром, рукою которого против подлинника написано: «усердное, но нескладное сочинение». «Мы, албазинцы, здесь в Пекине находимся более ста лет; в течение такового промежутка времени давно святую веру потеряли, ибо совершенно оставались, как стадо без пастыря. Наконец, к счастию нашему, Промыслом Премилосердого Бога, чрез всемилостивейшего государя императора, помазанника Его излияна на нас Высочайшая милость. Премудрые цари, выполняя волю небес, всякой твари — дыхание имеющей - доставляют мирное благосостояние. Духовные, врач и все прочие члены, миссию составляющие, приевшая чрез великую отдаленность в Пекин, сами занимаясь науками, образуют других. Они все суть высоких дарований и добродетелей. Мы — по неусыпному их о нас попечению — как слепцы паки выведены на путь спасения, с которого давно уже совратясь, блуждали без цели. Но ныне среди жилищ наших (в Русской Сотне) воздвигнут благолепный храм Успенский ³⁶ с премногими знаками к нам милостей. Мы, близкие, пользуясь такими милостями, веселимся и радуемся, то и отдаленные, смотря на сие, приближаются, и все истинным сердцем прилепляясь внутренно — смотрим на сие с умилением. Это есть училище в святой истине нас ведущее. Сердоболие изъявлено к нам бесконечно. Мы, взысканы будучи толикими благодеяниями, от искренних сердец наших, чрез строки сии простых стихов свидетельствуем нашу наичувствительнейшую благодарность».

Лично архимандриту Петру, при прощании, были вручены глубокоблагодарные письма от новокрещенного манчжура, дворянина Терентия Турунчая и албазинца Степана, сына поручика Андрея Григорьевича Савинова.

Терентий Турунчай писал: «Письмо сие да будет знаком искреннейшие и вечные благодарности к вашему высокопреподобию, яко духовному отцу, от недостойного сына и послушника Терентия за святые христианские наставления и отеческое к вере руководство.

«Пред особою вашего высокопреподобия чистосердечно изливаю мою признательность, что я многогрешнейший, при всем удостоении меня бесконечных Божиих благодеяний, нахожусь еще невыполнившим сыновнего долга, святою христианскою верою требуемого; но время — вопреки сердечных чувствований — приближается к скорой с вами разлуке. Покрываюсь стыдом, что внутренно по слабости моей ни единого не явил подвига, достойного благочестивых ваших наставлений, да и внешно не имею ни одной вещи, которая бы вполне доказала мою к особе вашей сердечную преданность. Одни только имею обильно льющиеся слезы, истинную моего сердца тоску доказывающие. Причем всесовершенно препоручая себя и как отцу всего себя посвящая, молю, прошу и надеюсь еще последней милости — оставить мне в назидание хотя самое краткое, хотя одно словцо, которое я по [598] гроб мой с благоговением целуя — выполнять буду, и которое будет для меня печатию всех ваших душеспасительных наставлений я милостей. Засим еще прошу, как духовного пастыря, не оставить меня во святых ваших молитвах пред престолом Всевышнего Творца, всяческих об оставлении моих прегрешений и о подкреплении меня Божественною благодатию, к хождению по пути святых заповедей, по пути, ведущему в вечные небесные селения, где бы я с вами, моим пастырем, на веки соединившись, вечно за вами следуя и сожительствуя с вами, как бы едиными усты славил Господа. В этом состоит все мое желание, вся надежда и все прошение.

Вашего высокопреподобия в землю бьющий челом недостойный сын манчжур Терентий Турунчай».

Албазинец Степан, сын поручика Савинова, писал: «Пришло время горестной расстани, и я, недостойный ваш послушник, последнейший Стефан, повергаясь пред высокою вашею катедрою, изъявляю искреннейшие моя чувствования благодарности за то, что вы, переходя толикую десятитысячную верст отдаленность я чрез многие годы в чужой земле, всякие перенося горести, ничего другого в виду не имели, как только приведение нас к истинному богослужению. Нет из нас никого, кто бы не взыскан был от особы вашей беспримерными отеческими милостями. Теперь мы последние минуты наслаждаемся лицезрением красоты вашей. При таковом плачевном для нас зрелище разлуки с вами и самые каменные сердца не могут не проливать горестнейших слез. Я, недостойный послушник ваш, не имеющий в единой доброй черты, чрез сии однакож строки сердечно изъявляю искреннее мое желание достигнуть вам истинного счастия и, наконец, восшествия к престолу небесного Царя царей. Лиющиеся мои слезы, омочая черты сии (подлинник на манчжурском языке), не допускают изразить вполне моих мыслей. После пусть напишу не однеми только слезами, но и кровию.

Вашего высокопреподобия, милостивого отца и благодетеля всенижайший послушник Стефан Андреев.

Пекин, 6 июля 1831 года».

Когда миссия была уже в пути и следовала по Мунгалии, ей, на имя лекаря О. П. Войцеховского, было вручено благожелательное напутственное письмо от великого жреца Фоевой веры Кутухты (Кутухта, по верованию фоевцев, живой Бог). Сей великий жрец фоевой веры ³⁷, [599] манчжур Кутухта, — говорит архимандрит Петр, — крайне с нами в Пекине подружился, многократно нас посещал, неоднократно слушал божественную литургию, обедал у нас, и мы у него; подружился, кажется, дотого, что не хотел бы с русскими расстаться. Почтенный наш врач О. П. Войцеховский особенно был с ним близок: учил его читать по-русски, толковал ему географию и показывал на картах и глобусах, а как он мог по-русски читать, то тем наипаче восхищался, что толкуемое мог поверять по глобусу. Наш почтеннейший пристав миссии, подполковник генерального штаба М. В. Ладыженский, в семимесячное в Пекине пребывание, такую с ним свел дружбу, что он, Кутухта, особенно приглашал его на разные их торжества и священнослужения. Он к нам, русским, был в полной мере откровенен; прилежно читал на китайском языке христианские книги, Новый Завет с кратким толкованием и другие книги, коими я его снабжал охотно, и он чрез Войцеховского просил меня, чтобы я позволил ему списать, в чем я охотно удовлетворял его просьбе. Из писем его, к нам писанных, видно, что он в христианском учении много находить сходного с их учением, — к имени Божию христианскому имеет уважение, - пространным толкованием на десятословие и молитву Господню восхищался. Когда сей великий жрец имел с нами дружбу, то прочие, разных классов многочисленные даламы и кубилкини и того более нас уважали. Все их духовенство, видя сию дружбу, нас чрезмерно уважало».

Состоя в таких близких, дружественных отношениях к членам старой миссии, Кутухта, по делам своей службы, не мог при всем желании присутствовать при проводах ее из Пекина: он по духовной обязанности задолго до отъезда миссии выехал за Великую стену, отделяющую Китай от Мунгалии; рассчитав же по времени, когда миссия должна проследовать по Мунгалии, он удачно «пустил», по выражению архимандрита Петра, вслед ее, на имя г. Войцеховского письмо, исполненное благожеланий путникам. Архимандрит Петр списал копию с этого письма, «во свидетельство потомкам о тех добрых отношениях, в каких поставила себя десятая миссия в Пекине даже к таким высоким лицам, как Кутухта». Вот текст этого письма:

«Почтеннейший господин Ван-лое ³⁸,

Милостивый государь!

От времена разлуки с вами в Пекине нечувствительно протекло несколько уже месяцев. Я не выпускал однакож вас из мыслей ни во сне, [600] ни на яву. Пожалованные вами чудные лекарства и нюхательные порошка — табак, суть достаточные напоминания и доказательство отменной вашей любви ко мне. Я, преисполнен будучи сердечного к вам расположения, искренно желаю, чтоб почтенную особу вашу премилосердый Бог в продолжение пути сохранил во всяком благополучии, до почтеннейшего вашего отечества, во объятия ваших родных, и по божественному Своему промыслу возвысил вас в достойный чин и заслуженные почести, чего нетерпеливо слышать желаю.

Я же, всем сердцем почитающий вас, ваш преданнейший слуга, 4-ой луны прибыл в местечко Чихань-Буласу и, увидя почтеннейшего вашего государства экипажи, чрезмерно любовался ³⁹, и, полюбив, нашел для коих в Мунгалию выездов весьма удобным и спокойным; но к сожалению у нас в Пекине никак не могут сделать. Прошу вас, милостивый государь, по прибытии в Кяхту, купить одну коляску ценою около трех фунтов серебра, которое можете получить в Курене-Урге от Дзандзабы-Джасан-Ламы, правителя дел Ургинского Гелена Кутухты, в которому для препровождения во мне и отошлите в нынешнем же году. За сим высокоблагороднейшему господину Дажиню подполковнику М. В. Ладыженскому и архимандриту Петру, а равно и всем почтенным сопутникам вашим желаю истинного благополучия и в продолжении пути спокойствия.

Ваш милостивого государя, почтеннейшего Ван-лоя, Азийской страны Лама Манчжур Кутухту — с любовию нижайше кланяюсь».

Не переставали благожелать и благодарить отъехавшую миссию как китайцы, так и албазинцы и тогда, когда эта миссия была уже в отечестве. Так, воспользовавшись отъездом в Россию члена новой миссии г. Курляндцева ⁴⁰, с ним были посланы письма к архимандриту Петру, [601] иеромонаху Даниилу и лекарю Войцеховскому от албазинцев, крещенного из китайцев семейства Павла и прозелита Голоя из трибунальских чиновников ⁴¹. [602]

Албазинцы писали: «Высовопреподобнейшие отцы Петр и Даниил! Мы все нижайшие албазинцы, собираясь в церковь Божию, молимся о здравии вашем. По истине с крайнею любовию взирая на вашу страну, сердечно опять сюда ожидаем. Все ученики училища вами заведенного оплакивают в вас великую потерю. Еще всенижайше кланяемся его высокоблагородию подполковнику Ладыженскому. Дамиан. 1832 года 7 луны 27 числа».

Письмо китайца Павла к тем же лицам: «Повергаясь пред особами вашего высокопреподобия, я всенижайший послушник Павел с моим родителем Дометием и со всем семейством свидетельствуем искреннейшую благодарность за великие милости, и сердечно все желаем вам всякого счастия. Все мое семейство: добрая моя теща Татиана, нижайшая жена моя Саломия, сестра моя и три сына Антоний, Феодосий и Петр при сем воспоминании — плача до земли кланяются, и все мы себя на веки посвятили в услугам вашим. Просим всепокорнейше засвидетельствовать наше нижайшее почтение Осипу Павловичу лекарю (Войцеховскому), коллежскому ассесору, Захару Феодоровичу (Леонтьевскому), титулярному советнику, Кодрату Григорьевичу (Крымскому), титулярному советнику, Николаю Ивановичу и Алексею Исаковичу причетникам (Вознесенскому и Сосницкому). 1832 года, 7 луны, 29 числа».

Голое — почтенный человек, природный китайский дворянин из фамилий Голминг, служивший в высоком трибунале чиновник, родственник трибунальского председателя, славного вельможи и чрезвычайно по своим добродетелям и верности к государю известного, престарелого Амбаня, писал к архимандриту Петру следующее: «Письмо Голоя или малоумного Голминга, которое я всесмиренно пишу для засвидетельствования моего вам почитания, для узнания о вашем здравии и благополучии всего почтеннейшего вашего дома.

От времени разлуки нашей нечувствительно протек уже целый год. Я не редко воспоминаю о любезном вашем в столице нашей Пекине пребывании и беспрерывных наших приятных свиданиях, которыми желал бы я всегда наслаждаться. Наверно можно сказать, что не было ни одного месяца, в который бы я с вами не имел свидания и приятной беседы. Но увы! Со времени разлуки и доселе не имею уже счастия наслаждаться лицезрением вашим. Выражая сию мысль на бумаге, невольно вырываются из меня глубокие вздохи. За сим представилась мне ваша почтенная осанка, ваш вид и даже тон речи вашей, ваши суждения, разговор, словом, все [603] сие одно за другом мысленно в уме перебирая, вдруг представилось мне, как будто я личным наслаждаюсь с вами свиданием. Засим неприметным образом сами собой из глаз покатились слезы. Я унывал уже, что не имел возможности и случая писать к вам и просить о продолжения вашего ко мне благорасположения. Наконец, к обрадованию моему, услышал я, что один из миссионеров г. Курляндцев возвращается обратно в отечество, тотчас с восхищением принялся за перо. Я душевно и искренно с моей стороны представляю, что мы, братия, хотя раздельно живем в равных государствах, но дух наш неразделен. А потому я всепокорнейше прошу ваше высокопреподобие, ежели впредь случится попутье, не лишить и меня уведомления о вашем вожделенном для меня благополучия, о чем я с радостию слышать желаю.

По отпуске сего письма, я и все мое семейство, счастием вашим, все благополучны. Не умолчу пред вами сего, что ход моей службы и счастие довольно благоприятствуют. Моя жена, моя дочь, мой сын, все, свидетельствуя глубокое почтение, просят о продолжении вашего благоволения.

Я же с глубоким уважением о всем уведомив пребываю и проч.

Пекин. Дао-гуана 12 лета 7 луны» ⁴².

Ответом на письма пекинцев, со стороны бывшего пастыря церкви пекинской — архимандрита Петра, было «Послание к пекинскому христианству». «Возлюбленные братия о Господе! Со времени моей с вами разлуки, не было (боюсь солгать), кажется, ни одного дня, в который бы я, многогрешнейший, не вспоминал всех вас, и особенно во храме Господне, с приношением многогрешных, но усердных моих к Господу молитв о здравии и спасении всех вас с любезными и благословенными семействами вашими. Истину скажу, что я столько вас всех люблю, что желал бы лететь к вам на третий термин десятилетия, ежелиб только не препятствовала 70-летняя моя старость. Молю вас любезнейших святые веры благочестивых предков ваших ни под каким видом не оставлять, но хранить оную до последней капли крови. Верующим в Бога вся споспешествуется во благое».

Г-н Курляндцев вместе с благожелательными письмами из Пекина привез и не совсем утешительные вести о взаимоотношениях членов новой миссии к ее начальнику; но «престарелый пастырь» был уже о них предварен отцом Вениамином, который писал, между прочим, архимандриту Петру от 15 марта: «Ради Бога, ради блага юной здешней церкви, вашим попечением приемшей начало, молю вас забыть и простить все, продлить любовь вашу ко мне недостойному и не забывать меня в святых своих молитвах. Новостей, с отъезда вашего из Пекина, никаких важных не было. Церковь наша, хотя не приумножилась еще новыми членами, но, благодарение Господу, [604] несмотря на случившиеся ей искушения, больше даже нежели холодностию и равнодушием новых уготовленные, все остается целою и в скорбех моих наделяет меня большим утешением. На прошедшей первой неделе великого поста, все почти мужчины и женщины говели, исповедывались и приобщались святых тайн. Всю неделю сию я жил при Успенском храме. При всяком воспоминании о вас, признательность и любовь всех здешних христиан изрыгаются чувствительнейшими знаками. Поручения некоторых из них: Павла старшины, Симеона, Косьмы, Филиппа, Дамиана, Варнавы, Мелании, Софии, Евгении, Терентия, Иовина-монгола, кроткого и паче прочих близкого ко мне Григория и проч., при случае засвидетельствовать вашему высокопреподобию их высокопочитание — сим исполняю. Старанием последнего Баолл с матерью и сестрою к Пасхе будут, кажется, приняты чрез св. крещение к числу верных. Семейство Терентия-манчжура — тоже. Терентий сам теперь живет при Успенском храме, в звании писца и катихизатора весьма не бесполезного. Крестник ваш Павел также до земли вам кланяется. Хотя после отъезда вашего желательно мне было оставить его при себе, но господин лекарь упросил его у меня. Теперь, кажется, они оба друг другом довольны, но оказался тот недостаток, что Павлу не всегда бывает досужно в церкви пономарить. Епископ ⁴³ всегда вспоминает об вас с большою любовию и просит меня открыть вам, что он по смерть свою будет считать вас в числе благодетельных друзей своих. По поводу недавно возникшего гонения на секту Болян-дзиоу, князь Дзин-Джен (второй сын великого князя Суцин-вана, нам знакомого) опять начал было и его настоятельным понуждением отправы; но он, кажется, избавился от сего подачею новой бумаги с объяснением своей болезни и старости Вэнь-сань (смотритель русских и попечитель по делам их) по случаи его обыкновенного посещения пред новым здешним годом я выявленного ему чрез меня от вас поклона, также поручил мне непременно свидетельствовать от себя и вам таковый же. В расположении его к нам неприметно перемены. Он даже, кажется, усугубил оное, имея желание получить от нас себе и отцу своему (сей сын фельдмаршала) портреты; но не могу вам не изъявить моего опасения потерять сие слишком не ученическим поведением гг. студентов и псаломщиков: ласковость и скромность все еще у них [605] почитаются унижением, а напоминания и советы об оных — угнетением и... ежели бы не даровал мне Господь благомыслящего и терпеливого Епифана Ивановича Сычевского (студ. 14-го класса), не могу ручаться, жил ли бы я доселе и мог ли бы продолжать должность мою. Увидел я, наконец, что не одно предубеждение послужило к расстройству нынешней миссии; в ней самой находились расположенные к тому члены. Но мог бы я приметить прежде и после, что без оного все бы она не дошла до таких беспорядков, какие в ней начали появляться в самом начале и после обнаружились. Не честолюбие мое тут оскорблялось или злопамятство беспокоило, до честь и польза отечественные терпели и должны были потерпеть. Вот, что при одиночестве моем заставило меня не молчать пред правительством, которое, по дошедшим до него сведениям, напоминанием своим уже облегчило судьбу мою, да и впредь облегчить может ⁴⁴. Впрочем, в смирении сердца испрашивая прощения грехов моих пред всеми оскорбленными мною людьми и Богом, по делам моим наказующим мя, и повторяя моление мое пред вами о вспомоществовании мне вашими святыми молитвами, честь имею по гроб моей жизни пребыть вашего высокопреподобия смиреннейшим послушником и преданнейшим слугою убогий старший священник Вениамин. 3 марта 1832 года.

Р. S. Домашние дела наши, кажется, не объяснились к лучшему. Члены совета более начали иметь ко мне доверенности, а о. иеродиакон Поликарп явил несколько опытов трогательного послушания и даже доброты и простоты. Да помилует нас Господь своею благодатию молитвами вашими.

«О новостях китайских я посылаю выписку из здешних газет в азиатский департамент министерства иностранных дел. Мне бы приятно было, ежели ваше высокопреподобие прочитали бы оную; да и для вас, я думаю, не нелюбопытно знать о случившихся, по вашем отбытии из Китая, делах и переменах. Голое — трибунальский чиновник, [606] Шулое — инспектор русского училища, Лисаньлое — служащий по кабинету, свидетельствуют почтение.

«Любезному брату, высокопреподобному отцу Даниилу, прошу покорнейше сказать мое сердечное почтение и благодарность за приятные отзывы его из Кяхты. При встретиться имущем будущем случае, и непременным долгом почту изъявить ему сие особым писанием. Вениамин. 15 марта» ⁴⁵.

Архимандрит Петр, по прочтении сего письма (17 сентября 1832 г.) начертил на нем следующие строки: «Подлинное письмо 3 марта; следовательно, по написании письма последовали уже перемены. Правду сказать, письмо сие весьма многозначительно. Исправи Господи путь их! Я, кончив его, смотрю на мотыльков около свечи. Потом представился мне мой юношеский возраст. Юность слишком неосновательна. — Три человека из сей миссии без правильной причины выехали».

По прибытии старой миссии в Петербург, ее, в лице ее представителя-начальника, письменно приветствовал 31 ноября 1831 года директор азиатского департамента, тайный советник и сенатор К. К. Родофиникин в следующих словах: «Вашевысокопреподобие, милостивейший государь! Поздравляю от всего сердца с благополучный перенесением бремени, которое на вас было возложено. Слава Богу! [607] вы в отечестве, посреди своих. Всевышний, подкрепивший силы ваши на многотрудном поприще, продлит оные, дабы подать вам возможность воспользоваться и плодами, на которые приобрели полное право от признательного правительства».

XI.

Признательность правительства членам десятой миссии и судьба их в отечестве.

Начальник миссии, архимандрит Петр, в письме к епископу пермскому (что после архиепископ олонецкий) Аркадию, говорит о себе: «По прибытии моем в С.-Петербург, удостоился я лично высочайшего благоволения». Напутствуемый пред отъездом в Китай, в 1819 году от Благословенного Александра упованием на Господа, архимандрит Петр, по возвращении из Пекина в 1831 году, на пути к царским чертогам, узрел уже пред императорским дворцом, во всем благочестивом величии Монферанову колонну, взирая на которую «престарелый пастырь юной Пекинской церкви и прослезился, и умилился. Прослезился, ибо Его Величества лишился; умилился, видя увековечение в памятнике».

Кроме высочайшего благоволения, которого архимандрит Петр лично удостоился, при своем представлении, от императора Николая, ему 3 мая 1832 г. всемилостивейше пожалован был орден св. Анны 1-й степени, — награда, которой доселе не удостоивался ни один архимандрит ⁴⁶.

Иеромонах Даниил был возведен в сан архимандрита и сделан настоятелем Московского Златоустовского монастыря; с 1837 года, он перешел в Казанский Предтеченский монастырь и занял, с званием профессора, кафедру китайского языка при императорском Казанском университете, а с 1838 по 1841 г. безвозмездно преподавал китайский язык и в 1-й Казанской гимназии. По предмету своих чтений в университете и гимназии, архимандрит Даниил издал китайскую хрестоматию и перевод с китайского на российский язык философической классической книги Сы-шу — драгоценное зерцало для просвещения ума ⁴⁷. [608]

Пристав миссии М. В. Ладыженский произведен в полковники; лекарь О. П. Войцеховский сделан штаб-лекарем (после профессор Казанского университета); Крымский и Леонтьевский оставлены в ведомстве министерства иностранных дел. На обратном пути в Россию К. Г. Крымский остановился в Кяхте и, как знавший китайский и манчжурский языки, по просьбе кяхтинского купечества, занял должность переводчика и преподавателя китайского языка во вновь открытом в 1831 году кяхтинском училище. Эти должности он занимал свыше 30 лет до самой смерти, последовавшей в 1863 году. Леонтьевского архимандрит Петр рекомендовал начальству в особое внимание, как трудолюбивейшего чиновника ⁴⁸, а причетников миссии Вознесенского и Сосницкого представил особому благоволению высокопреосвященнейшего митрополита. А. И. Сосницкий после служил в Казанском университете лектором китайского языка.

Архимандрит Петр за службу свою удостоился трех пенсий, первая в 600 рублей пожалована ему, во время служения его по иностранному министерству переводчиком китайского и манчжурского языков 11 апреля 1814 года, вместе с чином коллежского ассесора; эту пенсию с 1819 года пред отъездом своим в Китай, в звании начальника миссии, он доверил получать в Петербурге из государственного казначейства того же министерства и тех же языков переводчику С. В. Липовцову для содержания, проживающих в Петербурге, четырех круглых сирот девочек Краснощековых. Вторая, в 1.000 рублей, пожалована в 1819 году, при переводе его из статской службы в духовную — в звание начальника миссии; эта пенсия с того же года по его просьбе выдаваема была по половине: 500 рублей из Макарьевского (Нижегородской губернии) казначейства, двум его сестрам Мавре и Агафье Ивановнам, и 500 рублей из Пензенского [609] казначейства его снохе, вдове Екатерине Каменской с сиротами детьми. Третья пенсия, в 2.000 рублей серебром, пожалована ему в 1832 году по возвращении из китайской миссии и расходовалась главным образом на благотворения им самим.

Отказавшись от чести занять епископскую кафедру в Астрахани архимандрит Петр просил уволить его на покой в Городецкую Федоровскую обитель Нижегородской епархии, где в то время настоятельствовал престарелый Амвросий, бывший учителем архимандрита Петра. Но от выбора до исполнения желания протекло около года, когда успел скончаться и престарелый Амвросий, под «правила» которого рвалась душа архимандрита Петра. Архимандриту Петру предлежало еще свести счеты и сдать дела по миссии в министерство иностранных дел.

Аполлон Можаровский.

(Продолжение следует).

Комментарии

26. См. «Русскую Старину» февраль, 1896 г.

27. «Нижегор. Губ. Вед.» за 1845 г. № 21, ч. неоф., стр. 237.

28. «Русская Старина» за 1884 г., сент., стр., 658.

29. «Русский Архив» за 1884 г. кн. 5-я, стр. 154.

30. Правду сказать, — говорит по этому поводу в своих «Записках» архимандрит Петр, - римские веропроповедники без всякой пощады все китайское и даже все веры и с их церемониалами, самые церемониалы, императором выполняемые, и осмеяли, и унизили до крайности. Что видеть можно ив книг Шен-ши-чу-ноу, Шен-дзиоу-цань-ши, Ши-и и прочих премногих. Гордый китаец мог ли их любить?

31. «Замечания о Китае» И. И. Вознесенского, причетника десятой пекинской духовной миссии, в рукописи хранятся в библиотеке Казанской духовной академии. В «Замечаниях», по словам профессора В. В. Миротворцева, находится много дельных заметок по истории и этнографии Китая, а главное — несколько копий с оффициальных бумаг и дневных записей, относящихся к отправлению, деятельности и отношению членов наших миссий к католическим миссионерам. «Правосл. Собесед.» 1886 г., авг., стр. 410, стат. «К биографии о. Иакинфа Бичурина».

32. В составе отправляемой новой одиннадцатой миссии были между другими: иеромонахи — Аввакум Честной и Феофилакт Киселевский, иеродиакон Поликарп Тугаринов (все трое из С.-Петербургской дух. академии), лекарь Порфирий Кириллов, студенты Е. И. Сычевский и Курляндцев. Приставом миссии был назначен подполковник М. В. Ладыженский. Эту миссию сопровождал за границу до города Урги профессор Казанского университета но кафедре монгольского языка А. В. Попов, путешествуя по назначение правительства по Восточной Сибири и по кочевьям монголо-бурят в Забайкальском крае. («Историческая выписка 1-й Казанской гимназии» - Владимирова, ч. 1, стр. 41. Казань 1867 г.)

33. В предупреждение того, чтобы подозрительные китайцы в особе начальника миссии снова не увидели «великого господина» — со стороны нашего правительства, было узаконено и впоследствии в 1805 году Высочайше подтверждено архимандриту миссии за время его пребывания в Пекине именоваться старшим священником.

34. «Русский Архив» 1884 г., май, стр. 158.

35. Интересны для нас в данном случае два несколько разноречивых сказания архимандрита Петра о себе. В письме к князю А. И. Голицыну он говорит: «Китайский язык есть сильный губитель человеческих и дарований и даже приобретенных знаний. Я, более сорока лет им занимавшись, убил, так сказать, и дарования мои и посильные знания, а отнюдь ни в какой части не усовершился», а в «Памятной записке» пишет: «сорок лет беспрерывно по возможности моей занимался я предметами, до Китайской империи относящимися, и важные политики их места, и силы священных их книг учинились мне довольно ясными».

36. «Обитель Успения, — пишет архимандрит Петр, — при нас в 5 крат расширена и устроена с необыкновенным усердием, издержками и пожертвованиями многими пудами серебра, что удивило до безумия китайцев, ибо это у них необыкновенно; но мы показали свойство русских».

37. Об основателе фоевой веры и о некоторых ее положениях у архимандрита Петра записано следующее: «Основатель фоевой веры есть Фое, сын владетельного князя княжества Инду, кой, быв женат и имея сына, из дому отца бежал к пустынножителям в горы, где пробыв 10 лет - возвратился в свое княжество тогда, когда отец его уже умер. Соседи, пользуясь междуцарствием, нечто из владения его присвоили себе; но сей наследник — возвратившись — не стал спорить, а на бумаге изъяснил им, что они на том свете отдавать будут, да уже поздно, а непременно, за такую несправедливость во аде мучиться будут вечно. Насилователи — видя сие — тотчас похищенное или отнятое возвратили. От сего началась оная вера. Последователи Фое, постригшись в монахов, не подлежат переселению душ. Китайский ученый Чен-дзы, видя, что в монахи постригается бесчисленное множество, в насмешку сказал: «ежели вся вселенная примет фоевскую веру, то менее нежели во 100 лет и самого Фое потомство истребится. Фое хочет, истребив род человеческий, уступить зверям и прочим животным».

38. Так в Китае титуловали. Примеч. архимандрита Петра.

39. Там находились русской команды казаки с обозным скотом и экипажами. Кутухта, при всей важности высокого своего сана, ездил в русский стан, просил казацкого старшину заложить экипаж и, сев в оный, с удовольствием прогуливался.

40. В 5-м пункте 13-ти прибавных статей трактата между Россией и Китаем сказано: «Россияне просили, чтобы живущие в Пекине их люди чрез каждые три месяца посылали письма с платою доставляющих денежных издержек и проч. Переписка письмами не есть нужное дело. К чему таковая через три месяца? и через несколько месяцев и то трудно. Сего в трактат не вводить, но дозволить им письмами пересылаться при попутьях чрез попутчиков». По поводу этого пункта архимандрит Петр рассказывает следующий случай с ним в Пекине: «На сей статье основываясь, я послал в Кяхту бумаги и некоторые вещицы с Мунгальским князем Карцагаем. Князь, не успев в Кяхту доставить, умер. Сын его, видя иностранный пакет и посылку, не решился послать в Кяхту, но, продержав долгое время, наконец, объявил ургинскому князю Вану. Ван, не зная сих постановлений, прямо при докладе препроводил к государю. Государь, также не знав сего пункта трактата, наслал о мне в трибунах указ, чтобы я вперед спрашивался о таких нуждах у трибунала. Я, вычитав указ и не сказав на сие ни слова, пошел во внутренний мой покой, вынес прибавные пункты трактата и указал на пятый, чем и пристыдил и некоторым образом затруднил пекинский трибунал. Подлинно крайне извинялись, а главный министр Тод-зин в Вану послал выговор, для чего он, не справившись с делами и мимо трибунала, сам дерзнул доложить Его Величеству». Стесненные 5-м пунктом, наши миссионеры по необходимости обращались для посылки известий о себе в Кяхту к посредству торгашей-жидов из провинции Шань-си, которые по своим коммерческим делах имели сношение с Кяхтой. Этот пункт тяготел над миссионерами и одиннадцатой миссии, и Аввакум Честной справедливо негодует на о. Вениамина, что он не воспользовался трикратным посещением зимою 1884 года Сретенского подворья главных министром Чан-Лином. Когда министр с чрезвычайною простотою и радушием изъявлял неудовольствие на худое содержание казенного посольского дома, с больших участием расспрашивал о нашем отечестве и о занятиях миссионеров, о. Вениамин не мог завести речи даже о главной нашей нужде: чаще иметь случаи для переписки с отечеством, а о поручениях правительства не ему и толковать; виды правительства и успех миссии для него ничто, главное он сам. Если из такого важного знакомства начальник ее успеет извлечь для себя выгоды, то на будущее пятилетие едва ли останется в Пекине: это будет решительным ударом для его честолюбия». Что и сбылось. («Русский Архив» 1884 г., май, стр. 156).

41. С г. Курляндцевым же было прислано письмо от лекарей новой миссии Порфирия Евдокимовича Кириллова на имя О. П. Войцеховского, которое, как не имеющее непосредственного отношения в теме, но в то же время, не безынтересное в целой истории нашей миссии в Китае, я помещаю в примечании. «Теперь бы в волю наговориться с вами, дражайший Осип Павлович. Но я затеял это 30 июля, а в это время вы верно выметали из горницы вашей в Пекине всякого собеседника, и верно поверьте, что и я лучше бы согласился, чтобы меня выгнали хоть в болото чем писать теперь. (Намек на чрезмерные июльские жары в Пекине, когда там — запершись — сидят нагие. Заметка архим. Петра). Прежде я не мог приготовиться к этому, поелику до сего месяца жил в горах около двух месяцев, где занимался собиранием растений. Мимоходом скажу, что главная квартира или ботанический сенник мой был в кумирне деревни Ши-Чан у подошвы Дзе-тайя, где я жил один, изредка навещаемый Дамианом, откуда простирался во все страны. Два раза был в Тан-джа и имею там пациента, который адресовался было к вам. При ботанических занятиях занимался и практикою, которою обратил к себе народ из отдаленных деревень Палестины сей, вылечив страдавшую одиннадцать лет удушьем девицу и многих других. Не в похвалу свою скажу вам, что не только в Китае, но нигде не думал я найти той признательности и уважения, какие видел здесь. Народ, кажется, совершенно забыл, что я иностранец. (В Китае всяк в классе уже преступников, кто с иностранцами сведет дружбу. Заметка архим. Петра). И доверенность эта очаровала меня так, что я неохотно возвращался в русское подворье. К этому побудили меня отъезд товарища Курляндцева и засуха, от которой уже падают пред солнцем жертвы голодной смерти. Появились грабежи Люди продают себя на гины (т. е. на вес). Ожидают осенью неминуемого бунта. Престарелому пастырю церкви пекинские и сотруднику его высокопреподобнейшему отцу Даниилу, любезнейшему Кодрату Григорьевичу, Захару Феодоровичу, Алексею Исаковичу и Николаю Ивановичу свидетельствую истинное почтение и признательнейшую память о них». На копии сего письма рукою архимандрита Петра отмечено: «Это письмо от члена новой миссии, а успехи и привязанность к русским снисканы предшествующей миссией. Когда бывало, чтобы китайцы и манчжуры часто с русскими друзьями переписывались? А ныне даже Кутухта, даже корейские большие чиновники, и христиане и проч. Читайте — как пишет трибунальский чиновник Голое, как все албазинцы, как манчжур дворянин Терентий и др.».

42. На письме Голое имеется следующая пометка и приписка архимандрита Петра: «Получено мною в отечестве 1832 года ноября 24 числа, к удовольствию и удивлению моему. Сей почтенный человек по отбытии моем крестился».

43. После проскрипции 1805 года и гонений в 1812-1820 годах на католическое миссионерство со стороны китайского правительства, в Пекине оставалось только четыре миссионера-францисканца: Рибейра, Ферейра, Вильгельм и нанкинский епископ Пиус — дряхлый старец. О последнем и идет речь в письме о. Вениамина.

44. Слич. следующее место из письма Аввакума Честного: «Четверо миссионеров вместе с ним (Вениамином), заседают в совете и часто разрушают ни с чем несообразные его затеи; а это так сильно действует на его печень и желчь, что он, при каждой отписке в отечество, самыми черными красками марает нас пред правительством, выставляя впрочем совершенно другие предлоги к нашему обвинению и, таким образом, за недостатком веревок окутывает нас по крайней мере паутиною. Без особенного призыва или высылки, ни один из миссионеров не ходит к нему и даже за наказание считают встретиться с ним в монастыре пли в саду; для честолюбия его это такой удар, который он едва переносит. Но виноваты ли миссионеры, когда он сам отвратил от себя всех своим невежеством и характером».

45. Вот полный текст письма о. Вениамина к архимандриту Петру: «Ваше высокопреподобие, достопочтеннейший отец архимандрит Петр! Недавно, кажется, я наслаждался приятною беседою вашею, недавно оживляем был вашим присутствием; но между тем скоротечность времени чинить уже новый поворот солнцу к той линии, с которой оно зрело разлуку вашу, и мы теперь разделяемся чрезвычайным пространством. Странная для меня перемена, чем я более думаю о ней — чувствительнее становится для меня отдаленность. Верно суждено всему роду человеческому с потерею только познавать цену добра. Мне же, в довершение горькой участи моей, еще приводится чувствовать свое недостоинство, делающее таковое лишение может быть навсегда невозвратным. Как бы то ни было, впрочем, поздравляю вас, ваше высокопреподобие, по благополучном совершении трудного поприща с благополучным возвращением в любезное отечество и желаю от чистого сердца тихого отдохновения. Ради Бога, ради блага юной здешней церкви, вашим попечением приемшей начало, молю вас, забыв и простив все, продлить любовь вашу ко мне недостойному и не забывать меня в святых своих молитвах, дабы Господь по великой милости своей укрепил и мою немощь на понесение не но силам моим возложенного на меня бремени и сподобил радости увидеть, ежели не земное, по крайней мере, небесное отечество. Большего одолжения прошу я у вас, но по прежней вашей обильной любви ко мне, не чаю быть отринутым. Я же с моей стороны священным поставляю себе правилом молить о вас Господа и прежние мои опущения или излишества пред вами по возможности сил во всю жизнь мою загладить пред ним. Новостей...» и т. д.

46. В некрологе архимандрита Петра сказано: «о. Петр был единственный (тогда в России) архимандрит, имевший орден св. Анны 1-ой степени».

47. Кроме того за время служения архимандрита Даниила в Казани им составлено «Историческое и топографическое описание Раифской пустыни в древнейшем и новом ее состоянии». В 50-х годах архимандрит Даниил служил в Сибири настоятелем Троицкого Селенгинского монастыря; здесь он составил «Описание Байкальского Спасо-Преображенского монастыря». В 70-х годах мы видим архимандрита Даниила на покое в Ростовском (Ярославской епархии) Борисоглебском монастыре, где он и скончался.

48. От 21 июля 1832 года, архимандрит Петр писал в азиатский департамент министерства иностранных дел: «Ведомства моего студент, титулярный советник Леонтьевский, между прочими, по своей должности занятиями, учинил носильный опыт в переводе истории г. Карамзина, который, подая надежду к продолжению сего труда, сей первый том оной чрез меня подносит для помещения в библиотеку азиатского департамента. При чем приятным долгом считаю рекомендовать его, как трудолюбивейшего чиновника, действительно полную о себе надежду подающего».

Текст воспроизведен по изданию: Архимандрит Петр Каменский, начальник десятой российско-императорской миссии в Пекине // Русская старина, № 3. 1896