ДОБЕЛЬ П. В.

ПУТЕШЕСТВИЯ И НОВЕЙШИЕ НАБЛЮДЕНИЯ

В КИТАЕ, МАНИЛЕ, И ИНДО-КИТАЙСКОМ АРХИПЕЛАГЕ

ГЛАВА XIX

Филиппинские острова. — Больший из оных Минданао. — Управляется собственным князем. — Тагалийцы, жители Лусона. — Язык. — Нравы. — Обычаи. — Поведение священников. — Разные поколения. — Женщины. — Цигары. — Гулянье в Маниле. — Круговая дорога. — Маркиз Дагильярд. — Образ жизни испанцев. — Гостеприимство. — Выгоды Испании от сей колонии. — Мулаты и местицы. — Они недовольны и ненавидят испанцев. — Происшествие. — Бунт. — Влияние духовенства. — Нападение негриллосов. — Храбрый монах. — Победа над негриллосами

Во время пребывания моего в Маниле я сделал о сих испанских колониях замечания, которые представляю читателям, дабы несколько и с пользою пополнить оными сведения об Индо-Китайских островах.

Филиппинские острова, хотя находятся в недальнем один от другого расстоянии, но имеют различные произведения и жители говорят разными языками; один из употребительнейших есть так называемый тагалийский.

Лусон, Миндоро и Бабуанские (очевидно, Себуанские или Бисайские. — В. М.) острова состоят во владении испанцев, за исключением большего из Филиппин, Минданао, который управляется собственным могущественным князем. Жители оного известны своею храбростью. Тщетно старались покорить сей весьма населенный остров испанцы, кои почти столь же беспечны и ленивы, как и сами тагалийцы (название жителей острова Лусона), и посему промышленность там сделала менее успехов, чем в Яве. На Филиппинских островах только китайские выходцы, мулаты и французы занимаются приготовлением сахара и земледелием вообще; в Яве же сами жители управляют полевыми и мануфактурными работами. Если бы там употребляли при изготовлении сахара ту же методу, как в Вест-Индии, то можно было бы пекуль оного (т. е. 148 российских [199] фунтов) изготовлять за 10 рублей ассигнациями, следовательно, вдесятеро дешевле вест-индского. Ныне же совершенное незнание приготовления сахара возвышает цену оного до 7 и 9 пиастров (до 45 рублей) за пекуль.

Тагалийский язык происходит от малайского и есть, собственно, наречие оного. В 1814 году я представил покойному канцлеру графу Румянцеву составленный мною словарь оного. После того узнал я, что в Маниле изданы лексиконы и грамматика сего языка с переводом их стихотворений, коими оный изобилует. Над сим трудились испанские священники, живущие в Луконии или Лусоне; они не только весьма учены, но и примерного поведения, добрые пастыри с нравственными правилами. Тагалийцы умны, храбры и веселого нрава; вместе с сим они имеют нечто общее с братьями своими, малайцами, именно: мстительны, весьма влюбчивы и ревнивы, чем самым заставляют тех, кто имеет с ними сношения, быть весьма осмотрительными. Из сего можно заключить, что развратные монахи Южной Америки были бы весьма худо приняты. Поведение священников в Луконии совершенно сему противоположно: они твердостью, решимостью, храбростью и неусыпными стараниями приобрели величайшее влияние и уважение жителей, и, по мнению моему, это одно доныне способствовало к сохранению порядка и удержанию страны сей под властью Испании. Тагалийцы ленивы, хотя менее, нежели малайцы; но добронравны, и посему могут удобно быть управляемы под влиянием римско-католической религии, внушаемой им ученым и благонравным духовенством. Мне не случалось быть самому во внутренних округах Луконии, но и там, где я бывал, получал самый учтивый и радушный прием и заметил, что жители выше и стройнее обитающих в Маниле, особливо женщины несравненно стройнее, красивее и в обращении приятнее и развязнее. Вид имели они скромный и нежный, с какою-то особенно приятною простотою; и хотя цвет кожи их был медяный, но розы играли на щеках и пурпуровые губы окружали снегу подобный белизною ряд зубов. Присовокупив же к сим прелестям блестящие черные глаза и прекрасный «ensemble» (фр. «наряд, костюм, ансамбль». — В. М.), читатель легко получит понятие о тагалийской красавице. Конечно, мне случалось встречать там и весьма безобразных женщин, со вздернутыми носами, большими ртами, худыми зубами и цветом кожи, [200] походившим на цвет негритянки; они были ростом ниже первых, худо сложены, и мне тогда казалось, что они принадлежали к совершенно другому поколению (роду, племени, народности. — В. М.) или, по крайней мере, были долгое время подвержены действию палящего солнца на открытом воздухе в тяжких полевых работах; и действительно, впоследствии я узнал, что женщины сии были из другой области и что жители почти каждого округа Луконии имеют отличительные наружные признаки. Многие из женщин кажутся европейцам отвратительны от слишком частого курения табаку и употребления бетеля. Жевание бетеля вошло почти во всеобщее употребление, а цигары, женщинами употребляемые, бывают в полтора дюйма толщиною и в семь или восемь дюймов длиною, так что они должны сплюснуть конец цигары, чтоб оную можно было взять в рот. Одна из сих гигантских цигар станет на целый месяц или даже на шесть недель. Богатые дамы курят малые цигары, т. е. табак, свернутый в бумагу или в рисовую солому, известные под именем cigarillos. Дамы, рожденные на острове, следуют обычаям туземцев, едят рис пальцами, сидят, поджавши ноги, на рогожах, особливо же когда нет никого из чужих. По прибытии моем в Манилу с женою моею, когда мы в первый раз поехали по так называемой круговой дороге, которая есть модная вечерняя прогулка близ залива, она чрезвычайно удивилась, увидев разъезжавших в фаэтоне двух молодых дам, из коих каждая имела по цигаре в руках, а лакей на запятках держал фитиль, чтобы закуривать цигары. Там сие никого не удивляет, потому что все курят и крайне удивляются, увидев кого-либо, чувствующего отвращение к курению. Во время первого моего посещения генерал-капитан сих островов был испанский гранд, маркиз Дагильярд (исп. Де Агиляр. — В. М.), человек отличный, знавший свет; жена его тоже молодая дама с большими дарованиями; посему манильское общество при таком хорошем примере можно было сравнить с лучшим европейским с прибавкою некоторой азиатской роскоши и обычаев, коих в сих климатах невозможно отменить. К сему присоединилось большое гостеприимство, и каждый, жаловавшийся на скуку, бывал сам тому виною. Один из богатейших жителей имел дом, открытый почти для всех, и всегда, после вечерней прогулки по круговой дороге, все собирались в его доме, где три огромные залы, красиво освещенные, приготовлены были для [201] гостей, коих потчивали шоколадом и чаем; кроме сего, каждый мог требовать себе, чего хотел: вина, фруктов и пр., и получал, почти как в трактире, все из богато украшенного буфета. Выпив чашку шоколаду с хозяином или без него, ибо дом его открыт был ежедневно, хотя бы хозяин и не был у себя (впрочем, всегда кто-либо из семьи заступал его место), мы отправлялись с визитами в другие знакомые дома. Иные же оставались играть в карты, разговаривать или, наконец, составляли маленькие музыкальные партии в особо отведенной зале, кто как хотел. Испанцы обыкновенно обедают в 10 часов утра, потом спят до 5, выезжают или выходят гулять и наслаждаться вечернею прохладою; возвращаются в 8 домой, одеваются и отправляются в гости на вечер. Потом ужинают в 12 и ложатся опять спать в 2 часа; просыпаются в 5-м часу, чтоб воспользоваться утренним освежающим воздухом. При входе в гостиную больших домов некоторые раскланиваются с хозяином или хозяйкою, другие же проходят мимо и проводят целый вечер, не видав ни хозяина, ни хозяйки, и так отправляются домой; все сие таким образом водилось, особливо в упомянутом мною доме. Конечно, для иностранца весьма приятно быть введенным в подобный дом, где можно со всеми познакомиться. Меня сначала один приятель представил хозяину, а потом я уже имел всегда свободный вход и радушный прием, так что познакомился вдруг со всеми лучшими домами в Маниле.

Капитан американского корабля, на коем я приехал впервые в Манилу на пути в Китай, имея в предмете важный коммерческий оборот, достал рекомендательное письмо к маркизу Дагильярду. Когда он явился к генерал-капитану, тот спросил его, есть ли на корабле его пассажиры, и, узнав, что есть английский путешественник, едущий в Кантон, тотчас послал за мною. Когда я приехал, он спросил, почему я до сих пор у него не был. На сие я отвечал, что только теперь еще вышел в первый раз на берег и хотел прежде просить у его сиятельства позволения представиться ему. Он тотчас, протянув ко мне руку, сказал, что каждый имеет право являться к генерал-капитану, но что маркиз Дагильярд всегда счастливым себя считал видеть у себя путешественника, особливо англичанина «А как капитан вашего корабля, — прибавил он, — будет у меня сегодня обедать, то я надеюсь также видеть и вас у себя». Во все время моего там пребывания я пользовался отличным вниманием его и прекрасной его супруги. [202]

По возвращении моем через несколько лет я нашел в Маниле большую перемену. Общество, по смерти маркиза, явно потеряло то благородство, которое оно заимствовало от его характера и примера. Балы, обеды и вечера продолжались; но я скоро заметил, что дух безначалия, коим была обуреваема Испания, и туда прокрался, расстроив то согласие, коим счастливая сия земля дотоле пользовалась.

Колония Филиппинских островов имеет более истинной ценности, нежели вся Индия; но испанское суеверие, беспечность и изуверство обратили выгоды испанского двора, получаемые от сих драгоценнейших островов, почти в ничтожество. Табак, соль и спирт из кокосов суть главнейшие источники доходов. Последний перегоняют из соку кокосового дерева и считают оный весьма здоровым; он не имеет палящего и неприятного вкуса русской сивухи. Кокосовая пальма пускает на вершине своей два толстых ростка, кои свешиваются на стороны. Потом на ростках сих образуются цветы и, наконец, кокосы. Если надсечь один из ростков, тогда потечет сок, из коего перегоняют кокосовое вино (так называется спирт, из сих пальм добываемый); на сем ростке орехов в тот год уже не родится, на другом же ростке бывают: таким образом одно дерево производит в одно время и спирт, и плоды. Насечку делают на ростках попеременно каждый год. В Маниле приготовляют великое количество сего вина, и оно употребляется средним классом народа. Я посещал дом одного китайца, женившегося на манильской уроженке, и он всегда потчевал меня сабайоном, из кокосового вина и яиц приготовленным, который мне весьма нравился. У него были две прекрасные дочери, которые вышивали золотом и особенно искусно приготовляли золотые цепочки, и я часто удивлялся искусству их в сем деле. Каждое звено цепочки состоит из 32 малейших кусочков золота: по изготовлении кусочков, сии две девицы, поджавши ноги, садились на пол; у каждой из них была своя паяльная трубка, лампа и щипчики, и сими-то простыми инструментами, с удивительною скоростью, они приготовляли цепочку, столь тонкую, что обыкновенным глазом нельзя было заметить место, где металл спаян. Сии мулаты, или местицы (метисы. — В. М.), как их называют в Маниле, т. е. порода, происходящая от испанцев или китайцев с туземками, цветом светлее, чем туземные женщины, и гораздо пригожее, но имеющие [203] менее живости и энергии, чем тагалиянки. В них замешана какая-то креольская беспечность и бесчувственность, как будто нервы их не действуют, что придает им вид холодный и незанимательный. Они составляют богатую и многочисленную часть населения Манилы. Мужчины горды, ревнивы и завистливы, весьма обижаясь тем, что не занимают в обществе равной степени с своими господами — испанцами, от коих происходят.

Один из них, весьма богатый и пользовавшийся великим влиянием мулат в одной северо-восточной области Луконии, обижаясь некоторыми поступками правительства, возбудил к бунту тагалийцев. Он имел многих сообщников в соседних областях, и если бы не влияние одного областного священника, то, вероятно, он завладел бы всею тою частию острова. Он собрал в одно место более 20 000 человек, готовых повиноваться его мановению; как вдруг священник, доминиканец, в полном белом облачении своем, с крестом в руке, предстал перед ними. Толпа, хорошо вооруженная разного рода оружием, при его приближении побросала оное. Он, осенив их крестом, предал вечному проклятию и мучению всех тех, кои вздумали бы не слушать его, и потом повелел им всем пасть ниц перед крестом Христа Спасителя. Даже и сам начальник бунтовщиков, который присутствовал при сем, не имел дерзости противиться, и вся армия до последнего человека преклонила колени. Тогда монах громким голосом предал анафеме всех ослушных воле генерал-капитана, представляющего собою испанского короля, помазанника Божия и истинного государя их, и сказал, что они отвержены будут католическою церковью и во веки веков прокляты. «Теперь, — прибавил он, — пусть тот из вас, кто забыл долг свой к Богу и государю, встанет и оставит место сие, так как недостойный оставаться между верующими». Потом, произнеся краткую молитву за спасение душ их, он возблагодарил Господа за указание им правого и истинного пути, за удаление сердец их от искушения сатаны и за научение их послушанию к Богу и государю. «Овцы, — сказал он, — услышали глас пастыря своего; восстаньте, добрые христиане, возвратитесь с миром каждый в дом свой и просите Пречистую, да отвратит от вас греховные помыслы и всякую строптивость!» Все войско, как бы паническим страхом объятое, встало и тотчас же разошлось; сам начальник только принесением чистосердечного раскаяния избавился отлучения от церкви. [204]

Другое происшествие сего рода случилось с знакомым мне монахом, который назначен был областным священником в южную страну Луконии, часто подверженную нападениям диких негриллосов (негритосов. — В. М.), кои, вторгаясь неожиданно, грабили и убивали беззащитных жителей. Надобно знать, что дикие жители почти неприступных гор Южной Луконии называются негриллосами; они жестоки и ничем не укротимы; роста малого, цветом почти черные; вместо волос у них жесткая курчавая шерсть; их считают остатками первобытных жителей, и все старания к образованию их остались безуспешны.

Обратимся, однако ж, к нашему монаху: он вскоре по прибытии на место потребовал от генерал-капитана два малого калибра орудия, сто ружей и достаточного количества амуниции, что все и получил без труда. Потом, укрепив место своего пребывания, он привел в порядок свои две пушки, научил жителей стрелять из них и, кроме того, научил 100 самых крепких из них военной экзерциции. Негриллосы, кои с некоторого времени уже не делали набегов, следовательно, вовсе не знали о сих оборонительных приготовлениях, подобно горному потоку, спустились с своих высот, в числе более 600 человек, с уверенностью в собственной силе и в обыкновенной слабости неприятеля. С величайшим хладнокровием монах допустил негриллосов приблизиться на пистолетный выстрел к своим пушкам и вдруг открыл по ним убийственный огонь картечью, которая сделала, так сказать, дорогу в густой толпе варваров и повергла их в величайшее замешательство. Пользуясь сим, он сам вывел свою сотню мушкетеров, оружие коих на близком расстоянии произвело сильное убийство, потом, вспомоществуемый жителями, бросился в штыки и так отделал их, что едва 50 негриллосов возвратилось восвояси, чтоб рассказать в ущелиях своих о сем поражении. Через три года после того встретился я с сим монахом, и он сказывал мне, что с тех пор негриллосы никогда не осмеливались нападать на них и что тагалийцы в той области так благодарили его за избавление их от нападений сих бесчеловечных варваров, что готовы были пожертвовать за него жизнию. Сии два происшествия достаточно, я надеюсь, доказывают отличный ум, мужество и примерное поведение испанских монахов в Луконии.

(пер. А. Дж.)
Текст воспроизведен по изданию: П. В. Добель. Путешествия и новейшие наблюдения в Китае, Маниле и Индо-Китайском архипелаге. M. Восточный дом. 2002

© текст - Дж. А. 2002
© сетевая версия - Тhietmar. 2006
© OCR - Ingvar. 2006
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Восточный дом. 2002