-

ДОБЕЛЬ П. В.

ПУТЕШЕСТВИЯ И НОВЕЙШИЕ НАБЛЮДЕНИЯ

В КИТАЕ, МАНИЛЕ, И ИНДО-КИТАЙСКОМ АРХИПЕЛАГЕ

ГЛАВА XIV ¹³

Происшествие с американским, кораблем «Азия». — Оный попадает на мель. — Нападение разбойников. — Я поспешаю с вооруженными гребными судами на помощь. — Как стащили судно с мели. — Кафры — хорошие работники. — Признательность страховых компаний. — Серебряная ваза. — Китайское правительство неуступчиво. — Эскадра Дрюри приходит в Макао. — Упорство коменданта. — Высадка войск. — Сдача португальских крепостей. — Жалоба вицерою. — Упорство его. — Эдикт его против англичан. — Сношения все прерываются, торговля останавливается. — Снабжение эскадры припасами

Почти каждый год пребывания моего в Китае был ознаменован каким-либо необыкновенным происшествием, в коем, казалось, судьбою назначено было мне участвовать. В сентябре 1807 года американский корабль «Азия» в 950 тонн, принадлежащий богатому торговому дому в Филадельфии, с грузом жин-сенга ¹⁴, сукна, камлотов и пр. на 200 тысяч пиастров и с 400 000 пиастров наличными деньгами, прибыв в Макао, взял лоцмана для прохода через Боко-Тигрис в Вампоа. Судном сим командовал шотландец Вильямсон, старинный мой приятель. Около захождения солнца корабль, приблизясь к Чиунпи, заливу немного пониже устья реки, на северном берегу, был застигнут шквалом с мокрым и густым туманом, который произвел такую темноту, что лоцман не мог видеть вех и, приняв одну обширную иловатую мель за Боко-Тигрис, набежал с кораблем на оную и до тех пор не узнал своей ошибки, доколе капитан не бросил лота, испугавшись цвета воды, и нашел, что глубина оной не превышала одной сажени и что они уже долгое время плыли по глубокому и жидкому илу. Тотчас спустили паруса, и, к счастию, дно было так мягко, что корабль не наклонился, а стоял прямо, как бы на воде. Во время отлива вокруг корабля воды было только на пол-аршина, так что когда один из матросов вздумал [152] купаться, то погряз в иле по самые плечи. Ночью с корабля видно было по обе стороны множество огней, кои, как полагал капитан Вильямсон, были рыбачьи; но когда он начал допрашивать лоцмана, то тот признался, что это были огни морских разбойников, кои уже около двух месяцев стояли там на якоре. Известие сие привело Вильямсона в смущение, и он тотчас приказал вычистить и зарядить свои четыре пушки (более он не имел); равномерно и десяток ружей, составлявших весь его корабельный арсенал, были приготовлены. У лоцмана была отличная, на ходу легкая лодка: капитан обещал ему прощение за его ошибку и сверх того богатый подарок, если он, тотчас отправясь в Вампоа, доставит ко мне письмо. Лоцман согласился на сие с удовольствием, объявив, что он меня хорошо знает и что я всегда по воскресеньям обедаю на корабле английского командора, а как следующий день был воскресенье, то он наверное застанет меня там. Он действительно хорошо отгадал; ибо я точно поехал в тот день к командору и застал там не только всех его капитанов, но и начальников многих индийских кораблей, кои плавают между Индией и Китаем и известны там под названием провинциальных кораблей (Country ships). Уже в половине обеда слуга мой принес мне письмо, прибавив, что оно ему отдано лодочником, который требовал немедленного ответа «Вздор!» — перебил я и уже хотел положить оное в карман с тем, чтоб прочитать по окончании обеда, как командор, подле коего я сидел, удержав меня, сказал: «Прошу без церемонии, читайте ваше письмо; может быть, оно важное». Пробежав оное, я передал командору, который прочитал содержание оного громогласно: это была усерднейшая просьба Вильямсона, описывавшего опасное и неприятное положение своего корабля, о подании ему скорой помощи: ибо если разбойники, подойдя ближе, узнают его слабость, то непременно судно его сделается их добычею. Командор, возвратив мне письмо, спрашивал, что я намерен делать. Я отвечал, что постараюсь собрать у моих знакомых и приятелей-капитанов столько баркасов и людей, сколькими они без затруднения могут меня ссудить, и тотчас пущусь в путь для спасения корабля от пиратов и для снятия его с мели. «Благородно решено, — сказал командор, — и я первый предлагаю свой баркас с якорями, канатами, двенадцатифунтовым орудием и столько вооруженных людей, сколько в оном поместятся, с офицером, коему [153] прикажу быть в вашей команде, и я уверен, что все братия наши, капитаны, сидящие здесь за столом, последуют сему примеру, и вы скоро увидите под своею командою целый флот гребных судов; тогда, если вы не спасете нашего товарища-моряка от угрожающей ему гибели, сами на себя пеняйте!» Все, одобрив предложение командора, послали приказы вооружить немедленно гребные суда. Случилось это в 4 часа пополудни, а через два часа флот мой уже был готов вступить под паруса. Через час еще я сообщил каждому командиру баркаса инструкцию и сигналы, для коих командор снабдил меня флагами. Флот мой состоял из 16 судов, из коих 14 имели по двенадцатифунтовой пушке; в остальных двух помещались часть вооруженных морских солдат и все якоря, канаты и пр., ибо иначе вещи сии нас стеснили бы в случае сражения. Всего было с лишком 250 человек, пятьдесят из коих были сильные кафры, взятые с провинциальных кораблей нарочно для приведения в движение ворота в самый дневной жар, когда европейские матросы не могут вынести палящих лучей тропического солнца. Сначала дул попутный ветер, но после мы часто принуждены были идти на веслах; поелику же все расстояние не превышало 44 миль (66 верст) и шедшая на убыль вода была нам попутна, то мы в 7-м часу утра прошли Боко-Тигрис; и хотя тогда прилив сделался нам противным, но взамен подул свежий ветер, при помощи коего мы шли более 3 узлов в час. В 1 часу пополудни подошли уже так близко, что в подзорные трубы наши увидели разбойничью флотилию на расстоянии пушечного выстрела от корабля «Азия», также заметили мы, что приближение наше привело пиратов в большое замешательство. Я тотчас дал сигнал: «Спускаться на неприятеля». Они тогда стояли на якоре, но мы еще не успели подойти к ним на расстояние наших выстрелов, как они уже подняли якоря и пустились в бегство в беспорядке, несмотря на то что сила их простиралась до 70 ионок. Мы пустили им вслед несколько ядер и усугубили их бегство, ибо они и весла и паруса употребили для своей ретирады, почему я оставил гнаться за ними, чтоб подать помощь кораблю; но они уже не смели более показаться.

Капитан Вильямсон не знал, чем доказать нам свою признательность за скорую и деятельную помощь в его гибельном положении. Мы тотчас приступили к делу для облегчения сколь возможно корабля, а как в тот же день два крейсера [154] высокопочтенной ¹⁵ Ост-Индской компании бросили якоря свои на рейде, то мы перегрузили на них все наличные деньги, 400 000 пиастров (2 000 000 рублей), уложенные в 400 бочонках или ящиках. Потом приказал я двум из ботов своих вымерить глубину и нашел, что дорога, по коей корабль пришел, была самая мелкая и дальняя и что глубочайшая и ближайшая дорога была на четыре или пять румбов на правом галсе. Капитан же Вильямсон и его подчиненные желали, чтоб я отбуксировал корабль кормою вперед по той же дороге, по коей он пришел, но я не согласился, во-первых, потому что расстояние было дальше и вода мельче, а во-вторых, чтоб тем не повредить руля. Они полагали, что нет возможности поворотить корабль кругом, когда он уже вошел в ил на такую глубину; но я думал иначе, по причине жидкости ила, и остался при своем мнении, отвечая за успех. Наконец, мое мнение восторжествовало, и я тотчас приказал завести два якоря вперед прямо перед носом и один поближе на правой стороне прямо против кремболя. Первые два навивали, а последний тянули воротом, у коего я заставил работать кафров. Только по навитии 15 сажен каната корабль тронулся, и я с удовольствием увидел, что он, стоя прямо, двигался; почему я велел кафрам сильнее работать воротом. Часа через два канаты, бывшие прямо перед носом, уже оказались одним румбом и более на левом галсе; почему надобно было их снова завести. И я приказал бросить оные на два румба правее, а кафры так исправно ворочали, что в два часа канаты опять очутились на левой стороне. Продолжая таким образом, к вечеру другого дня корабль был поворочен и стоял носом прямо против того места, куда я предполагал вести оный; почему мы завели все якоря вперед и тянулись буксиром таким образом. В седьмой же день корабль уже плыл по Боко-Тигрис без всякого затруднения, к величайшему изумлению большой толпы китайцев, пришедших нарочно смотреть на сию операцию. Мы протянули корабль на расстояние 16 канатов, каждый во 120 сажен, что составляет 11 520 футов, или около 4 верст. Кафры были сильные, здоровые работники, которые могли ворочать рычаги в самый палящий зной; европейские же матросы работали только по ночам и вечерам. Корабль «Азия» был застрахован в главных страховых компаниях Северо-Американских Штатов с лишком за 4 000 000 рублей, [155] следовательно, спасение оного было для них весьма важно и возбудило в них чувства признательности к тому, кто принимал столь деятельное участие в избавлении оного. Что до меня касается, я не имел другой побудительной причины, кроме желания помочь человеку, который, будучи в гибельном положении, требовал моего содействия, и следовательно, я не ожидал никакого вознаграждения. Однако ж в следующее лето страховые компании из Нью-Йорка, Филадельфии и Балтимора прислали мне в Кантон превосходную серебряную вазу с надписью ценою в 1000 пиастров (5000 рублей); вазу сию я привез сухим путем из Камчатки, и оная поныне находится у меня, в Санкт-Петербурге. Хотя она изготовлена в Филадельфии, но знатоки считают, что работа оной есть одно из превосходнейших и классических произведений в серебре, когда-либо в Европе виденных. Следующее описание происшествий может дать понятие, сколь твердо китайское правительство всегда придерживается принятых оным с давнего времени правил и поведения в отношении иностранцев, и в особенности англичан, коим оно весьма завидует, но вместе с тем и опасается, не дозволяя им воспользоваться ни малейшею торговою выгодою, если можно оной воспрепятствовать.

В течение многих лет я считался британским агентом или комиссаром и снабжал индийский флот припасами и пр., особенно же во время командования сира Эдварда Пеллю (Pellew), известного ныне под именем лорда Эксмоута, который, как я впоследствии узнал, был всегда мною доволен. Преемником его был адмирал Браян-Дрюри, родом ирландец, отличный морской офицер, сделавшийся потом известен своим мужеством, и имя коего давно внесено в список славы храбрых мужей Великобритании. К несчастию, он был весьма горячего характера и не мог сносить остановок и проволочек китайского правительства, коего рассуждения бывают тем медленнее, чем дело важнее. Сим оно давало ему довольно причин к неудовольствию. Нетерпеливость же его произвела явную ссору, которая в одно время приняла весьма важный вид, и если бы адмирал был столь же упрям, сколько китайцы, то неизбежно возгорелась бы между Англиею и Китаем война. Английская Ост-Индская компания получила сведение, что Бонапарт намеревается отправить сильный флот в Батавию, а оттуда снарядить экспедицию [156] и завладеть островами и крепостями Макао: исполнением такого предприятия он имел бы возможность содержать большую морскую силу в Китайском море и истребить совершенно всю английскую торговлю в тех странах. Если принять в рассуждение, что Бонапарт в то время был в самых тесных дружеских связях с Голландиею, равно и то, сколь удобно можно послать экспедицию из Батавии в Макао, откуда можно перейти, при попутном ветре, в 10 дней, то мы не будем удивляться, что английское правительство было встревожено и старалось всеми мерами препятствовать предприятию, назначенному для уничтожения торговли ее с Китаем. Посему тотчас было сделано предложение португальскому правительству и получено от оного обещание, что немедленно отправлено будет, через гойского (из Гоа. — В. М.) вицероя, приказание макаоскому губернатору о принятии известного числа английских войск, кои должны были прибыть из Индии для усиления гарнизона в Макао, дабы удобнее защищать крепость в случае нападения французов. Действовало ли в сем случае португальское правительство прямодушно или нет, неизвестно; но приказание о принятии англичан к губернатору послано не было. Летом 1808 года вице-адмирал Дрюри с эскадрою из многих военных кораблей и транспортов, имея с собою более 600 английских солдат, явился на рейде в Макао. Адмиральский флаг развевался на 74-пушечном корабле «Руссель» под командою капитана Колфильда. Услышав о прибытии флота, я тотчас отправился в Макао на собственном баркасе, несмотря на угрожавшую мне опасность попасть в руки пиратов, кои, так сказать, покрывали обе стороны залива. Со мною было только десять вооруженных ружьями и саблями человек, и я, избрав время, когда дул сильный северо-восточный ветер прямо из залива, при сильном волнении, счастливо прошел через разбойничий флот, избегнув плена. Адмирал немало удивился скорому моему прибытию и, изъявив мне удовольствие свое за усердие и смелую поездку мою, ибо наслышался уже о разбойниках, наполнявших макаоские воды, поручил мне снабжение эскадры его всем нужным. Возвратясь на берег, я немедленно занялся исполнением возложенного на меня поручения и, увидевшись с ним через два дня, получил полное одобрение за скорость и усердие, с какими я снабдил эскадру. [157]

Ничто не могло сравниться с неудовольствием, которое почувствовал адмирал, получив решительный отказ на предложение о высадке войск своих, особливо же когда оный сопровождался торжественными уверениями макаоского губернатора, что он никогда не получал от гойского вицероя уведомления о прибытии туда английских войск. Ответ сей совершенно противоречил инструкциям, кои получил адмирал от своего правительства, и он не знал, как верить оному. Тотчас начались у адмирала переговоры с макаоским губернатором, в коих участвовал и начальник, или глава британской торговой фактории. Все роды доказательств были употреблены со стороны англичан, чтобы уверить губернатора, что повеление о принятии войск должно непременно скоро прибыть; но он упорно отказывался, доколь не покажут ему повеления, так как действовать иначе было бы не согласно с долгом чести военного человека и противно присяге, данной его законному государю. Видя, что ни уверения, ни просьбы не действуют, нетерпеливость адмирала Дрюри взяла верх над его благоразумием; почему он написал требование коменданту о сдаче крепостей через час, угрожая в противном случае взять оные силою. Потом адмирал начал быстро приводить в действие свою угрозу и, подвинув к берегу два линейных корабля для прикрытия высадки, высадил войска на берег прежде, чем комендант успел перейти в главную крепость или принять какие-либо меры к обороне; ибо у него был гарнизон едва 200 человек, кои были рассеяны по разным укреплениям и батареям. Посему он только выстрелил одним ядром выше голов английских солдат, поднимавшихся на холм к крепости, дабы тем показать, что он не согласился добровольно сдать крепость, и потом, спустив флаги, сдал укрепления. Наутро комендант написал протест на сие насилие и вместе жалобу кантонскому вицерою на поступок адмирала, представив оный в самом неприязненном виде для китайцев и португальцев, с коими обоими Англия состояла в дружеских сношениях. Едва вицерой получил официальное о сем уведомление, как тотчас издал указ, запрещая всякое сношение с англичанами и предписывая казнить смертию всякого китайца и иностранца, кои вздумали бы снабжать припасами английских солдат или эскадру либо подавать им помощь и пособие. Читатель легко может себе представить мое [158] критическое положение, ибо я для исполнения должности своей принужден был поступать вопреки законам страны, где я жил.

Несмотря, однако же, на сей ужасный эдикт, немедленно удаливший от нас всех китайцев, кои обыкновенно нам помогали и доставляли припасы открыто, и невзирая на трудности и опасности, окружавшие меня, я успевал снабжать эскадру нужным хлебом, скотом, рисом, водкою и всем, что требовалось. О сих обстоятельствах, без сомнения, читатели мои потребуют объяснения; для сего я должен здесь предварить, что я, проживая в Китае уже немалое время, успел сделать связи и знакомства со всяким родом людей, особенно же с теми, кои для каждого иностранца в Кантоне необходимы: я разумею с контрабандистами, о коих читатели мои слышали уже в предыдущих главах. Список запрещенных к вывозу вещей столь длинен, что не было бы возможности снабжать корабли необходимыми для них предметами без помощи сих людей, кои, особенно в настоящем опасном и критическом положении, никогда не покидали меня, и действовали мужественно и осмотрительно, не теряя терпения. Конечно, им за все сие хорошо платили; но если бы они не поступали со мною столь честно и справедливо, то могли бы вовлечь меня в большие неприятности и заставить эскадру удалиться несравненно скорее, нежели правительство их могло сие сделать. После сего начались новые переговоры у адмирала и начальника английской фактории с вицероем кантонским: первые старались уверить последнего в необходимости удержать английские войска для защиты Макао, а последний объявлял, что, доколе войска не оставят Макао, до тех пор всякое сообщение и торговля будут остановлены и что великий богдыхан, император Небесной империи, сам довольно могуществен для защиты собственных земель и не нуждается в помощи иностранцев. Уверившись таким образом, что логика переговоров не имеет успеха, положено было учинить в то же время некоторые неприятельские демонстрации; почему адмирал и поднял свой флаг на фрегате «Фаэтон» под командою благородного ¹⁶ капитана Флитвуда Пеллю, который поднялся на рейде Вампоа, сопутствуемый капитаном Досоном с его фрегатом «Dedaigneuse», оставив линейный 74-пушечный корабль «Руссель» у второй отмели; остальная же часть эскадры стояла на якорях на Макаоском рейде. В сие время [159] число ост-индских кораблей в Вампоа простиралось до 22, каждый от 1200 до 1400 тонн, вооруженных от 18 до 36 пушками, с полным комплектом людей. Столь сильный флот, казалось, был достаточным для вразумления китайцев, движения же адмирала Дрюри совместно с некоторыми сообщениями, сделанными вицерою, казалось, могли устрашить его; но он не соглашался и упорно требовал во все время переговоров предварительного удаления английских войск, и сие условие было sine qua non для восстановления дружеских сношений и торговли с китайцами. Тогда адмирал решился отправиться в Кантон, чтобы постараться, при личном свидании с вицероем, представить ему посредством одного португальского монаха, бегло говорившего по-китайски, такие новые доказательства, кои могли бы его заставить согласиться на предложения. Как скоро решено было привести меру сию в исполнение, начальник английской фактории Г. Робертс написал мне письмо с объяснением затруднительного положения, в коем он находился, ибо адмирал предполагал остановиться в Кантоне у него, в доме фактории, а эдикт вицероя решительно и строго запрещал сношения; почему он находил затруднение доставать даже для себя самое необходимое, тем паче не мог он принять и угостить большую свиту адмирала, а просил меня взять дело сие на себя. Я был много одолжен Г. Робертсу за его ко мне всегдашнюю дружбу и, следовательно, не мог отказать выпутать его из беды, на что и сам адмирал изъявил согласие, когда ему объяснили причины, почему Робертс не мог его принять в фактории. Скоро потом адмирал Дрюри, начальник фактории и комитет оной, с многими капитанами и офицерами эскадры и компанейских кораблей и в сопровождении матросов и солдат, составлявших всего более 300 человек, прибыли в Кантон. Китайцы не старались мешать сей поездке, а только был издан и прибит на всех углах улиц новый и строжайший эдикт, воспрещающий сношения; однако ж, вопреки сему, я продолжал с прежним усердием снабжать их всем нужным: ибо я, по принятой на себя должности, обязан был печься о снабжении английских кораблей, и хотя адмирал не предварил меня о своем прибытии и не посоветовался со мною, но я должен был, подвергаясь даже неприятностям и опасностям, снабжать эскадру, и потому всякие употребленные мною тогда для сего средства должны быть [160] извинительны. Ежедневно стол адмирала на 40 или на 50 кувертов (столовых приборов. — В. М.) был снабжен всем, что в Кантоне лучшего достать было можно, даже и винами; при всем том ни один китаец, казалось, не приближался ко мне; однако ж все мои повара и слуги были китайцы, переодетые в матросские платья, и поелику я не дозволял им днем выходить, то их никогда и не могли узнать. Все жизненные припасы доставляемы были по ночам верными людьми и переносились по кровлям домов; и сие было так устроено, хотя и с большими издержками, что я не подал ни малейшего подозрения, и ни один китаец не был открыт или наказан за сие. Храбрый адмирал, не видя ни в чем недостатка, вероятно, полагал, что все доставалось удобно; но все соседи и давно живущие в Кантоне иностранцы смотрели на все сие как бы на волшебство и непрестанно изъявляли свое удивление, каким образом я мог сие сделать.

Комментарии

13. Сей главы в подлиннике не находится.

14. Жинсенг, или жинь-шинь (женьшень. — В. М.) (Panax 5-folia, s. Radix China), есть весьма дорогой и уважаемый китайцами корень, дико растущий в китайской Маньчжурии, а особливо в Северной Америке. Некоторые китайцы считают его всеобщим средством от болезней, но другие уважают в нем сильное возбуждающее лекарство. Вот что мне о сем известно: корень сей находят в Америке, начиная от Нижней Канады до Георгии (Джорджии. — В. М.), на пространстве 1500 верст; он достигает совершенства в горах Аллегани на юго-западной стороне оных. Хотя же и попадается около Нью-Йорка и Филадельфии, но весьма редко. Корень сей родится в тучной почве, на скатах холмов, в закрытых и прохладных местах. В целый день более восьми или девяти фунтов сырых корней самый искусный человек набрать не может. Корни сии редко бывают толще одного дюйма, и то когда старше пятнадцати лет; они овальной формы, иногда вилообразные. Семена жинсенга имеют пурпуровый цвет и пристают друг к другу. Корень имеет ароматный вкус и запах. Семян сохранять нельзя, ибо они скоро портятся. Один французский миссионер нашел растение сие в Америке, и по удостоверении, что оно то же самое, которое растет в Маньчжурии, начали возить оное в Китай, где оно продавалось сначала по равной цене с золотом; но когда китайцы усмотрели, сколь небрежно приготовляли американский жинсенг и сколь оный хуже против маньчжурского, то вдруг цена на сей предмет и самая торговля оным пришли в упадок. В китайских владениях право собирать жинсенг принадлежит богдыхану, который дает о сборе сем приказание, и оный производится с величайшею тщательностью. Сбор начинается осенью, когда корни достигают совершенной зрелости, и продолжается зимою; после сего сушат оный и дают оному особою манипуляциею полупрозрачный вид. В Америке же жинсенг собирают весною, когда корни весьма водяны и при высушке сжимаются, и потом крошатся или делаются столь твердыми, что к употреблению негодны. В Америке собиранием занимаются поселенцы, фермеры и охотники на досуге, и продают оный, по высушке, по рублю или по полтора рубля ассигнациями за фунт купцам, кои отвозят оный в портовые города и продают по два рубля за фунт. Ныне некоторые американцы умеют приготовлять жинсенг и знают секрет, как давать корням прозрачный вид. Почему и торговля сия начинает умножаться, и приготовленные таким образом корни продаются в Филадельфии от 30 до 40 рублей, а в Кантоне дают за оный даже до 400 рублей ассигнациями за фунт. Вывозимое ежегодно в Китай количество сих корней простирается от 500 до 800 пудов. Кроме Северной Америки, чудное растение сие родится, как я уже выше сказал, в маньчжурских близ реки Амура горах, по направлению в российские Даурские владения. Оно в Пекине называется жинь-шинь, по-маньчжурски зовется орхода, а по-монгольски — кумынынь. Управлявший Даурскими кочевьями в сей стороне казачий старшина новоселов позволял знакомым монгольским начальникам ежегодно переезжать через реку на нашу сторону для выкапывания сего драгоценного прозябаемого (растения. — В. М.), цена коего за фунт равнялась цене целого пуда серебра. Мы находим следующее описание сего растения в одном китайском сочинении, за перевод коего с китайского мы обязаны Г. Каменскому, напечатавшему оный в LXVII части Трудов Вольного Экономического общества с рисунком. Жинь-шинь имеет стебли светло-красного цвета в аршин вышиною, листья весьма зеленого цвета величиною с грош. Стебель, при выходе из корня, разделяется на пять или на шесть коленчатых ветвей, около каждого коленца находится по пяти листочков, каждая ветвь бывает толщиною с гусиное перо. На вершине ветвей бывают красненькие четырехлепестковые цветочки, от коих происходят красные семена, видом на просо похожие. Плева около сих семян так нежна, что от одного прикосновения повреждается. Жинь-шинь растет в тенистых местах, но в мокрых лесах оного не находят. В осеннее время, когда другие травы и растения желтеют, напротив, жинь-шинь цветет и представляет совершенно зеленый цвет. Зимою листья хотя также спадают, но цвета не теряют; листы шероховаты и покрыты мельчайшими иголочками. Корень, при вынутии из земли, бывает в пол-аршина длиною и от 2 до 3 вершков толщиною, цвета белого; когда же высохнет, то весьма умаляется; имеет вкус сладкий и свойство горячительное. Высушенный, похож на бело-желтый воск; когда употребляют оный, то очищают желтоватую поверхность и употребляют белую часть. Лекарство сие питает и пользует жизненный дух, сохраняет естественную теплоту, изгоняет мокроты, освежает мысли, успокаивает волнение сердца, способствует пищеварению и пр.; особенно полезно в болезнях легких и селезенки. — Прим. перев.

15. В Англии компания сия имеет титул почтенной или благородной: Honorable.

16. Honorable и Right Honorable — титулы пэров английских и их детей.

(пер. А. Дж.)
Текст воспроизведен по изданию: П. В. Добель. Путешествия и новейшие наблюдения в Китае, Маниле и Индо-Китайском архипелаге. M. Восточный дом. 2002