№ 202

1805 г. октября 23 — ноября 2. — Журнал переговоров в Урге первого секретаря посольства Л. С. Байкова с ургинскими пограничными правителями Юндердоржем и Фухаем, потребовавшими сообщить содержание верющей грамоты, предварительно условиться о церемониале и сокращении свиты посольства

/л. 238/ Журнал пребывания в Урге.

23 октября в 7 часов вечера я приехал в Ургу и был тотчас же отведен в предназначенное для иностранцев место двумя чиновниками, кои ввели меня в палатку. Полчаса спустя они послали спросить меня, могу ли я их принять. Войдя ко мне, они сначала просто обратились ко мне с вопросом о моем путешествии и о предмете моей миссии. Я ответил, что мне поручено передать вану и амбаню письмо вашего сиятельства (См. док. № 201), а остальное я исполню, когда смогу их увидеть. Пообещав доложить о моем приезде своим начальникам, эти чиновники хотели узнать еще что-нибудь, но я оборвал их, сказав, что уже поздно и что я желаю поскорее отдохнуть. Они ушли, тщательно позаботившись, чтоб я ни в чем не нуждался, и прислали мне, как это принято, варенья и вина.

24 [октября] в 8 часов утра, те же чиновники объявились у меня, чтоб сообщить мне, что они отправляются докладывать вану. Я поручил им спросить у него, в какое время мог бы он назначить мне аудиенцию, и уверить его, что я с нетерпением ожидаю чести быть ему представленным. Через два часа один из чиновников возвратился, дабы объявить о прибытии двух секретарей, посланных мне их [начальником]. /л. 238об./ Оные секретари после обычных приветствий спросили меня, не должен ли я сообщить вану и амбаню что-либо кроме имеющегося у меня письма. Я ответил, что буду иметь честь целиком исполнить свое поручение во время аудиенции. Они задали мне еще несколько вопросов, на кои я отказался ответить.

В полдень мне прислали верховых лошадей. Я поехал в сопровождении двух своих переводчиков и множества чиновников, прибывших меня встретить. Препровожденный к вану и амбаню через несколько дворов, по сторонам коих стояли войска, я увидел вана и амбаня сидящими на чем-то вроде трона.

Вручая письмо, я сказал им, что ваше сиятельство, посылая им решительный ответ, коего они требовали, поручили мне при сей оказии вновь заверить их в искреннем желании угодить воле их государя императора и уладить, насколько возможно, все существующие еще трудности; что я со своей стороны безмерно счастлив исполнить такое поручение, кое поведет к окончанию имевшихся доныне задержек для въезда посольства. Ван ответил мне, что он весьма ценит таковой шаг вашего сиятельства, и попросил меня сказать ему, что содержится в вашем письме. Я ответил вновь, что сие есть во всех смыслах решительный ответ на последнее /л. 239/ адресованное вам письмо.

Намного ли посол уменьшил свиту? — спросил меня ван. Я ответил, что из посланного ему с последним курьером списка он должен был это знать и что требуемое окончательное сокращение невозможно. Дабы он мог убедиться в этом, я попросил его прочесть только что переданное мною письмо.

Изложенные там резоны, сказал я ему, покоятся на трех незыблемых основах — на договорах, обычаях, принятых меж всеми народами, и [292] совершенной невозможности подчиниться такому ограничению; что ежели, наконец, все сии резоны будут недостаточны, я уполномочен дать яснейший ответ на все его замечания. Оба ответили мне, что займутся чтением сего письма, и пригласили меня сесть. Мне подали чай. Они задали мне несколько вопросов о моем чине, должности, возрасте, спросили меня, не устал ли я после трудной поездки на лошади, и т.д. После продолжительного молчания они сказали мне, что я могу удалиться. Уходя, я попросил позволения вновь встретиться с ними до отпускной аудиенции, чтоб иметь возможность, прибавил я, своевременно убедить их, что отказ вашего сиятельства совершенно обоснован и что ваше /л. 239об./ поведение продиктовано вам долгом, от коего вы не могли бы уклониться, не подвергая себя суровой ответственности.

Я возвратился в час. Мне принесли от них стол с вином и вареньем.

В четыре часа пополудни, прочитав письмо вашего сиятельства, ван и амбань отрядили ко мне двух своих главных служащих — дзаргучи, исполняющего должность 1-го секретаря, и бэйсэ (монгольского князя 3-го класса), также служащего у вана по иностранной части. И тот, и другой чиновник были воспитаны в Пекине и оба назначены Министерством для сопровождения посольства.

В начале разговора они спросили меня, снабжены ли ваше сиятельство формальным паспортом, то есть за подписью императора. Я ответил, что мы весьма строго наблюдаем установленные обычаи, чтоб ничего не забыть при сем случае. ”Однако, — прибавили они — ван и амбань, прочтя привезенное вами письмо, нашли его вовсе неудовлетворительным и весьма мало сообразным с обычаями, о коих вы столько говорите”. Их затруднение состоит все в том же: для того, чтоб отправить Трибуналу доклад о прибытии посольства, /л. 240/ надобно, чтоб посол договорился с ними о церемониале, чтоб он сообщил им содержание своей верительной грамоты, чтоб он предварительно передал им список подарков и, наконец, чтоб он сократил свою свиту до 70 человек. Во всем ответственные перед своим государем, ван и амбань не в состоянии составить достаточно осторожный и одновременно положительный и ясный ответ.

Смущенный сими новыми затруднениями, я ответил им, что ваше сиятельство не имеет ничего прибавить к изложенному в письме; что ваш ответ положителен; что же до просьб договориться на границе о церемониале и официально сообщить содержание верительной грамоты, то они недопустимы и незаконны; что на сей счет существуют установленные правила, кои нельзя преступить. Что же до повторной просьбы представить подробный список подарков, она тем более удивляет меня, что ван и амбань, казалось, поняли упорный отказ вашего сиятельства по сему предмету и согласились с ним. Что до пункта о последнем сокращении свиты, прибавил я, невозможность его принять слишком ясно изложена в переданном мною письме, чтоб к этому возвращаться. Впрочем, как /л. 240об./ я уже заявлял утром, я постараюсь ответить их начальникам как можно точнее на все замечания и всячески подкрепить свои просьбы.

Дабы избавиться от затруднения говорить с амбанями сразу по стольким различным поводам, я воспользовался случаем, представленным мне их посланцами, чтоб в общем предупредить их через сих посредников. Обратившись к ним, я сказал, что, удостоенный доверия вашего сиятельства, я послан в Ургу не как простой курьер, но с тем, чтоб получить решительный ответ; что я обращаюсь к ним как к усердным чиновникам и прошу их обратить должное внимание на то, что я имею им сказать, дабы они имели возможность довести до сведения своего начальства то, что они услышат. Затем я изложил в порядке, установленном моими инструкциями, все доводы и замечания, кои счел необходимыми. В конце моей речи я сказал, что жду с их стороны важной услуги, а именно напомнить вану, что я требовал [293] решительного ответа. Они обещали мне это и предложили повторить мою беседу; они ушли от меня после примерно трехчасовой встречи.

Всякий раз, когда разговор прерывался, я не забывал дать им почувствовать, сколь ваше сиятельство /л. 241/ были удивлены, вновь находя в их письмах не только тон и выражения, не принятые меж двумя равными державами, но и требования, совершенно расходящиеся с добрым согласием, столь давно царствующим меж нами. Я предложил им сравнить наши письма, однако они поспешно отклонили сие предложение. Наконец, они спросили меня, почему нынешнее посольство пышнее прежних. Я напомнил им при сем случае отрывок из первого письма вашего сиятельства, повторив, что сие есть доказательство уважения нашего августейшего государя к их государю и что, впрочем, Россия за последние 80 лет достигла такого величия, что удивляющая их пышность есть лишь одно из его простейших проявлений.

Весь вечер никто более не приходил ко мне.

25 [октября]. Два чиновника пришли в 9 часов уведомить меня, что я получу аудиенцию в первой половине дня. Вероятно, им было поручено испытать меня и узнать, не уступлю ли я чего-нибудь. Обеспокоенный тем, какое действие произвели мои вчерашние заявления, я предпочел обуздать себя, чтоб ничего им не открыть, и молча выслушивал все их пророчества о недовольстве и дурном настроении вана. /л. 241об./

В полдень появились те же чиновники и те же лошади; те же церемонии при входе на аудиенцию.

Я был весьма приятно удивлен вежливым приемом вана и амбаня. Первый, который только и говорил, перед началом беседы высказал мне много любезностей и, наконец, начал разговор с того, что спросил меня, имею ли я что-либо прибавить к замечаниям, сообщенным мною двум чиновникам, коих он вчера ко мне присылал. Я ответил, что ежели сии последние исполнили свое обещание, то я могу льстить себя надеждою, что ван не замедлит более сообщить мне определенный ответ, за которым я приехал, ибо в настоящее время он должен знать все доводы, на кои опирается ваше сиятельство, требуя оного. ”Мне осталось, однако, — сказал он мне, — задать вам несколько вопросов, на которые я прошу вас ясно ответить:

Сведущ ли граф Головкин в установленных у нас обычаях? Знает ли он, в первую очередь, об обычае простираться ниц перед императором, будучи ему представленным, и подчинится ли он сей церемонии?”

Я ответил ему, что обо всем, что касается церемониала, речь не может и не должна идти на границе; что, впрочем, в этом отношении российские посланники всегда пользовались прерогативами, им одним присвоенными.

Ван попросил указать ему их /л. 242/ и в особенности те, что были присвоены господину Измайлову.

Я рассказал ему о них, затем о приеме, оказанном гр[афу] С[авве] Владиславичу, и прибавил, что ему известно, что сии два посланника были ниже чином, нежели ваше сиятельство, и что по своему положению вы уповаете на справедливость китайского императора в надежде получить еще более явное предпочтение.

”Граф Головкин должен сообщить мне, — продолжал ван, — содержание отправляемого с ним письма, дабы я убедился, что оно не заключает в себе ничего противного достоинству нашего государя и проверить, не учинено ли там каких-либо сокращений в титуле, которым весь мир должен его величать.”

Я ответил, что он напрасно предполагает, будто его величество российский император, отправляя посла с приветственным письмом и подарками, с целью укрепить связывающие его с китайским императором узы дружбы и дать ему блистательное доказательство своего почтения, мог допустить, чтоб в сем письме было б помещено нечто противное этикету; что по сему [294] поводу, как и вообще во всех отношениях между обеими державами, установлены незыблемые правила, которые Россия свято соблюдает. Разумеется, она не будет стремиться их нарушить при /л. 242об./ столь торжественном случае.

”Как могу я верить, — сказал мне ван, — тому, что говорит мне ваш посол о желании устранить трудности, когда по такому незначительному вопросу, как список подарков, он упорно отказывается представить его нам и постоянно выдвигает дурные доводы; может ли он не знать, что все державы мира подчиняются сему закону?” При сем случае он сослался на пример англичан, последнее посольство коих, как он сказал мне, было допущено в страну лишь по представлении списка подарков ¹. ”Мы сами, — прибавил он, — посылая к вам ответное посольство и подарки, безо всяких затруднений представим вам такой список”. Я ответил ему, что мы вовсе не потребуем у них такого списка; что же до примера, на который он сослался, то оный пример не может быть применен к России, коя, будучи великой державой, несравнима с Англией.

”В сем сравнении, — сказал мне ван, — я следую лишь мере, данной самою Россиею. Я могу представить вам письмо, писанное при императрице Екатерине II, где, предупреждая нас об английском посольстве, Англию называют могущественной державой”. /л. 243/ Я ответил ему, что очень хорошо помню содержание сего письма и могу ему доказать, что содержащиеся в оном сведения имеют целью более предупредить Китай о мотивах сего посольства, нежели ввести их в заблуждение относительно могущества Англии. Он не удовлетворился этим ответом и заставил меня дополнить его более подробным пересказом. Я справился с этим тем легче, что незадолго до отъезда вашего сиятельства из Петербурга вы поручили мне составить мемуар об интригах, кои в 1793 году тот же самый ван проводил по приказу Кабинета. В конце я прибавил, что ваше сиятельство не ожидали, что ван вновь вернется к списку подарков и что из последнего полученного вами письма вы предположили, что ваши доводы поняты. Ежели б, сказал я, посол следовал лишь своим служебным обязанностям, он мог бы обойти молчанием этот вопрос, который вы направили ему на сей случай. Довольно было прошлых примеров, чтоб полностью оправдать его, и мог ли он предположить, что в то время, как он дал недвусмысленное доказательство своей любезности, обозначив род и количество подарков в списке служащих, вы пренебрежете движущими им побуждениями и будете настаивать на соблюдении общего закона, низводя Россию на степень /л. 243об./ стран-данников? Нам было б тяжело думать, что подарки, посланные нашим августейшим государем, будут приняты в Пекине иначе, нежели знак дружбы.

”Что же я напишу в своем докладе, — сказал с неудовольствием ван, — ежели не укажу там положительно ни содержания письма вашего императора, ни числа подарков, кои он посылает? Предупреждаю вас заранее, господин 1-й секретарь, — прибавил он, — что покуда посол граф Головкин не удовлетворит полностью трем условиям, которые я только что вам изложил, я воздержусь от каких бы то ни было действий.”

Решив не отступать ни в чем, я ответил ему, что крайне сожалею, что мне не удалось его убедить; что помимо только что изложенных мною доводов мне остается добавить от имени вашего сиятельства, что ни одно предложение не будет принято, что ваш ответ заключает в себе все и что, считая услышанное мною за решительный ответ, я прошу позволения удалиться. Я выделил сию последнюю фразу, и она обратила на себя внимание вана. Помолчав некоторое время, он велел сказать мне, что намерен передать через меня вашему сиятельству письмо, в коем он изменит свои условия, и что ежели вы их примете, посольство будет незамедлительно впущено.

Я ответил, что, уполномоченный получить окончательный ответ, я уполномочен в то же время /л. 244/ устранить все неясности; что я готов заранее [295] сказать ему, что может принять ваше сиятельство, и что бесполезно скрывать оные предложения от меня.

Он помолчал, обратился к своему коллеге амбаню и долго говорил с ним шепотом; наконец, повернувшись ко мне, он сказал мне:

”Поскольку вы первый секретарь посольства, не можете ли вы дать мне письменный перечень подарков?”

Я ответил, что обращаюсь к нему как к просвещенному сановнику: могу ли я решиться на поступок, от коего постоянно отказывался мой начальник, доказав, что нет никаких прав его требовать? Однако я могу взять на себя смелость устно поименовать вану некоторые подарки, как для того, чтоб удовлетворить его любопытство, так и для того, чтоб дать представление об их богатстве. Он поблагодарил меня за сию любезность и предложил назвать их.

Тогда я рассказал о мехах, о стеклянной посуде и т.д. Он слушал меня с жадным вниманием. Когда я кончил, ван сказал мне:

”Я докажу вам, что меня легко удовлетворить. Подробностей, что вы сейчас нам сообщили, мне довольно, я отказываюсь от остальных условий. Нам осталось покончить с последним — с уменьшением численности свиты. Не надейтесь, что здесь вам будет столь же легко меня убедить”. Я ответил ему, что дело, кое я имею честь /л. 244об./ защищать, вполне справедливо, и сия справедливость одна меня поддерживает; что о сокращении свиты у меня имеются доводы столь же ясные, как и об остальном; что, наконец, я не смею менять свои слова, ибо они мне предписаны, и я надеюсь доказать ему полную невозможность допустить хотя бы малейшее сокращение. Затем я изложил ему, что как его величество император всероссийский, отправляя настоящее посольство, не имел иной цели, кроме как дать блестящее доказательство своей дружбы и почтения к императору китайскому, то он с неудовольствием узнает, что для приема оного посольства воздвигались трудности столь маловажные; сие заставит его величество предположить, что кто-то находится в заблуждении относительно его истинных чувств; что же до вашего сиятельства, то несмотря на все воодушевляющее вас желание служить их государю, вы не можете забыть свой долг до того, чтоб согласиться на сокращение, противное достоинству сана, коим вы облечены, и кое низводит вас на степень, низшую по сравнению с вашими предшественниками.

Когда я кончил, ван начал подробно перечислять всех служащих, пытаясь показать мне бесполезность некоторых лиц. Я ответил ему, что свита сия, о которой он /л. 245/ входит в спор с вашим сиятельством, есть одна из привилегий вашего чина и важного сана, коим вы облечены, и, указав ему на свой мундир, сказал:

”Это все равно, как ежели б вы заставили меня снять сию одежду, знак отличия моей должности. По крайней мере, — сказал мне ван, — 35 человек для сопровождения кареты вам бесполезны: во-первых, потому, что вы можете для сего употребить наших людей, и во-вторых, потому что ваши лошади не вынесут столь долгой дороги”. Я ответил, что в соответствии с пожеланием, переданным от них вашему сиятельству в июне месяце (См. док. № 109), снарядить для перевозки поклажи ваших собственных лошадей, вы сделали соответствующие распоряжения, коих нельзя уже более изменить; что, к тому, же, было бы слишком большим риском поручить чужим рукам сопровождение сих повозок, часть которых нагружена подарками; что независимо от этого сии 35 человек обязаны ставить еще палатки и т.д.

Он еще долго нападал на меня по сему поводу. Я повторял ему, что вовсе [296] не смею менять свои слова, кои все мне предписаны, и что раз ответив на все его вопросы, я не могу отступать.

Ван повернулся к своему коллеге, они долго говорили шепотом, затем, обращаясь ко мне, /л. 245об./ он сказал:

”Я принимаю доводы посла и благодарю вас за подробности, кои вы нам сообщили, мы будем работать над ответом, коего требует граф Головкин, и передавая вам его, мы сообщим вам его содержание”. Польщенный сим ответом, столь приятным и столь неожиданным, я поблагодарил их за внимание, с коим они соблаговолили меня выслушать, и попросил их в качестве последнего свидетельства их благосклонности ускорить необходимые приготовления к приему посольства.

”Мы пошлем вам прежде вашего отъезда, — сказал мне ван, — чиновников, с коими вы можете подробно о сем поговорить”. Он пригласил меня сесть, велел подать мне чаю, продолжал говорить со мною о разных предметах и отпустил меня, говоря много любезностей.

Аудиенция сия длилась с полудня до четырех часов, все это время ван держал меня на ногах. Ответы на все щекотливые вопросы он требовал переводить обоих моих переводчиков по отдельности. В свою очередь, я не упускал случая указать на вопросы, казавшиеся мне оскорбительными, как, например, на требование сообщить содержание верительной грамоты, предварительно договориться о церемониале, уменьшить численность свиты и т.д. Я несколько раз замечал, что мое упорство выводит его из терпения, но в конечном счете мне показалось, что я не вовсе ему не понравился. /л. 246/ Мой успех был обеспечен двумя преимуществами: защищать правое дело и особенно руководствоваться мудрой и умеренной инструкцией; моей единственной заслугой в сем деле была память.

Выйдя с аудиенции, я увидел, что мне все улыбаются. Возвратившись к себе, я застал двух приставленных ко мне чиновников, которые пришли меня поздравить и обратиться ко мне по-дружески.

Остаток вечера я ожидал двух секретарей, коих ван обещал прислать ко мне, дабы договориться о приготовлениях, кои следовало предпринять к приему посольства, но никто более ко мне не приходил.

[октября]. В 8 часов утра 2 чиновника пришли сказать мне, что ван отпустит меня только завтра. Они хранили гробовое молчание на все мои вопросы, хотя дали мне понять, что пишется ответ, однако косвенным образом я узнал, что ожидали возвращения из Пекина курьера с приказами и окончательными полномочиями для вана.

В продолжение дня его адъютант приходил ко мне с визитом, спросил меня, не скучаю ли я. Я не постеснялся сказать ему, что мне действительно не терпится возвратиться, тем более, что я льщу себя надеждой, что моя миссия окончена. Мне принесли для развлечения ружья и другое оружие вана; я заметил, что сия предупредительность /л. 246об./ была приказана. Я воспользовался оставшимся временем, дабы осведомиться о разных предметах.

Царствующему императору Цзяцину 50 лет. Он много занимается государственными делами и целиком предан учению. Алехада, или первый министр, Божунтоу, пользуется величайшими милостями. Его дочь замужем за императором.

Ван в Урге — племянник тушету-хана. Он наследовал своему дяде после отрешения сего от должности в 1779 году. Он воспитывался в Пекине под наблюдением императора Цяньлуна, который женил его на одной из своих дочерей, сестре нынешнего императора. Он правит всей этой областью и кроме того он генералиссимус всех монгольских войск. Ему около 40 лет, он очень красив. Говорят, что он очень добр. У него весьма достойные манеры и, кажется, он совершенно лишен грубости означенного князя.

27 [октября]. Мои оба стража пришли объявить мне, что мне будет [297] предоставлена отпускная аудиенция. Я направил их к первому секретарю сказать от моего имени, что я был бы польщен видеть его у себя, как то было обещано ваном, и попросить его оказать мне услугу и помочь получить решительный ответ.

Они возвратились и были рады сообщить мне, что все мои предложения приняты и что вскоре после моего /л. 247/ отъезда будет послан курьер к вашему сиятельству. В полдень адъютант приехал с верховыми лошадьми, и меня тотчас же отвели в аудиенц-зал. Передавая мне письмо, ван сказал:

”Поблагодарите графа Головкина за все объяснения и письмо, кое он нам направил. Спустя несколько дней мы пошлем к нему курьера с решительным ответом.”

”Мне было бы лестно, — сказал я ему, — самому его передать.”

”Не беспокойтесь ни о чем, — сказал он мне, — мы не заставим вас долго ждать и надеемся вскоре вновь увидеть вас здесь.”

По долгу службы я еще раз попросил его не забыть ни одной из моих просьб. Он обещал мне обо всем позаботиться, пригласил сесть. Подали чай. Принесли обычные подарки. Сии суть: три штуки шелка и две коробки чая. Я вышел от него после получасовой беседы в сопровождении всех служащих, проводивших меня до дома. Там я раздал им подарки на прощание и несколько часов спустя уехал из Урги.

Лев Байков,

1-й секретарь посольства.

Троицкосавский форт.
2 ноября 1805-го.

На л. 238 над текстом по-русски: К письму посла гр[афа] Головкина №  11, 1805-го.

Записи в журнале Посольской канцелярии на французском яз. — Там же. п. 46, л. 249-262; Там же, п. 28, л. 74-87 об.

Комментарии

1. Юндендорж имеет в виду посольство Макартнея (см. коммент. №  2 к док. №  53).