ПОТОЦКИЙ СТАНИСЛАВ

Китайцы,

их хронология, религия, язык, науки, многолюдство, правление, торговля, нравы, обычаи, искусства, памятники и важнейшие изобретения.

(Продолжение.)

Европеец имеет справедливую причину удивляться чрезвычайному многолюдству в Китайской Империи и почитать оное вовсе невероятным; ибо и в самом деле до сих пор объявляемые показания основаны не на точном счете: но с другой стороны представляются многие доказательства, которые заставляют верить, что число жителей в Китае до чрезвычайности велико. "Должно признаться," говорит Барров: "что хотя все нами читанное, слышанное и виденное уже приготовило нас к необыкновенному множеству жителей, когда Ху-та-гин подал Английскому послу извлечение из Императорских списков о числе жителей в Китае, в 1799 году простиравшемся до 333-х миллионов; однакож етот счет показался нам слишком увеличенным: но поелику Ху-та-гин был человек правдолюбивой и честной, никогда не искавший случая обмануть нас; то мы и немогли сомневаться, что представленное нам извлечение действительно выписано из [65] актов правительства. Все однакож точность исчисления казалась нам очевидно подозрительною, ибо все частные суммы жителей показаны были круглыми числами миллионов." Но когда вспомнишь доказанную истину, что обширный и плодородный край Китайский действительно может прокормить 333 миллиона жителей; что миллионы Китайцев, неимеющих постоянных жилищ, беспрестанно плавают по рекам и каналам, и питаются почти одною только рыбою; что многочисленные обитатели островов принадлежат к Империи Китайской: тогда исчезнет вся невероятность касательно великого многолюдства. Очень многие, будучи противного мнения, обыкновенно возражают тем, что хотя села, города и барки наполнены людьми по дороге к Пекину, или Кантону, также поблизости Императорского канала, но за то уже отдаленные провинции почти совершенно пусты. Однакож некоторые чиновники из свиты последнего, бывшего в Китае, Английского посольства ехали другим путем и имели случай видеть места, отдаленные от большой дороги. Они уверяли, что сии места гораздо более населены, нежели находящиеся при большой дороге, по которой они окончили путь свой, соединившись с прочею свитою посольства; к томуж еще западные провинции, самые отдаленные от [66] большого канала, почитаются житницами всего государства. Иные напротив того многолюдство Китая почитают столь великим, что земля неможет пропитать всех жителей, и что следствия голода восстанавливают надлежащую соразмерность между числом жителей и обширностию края. Утвердительно сказать можно, что ложные только описания о Китае могли внушить подобные мысли; покажем однакож причины бывающего в Китае голода, которой действительно похищает великое множество жителей. Их три: во первых разделение земли на всех по равной части, во вторых способ возделывания оной, и наконец в третьих самое свойство земных произведений. Каждой обыватель, имея право нанимать столько земли, сколько нужно для пропитания его семейства, не ездит на рынок для покупки жизненных потребностей: ето всеобщий обычай в целом Китае, и потому съестные припасы продаются только в больших городах. Поселянин, посеявши зерна столько, сколько почитает достаточным для своего дома и для заплаты найма, незаботится о запасе, и таким-то образом в житном его анбаре ничего не льзя найти кроме приготовленного количества на необходимые нужды по самому верному расчету. Если в какой нибудь провинции дурно родился хлеб, в таком [67] случае поселянин не может ожидать помощи от соседственных областей, ниже надеяться привоза из государств заграничных. Тогда и правительство находится в невозможности отвратить бедствие; оно правда отворяет свои магазины и уделяет народу некоторую часть припасов, собранных в прошедшем году для содержания войска; но ета помощь бывает весьма недостаточною для голодного народа. В то время начинаются бунты, и несчастные бедняки, которым удалось избавиться от голодной смерти, погибают от меча правосудия.

Кроме того недостаток часто может происходить от способа возделывания земли. Ее по большей части пашут посредством одних только рук человеческих, без помощи скотины; следственно легко представить себе можно, как мало земли обработывает одно семейство. Наконец третья причина состоит в свойстве самых произведений земли, а особливо пшена сарачинского. Жатва сего наиболее любимого Китайцами припаса, бывает обильна, когда благоприятствует ей пора года; за то уже никакое зерно так часто непогибает: до созрения суша, при созрении излишняя мокрота, равным образом саранча и птицы, которых в Китае чрезвычайное [68] множество, вредят сарачинскому пшену более нежели всякому другому произведению. В западных провинциях, где сеют пшеницу, просо и горох, голодные времена бывают не столь часто.

И так, если с одной стороны не видно затруднительности в продовольствии многолюдства, число коего простирается свыше 300-от миллионов, то с другой оно подтверждается еще и другими доказательствами. В Китае не редки города, заключающие в себе по миллиону жителей. В Пекине считается их три миллиона, в Кантоне до двух миллионов, а в местечке, которое славится фарфоровыми своими фабриками и которое населено одними почти работниками, находится жителей более одного миллиона. Вот еще достопамятные обстоятельства из числа многих, упоминаемых путешественниками: перед сим лет за сто одних бонзов находилось в Китае более миллиона, а в Пекине считалось их до 350,000, живших только в капищах и монастырях, сооруженных по дозволению правительства, непринимая в счет великого множества бродяг; число же ученых, провождающих жизнь свою в безженстве, превосходило 80,000.

Дороги и каналы наполнены людьми, а в городах и их окрестностях [69] обыкновенно бывает такое множество народа, что Китайские чиновники и знатные чужестранцы ходят, или ездят неиначе как в предшествии двух солдат, которые хлопая арапниками (разумеется безобидно), заставляют толпу сторониться и давать дорогу. Наконец должно сказать, что Китайское войско, состоящее из 1,800,000 человек, не насильно взятых, но добровольно вступивших в службу, подает высокую мысль о многолюдстве государства.

Счастливый климат Китая, всякому прозябению благоприятствующий, плодородие жен, исстари укоренившееся презрение к безбрачной жизни, обеспеченное положение страны, долговечное бытие государства почти при всегдашнем мире, гражданская образованность и просвещенное правительство, с древних веков там существующие - вот причины того многолюдства, которому справедливо удивляется Европеец. Не трудно было бы доказать, что при подобных обстоятельствах, без долговременного варварства средних веков, без частых, всегда продолжающихся военных бедствий, и в Европе многолюдство могло бы равняться Китайскому.

Тому уже более двух тысяч лет как Китай сделался великим государством, [70] каким видим его в наше время. Еще тогда прекратились кровопролитные войны и убийства, которых ужасную картину представляет Китайская древняя История, точно как наша новейшая, и тогда еще водворилась тишина, положением страны охраняемая от внешних покушений. Долгое время господствовало совершенное спокойствие, редко и притом не везде прерываемое частными возмущениями, которые однакож или предупреждаемы были прозорливым правительством, или немедленно утушаемы. Ето одна из главных причин многолюдства и образованности Китая: они суть благословенный плод продолжительного мира; они суть благодеяние, дарованное стране сей щедрою натурою, не без содействия однакож и правительства, которое умело поселить в народе спасительные правила. Оно управляет народом Китайским, руководствуясь правом древнейшим в мире, более всех прочих достойным почитания - правом отцовской над детьми власти, которая, по мнению Китайцев, прекращается только смертно. Император, как отец своего народа, имеет над ним точно такое же право, каким пользуется отец семейства над его членами. На сем основании он и называется великим отцем. Для поддержания етой системы Император ежегодно при совершении торжественного [71] обряда упадает к ногам вдовы своего предместника, и в тот же день сам принимает дань благоговения от всех чиновников Империи. Сия дань состоит в девятикратном ударении челом о землю перед Императором, или перед доскою с его именем. Во дворец, где упомянутый обряд совершается, пред лицем Императора находятся только первокласные Мандарины и чужестранные ученые; прочие же помещаются на втором дворе, третьем и четвертом, и по данному знаку покланяются Монарху, которого невидят. В прочих местах Китая, в тот же день, подобная почесть воздается имени Императора, написанному на доске золотыми литерами. Обряд сей наиболее совершается в капищах, и получает некоторой вид идолослужения от того, что Китайцы сожигают на олтаре благовонные масти, позолоченную бумагу и тонкие оловянные пластинки, - жертвы, обыкновенно приносимые ими своим божествам.

На таком основании права родительской власти каждой начальник провинции почитается отцем ее, каждой начальник города также отцем всех ему подчиненных, и так далее. Император, как общий отец всех подданных, наказывает их и награждает единственно по движению [72] родительского своего сердца, и от его особы начинается цепь безответного повиновения, простирающаяся на все сословия жителей. Чиновники разных частей управления, от высшего до самого низшего, вооруженные оною родительскою властию, во всякое время имеют право без суда и разбирательства отсчитать на спине виноватого несколько ударов палкою из бамбуса. Таким образом малейший проступок немедленно получает наказание по воле самого последнего из чиновников, и сие родительское исправление, простираясь через все классы, оканчивается у подножия престола. Каждый чиновник, начиная от пятой степени до девятой, управляется с низшим себя посредством палки; а сам Император милостиво приказывает таким же образом исправлять Министров и первых четырех степеней чиновников, когда почитает ето нужным для собственной их же пользы. Такое самовластие тем более достойно удивления, что кротость и человеколюбие Китайских законов в судебных и именно в уголовных делах служат к особливой чести народа, ибо превосходят и Греческие и Римские постановления. Сей обычай, столь несовместный с благородством мыслей просвещенных народов, очевидно имеет на себе признаки отдаленнейшей древности, и даже относится к самому началу [73] общежития. Надобно чтобы привычка к нему была весьма крепко укоренившеюся, надобно чтобы привязанность к древним постановлениям была весьма сильною, когда столь просвещенный народ, каковы суть Китайцы, доныне держится столь противного справедливости и даже отвратительного обычая! Но Китайцы не видят в нем никакого бесславия. Известно, что последний Император Тшиен-лонг наказал таким образом двух сынов своих, уже взрослых, из которых один, Киа-кинг, после сам воссел на престол. Китаец, справедливо или несправедливо наказанный, падает к ногам своего судьи, благодарит его за отеческую любовь и лобызает орудие, от которого вытерпел удары; напротив того Татарин сердится, - доказывает, что Китаец не имеет права бить его, и с бранью уходит.

В Китайских законах, равно как и во всех на свете, находится странная противуположность! Допуская отцовское самовластие Императора, столь близкое к тираннии, они в то же время полагают ему преграду, состоящую в мнении потомства: два цензора имеют право представлять Императору обо всех его поступках, противных законам. Каждой легко догадаться может, что отеческая власть [74] Императора не всегда дозволяет им свободно и смело отправлять вверенную им должность; однакож с нею сопряжена другая обязанность, от которой зависит их собственная слава и приговор потомства о делах Императора: цензоры, суть вместе и историографы государства, или лучше сказать биографы Монарха. Касательно сего предмета, должность их состоит в верном описании поступков Государя как в домашней, так и публичной жизни, в собирании речей его и достопамятных изречений. Записки бросаются в большой ящик, находящийся в той части Дворца, где собираются Трибуналы правительства, и который должен быть открыт неиначе как по смерти Императора. Тогда, если бы нашлась какая-либо укоризна его памяти, записки остаются неизвестными публике, и ето делается из уважения к оставшейся его фамилии. Были случаи, что они выходили на свет уже по прекращении династии. Столь достопамятное и единственное постановление в правительстве самовластном сильно действует на всякое намерение Государя и направляет его внимание к тем средствам, которые обеспечивают ему всеобщее уважение, и память его прославить могут в потомстве. Кажется, что етот закон заставляет Китайских Императоров быть весьма [75] осторожными в выборе себе преемников, зависящем единственно от их воли. Нынешний Император есть пятьнадцатый сын Киен-Лонга, и качества его, по видимому, оправдывают поступок родителя, который обошел столь многих старших его братьев.

В управлении столь обширным и многолюдным государством Императору помогают два Совета; один обыкновенный, другой чрезвычайной. Первый состоит из шести Министров, вторый из Принцов крови. Весь состав правления разделяется на шесть Департаментов, или Трибуналов, а именно: в первом определяются к должностям чиновники, и он состоит из Министра и ученых, способных судить о качествах людей, ищущих службы; второй заведывает часть денежную, третий наблюдает за обрядами, хранит старинные обычаи и ведет сношения с чужестранными послами; четвертый - Трибунал военный; пятый юстиции; шестый публичных работ.

Члены сих Трибуналов рассматривают дела, к ведомству каждого принадлежащие, и потом представляют об них Императору, который, выслушав мнение своего Совета - обыкновенного, или, если требует надобность, чрезвычайного, - [76] утверждает, переменяет, или и совсем отвергает сделанное ему представление. В провинциях и в главных городах Империи находятся другие Трибуналы, учрежденные по образцу столичных, сим последним подчиненные и к ним относящиеся с своими о делах представлениями.

Пекинские газеты суть одно из тех средств, которые употребляет правительство, когда желает мнению публики дать направление по своему произволу; они в руках его бывают столь же полезным орудием, как и у нас в Европе. Чудное дело; что в краю деспотическом, каков Китай, свобода книгопечатания неограничивается никакими постановлениями; однакож она неможет быть совершенно безопасною там, где отеческо-бамбусовая палка укрощает порывы свободных мыслей и обуздывает самых ретивых сатириков.

Китайское уложение написано весьма простыми знаками и самыми ясными, какие только можно было употребить по свойству языка. Оно заключается в шестьнадцати малых книжках, и все в нем находящееся, по видимому, клонится единственно ко благу народа. Перевод его на наши языки лучше всего показал бы нам, каким способом в продолжение столь многих веков [77] содержится в послушании и единодушии масса народа, в два раза большая числа всех жителей Европы. Нет деспотического правления, под которым жизнь человека была бы столь священною пред законом, как в Китае. Сам Император несмеет отнять ее у последнего из своих подданных, без предварительного судебного исследования и приговора. Убийство никогда неостается там без должной казни, хотя и то правда, что неположено определительного различия между умышленным и непроизвольным; впрочем Китайские законы соразмеряют наказания преступлениям, и маловажного воровства некарают наравне с убийством. Многие дела оканчиваются в верховном Трибунале Пекинском; но смертная казнь неисполняется без Императорского утверждения.

Китайское правительство содержит чрезвычайно многочисленное войско; а ето и служит очевидным доказательством необыкновенного многолюдства Империи. По оффициальному исчислению, которое показано было последнему Английскому послу, все войско состоит, в мирное время из одного миллиона человек пехоты и из 800,000 конницы. Быть может, что Китайское тщеславие в сем числе сделало какую нибудь прибавку. Если однакож [78] рассудим, что Прусское Королевство, едва пятидесятую часть Китайского населения в себе вмещающее, содержит более 200,000 человек войска; то Китайская перечень вовсе не должна казаться невероятною.

Может быть кто нибудь, видя Китайское государство обеспеченным от внешних нападений, спросит: к чему служит для него столь многочисленное войско? В Китае служба военная совершенно отлична от военной службы в Европе: за исключением значительной части Татарской конницы, расположенной на границе приобретенных от Татарии провинции, и кроме пехоты находящейся в больших городах Империи, все прочее войско разбросано по местечкам и селениям, в которых военные люди отправляют разные должности, как то надзирателей над арестантами, коммиссаров, полицейских стражей, ассессоров в магистратах, сборщиков податей, хранителей магазинов, - следственно служат полезнейшим орудием гражданского правительства и полиции. Многие из военнослужащих приставлены к каналам, дорогам и судоходным рекам; они же занимают бесчисленные посты, рассеянные по всему пространству Китая. Нет ни одного поста, где было бы менее шести человек для караула; должность же их [79] состоит не только в предотвращении ссор и всяких шалостей, но также и в передаче письменных предписаний правительства, которые таким образом и доходят в 12 дней из Пекина в Кантон, и так в один день перебегают более ста миль Английских. В Китае нет другой почты, и нет другого способа пересылать письма; следственно большую часть войска можно почитать неиначе как милициею, которая никогда не собирается под своими знаменами. Таким образом войско есть часть всего общества, которая не живет на счет народа, и приносит ему существенную пользу. Каждый солдат, назначенный содержать караул, имеет у себя кусок земли, данный ему от правительства, обработываемый им для пропитания своего семейства, и за которой он платит в казну ежегодную подать. Такое попечение правительства заохочивает солдата вступать в супружеское состояние, а женатые люди остаются всегдашними жителями на местах своих. От такого войска нельзя конечно ожидать ни храбрости, ни воинственного вида. Последнее Английское посольство заметило, что в теплую пору Китайский солдат более занимается своими опахалами, нежели оружием. Их длинные стеганые кафтаны, их атласные огромные сапоги, наконец, их опахала, говорит [80] Барров, представляли образ неги, вовсе неприличной военному званию. Солдаты в Китае так плохи, так неотважны, что едва ли где можно найти им подобных, и потому неудивительно, что несколько десятков тысяч Татар два раза легко покоряли неизмеримое государство, защищаемое таким войском, хотя впрочем самым многолюднейшим в свете. Китайцы имеют у себя древние сочинения о военном искусстве, и самое изобретение пороха относится у них к непамятному времени; при всем том их артиллерия находится в таком дурном состоянии, что негодные пушки их служат крепостям более для прикрасы, нежели для обороны.

(Продолжение в след. книжке.)

Текст воспроизведен по изданию: Китайцы // Вестник Европы, Часть 89. № 17-18. 1816

© текст - Потоцкий С. 1816
© сетевая версия - Тhietmar. 2009

© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1816