ШИ НАЙ-АНЬ

РЕЧНЫЕ ЗАВОДИ

ТОМ I

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В предместье Северной столицы происходит жестокий бой за воинскую славу. Ян Чжи оказывается победителем

История рассказывает, что в тот момент, когда Чжоу Цзинь и Ян Чжи, стоя под знаменами, еле сдерживали своих коней и были готовы ринуться в бой, они услышали приказ командующего Вэнь Да:

— Стой!

Затем командующий подошел к павильону и сказал Лян Чжун-шу:

— Разрешите обратиться, милостивый господин! Эти воины выбрали чрезвычайно опасное оружие. Оно годится для уничтожения разбойников, но не для состязания в военном искусстве. Применение такого оружия в соревнованиях может окончиться печально. В лучшем случае они ранят друг друга, а в худшем — один из них погибнет. От всего этого войску будет один вред. Поэтому я предлагаю наконечники с пик снять и заменить войлочной обмоткой, а концы пик выкрасить известью. Участники состязания должны одеться в плотные кафтаны из черного сукна, тогда удары пик будут оставлять на них пятна. Тот, у кого пятен окажется больше, и будет считаться побежденным. Я думаю, что только так они должны состязаться друг с другом.

— Вы правы, — согласился Лян Чжун-шу.

Была подана команда, соперники отъехали за павильон, сняли наконечники с пик и концы пик обмотали войлоком, так что они стали походить на опухшие суставы. Затем противники переоделись в черные кафтаны, обмакнули концы пик в бадью с известью и, сев на коней, снова выехали на плац.

Чжоу Цзинь пришпорил своего коня и, взяв пику на изготовку, ринулся навстречу Ян Чжи. Последний также пустил своего коня вскачь и приготовился встретить Чжоу Цзиня. Начался бой. Противники сталкивались, разъезжались и снова схватывались так, что издали казались сплошной массой и [183] нельзя было различить ни седоков, ни коней. Уже раз сорок, а то и пятьдесят съезжались они. Взглянув на Чжоу Цзиня, можно было подумать, что его обрызгали бобовым сыром, до того много было на нем следов от ударов пикой. Что же касается Ян Чжи, то у него было лишь одно белое пятно на левом плече. Лян Чжун-шу торжествовал. Он подозвал Чжоу Цзиня к павильону и, указывая на белые знаки, оставленные пикой противника, сказал:

— Мой предшественник назначил вас помощником командира. Но разве можно послать вас сражаться на северные или южные границы? Как можно было назначить вас на такую должность?! Немедленно передайте дела Ян Чжи!

В этот момент к павильону подошел командующий войсками Ли Чэн и почтительно обратился к Лян Чжун-шу:

— Чжоу Цзинь недостаточно искусен в бою на пиках, зато он мастер стрельбы из лука. Боюсь, что неожиданное отстранение его от должности может вызвать в войсках недовольство. Поэтому, если вы не возражаете, я предложил бы устроить состязание между Чжоу Цзинем и Ян Чжи также и в стрельбе из лука.

— Вы совершенно правы! — сказал Лян Чжун-шу и распорядился, чтобы Чжоу Цзинь и Ян Чжи состязались в стрельбе из лука.

Противники повиновались, оставили пики и взялись за луки и стрелы. Ян Чжи вытащил лук из чехла, попробовал тетиву и, вскочив на коня, поскакал к центру поля. Остановив свою лошадь перед павильоном и почтительно склонившись, он сказал:

— Милостивый господин! Стрела, спущенная с тетивы, без разбора разит и врага и друга. Что если во время состязания случится несчастье?

— Разве во время боя воин думает о том, что погибнет или будет ранен? Тот, кто искуснее, — сразит противника, и это, конечно, не поставят ему в вину, — сказал Лян Чжун-шу.

Тогда Ян Чжи выехал перед строем. Ли Чэн велел выдать состязавшимся щиты для защиты от стрел. Соперники нацепили щиты на руки.

— Вначале стреляйте вы три раза, — предложил Ян Чжи Чжоу Цзиню, — а затем буду стрелять я.

Чжоу Цзинь вскипел от гнева. Он рассчитывал пронзить Ян Чжи первой же стрелой. А Ян Чжи, будучи потомственным военным и хорошо зная способности своего противника, совсем не считал его серьезным соперником.

На помосте взмахнули черным флагом, и Ян Чжи, пришпорив коня, помчался в южном направлении, а Чжоу Цзинь пустился за ним вдогонку. Бросив поводья, он взял в левую руку лук, правой наложил стрелу и, натянув тетиву до отказа, выстрелил Ян Чжи в спину. Услышав позади себя свист [184] стрелы, Ян Чжи мгновенно склонился набок, к самому стремени, и стрела пролетела мимо, не причинив ему никакого вреда.

Увидев, что первая стрела не попала в цель, Чжоу Цзинь начал волноваться. Он выхватил из колчана новую стрелу, положил ее на тетиву и, тщательно прицелившись в спину Ян Чжи между лопаток, снова выстрелил. Услышав свист стрелы, Ян Чжи не стал на этот раз прибегать к своему прежнему приему. Стрела летела, как вихрь, и в тот момент, когда она была уже совсем рядом, Ян Чжи концом своего лука оттолкнул ее, и она, описав круг, полетела наземь.

Увидев, что и эта стрела не попала в цель, Чжоу Цзинь еще больше встревожился. В это время Ян Чжи достиг конца поля и, резко повернув лошадь, поскакал назад к павильону. Чжоу Цзинь натянул поводья, тоже повернул коня и помчался вслед за противником. Так они неслись друг за другом по полю, покрытому нежной, пушистой травой, на которой оставались похожие на перевернутые чайные чашечки следы четырех пар копыт, и в вихре скачки слышался лишь конский топот.

Чжоу Цзинь вытащил третью стрелу и, напрягая все свои силы, натянул тетиву. Глаза его были прикованы к спине Ян Чжи, и он выстрелил в третий раз. Тогда Ян Чжи обернулся в седле и, протянув руку, спокойно схватил стрелу. После этого он направил своего коня к центру поля и, подъехав к павильону, бросил стрелу на землю.

Лян Чжун-шу очень понравился этот поединок, и он велел теперь стрелять Ян Чжи. На помосте снова взмахнули черным флагом. Чжоу Цзинь отбросил лук и стрелы, взял щит и, ударив коня, помчался в южном направлении. Ян Чжи выпрямился в седле и, пришпорив коня, тоже помчался за Чжоу Цзинем. Затем Ян Чжи с силой натянул тетиву своего лука и резко отпустил ее, так что она зазвенела. Услышав звон спущенной тетивы, Чжоу Цзинь решил, что летит стрела, и, повернувшись в седле, прикрылся щитом. Но стрелы не было.

Тогда Чжоу Цзинь подумал: «Этот прохвост мастер драться на пиках, но, видно, не умеет обращаться с луком. Если он еще раз спустит пустую тетиву, я не позволю ему больше стрелять, и победа останется за мной».

В это время лошадь Чжоу Цзиня уже достигла южной границы поля, и, повернув ее, он поскакал в сторону павильона. Конь Ян Чжи, увидев, что Чжоу Цзинь мчится в другом направлении, помчался вслед за ним. А Ян Чжи тем временем уже достал из колчана стрелу, наложил ее на тетиву лука и стал размышлять: «Если я пущу стрелу ему под левую лопатку, то, несомненно, убью его, но ведь между нами не было никакой вражды. Лучше пустить стрелу, чтобы она не нанесла ему смертельной раны». Сильным рывком, словно собираясь своротить гору, он выбросил вперед левую руку, тогда как [185] правая его рука была приподнята и согнута, будто он держал ребенка. Тетива натянулась так, что лук стал похож на полную луну, а стрела полетела, как комета. Все это произошло куда быстрее, чем ведется рассказ. Не успел Чжоу Цзинь и защититься, как стрела попала ему в левое плечо, и он кувырком полетел с коня. Потеряв седока, лошадь ускакала за павильон. Солдаты бросились к Чжоу Цзиню помочь ему подняться.

Видя все это, Лян Чжун-шу еще больше обрадовался. Он велел начальнику своей канцелярии тут же написать бумагу о назначении Ян Чжи на место Чжоу Цзиня. Лицо Ян Чжи оставалось совершенно бесстрастным. Он спешился, подошел к павильону, почтительно поклонился начальнику и, поблагодарив за оказанную ему милость, принял должность. Но в этот момент в левой стороне павильона поднялся со своего места какой-то человек и, подойдя к Ян Чжи, сказал:

— Не торопитесь благодарить за назначение! Померяйтесь силой со мной.

Ян Чжи увидел перед собой огромного мужчину, ростом больше семи чи. Его круглое лицо с толстыми губами и большим квадратным ртом и даже длинные уши заросли волосами, величавая внешность говорила о том, что это сильный и мужественный человек.

Выступив вперед и став перед Лян Чжун-шу, он сказал:

— Чжоу Цзинь не совсем еще оправился от болезни и не восстановил свои силы, поэтому потерпел поражение. Я скромный командир без особых способностей, но хотел бы попробовать свои силы в поединке с Ян Чжи. И если перевес, хоть самый незначительный, окажется на его стороне, передайте ему мое место, но не отстраняйте от должности Чжоу Цзиня. Если даже мне придется погибнуть в этом состязании, я безропотно отдам свою жизнь.

Взглянув на говорившего, Лян Чжун-шу увидел, что это был не кто иной, как Со Чао, один из командиров в войске гарнизона округа Даминфу. Вспыльчивый и всегда готовый взорваться, как порох, брошенный в огонь, он отстаивал честь своей родины в сражениях и был в первых рядах бойцов. Этими качествами он заслужил прозвище «Неудержимый».

Услышав эти слова, Ли Чэн спустился с помоста и, подойдя к павильону, почтительно обратился к Лян Чжун-шу:

— Господин начальник! Ян Чжи служил в личных войсках императора и, конечно, весьма искусен в военном деле, поэтому Чжоу Цзинь ему не пара. А вот если бы он попробовал свои силы с Со Чао, доблестным командиром гарнизона, можно было бы справедливо судить об его достоинствах и недостатках.

Слушая его, Лян Чжун-шу думал: «Я полагал, что повысить Ян Чжи в должности будет нетрудно, но командиры недовольны этим. Что же, пусть сразится с Со Чао, И если Ян [186] Чжи даже убьет противника, они не смогут больше возражать». Он подозвал к себе Ян Чжи и спросил его:

— Согласны ли вы померяться силами с Со Чао?

— Если таков приказ вашей милости, — ответил Ян Чжи, — то как осмелюсь я ослушаться?

— В таком случае, — сказал Лян Чжун-шу, — идите за павильон, смените ваше снаряжение и вооружитесь.

Он вызвал хранителя оружия, приказал выдать Ян Чжи все необходимое, а также велел передать Ян Чжи своего собственного коня. Самому Ян Чжи он посоветовал:

— Будьте осторожны и не думайте, что у вас обычный противник.

Ян Чжи поблагодарил начальника и пошел снаряжаться к бою.

Тем временем Ли Чэн давал наставление Со Чао. Он говорил ему:

— Вас нельзя равнять с другими. Ваш ученик Чжоу Цзинь потерпел поражение. Если вы допустите какую-нибудь оплошность, то запятнаете честь всех военных Даминфу. У меня есть боевой конь, который не раз бывал в сражениях, а также личное снаряжение. Все это я могу дать вам. Будьте осторожны и не теряйте боевого пыла.

Со Чао поблагодарил его и также отправился готовиться к сражению.

Между тем Лян Чжун-шу поднялся со своего места, вышел из павильона и остановился на возвышении перед лестницей. Находившиеся при нем подчиненные тотчас же придвинули кресло к перилам помоста, и начальник снова опустился в него, а свита расположилась слева и справа двумя рядами. Позвали слугу, специально приставленного к зонтам, и тот раскрыл большой зонт, сделанный наподобие тыквы и украшенный тройной бахромой из шелковых лент чайного цвета. Этот зонт установили позади Лян Чжун-шу, чтобы затенить его от солнца.

На помосте взмахнули красным флагом, это подали команду. Тотчас же с обоих концов поля раздался оглушительный бой барабанов и звуки труб, а затем в воздух взвились ракеты. Под треск ракет Со Чао подскакал на коне к переднему ряду войск и остановился под знаменем. Ян Чжи также выехал вперед на своем коне и, приблизившись к войскам, занял место позади знамени.

На помосте взмахнули желтым флагом. Снова послышался барабанный бой, и с обоих концов поля трубачи протрубили боевые сигналы. Воцарилась напряженная тишина, никто не смел повысить голоса. Затем раздались звуки гонга, на помосте взметнулся белый флаг, и войска, стоявшие на поле, замерли без движения. На возвышении взмахнули черным флагом, и барабаны забили в третий раз. [187]

Линия войск слева от павильона раздвинулась, послышался звон бубенчиков на сбруе, и из-за строя солдат с позолоченной боевой секирой в руке на белоснежном боевом коне Ли Чэна галопом выехал Со Чао. Вырвавшись вперед, он сдержал своего коня. Со Чао выглядел настоящим героем.

На голове его был стальной шлем в форме львиной головы. С шишака свешивался до плеч огромный султан из лент. Одет Со Чао был в железную кольчугу, подпоясанную кушаком из золотых пластинок, каждая из которых изображала голову какого-нибудь зверя. Грудь и спину воина прикрывали круглые бронзовые щиты. Поверх всего он носил халат из розового шелка, расшитый цветами. С головы Со Чао спускались две зеленые шерстяные ленты, ноги были обуты в сапоги из полос разноцветной кожи. На левом плече висел лук, с правого свешивался колчан со стрелами.

Затем расступились воины, стоявшие справа от павильона. Снова послышался звон бубенчиков, и выехал Ян Чжи с оружием в руках. Держа лук наготове, он остановился перед строем. Своим воинственным видом он вызывал не меньшее восхищение, чем его соперник. На голове у него красовался белый, сверкающий инеем шлем из кованого железа, с султаном синего цвета на макушке, с которого свешивались две красные шерстяные ленты. Одет он был в кольчугу из маленьких металлических пластинок, скрепленных крючками. Спереди и сзади его прикрывали металлические щиты в форме звериных морд. Поверх всего он надел расшитый шелковый халат, подпоясанный красным кушаком с металлическими пластинами; обут он был в сапоги, сшитые из полос желтой кожи, на двойной подошве. На боку у него висел лук с кожаной рукояткой и колчан, наполненный острыми стрелами. В руках он держал железную пику со стальным наконечником. Восседал Ян Чжи на огненно-рыжем коне Лян Чжун-шу, таком порывистом и быстром, что он, как вихрь, мог пролететь тысячи ли... По рядам войск пронесся одобрительный шум. И хотя никто не знал еще, каковы военные способности Ян Чжи, весь вид его говорил о том, что это выдающийся воин.

В этот момент с южного конца поля подскакал на коне воин, который держал в руках расшитый золотой флаг, и громко прокричал:

— Начальник области приказывает вам проявить все ваши способности и отвагу. Тот из вас, кто допустит какую-нибудь ошибку, понесет наказание, а тот, кто выйдет победителем, будет щедро награжден.

Выслушав приказ, противники пришпорили коней и ринулись навстречу друг другу к центру поля. Расстояние между ними становилось все меньше, и они взяли оружие на изготовку. Со Чао был в сильном гневе. Подняв боевую секиру и пришпоривая своего коня, он мчался навстречу Ян Чжи. Ян [188] Чжи тоже был исполнен решимости и, выставив вперед копье, готов был достойно встретить противника. Оба они остановились в центре поля, вблизи от помоста, и вступили в бой. Каждый из них дрался, напрягая все свои силы и способности. Они то съезжались, то разъезжались, то наступали, то отступали. По временам казалось, что у них по сотне рук, а ноги лошадей сплетаются между собой. Они столкнулись уже более пятидесяти раз, но все еще нельзя было сказать, на чьей стороне перевес.

Находившийся на помосте Лян Чжун-шу замер, наблюдая эту битву. Среди зрителей то и дело слышались восторженные крики. Стоявшие в строю воины переглядывались и говорили: «Мы много лет служим в армии, не в первый раз нам приходится бывать при состязании, но такой достойной пары соперников мы еще не видали».

Командующие Ли Чэн и Вэнь Да, стоявшие на помосте, также не могли удержаться от одобрительных восклицаний:

— Ловко! Здорово!

Вдруг Вэнь Да подумал, что в подобном бою один из сражающихся неизбежно должен пасть. Он тотчас же подозвал знаменосца и приказал ему встать между сражающимися. На сигнальной вышке ударили в барабаны. Но разве могли Ян Чжи и Со Чао разъехаться, когда бой был в самом разгаре и каждый боролся за свое первенство? Знаменосец подскакал к ним и крикнул:

— Остановитесь! Слушайте приказ начальника!

Только тогда они опустили оружие, сдерживая коней, разъехались в разные стороны, стали в строй под знамена и с нетерпением оглянулись на Лян Чжун-шу, ожидая его приказа.

Ли Чэн и Вэнь Да сошли с помоста и, подойдя к павильону, почтительно доложили Лян Чжун-шу:

— Господин начальник! Мы считаем, что соперники одинаково сильны в военном искусстве и оба могут занимать важные должности.

Лян Чжун-шу было очень приятно выслушать их слова, и он велел позвать к себе участников состязания. Знаменосец тотчас же передал этот приказ, и противники, подъехав к павильону, сошли с коней. Оруженосцы приняли у них оружие, и они, приблизившись к начальнику, почтительно склонились в ожидании распоряжений. Лян Чжун-шу приказал выдать каждому из них по два слитка чистого серебра и по два куска белого шелка. Затем он велел начальнику военного приказа повысить в чинах Ян Чжи и Со Чао и назначить их старшими военачальниками. Приказ вступил в силу с этого же дня и подлежал обнародованию.

Со Чао и Ян Чжи поблагодарили Лян Чжун-шу за оказанную им честь и с подарками в руках спустились со ступенек павильона. Ян Чжи снял с себя все боевые доспехи и оделся [189] в свой обычный наряд. Со Чао также заменил свои доспехи стеганым халатом. Затем они снова взошли на помост и поблагодарили находившихся там военачальников. Лян Чжун-шу велел бывшим соперникам приветствовать друг друга. Они выполнили это указание и, отдав почести друг другу, заняли места на ступенях павильона среди равных себе по чину.

Загремели барабаны, взвился флаг победы; Лян Чжун-шу в обществе военачальников отметил состоявшееся состязание роскошным пиром в павильоне. Когда солнце склонилось к западу и пиршество закончилось, Лян Чжун-шу сел на коня и в сопровождении военачальников отправился в управление.

Впереди начальника округа ехали два новых командира, каждый на своем коне. Головы их были украшены красными цветами. Когда всадники въехали в восточные ворота города, то по обеим сторонам улицы уже стояли толпы народа. Там были и дряхлые старики и малые дети. Все были радостно возбуждены. Тогда Лян Чжун-шу обратился к ним:

— Чему вы так радуетесь, люди?

Один из стариков опустился перед ним на колени и сказал:

— Мы родились в Северной столице и выросли в Даминфу, но за всю свою жизнь нам никогда еще не приходилось видеть состязания таких доблестных воинов. Как же не радоваться этому?

Слова эти доставили Лян Чжун-шу большое удовольствие, и он отправился в свой дворец. Все военачальники и командиры разъехались по домам. Со Чао пригласил знакомых на пирушку отметить свое повышение, а Ян Чжи, так как он был здесь человеком новым и не имел знакомых, пошел во дворец Лян Чжун-шу. Все последующее время он с большим усердием трудился с утра до ночи, тщательно выполняя свои обязанности. Но об этом мы говорить больше не будем.

Не стоит здесь распространяться также и о мелочах, расскажем лучше о более важном. После военных состязаний на учебном плацу за восточными воротами Лян Чжун-шу всей душой привязался к Ян Чжи и не мог без него обходиться ни одной минуты. Теперь Ян Чжи уже каждый месяц получал положенное ему жалованье и постепенно обзавелся друзьями и знакомыми. Со Чао, убедившись в высоком военном искусстве Ян Чжи, также проникся к нему уважением.

Время летело незаметно. Прошла весна, приближалось лето. Наступил праздник пятого числа пятой луны. В честь праздника во внутренних покоях дворца Лян Чжун-шу было устроено домашнее пиршество, в котором принимала участие также и супруга хозяина. После того как на столе сменили уже второе блюдо и гости выпили по нескольку чашек вина, жена Лян Чжун-шу, обращаясь к своему мужу, сказала:

— Господин мой! Ты продвинулся по службе до положения командующего войсками и занимаешь высокий пост в [190] государстве. Но ты не забыл, надеюсь, откуда пришли эти почести, слава, богатство и знатность?

— Я с малых лет сидел над книгами, — отвечал Лян Чжун-шу, — и в науках разбираюсь. Уж, конечно, я не чурбан какой-нибудь, чтобы забыть о милостях моего досточтимого тестя. Лишь благодаря его поддержке я смог достичь такого положения. И моя признательность беспредельна.

— Если господин не забыл о милостях моего отца, — продолжала жена, — то как же мог он забыть о том, что приближается день его рождения?

— Я помню, что день рождения моего уважаемого тестя в пятнадцатый день шестой луны, — ответил Лян Чжун-шу. — Еще месяц назад я выделил на подарок ему сто тысяч связок монет и поручил своим людям купить золота и драгоценностей. Сейчас почти все уже закуплено. Когда же приготовления будут закончены, я пошлю людей с подарками в столицу. Одно лишь меня смущает. Когда в прошлом году я накупил драгоценностей и других подарков и отправил в столицу, их на полдороге захватили разбойники, и все мои деньги пошли прахом. До сего времени, несмотря на строжайшие меры, принятые против разбойников, они все еще не уничтожены. Не знаю, кого бы мне отправить с подарками?

— У тебя много командиров, — сказала жена, — выбери из них наиболее верного и преданного.

— Что же, — сказал Лян Чжун-шу, — осталось еще более сорока дней. За это время мы закончим приготовление подарков и успеем подобрать надежного человека. Можешь не беспокоиться, я все устрою сам.

В доме Лян Чжун-шу пировали с полудня до позднего вечера, но дальше речь пойдет о другом.

Сейчас мы расскажем о том, как в город Юньчэн области Цзичжоу, провинции Шаньдун, прибыл новый начальник уезда по фамилии Ши, по имени Вэнь-бин. Явившись в управление, он занял свое место. Справа и слева от него расположились чиновники всех рангов. Начальник уезда вызвал чиновника, ведающего борьбой с разбойниками, и двух командиров охраны. Один из них командовал пешим отрядом, другой конным. Последнему подчинялись двадцать четыре конника и двадцать стрелков. В пешем отряде насчитывалось двадцать старших бойцов-копьеносцев и двадцать рядовых. Начальника конного отряда звали Чжу Тун. Ростом он был в восемь чи и четыре-пять цуней. На его лице, красном, как финик, росла пышная борода длиной в полтора чи. Глаза сверкали, как звезды. Всем своим видом он походил на Гуань Юйя, одного из знаменитых полководцев эпохи Троецарствия. Городские жители прозвали его «Красавцем Бородачом». Происходил он из богатой местной семьи, но был бескорыстен и добр к [191] людям. Поэтому он водил знакомство с бродячим людом и всю свою жизнь увлекался военными занятиями.

Начальник пешего отряда по имени Лэй Хэн, ростом в семь с половиной чи, с темно-красным лицом, обрамленным небольшой бородой, отличался огромной физической силой и свободно мог перепрыгнуть через поток шириной до трех чжанов. В городе его звали «Крылатым Тигром». Он происходил из семьи местного кузнеца, а потом открыл бойню и сам забивал скот. Лэй Хэн также был человеком справедливым и всегда готов был помогать людям, но вместе с тем долго помнил даже мелкие обиды. Он, как и Чжу Тун, всю жизнь любил военное искусство. Обязанностью этих людей было бороться с разбойниками и вылавливать их.

И вот правитель уезда вызвал к себе этих двух военачальников. Явившись в управление, они приветствовали правителя уезда и остановились в ожидании его распоряжений. Правитель сказал им:

— Вступая в должность, я слышал, что в районе Цзичжоу, неподалеку от Ляншаньбо, собралось множество разбойников. Они грабят и бесчинствуют, оказывая сопротивление императорским войскам. Бандиты являются серьезной угрозой всему окружающему населению. И вот я вызвал вас для того, чтобы предложить вам, несмотря ни на какие трудности, отправиться во главе своих отрядов и уничтожить разбойников. Один отряд пойдет на запад, другой — на восток. Всех встреченных разбойников вы должны хватать и доставлять сюда. Но смотрите, не беспокойте население. Мне известно, что в деревне Дунцицунь растет большое дерево с красными листьями. Таких деревьев нет больше нигде. Так вот, сорвете с него несколько листьев и доставите их в управление в доказательство того, что вы были в этом месте. Если вы не привезете этих листьев, я буду считать все ваши донесения ложными и наложу на вас соответствующее наказание.

Выслушав приказ, оба командира вернулись к себе, созвали своих людей и, разделившись на две группы, выступили в поход.

Мы не будем говорить здесь о Чжу Туне, который во главе своего отряда двинулся в западном направлении, а расскажем о Лэй Хэне, который направился на восток. Во всех деревнях, которые встречались ему на пути, он искал разбойников. Достигнув деревни Дунцицунь, солдаты поднялись на гору, каждый сорвал по красному листу, а затем отряд отправился в деревню. Не прошли они и трех ли, как увидели храм. Двери в храм были отворены. Тогда Лэй Хэн сказал:

— В храме не видно монахов, а двери в зал для жертвоприношений раскрыты. Может быть, туда проникли какие-нибудь злоумышленники? Надо посмотреть, что там делается.

Солдаты зажгли факелы и, освещая путь, вошли в храм. [192] Тут они увидели, что на жертвеннике развалился какой-то совершенно голый молодец и спит. Погода стояла очень жаркая, и человек этот, сняв свою рваную одежду, свернул ее и положил под голову вместо подушки. Он спал очень крепко, и храп его разносился по всему храму.

Тогда Лэй Хэн сказал:

— Вот так штука! А ведь начальник уезда и впрямь человек умный. В деревне Дунцицунь действительно водятся разбойники!

Он громко крикнул, и в тот момент, когда проснувшийся хотел было вскочить, солдаты окружили его, связали и повели к дому деревенского старосты.

Не случись этого, может быть не произошли бы и другие события. Ведь в деревне Дунцицунь должны были собраться три-четыре удальца, которые решили захватить в уезде Юнь-чэн драгоценности стоимостью в сто тысяч связок денег. Поистине говорится:

Встретились яркие звезды небесные,
Встретились также и звезды земные.

Но о том, куда Лэй Хэн привел бродягу и что произошло дальше, вы узнаете из следующей главы. [193]

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

«Рыжий Дьявол», напившись, спит в храме. Чао Гай, староста деревни Дунцицунь, выдает его на своего племянника

Итак, когда Лэй Хэн вошел в кумирню, он увидел там человека, спящего на жертвеннике. Когда солдаты связали этого человека и вывели из храма, наступило время пятой стражи. Лэй Хэн сказал:

— Отведем этого молодчика в деревню, к старосте, перекусим там чего-нибудь, а затем уже доставим его в уездное управление для допроса.

Всем отрядом они отправились к деревенскому старосте. Старостой в деревне Дунцицунь был человек по имени Чао Гай. Он происходил из состоятельной семьи, всегда проживавшей в этой деревне. Человек он был справедливый, за богатством не гнался и больше всего любил водить компанию со смелыми и честными людьми. Всякого, кто обращался к нему за помощью, будь это плохой или хороший человек, он оставлял у себя, а на дорогу снабжал деньгами. Упражнения с пикой и палицей были излюбленными его занятиями. Он не был женат, целые дни посвящал военному искусству и, закаляя свое тело, отличался прекрасным здоровьем и большой силой.

К востоку от уездного города Юньчэн находились две деревни Дунцицунь и Сицицунь, разделенные большой рекой. Было время, когда в деревне Сицицунь водилась всякая нечисть. Водяные даже днем заманивали людей в реку, и тот, кто попадал в воду, погибал. Водяных развелось там столько, что народ не знал, что делать.

Но вот однажды через деревню проходил какой-то монах. Жители рассказали ему о том, что у них творится. Тогда монах посоветовал высечь из темного камня пагоду, чтобы оградить от водяных берег реки, и указал место, где она должна стоять. После этого духи, водившиеся в Сицицунь, тотчас же переселились в деревню Дунцицунь. Чао Гай узнал об этом, очень рассердился, перешел через речку, взвалил на себя пагоду и перенес ее на восточный берег в деревню Дунцицунь. За это народ прозвал его Чао Гай «Небесный князь с пагодой [194] в руках». Чао Гай был главным лицом в деревне. Его имя хорошо знали все вольные люди.

В то утро, когда Лэй Хэн со своим отрядом привел человека, захваченного в храме, в деревню и постучался в ворота дома, где жил Чао Гай, тот еще спал. Но как только работники доложили ему о приходе командира Лэй Хэна, он велел тотчас же открыть ворота. Отряд впустили в поместье, и солдаты прежде всего подвесили пленника к балке в помещении у ворот. Затем Лэй Хэн с дюжиной своих помощников вошел в дом. Встретивший их Чао Гай приветствовал нежданных гостей.

— Какими судьбами, господин командир? — спросил он Лэй Хэна.

— Мы с Чжу Туном получили приказ правителя уезда, — отвечал Лэй Хэн, — пойти со своими отрядами по деревням на розыски разбойников. В походе мы устали и вот решили зайти в ваше поместье немного передохнуть. Вот почему нам пришлось вас побеспокоить.

— Что вы, какое там беспокойство! — возразил Чао Гай. И он тут же отдал распоряжение приготовить вино и закуски. Прежде всего он велел подать гостям супу.

— Удалось ли вам найти кого-нибудь в нашей деревне? — спросил он.

— В храме, что неподалеку, мы обнаружили какого-то пьяного молодца, который спал там. По-моему, он не из добрых людей. Мы связали его и хотели отвести к начальнику уезда, но время еще раннее, да к тому же я решил сначала известить вас. Вы ведь должны приготовиться к ответу, если начальство станет спрашивать вас об этом деле. Пока что мы подвесили этого молодца в помещении у ворот.

Чао Гай внимательно выслушал все это и сказал:

— Очень вам благодарен за ваше доброе отношение ко мне.

Когда работники принесли вино и блюда с закусками, Чао Гай сказал:

— Здесь неудобно разговаривать. Пойдемте лучше во внутренние комнаты.

Хозяин распорядился, чтобы работники зажгли во внутренних покоях огонь, и пригласил Лэй Хэна туда выпить и закусить. Здесь они расселись, как полагается, один на месте хозяина, другой на месте гостя. Работники поставили перед ними закуски, вино, сласти и наполнили чашки. Чао Гай распорядился, чтобы солдат также угостили. Работники пригласили солдат в боковое помещение, принесли туда большие блюда с мясом и закусками, большие чаши вина и все время следили, чтобы люди пили и ели вдоволь.

Угощая Лэй Хэна, Чао Гай думал: «Какого же это разбойника захватил он в моей деревне?.. Пойду-ка посмотрю, [195] кто это может быть!» Выпив с гостем несколько чашек вина, он позвал своего управляющего и сказал ему:

— Побудь вместо меня с господином начальником, я должен ненадолго отлучиться.

Пока управляющий сидел с Лэй Хэном и угощал его, Чао Гай пошел в другую комнату, захватил фонарь и направился прямо к воротам. Солдаты ушли закусывать, и на дворе никого не было. Тогда Чао Гай спросил привратника:

— Где подвесили разбойника, которого привел с собой отряд Лэй Хэна?

— Вон там, его закрыли в сторожке у ворот, — ответил тот.

Чао Гай пинком распахнул дверь сторожки и, заглянув внутрь, увидел, что под потолком висит привязанный к балке человек. Его темнокожее голое тело едва виднелось при свете фонаря. Босые, обросшие черными волосами ноги свешивались вниз. Чао Гай поднял фонарь и увидел широкое лицо багрового цвета; от виска к уху проходил красный шрам, заросший темно-рыжими волосами.

— Откуда ты взялся, приятель? — спросил Чао Гай. — Я никогда не видел тебя в нашей деревне.

— Я издалека, — отвечал незнакомец. — Пришел сюда к одному человеку, а они меня схватили, как разбойника. Но я на них найду управу!

— К кому же ты пришел? — снова спросил Чао Гай.

— Я должен встретиться здесь с одним добрым человеком, — ответил тот.

— Кто же он — этот человек? — продолжал расспрашивать Чао Гай.

— Староста Чао Гай, — сказал незнакомец.

— А что за дело у тебя к нему? — поинтересовался Чао Гай.

— Он славится по всей округе своей добротой и отзывчивостью, — отвечал незнакомец, — и я хотел кое-что сообщить ему. Вот что привело меня сюда.

— Я и есть староста Чао Гай. Если ты хочешь, чтобы я спас тебя, говори, что ты мой племянник по матери. Немного погодя, когда я приду сюда с военачальником, ты обратись ко мне, как к своему дяде, а потом уж и я признаю тебя. Говори, что ты уехал отсюда, когда тебе было лет пять, а сейчас решил навестить меня, но боялся, что я не смогу признать тебя сразу.

— Если вы поможете мне освободиться, — сказал незнакомец, — я буду бесконечно благодарен вам за вашу доброту.

Чао Гай взял фонарь, вышел из помещения и запер за собой дверь. Затем он поспешил вернуться в дом и обратился к Лэй Хэну:

— Вы уж извините мою неучтивость... [196]

— Что вы, что вы! — отвечал Лэй Хэн. — Это мы должны просить извинения, что побеспокоили вас.

Они посидели еще некоторое время, осушили несколько чашек вина и заметили, что в окно уже пробивается дневной свет.

— Вот и рассвело, — сказал Лэй Хэн. — Я должен расстаться с вами и отправиться в уездное управление доложить о своем прибытии.

— Не смею вас задерживать, раз у вас служебные дела, — заметил Чао Гай, — но если вам доведется еще раз побывать в наших краях, прошу пожаловать ко мне.

— Буду рад засвидетельствовать вам свое почтение, — отвечал на это Лэй Хэн, — а сейчас прошу вас не беспокоиться и не провожать меня.

— Тогда разрешите довести вас хотя бы до ворот, — настаивал Чао Гай.

Они вышли из комнаты. Солдаты, выпив и закусив как следует, взяли свои палки, вышли из дома, сняли подвешенного ими человека и, связав ему руки, вывели из помещения.

— Какой здоровяк! — вырвалось у Чао Гая, когда он увидел пленника.

— Это и есть тот самый разбойник, которого мы захватили в кумирне, — сказал Лэй Хэн.

Но едва он произнес эти слова, как неизвестный закричал:

— Дядюшка! Спаси меня!

Чао Гай стал с нарочитым вниманием всматриваться в лицо этого человека и вдруг изумленно воскликнул:

— Да никак это Ван Сяо-сань?!

— Я и есть! — отвечал связанный. — Спаси меня, дядюшка!

Все присутствовавшие были поражены и молчали в замешательстве. Наконец военачальник спросил Чао Гая:

— Что это за человек и откуда он знает вас?

— Это — мой племянник Ван Сяо-сань, — отвечал Чао Гай. — Вот олух-то! И чего ради он остановился в храме? Это — сын моей сестры, — продолжал он. — Ребенком он жил здесь со своей семьей. Когда ему исполнилось пять лет, он с отцом и матерью уехал в Южную столицу. Правда, когда ему было лет четырнадцать-пятнадцать, он приезжал ко мне с одним купцом из Южной столицы, торговавшим у нас, но после этого я его уже больше не видел. Ходили слухи, что из парня никакого толку не вышло. Но откуда он взялся здесь, понять не могу! Я бы и не узнал его, если бы не красный шрам на виске.

Потом, обращаясь к пленнику, он крикнул:

— Сяо-сань! Почему же ты не пришел прямо ко мне, а шатался вокруг деревни и разбойничал?! [197]

— Да не занимался я никаким разбоем, дядюшка! — ответил тот.

— Если ты не занимался разбоем, — продолжал кричать Чао Гай, — то почему же тебя схватили и привели сюда?!

С этими словами он выхватил у стоявшего рядом солдата палку и принялся бить мнимого племянника по голове и по лицу. Тогда Л эй Хэн и другие присутствовавшие стали увещевать Чао Гая:

— Не бейте его, послушаем, что он скажет.

— Дядюшка, не гневайся, выслушай меня, — сказал новоявленный племянник. — Ведь с тех пор как я последний раз видел тебя, прошло десять лет. Вчера я выпил лишнего в дороге и считал, что мне неудобно в таком виде приходить к дяде. Я решил проспаться в храме, а потом явиться к тебе. Я никак не думал, что меня схватят, даже ни о чем не спросив. Но поверь, что разбоем я не занимался.

Тут Чао Гай снова поднял палку и ударил мнимого племянника, продолжая бранить его.

— Скотина ты этакая! — кричал он. — Тебя так потянуло к вину, что ты не мог дождаться, пока придешь ко мне? Или в моем доме нечем тебя угостить?! Опозорил меня!

Тогда Лэй Хэн стал уговаривать его.

— Не сердитесь, староста, — говорил он, — ваш племянник не разбойничал. Нам показалось подозрительным, что какой-то здоровенный парень спит в кумирне. Поэтому мы задержали его и привели сюда. Но если бы мы знали, что это ваш племянник, разве поступили бы так? — И он тут же распорядился развязать парня и вернуть его дяде.

Приказание Лэй Хэна тотчас же было выполнено, и он снова обратился к Чао Гаю:

— Уж вы не сердитесь на нас, староста. Знай мы, что это ваш племянник, мы, конечно, не допустили бы этого. Ну, а теперь мы должны отправляться обратно.

— Обождите немного, господин начальник, — сказал Чао Гай. — Прошу вас зайти в дом. Я хочу еще кое-что сказать вам.

Они вернулись в дом. Чао Гай достал десять лян серебра и, передавая их Лэй Хэну, сказал:

— Прошу вас, господин начальник, не побрезговать этим скромным подарком.

— Что вы, зачем это! — отказывался Лэй Хэн.

— Если вы не примете моего подарка, — сказал Чао Гай, — то обидите меня!

— Что ж, придется взять, если вы так настаиваете, — согласился Лэй Хэн. — Когда-нибудь я отблагодарю вас за щедрость.

Чао Гай заставил племянника поблагодарить командира Лэй Хэна за его милость. Затем хозяин достал еще немного [198] серебра, раздал его солдатам и проводил их до окраины деревни. Здесь Лэй Хэн распрощался с Чао Гаем и во главе своего отряда двинулся в путь. А Чао Гай, вернувшись в дом, повел освобожденного им незнакомца в комнаты, достал одежду, косынку и дал ему переодеться. Когда незнакомец оделся, Чао Гай сказал ему:

— Ну, а теперь рассказывай, кто ты и откуда?

— Зовут меня Лю Тан, — отвечал тот, — я из Дунлучжоу; из-за шрама на виске, обросшего рыжими волосами, народ прозвал меня «Рыжим Дьяволом». Я пришел к вам, старший брат мой, с известием о большом богатстве. Но так как вчера я был пьян, да и время было позднее, я решил заночевать в храме. Мне в голову не приходило, что эти мерзавцы схватят меня и свяжут. Счастье еще, что они привели меня сюда. Я прошу вас сесть и позволить мне, как это положено, отвесить четыре земных поклона.

Когда церемония была окончена, Чао Гай снова стал его расспрашивать:

— Вы сказали, что пришли ко мне с вестями о богатстве. Где же оно?

— С малых лет брожу я по белу свету, — отвечал Лю Тан. — Много дорог исходил я за свою жизнь; но больше всего любил водить знакомство с добрыми молодцами. Часто слышал я ваше славное имя, но не думал, что когда-нибудь увижу вас. В областях Шаньдун и Хэбэй я встречался с вольными людьми, многие из них говорили, что побывали у вас. Вот почему я и решился прийти к вам с этим сообщением. Если здесь нет посторонних, я могу рассказать вам все, что знаю.

— Здесь находятся самые верные и близкие мне люди, — отвечал Чао Гай, — и опасаться нечего.

— Я узнал, — начал Лю Тан, — что правитель Северной столицы и области Даминфу — Лян Чжун-шу закупил на сто тысяч связок монет различных драгоценностей и редких вещей и отправляет их в Восточную столицу в подарок своему тестю сановнику Цай Цзину. В прошлом году он также посылал подарки и ценности на сто тысяч связок монет, но в пути кто-то захватил эти подарки, хотя до сих пор не известно кто. В этом году ко дню рождения тестя он снова закупил на такую же сумму разных ценностей и хочет доставить их к пятнадцатому дню шестой луны. Сейчас подарки уже приготовлены к отправке, чтобы доставить их к сроку. Я думаю, что это богатство нажито нечестным путем, а потому не грешно отобрать его. Вот я и пришел посоветоваться с вами, как бы нам овладеть этим богатством. Само небо не может наказать нас за такой поступок. Мне давно известно ваше славное имя, я слышал о вашем мужестве и о том, что в военном искусстве вы не знаете себе равных. У меня хоть и нет особых талантов, но я все же могу быть полезен вам в этом деле. Честно говоря, будь у меня [199] оружие, я справился бы не только с четырьмя-пятью противниками, но не побоялся бы отряда и в две тысячи человек. Поэтому прошу вас не отказываться от моего предложения и помочь мне. Что вы об этом думаете?

— Ну и молодчина же вы! — сказал Чао Гай. — Ладно, все это мы еще обсудим. А сейчас, раз уж вы попали ко мне, прошу вас пройти в комнату для гостей и немного отдохнуть. Ведь вам пришлось пережить по дороге столько трудностей. Я же посоветуюсь еще кое с кем, и тогда мы решим.

Тут Чао Гай позвал работника и велел ему отвести Лю Тана в комнату для гостей. Проводив гостя, работник занялся своим делом.

Между тем Лю Тан, усевшись в отведенной ему комнате, предался своим мыслям: «За что только должен был я пережить такие мучения? — думал он. — Лишь благодаря Чао Гаю я выпутался из столь неприятной истории. А во всем виноват этот негодяй Лэй Хэн, который ни с того ни с сего объявил меня разбойником, да еще продержал целую ночь под потолком. Этот мерзавец, вероятно, не успел еще далеко уйти. Не худо бы взять оружие, догнать его и проучить как следует, заодно отобрать серебро и вернуть его Чао Гаю. Уж тут я отвел бы душу! А ведь и в самом деле неплохо придумано».

Придя к такому решению, Лю Тан вышел из комнаты, вынул меч из стойки для оружия и, покинув поместье, быстро зашагал на юг в погоню за своим врагом.

Уже совсем рассвело, когда Лю Тан увидел впереди себя отряд Лэй Хэна, медленно двигавшийся по дороге. Догнав их, Лю Тан крикнул:

— Эй ты, начальник! Остановись-ка!

Этот окрик заставил Лэй Хэна вздрогнуть. Он обернулся и увидел Лю Тана, который бежал к нему, размахивая мечом. Тогда Лэй Хэн поспешно выхватил у одного из своих охранников меч и воскликнул:

— Зачем ты погнался за нами, негодяй?

— Если ты хоть что-нибудь соображаешь, — ответил Лю Тан, — отдай серебро, тогда я, может быть, пощажу тебя!

— Да ведь его подарил мне твой дядя, — возмутился Лэй Хэн, — ты-то тут при чем? Если бы не он, я бы тебя, мерзавца, прикончил на месте! Как ты смеешь требовать обратно серебро!

— Я никогда не был разбойником, а ты продержал меня под потолком всю ночь, да еще выманил у дяди десять лян серебра. Если у тебя есть совесть, возврати мне серебро. Тогда я смогу еще поверить, что ты порядочный человек. Если же ты не вернешь его, то берегись, как бы я не пустил тебе кровь!

Эти слова окончательно вывели Лэй Хэна из терпения, и он, указывая на Лю Тана и отчаянно сквернословя, крикнул:

— Бандит ты несчастный! Позор всей семьи и всех родственников! Как смеешь ты безобразничать и оскорблять меня?! [200]

— Дармоед ты проклятый! — завопил в свою очередь Лю Тан. — Сам притесняешь народ, а еще осмеливаешься оскорблять меня!

— А ты что же, разбойник, — отвечал на это Лэй Хэн, — решил еще навлечь беду на своего дядю? Ну я тебе, мерзавцу, покажу!

Тут Лю Тан совсем рассвирепел и, размахивая мечом, бросился на Лэй Хэна.

— А ну посмотрим, чья возьмет! — кричал он.

При этих словах Лэй Хэн даже расхохотался и, крепко сжав рукоятку меча, приготовился к отпору. И вот между ними, прямо на дороге, начался поединок. Более пятидесяти раз сходились они, но все еще трудно было определить исход боя.

Солдаты, видя, что Лэй Хэн не может одолеть Лю Тана, готовы уже были броситься на помощь своему начальнику, как вдруг в придорожном плетне отворилась бамбуковая калитка, и из нее вышел человек с двумя медными цепями в руках.

— Эй вы, храбрецы! Прекратите бой! — крикнул он. — Я долго наблюдал за вами и хочу вам кое-что сказать.

Тут он протянул свои цепи между противниками. Они опустили оружие и, выйдя из боевого круга, остановились в ожидании. По одежде незнакомца они признали в нем ученого: повязка на голове, уложенная в форме ведра и надвинутая по самые брови, халат с поясом чайного цвета, обшитый широкой темной каймой, черные атласные туфли и белые носки. Сам он был красив и представителен. Его белое лицо обрамляла длинная борода. Звали этого человека У Юн, по прозвищу «Звездочет». Было у него также еще и другое прозвище — «Сюэ-цзю» — «Премудрый», а также и буддийское имя Цзя-лян. Все предки этого человека жили в этих местах.

Не выпуская из рук медных цепей, ученый спросил Лю Тана:

— Из-за чего, молодец, затеял ты драку с этим начальником?

Уставившись на У Юна, Лю Тан проворчал:

— Не ваша это забота, почтенный ученый!

— Дело в том, уважаемый учитель, — вступил в разговор Лэй Хэн, — что негодяй этот вчера ночью спал в храме совершенно голый. Мы схватили его и привезли в поместье к старосте Чао Гаю. Оказалось, что он приходится ему племянником, и мы, узнав про то, освободили его из уважения к господину Чао Гаю. Староста угостил нас и поднес кое-какие подарки, а этот негодяй, потихоньку от своего дяди, догнал нас и требует, чтобы мы вернули все подарки обратно. Ну скажите на милость, не наглец ли он?

Тем временем У Юн раздумывал: «С Чао Гаем я с малых лет связан узами дружбы, и он всегда и обо всем советуется со мной. Я знаю его родных и знакомых, но никогда не слышал [201] об этом племяннике... Да и по годам этот человек не годится ему в племянники. Тут какая-то странная история... Разниму-ка я их сначала, а потом уж узнаю, в чем дело».

— Надеюсь, вы не будете больше настаивать на своем, добрый человек, — продолжал он. — Ваш дядя — мой старый друг, и у него хорошие отношения с господином начальником. В знак дружбы ваш дядя преподнес господину начальнику подарки, а вы подняли из-за этого скандал. Подобным поведением вы ставите в неудобное положение своего дядю. Поэтому я прошу вас, хотя бы ради меня, прекратите бой, а я уж сам как-нибудь улажу все с вашим дядей.

— Почтенный ученый! — сказал на это Лю Тан. — Вы ведь не знаете, как было дело. Дядя сделал эти подарки не по доброй воле; этот человек получил их вымогательством. Пока он не вернет мне серебра, я и шага отсюда не ступлю.

— Тебе-то я его ни за что не отдам! — сказал Лэй Хэн. — Я могу вернуть серебро только самому старосте, если он пожелает забрать его.

— Да как ты смеешь присваивать серебро, полученное обманом? — сказал Лю Тан. — Ведь ты напрасно обвинил человека в разбое!

— Серебро это не твое, — сказал Лэй Хэн, — и ты его не получишь.

— Ну если сам не вернешь, — возразил Лю Тан, — придется спросить, что думает на этот счет мой меч!

— Вы долго дрались, но все еще неизвестно, кто из вас одержит верх, — вмешался У Юн. — До каких же пор вы думаете продолжать свой бой?!

— Я буду биться до тех пор, пока он не вернет серебра, — ответил Лю Тан.

— Не будь я настоящим мужчиной, — рассвирепел Лэй Хэн, — если испугаюсь тебя и позову на помощь кого-нибудь из моих солдат. Я расправлюсь с тобой своими руками.

Тут Лю Тан еще больше разъярился и, ударив себя в грудь, возопил:

— Не боюсь я тебя! Не испугался! — и ринулся вперед.

В свою очередь и Лэй Хэн, сильно возбужденный, размахивая кулаками, бросился на врага. Никакие уговоры У Юна, призывавшего их прекратить борьбу, не помогали. Противники были готовы возобновить поединок. Лю Тан размахивал своим мечом; Лэй Хэн, браня Лю Тана последними словами, также обнажил свой меч и приготовился к бою. Но в этот момент солдаты, указывая назад, воскликнули:

— Господин староста идет!

Лю Тан обернулся и увидел Чао Гая, который спешил к месту боя. Полы его наспех накинутого халата развевались. Не успев еще приблизиться, он прокричал:

— Ты что ж, скотина этакая, безобразничаешь? [202]

Завидев его, У Юн удовлетворенно рассмеялся и произнес:

— Ну вот, наконец-то можно уладить дело, сам староста пожаловал.

Чао Гай, задыхаясь от бега, снова крикнул:

— Ты... да как ты осмелился обнажить меч?!

— Ваш племянник, — начал Лэй Хэн, — догнал нас и стал, угрожая мечом, требовать обратно серебро. Тогда я сказал ему, что подарка не отдам и не его дело заботиться об этом, а вернуть серебро могу только лично вам, господин староста. Тогда он полез в драку. Мы сходились пятьдесят раз, и только после этого почтенный учитель остановил нас.

— Вот ведь какая скотина! — воскликнул Чао Гай. — А я ничего и не знал об этом. Вы уж ради меня простите его, господин начальник, и спокойно продолжайте свой путь. Я как-нибудь специально соберусь к вам принести свои извинения.

— Ничего, — заметил Лэй Хэн. — Поведение этого парня я объясняю его глупостью и не придаю никакого значения тому, что он сделал. Жаль только, что вас побеспокоили, господин староста!

Тут они распрощались, каждый пошел своей дорогой, и рассказывать об этом мы больше не будем.

Послушаем теперь, какая беседа произошла между У Юном и Чао Гаем.

— Да, если бы не вы, — сказал У Юн, — здесь разыгрался бы смертный бой. Необычный человек ваш племянник, — продолжал ученый. — Он хорошо знает военное искусство; я наблюдал за ним из-за плетня. Командир славится своим уменьем владеть мечом, но ничего не мог с ним поделать. Ему оставалось лишь защищаться от ударов. Пожалуй, еще несколько схваток, и Лэй Хэну был бы конец. Вот почему я поспешил выйти и разнять их. А откуда прибыл ваш племянник? Раньше я что-то не видел его в вашей деревне, — заметил он.

— Я как раз собирался пригласить вас, учитель, к себе в поместье, — отвечал Чао Гай, — обсудить одно дело. Я хотел послать за вами человека, но никого не нашел. Затем я обнаружил, что в стойке нет меча. А когда пастушонок доложил мне, что какой-то здоровенный парень с мечом в руках побежал в южном направлении, я понял все и бросился догонять его. Хорошо, что вы уже разняли их, господин учитель. А теперь я очень прошу вас пожаловать в мое поместье. Мне необходимо посоветоваться с вами по одному делу.

У Юн вернулся к себе, оставил медные цепи и попросил хозяина дома сказать ученикам, когда они придут, что сегодня учитель занят и на один день отпускает их. Затем он запер двери на замок и вместе с Чао Гаем и Лю Таном отправился в поместье. [203]

Когда они пришли туда, Чао Гай пригласил У Юна в самую дальнюю комнату. Здесь он усадил его на место гостя, а сам занял место хозяина. У Юн спросил:

— Кто этот человек, господин староста?

— Этот добрый молодец из вольного люда, — отвечал Чао Гай. — Зовут его Лю Тан. Родом он из Дунлучжоу, а сюда пришел лишь для того, чтобы сообщить мне об одном очень выгодном деле. Но по дороге он напился, ночью зашел в храм и заснул. Там его обнаружил Лэй Хэн, схватил и привел в мое поместье. Освободить этого парня мне удалось лишь потому, что я назвался его дядей. Он сообщил мне, что правитель области Даминфу — Лян Чжун-шу — отправляет из Северной столицы в Восточную драгоценности стоимостью в сто тысяч связок монет. Эти подарки он посылает своему тестю сановнику Цай Цзину ко дню рождения, и скоро эти ценности будут здесь. Парень говорит, что богатство Лян Чжун-шу нажито нечистым путем, а потому не грешно захватить подарки. Его приход, — продолжал Чао Гай, — как раз совпадает со сном, который мне вчера приснился. Я видел, что все семь звезд Большой Медведицы упали на крышу моего дома, и одна небольшая звезда полетела дальше, оставляя за собой светлый след. Я подумал, что сияние звезды, осветившей мой дом, должно принести мне счастье. Вот я и собирался сегодня утром пригласить вас, учитель, чтобы обо всем посоветоваться.

— Когда я увидел, как гонится Лю Тан за отрядом, — смеясь, ответил У Юн, — я стал кое о чем догадываться. Что ж, это неплохо. Только вот в чем вопрос: если в этом деле будет участвовать много народу — ничего хорошего не выйдет. А если людей не хватит, тоже ничего не получится. Правда, у вас в поместье достаточно работников, но ни один из них для такого дела не годится. Остаются трое — вы, Лю Тан и я. Но одни мы не сможем здесь управиться, даже если учесть ваши с племянником Лю исключительные качества. Тут нужно человек восемь настоящих мужчин.

— Выходит, что количество участников в этом деле должно совпадать с числом звезд, которые я видел во сне! — ответил Чао Гай.

— Вы видели вещий сон, — сказал У Юн. — Не иначе, как здесь найдутся еще люди, которые помогут нам.

Он сдвинул брови, подумал немного и затем воскликнул:

— Нашел! Нашел!

— Если у вас есть верные люди, — сказал Чао Гай, — то пригласите их присоединиться к нам, тогда успех обеспечен!

В ответ на это У Юн в раздумье приложил один указательный палец к другому и произнес несколько слов. Не случись [204] этого, собравшиеся в деревне Дунцицунь молодцы, может быть, не стали бы разбойниками, а рыбачьи лодки в деревне Шицзецунь не превратились бы в боевые корабли. Поистине говорится:

Он дивным красноречием владел,
Правдолюбивый, слов не тратил зря:
От этих слов текли потоки вспять
И бушевали гневные моря.

О ком говорил премудрый У Юн, просим вас, читатель, узнать из следующей главы. [205]

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

У Юн уговаривает трех братьев Юань принять участие в захвате ценностей. Появление Гун-Сунь Шэна завершает осуществление вещего сна

Итак, У Юн сказал:

— Сейчас я вспомнил, что знаю трех подходящих людей — справедливых, храбрых и искусных в военном деле. Они способны пойти в огонь и воду друг за друга и будут стоять насмерть. Без помощи этих трех человек мы не сможем осуществить задуманного.

— Что же это за люди, — спросил Чао Гай, — как их зовут и где их найти?

— Это — три родных брата, — сказал У Юн, — живут они в деревне Шицзецунь около Ляншаньбо, в области Цзичжоу, занимаются рыболовством, но прежде промышляли также и тайной торговлей на озерах Ляншаньбо. Одного зовут — Юань Сяо-эр, по прозвищу «Бессмертный», второго — Юань Сяо-у, по прозвищу «Недолговечный», и третьего — Юань Сяо-ци, по прозвищу «Свирепый князь ада». Я прожил в тех местах несколько лет и встречался с ними. Они необразованны, но люди высокого душевного благородства и очень обязательные. Вот почему я охотно водил с ними знакомство. Однако с тех пор, как я видел их в последний раз, прошло два года. Если бы удалось уговорить этих людей принять участие в нашем деле, оно, несомненно, завершилось бы успехом.

— Я тоже не раз слышал про трех братьев Юань, — сказал Чао Гай, — но мне не довелось встретиться с ними. Деревня Шицзецунь находится отсюда всего в ста с лишним ли. Может быть, нам послать кого-нибудь за ними и пригласить обсудить наше дело?

— Придется, видимо, отправиться мне самому и употребить все свое красноречие, чтобы убедить их присоединиться к нам. Если же за ними послать кого-нибудь другого, вряд ли они согласятся прийти сюда, — ответил У Юн.

Предложение это очень понравилось Чао Гаю, и он спросил:

— Когда же вы намерены пойти туда, уважаемый учитель? [206]

— Это дело нельзя откладывать, — ответил У Юн. — Если я выйду сегодня в полночь, то завтра к полудню уже буду на месте.

— Вот и прекрасно, — сказал Чао Гай.

Затем он приказал работникам подать вина и закусок. За столом У Юн сказал:

— Мне приходилось ездить из Северной столицы в Восточную. Неизвестно только, по какой дороге повезут подарки, приготовленные ко дню рождения. Поэтому лучше всего попросить Лю Тана побродить по дорогам и разузнать, когда они выедут и каким путем повезут подарки.

— Я выйду сегодня же ночью, — ответил Лю Тан.

— Можно повременить, — сказал У Юн. — Ведь день рождения приходится на пятнадцатый день шестой луны, а сейчас только начало пятого месяца, так что в запасе у нас еще дней сорок — пятьдесят. Обождите лучше, пока я договорюсь с братьями Юань. А когда я вернусь обратно, пойдете вы.

— Правильно, — согласился Чао Гай. — А вы, брат Лю Тан, это время поживете в моем поместье.

Мы не будем вдаваться в подробности, скажем только, что весь день друзья провели за выпивкой и закуской. Когда было уже за полночь, У Юн встал, умылся, подкрепился едой, положил в карман немного серебра, надел соломенные туфли и отправился в путь; Чао Гай и Лю Тан вышли проводить его.

У Юн шел всю ночь и к полудню следующего дня добрался до деревни Шицзецунь. Дорога была ему хорошо знакома, и потому обращаться с вопросами к прохожим ему не приходилось. Войдя в деревню, он направился прямо к дому Юань Сяо-эра. Уже у двери он увидел неподалеку от берега старую сваю, к которой были привязаны несколько рыбачьих лодок. На заборе возле дома была развешана для просушки рваная сеть. У воды под горой ютились разбросанные лачуги, крытые соломой.

— Сяо-эр дома? — крикнул У Юн.

На его зов из хижины тотчас же вышел Юань Сяо-эр, босой, с рваной косынкой на голове, одетый в старое поношенное платье. Сяо-эр поспешил совершить положенное приветствие и затем спросил:

— Что вас привело сюда, уважаемый учитель?

— Есть у меня небольшое дело, — отвечал У Юн, — и я пришел просить вашей помощи.

— Что же это за дело? — осведомился Юань Сяо-эр. — Говорите, пожалуйста.

— Вот уже два года, как я уехал отсюда, — начал У Юн. — Сейчас я служу в доме одного богача. Мой хозяин задумал устроить пир и пожелал, чтобы по этому случаю были приготовлены десять жирных карпов по четырнадцать — пятнадцать [207] цзиней каждый. Вот я и хочу просить вашей помощи в этом деле.

Выслушав его, Юань Сяо-эр рассмеялся и сказал:

— Для начала, уважаемый учитель, давайте выпьем с вами вина, а потом поговорим.

— Я, собственно, и пришел выпить с вами, дорогой Сяо-эр, — отозвался У Юн.

— По ту сторону озера есть несколько кабачков, — сказал Юань Сяо-эр, — и мы можем перебраться туда на лодке.

— Вот и прекрасно, — заметил У Юн. — Мне хотелось бы также поговорить с Сяо-у, не знаю только, дома ли он?

— А мы подъедем к нему на лодке и посмотрим, — предложил Юань Сяо-эр.

Они подошли к берегу и отвязали лодку. Юань Сяо-эр помог У Юну войти в нее, затем взял лежавшее под деревом весло и, оттолкнувшись от берега, направился на середину озера. Когда они уже были далеко от берега, Юань Сяо-эр вдруг помахал кому-то рукой и крикнул:

— Эй, брат! Не знаешь ли, где сейчас Сяо-у?

У Юн пригляделся и увидел лодку, выскользнувшую из зарослей камыша. В лодке сидел Юань Сяо-ци в широкополой бамбуковой шляпе, защищавшей от солнца, в клетчатой безрукавке и фартуке из домотканого полотна. Продолжая грести, он крикнул:

— А зачем тебе Сяо-у?

— Сяо-ци! — отозвался У Юн. — Я приехал сюда для того, чтобы потолковать с тобой и твоими братьями.

— Простите, уважаемый учитель! — сказал Юань Сяо-ци. — Не узнал вас. Давненько мы не виделись!

— Поедем с нами, — пригласил У Юн, — и выпьем по чашке вина!

— С большим удовольствием выпью с вами, учитель, — отозвался Юань Сяо-ци, — ведь мы так давно не встречались.

И лодки их поплыли рядом. Кругом простирались необозримые водные просторы.

Когда они достигли берега, на котором виднелось несколько лачуг, крытых соломой, Юань Сяо-эр позвал:

— Мамаша! Брат Сяо-у дома?

— Не знаю, где его носит, — проворчала старуха. — У него даже нет времени порыбачить! Только и знает, что целыми днями играет в азартные игры! До того доигрался, что в доме не осталось ни гроша. А теперь вот забрал мои шпильки и опять ушел в соседнюю деревню играть.

Юань Сяо-эр рассмеялся и отчалил от берега. Плывший вслед за ними Юань Сяо-ци сказал:

— Не знаю, что делать с нашим братом. Он всегда проигрывает. Прямо рок какой-то! Впрочем, что говорить о брате, я сам проигрался до нитки и остался гол как сокол. [208]

«Ну, это мне на руку», — подумал У Юн.

Лодки борт о борт двигались по направлению к центру деревни Шицзецунь. Не прошло и часу, как они прибыли на место и, подъехав к берегу, увидели на мостике из одной доски человека, — он держал в руках две связки медных монет и собирался отвязывать лодку.

— А вот и брат Сяо-у! — воскликнул Юань Сяо-эр.

У Юн увидел человека в рваной косынке, небрежно повязанной, и поношенной полотняной рубашке с распахнутым воротом. За ухом у него торчал гранатовый цветок, а на груди виднелась темно-синяя татуировка, изображающая барса. Штаны были высоко подвернуты, и вместо пояса подвязано широкое клетчатое полотенце.

— Сяо-у! — окликнул его У Юн. — Можно поздравить тебя с выигрышем?

— Да никак это уважаемый учитель! — отозвался Юань Сяо-у. — А я стою на мостике и думаю, кто же это такой едет? Ведь почти два года, как мы с вами не виделись.

— Мы с учителем только что были у тебя дома, — сказал Юань Сяо-эр, — и от матери узнали, что ты ушел в поселок играть. Вот мы и явились за тобой. Поедем в беседку, что стоит над водой, и выпьем в честь приезда учителя.

Юань Сяо-у тут же сбежал с мостика и, отвязав свою лодку, прыгнул в нее. Взяв в руки весло, он направил ее к двум другим, и все вместе они двинулись дальше. Через некоторое время они подплыли к беседке в зарослях лотоса, привязали лодки и, почтительно поддерживая У Юна, поднялись в беседку. Здесь они устроились над самой водой, разместившись возле столика на лавках, выкрашенных в красный цвет. Прежде чем сели братья, Юань Сяо-эр обратился к У Юну и сказал:

— Вы уж извините нас, господин учитель, за наше невежество и не откажитесь занять почетное место.

— Что вы! — ответил У Юн. — Как я могу!

Тут в разговор вступил Юань Сяо-ци, который сказал Юань Сяо-эру:

— Ты, старший брат, должен занять место хозяина, а учитель место гостя. Мы же, два младших брата, сядем, где нам положено.

— Ишь какой быстрый! — рассмеялся У Юн.

Рассевшись, они заказали вина. Слуга поставил перед каждым по большой чашке, разложил на столе палочки, принес четыре блюда с закусками, а затем и вино.

— Ну, а есть еще какая-нибудь закуска? — спросил Юань Сяо-ци.

— Мы только что зарезали корову, — ответил слуга. — Мясо словно прослоено жиром.

— Тогда приготовь нам цзиней десять да нарежь кусками, — приказал Юань Сяо-эр. [209]

— Вы уж извините, господин учитель, — вставил Юань Сяо-у, — что своим скромным приемом мы не можем проявить должного к вам уважения.

— Ничего подобного! — отозвался У Юн. — Это я должен просить прощения за доставленное вам беспокойство!

— И не говорите даже! — воскликнул Юань Сяо-эр и велел слуге все время подливать гостям вина.

Вскоре принесли два блюда с мясом и поставили на стол. Братья Юань пригласили своего гостя отведать угощения, и, лишь после того, как он досыта наелся, сами с жадностью набросились на еду. Когда они поели, Юань Сяо-у обратился к У Юну:

— Осмелюсь спросить, по каким делам вы приехали сюда, господин учитель?

— Учитель служит сейчас в семье одного богача, — отвечал за гостя Юань Сяо-эр. — А сюда он приехал просить нас выловить штук десять жирных карпов по четырнадцать — пятнадцать цзиней весом.

— Эх, прежде мы достали бы не только что десять, а штук пятьдесят и даже больше, — вздохнул Юань Сяо-ци. — А сейчас даже не знаю, найдем ли хоть одного весом в десять цзиней.

— Учитель проделал большой путь, — сказал Юань Сяо-у, — и мы сделаем все, что сможем, чтобы преподнести ему в подарок с десяток или больше карпов, цзиней по шести каждый.

— Я захватил с собой денег, — отвечал У Юн, — и за этим дело не станет. Только мелкая рыба мне не нужна. Хозяин велел, чтобы каждая весила по четырнадцати — пятнадцати цзиней.

— Да где же нам, учитель, достать такую рыбу? — с грустью сказал Юань Сяо-ци. — У брата Сяо-у вряд ли найдется даже весом по пять-шесть цзиней. Обождем несколько дней, может быть, что-нибудь сделаем. У меня в лодке есть бочонок живой мелкой рыбы, разрешите угостить вас.

С этими словами Юань Сяо-ци встал, направился к своей лодке, взял бочонок с рыбой и принес его в кабачок. Он сам приготовил на кухне несколько штук по пять-семь цзиней, разложил на блюда и подал на стол, приговаривая:

— Прошу, господин учитель, отведать.

Когда они поели рыбы, уже наступил вечер. У Юн сидел и думал: «Начинать разговор в кабачке, пожалуй, неудобно... Ночевать я, разумеется, буду у них, и там с ними поговорю».

— Уже поздно, — заметил Юань Сяо-эр. — Прошу вас, господин учитель, провести эту ночь у меня, а завтра посмотрим, как быть.

— Чтобы добраться сюда, мне пришлось преодолеть много трудностей, — сказал У Юн, — и я рад, что смогу провести ночь [210] у вас, мои друзья. Ночевать я буду в доме Сяо-эра. Похоже на то, что вы не хотите, чтобы я расплатился здесь за угощение. У меня есть немного денег, и я хотел бы купить в кабачке несколько кувшинов вина и немного мяса, в деревне мы купим две-три курицы и сможем попировать этой ночью. Как вы на это смотрите?

— Нет уж, господин учитель, мы не позволим вам тратить свои деньги, — возразил Юань Сяо-эр. — Мы сами все устроим, — ведь нам это вовсе не трудно.

— Разрешите уж мне угостить вас, — настаивал У Юн. — А если вы не примете моего приглашения, мне придется распрощаться с вами.

— Ну, раз вы так настаиваете, то пусть будет по-вашему, — согласился Юань Сяо-ци. — А за столом мы еще потолкуем о деле.

— Молодец, Сяо-ци, иметь дело с тобой одно удовольствие, — заметил У Юн. Он достал два ляна серебра и вручил их Юань Сяо-ци. Они попросили принести бочонок вина и перелили его в большой кувшин, взятый у хозяина. Затем они купили двадцать цзиней мяса, приготовленного для еды, а также две жирных курицы.

— Вот вам деньги за все, что мы тут выпили и съели, — сказал Юань Сяо-эр хозяину.

— Хорошо, хорошо, — кланяясь, отвечал тот.

Выйдя из кабачка, друзья направились к лодкам. Они поставили туда вино и съестные припасы и поплыли к дому Юань Сяо-эра. Причалив к берегу, они высадились, захватили с собой вино и закуски и привязали лодки к столбу, затем вошли в дом и велели зажечь огонь. Из трех братьев только Юань Сяо-эр был семейным, другие два все еще оставались холостяками.

Они вчетвером расположились в беседке, стоявшей позади дома над водой. Юань Сяо-ци зарезал кур, передал их невестке, и та вместе со служанкой занялась приготовлением угощения. Не прошло и часа, как еда и вино были поданы на стол.

После того как было выпито по нескольку чашек вина, У Юн снова заговорил о покупке рыбы.

— Как же это может быть, чтобы в ваших озерах не водилось крупной рыбы? — сказал он.

— Если говорить откровенно, господин учитель, — отвечал Юань Сяо-эр, — такая рыба, какая вам нужна, есть только возле Ляншаньбо. Здесь же, вблизи деревни Шицзецунь, озера мелководны и крупной рыбы не найти.

— Но ведь до Ляншаньбо рукой подать, — возразил У Юн. — Озера соединяются небольшой протокой. Можно съездить туда и наловить рыбы.

— Лучше и не говорите! — со вздохом сказал Юань Сяо-эр. [211]

— Чего же вы вздыхаете? — удивился У Юн.

— Вы ведь не знаете, господин учитель, — вступил в разговор Юань Сяо-у, — что теперь мы и носа не смеем показывать на озере Ляншаньбо, которое прежде было для нас, братьев, источником существования.

— Ну, я полагаю, что никакие власти не смогут запретить вам ловить рыбу в этих огромных озерах, — усомнился У Юн.

— Да, власти не смогли бы запретить нам ловить там рыбу, — возразил на это Юань Сяо-у, — сам владыка преисподней — и тот не смог бы этого сделать.

— Так если вам не запрещают рыбачить, почему же вы не осмеливаетесь там появляться? — продолжал расспрашивать У Юн.

— Вы, господин учитель, видно, не знаете, что здесь происходит. Придется рассказать вам, отвечал Юань Сяо-у.

— Мне и в самом деле непонятно, о чем вы говорите, — сказал У Юн.

— О Ляншаньбо теперь и говорить-то не хочется, — вступил в разговор Юань Сяо-ци. — Сейчас на том озере появилась шайка разбойников, которая хозяйничает там и не разрешает нам ловить рыбу.

— Этого я действительно не знал, — сказал У Юн. — Так, значит, там сейчас разбойники? У нас об этом ничего не слышно.

— Главарь этой шайки, — продолжал Юань Сяо-эр, — некогда держал экзамены на государственную должность, но провалился. Зовут его Ван Лунь, по прозвищу «Ученый в белых одеждах». Второй по старшинству — Ду Цянь, прозванный «Достигающим до небес», а третий Сун Вань — по прозвищу «Бог-хранитель, живущий в облаках». Есть там еще один человек по имени Чжу Гуй, содержатель кабачка у въезда в деревню Лицзядаокоу. Он у них разведчик, но особенного значения не имеет. Недавно к ним прибыл еще один удалец, бывший наставник дворцового войска в Восточной столице, по имени Линь Чун «Барсоголовый». Говорят, он необычайно искусен в военном деле. Эта компания удальцов насчитывает сейчас около семисот человек. Они занимаются разбоем и грабят проезжих путников. Вот уже больше года, как мы не ездим туда на рыбную ловлю. Эти молодцы завладели озером и лишили нас средств к существованию. Да что тут говорить, всего ведь не поведаешь!

— Вот уж, право, не знал я, что у вас творятся такие дела, — сказал У Юн. — Почему же власти не предприняли мер, чтобы их переловить!

— Что власти! — махнул рукой Юань Сяо-у. — Стоит им что-нибудь предпринять, как хуже от этого становится только народу. Когда в деревне появляются войска, они пожирают [212] свиней, овец, кур и гусей — все, что найдут у населения. А потом еще требуют, чтобы их снабжали деньгами и на обратный путь. Хорошо хоть то, что эта компания удальцов теперь сдерживает их, так как стражники, ведущие борьбу с разбойниками, не смеют и показываться здесь. Когда какое-нибудь высокое начальство отдает распоряжение отправить отряд для борьбы с разбойниками, у солдат поджилки трясутся. Да разве осмелятся они когда-нибудь повстречаться лицом к лицу с этими разбойниками?

— Мне хоть и не приходится теперь ловить большой рыбы, — сказал, смеясь, Юань Сяо-эр, — зато меня не заставляют поставлять рыбу чиновникам.

— Этим разбойникам, видно, неплохо живется, — заметил У Юн.

— Им не страшны ни бог, ни черт и никакие власти, — сказал Юань Сяо-у. — Награбленное добро они делят между собой, и у каждого из них имеется богатая и нарядная одежда. Вина пьют, сколько влезет, едят вволю. Разве можно жаловаться на такую жизнь? А вот мы, три брата, хоть и не хуже их, да только где уж нам так устроиться!

«И везет же мне!» — радовался в душе У Юн, слушая все это.

— Пословица говорит, — продолжал Юань Сяо-ци, — «каждому своя доля». Нам суждено заниматься рыбной ловлей и вести простую жизнь. Если бы нам удалось хоть один день прожить так, как живут они, и то было бы хорошо.

— Стоит ли завидовать этим людям? — сказал У Юн. — Промысел их карается по меньшей мере семьюдесятью палочными ударами. И если власти переловят их, они получат то, на что сами шли.

— Правители наши глупы и ни в чем не разбираются, — сказал Юань Сяо-эр. — Сколько совершается кругом самых тяжких преступлений, а виновники продолжают оставаться на свободе. Можем ли мы, три брата, довольствоваться этой жизнью? Если бы нашелся человек, который согласился бы принять нас в свою компанию, мы с радостью пошли бы за ним.

— У меня тоже нередко появляются такие мысли, — молвил Юань Сяо-у. — Ничем мы не хуже других, беда лишь в том, что о нас никто не знает.

— Ну, а если бы нашелся человек, который хорошо вас знает, — спросил У Юн, — согласились бы вы пойти за ним?

— Если бы такой человек нашелся, — сказал Юань Сяо-ци, — мы пошли бы за ним в огонь и в воду. Пригодись мы для какого-нибудь большого дела хоть на один день, мы с радостью пошли бы даже на гибель.

Слушая эти слова, У Юн восторженно думал: — «Братья [213] сами уже все решили, и мне остается только рассказать им о нашем деле». Он продолжал угощать их и, когда чашка обошла еще два круга, сказал:

— А согласились бы вы отправиться в Ляншаньбо против этой шайки разбойников?

— Если бы мы и выловили их, — сказал Юань Сяо-ци, — кто бы нас вознаградил? Мы лишь стали бы посмешищем в глазах всего вольного люда.

— Я понимаю это дело так, — продолжал У Юн, — раз вам не дают возможности ловить рыбу и вы возмущены этим, то вам не остается ничего другого, как отправиться туда и за все рассчитаться.

— Откровенно говоря, господин учитель, — заметил Юань Сяо-эр, — мы уже несколько раз думали о том, чтобы вступить в их компанию. Беда только, что подчиненные Ван Луня отзываются о нем, как о человеке мелочном, с которым трудно ужиться. Когда к ним в стан прибыл из Восточной столицы Линь Чун, он перенес от Ван Луня немало издевательств. Этот негодяй не желает принимать к себе новых людей. Когда мы узнали об этом, у нас пропала всякая охота обращаться к нему.

— Если бы он был таким же простым и великодушным, как вы, учитель, — вставил Юань Сяо-ци, — тогда было бы совсем другое дело.

— Да, если бы мы надеялись встретить со стороны этого Ван Луня такое же отношение, как с вашей, учитель, — поддержал его Юань Сяо-у, — мы уже давно, не раздумывая, ушли бы туда и, если нужно, охотно отдали бы за них свою жизнь.

— Вы, право, наговорили обо мне так много хорошего, что я и не стою этого, — отвечал им У Юн. — А сейчас и в Шаньдуне и в Хэбэе так много достойных, доблестных героев.

— Может, и есть на свете такие удальцы, — возразил Юань Сяо-эр, — да мы-то их не встречали.

— А не знаете ли вы старосту Чао Гая из деревни Дунцицунь, уезда Юньчэн? — спросил у Юн.

— Уж не того ли, которого называют Чао Гай «Небесный Князь»? — спросил Юань Сяо-у.

— Он самый и есть, — ответил У Юн.

— Мы слышали о нем, — отвечал Юань Сяо-ци, — но хотя живем друг от друга всего лишь в ста с небольшим ли, до сих пор нам не довелось с ним встретиться.

— Это поистине справедливый и великодушный человек, — сказал У Юн. — Почему бы вам не познакомиться с ним?

— Дел у нас там никаких нет, — заметил на это Юань Сяо-эр, — поэтому мы и встретиться с ним не могли. [214]

— Последние годы, — сказал У Юн, — я обучал ребят в деревенских школах неподалеку от поместья Чао Гая. Сейчас до меня дошел слух, что он собирается захватить большое богатство. Вот я и пришел к вам посоветоваться, не захватить ли нам эти сокровища вместе?

— Ну это нам, пожалуй, не удастся, — промолвил Юань Сяо-у. — Если мы как-нибудь испортим это дело такому благородному и великодушному человеку, как Чао Гай, то станем посмешищем всех молодцов в округе.

— А я надеялся уговорить вас, — продолжал У Юн. — Вы — хорошие друзья, народ справедливый, и, если захотите помочь нам, расскажу вам обо всем. Сейчас я живу в поместье старосты Чао Гая. Он много слышал о вас троих и послал меня за вами.

— Мы люди простые и честные, — сказал Юань Сяо-эр, — и душой не кривим. Если староста Чао Гай задумал большое дело, решился нам его доверить и ради этого побеспокоил даже вас, господин учитель, то мы тут же заявляем, что жизни не пожалеем для него. Мы клянемся остатком вина; пусть поразит нас беда, нападет на нас мор, пусть мы умрем не своей смертью, если отступимся от своих слов.

Проговорив все это, Юань Сяо-у и Юань Сяо-ци принялись хлопать себя по затылку, приговаривая:

— Кровь наша горяча, и мы готовы пролить ее за того, кто умеет ценить нас.

— Должен сказать вам, — продолжал У Юн, — что я пришел не за тем, чтобы обманом вовлечь вас в недоброе дело. Честно говоря, дело мы затеяли не простое. Пятнадцатого дня шестой луны день рождения сановника Цай Цзина. Его зять, правитель округа Даминфу Северной столицы Лян Чжун-шу, приготовил ему на сто тысяч связок монет ценных подарков, которые на днях собирается отправить. Один молодец по имени Лю Тан пришел известить нас об этом. Вот я и отправился к вам посоветоваться. Мы укроемся в каком-нибудь глухом месте, нападем и захватим это нечестно нажитое богатство. А затем мы поделим его и обеспечим себя на всю жизнь. Вот зачем приехал я к вам под предлогом закупки рыбы. Не знаю только, как вы на все это посмотрите?

— Мы-то согласны! — поспешил сказать Юань Сяо-у, едва дослушав У Юна, и, обращаясь к Юань Сяо-ци, крикнул: — А что я тебе говорил, братец?!

— Сбывается наше заветное желание! — воскликнул Юань Сяо-ци и даже подпрыгнул от радости. — Когда же мы отправляемся?

— Я просил бы вас собраться сейчас же, — сказал У Юн, — потому что на рассвете мы отправимся в поместье Чао Гая. [215]

Это решение очень понравилось всем братьям.

На следующий день все встали рано и позавтракали. Распорядившись по дому, они покинули деревню Шицзецунь и вместе с У Юном направились к деревне Дунцицунь. После дня пути они увидели впереди поместье Чао Гая, а вскоре и самого хозяина, который вместе с Лю Таном ждал их в кустах у дороги. Узнав У Юна, приближавшегося к поместью в сопровождении братьев Юань, Чао Гай и Лю Тан вышли им навстречу.

— Приветствую доблестных братьев Юань! — радостно произнес Чао Гай. — Слава о вас идет повсюду. Прошу вас в мою усадьбу, там мы и потолкуем.

Вшестером они вошли в дом, прошли во внутренние комнаты, где и расселись, как положено обычаем. Затем У Юн рассказал Чао Гаю о своей беседе с братьями Юань, после чего староста пришел в самое хорошее настроение. Он тут же велел работникам зарезать свинью и барана и приготовить жертвенной бумаги для возжигания. Братьям Юань очень понравилось, что такой важный и представительный человек, как Чао Гай, ведет себя очень просто.

— Мы очень рады, — говорили братья Юань, — что наконец нам представилась возможность познакомиться с таким достойным человеком, как вы. Однако если бы нас не привел сюда учитель У Юн, то вряд ли мы удостоились бы этой чести.

Братья не скрывали своей радости. Вечером того же дня они ужинали все вместе и до поздней ночи беседовали о всякой всячине.

На другой день, лишь рассвело, они пошли во внутренние комнаты, где были приготовлены для жертвоприношений вырезанные из бумаги монеты и фигуры животных, благовонные свечи, а также принесенные сюда накануне свинина и баранина. Торжественность, с которой Чао Гай готовился к жертвоприношению, всем очень понравилась. Во время церемонии каждый произнес клятву: «Лян Чжун-шу притесняет народ в Северной столице и вымогает у жителей деньги и добро. На эти деньги он приобрел подарки ко дню рождения сановника Цай Цзина из Восточной столицы. Это богатство нажито нечестным путем, и если кто-нибудь из нас, в задуманном нами деле, затаил корыстные намерения, пусть небо покарает его и поглотит земля. Да будут боги свидетелями нашей клятвы!» И они сожгли жертвенные деньги.

Совершив обряд жертвоприношения, все шестеро друзей в хорошем расположении духа выпивали и закусывали во внутренних комнатах. Вдруг вошел работник и доложил:

— У ворот стоит какой-то монах. Он, очевидно, просит подаяния на монастырь. [216]

— Что ж ты сам не можешь ему подать? — удивился Чао Гай. — Ты же видишь, что я занят гостями. Выдай ему шэн (Шэн — мера объема, равная приблизительно 1,035 л.) пять риса — и дело с концом. Стоит ли беспокоить меня?

— Да я уже давал ему рис, только он не берет, — ответил работник, — говорит, что ему нужно с вами повидаться.

— Видно, ему показалось мало, — решил Чао Гай, — прибавь еще два-три доу (Доу — мера объема, равная приблизительно 10,35 л.) и скажи, что староста пригласил к себе сегодня гостей и потому не может к нему выйти.

Работник ушел, но через некоторое время вернулся обратно:

— Я дал монаху еще три доу риса, но он никак не хочет уходить. Говорит, что он даос и пришел сюда не за деньгами и не за рисом, а лишь ради того, чтобы повидаться с вами.

— Вот бестолочь! — рассердился Чао Гай. — Даже поговорить с людьми толком не умеешь! Передай этому монаху, что сегодня я занят... Пусть придет в другой раз, я приму его.

— Все это я уже ему говорил, — возразил работник, — а он твердит только одно, что пришел не за подаянием, а потому лишь, что слышал о вас, как о человеке честном и справедливом, и пришел повидаться с вами.

— До чего ж ты надоедлив! — с досадой воскликнул Чао Гай. — Даже в таком простом деле — и то не можешь помочь мне. Если ему все еще кажется мало, прибавь три-четыре доу риса. Стоит ли из-за такого пустяка разговаривать! Если бы я не был занят с гостями, то, конечно, вышел бы к нему. Ступай выдай ему, сколько он хочет, и уж больше не приходи сюда.

Работник ушел, но через некоторое время снаружи послышался шум, и в комнату, едва переводя дух, влетел другой работник с криком:

— Господин! Монах разозлился и стал избивать работников!

Это сообщение очень встревожило Чао Гая. Он поспешно встал из-за стола и, обращаясь к своим гостям, сказал:

— Прошу вас, дорогие друзья, посидеть здесь, а я пойду посмотрю, что там происходит.

Выйдя во двор, он увидел у ворот поместья огромного монаха ростом в восемь чи, благообразного и осанистого на вид. Стоя под зелеными ивами, он направо и налево наносил удары наступавшим на него крестьянам, выкрикивая при этом:

— Ах вы деревенщина неотесанная!

— Почтенный монах, прошу вас, успокойтесь, — обратился к нему Чао Гай. — Вы пришли к старосте Чао Гаю, [217] конечно, за подаянием. Но ведь вам выдали рис, так чем же вы еще не довольны?

В ответ на это монах расхохотался и сказал:

— Я, скромный монах, явился сюда не за подаянием. Для меня сейчас и сто тысяч связок денег нипочем. Я пришел исключительно для того, чтобы повидать старосту. Мне нужно сказать ему несколько слов, а эти невежды принялись ругать и гнать меня. Вот я и рассердился.

— А раньше вы знавали старосту? — спросил Чао Гай.

— Нет, я только слышал о нем, а видать не видел, — отвечал монах.

— Так ваш покорный слуга и есть староста Чао Гай, — сказал тот. — Что же вы хотели мне сказать?

— Вы уж простите меня! — сказал тогда монах. — И разрешите мне приветствовать вас, как полагается.

— Не надо церемоний, почтеннейший, — отозвался Чао Гай. — Прошу вас в дом выпить со мной чаю.

— Премного вам благодарен, — отвечал монах, и оба они направились к дому. Заметив, что хозяин ведет монаха в дом, У Юн вместе с Лю Таном и братьями Юань перешел в другие комнаты, чтобы не попадаться незнакомцу на глаза.

Посидев немного с Чао Гаем и выпив чаю, монах сказал:

— Мне неудобно говорить здесь. Нет ли у вас более укромного местечка, где мы могли бы побеседовать наедине?

Тогда Чао Гай пригласил своего гостя в дальнюю комнату. Они расселись, как положено, — один на месте хозяина, другой на месте гостя. И тогда Чао Гай спросил монаха:

— Могу ли я осведомиться о вашем почтенном имени и узнать, где вы живете?

— Фамилия моя Гун-Сунь, — отвечал монах, — мирское имя Шэн, а монашеское — И-цин. Сам я из Цзичжоу. С детства я пристрастился ко всякого рода оружию и во многих областях военного искусства достиг немалых успехов. Овладев также искусством волшебства, я легко могу вызвать дождь и ветер и даже летать на облаках. За это вольный люд окрестил меня «Драконом, летающим в облаках». Почтенное имя старосты Чао Гая из деревни Дунцицунь я слышал уже с давних пор, но никак не представлялось случая повидаться с вами лично. Сейчас в честь нашего знакомства я хотел бы преподнести вам в подарок драгоценности на сто тысяч связок монет. Не знаю только, согласитесь ли вы, высокоуважаемый, принять такой дар?

Услышав это, Чао Гай, смеясь, спросил:

— Уж не подарки ли сановнику Цай Цзину ко дню рождения, которые посылают с севера, имеете вы в виду?

— Откуда вы знаете об этом? — изумился гость.

— Я лишь высказал догадку, — отвечал Чао Гай, — а так это или нет — не знаю. [218]

— Мы не должны упускать такого богатства, — заговорил Гун-Сунь Шэн. — Недаром старая поговорка гласит: «Если ты что-нибудь упустил, — пеняй на себя». Какого вы мнения на это счет, уважаемый староста?!

Но не успел он проговорить эти слова, как в комнату ворвался человек, схватил Гун-Сунь Шэна за грудь и крикнул:

— Я давно уже подслушиваю ваш разговор! Вот это ловко! Как смеете вы предлагать дело, явное участие в котором карается законом, а тайное — богами?

Это неожиданное вторжение так напугало Гун-Сунь Шэна, что он даже в лице изменился.

Только приняли решенье
И еще договориться
Не успели обо всем.
Как их заговор коварный
Был уже подслушан кем то,
Спрятавшимся под окном.

О том, кто ворвался в комнату и накинулся на Гун-Сунь Шэна, вам, читатель, расскажет следующая глава.

(пер. А. Рогачева)
Текст воспроизведен по изданию: Ши Най-ань. Речные заводи. Том 1. Гос. изд. худ. лит. М. 1959

© текст - Рогачев А. 1959
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Иванов А. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Гос. изд. худ. лит. 1959