ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ШИ НАЙ-АНЬ

РЕЧНЫЕ ЗАВОДИ

ТОМ I

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Женщина-дьявол торгует зельем на тракте Мэнчжоу. У Сун в Шицзыпо встречается, с Чжан Цином

Итак, У Сун обратился к соседям со следующими словами:

— Чтобы отомстить за обиду, нанесенную моему старшему брату, мне пришлось совершить преступление. И если даже я поплачусь жизнью за это, то и тогда не буду сожалеть о случившемся. Мне очень жаль, что я перепугал всех вас, уважаемые соседи. Что со мной будет дальше — неизвестно, и никто не знает, останусь ли я в живых. Сейчас я хочу сжечь табличку с именем брата. Все имущество в доме я просил бы вас, почтенные соседи, распродать, а вырученные деньги использовать на судебные расходы по моему делу. Я сам отправлюсь в управление и заявлю о своем преступлении. Как бы ни было оно тяжко, я прошу вас об одном: быть свидетелями по моему делу и рассказать всю правду.

Затем У Сун сжег табличку с именем брата и жертвенные деньги. Сверху принесли два сундука с вещами, осмотрели их содержимое и отдали соседям для продажи. Ведя под охраной старуху Ван и захватив с собой обе головы, У Сун направился в уездное управление.

Между тем слухи о происшедшем распространились по городу Янгу, и на улицы высыпало множество людей, желавших увидеть все своими глазами. Когда начальнику уезда доложили о случившемся, он сначала растерялся, но все же отправился в управление. У Сун ввел в зал старуху Ван, встал на колени по левую сторону от начальника и положил перед ним кинжал, которым совершил преступление, и две отрезанные головы. По правую сторону опустились на колени четверо соседей, а в центре — старуха Ван.

У Сун вынул из-за пазухи бумагу, составленную Ху Чжэн-цином, и всю ее с начала до конца прочитал начальнику уезда. Начальник велел своему писарю допросить старуху. Соседи подтвердили показания, подробно рассказав, как было дело. Затем в присутствие вызвали Хэ Цзю-шу и Юнь-гэ и также допросили. [410]

Затем были вызваны чиновники, осматривающие ранения и трупы, и был назначен чиновник для ведения следствия. Все присутствующие под охраной отправились на улицу Цзышицзе, где был обследован труп женщины, а затем в кабачок около Львиного моста, где было осмотрено тело Си-Мынь Цина. Наконец был составлен подробный отчет, который представили начальнику уезда для расследования.

Ознакомившись с докладом, начальник велел принести две канги, повесить их на шею У Суну и старухе и отправить обоих в тюрьму. Остальные свидетели были задержаны в помещении у ворот.

Надо сказать, что начальник уезда, зная о том, что У Сун человек мужественный и справедливый, а также помня об услуге, которую он оказал ему, съездив в Восточную столицу, всеми силами желал спасти обвиняемого. Поразмыслив, он позвал на совет помощника и сказал ему:

— Мы не должны забывать, что У Сун человек справедливый. Поэтому надо изменить показания этих людей и написать, будто все произошло от того, что невестка пыталась помешать У Суну совершить жертвоприношение покойному брату и что в результате между ними завязалась борьба. Невестка опрокинула алтарь с табличкой, У Сун же, защищавший алтарь, в гневе убил женщину. Что же до Си-Мынь Цина, то следует указать, что он был в преступной связи с этой женщиной, пришел защитить ее и завязал драку с У Суном. Долго никто из них не мог одержать верх, и, когда они, сражаясь, достигли кабачка у Львиного моста, У Сун убил Си-Мынь Цина.

В таком виде заключение прочитали У Суну, составили сопроводительную бумагу, которую и послали вместе с преступниками в областное управление Дунпинфу, с просьбой рассмотреть это дело.

Надо сказать, что, хоть Янгу и был захолустным уездным городком, там все-таки встречались люди, знающие законы и справедливость. Некоторые из состоятельных жителей помогали У Суну деньгами, другие посылали вино, пищу и продукты.

Вернувшись из суда, У Сун отдал свои пожитки прислуживавшим ему стражником, а Юнь-гэ подарил тринадцать лян серебра для его отца. Охране, приставленной к У Суну, все время приходилось передавать ему пищу, которую приносили жители Янгу.

Уполномоченный начальником уезда чиновник, получив все бумаги, серебро, кости, представленные Хэ Цзю-шу, а также свидетельские показания и кинжал, отправился вместе с преступниками и свидетелями в областной город Дунпинфу. К тому времени возле областного управления скопилось немало народу, и там стоял сплошной гул голосов.

Когда правителю области доложили о прибытии преступников, он поспешил в управление.. Следует сказать, что этот [411] правитель по имени Чэнь Вэнь-чжао был человеком умным. К тому же он кое-что уже слышал об этом деле. Он приказал ввести преступников в зал суда и сразу же ознакомился с бумагами, присланными из Янгу. Затем он допросил по очереди всех прибывших, записал их показания, а после этого опечатал все вещественные доказательства вместе с кинжалом, которым было совершено убийство, и передал их в кладовую на хранение.

Тяжелую кангу на шее У Суна он велел заменить более легкой и отправил его в тюрьму. На старуху же правитель приказал надеть тяжелую кангу, которую обычно носят уголовные преступники, и отправить ее в камеру смертников. Затем он вызвал чиновника, присланного уездным управлением, и вручил ему ответное письмо. Правитель отпустил Хэ Цзю-шу, Юнь-гэ и четырех соседей, предупредив их, что в случае надобности они снова будут вызваны в суд. Вдову Си-Мынь Цина, прибывшую вместе с другими, правитель задержал в управлении до указаний начальства и вынесения окончательного приговора. Хэ Цзю-шу, Юнь-гэ и соседи вместе с чиновником из уезда, который захватил с собой письмо, возвратились в Янгу. У Сун же остался пока в тюрьме, и при нем остались несколько солдат, приносивших ему пищу.

Надо вам сказать, что правитель Чэнь Вэнь-чжао, сочувствуя такому честному и справедливому герою, как У Сун, посылал людей справляться, как он себя чувствует и не нуждается ли в чем-нибудь. Видя это, тюремные служители не требовали от У Суна никаких денег и даже сами приносили ему продукты и вино. Все бумаги по этому делу правитель области велел исправить таким образом, чтобы наказание У Суну назначили более легкое, и лишь после этого послал их высшему начальству. Затем он отправил в столицу доверенного человека с секретным письмом, поручив ему уладить это дело.

Начальник уголовного суда был приятелем Чэнь Вэнь-чжао и поэтому послал в провинциальный суд следующее заключение: «Расследование показало, что старуха Ван придумала коварный план, чтобы помочь Си-Мынь Цину войти в любовную связь с женой У старшего. Она научила женщину отравить мужа. Она же подстрекала вдову прогнать У Суна и помешать ему совершить жертвоприношение перед табличкой брата, вследствие чего возникла ссора, приведшая к убийству. За подстрекательство упомянутых мужчины и женщины к нарушению священных уз указанная старуха присуждается к смерти путем отсечения конечностей. Что же касается У Суна, то хоть преступление его было местью за родного брата, а виновный в прелюбодеянии Си-Мынь Цин убит им во время драки, в чем У Сун и повинился перед властями, освободить его от наказания все же нельзя, и потому он присуждается к сорока палочным ударам, клеймению и ссылке в отдаленные места. [412] О любовниках же, как ни велика их вина, поскольку оба они мертвы, говорить не приходится. Что же до остальных людей, привлеченных по этому делу, то их следует освободить и отпустить по домам. Данное решение должно вступить в силу немедленно по его получении».

Как только решение это попало в руки правителю Чэнь Вэнь-чжао, он тотчас же приступил к его выполнению. В областную управу были тут же вызваны Хэ Цзю-шу, Юнь-гэ, четверо соседей и жена Си-Мынь Цина, из тюрьмы привели У Суна и всем им зачитали решение суда. После этого с У Суна сняли кангу и наказали его палками. Но так как друзей у У Суна было много, то из сорока ударов ему досталось не более семи. Кангу из листового железа в семь с половиной цзиней весом заменили небольшой круглой кангой. Но заклеймить его иероглифами «золотая печать» и сослать в город Мэнчжоу все же пришлось. Остальные, привлеченные по этому делу, были отпущены, как того требовало решение суда.

После этого из главной тюрьмы привели старую Ван. Как и другим, ей зачитали постановление суда, после чего на дощечке была составлена надпись, сообщавшая о ее преступлении, под которой старуха и поставила свой знак. Затем ее усадили на деревянного осла с четырьмя длинными гвоздями на спине и скрутили веревками. Правитель области Дунпин повесил на ней табличку с надписью: «Присуждена к четвертованию». Впереди несли дощечку, на которой значилось преступление старухи, а позади шли стражники с дубинками, подгонявшие всех участников шествия Процессия двинулась по улицам под оглушительный грохот барабана и литавров. Стража несла также два обнаженных меча и букет бумажных цветов — знак позорного преступления. Старуху привезли на центральную площадь Дунпина и здесь четвертовали.

Вернемся, однако, к У Суну. С колодкой на шее он наблюдал, как казнили старуху. Присутствовал здесь и один из соседей У старшего, Яо Вэнь-цин, который, передав У Суну деньги, вырученные от продажи вещей, распрощался с ним и вернулся домой.

Когда бумаги ссыльного У Суна были скреплены печатью, назначили охрану из двух человек, которая должна была сопровождать его в Мэнчжоу и там передать властям. Так выполнил правитель области все решения суда, и дальше речь пойдет об У Суне и его охране.

Солдаты, состоявшие ранее при У Суне, принесли все его вещи и после этого вернулись в Янгу. У Сун же в сопровождении двух стражников вышел из Дунпина, и все трое не спеша направились к городу Мэнчжоу. Стражники знали, что У Сун человек хороший, и потому всю дорогу заботились [413] и ухаживали за ним, не осмеливаясь проявить ни малейшей грубости или неуважения. Видя столь внимательное отношение к себе, У Сун старался не вступать с ними в пререкания, а так как в узле у него было достаточно денег, то всякий раз, когда они входили в какой-нибудь город или селение, он покупал вина и мяса и угощал их. Однако не будем вдаваться в эти подробности.

Вы помните, что убийство, совершенное У Суном, произошло в начале третьей луны. Два месяца он просидел в тюрьме, и вот теперь, когда они шли в Мэнчжоу, наступила уже шестая луна. Солнце жгло немилосердно, и даже камни накалялись под его лучами. Совершать переходы можно было лишь ранним утром по холодку.

Так они шли более двадцати дней и наконец вышли на широкую дорогу, которая привела их к горной вершине. Было еще утро. У Сун сказал стражникам:

— Не стоит здесь останавливаться! Спустимся-ка лучше вниз и поищем, где бы купить мяса и вина подкрепиться.

— Вот это верно! — охотно согласились стражники, и все трое стали спускаться вниз.

Вдали, у подножья горы, они увидели несколько хижин, крытых соломой. На иве, что росла у речки, висела вывеска, и У Сун сказал своим спутникам:

— А вот как будто и кабачок!

Они ускорили шаги и, спускаясь с горы, встретили дровосека, шедшего с вязанкой дров.

— Добрый человек, — спросил его У Сун, — разрешите осведомиться у вас, что это за место?

— Через наши горы лежит тракт на Мэнчжоу, — отвечал дровосек. — А не доходя леса — знаменитое место Шицзыпо — Холм Перекрещивающихся Дорог.

У Сун поспешил вместе со стражниками прямо к Шицзы-по. Когда они пришли туда, то сразу же увидели огромное дерево, которое, пожалуй, не обхватили бы и пять человек. С дерева спускались ползучие лианы. Пройдя еще немного, они увидели кабачок. У ворот на скамеечке сидела женщина в зеленой кофте, в волосах ее поблескивали золотые шпильки, а виски были украшены полевыми цветами. Когда У Сун и стражники приблизились к воротам, женщина встала им навстречу.

Юбка на ней была ярко-красная, шелковая, золотые пуговицы на кофте у ворота были расстегнуты, и виднелась рубашка цвета персика, лицо было покрыто румянами и белилами.

— Заходите, уважаемые гости, — приглашала она путников, — передохните. У нас найдется доброе вино и закуски, а если пожелаете, то также и пампушки.

Путники вошли в комнату, где стояли сделанные из [414] кедpa столы и табуретки. На почетном месте сел У Сун, а охранники, оставив у стены свои палки и развязав узлы, поместились справа и слева от него. У Сун тоже снял со спины узел и положил его на стол, а затем, развязав пояс, стащил с себя рубашку.

— Здесь нет никого, — сказали ему стражники, — и мы, пожалуй, снимем с вас эту кангу, чтобы вам приятнее было выпить чашечку-другую вина.

Они сорвали прикрепленные к канге бумажные печати, а затем бросили под стол и саму кангу. Затем они тоже скинули рубашки и сложили их на подоконнике.

— Сколько прикажете подать вина, уважаемые гости? — спросила женщина, приветливо улыбаясь и церемонно кланяясь.

— А ты не спрашивай, — отвечал У Сун, — знай себе подогревай. Да мяса нарежь нам цзиней пять, не меньше. За все это мы заплатим.

— Есть у нас неплохие пампушки, — предложила женщина.

— Что ж, подай на закуску штук тридцать, — согласился У Сун.

Хихикая, женщина удалилась во внутренние комнаты и скоро возвратилась, неся бадью с вином. Потом она поставила на стол три больших чашки, положила палочки для еды и подала два блюда с нарезанным мясом. Не менее пяти раз подливала она гостям вина, а затем пошла к очагу за пампушками и поставила их на стол. Охранники тотчас же принялись уписывать пампушки. У Сун взял одну, разломил и, разглядывая начинку, сказал:

— Хозяйка, начинка-то из человечьего мяса или из собачины?

— Вы уж скажете, почтенный гость! — захихикала женщина. — В наши мирные времена и говорить об этакой начинке не приходится. У нас испокон веку делают начинку из говядины.

— А я слыхал от вольного люда, — сказал У Сун, — что никто не осмеливается проходить мимо большого дерева в Шицзыпо. Говорили, что упитанных людей здесь пускают на начинку для пампушек, а тощих бросают в реку.

— Ну, уж вы и придумаете, уважаемый гость! — возразила женщина.

— Да нет, я просто увидал в начинке несколько волосков, что, судя по виду, должны расти у человека в паху, вот и вспомнил эти рассказы.

И, помолчав немного, он спросил:

— Что же не видно твоего хозяина?

— Да он в гости уехал и еще не вернулся, — ответила та. [415]

— Ах вот оно что, и тебе не скучно без него? — спросил У Сун.

«Ну, этот ссыльный сам так и лезет на рожон, — подумала женщина. — Еще подшучивать надо мной вздумал! Вот уж поистине: "Летит на огонь, как бабочка, там и погибнет". Смотри же, не хотела я твоей гибели, но придется заняться тобой».

И она сказала:

— Не смейтесь надо мной, уважаемый гость! Выпейте-ка еще вина, а потом отдохните в холодке, под деревом. Если же хотите выспаться, то можете прилечь и в доме, там никто вам не помешает.

Выслушав ее, У Сун подумал: «Плохие, видно, мысли у этой бабы. Только, смотри, я перехитрю тебя!» А вслух произнес:

— Почтенная хозяйка! Уж больно слабое у вас вино! Может, вы предложите нам чашечку-другую покрепче?

— Есть у меня редкостное винцо, — отвечала хозяйка, — только немного мутновато.

— Что ж, — сказал У Сун, — чем мутнее, тем лучше!

Тихонько посмеиваясь, женщина отправилась во внутренние комнаты и скоро вернулась с кувшином мутного вина. Увидев его, У Сун сказал:

— Вот это уж поистине доброе вино. Только пить его лучше всего подогретым.

— Сразу видно, что уважаемый гость знает толк в вине, — молвила хозяйка. — Сейчас я подогрею его, тогда и попробуете.

А тем временем она думала про себя: «Ведь помрет скоро, а еще просит подогретого вина! Ну да ладно, снадобье мое от этого только быстрее подействует. Вот и попался, голубчик, в мои руки».

Когда вино нагрелось, она принесла его, разлила по чашкам и с улыбкой сказала:

— Попробуйте-ка этого вина, дорогие гости! Охранники, не утолившие еще своей жажды, тут же осушили свои чашки, а У Сун сказал:

— Дорогая хозяйка! Не пью я без закуски. Нарежь мне к вину немного мяса.

Когда хозяйка вышла, У Сун выплеснул вино, чтобы она не заметила, а сам стал причмокивать, будто уж выпил, и приговаривать:

— Ну и доброе же вино! Прямо до костей пробирает!

А хозяйка только притворилась, что пошла за мясом, и едва скрылась за дверью, как тут же возвратилась и, хлопая в ладоши, закричала:

— Вались! Вались!

У сопровождавших У Суна стражников завертелось все [416] перед глазами, и они навзничь повалились на пол. У Сун зажмурился и также повалился на скамью. И тут он услышал, как женщина, смеясь, сказала:

— Ну, попался! Будь ты хитрее самого дьявола, а выпил воду, в которой я мыла ноги! — Затем она крикнула: — Сяо-эр, Сяо-сань! Скорее сюда!

Послышался топот ног, и в комнату вбежали здоровенные парни. У Сун слышал, как вынесли во внутреннее помещение двух его стражников. Затем парни вернулись, чтобы перетащить и У Суна. Но они не в силах были даже сдвинуть его с места. Он лежал, вытянувшись во весь рост, и был так тяжел, словно весил тысячу цзиней. Тогда женщина закричала:

— Ах вы мерзавцы! Только и знаете, что жрать да вино лакать, больше ни на что не годны! Дожидаетесь, чтобы я сама все сделала?

Затем У Сун увидел, как женщина скинула кофту и нарядную юбку. Оголившись до пояса, она подошла к У Суну и без всякого труда подняла его. Улучив момент, У Сун крепко обхватил ее, повалил на пол и встал на нее ногами. Тут женщина завопила истошным голосом, будто ее режут. Работники бросились было к ней на помощь, но У Сун так зарычал, что они от страха замерли на месте.

— Удалой молодец, прости меня! — умоляла лежавшая на полу женщина, не в состоянии подняться.

В это мгновение на пороге появился человек с вязанкой хвороста в руках, который, увидев, что происходит, быстро подошел к У Суну и обратился к нему:

— Не гневайтесь, добрый человек, и простите ее! Разрешите сказать вам несколько слов.

У Сун выпрямился и, придавив женщину ногой, поднял кулак, готовясь дать отпор. Взглянув на вошедшего, он увидел, что человек этот повязан черной шелковой косынкой, примятой посередине, одет в белую рубаху грубого полотна, подпоясанную длинным кушаком, на ногах у него темные обмотки и льняные туфли с завязками, а лицо с реденькой бороденкой и сильно выступающими скулами напоминает треугольник. На вид ему было лет тридцать шесть.

— Разрешите узнать ваше уважаемое имя? — сказал незнакомец, прижав сложенные руки к сердцу и глядя на У Суна.

— Ни в пути, ни на привалах я не скрываю своего имени, — отвечал У Сун. — Я командир охраны, и зовут меня У Сун!

— Вы не тот ли командир У Сун, который убил тигра на перевале Цзинянган? — спросил человек.

— Тот самый, — отозвался У Сун.

— Я давно слышал про вас, — молвил человек, низко кланяясь У Суну, — и вот сегодня очень рад приветствовать вас. [417]

— Вы, верно, муж этой женщины? — осведомился У Сун.

— Да, — отвечал тот, — она моя жена. Вот уж поистине: «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметил». Я не знаю, чем она оскорбила вас, только уж простите ее ради меня, недостойного.

Услышав такие речи, У Сун поспешил освободить женщину и сказал:

— Вы с женой, как я погляжу, люди необычные. Могу я узнать ваше имя?

Хозяин велел жене одеться и снова поклониться У Суну.

— Не сердитесь на меня за то, что я обидел вас, — молвил ей У Сун.

— Вот уж впрямь, — сказала женщина, — «хоть и есть глаза, а хорошего человека не признала». Моя вина. Но уж вы, дорогой господин, простите меня и пройдите во внутренние комнаты.

— Как же все-таки вас зовут? — снова спросил У Суй. — И откуда вы знаете меня?

— Мое имя Чжан Цин, — отвечал хозяин. — Когда-то я работал неподалеку, на огородах монастыря Гуанминсы. Однажды из-за пустяка я убил монаха, а потом спалил монастырь. Пожаловаться на меня было некому, и власти оставили это дело без внимания, а я поселился под этим деревом на склоне горы и занялся легким промыслом. Но как-то раз проходил здесь один старик с поклажей. Я затеял с ним драку, и в конце концов на двадцать первой схватке старик этот сбил меня коромыслом, на котором нес поклажу. Оказалось, что в молодости он сам промышлял разбоем, и, увидев, что я человек ловкий, взял меня с собой в город, где и обучил своему искусству. Потом он отдал мне в жены свою дочь — эту женщину. Только в городе разве проживешь? Вот я и решил вернуться на старое место, построил дом и открыл здесь кабачок, где мы вдвоем заманиваем проходящих путников. Меня хорошо знают удальцы из вольного люда, и среди них я известен под именем огородника Чжан Цина. Фамилия моей жены — Сунь. Она полностью усвоила искусство отца, и ее называют «Людоедка» Сунь Эр-нян. Я только что вернулся и услышал вопли жены. Но никак не думал, что встречу здесь вас, уважаемый начальник! Сколько раз я твердил жене, чтобы она никогда не вредила трем категориям людей и в первую очередь бродячим монахам. У этих людей и так за душой ничего нет, да к тому же они отрешились от мира. Но она ведь не послушалась меня и однажды чуть не погубила замечательного человека по имени Лу Да. Прежде он служил в пограничных войсках старого Чуна в Яньаньфу. Там он убил мясника, и ему пришлось спасаться бегством, постричься в монахи и вступить в монастырь на горе Утайшань. Все его тело разрисовано татуировкой, отчего среди вольного люда [418] его зовут «Татуированным Монахом» Лу Чжи-шэнем. Он носит посох из кованого железа весом в шестьдесят с лишним цзиней. Так вот, этот самый монах и проходил здесь. А жена моя тут же опоила его зельем. На счастье я в этот момент возвратился домой. Заметив его необычайный посох, я поспешил дать ему противоядие от нашего зелья и так спас ему жизнь. После мы с ним даже побратались. Я слышал, что он с каким-то Ян Чжи, по прозвищу «Черномордый Зверь», захватил кумирню Баочжусы на горе Двух Драконов и теперь занимается разбоем. Не раз получал я от него письма, в которых он приглашал меня к себе, да вот пока не могу собраться.

— Я также частенько слышал от вольного люда эти имена, — отозвался У Сун.

— Жаль, — продолжал Чжан Цин, — что одного здоровенного монаха, ростом в восемь чи, она все же опоила! Запоздал я немного, а когда пришел, его уже разрезали на части. Только и остались от него железная палка с наконечником, черная ряса да монастырское свидетельство. Остальные вещи не так интересны, хоть и есть среди них две очень редкие: четки из ста восьми косточек, вырезанных из человеческого черепа, и кинжалы из лучшей белоснежной стали. Уж, верно, немало людей загубил в своей жизни этот монах. И до сих пор нередко слышится в полночь, как стонут его кинжалы. Простить себе не могу, что не успел спасти этого монаха, и все вспоминаю о нем. Еще я запретил убивать певичек и бродячих актеров. Они кочуют из города в город и где придется дают свои представления. С большим трудом добывают они себе пропитание. Нельзя их губить, не то они станут передавать друг другу об этом и со всех театральных подмостков начнут дурно говорить про нас вольным людям. Третья группа людей, которую я запретил жене трогать, — это ссыльные. Среди них встречается много добрых людей и уж им-то никак не следует причинять вреда. Только жена не слушает того, что ей говорят, и вот сегодня нарвалась на вас. Хорошо, что я пораньше вернулся! Опять ты за свое? — обратился он к жене.

— Да сначала-то я ни о чем не помышляла, — отвечала Сунь Эр-нян. — А как увидела, что у него узел набит вещами, тут-то и возникла у меня эта мысль. Да еще он рассердил меня своими шутками.

— Я человек честный, — возразил У Сун, — и уж, конечно, не позволил бы себе никаких оскорблений, да вот заметил, что вы, дорогая, слишком пристально поглядываете на мой узел. Тогда у меня возникло подозрение, и я отпустил на ваш счет несколько шуточек, чем и рассердил вас. Чашку с вином, которую вы подали, я выплеснул, а сам притворился, что отравлен. Когда же вы подошли, чтоб отнести меня в кухню, я и напал на вас. Уж вы извините меня, пожалуйста, за такую неучтивость! [419]

В ответ Чжан Цин лишь рассмеялся и пригласил У Суна во внутренние комнаты.

— Разрешите спросить вас, — сказал Чжан Цин, когда они уселись, — в чем ваше преступление и куда вас ссылают?

У Сун подробно рассказал ему историю о том, как убил Си-Мынь Цина и свою невестку, а Чжан Цин с женой, с одобрением выслушав его, сказали:

— Хотелось бы кое-что предложить вам, не знаем только, как вы на это посмотрите.

— Говорите, прошу вас, — молвил У Сун.

И тогда Чжан Цин обстоятельно изложил У Суну свою мысль.

Верно, судьбе было угодно, чтобы У Сун совершил убийство в Мэнчжоу и учинил скандал в Аньпинсае.

В борьбе героев победил,
Что обуздать слона могли
И с диким справиться быком.
На землю силачей свалил,
Что захватить могли дракона
И тигра изловить живьем.

Что же сказал У Суну Чжан Цин, просим читателя узнать из следующей главы. [420]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

У Сун приводит, в изумленье обитателей лагеря Аньпинсай. Почему Ши Энь стал рассчитывать на помощь У Суна

Итак, обращаясь к У Суну, Чжан Цин сказал:

— Не подумайте, что я предлагаю вам это из дурных побуждений. Но для чего вам идти в ссылку? Лучше уж прикончить обоих охранников здесь. Пока что вы поживете в моем доме, а если пожелаете заняться разбойным делом, я сам провожу вас в кумирню Баочжусы, что на горе Двух Драконов, и познакомлю с Лу Чжи-шэнем и его компанией. Что вы на это скажете?

— Я очень благодарен вам, дорогой брат, за такую заботу обо мне, — сказал У Сун. — Но тут вот какое дело. Всю жизнь я боролся лишь против людей злых. А эти служивые всю дорогу ухаживали за мной и были ко мне внимательны. Отплатив им злом, я поступлю против своей совести. Поэтому, если вы уважаете меня, не губите их.

— Ну, раз уж вы такой справедливый человек, — сказал Чжан Цин, — я сейчас приведу их в сознание, — и он тут же приказал работникам снять стражников со скамейки, на которой они лежали.

Сунь Эр-нян приготовила чашку противоядия, и Чжан Цин влил его стражникам в уши. Не прошло и получаса, как оба солдата поднялись, словно после сна. Взглянув на У Суна, они сказали:

— Как это с нами приключилось такое? Вино здесь хорошее и выпили мы не так уж много, а смотри-ка, до чего развезло! Надо запомнить это место. Когда будем обратно идти, заглянем еще по чашечке выпить.

У Сун только расхохотался. Засмеялись и Сунь Эр-нян с Чжан Цином, а стражники никак не могли понять, в чем дело.

Между тем работники зарезали кур и гусей, приготовили кушанья и подали на стол. Чжан Цин велел расставить столы и скамейки в винограднике за домом, а потом пригласил У Суна и его стражников в сад. Там У Сун предложил своей страже занять почетные места, а сам с Чжан Цином сел напротив них; сбоку поместилась Эр-нян. [421]

Работники налили всем вина и хлопотали у стола, поднося кушанья. Чжан Цин все время потчевал У Суна, а когда наступил вечер, вынул два кинжала и показал их гостю. Кинжалы действительно были выкованы из булатной стали, и изготовить их, видно, стоило немалого труда. Они еще поговорили об убийствах и поджогах, совершенных удальцами из вольного люда, и У Сун как бы невзначай сказал:

— Ведь даже такой справедливый и бескорыстный герой, как Сун Гун-мин из Шаньдуна, по прозвищу «Благодатный Дождь», и тот из-за какого-то дела недавно вынужден был скрыться в поместье сановника Чай Цзиня.

Слыша все это, охранники У Суна просто онемели от страха и стали низко кланяться.

— Вы довели меня целым и невредимым до этих мест, — сказал У Сун. — Могу ли я причинить вам зло? Мы просто беседуем о делах добрых молодцов из вольного люда, и бояться вам нечего. Мы никогда не причиняем зла людям справедливым! Выпейте-ка лучше вина. Завтра, когда мы прибудем в лагерь Мэнчжоу, я еще отблагодарю вас.

Ночевать они остались в доме Чжан Цина, а когда на следующий день У Сун собрался в путь, хозяин стал уговаривать его погостить еще. Так он продержал их у себя три дня, оказав им радушный прием. Однако У Сун все-таки решил распрощаться с Чжан Цином и его женой.

Чжан Цин был старше своего гостя на девять лет, и после того, как они побратались, стал называть его своим младшим братом. Когда же У Сун решил идти, Чжан Цин снова приготовил угощение и устроил ему проводы. Он велел работникам возвратить гостю его узлы и мешки и еще подарил У Суну десять лян серебра, а стражникам дал два-три ляна мелочью. Свои десять лян У Сун также отдал стражникам. Потом на него опять одели кангу и наклеили печати.

Чжан Цин с женой вышли проводить их. У Сун еще раз горячо поблагодарил за прием, и они расстались со слезами на глазах. После этого путники отправились прямо в Мэнчжоу.

Еще до полудня они прибыли в город и прошли в управление, где представили бумаги, выданные им в области. Познакомившись с бумагами, правитель округа принял У Суна и, написав ответное письмо, передал стражникам, которые и двинулись в обратный путь, что к нашему рассказу уже не относится.

У Суна отправили в лагерь ссыльных, и когда он прибыл туда, то прежде всего увидел дощечку, на которой стояли три больших иероглифа: «Ань пин сай», что значит «Лагерь мира и спокойствия». У Суна отвели в одиночную камеру, и нет надобности говорить о том, как служитель писал расписку в получении преступника и как его принял. [422]

Когда У Сун оказался в камере, несколько заключенных подошли взглянуть на него.

— Добрый человек! — сказали они. — Ты только что прибыл сюда и, если в узле у тебя есть какие-нибудь подарки или рекомендательные письма, доставай поскорее. Сейчас сюда явится надзиратель, и все это ты преподнеси ему. Тогда тебе не страшно предварительное наказание палками: бить будут не так крепко. Но если нет у тебя подарков, то прямо надо сказать: дела твои плохи. Мы все, как и ты, ссыльные, и поэтому решили заранее предупредить тебя об этом. Ведь недаром говорится: «Когда погибает заяц, так и лиса его пожалеет, как родного». Ты новичок и не знаешь еще всего этого, вот мы и пришли предупредить тебя.

— Я очень благодарен вам, дорогие друзья, за ваш совет, — сказал У Сун. — Кое-что у меня есть. Однако я дам ему деньги только в том случае, если он попросит добром. Если же он станет вымогать их, то и гроша медного от меня не получит!

— Не дело ты говоришь, добрый человек, — принялись его уговаривать новые товарищи. — Ведь еще в старину люди говорили: «Не бойся начальства, а бойся его власти». И еще: «Под чужой низкой крышей всякий голову пригнет». Все это мы рассказываем тебе для того, чтобы ты был поосторожнее.

Едва они сказали это, как кто-то крикнул:

— Надзиратель идет!

И толпа моментально рассеялась. У Сун развязал узел и спокойно уселся в своей камере, а начальник вошел к нему и сказал:

— Это ты вновь прибывший преступник?

— Я и есть, — отвечал У Сун.

— Да ты что, в уме? Чего ты молчишь? Ты ведь тот самый молодец, который убил тигра на перевале Цзинянган, а потом был командиром охраны в уезде Янгу, и, я полагаю, сам кое в чем разбираешься. Чудно даже, до чего ты непонятливый! Ничего, здесь ты и кошку не посмеешь обидеть!

— Что это ты разошелся? — ответил У Сун. — Ждешь, что я поднесу тебе подарки? У меня даже и полгроша нету, вот разве только два голых кулака я подарю тебе. Есть у меня, правда, немного мелочи, но ее я хочу оставить себе на вино. Интересно поглядеть, что ты будешь со мной делать. Неужели решишься послать обратно в Янгу?

Слова эти привели надзирателя в бешенство, и он поспешил удалиться, а вокруг У Суна снова собралась толпа заключенных. Некоторые говорили ему:

— Добрый человек! Зачем ты нагрубил надзирателю? Смотри, хлебнешь горя! Сейчас он пошел доложить обо всем начальнику лагеря, и они уж, верно, расправятся с тобой. [423]

— Э, не боюсь я их, — возразил У Сун. — Пусть делают, что хотят. Будут со мной по-хорошему, и я буду с ними по-хорошему, а нет, так постою за себя.

Не успел он произнести эти слова, как в камеру вошли четверо и вызвали нового ссыльного.

— Здесь я, — отозвался У Сун, — и никуда не пойду; что вы тут кричите?

Тогда они схватили У Суна и поволокли в зал, где уже находился начальник лагеря. Шесть стражников подвели У Суна к начальнику, который велел снять с него кангу и сказал:

— Ну ты, преступник! Известно ли тебе старое уложение императора У-дэ, по которому каждого нового ссыльного для острастки подвергают ста палочным ударам? Служители, скрутите ему за спиной руки!

— Не беспокойтесь зря, — сказал У Сун. — Если хотите бить, бейте так. Не к чему скручивать мне руки. Не будь я удальцом, убившим тигра, если уклонюсь хотя бы от одного удара. Тогда можете отсчитывать мне все удары сначала. Не будь я добрым молодцом из Янгу, если хоть раз пикну.

Все рассмеялись, и кто-то сказал:

— Вот дурень, со смертью играет. А ну, посмотрим, как он вытерпит!

— А станете бить, так покрепче да позлее! — продолжал У Сун. — Смотрите, чтобы без всяких послаблений!

Тут уж все расхохотались. Стражники, крякнув, взялись за палки. Но в это время появился неизвестный человек, который встал возле начальника лагеря. Ростом он был более шести чи, на вид ему было года двадцать четыре. У него было белое лицо, усы и борода трезубцем свисали вниз, голову украшала белая косынка, а одет он был в темный шелковый халат. Одна рука незнакомца висела на перевязи.

Человек этот нагнулся к начальнику и что-то сказал ему на ухо.

— Вновь прибывший преступник У Сун! Какой болезнью ты болел по дороге? — спросил тогда начальник лагеря.

— Ничем я не болел, — сердито ответил У Сун. — Все у меня было в порядке, я и вино пил, и кашу и мясо ел, и пешком шел.

— Этот парень заболел по дороге, — объявил начальник. — Я полагаю, что мы можем сделать ему снисхождение и отложить наказание.

— Скорей говори, что болел, — подсказывали У Суну стоявшие рядом стражники. — Начальник лагеря жалеет тебя, а ты придумай что-нибудь, и все будет в порядке.

— Да ничем я не болел, и ничего особенного со мной не случилось, — стоял на своем У Сун. — Бейте, как полагается. Нечего откладывать. А то сиди потом и гадай, когда тебя вздуют! [424]

Опять все присутствующие расхохотались. Засмеялся и начальник лагеря.

— Не иначе, как парень заболел горячкой, — сказал он, — и, видать, еще не пропотел как следует, раз мелет всякую ерунду. Нечего его слушать! Уведите в одиночку и заприте.

Четверо стражников потащили У Суна и заперли в ту самую одиночку, куда его привели вначале. Скоро к окошку его камеры подошли другие заключенные.

— Верно, есть у тебя какие-нибудь письма к начальнику лагеря! — говорили некоторые из них.

— Да ничего у меня нет! — сердился У Сун.

— А если у тебя и вправду ничего нет, — замечали другие, — так мало хорошего в том, что тебе отложили наказание. Вечером они непременно тебя прикончат.

— Как же это они прикончат меня? — поинтересовался У Сун.

— Принесут тебе две чашки засохшей каши из заплесневевшей крупы, — отвечали ему. — А когда ты наешься, отведут в яму, что около стены, свяжут, завернут в циновки, завяжут глаза, уши, нос и все другие отверстия и поставят вверх ногами. Часа не пройдет как ты будешь готов. Это у них называется «пэнь-дяо» — «подвесить тарелкой».

— А что еще они могут со мной сделать? — спросил У Сун.

— Есть еще один способ, — отвечали ему. — Наполнят большой мешок песком, свяжут тебя и придавят, И в этом случае не пройдет и часа, как ты кончишься. Способ такой называется «тубудай», то есть «мешок с землей».

— А есть еще какие-нибудь способы? — допытывался У Сун.

— Самые страшные — эти два, — отвечали ему, — остальные полегче.

Не успели они договорить, как вошел солдат с большим блюдом в руках.

— Который здесь вновь прибывший ссыльный военачальник У Сун? — спросил он.

— Я, — отозвался тот. — Чего тебе надо от меня?

— Начальник лагеря прислал вам закусить, — сказал солдат.

У Сун увидел на подносе кувшин вина, миски с мясом и лапшой, а также чашку приправы. «Может, все это прислано, чтобы прикончить меня, — подумал У Сун. — Что ж, пока суд да дело, я подкреплюсь, а там видно будет». И, взяв кувшин, он одним духом осушил его, затем покончил так же с мясом и лапшой. Когда все было съедено и выпито, солдат собрал посуду и ушел. Оставшись один в своей камере, У Сун, насмешливо улыбаясь, сказал себе: «Посмотрим, что они со мной сделают!» [425]

Когда наступил вечер, солдат снова принес блюдо.

— Как? Ты опять пришел? — удивился У Сун.

— Да вот прислали меня с ужином, — отвечал тот, расставляя на столе тарелочки с закусками.

Тут оказались и большой кувшин с вином, и блюдо с жареным мясом, и миска рыбной похлебки, и еще миска каши.

А тем временем У Сун сидел и думал: «Когда я съем все это, меня обязательно прикончат. А, черт с ними! Помирать, так хоть сытым! Съем, а там посмотрю, что будет!»

Когда У Сун покончил с едой, прислужник собрал всю посуду и ушел. Но через некоторое время вернулся с каким-то человеком. Один из них тащил бадью для купанья, а другой — горячую воду. Приблизившись к У Суну, они сказали:

— Просим вас помыться, господин командир охраны! «Может, они хотят расправиться со мной прежде, чем я кончу купаться, — подумал У Сун. — А что мне бояться их? Вымоюсь как следует».

Между тем все уже было приготовлено, вода налита. У Сун залез в бадью и помылся. После этого ему дали полотенце и халат, и он вытерся и оделся. Один из прислужников вылил воду и унес бадью, а второй развесил над кроватью полог. Потом он расстелил циновки и, устроив все как следует, пригласил У Суна ложиться спать и удалился.

У Сун запер дверь на задвижку и, оставшись в одиночестве, принялся размышлять. «Что все это может значить? — думал он. — Э, да пусть их делают, как хотят! Посмотрю, что будет дальше». И, улегшись на кровать, он заснул. Ночь прошла спокойно, без всяких приключений.

На следующий день, едва он открыл двери, как снова явился человек, приходивший накануне. Теперь в руках у него был таз с водой для умывания, и он пригласил У Суна помыться, а потом подал воды прополоскать рот. Затем он привел цирюльника, который расчесал У Суну волосы, уложил их на макушке и повязал ему голову косынкой. Вскоре пришел еще один человек с подносом и расставил на столе закуски, миски с кашей и мясным супом. У Сун же, глядя на все это, думал: «Ну, ну! Продолжайте этак и дальше! А я пока что буду есть!» После еды У Суну подали чашку чаю; когда он выпил, прислужник сказал:

— Верно, вам неудобно здесь, господин командир охраны! Вы бы перешли в комнату, что в другом конце тюрьмы. Там можно получше отдохнуть, да и подавать туда удобней.

«Вот теперь-то и началось, — подумал У Сун. — Что ж, пойду с ним, посмотрю, что будет...»

Один из прислужников собрал его вещи и постель, а другой проводил в помещение, находившееся в передней части тюрьмы. Здесь было чисто прибрано, расставлены новые [426] столы, стулья и другие вещи. Войдя в комнату и оглядевшись, У Сун подумал: «Говорили, что меня бросят в яму, а привели в такую хорошую комнату. Здесь куда лучше, чем в моей прежней камере».

Так просидел У Сун до полудня, когда снова появился человек с мисками и кувшином вина. Он расставил на столе принесенную еду, и здесь оказались закуски четырех сортов, жареная курица и много пампушек. Человек разломал на части курицу, налил в чашку вина и пригласил У Суна кушать. А У Сун глядел на это и думал про себя: «Что же это все-таки значит?..»

Когда стемнело, ему снова принесли множество кушаний, а затем воды для умывания и устроили так, чтобы ночью в комнате было прохладно. «А ведь заключенные говорили, что со мной должны поступить иначе, — размышлял У Сун. — И сам я полагал, что будет не так. Что же со мной возятся?»

И на третий день ему по-прежнему подавали еду и вино. Кончив завтракать, У Сун отправился прогуляться и увидел, как под палящими лучами солнца другие заключенные таскали воду, кололи дрова и выполняли всякую тяжелую работу. Стояла шестая луна, и жара была невыносимая.

— Как можете вы работать в этакую жару? — спросил У Сун, остановившись около них и заложив руки за спину.

— Добрый человек! — отвечали заключенные. — Ты, наверное, и не знаешь, что работа здесь считается раем. Разве можем мы мечтать о том, чтобы укрыться в тени и отдохнуть? Все другие, у кого нет ни связей, ни денег, закованы в тяжелые железные колодки и заперты в большой тюрьме. Вот им-то уж действительно и жизнь не в жизнь, да и умереть не дают.

Поговорив с ними, У Сун пошел дальше и позади храма Владыки неба увидел рядом с курильницей для жертвоприношений большую гранитную глыбу, на которой обычно устанавливался шест с флагом.

У Сун посидел немного на этом камне, затем вернулся к себе и, усевшись, стал размышлять. Вскоре опять явился прислужник с вином и едой

Не вдаваясь в подробности, скажем только, что прошло несколько дней, а У Суну все подавали хорошую еду и вино и вежливо приглашали его за стол. Это вовсе не походило на то, что ему хотят причинить какой-нибудь вред. И сколько ни думал У Сун, он так ничего и не понял.

И вот однажды в полдень, когда прислужник принес ему еду и вино, У Сун не вытерпел и, положив руку на принесенную ему миску, спросил:

— Ты у кого работаешь? И чего ради ты приносишь мне вино и еду?

— Я уже докладывал вам, — отвечал тот, — что я служу у начальника лагеря. [427]

— Так вот о чем я хочу спросить тебя, — продолжал У Сун. — Кто посылает тебя с едой и вином и что будет дальше?

— Все делается по приказанию сына начальника, — отвечал прислужник.

— Я заключенный преступник, — заявил У Сун, — и ничего хорошего не сделал господину начальнику лагеря, так почему же он посылает мне все это?

— Откуда мне знать? — отвечал прислужник. — Сын начальника распорядился, чтобы я обслуживал вас месяцев пять или шесть, а потом он будет о чем-то говорить с вами.

— Что за чудеса! — воскликнул У Сун. — Уж не хотят ли они сначала откормить меня как следует, а потом прикончить? Этой загадки мне не разгадать! Но могу ли я спокойно есть и пить, не зная, что будет со мной? Ты вот что скажи мне, — продолжал он, — что за человек сын начальника лагеря и где он со мной раньше встречался? Лишь тогда я стану есть и пить то, что он посылает.

— Это и есть тот человек с подвязанной рукой, который был в канцелярии начальника лагеря, когда вас привели туда.

— Тот, в темном шелковом халате, что стоял возле начальника лагеря? — спросил У Сун.

— Он самый!

— Верно, он и спас меня тогда от наказания? — расспрашивал У Сун.

— Так оно и было, — отвечал прислужник.

— Удивительное дело! — сказал У Сун. — Я из уезда Цин-хэ, он — уроженец Мэнчжоу. Никогда до сих пор мы с ним не встречались. Почему же он так хорошо относится ко мне? Должна быть к этому какая-то причина. Не скажешь ли ты мне его имя и фамилию?

— Фамилия его Ши, зовут Энь, — отвечал человек. — Он хорошо дерется на кулаках, фехтует палицей, и в народе его прозвали Ши Энь «Золотоглазый Тигр».

— Он, видимо, благородный человек, — сказал У Сун, услышав эти слова. — Так вот что, пригласи-ка его сюда и передай, что лишь после того как он придет, я смогу пить и есть все яства, которые мне приносят. А, если ты не позовешь его, я вовсе не стану есть!

— Сын господина начальника приказал мне пока что ничего вам не рассказывать, — отвечал прислужник, — а через полгода, он сказал, можно будет с вами встретиться и поговорить!

— Ну, хватит глупости болтать! — рассердился У Сун. — Пойди и пригласи его сюда. Мы познакомимся, и все будет в порядке! [428]

Прислужник был очень перепуган и никак не хотел идти. Однако, видя, что У Сун не на шутку рассердился, он покорился своей участи и отправился с докладом.

Прошло довольно много времени, прежде чем из внутренних покоев появился Ши Энь. Он отвесил У Суну низкий поклон, а тот, ответив на приветствие, почтительно обратился к нему со следующими словами:

— Я всего лишь преступник, находящийся у вас в подчинении, и не имел чести познакомиться с вами. Тем не менее вы спасли меня от наказания, а сейчас изо дня в день присылаете мне вкусную пищу и прекрасное вино. Всего этого я ничем не заслужил у вас, и выходит, что получаю незаслуженную награду. Это лишает меня и сна и покоя.

— Я уже давно слышал ваше доблестное имя, старший брат мой, — отвечал Ши Энь. — Но, к сожалению, мы жили вдали друг от друга и потому не могли встретиться. Теперь, на мое счастье, вы попали сюда, и я рад вас приветствовать. Я откладывал встречу с вами лишь потому, что не мог оказать вам должных почестей.

— Служитель только что сказал мне, — возразил У Сун, — что примерно через полгода вы хотите о чем-то поговорить со мной. Вы действительно хотите мне что-то сказать?

— Ничего этот слуга не знает, — сказал Ши Энь. — Сболтнул вам по глупости лишнее — и все.

— Вы просто церемонитесь со мной, уважаемый господин, — сказал У Сун. — Но мне трудно находиться в том положении, в которое вы ставите меня. Прошу вас, скажите прямо, чего вы от меня хотите?

— Ну, раз уж мой слуга проговорился, — сказал Ши Энь, — то придется открыть вам всю правду. Вы человек храбрый и настоящий мужчина. Поэтому я и решил обратиться к вам с одной просьбой, выполнить которую, я полагаю, можете лишь вы. Я не решался просить вас об этом сразу только потому, что вы прибыли издалека и сильно утомились. Вот я и счел за лучшее подождать с полгода, когда вы полностью восстановите свои силы, и тогда рассказать вам подробно о своем деле.

Услышав это, У Сун расхохотался и сказал:

— Разрешите доложить вам, уважаемый господин, что в минувшем году я не менее трех месяцев болел лихорадкой и сразу же после этого, будучи к тому же пьяным, голыми руками убил на перевале Цзинянган огромного тигра. А уж сейчас об этом и толковать нечего!

— Нет, пока я ничего больше не скажу, — возразил Ши Энь. — Подождем еще немного, а когда вы наберетесь сил, я все вам открою.

— Так вы думаете, что я совсем без сил?! — рассердился [429] У Сун. — Вчера около храма Владыки неба я видел большую каменную глыбу, — как вы думаете, сколько в ней весу?

— Да, верно, цзиней пятьсот, не меньше, — отвечал Ши Энь.

— Пойдемте, — предложил У Сун, — и посмотрим, смогу ли я поднять этот камень.

— Сначала вам надо выпить и закусить, а потом уж пойдем, — возразил Ши Энь.

— Нет, сначала мы пойдем туда, а закусить будет не поздно и по возвращении, — настаивал У Сун.

И оба они направились к храму. Заключенные, видя У Суна рядом с сыном начальника лагеря, почтительно приветствовали его. Когда они приблизились к камню, У Сун легонько потрогал его рукой и, рассмеявшись, молвил:

— Я до того изнежился, что, пожалуй, и впрямь не подниму его.

— Да, с камнем в пятьсот цзиней весом шутки плохи, — сказал Ши Энь.

— А вы, господин, и в самом деле поверили, что мне не под силу этот камень? — усмехнулся У Сун. — Ну-ка, люди, отойдите. Сейчас я подыму его!

Оголившись до пояса, У Сун обхватил руками каменную глыбу и легко приподнял ее. Потом он обеими руками с такой силой швырнул камень, что тот вдавился в землю на целый чи. Все заключенные, наблюдавшие это зрелище, онемели от изумления.

А У Сун вновь приподнял камень правой рукой и так подбросил его, что он взлетел не меньше чем на чжан. Затем он обеими руками подхватил камень и тихонько опустил его на прежнее место. Покончив со всем этим, он обернулся к Ши Эню и присутствовавшим здесь заключенным, и они увидели, что лицо его даже не покраснело от напряжения, сердце билось ровно и дыхание было спокойно.

Ши Энь подошел к У Суну, поклонился ему и, обняв его за талию, сказал:

— Друг мой! Вы — человек необыкновенный и обладаете волшебной силой.

— Вы поистине удивительный человек! — говорили также и заключенные, низко кланяясь ему.

Затем Ши Энь пригласил У Суна в свои комнаты и усадил его.

— Теперь, — сказал У Сун, — вы должны сообщить мне, что за поручение ждет меня.

— Посидите немного, — возразил Ши Энь, — и обождите, пока придет мой отец. Когда вы познакомитесь с ним, я открою вам свою просьбу.

— Если вы действительно хотите поручить мне какое-то дело, то перестаньте ребячиться, — рассердился У Сун, — а то [430] получается какая-то нелепость. Если б даже за это мне грозило четвертование, я и тогда согласился бы сделать это для вас. Не будь я человеком, если говорю все это из лести!

Тогда, сложив руки и прижав их к груди, Ши Энь обо всем рассказал ему. И как бы самой судьбой было предназначено, чтобы У Сун,

Исполненный гневных, губительных сил,
Свое боевое искусство явил,
Ведь люди о нем говорили недаром,
Что тигра сражает он первым ударом.

Об этом поистине можно сказать:

Кулак он поднимет — и сразу кругом
Вздымаются тучи и катится гром,
Ногою взмахнет — и от каждого взмаха
И ветры и ливни трепещут от страха.

О каком деле Ши Энь сообщил У Суну, вы, читатель, узнаете из следующей главы. [431]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Ши Энь восстанавливает свои права в округе Мэнчжоу. Пьяный У Сун избивает трактирщика Цзян Мынь-шэня

Итак, обратившись к У Суну, Ши Энь сказал:

— Присядьте, дорогой друг, и я подробно расскажу вам о деле, которое тяжелым камнем лежит у меня на душе.

— Дорогой господин! — сказал У Сун. — Говорите без всяких церемоний, все начистоту, ничего не скрывая.

— Уже с малых лет, — начал Ши Энь, — обучился я фехтовать копьем и палицей у наставников из вольного люда, и в округе Мэнчжоу меня даже прозвали «Золотоглазым Тигром». За восточными воротами есть рынок, который называется Куайхолинь — Лес Радостей. Сюда приезжают торговать купцы из провинций Шаньдун и Хэбэй. Тут находится больше сотни торговых заведений, тридцать игорных домов, ломбарды и лавки менял. Так вот, однажды, желая испытать свои силы, я в сопровождении бесстрашных головорезов из ссыльных, которых было со мной не меньше восьмидесяти, отправился в Куайхолинь и открыл там трактир. Я поставлял вино и мясо всем находящимся поблизости торговцам, а приезжие певички являлись первым делом ко мне, и только потом получали разрешение заниматься своим делом. Деньги в подобных местах люди тратят не малые, и к концу месяца я нажил двести-триста лян серебра. Но недавно к нам в лагерь прибыл новый начальник охраны из Дунлучжоу по имени Чжан и привез с собой некоего Цзян Чжуна. Ростом этот человек в девять чи, за что среди вольного люда получил прозвище Цзян Мынь-шэнь — «Бог-хранитель ворот». И беда не только в том, что он великан, есть у него и другие преимущества. Он хорошо владеет пикой и палицей, ловко наносит удары кулаками и ногами и мастерски нападает. Он любит бахвалиться и говорить про себя, что «гора Тайшань соревнуется с горою Юэ» и что во всей Поднебесной нет равного ему воина. Этот человек стал у меня на пути. Сначала я не хотел идти ему на уступки, но он так избил меня, что я месяца два не мог подняться с кровати. Несколько дней назад, когда вы, дорогой брат мой, прибыли сюда, у меня все [432] еще болела голова, и руку я носил на перевязи. По сей день раны у меня не совсем еще зажили. Я хотел было поднять против этого парня людей, но беда в том, что на его стороне начальник охраны Чжан со своим отрядом, так что в случае скандала виновными окажемся, конечно, мы. И я удручен тем, что не могу отомстить ему за оскорбление. Я давно слышал о вас, дорогой брат, как о доблестном муже, и если вы отомстите за меня, я умру спокойно. Одного я боялся — что после тяжелого и долгого пути вы очень устали и у вас не хватит сил для борьбы. Вот почему я и распорядился полгода кормить вас как следует, дать вам полностью оправиться и тогда уж просить вашего совета. К несчастью, слуга проболтался, и мне пришлось раньше времени выложить вам все начистоту.

Выслушав эту речь, У Сун громко расхохотался и спросил:

— Сколько же голов и рук у этого Цзян Мынь-шэня?

— Да всего одна голова и пара рук, — отвечал Ши Энь. — Где ж ему взять больше?

— Будь у него хоть три головы и шесть рук и обладай он способностями самого Ночжа (Ночжа — имя буддийского божества, бога грома.), и тогда я не испугался бы. Но раз у него только одна голова и две руки и нет способностей Ночжа, то стоит ли его бояться?

— Мне-то с моими малыми силами и способностями никак не совладать с ним, — ответил Ши Энь.

— Не стану хвастаться, — возразил У Сун, — но я всю жизнь побивал дерзких, наглых и бесчестных обитателей Поднебесной! А если дело обстоит так, как вы говорите, то нечего больше раздумывать. Не мешало бы захватить с собой вина, чтобы подкрепляться в дороге. Пойдемте туда сейчас же, и вы увидите, что я расправлюсь с этим парнем также, как с тигром. Если же кулак мой во время драки окажется особенно тяжелым, я прикончу его и сам буду за это отвечать!

— Дорогой брат мой, — отозвался Ши Энь. — Обождите еще немного, пока придет сюда мой отец, и вы познакомитесь. Если вы считаете, что можно начинать действовать, так мы и начнем. Только надобно все хорошенько обдумать. Может быть, завтра следует послать туда человека разузнать, как обстоят дела. Если Цзян Чжун там, мы сможем послезавтра двинуться в путь. Если же его там нет, мы решим, как поступить. А появись мы в Куайхолине раньше времени, то, как говорят, мы только «растревожим змею в траве». Он подготовится к этой встрече, и нам несдобровать.

— Ну, господин мой, — рассердился У Сун. — Видно, вы еще не забыли, как он вас бил. Этак выжидать — совсем не [433] мужское дело, пойдемте-ка лучше без дальнейших разговоров! Чего там откладывать на завтра! Раз решили, надо идти, и нечего бояться, что он приготовится!

Когда У Сун, не слушая никаких уговоров, хотел уже покинуть комнату, из-за ширмы вышел начальник лагеря, человек весьма почтенного возраста, и обратился к нему со следующими словами:

— Я слышал ваш разговор и счастлив познакомиться с таким справедливым человеком. Моему сыну, кажется, действительно повезло. Пойдемте же во внутренние комнаты и побеседуем.

У Сун покорно последовал за начальником лагеря, и, когда они пришли туда, начальник сказал:

— Прошу вас присесть, благородный человек!

— Что вы, я же заключенный! — воскликнул У Сун. — Осмелюсь ли я сидеть рядом с вами?!

— Не говорите так, добрый человек, — возразил начальник лагеря. — Для моего сына встреча с вами — большое счастье, так стоит ли церемониться?

Тогда У Сун произнес надлежащее приветствие и сел на указанное ему место; Ши Энь же стал перед ним.

— Что ж вы не сядете, молодой господин? — спросил его У Сун.

— Вас принимает мой отец, и я прошу вас, дорогой брат мой, не обращать на меня внимания.

— В таком случае я буду себя неловко чувствовать, — заметил У Сун.

— Ну, уж если вы так щепетильны, — сказал на это начальник лагеря, — то, поскольку здесь нет посторонних, Ши Энь может сесть.

Слуги принесли вина, фруктов и закусок. Начальник лагеря собственноручно наполнил чашку У Суна вином и сказал:

— Ваша доблесть, благородный человек, вызывает всеобщее уважение. Так вот в чем состоит наше дело. Сын мой торговал в Куайхолине. Взялся он за это не ради наживы, а главным образом для благоустройства нашего округа. Нежданно-негаданно Цзян Мынь-шэнь силой отнял у него это дело. Лишь с вашей доблестью и мужеством, справедливый человек, можно отомстить за нанесенную обиду. Если вы не отказываете ему в помощи, то прошу вас до дна осушить эту чашку и принять от моего сына четыре поклона в знак того, что он будет почитать вас, как старшего брата.

— Разве осмелюсь я, человек без всяких талантов и знаний, принять поклоны вашего сына? — запротестовал У Сун. — Это будет для меня такой незаслуженной честью!

Затем он выпил вино, и Ши Энь отвесил ему положенные четыре поклона. У Сун поспешил ответить ему поклонами, и таким образом был скреплен их братский союз. В тот день [434] У Сун был в отличном настроении, много пил и ел и в конце концов настолько опьянел, что люди под руки отвели его и уложили в постель. Однако особо распространяться об этом нет никакой надобности.

На следующий день отец сказал:

— Вчера вечером У Сун здорово напился и, верно, плохо себя чувствует. Можно ли посылать его сегодня? Не лучше ли сказать, что мы отправили на разведку человека и тот сообщил, что Цзян Мынь-шэня нету дома? Отложим это дело на завтра, а там решим, как быть.

Придя в этот день к У Суну, Ши Энь сказал:

— Сегодня не стоит идти. Я отправил на разведку человека, и тот сообщил, что Цзян Мынь-шэня нет дома. А вот завтра, как только поедите утром, так я и попрошу вас пойти.

— Что ж, завтра так завтра, — отвечал У Сун. — Только не хочется сдерживать свой гнев целый день.

После завтрака Ши Энь с У Суном отправились прогуляться, а вернувшись, поговорили о приемах боя с пикой и палицей. В полдень Ши Энь пригласил У Суна обедать. Вина на этот раз подали всего несколько чашек, зато кушаний приносили без счета. Но У Суну очень хотелось выпить, и поэтому его совсем не устраивало то, что ему предлагали только кушанья.

Покончив с едой, У Сун простился и ушел к себе. Он сидел в своей комнате и размышлял, пока не пришли слуги помочь ему умыться. У Сун спросил одного из них:

— Отчего это сегодня за обедом было так мало вина и одни лишь мясные блюда?

— Не стану обманывать вас, господин, — отвечал слуга. — Утром начальник лагеря совещался со своим сыном о том, отправиться ли вам сегодня с их поручением. Они решили, что вчера вечером вы изрядно выпили и сегодня не справитесь с этим делом. И чтобы завтра вы могли туда отправиться, к обеду подали мало вина.

— Ах, вот оно что! — воскликнул У Сун. — Вы думаете, если я пьян, так и не справлюсь с вашим Цзян Мынь-шэнем?

— Именно так они думали, — подтвердил слуга.

Всю ночь не спал У Сун и с нетерпением ждал рассвета.

А на следующее утро он встал, умылся, прополоскал рот, повязал голову косынкой наподобие иероглифа «вань», одел рубаху серого цвета, обмотки и матерчатые туфли с восемью завязками и наклеил на лицо пластырь, чтобы скрыть клеймо. Вскоре пришел к нему Ши Энь и пригласил завтракать.

Когда У Сун поел и выпил чаю, Ши Энь сказал ему:

— В конюшне уже стоят оседланные лошади, и мы можем ехать.

— Ноги у меня, кажется, не маленькие, — сказал У Сун, — [435] так зачем же ехать верхом? И еще я хотел просить вас выполнить одну мою просьбу.

— Говорите, — отвечал Ши Энь, — и желание ваше всегда будет исполнено, дорогой брат мой.

— Так вот, — продолжал У Сун, когда мы выйдем из города, я назначу по дороге несколько пунктов, которые будут называться: «Без трех дальше не пойдем!»

— А что это значит? — спросил Ши Энь. — Я что-то не совсем понимаю.

— Так вот что я скажу тебе, — сказал У Сун, смеясь, — если хочешь, чтобы я побил Цзян Мынь-шэня, то по дороге будешь подносить мне по три чашки вина в каждом кабачке, который встретится нам. Не выставишь мне этих трех чашек — с места не двинусь. Это я и называю: «Без трех дальше не пойдем».

Услышав это, Ши Энь подумал: «От Восточных ворот до Куайхолиня около пятнадцати ли. По дороге туда не менее тринадцати мест, где торгуют вином. Если в каждом трактирчике он выпьет по три чашки вина, то, пока мы доберемся до места, это составит тридцать девять чашек, и он будет совершенно пьян. Что же делать?»

— Ты думаешь, что пьяный я ни на что не способен? — рассмеялся У Сун. — Ошибаешься. Вот если я не выпью, так действительно ничего и делать не смогу. Силы у меня возрастают с каждым глотком вина. Выпью чашку, сила прибавится, выпью пять, увеличится в пять раз. А уж когда выпью десять чашек, так откуда только и сила берется — я сам не пойму. Если бы вино не придавало мне отваги, разве убил бы я тигра на перевале Цзинянган? Ведь тогда я столько выпил, что мне море было по колено.

— Не знал я этого, дорогой брат мой, — сказал Ши Энь. — Уж чего-чего, а хорошего вина в нашем доме сколько душе угодно. Но я боялся, что вы напьетесь и провалите все дело и не решился вчера подливать вам. А раз вино укрепляет ваше мужество, мы пошлем вперед двух слуг с вином, фруктами и закусками, и они будут ожидать вас в указанных пунктах.

— Вот это по-моему! Верно ты меня понял, — обрадовался У Сун. — Чтобы драться с Цзян Мынь-шэнем, нужна смелость, а без вина я не смогу проявить всех своих способностей. За угощение я расплачусь с тобой тем, что побью этого негодяя и повеселю народ.

Ши Энь тотчас же приступил к сборам. Он послал вперед двух солдат с едой и вином и захватил еще денег. Начальник лагеря тайком отрядил человек двадцать здоровых молодцов, которые в случае надобности могли оказать им помощь. Когда с приготовлениями было покончено, все двинулись в путь. [436]

Теперь надо рассказать о том, как Ши Энь с У Суном покинули Аньпинсай и вышли из Восточных ворот города Мэн-чжоу. Не успели они сделать и пятисот шагов, как увидели кабачок у дороги. Над крышей приветливо трепыхался флажок, а возле дверей их ждали слуги, высланные вперед с провизией и вином. Ши Энь пригласил У Суна зайти в трактирчик; все уже было приготовлено, и слуги принялись наливать вино.

— Только не в маленькие чашки, — предупредил У Сун. — Подайте большие и наполните все три.

Слуги послушно достали большие чашки и налили вина. У Сун не стал долго церемониться, осушил все три чашки и поднялся, чтобы идти дальше. А слуги быстро собрали посуду и побежали вперед.

— Кажется, заморил червячка, — смеялся У Сун. — Можно продолжать путь.

Они покинули кабачок и вышли на дорогу. Была седьмая луна, жара стояла невыносимая. Лишь временами налетал прохладный ветерок. Оба путника распахнули свои одежды. Не успели они пройти и одного ли, как впереди за лесочком появились какие-то строения, и еще издали сквозь чащу леса они увидели вывеску кабачка.

Зайдя в лес, они и в самом деле приблизились к маленькому кабачку, в котором продавали простое деревенское вино. Тут Ши Энь в нерешительности остановился и сказал:

— Здесь продают лишь простое деревенское вино. Неужели и это мы будем считать за остановку?

— Почему же нет? — отвечал У Сун. — Раз здесь торгуют вином, я должен выпить свои три чашки. Без них я не пойду дальше — и все.

Тогда они вошли и сели. Слуги расставили закуски и чашки. Проглотив свои три чашки, У Сун снова поднялся, и они пошли дальше. Слуги опять наспех все прибрали и стремглав бросились вперед.

Не прошли они и двух ли, как снова наткнулись на кабачок, и У Сун выпил еще три чашки. Однако нам нет надобности описывать в подробностях весь их путь. Достаточно сказать, что они заходили в каждый кабачок, который попадался на пути, и У Сун неизменно выпивал там свои три чашки вина.

Так они посетили не менее десяти кабачков. Взглянув на У Суна, Ши Энь увидел, что он все еще не пьян.

— А далеко еще до этого Куайхолиня? — вдруг спросил У Сун.

— Да теперь уже близко, — отвечал Ши Энь. — Видите лес? Вот это как раз и есть Куайхолинь.

— Ты обожди меня где-нибудь поблизости, а я пойду разыскивать этого парня, — сказал У Сун. [437]

— Правильно, — сказал Ши Энь, — я где-нибудь здесь укроюсь. Надеюсь, дорогой брат мой, вы будете осторожны и не забудете о силе вашего противника.

— Ну, это пустое, — сказал У Сун. — Только вели слугам следовать за мной. Если повстречается на пути еще кабачок, я выпью.

Приказав слугам следовать с У Суном, Ши Энь пошел другой дорогой.

Не успел У Сун пройти и трех ли, как осушил еще чашек десять вина. Полдень уже миновал, и солнце жгло немилосердно, хоть и дул легкий ветерок. Вино, выпитое У Суном, уже начало оказывать действие. Он расстегнул на груди рубаху и, хоть не был еще пьян, брел, раскачиваясь из стороны в сторону и спотыкаясь, словно совсем захмелел. Когда он приблизился к лесу, слуга, указывая рукой, сказал:

— Вон там, на перекрестке, трактир Цзян Мынь-шэня!

— Спрячьтесь куда-нибудь подальше, — сказал У Сун. — Как увидите, что я расправился с ним, так и приходите.

У Сун пошел прямо через лес. Вскоре он увидел детину в белой рубахе, огромного, как статуя бога-хранителя у входа в храм. Он отдыхал на складном стуле в тени акации и в руках держал мухобойку. Прикинувшись пьяным, У Сун украдкой взглянул на этого человека и подумал: «Не иначе, как это сам Цзян Мынь-шэнь».

У Сун пошел дальше и в пятидесяти шагах от себя увидел на перекрестке дорог большой трактир. Перед входом высился шест с вывеской, на которой крупными иероглифами было написано: «Хэ-ян Фын-юэ» — «Хэянский уютный уголок». У ворот стояла изгородь, выкрашенная в зеленый цвет, а на ней два небольших флага, на каждом из которых красовалось по пяти вышитых золотых иероглифов, гласивших:

Пьяному — привольнее земля,
Величавей небеса над нею.
За кувшином доброго вина
Жизнь тебе покажется длиннее.

Войдя в трактир, он заметил в одном углу столик для мяса, стойку, на которой мясо режут и рубят, и все необходимые для этого приспособления; в другом — печь для пирожков и прочей еды. Во внутреннем помещении виднелись три огромных чана с вином, расставленные в ряд и наполовину вкопанные в землю.

В центре находился прилавок, за которым сидела молоденькая женщина. Это была новая жена Цзян Мынь-шэня, на которой он женился уже после своего приезда в Мэнчжоу. Прежде она была певичкой в публичном доме и хорошо исполняла городские песенки.

Разглядев все это, У Сун еще раз повел вокруг пьяными [438] глазами и, войдя в трактир, уселся у столика, что стоял против прилавка. Облокотившись на него обеими руками, он уставился на женщину и глаз с нее не сводил. Заметив это, она отвернулась и стала глядеть в другую сторону. В трактире было несколько слуг. У Сун постучал по столу и позвал:

— Эй, где хозяин?!

Один из слуг приблизился к У Суну и, окинув его взглядом, спросил:

— Сколько вам подать вина, уважаемый гость?

— Налей два рога, но сначала дай мне немного попробовать! — приказал У Сун.

Слуга подошел к прилавку, попросил женщину отмерить ему два рога вина, а затем, вылив эту порцию в небольшую кадушку, зачерпнул из нее немного и подал У Суну со словами:

— Прошу вас, уважаемый гость, отведайте!

У Сун взял вино, понюхал его и, покачав головой, сказал:

— Неважное вино. Дайте-ка мне другого!

Заметив, что У Сун пьян, слуга подошел к прилавку и сказал женщине:

— Пожалуй, надо дать ему другого вина, хозяйка. Женщина взяла кадушку, вылила из нее вино и налила вина высшего сорта. Слуга снова зачерпнул чашку и поднес У Суну. Отхлебнув, У Сун почмокал губами и сказал:

— И это плохое. Перемените, да поживее, не то плохо вам придется!

Еле сдерживая гнев, слуга молча взял кадушку и вернулся к прилавку.

— Придется, хозяйка, дать ему покрепче, — сказал он. — Не стоит связываться с ним, он пьян и только ищет повода, чтобы поскандалить. Налейте ему другого вина, да покрепче.

Тогда женщина зачерпнула самого лучшего вина, и слуга подал его У Суну.

— Ну, это еще сойдет, — заявил У Сун. — Послушай, парень, как зовут твоего хозяина?

— Его фамилия Цзян, — отвечал слуга.

— А почему не Ли? — спросил У Сун.

Услышав это, женщина сказала:

— Этот мерзавец где-то напился, а сюда пришел поскандалить.

— Да он, видно, из деревни, — отвечал слуга, — не умеет себя вести и несет всякую чушь...

— Что вы там болтаете?! — спросил У Сун.

— Да так, разговариваем между собой, — отозвался слуга. — Не обращайте на нас внимания и пейте.

— Эй ты, человек! — крикнул У Сун. — Скажи-ка этой [439] бабочке за прилавком, чтобы подошла сюда и составила мне компанию!

— Бросьте болтать глупости! — крикнул слуга. — Это жена нашего хозяина!

— Ну и что из того, что она жена вашего хозяина? — сказал У Сун. — Какая беда в том, что она выпьет со мной вина?

— Ах ты разбойник! — закричала женщина, потеряв терпение. — Убить тебя мало! — и, толкнув дверцу в стойке, хотела выбежать из комнаты.

Тут У Сун, спустив с себя рубаху и засунув ее рукава за пояс, выплеснул все вино на землю. Затем он ринулся к прилавку и так вцепился в женщину, что она и пошевельнуться не могла. Одной рукой он обхватил ее за талию, а другой разорвал в клочья ее головной убор, за волосы вытащил из-за прилавка и швырнул беднягу прямо в чан с пенным вином.

После этого У Сун вышел из-за прилавка. Слуги были сильными и ловкими, они кинулись на У Суна. Однако У Сун схватил одного из них и, без труда подняв на руки, бросил в чан с пивом. Второй слуга также бросился было на У Суна, однако тот и его схватил за голову и отправил вслед за первым. Подбежали еще двое слуг, но У Сун, пустив в ход руки и ноги, повалил их. Жена и двое слуг барахтались в вине и никак не могли выбраться оттуда. А двое других лежали на полу в луже вина, не в силах подняться.

В общем, этим беднягам досталось так, что от страха они напустили в штаны. Одному из них, что был похитрее, удалось улизнуть. И когда У Сун заметил это, то подумал: «Он, верно, побежит доложить обо всем Цзян Мынь-шэню. Пойду-ка я встречу его да вздую прямо на улице. Пусть народ позабавится». И он быстро вышел из помещения.

Когда слуга сообщил Цзян Мынь-щэню о случившемся, тот сильно напугался. Он вскочил на ноги, оттолкнул от себя стул, отбросил мухобойку и ринулся к кабачку.

Между тем У Сун уже поджидал его на дороге.

Надо сказать, что Цзян Мынь-шэнь, несмотря на свой огромный рост, за последнее время сильно ослаб из-за неумеренного увлечения вином и женщинами и сейчас здорово струсил. Разве мог он сравняться с У Суном, который был могуч, как тигр, и полон решимости расправиться с врагом?

Однако, увидев У Суна, Цзян Мынь-шэнь решил, что тот пьян, и, уверенный в легкой победе, ринулся вперед. Медленно ведется рассказ, но события происходят быстро. У Сун сжал кулаки, размахнулся, будто хотел ударить Цзян Мынь-шэня в лицо, и вдруг повернулся и побежал прочь. Цзян Мынь-шэнь рассвирепел и бросился за ним. На бегу У Сун так двинул его ногой, что Цзян Мынь-шэнь схватился обеими [440] руками за живот и присел на корточки. Тогда У Сун повернулся и ударил Цзян Мынь-шэня правой ногой в висок, и тот упал навзничь. Затем У Сун наступил ему на грудь ногой и своим тяжелым, как молот, кулаком принялся дубасить Цзян Мынь-шэня по голове.

Здесь необходимо заметить, что прием, с помощью которого У Сун победил Цзян Мынь-шэня, называется «Шаг колесом и два пинка», — все дело в том, чтобы вовремя использовать ложный выпад и затем, повернувшись, ударить противника левой ногой. После этого надо снова обернуться и со всей силой ударить правой ногой.

Прием этот был не из легких, но У Сун отлично знал его, так как тренировался всю свою жизнь.

Побежденный Цзян Мынь-шэнь, лежа на земле, запросил пощады.

— Если хочешь, чтобы я сохранил тебе жизнь, — заорал У Сун, — выполни три мои условия!

— Пощади меня, добрый человек, — умолял его Цзян Мынь-шэнь, — и я выполню не только три, а хоть все триста твоих условий!

Тогда У Сун назвал свои три условия.

Не иначе как на роду ему было написано, что

Он изменил свой прежний вид,
Он изменил черты лица -
И все же, крова не найдя,
Скитаться должен без конца,
Обрезал волосы свои
И брови черные остриг -
И все же должен убивать,
Как раньше убивать привык.

Но об этих трех условиях У Суна вы, читатель, узнаете из следующей главы.

(пер. А. Рогачева)
Текст воспроизведен по изданию: Ши Най-ань. Речные заводи. Том 1. Гос. изд. худ. лит. М. 1959