ШИ НАЙ-АНЬ

РЕЧНЫЕ ЗАВОДИ

ТОМ I

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Старуха Ван подстрекает Си-Мынь Цина на темное дело. Распутница отравляет своего мужа

Итак, Юнь-гэ, побитый старухой Ван, не зная, на ком выместить злобу, подхватил свою корзину и побежал разыскивать У старшего. Он миновал несколько кварталов, когда увидел У старшего, который выходил из-за угла, неся на плече коромысло с лепешками. Юнь-гэ остановился и, бесцеремонно разглядывая его, сказал:

— Давненько вас не видно. Что это вы так раздобрели?

— Да я всегда такой! — отвечал У, сняв с плеча коромысло. — С чего это ты взял, что я раздобрел?

— Я на днях хотел купить отрубей, — отвечал Юнь-гэ. — Все лавки обыскал, но так нигде и не нашел, а люди мне сказали, что у вас дома их сколько хочешь.

— Я не держу ни уток, ни гусей. Зачем же мне отруби? — удивился У.

— Если у тебя нет отрубей, так с чего ты так жиром заплыл? Поставь тебя на голову — ты не заметишь, вари тебя в котле — ты не рассердишься...

— Ах ты проклятая обезьяна! — крикнул У старший. — Ты за что это оскорбляешь меня? Разве жена моя изменяет мне с другим мужчиной? Почему же ты сравниваешь меня с уткой?

— Если она не изменяет вам с мужчиной, так изменяет с молодчиком! — издевался над ним Юнь-гэ.

Тут У старший схватил Юнь-гэ и крикнул:

— Говори, с кем?

— Потеха, да и только! Меня-то ты можешь схватить, а вот до своего соперника тебе и не добраться!

— Дорогой братец! — взмолился тут У. — Скажи мне, кто это такой, и я дам тебе за это десять лепешек.

— Да зачем мне твои лепешки? — ответил на это [379] Юнь-гэ. — Ты лучше поставь мне три чашки вина, вот тогда все и узнаешь.

— Ну, раз ты пьешь, так пойдем, — сказал У.

Он взял свое коромысло и повел Юнь-гэ в маленький кабачок. Там он опустил коромысло на пол, достал несколько лепешек, заказал мяса, вина и пригласил Юнь-гэ выпить и закусить.

— Вина больше не подливай, — сказал Юнь-гэ, осушив чашку, — а мяса отрежь еще несколько кусочков.

— Дорогой братец! — приставал к нему У. — Ты бы все-таки сказал мне, что обещал.

— Не торопись, — спокойно отвечал Юнь-гэ. — Обожди, вот я съем это, тогда все тебе и выложу. Только ты особенно не расстраивайся, я помогу тебе их поймать.

У подождал, пока Юнь-гэ очистил блюдо, и опять сказал:

— Ну, теперь рассказывай!

— Так вот, — сказал Юнь-гэ. — Если хочешь знать все, так сначала пощупай шишку на моей голове.

— Где это тебя угораздило? — спросил У, ощупав его голову.

— Дело было так, — начал рассказывать Юнь-гэ. — Взял я сегодня эту корзину с грушами и отправился разыскивать господина Си-Мынь Цина, чтобы продать их ему. Обошел все кругом, а найти его так и не смог. Вдруг повстречался мне на улице один человек и говорит: «Да он, верно, в чайной старухи Ван, забавляется с женой старшего У. Господин Си-Мынь Цин целыми днями там пропадает». Ну, мне хотелось хоть немножко заработать, и я направился туда. А эта чертова карга Ван не только не пустила меня в дом, но еще и надавала мне тумаков и прогнала меня. Тогда я пошел разыскивать тебя. А когда мы повстречались, принялся тебя дразнить, иначе сам ты не стал бы меня о чем-нибудь спрашивать.

— И все это правда? — спросил У, дослушав до конца.

— Ну, опять за свое принялся! — разозлился Юнь-гэ. — Вот уж поистине никудышный ты человек! Те двое забавляются в свое удовольствие, и не успеешь ты уйти из дому, как они сходятся у старой Ван. А ты еще спрашиваешь, правда ли это?!

— Дорогой братец, — сказал тогда У. — Нечего мне больше от тебя скрывать. Жена моя каждый день ходит к старой Ван шить одежду и возвращается домой всегда красная от вина. Я и сам уже подозревал неладное, и, конечно, как ты говоришь, так оно и есть. Сейчас я оставлю где-нибудь свое коромысло и пойду поймаю их на месте преступления. Как ты считаешь?

— Как будто ты взрослый, а понятия в тебе никакого! — воскликнул Юнь-гэ. — Ведь эта чертова карга, старая Ван, сущая ведьма! Как же ты справишься с ней? Они втроем, [380] верно, все уже обсудили и, когда ты придешь, спрячут твою жену, и все. Да к тому же этот Си-Мынь Цин — парень здоровый и запросто разделается с двадцатью такими, как ты. Тебе не только не удастся схватить его, но ты ни за что ни про что отведаешь его кулаков. Человек он богатый и влиятельный, и ему ничего не стоит так обернуть все дело, что он же еще подаст на тебя жалобу в суд. А раз заступиться за тебя некому, тебя засудят. Вот он и покончит с тобой.

— Дорогой братец! — сказал У. — Может быть, все это и так, но как же мне отомстить им?

— Я тоже еще не знаю, как отомстить этой старой чертовке за то, что она меня поколотила, — сказал Юнь-гэ. — А тебе скажу вот что. Возвращайся-ка ты сегодня домой попозднее и вида не подавай, что знаешь что-нибудь, веди себя так, как всегда. А завтра напеки лепешек поменьше, чем обычно, и выходи торговать. Я буду сторожить в переулке, на углу, и, когда увижу, что Си-Мынь Цин отправился в чайную, позову тебя. Ты стой со своим коромыслом где-нибудь поблизости. Первый туда пойду я и разозлю эту старую собаку. Она, конечно, бросится бить меня, и как только я выброшу свою корзинку на улицу, ты и вбегай. Я постараюсь прижать старуху головой к стене, а ты беги прямо во внутренние комнаты и там расправляйся с ними. Ну, что ты скажешь на это?

— Что ж, буду очень признателен тебе, дорогой братец, — сказал У. — Вот, возьми несколько связок монет. А завтра утром жди меня на углу улицы Цзышицзе.

Взяв деньги и еще несколько лепешек в придачу, Юнь-гэ ушел.

У старший, расплатившись за вино и еду, взял свое коромысло и снова пошел торговать лепешками. Побродив немного по улицам, он отправился домой. Что же касается Пань Цзинь-лянь, то прежде она встречала мужа руганью и всячески обижала его. Однако теперь, чувствуя свою вину перед ним, она держалась поласковее.

В этот день, вернувшись домой со своей ношей, У вел себя как обычно и ничего не говорил о том, что слышал.

— Муженек, может, тебе купить немножко вина? — ласково спросила его жена.

— Да нет, — отвечал он, — я только что выпил три чашки с одним приятелем.

Тогда жена приготовила ужин, подала ему, и этот вечер закончился без всяких происшествий.

На следующий день после завтрака У испек всего три противня лепешек и отправился торговать. Но жена его была так занята мыслями о встрече с Си-Мынь Цином, что даже не заметила, сколько лепешек испек муж. Едва дождавшись его ухода, она сразу же побежала к старой Ван и стала ждать Си-Мынь Цина. [381]

Тем временем У старший дошел со своим коромыслом до перекрестка и увидел Юнь-гэ, который с корзинкой в руках глядел по сторонам

— Ну как? — спросил У старший.

— Да еще рановато, — отвечал тот, — иди пока поторгуй. Он непременно явится, так что ты будь где-нибудь поблизости.

У старший, подгоняемый нетерпением, быстро сделал круг и снова вернулся обратно.

— Теперь смотри, — предупредил его Юнь-гэ, — как увидишь, что корзинка моя летит, сразу же врывайся туда.

У старший оставил свое коромысло и стал ждать. А дальше произошло следующее. Юнь-гэ с корзиной в руках вошел в чайную Ван и стал браниться:

— Старая скотина! Ты за что избила меня вчера?!

Характер у старухи с последней их встречи не мог измениться, она вскочила с места и завопила:

— Мартышка ты проклятая! Знать я тебя не знаю, что же ты лезешь сюда да еще оскорбляешь меня?

— Беда какая, если выругают чертову сводню, вроде тебя, которая только и знает, что заниматься грязными делами! — орал Юнь-гэ.

Тут старуха совсем рассвирепела и, схватив мальчишку, принялась его колотить.

— Опять бить меня вздумала! — воскликнул Юнь-гэ и тут же выбросил свою корзинку за дверь.

И только хотела старая Ван ударить его хорошенько, как Юнь-гэ с криком: «Так ты опять бить меня!» — обхватил ее за пояс и так ударил головой в живот, что старуха чуть было не свалилась на пол. Юнь-гэ головой припер старуху к стене и в тот же момент увидел, что в чайную, подоткнув полы халата, ворвался У старший. Старуха попыталась было высвободиться и помешать ему, но парень так крепко держал ее, что она и двинуться не могла и лишь крикнула: «У старший пришел!»

Жена У, находившаяся во внутренней комнате, услышав этот крик, испуганно кинулась к двери и заперла ее. А Си-Мынь Цин так растерялся, что полез под кровать. Добежав до двери, У старший толкнул ее, но открыть, конечно, не смог.

— Хорошенькими делишками вы здесь занимаетесь! — завопил он.

Пань Цзинь-лянь, подпиравшая дверь, окончательно растерялась и, обращаясь к Си-Мынь Цину, сказала:

— Ты всегда хвалился, что умеешь хорошо фехтовать, а как пришла опасность, так тут же и скис! Ты чучело увидишь, так и то повалишься со страху!

Си-Мынь Цин понял, что для того, чтобы скрыться, ему [382] придется прокладывать себе путь с боем. Он вылез из-под кровати, распахнул дверь и крикнул У старшему:

— Не смей драться!

И тут же изо всех сил ударил его правой ногой. У был мал ростом, удар пришелся ему прямо под ложечку, и он рухнул на землю. Тогда Си-Мынь Цин, пользуясь суматохой, бежал, Юнь-гэ, поняв, что дело плохо, выпустил старуху.

А соседи, зная, что Си-Мынь Цин — человек злопамятный, не осмелились вмешиваться в это дело. Тем временем старуха Ван стала подымать У старшего и увидела, что изо рта у него хлынула кровь, а лицо пожелтело, как воск. Она позвала жену У и велела ей принести воды. Когда У старший пришел в себя, обе женщины проводили его домой, поддерживая с двух сторон под руки, и уложили в постель. Скоро он заснул, и никаких событий в этот вечер больше не произошло.

На следующее утро, узнав, что ничего особенного не случилось, Си-Мынь Цин, как всегда, пришел в чайную и весело провел время с Пань Цзинь-лянь, надеясь, что теперь У старший непременно умрет.

Что касается У старшего, то он уже пять дней подряд не в состоянии был подняться с постели, и некому было даже приготовить ему суп или подать воды. Когда он окликал жену, никто не отзывался. Между тем он видел, как Пань Цзинь-лянь, разнаряженная и раскрашенная, уходит из дому и всегда возвращается раскрасневшаяся от вина. Все это приводило У старшего в ярость, несколько раз он даже терял сознание, но так и оставался без всякой помощи.

Однажды У все же подозвал к себе жену и сказал ей:

— Я застал тебя на месте преступления. Мало того, ты заставила своего любовника ударить меня ногой под сердце, и вот теперь я умираю, а ты и твой любовник наслаждаетесь жизнью, и я не могу вам отомстить! Но у меня есть младший брат — У Сун. Ты знаешь, какой у него характер. Рано или поздно он вернется и не оставит так этого дела. Если бы ты хоть немного пожалела меня, поухаживала, пока я болею, я ничего не сказал бы ему. Но раз ты не заботишься обо мне, то он разделается с вами, когда вернется.

Жена ничего ему не ответила, но, придя к старой Ван, рассказала обо всем старухе и своему любовнику. Когда Си-Мынь Цин услышал эту угрозу, у него мороз по коже пошел, и он сказал:

— Вот беда-то! Знаю я этого У, начальника охраны, который убил тигра на перевале Цзинянган. В Цинхэ он самый первый герой. Мы с тобой сблизились и успели уже привязаться друг к другу, а вот об этом совсем и не подумали. Что же теперь делать?

— В жизни еще такого не видала, — молвила старуха, иронически улыбаясь, — Ведь ты же за рулем сидишь, а я на [383] веслах! И я не растерялась, а у тебя руки и ноги отнялись от страха!

— Прямо сказать стыдно, но я хоть и мужчина, а ничего не могу придумать, чтобы выпутаться из этого положения. Может быть, вы что-нибудь предложите? — спросил он старуху.

— Вы как, навсегда хотите остаться вместе или же пожить временно и на том покончить? — спросила старуха.

— Что это значит — навсегда или временно, дорогая мамаша? — удивился Си-Мынь Цин.

— Если вы решили пожить только временно, — сказала старуха, — так должны сегодня же расстаться и, когда поправится У старший, попросить у него прощения. Вот и не будет никаких разговоров, когда вернется братец У Сун. Если же его опять пошлют куда-нибудь по делам, вы снова можете встречаться. Вот это и значит быть мужем и женой временно. Но если вы хотите стать мужем и женой навсегда и без опаски быть всегда вместе у меня, то для этого есть один очень хитрый способ, которому не знаю, как вас научить.

— Дорогая матушка, — взмолился Си-Мынь Цин. — Вы уж сделайте так, чтобы нам быть мужем и женой навсегда.

— Для этого требуется одна вещь, — сказала старуха, — и вы не найдете ее нигде, как только в вашем же собственном доме. Ее, как видно, само небо послало вам.

— Если бы нужно было даже выколоть мне глаза, — сказал Си-Мынь Цин, — то я пошел бы и на это. Но что это все-таки за вещь?

— Надо воспользоваться тем, что этот парень при смерти, и помочь ему умереть. Принесите-ка из дому мышьяку, а ее мы пошлем за сердечным лекарством. К этому лекарству она примешает мышьяк, и с мужем-сморчком будет покончено. Тело же его необходимо сжечь, чтобы и следов не осталось. А когда возвратится У Сун, то ничего уже не сможет поделать. Ведь испокон веку люди говорили: «У деверя свои дела, у невестки свои», и еще: «Первый раз замуж выходят по воле родителей, второй раз — по собственному желанию». Так что деверю тут и разговаривать будет не о чем. Ну, а потом, с полгодика или с год, пока не кончится траур, вы можете встречаться тайком; когда же пройдет положенное время, вы, господин, женитесь на ней, возьмете к себе в дом, станете навсегда мужем и женой и будете блаженствовать до старости. Как вы находите мой план?

— Дорогая мамаша! — отозвался Си-Мынь Цин. — Уж слишком велико преступление. Ну да ладно, — добавил он, — если сделан первый шаг, то перед вторым останавливаться не приходится.

— Однако все надо делать с толком, — продолжала старая Ван. — Ведь если рвать траву, так с корнем, чтобы впредь [384] не пошли новые всходы. Оставишь корни, весной подымутся ростки. Идите-ка лучше, уважаемый господин, домой и принесите поскорее мышьяку, а я уж сама научу ее, что делать. Но когда все будет сделано, смотрите, не забудьте отблагодарить меня.

— Это само собой разумеется, — сказал Си-Мынь Цин. — Вам незачем об этом и говорить.

Он отправился домой и вернулся с пакетом мышьяка, который передал старухе. Старая Ван, глядя на жену У, сказала:

— Слушай, моя милая! Я научу тебя, что делать с этим снадобьем. Ведь муж твой просил, чтобы ты поухаживала за ним? Вот и будь с ним поласковее. Если он попросит у тебя лекарства, смешай его с мышьяком, влей ему в рот, да и отойди в сторону. А когда начнет действовать снадобье, у него станут разрываться все внутренности, и он будет кричать, — тогда накрой его одеялом, чтобы соседи не услышали. Надо заранее вскипятить котел воды и положить туда побольше тряпок, потому что у него из всех отверстий пойдет кровь, и от боли он будет кусать губы. Когда же он кончится, сними одеяло и тряпками, что вскипятишь в котле, оботри кровь, чтобы следов не осталось. Ну, а потом его положат в гроб и сожгут, и ни один дьявол ни до чего не дознается.

— Все это хорошо, — сказала жена У, выслушав ее. — Но боюсь, что у меня не хватит сил возиться с трупом.

— Этому легко помочь, — ответила старуха. — Когда будет нужно, ты постучи мне в стенку, и я приду.

— Ну, делайте все, как надо, — сказал Си-Мынь Цин, — а завтра на рассвете я загляну к вам, — и с этими словами он ушел.

Старая Ван пальцами растерла мышьяк в порошок и отдала жене У. Когда Пань Цзинь-лянь пришла домой и поднялась наверх, то увидела, что муж ее еле дышит. Тогда она села на край кровати и притворилась, что плачет.

— Что же ты плачешь? — спросил ее У старший.

— Я виновата, — сказала она, вытирая слезы, — но ведь они обошли меня хитростью. Кто бы мог подумать, что он ударит тебя ногой? Говорят, есть одно хорошее лекарство, и я хотела пойти купить его тебе, да побоялась, что ты заподозришь меня в чем-нибудь дурном, и потому не решилась.

— Если ты спасешь мне жизнь, — промолвил У, — я тебя прощу, забуду все, что было, и никогда не подумаю ничего плохого. А брату, когда вернется, не скажу ни слова. Иди скорее, купи лекарства, помоги мне вылечиться.

Взяв несколько медяков, жена отправилась прямо к старухе Ван и попросила ее сходить за лекарством. Потом она вернулась домой, поднялась в комнату мужа и, подавая ему лекарство, сказала: [385]

— Это — средство от сердечной болезни, врач велел принять его в полночь, а потом укрыться двумя одеялами, чтобы пропотеть, и завтра ты уже сможешь встать.

— Вот хорошо было бы, — обрадовался У. — Сегодня уж я побеспокою тебя, женка. Сейчас сосни немного, а в полночь приготовишь мне лекарство.

— Спи спокойно, — сказала жена, — я сама буду за тобой ухаживать.

Когда стемнело, жена зажгла светильник, развела в кухне огонь и стала греть воду. Затем бросила в котел тряпки прокипятить. А когда пробили третью стражу, взяла яд, высыпала его в чашку и, зачерпнув горячей воды, отправилась наверх и сказала:

— Муженек, где у тебя лекарство?

— Под циновкой, у подушки, — ответил тот. — Приготовь его поскорее и дай мне выпить.

Женщина подняла край циновки, взяла лекарство и высыпала его в чашку. Затем налила воды и, вынув из головы шпильку, хорошенько перемешала содержимое чашки. Поддерживая мужа левой рукой, она влила ему в рот яд. Сделав глоток, он сказал:

— Какое противное лекарство, жена!

— Пустяки, главное, чтобы оно помогло тебе, — отвечала жена.

Когда же У раскрыл рот, чтобы сделать второй глоток, она воспользовалась случаем и влила в него все содержимое чашки. Потом она опустила мужа на постель, а сама поспешно отошла. Вскоре У старший со стоном сказал:

— Ой, жена, что-то после этого лекарства у меня боли в животе начались. Ох, тяжело, мочи нет!

Тогда жена взяла два одеяла, лежавшие у него в ногах, и укрыла его с головой.

— Задыхаюсь! — крикнул У, но жена только сказала:

— Врач велел мне так сделать. Если ты хорошенько пропотеешь, то сразу поправишься.

У хотел сказать еще что-то, но жена, опасаясь, как бы он не стал отбиваться, вскочила на постель и, сев на него верхом, крепко прижала одеяла и уж не отпускала его. У простонал еще несколько раз и скончался. Внутренности его разорвались, и, увы, он уже лежал недвижимый. Жена откинула одеяла и, увидев, что У закусил губу и изо всех отверстий у него течет кровь, сильно испугалась. Спрыгнув с кровати, она подбежала к стене и постучала. Старуха Ван тотчас же подошла к черному ходу и кашлянула. Тогда жена У спустилась вниз и отперла дверь.

— Ну что, все кончено? — спросила старуха, входя в комнату. [386]

— Кончено-то кончено, — отвечала жена У, — но у меня отнялись руки и ноги, и я ничего не могу больше делать.

— А чего ж тут делать-то?! — отозвалась старуха. — Я помогу тебе.

Засучив рукава, она налила в ведро горячей воды, бросила туда тряпки и поднялась со всем этим наверх. Она свернула одеяло, вытерла мертвому губы и все места, где выступила кровь, а затем одела его. Потом они вдвоем тихонько снесли труп в нижнюю комнату и положили на старую дверную створку. Они причесали покойника, надели на него головной убор, носки и одежду. Лицо его покрыли куском белого шелка, сверху накинули чистое одеяло. После этого они поднялись наверх и все привели там в порядок. Только тогда старая Ван ушла домой, а жена У принялась громко причитать, жалуясь, что лишилась кормильца.

Теперь необходимо сказать вам, читатель, вот о чем. Все женщины в мире плачут тремя способами: когда женщина плачет навзрыд, проливая слезы, — это называется рыданием; когда слезы льются беззвучно, — плачем; и, наконец, когда она голосит без слез, — воплем. Так вот, жена У старшего вопила. Время между тем приблизилось к пятой страже.

Было совсем еще темно, когда Си-Мынь Цин явился узнать, как обстоят дела. Старая Ван все подробно ему рассказала. Тогда Си-Мынь Цин достал серебро, отдал его старухе и попросил купить гроб и похоронить умершего. Потом он позвал к себе Пань Цзинь-лянь и дал ей кое-какие советы. Она сказала ему:

— Сейчас, когда У старшего уже больше нет, единственной моей опорой остался ты.

— Тебе незачем даже и говорить это! — воскликнул Си-Мынь Цин.

— Осталось еще одно важное препятствие, — сказала старуха Ван. — Это чиновник Хэ Цзю-шу, ведающий погребением в нашем районе. Человек он опытный и, если что-нибудь заподозрит, не даст разрешения на похороны.

— Это пустое, — сказал Си-Мынь Цин. — Я поговорю с ним, и все будет в порядке. Не посмеет же он пойти против меня!

— Тогда не мешкайте с этим делом, господин, — сказала старуха Ван, — а сейчас же идите и переговорите с ним.

Си-Мынь Цин ушел.

Когда совсем рассвело, старая Ван отправилась в город, купила гроб, благовонных свечей для возжигания, жертвенных денег — в общем все, что нужно для погребения, и, возвратившись домой, стала вместе с вдовой готовить поминки. Они зажгли у изголовья покойника свечу, понемногу стали сходиться соседи, чтобы отдать последний долг умершему. [387] Притворившись, будто горюет, жена У прикрывала свое напудренное лицо и причитала. А на вопросы, отчего умер У старший, она отвечала:

— От болезни сердца. Едва он слег, как ему с каждым днем становилось все хуже и хуже. По всему было видно, что уж не поправится. И вчера в полночь скончался. Вот ведь какое горе! — И она снова принималась притворно всхлипывать.

Соседи подозревали, что с этой смертью не все ладно, однако расспрашивать не решались и, выражая вдове сочувствие, говорили: «Ну что поделаешь, умер так умер! А живым надо жить, и ты так не убивайся!», а жена У делала вид, что сердечно благодарит их за участие. Наконец соседи стали расходиться по домам. Тем временем старая Ван уже доставила гроб на дом и отправилась приглашать Хэ Цзю-шу — чиновника, ведающего похоронами. Все, что требовалось для похорон и для поминок, было закуплено; на ночь старуха пригласила двух монахов совершить моление над гробом покойного. Прошло довольно много времени, когда наконец ведающий похоронами Хэ прислал своих помощников, которые должны были сделать все, что полагается.

Теперь расскажем кое-что о Хэ Цзю-шу. Вечером он не спеша вышел из дома и направился на улицу Цзышицзе. Но едва он дошел до угла, как встретил Си-Мынь Цина, который его окликнул:

— Куда это вы направились, Хэ Цзю-шу?

Хэ ответил:

— Иду совершить обряд положения в гроб умершего торговца лепешками У старшего.

— Не пройтись ли нам вместе? — предложил Си-Мынь Цин. — Я хочу поговорить с вами.

Хэ Цзю-шу последовал за ним, и, завернув за угол, они зашли в маленький кабачок.

— Займите почетное место, — пригласил своего спутника Си-Мынь Цин.

— Да осмелюсь ли я, маленький человек, сидеть рядом с уважаемым господином! — стал было возражать Хэ Цзю-шу.

— Мы люди свои, — прервал его Си-Мынь Цин, — прошу вас, садитесь.

И когда они уселись, Си-Мынь Цин приказал подать кувшин хорошего вина. Слуга принес закуски, фрукты, все, что полагалось к вину, и наполнил чашки. Однако в душу Хэ Цзю-шу закралось подозрение: «Этот человек никогда раньше не выпивал со мной и неспроста, видно, пригласил меня сегодня в кабачок».

Так просидели они за вином полстражи, когда вдруг Си-Мынь Цин вынул из рукава слиток серебра в десять лян и, положив его на стол, сказал: [388]

— Хэ Цзю-шу, не побрезгуйте моим скромным подарком, а потом для вас найдется что-нибудь еще.

Почтительно сложив на груди руки и кланяясь, Хэ Цзю-шу отвечал:

— Ведь я ничего для вас не сделал, как могу я принять от вас, почтенный господин, подарок? Даже если бы вы поручили мне какое-нибудь дело, то и тогда я не посмел бы взять от вас денег.

— Цзю-шу не смотрите на меня, как на постороннего, — возразил Си-Мынь Цин. — Прошу вас, возьмите это серебро, а потом мы потолкуем.

— Я готов сделать все, что вы мне скажете, почтенный господин, — сказал Хэ Цзю-шу.

— У меня нет ничего особенного, — заметил Си-Мынь Цин, — но потом за труды вы еще получите вознаграждение от других. Дело вот в чем: сегодня, когда вы будете совершать обряд положения в гроб покойника, сделайте так, чтоб все было по-хорошему и чтобы покров над покойником скрыл все. Больше от вас ничего не требуется.

— Ну, это пустяки, — сказал Хэ Цзю-шу. — Разве я осмелюсь взять за это деньги?

— Если откажетесь, — сказал Си-Мынь Цин, — то обидите меня!

Хэ Цзю-шу знал, что Си-Мынь Цин — человек злопамятный, да к тому же имеет приятелей среди чиновников управления и может причинить всякие неприятности, поэтому он вынужден был взять серебро. Они выпили еще по нескольку чашек, Си-Мынь Цин велел записать счет на его имя и прийти за деньгами в лавку лекарственных растений. После этого они покинули кабачок.

— Так, смотрите, не забудьте, — напомнил, прощаясь, Си-Мынь Цин, — сделайте так, чтобы все осталось в тайне. А потом я еще отблагодарю вас, — и с этими словами он пошел прочь.

Хэ Цзю-шу мучили сомнения, и всю дорогу он размышлял: «Тут что-то неладно. Зачем ему понадобилось давать такие большие деньги только за одно разрешение на похороны? Да, тут что-то есть».

Подойдя к дому У старшего, он увидел, что у дверей дома ждут его помощники. Приблизивишись, он спросил:

— От какой болезни умер У старший?

— Его жена говорит, что от болезни сердца, — отвечали они.

Хэ откинул занавеску и вошел в дом.

— А мы уж давненько вас поджидаем, господин Хэ! — встретила его старая Ван.

— Да вот задержали меня по дороге, — отвечал Хэ, — потому и запоздал немного. [389]

Тут он увидел вдову У, одетую в грубую белую одежду. Женщина шла из внутренней комнаты, делая вид, что горько плачет. Обращаясь к ней, Хэ сказал:

— Не следует так убиваться. Жаль, конечно, что У старший покинул этот мир.

— Разве выразишь горе словами! — говорила Пань Цзинь-лянь, прикрывая глаза, словно плакала. — Кто мог подумать, что болезнь сердца, которой он заболел, в несколько дней сведет его в могилу? Оставил меня одну страдать!

Хэ Цзю-шу пристально посмотрел на жену У и подумал: «Я давно слышал об этой женщине, а встречать ее не приходилось. Так вот какую жену нашел себе У старший! Нет, неспроста дал мне Си-Мынь Цин эти десять лян».

Затем Хэ Цзю-шу отодвинул покров, висевший над покойником, снял шелк, прикрывавший его лицо и, всмотревшись в него своими зоркими глазами, вскрикнул и упал навзничь. На его посиневших губах выступила кровь; ногти почернели, губы сделались серыми, лицо пожелтело, а глаза потускнели. Поистине можно было сказать, что

Отныне плоть его подобна
Луне печальной и усталой,
Когда под утро над горами
Ее лицо почти угасло
И жизнь его у края смерти
Похожа на светильник стала,
В котором перед самым утром
Внезапно иссякает масло.

Но что произошло с Хэ Цзю-шу, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Хэ Цзю-шу во время, похорон прячет кости покойного. У Сун приносит в жертву духу старшего брата человеческие головы

Когда Хэ Цзю-шу упал и все присутствующие бросились к нему на помощь, старая Ван сказала:

— Злой дух на него напал. Принесите скорее воды!

Принесли воду, старуха набрала полный рот и опрыскала лицо Хэ Цзю-шу. Он пошевелился и немного пришел в себя. Тогда старая Ван сказала:

— Пока надо отвести господина Хэ Цзю-шу домой, а там посмотрим, что делать.

Помощники Хэ Цзю-шу отыскали створку от старой двери, взвалили на нее своего начальника и понесли домой, где его встретили родные и уложили в постель.

— Из дому ты ушел веселый и радостный, — запричитала над ним жена. — Как же случилось, что ты вернулся в таком состоянии? Ведь прежде не нападал на тебя злой дух. — И она зарыдала, присев на край кровати.

Между тем Хэ Цзю-шу, увидев, что помощники его ушли и в комнате нет никого из посторонних, легонько толкнул жену ногой и сказал:

— Не расстраивайся! Ничего со мной не случилось. Но когда я шел к дому У старшего, чтобы положить его тело в гроб, на углу их улицы повстречался мне Си-Мынь Цин, тот самый, что торгует лекарственными снадобьями напротив уездного управления. Он пригласил меня в кабачок выпить с ним вина, а потом дал мне десять лян серебра и сказал: «Сделай так, чтобы все было шито-крыто». А когда я пришел в дом У старшего, то сразу понял, что жена его — женщина не порядочная, и у меня тут же возникли подозрения. Я откинул покров и увидел, что лицо У старшего почернело, на губах — следы зубов, а из всех отверстий сочится кровь, и мне стало ясно, что его отравили. Надо было, конечно, заявить об этом, но я побоялся, что за покойника некому вступиться, и решил, что лишь разозлю Си-Мынь Цина, а ведь это все равно, что раздразнить осу или наступить на скорпиона. Предположим, что я оставлю все в тайне, но ведь у покойного [391] есть младший брат — начальник охраны У Сун, который убил тигра на перевале Цзинянган. Ему ничего не стоит убить человека. Рано или поздно он вернется, и все раскроется.

— На днях я слышала, — сказала жена, — что Юнь-гэ — сын старого Цяо, который живет в переулке неподалеку от улицы Цзышицзе, — помогал У старшему поймать любовников и поднял в чайной скандал. Значит, так оно и есть. Постепенно ты все узнаешь, ничего в этом трудного нет. Пошли своих помощников совершить обряд положения в гроб и узнай, на какое время назначены похороны. Может быть, они будут ждать возвращения младшего брата, тогда нечего волноваться. Решат хоронить сейчас — тоже не беда, но вот если вдова захочет сжечь покойника, то понятно, что тут дело неладное. Тогда ты пойди на похороны, тайком возьми несколько костей покойного и спрячь вместе с десятью лянами серебра, как вещественные доказательства. Если брат вернется и ни о чем спрашивать не будет, то дело с концом. Тогда ты и Си-Мынь Цина не подведешь и нам на кусок хлеба останется, а разве это лишнее?

— Умная ты у меня, жена, — сказал Хэ, — правильно рассудила.

И он тут же вызвал своих помощников и сказал им:

— Я что-то плохо себя чувствую и не могу пойти. Отправляйтесь сами и положите покойника в гроб. Да не забудьте спросить вдову У старшего, когда она думает устроить похороны, и тут же сообщите мне. Деньги, которые заплатят вам родные умершего, разделите меж собой и устройте так, чтобы все было в порядке. Если же они станут давать вам деньги для меня, то не берите.

Выслушав приказания, помощники отправились в дом У старшего, положили покойника в гроб, который поставили посреди комнаты, установили, как полагается, табличку для поминания и, возвратившись к Хэ Цзю-шу, доложили:

— Жена У сказала, что похороны состоятся через три дня. Тело покойного вынесут за город и сожгут.

Деньги, полученные за услуги, помощники Хэ Цзю-шу разделили между собой.

— Ты оказалась права, — сказал жене Хэ Цзю-шу. — В день похорон я пойду и тайком заберу несколько костей.

Между тем старуха Ван заставила Пань Цзинь-лянь провести ночь у гроба, а на другой день они пригласили четырех монахов совершить погребальный обряд. Утром следующего дня в доме У старшего снова появились помощники Хэ Цзю-шу, которые должны были нести гроб. Проводить покойного пришли также соседи. Вдова надела траурную одежду и, следуя за гробом, всю дорогу притворялась, будто горько оплакивает своего кормильца. Когда погребальная процессия прибыла к месту сожжения, там уже был разведен огонь. [392]

В это время показался Хэ Цзю-шу, державший в руках связку бумажных денег. Вдова покойного и старуха Ван пошли к нему навстречу и приветствовали его словами:

— Мы рады, господин Хэ, видеть вас живым и здоровым!

— Однажды я купил у вашего покойного мужа корзинку лепешек, — сказал Хэ Цзю-шу, — и так и не успел с ним рассчитаться. Поэтому я и купил сегодня бумажных денег, чтобы сжечь их вместе с ним.

— Какой вы честный и справедливый человек, господин Хэ! — воскликнула старуха.

Чиновник сжег принесенные им деньги и распорядился, чтобы гроб поскорее предали огню. Выражая Хэ свою признательность, вдова и старуха говорили:

— Мы не могли и рассчитывать на ваше участие. Как вернемся домой, обязательно вас отблагодарим.

— Я всегда помогаю от чистого сердца, — отвечал им Хэ. — Ни о чем больше не беспокойтесь, идите в беседку к вашим соседям, а я здесь присмотрю за всем.

Отделавшись от них, Хэ Цзю-шу разгреб угли, достал две кости и окунул их в воду. Вынув их, он увидел, что кости стали хрупкими и почернели. Тогда он завернул их в тряпку и присоединился к остальным, находившимся в беседке.

Когда сожжение совершилось, огонь погасили, а все то, что не превратилось в пепел, бросили в пруд. Затем все пришедшие на похороны разошлись. Ушел домой и Хэ Цзю-шу, унося с собой кости покойного. Дома он взял бумагу, записал на ней год, месяц и число, а также имена людей, присутствовавших на похоронах, и все это вместе с костями и серебром положил в особый мешочек и спрятал у себя в комнате.

Дальше следует рассказать о том, как жена У, вернувшись домой, устроила в стенной нише небольшой алтарь, и там поместила поминальную табличку с надписью: «Здесь покоится душа У старшего». Перед табличкой она поставила стеклянную лампу, а по всей комнате расклеила надписи с буддийскими молитвами, разложила повсюду бумажные изображения денег и серебра, цветную бумагу и разноцветные картинки.

Теперь она целые дни наслаждалась с Си-Мынь Цином у себя наверху. Их свидания уже не были похожи на прежние, когда они украдкой встречались в чайной старухи Ван. В доме не было ни души, и они могли проводить вместе дни и ночи. О том, что происходило в доме покойного У, знали все соседи, но из страха перед Си-Мынь Цином никто из них не хотел вмешиваться в это дело.

Однако не зря говорит пословица: «Когда счастье достигает предела, ему наступает конец, когда горести переполняют жизнь, приходит благополучие». Время летело быстро, и после описываемых событий прошло уже более сорока дней. Между тем У Сун, как ему было велено, доставил ценности в [393] Восточную столицу и вместе с письмом отдал их родственнику начальника уезда. Побродив несколько дней по улицам столицы, он забрал ответное письмо и вместе со своими людьми отправился обратно в Янгу. На все это ему потребовалось ровно два месяца. Они отправлялись в Восточную столицу в конце зимы, а когда вернулись, было начало третьей луны нового года.

Надо сказать, что еще в дороге У Сун почувствовал какое-то беспокойство. На душе у него было нехорошо, хотелось поскорее вернуться домой и повидаться со старшим братом. Как только они прибыли в Янгу, он прежде всего пошел в уездное управление вручить письмо. Начальник очень обрадовался, увидев У Суна, а прочитав ответ и узнав, что все отправленные им ценности благополучно доставлены по назначению, подарил У Суну слиток серебра и устроил в честь его угощение с вином и закусками.

После этого У Сун переоделся у себя в комнате, надел новый головной убор и, заперев двери своего жилья, отправился прямо на улицу Цзышицзе. Когда соседи увидели, что пришел У Сун, их от страха даже пот прошиб.

— Ну, быть беде, — шептали они друг другу. — Свирепый мститель вернулся. Разве он простит? Что-то теперь будет!

Однако вернемся к У Суну. Откинув дверную занавеску и заглянув в комнату, он увидел небольшой алтарь, на котором стояла табличка с надписью: «Место покойного У старшего». От изумления он застыл на месте и наконец проговорил:

— Уж не почудилось ли мне? Потом он крикнул:

— Невестка! Деверь У Сун пришел!

В это время наверху как раз был Си-Минь Цин, который развлекался с вдовой У старшего. Услышав голос У Суна, он от страха обгадился и черным ходом через чайную старухи Ван убежал прочь. Что же до невестки У Суна, то она не растерялась и крикнула:

— Подождите минуточку, дорогой деверь, я сейчас сойду.

Надо сказать, что с тех пор как эта женщина отравила мужа, она и не думала носить по нем траур, а ежедневно размалеванная и нарядная предавалась удовольствиям с Си, — Мынь Цином. Услышав голос деверя, она поспешно налила в таз воды и начала смывать с лица белила и краски, вытащила из прически шпильки и украшения и распустила волосы. Цветной халат и красную шелковую кофточку она заменила простым траурным платьем и только после этого, всхлипывая, сошла вниз, прикидываясь, будто вне себя от расстройства. Увидев ее, У Сун строго сказал:

— Перестаньте плакать, невестка! Скажите лучше, когда умер мой брат? Чем он болел и как лечился?

— Дней через десять — пятнадцать после вашего [394] отъезда, — принялась рассказывать невестка, продолжая притворно всхлипывать, — У старший вдруг заболел сердечной болезнью и так пролежал девять дней. Я уж и богам молилась и к гадальщику обращалась, каких только лекарств не перепробовала, но ничто не помогало, и он умер, оставив меня страдать в одиночестве.

Узнав о приходе У Суна и опасаясь, как бы Пань Цзинь-лянь не проговорилась, старая Ван пришла ей на подмогу.

— У моего брата не было никакой сердечной болезни, — сказал У Сун, выслушав невестку. — Как же это он вдруг мог от нее умереть?

— Зачем вы говорите так, господин начальник?! — вступила в разговор старуха. — Ведь недаром говорится, что даже ветры и облака приходят нежданно-негаданно, а уж беда или счастье подавно. Разве счастье бывает вечным?

— Я многим обязана мамаше Ван, — сказала вдова У старшего. — Сама ведь я беспомощна. Если б не она, то кто же еще из соседей помог бы мне?

— А где он похоронен? — спросил У Сун.

— Да ведь я одна-одинешенька, — продолжала причитать вдова У. — Где уж мне было искать место для могилы! Подержала я его три дня дома, а потом предала сожжению.

— Сколько же дней прошло после смерти брата? — допытывался У Сун.

— Через два дня будет сорок девять дней, — ответила невестка.

После этого У Сун долго сидел задумавшись, а потом вышел из дому, отправился в уездное управление, прямо к себе в комнату, и там заменил свою одежду траурной. Затем позвал стражника и, приказав ему принести конопляную веревку, подпоясался ею. Спрятав под одеждой широкий кинжал с острым лезвием и захватив немного серебра, он запер комнату и вместе со стражником отправился в город. Там он купил крупы, муки и других съестных припасов, благовоний для возжигания, свечей и бумажных денег и со всем этим пришел под вечер к дому брата и постучался.

Когда невестка открыла ему, он вошел и велел стражнику приготовить поминальный обед, а сам зажег перед алтарем свечи, расставил закуски и вино С наступлением второй стражи, когда все кушанья были уже на столе, У Сун склонился перед алтарем и произнес:

— Дорогой брат мой! Душа твоя еще нас не покинула. При жизни ты был слаб и немощен, но кончина твоя остается для меня загадкой. Если тебя обидели или кто погубил твою жизнь, то прошу тебя, брат мой, явись мне во сне, и я сумею отомстить за все!

После этого, окропив алтарь вином, он сжег бумажные деньги для поминовения и принялся плакать, Он плакал так [395] громко, что все соседи, слышавшие его плач, исполнились к нему состраданием. А вдова У в своей комнате тоже притворно голосила.

Кончив оплакивать покойника, У Сун пригласил стражника разделить с ним трапезу. Потом он достал две циновки, одну дал стражнику, велев ему лечь у входа во внутренние комнаты, а свою расстелил у алтаря. Вдова же поднялась к себе наверх и там заперлась.

Наступила уже третья стража, однако У Сун все ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть, а стражник спал как убитый и громко храпел. Тогда У Сун поднялся, оглядел алтарь и заметил, что светильник перед ним едва теплится. Потом он услышал, как сторож отбивает стражу, — три удара третьей стражи и еще три четверти. У Сун вздохнул, сел на циновку и сказал самому себе: «Брат мой при жизни был человеком слабым и умер непонятной смертью...» Не успел он договорить, как почувствовал, что из-под алтаря повеяло холодом. Ледяное дуновение погасило пламя светильника, и комната погрузилась во мрак. Лишь зашелестели от ветра полосы жертвенной бумаги, развешенные по всей комнате. Могильным холодом повеяло на У Суна, и волосы у него на голове встали дыбом. Ему почудилось, будто из ниши, в которой стоял алтарь, вышел кто-то и сказал: «Дорогой брат мой! Жестокой смертью я умер!»

Слова эти прозвучали еле слышно, и когда У Сун хотел приблизиться к алтарю, чтобы получше разглядеть, что там происходит, то никакого ветра уже не было и голос стих. Тогда У Сун повалился на свою циновку и стал раздумывать: «Что же это такое? Во сне, что ли, я все это вижу?»

Он взглянул на стражника, но тот продолжал спокойно спать. «Что-то неладно с этой смертью, — размышлял У Сун. — Должно быть, он хотел что-то сообщить мне, но грубая сила в моем смертном теле заставила его дух отступить. Что ж, запомним это, а пока никому и говорить не стоит. Утро вечера мудренее».

Когда стало светать, стражник поднялся, согрел воды и подал У Суну помыться. Едва У Сун освежился после сна, как сошла невестка и, пристально глядя на него, спросила:

— Хорошо ли вы спали, деверь?

— Невестка, — в свою очередь обратился к ней У Сун, — от какой болезни умер мой брат?

— Да что вы, дорогой деверь, — отвечала та, — или уж забыли? Я ведь сказала вам накануне, что от сердечной.

— А какое лекарство он принимал? — спросил У Сун.

— Да у меня тут и рецепт остался, — засуетилась невестка.

— А гроб кто заказывал? — продолжал расспрашивать У Сун. [396]

Я попросила нашу соседку, матушку Ван, сходить за ним, — отвечала Пань Цзинь-лянь.

— А кто выносил покойника? — спросил У Сун.

— Местный чиновник, ведающий погребением, — Хэ Цзю-шу всем распоряжался, — ответила невестка.

— Ладно, — сказал У Сун, — сейчас я схожу в уездное управление, а потом вернусь.

И он в сопровождении стражника вышел из дому. Когда они дошли до перекрестка, У Сун спросил его:

— Не знаешь ли ты чиновника, ведающего погребением, по имени Хэ Цзю-шу?

— А разве вы забыли его? — отвечал стражник. — Ведь он приходил поздравлять вас. Его дом в Львином переулке.

— Проводи-ка меня к нему, — попросил У Сун.

Когда стражник привел его к дому Хэ Цзю-шу, У Сун сказал:

— Теперь можешь идти.

И стражник ушел.

У Сун толкнул дверь и с порога громко спросил:

— Господин Хэ Цзю-шу дома?

Хэ Цзю-шу только что встал. Услышав голос У Суна, он до того перепугался, что у него руки и ноги отнялись. Кое-как повязав голову косынкой, хозяин поспешил разыскать спрятанные кости и серебро и вышел навстречу гостю. Кланяясь У Суну, он сказал:

— Давно ли изволили вернуться, господин начальник?

— Только вчера, — отвечал У Сун. — Я пришел поговорить с вами об одном деле, — продолжал он. — Может быть, вы не откажетесь пройтись со мной немного?

— Почему же, охотно, — отвечал Хэ Цзю-шу. — Только разрешите сперва угостить вас чаем, господин начальник.

— Не стоит беспокоиться, — возразил У Сун.

Они отправились в соседний кабачок и уселись там за стол. Подозвав слугу, У Сун заказал ему два кувшина вина. В это время Хэ Цзю-шу, привстав со своего места, сказал:

— Это я должен был угостить вас по случаю вашего возвращения.

— Присядьте, прошу вас, — сказал У Сун.

Хэ Цзю-шу догадывался, о чем пойдет речь. Однако, пока слуга разливал вино, У Сун не проронил ни слова и лишь пил, а Хэ Цзю-шу от страха весь покрылся холодным потом. Он всячески пытался вызвать У Суна на разговор, но тот продолжал молчать. Когда они выпили уже по нескольку чашек, У Сун распахнул свой халат, выхватил из ножен кинжал и с силой вонзил его в стол. Стоявший поблизости слуга так и замер от испуга и не решался даже подойти к ним. А Хэ Цзю-шу почернел от страха и сидел, боясь вздохнуть. [397] Засучив рукава халата, У Сун схватил кинжал и, протянув его острием к Хэ Цзю-шу, сказал:

— Я человек простой, но знаю, что, если нанесена обида, должен быть и обидчик. Раз есть должник, то есть и заимодавец. Вам нечего бояться. Только расскажите мне всю правду о смерти брата, и я оставлю вас в покое. И клянусь честью, что не причиню вам никакого зла! Но если вы хоть в чем-нибудь обманете меня, то можете быть уверены, что этот кинжал сделает на вашем теле не менее четырехсот отверстий. Не будем же попусту терять время! Говорите прямо, что обнаружили вы на трупе моего брата?

Сказав так, У Сун уперся руками в колени и свирепо выпучил глаза на Хэ Цзю-шу.

Тогда Хэ Цзю-шу вынул из рукава прихваченный из дому мешочек и, положив его перед собой, сказал:

— Не гневайтесь, начальник. Вот оно — главное свидетельство.

У Сун взял мешочек, развязал его и, увидев две почерневшие, потрескавшиеся кости и слиток серебра в десять лян, спросил:

— Что же это за свидетельство?

— Могу сказать вам лишь то, что знаю. В двадцать второй день первой луны ко мне домой пришла старая Ван, хозяйка чайной, и пригласила совершить обряд положения в гроб У старшего. В тот же день я отправился на улицу Цзышицзе, но не успел дойти до угла, как встретил господина Си-Мынь Цина, который напротив управления торгует лекарственными снадобьями. Он остановил меня и пригласил зайти в кабачок распить кувшин вина. Там он вынул этот слиток серебра и, вручая его мне, сказал: «Сделайте так, чтобы все было шито-крыто». Я давно знал, что это за мерзавец, и поэтому, разумеется, не осмелился отказаться и принял серебро. Когда же мы кончили выпивать, я поспешил в дом У старшего. Едва приподняв покров, скрывавший лицо покойного, я увидел кровь и следы укусов на губах, все это свидетельствовало о том, что покойный отравлен. Я хотел было поднять шум, но тут же подумал, что не осталось ни единого человека, который мог бы отомстить за него. А вдова У все твердила, будто он умер от сердечной болезни. Вот я и не решился возбудить дело, а лишь прикусил язык и прикинулся, что у меня падучая. Тогда меня отвели домой. Обряд положения в гроб совершили мои помощники, и никаких денег я больше не получал. На третий день, узнав, что тело решили предать огню, я купил связку жертвенных денег и пошел на холм, где сжигают покойников, как будто отдать последний долг У старшему. Там я постарался поскорее отделаться от старухи Ван и от его жены, а сам тайком вытащил эти две кости и спрятал их у себя дома. Видите, какие они хрупкие и черные. [398] Значит, брат ваш был отравлен. А вот на этой бумажке записаны год, месяц и день похорон, и еще имена и фамилии всех там присутствовавших. Вот все, что я знаю, господин начальник, можете проверить, правду ли я говорю.

— А кто был ее любовником? — спросил У Сун.

— Вот уж этого я точно сказать не могу, — отвечал Хэ Цзю-шу. — Слышал, будто один паренек Юнь-гэ, что торгует грушами, ходил вместе с У старшим в чайную, чтобы застать их на месте преступления. Мальчишка живет на нашей улице, и всякий его знает. Если вы, господин начальник, хотите узнать обо всем поподробнее, надо бы вам расспросить этого Юнь-гэ.

— Правильно, — согласился У Сун, — пойдемте-ка вместе к нему.

С этими словами У Сун спрятал свой кинжал, серебро и кости и, расплатившись за вино и закуски, отправился вместе с Хэ Цзю-шу к Юнь-гэ.

Не успели они приблизиться к дому, где жил мальчуган, как увидели самого Юнь-гэ с плетеной ивовой корзинкой в руках. Он ходил за крупой и теперь возвращался из лавки. Хэ Цзю-шу окликнул его:

— Юнь-гэ! Знаешь ты этого уважаемого начальника?

— Знаю его с тех самых пор, как он убил тигра, — отвечал Юнь-гэ. — А зачем это я вам понадобился? — спросил он в свою очередь.

Но так как он уже почти обо всем догадался, то тут же добавил:

— Только я вот что хочу вам сказать. Моему отцу шестьдесят лет, и, кроме меня, кормить его некому. Поэтому я не могу таскаться с вами по судам.

— Вот что, братец, — сказал У Сун и, вытащив из кармана пять лян серебра, передал их Юнь-гэ. — Возьми-ка это для отца, а сейчас пойдем потолкуем немного.

Увидев серебро, Юнь-гэ подумал: «Пожалуй, этих денег хватит моему отцу на три, а то и на все пять месяцев. А раз так, то почему бы мне не помочь им?»

Он отнес отцу серебро и крупу, купленную в лавке, а сам отправился вместе с ними.

Завернув за угол, они вошли в кабачок и поднялись наверх. У Сун заказал слуге еды на троих и, обращаясь к Юнь-гэ, сказал:

— Вот что, братец! Хоть ты и молод, но сердце у тебя отзывчивое, и ты уже сейчас помогаешь своему отцу. Деньги, которые я дал тебе только что, израсходуй на что нужно. Ты мне еще понадобишься, а когда дело будет закончено, я дам тебе еще пятнадцать лян серебра, и ты сможешь потратить их на свои нужды. А сейчас расскажи мне поподробнее, как [399] ты ходил вместе с моим старшим братом в чайную, чтобы накрыть любовников.

— Я расскажу вам все, — обещал Юнь-гэ, — только прошу вас выслушать меня спокойно. В тринадцатый день первой луны я раздобыл корзинку отборных груш и пошел разыскивать господина Си-Мынь Цина, чтобы продать их ему и что-нибудь заработать. Я нигде не мог найти его, и, когда стал расспрашивать людей, мне сказали: «Да он на улице Цзышицзе, в чайной старой Ван любезничает с женой торговца лепешками У старшего. Он крутит с ней и целыми днями пропадает там». Услышав это, я направился прямо в чайную. Однако эта ведьма, старуха Ван задержала меня и не пустила в дом. Тут я высказал старой все, что о ней думаю, а она набросилась на меня с кулаками и вытолкала взашей, да еще вышвырнула на улицу мои груши. Я, конечно, разозлился и пошел искать У старшего, которому обо всем и рассказал. Он хотел было сразу же идти к старухе, чтобы накрыть любовников, но я сказал ему: «Одному тебе не справиться. Си-Мынь Цин здоровенный парень, и если не удастся его одолеть, тебе же худо придется, только и всего. Давай-ка лучше, — предложил я ему, — повстречаемся завтра на улице, а ты испеки в этот день поменьше лепешек. Когда я увижу, что Си-Мынь Цин уже забрался в чайную, так сразу туда и войду. Ты же тем временем оставь где-нибудь свое коромысло и жди. Как увидишь, что я выбросил корзинку за дверь, вбегай в дом и задержи любовников». На следующий день я снова прихватил корзинку с грушами, отправился в чайную и принялся ругать эту старую ведьму. Старуха бросилась меня бить, а я выбросил свою корзинку на улицу и, упершись головой старухе в живот, прижал ее к стене. Когда У старший ворвался в чайную, старая хотела преградить ему дорогу, но я так крепко держал ее, что она могла лишь крикнуть: «У старший пришел!» Однако те двое успели закрыться изнутри, и брат ваш не мог туда проникнуть, а только стоял у дверей и бранился. Неожиданно Си-Мынь Цин распахнул дверь, выскочил из комнаты и повалил его ударом ноги. Потом я видел, как из комнаты выбежала жена У старшего, хотела было поднять его, да не смогла. Тут уж я поспешил убраться. А через неделю я услышал, что У старший умер. Только отчего он умер, не знаю.

— Ты правду рассказываешь? — спросил У Сун, — Смотри не обманывай меня!

— Если б я стоял перед самим начальником уезда, то и тогда рассказал бы то же самое! — отвечал Юнь-гэ.

— Вот и молодец! — похвалил его У Сун и приказал подать угощение.

Когда они поели и вышли из кабачка, Хэ Цзю-шу сказал:

— Разрешите мне попрощаться с вами! [400]

— Нет, я попрошу вас обоих пойти со мной, — сказал У Сун. — Вы будете моими свидетелями, — и он повел их в уездное управление.

Когда начальник уезда увидел их, он спросил:

— О чем вы хотите доложить мне, командир У Сун?

— Мой брат У старший был обманут Си-Мынь Цином — любовником моей невестки. Они сговорились и отравили его, — сказал У Сун. — Эти люди могут засвидетельствовать достоверность моих слов. Вот я и пришел просить вас, господин начальник, рассудить это дело.

Начальник уезда принялся расспрашивать Хэ Цзю-шу и Юнь-гэ, а затем в тот же день устроил совещание со своими судебными советниками. Надо сказать, что все чиновники уездного управления так или иначе были связаны с Си-Мынь Цином, не говоря уже о самом начальнике уезда. Поэтому на совещании все чиновники в один голос заявляли, что разобраться в этом деле очень трудно. Тогда начальник вызвал к себе У Суна и сказал ему:

— Командир У Сун, вы сами служите в уездном управлении и возглавляете охрану. Разве вы не знаете законов? Ведь еще в старину люди говорили: «Не пойманный — не вор». Чтобы уличить любовников, надо застать их на месте преступления, а если обвиняешь кого в убийстве, так покажи убитого. Тело вашего брата предано огню. Ведь сами вы не застали их на месте преступления. А теперь вряд ли мы имеем право, полагаясь на показания этих двоих, возбудить дело об убийстве. Не советую вам поступать необдуманно. Лучше сначала хорошенько взвесить все это, и тогда, если можно будет что-нибудь сделать, мы сделаем.

Однако У Сун достал из-за пазухи хрупкие почерневшие кости, слиток серебра и записку Хэ Цзю-шу и сказал, передавая их начальнику:

— Осмелюсь доложить вам, господин начальник, что эти вещи вы не можете счесть моей выдумкой.

Начальник уезда взял вещи, осмотрел их и сказал:

— Встаньте с колен и обождите здесь, пока я посоветуюсь со своими помощниками. Если можно что-нибудь предпринять, то я начну ради вас это дело.

Затем У Сун отправился к себе, пригласив Хэ Цзю-шу и Юнь-гэ.

В тот же день об этом узнал Си-Мынь Цин. Он немедленно послал доверенного человека в уездное управление и пообещал чиновникам богатые взятки. На следующее утро У Сун снова явился в уездное управление со своей жалобой, требуя от начальника, чтобы он арестовал обвиняемых. Но кто мог подумать, что начальник уезда так жаден до взяток? Возвращая У Суну кости и слиток серебра, он сказал ему:

— Командир У Сун! Не советую вам поддаваться на [401] подстрекательство других людей и наживать себе врага в лице Си-Мынь Цина. Это дело очень темное, и в нем трудно разобраться. Недаром древние мудрецы говорили: «Даже то, что видишь своими глазами, не всегда истина, так можно ли верить тем, кто нашептывает за спиной?» Обдумайте-ка лучше это дело на досуге.

А начальник тюрьмы, присутствовавший при этом разговоре, добавил:

— Начальник У Сун, когда возбуждают дело об убийстве, должно быть пять доказательств, а именно: тело убитого, его раны, свидетельство о болезни, оружие убийцы и какие-либо следы преступления. Только когда все эти пять улик налицо, уездное управление может начать следствие.

— Что ж, — сказал У Сун, — если вы, господин начальник, отказываетесь принять мою жалобу, то я сам подумаю, как мне быть, — и, забрав серебро и кости, он вернул их Хэ Цзю-шу.

Покинув уездное управление, У Сун побрел к себе и, позвав стражника, приказал ему приготовить кушанье и накормить Хэ Цзю-шу и Юнь-гэ.

— Побудьте пока у меня, — сказал им У Сун, — а я скоро вернусь, — и, взяв с собой шесть стражников, он отправился в город. Там он купил тушечницу, кисточку, тушь, несколько листов бумаги и все это спрятал за пазуху. Двух солдат он отрядил купить свиную голову, гуся, курицу, кувшин вина, фруктов и другую снедь, отнести все это в дом покойного брата и приготовить угощение. Около полудня он пришел туда вместе с остальными стражниками.

Невестка уже знала, что он подавал жалобу, да так и остался ни с чем, и поэтому успокоилась. С любопытством следила она за его приготовлениями.

— Невестка, спуститесь-ка сюда, я хочу с вами поговорить, — позвал ее У Сун.

Женщина не спеша спустилась с лестницы и спросила:

— Что у вас за разговор?

— Завтра сорок девять дней со дня смерти моего брата. Вам не раз приходилось обращаться за помощью к соседям, вот я и решил устроить сегодня небольшое угощение, чтобы отблагодарить их за все.

— За что ж их благодарить-то? — отвечала надменно невестка.

— Нет, надо устроить все, как положено, — возразил У Сун и приказал стражнику зажечь свечи перед табличкой с именем брата. Затем он зажег благовонные свечи и положил на алтарь бумажные деньги. Тут же находились и другие предметы для жертвоприношения, а также вино, кушанья и фрукты. Одному из солдат он приказал подогреть вино, двое других принялись расставлять столы и скамейки, а еще двое [402] стали у дверей: один внутри, другой снаружи. У Сун распорядился, что и как надо сделать, а затем, обращаясь к невестке, сказал:

— Я пойду приглашать гостей, а вы, невестка, будете принимать их.

Прежде всего он отправился за старой Ван.

— Не стоило вам, господин начальник, беспокоиться. За что же тут благодарить? — говорила старуха.

— Мы вас частенько беспокоили, мамаша, — возразил У Сун, — и сейчас, как полагается по обычаю, приготовили скромное угощение и очень просим вас прийти.

Тогда старуха заперла чайную, сняла вывеску и черным ходом прошла к соседям. Возвратясь в дом брата, У Сун сказал Пань Цзинь-лянь:

— Вы, невестка, займите главное место, а мамаша сядет напротив.

Старуха уже слыхала от Си-Мынь Цина обо всем, что было в уездном управлении, и поэтому спокойно уселась и стала выпивать и закусывать. Так сидели эти две женщины, а про себя думали: «Ну посмотрим, что будет дальше».

У Сун между тем отправился к соседу по фамилии Яо Вэнь-цин, торговавшему серебряными изделиями, и пригласил также и его.

— Сейчас я немного занят, — сказал Яо, — да и ничего такого и не сделал для вас.

Однако У Сун продолжал настаивать:

— Да ведь всего на чашечку винца! Посидите немножко — и все.

Яо Вэнь-цину не оставалось ничего иного, как принять приглашение У Суна и отправиться в дом его покойного брата. У Сун посадил его рядом со старухой Ван, а сам пошел к двум соседям, что жили через дорогу. Один из них, по имени Чжао Чжун-мин, держал лавку бумажных жертвенных изделий и на приглашение У Суна ответил:

— Не могу, нельзя мне оставить лавку.

— Да как же можно? — возразил У Сун. — Там ведь все соседи собрались, — и он потащил Чжао Чжун-мина в дом своего покойного брата.

— Возраст у вас почтенный, — приговаривал он, усаживая нового гостя, — и вы мне вроде отца, вот я и прошу вас сесть рядом с моей невесткой.

Затем он пригласил также второго соседа, живущего напротив — Ху Чжэн-цина, торговавшего вразнос холодным вином. Человек этот происходил из чиновничьей семьи и в приглашении У Суна увидел какой-то умысел, а поэтому наотрез отказался последовать за ним. Но У Сун, не обращая внимания на его возражения, силой потащил его в дом брата и [403] усадил рядом с Чжао Чжун-мином. Потом, обращаясь к старой Ван, он спросил:

— Мамаша, а кто живет с вами рядом?

— Торговец разным печеньем по фамилии Чжан, — отвечала старуха.

Торговец Чжан как раз находился в это время у себя и, когда увидел входившего к нему У Суна, даже испугался.

— Не приходилось нам встречаться, господин начальник, — забормотал он.

— Мои родственники многим обязаны соседям, — сказал У Сун, — и поэтому я пришел пригласить вас на чашечку легкого вина.

— Ай-я! — воскликнул старый Чжан. — Я-то не удосужился даже послать вам поздравительных подарков, так зачем же приглашать меня?

— Ну это ничего, — сказал У Сун, — а сейчас я прошу вас к нам, — и он потащил старика в дом У старшего и усадил рядом с Яо Вэнь-цином.

Кто-нибудь из читателей может спросить, почему ни один из пришедших ранее гостей не ушел. А дело объяснялось очень просто: у дверей внутри и снаружи стояли солдаты, так что гости оказались как бы под стражей.

Таким образом, с невесткой и старухой Ван всего собралось в комнате шесть человек. Придвинув табуретку и примостившись с краю у стола, У Сун приказал стражникам запереть все двери. Прислуживавший у стола солдат налил в чашки вина. И когда все приготовления были закончены, У Сун обратился к присутствующим со следующим приветствием:

— Уважаемые соседи! Простите меня, человека простого и невежественного, что не сумел пригласить вас, как положено по чину.

— Помилуйте, — отвечали гости, — мы ведь и приема вам не устроили по возвращении, а пришли беспокоить вас!

— Ну, это пустое, — сказал, улыбаясь, У Сун. — Надеюсь, дорогие гости не осудят нас за скромное угощение.

Стражники между тем все подливали и подливали вина, и гости стали чувствовать какое-то беспокойство, не понимая, что происходит. Когда все выпили уже по три чашки, Ху Чжэн-цин встал со своего места и сказал:

— Дел у меня много, надо бы домой...

— Что вы, разве можно уходить! — сказал У Сун. — Раз уж пришли, то побудьте еще немного.

При этих словах сердце Ху Чжэн-цина отчаянно забилось, как у человека восемь раз опустившего бадью в колодец и семь раз поднявшего ее с водой. Он снова сел, а про себя подумал: «Если У Сун пригласил нас с добрыми намерениями, [404] почему же он так обращается с нами и даже с места двинуться не позволяет?»

— Налейте гостям еще вина, — снова приказал У Сун.

Стражник еще четыре раза наполнил чашки и так продолжал подливать, пока гости не осушили их семь раз. Собравшимся казалось, что они побывали на всех знаменитых пирах императрицы Люй Тай-хоу, а ведь пиров этих было не меньше тысячи. После этого У Сун позвал стражников и приказал им прибрать посуду.

— Подождем немного, а потом снова будет закусывать, — сказал он.

Затем У Сун вытер стол и, когда гости собрались было покинуть свои места, остановил их и сказал:

— Вот сейчас-то я и хочу с вами поговорить. Кто из уважаемых соседей умеет писать?

— Господин Ху Чжэн-цин очень хорошо пишет, — ответил Яо Вэнь-цин.

— Могу я побеспокоить вас? — обратился У Сун к Ху Чжэн-цину, вежливо ему кланяясь. Он засучил рукава своего халата, сунул руку за пазуху и вдруг выхватил оттуда острый кинжал. Стиснув рукоятку кинжала четырьмя пальцами правой руки, он прижал большой палец к сердцу и, страшно выпучив глаза, сказал:

— Всякое зло должно быть наказано, и у каждого должника есть свой кредитор. А вас, почтенные соседи, я прошу быть лишь свидетелями!

Тут У Сун левой рукой схватил невестку, а правой указал на старую Ван. Присутствующие остолбенели от ужаса и, не зная, что делать, не смея произнести ни слова, глядели друг на друга.

— Уважаемые соседи, — продолжал У Сун, — не удивляйтесь и не пугайтесь! Я невежественный человек, но смерти не боюсь, а также знаю, что за зло следует платить злом и что обида должна быть отомщена! Вам, уважаемые соседи, я не причиню никакого вреда и только прошу быть моими свидетелями. Если же кто-нибудь из вас попробует уйти раньше времени, то не обессудьте! Разговаривать я тогда буду по-иному: семь раз проткну кинжалом. Ведь мне сейчас ничего не стоит убить человека!

Гости стояли как вкопанные и шелохнуться не смели.

— Слушай меня, старая скотина! — крикнул У Сун, уставившись на старуху Ван. — Это ты виновата в смерти моего брата и должна отвечать за это! — Обернувшись к невестке, он продолжал: — И ты, распутная гадина, слушай, что я тебе скажу! Если признаешься, что погубила моего брата, я пощажу тебя!

— Дорогой деверь! — воскликнула невестка. — Что это вы [405] говорите! Ваш брат умер от сердечной болезни, при чем же тут я?

Не успела она это произнести, как У Сун вонзил кинжал в стол, схватил ее левой рукой за волосы, а правой за грудь. Затем пинком ноги опрокинул стол и, подтащив женщину к алтарю, бросил ее на пол. Пиная ее ногами, он правой рукой схватил кинжал и, указывая им в сторону старухи Ван, закричал:

— Ну, старая свинья, говори всю правду!

Та хотела было улизнуть, но, убедившись, что это невозможно, сказала:

— Не гневайтесь, господин начальник! Все скажу вам. Тогда У Сун велел стражнику подать бумагу, тушечницу, кисточку и тушь и, указывая на Ху Чжэн-цина кинжалом, сказал:

— Прошу вас, запишите по порядку все, что здесь услышите!

— Я... я... за... запишу, — пробормотал, заикаясь и дрожа от страха, Ху Чжэн-цин.

И, налив в тушечницу воды, он растер кусочек туши и, расправив кисточку, сказал:

— Ну, почтенная Ван, говори всю правду!

— Какое мне до всего этого дело, и почему вы заставляете меня говорить?! — ответила старуха Ван.

— Ах ты собака! — крикнул У Сун. — Знаю я все твои проделки. Еще отпираться вздумала! Если не скажешь, я сначала разрежу на куски эту распутницу, а потом прикончу и тебя, суку! — и он два раза провел перед лицом невестки кинжалом.

— Дорогой деверь! — завизжала та. — Смилуйтесь надо мной! Пустите меня, и я все расскажу вам!

У Сун поставил женщину на колени перед алтарем и воскликнул:

— Говори, распутница! Да побыстрее!

Невестка была до того перепугана, что решила сознаться. Она рассказала все по порядку, начиная с того, как она выронила из рук шест, которым снимала дверную занавеску, и ушибла Си-Мынь Цина; как она стала шить у старой Ван одежду и вступила в любовную связь с Си-Мынь Цином. Рассказала она и о том, как Си-Мынь Цин пнул У старшего ногой, а когда тот заболел, они задумали отравить мужа, и старая Ван учила их, как это сделать. Она рассказала все с начала до конца, во всех подробностях. У Сун же предупредил ее, чтобы она говорила медленно, а Ху Чжэн-цина попросил записывать слово за словом.

— Ах ты дрянь! — крикнула старуха Ван. — Раз ты первая начала, так мне-то чего отпираться! Только в беду меня, старую, втянула! — И она также во всем призналась. [406]

У Сун попросил Ху Чжэн-цина записать также показания старухи, после чего велел обеим женщинам поставить внизу отпечатки пальцев, а присутствующим соседям подписаться. Затем, по его приказу, один из стражников снял с себя пояс и связал им за спиной руки старой ведьмы; бумагу, где были записаны показания, У Сун свернул и спрятал за пазуху. Затем он приказал стражникам подать еще чашку вина, поставил ее на алтарь перед табличкой с именем брата и, подтащив поближе свою невестку, заставил ее опуститься на колени. Старухе он также велел преклонить перед алтарем колени и затем сказал, проливая слезы:

— Дорогой брат мой! Твоя душа еще не улетела далеко отсюда! Сегодня я, твой младший брат, мщу за твою смерть!

Затем он велел стражнику сжечь жертвенные деньги. Вдова У старшего, видя, что плохи ее дела, хотела было закричать, но У Сун схватил ее за волосы и, бросив на пол, встал на нее ногами. Он разорвал одежду на женщине и быстрее, чем ведется рассказ, вонзил ей в грудь кинжал. Затем выдернул его обратно, взял в зубы и, запустив пальцы в рану, извлек сердце и внутренности и положил их на алтарь. Потом он взмахнул кинжалом, послышался хрустящий звук, и голова Пань Цзинь-лянь откатилась в сторону, заливая все кругом кровью.

У присутствовавших от страха в глазах потемнело. Они закрыли свои лица руками, но, видя, как рассвирепел У Сун, не решались его останавливать.

Между тем У Сун послал наверх стражника за одеялом. А когда одеяло было принесено, завернул в него отрезанную голову, вытер кинжал и сунул его обратно в ножны. После этого У Сун вымыл руки и, почтительно обращаясь к гостям, сказал:

— Я доставил вам немало беспокойства, уважаемые соседи, но не осуждайте меня за это. Прошу вас подняться наверх и подождать, пока я вернусь.

Соседи только переглянулись, но не посмели ослушаться и отправились наверх. У Сун послал наверх стражника, велев ему запереть там и старуху Ван. Перед уходом он поручил двум стражникам охранять нижние комнаты.

Захватив с собой голову женщины, завернутую в одеяло, У Сун направился прямо в лавку лекарственных снадобий. Увидев управляющего, он приветствовал его и спросил:

— Дома ваш уважаемый хозяин?

— Нет, он только что вышел, — ответил управляющий.

— Можете вы пройтись со мной немного? — спросил У Сун. — У меня есть к вам небольшое дело.

Управляющий, который немного знал У Суна, не посмел отказаться. Когда они дошли до одного из глухих переулочков, У Сун грозно спросил его:

— Дорога тебе жизнь?! [407]

— Смилуйтесь, господин командир! — взмолился управляющий. — Ведь я никакого зла вам не причинил.

— Так вот, если не хочешь расстаться с жизнью, говори, где сейчас Си-Мынь Цин!

— Он то... только что у... шел с... одним знакомым в кабачок, который находится около Львиного моста, покушать... — еле вымолвил управляющий.

Едва У Сун услышал это, как тотчас же направился туда. А управляющий долго еще от страха не мог двинуться с места. Подойдя к кабачку, У Сун позвал слугу и спросил:

— С кем выпивает господин Си-Мынь Цин?

— С таким же, как он сам, богачом, — отвечал слуга. — Они сейчас наверху, в комнате, которая выходит окнами на улицу.

У Сун стремительно кинулся наверх и еще в дверях увидел, что на почетном месте между окнами сидит Си-Мынь Цин, напротив гость, а по бокам пристроились две певички.

Тогда У Сун развернул одеяло, левой рукой схватил окровавленную голову, правой кинжал и, откинув дверную занавеску, ворвался в комнату и швырнул голову в лицо Си-Мынь Цину.

Увидев У Суна, Си-Мынь Цин так перепугался, что с криком: «Ай-я!» — вскочил на скамейку. Он уже занес было ногу на подоконник, собираясь выпрыгнуть в окно, но увидел, что это слишком высоко, и совсем растерялся.

Все это произошло, конечно, гораздо быстрее, чем ведется рассказ. Опершись обеими руками о стол, У Сун прыгнул на него и спихнул ногой всю посуду. Певички оцепенели от ужаса, что же касается второго богача, то от страха он свалился под стол.

Си-Мынь Цин, видя, как разъярен его противник, сделал вид, будто замахивается на него, а сам тем временем нацелился правой ногой в У Суна. Но тот, разгадав маневр Си-Мынь Цина, отклонился чуть в сторону, и удар пришелся ему как раз в правую руку, отчего кинжал, который он держал, вылетел в окно далеко на середину улицы.

Увидев это, Си-Мынь Цин расхрабрился. Сделав вид, что хочет ударить У Суна правой рукой, он сжал в кулак левую и нацелился противнику прямо под ложечку. Однако У Сун и тут успел увернуться и, воспользовавшись моментом, обхватил Си-Мынь Цина левой рукой за шею, правой за левую ногу и, приподняв его на воздух, с криком: «Туда тебе и дорога!» — выбросил из окна.

Си-Мынь Цину показалось, что сам дух мщения пришел к нему и нечего больше надеяться на милость неба. Он знал, что не сможет устоять против неимоверной силы У Суна. Выброшенный из окна вниз головой и вверх ногами, он упал прямо на середину улицы и тут же потерял сознание. Бывшие поблизости люди пришли в ужас от этого зрелища. [408]

Тем временем У Сун пододвинул к окну скамейку и, схватив голову развратницы, выпрыгнул из окна прямо на середину улицы. Подобрав свой кинжал, он взглянул на Си-Мынь Цина. Тот лежал, вытянувшись, полумертвый, и лишь дико вращал глазами. Тогда У Сун придавил его коленом и одним ударом кинжала отрезал ему голову. Связав головы вместе, он вернулся с ними на улицу Цзышицзе. Здесь он крикнул стражникам, чтобы они открыли ему дверь, и, войдя в дом, положил обе головы на алтарь. Затем он взял чашку с холодным вином, окропил алтарь и со слезами на глазах сказал:

— Мой старший брат! Твоя душа недалеко. Но теперь ты можешь отправляться на небо! Я отомстил за тебя и убил обоих твоих обидчиков. Сегодня же я совершу обряд возжигания жертвенных предметов в поминовение твоей души.

Потом он велел стражникам позвать соседей вниз. Впереди под охраной вели связанную старуху Ван. Держа одной рукой кинжал, а другой головы, У Сун обратился к соседям с такими словами:

— Я хочу еще кое-что сказать вам, уважаемые соседи! Прошу вас пока не расходиться!

— Говорите, господин начальник, — отвечали соседи, сложив руки и низко кланяясь У Суну. — Мы готовы выполнить ваши указания!

И У Сун сказал то, что хотел. Видно, так уж самой судьбе было угодно,

Чтоб герой с неприступных высот Цзинянгана
Был объявлен преступником несправедливо,
Чтоб начальник охраны уезда Янгу
Стал монахом, скитающимся сиротливо

Что сказал У Сун, вы узнаете, когда прочтете следующую главу.

(пер. А. Рогачева)
Текст воспроизведен по изданию: Ши Най-ань. Речные заводи. Том 1. Гос. изд. худ. лит. М. 1959

© текст - Рогачев А. 1959
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Иванов А. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Гос. изд. худ. лит. 1959