-

ЧЕМУ НАУЧАЕТ ДРЕВНЕЙШИЙ ХРИСТИАНСКИЙ ПАМЯТНИК В КИТАЕ?

По поводу статьи С. С. Слуцкого «Древнейший христианский памятник в Китае» («Русский Вестник» 1901 г. № 1).

Лучшего приветствия нельзя было сделать Христианству, вступающему в двадцатый век своего существования, как изданием Русского перевода надписи в Си-нань-фу, говорящей о начале Христианства в Китае (но не такого Христианства, которое нуждается в поддержке оружием). Этот древнейший памятник, этот простой камень драгоценнее для нас, Русских, всех алмазов Южной Африки, особенно после того, как потомки Сирийцев (внесших Христианство в Китай, о чем свидетельствует надпись в Си-нань-фу) приняты в общение православною нашею церковью.

Надпись в Си-нань-фу говорит нам о первом, глубоко-мирном появлении в Китае Христианства, представляющего резкую противоположность с тем Христианством, которое взывает к помощи оружия и создает непримиримую ненависть к себе. Памятник, мирного вступления «Пресветлой Веры» в Срединное царство находится в его старой столице династии Тань, в столице, напоминающей самому Китаю о лучшем времени его долгой истории, о той поре, когда Небесная Империя обнимала наибольшее пространство на земле, занимала первое место в мире (В VII и VIII веках, при династии Тань, Китай несомненно занимал первое место во всемирной истории. Но и в эпоху Рождества Христова была не одна Римская империя, будто бы обнимавшая весь тогда известный мир, а было две империи. Тем не менее в нашей мнимо-всемирной истории даже не ставится вопрос о том, которая из них была сильнее и имела наибольшую важность в разное время. Действительная же история, в лице Гуннов, решила вопрос этот не в пользу Римской империи. Оставив сильнейшую из двух империй (Китайскую) нетронутою, Гунны устремились против слабейшей, Римской, и положили ей конец. Христианство не отождествляло себя с Римской империей и даже радовалось падению «Великого Вавилона». Обращение же Индии и Китая, как завершение победы Христианства умиротворяющего, намечено было уже в лице апостолов, Варфоломея и Фомы. (См. Huc, Le Christian. en Chine, t. 1).), когда к ней обращались два единственных тогда больших царства, Персидское и Византийское, прося союза против начинавшей свои газаваты религии войны, Ислама. Наоборот, Романо-германский Запад, ныне обладающий всеми океанами и бесчинствующий в Китае, в ту пору был слаб, не [632] играл никакой заметной роли но всемирной истории, и самая государственная жизнь Запада на развалинах разрушенной им империи «ветхого Рима» едва начинала складываться. Что же касается Славян Русских (силы континентальной, нынешних соседей Китая, его естественных союзников и быть может, спасителей от Западных хищников) то в ту вору, о которой повествует надпись в Си-нань-фу, у Славян государственная жизнь еще и не зарождалась; не было слышно ни о Киеве, ни о Новгороде, не только что о Москве...

В эти века, в самом сердце Китая, а не на окраинах его (Нанкине и Пекине (Пекин — «Китайский Питер», как называют его Сибирские старообрядцы, ищущие в Индии и Китае до-Никоновской Руси.), ибо тогда Китай еще принадлежал Китайцам) происходило нечто подобное тому, чти было в Киеве в X веке. Благодаря центральному положению Си-нань-фу, в него сходились представители всех вероучений: были тут ученики Зороастра (So-lo-ti) и Манеса (Mo-ni); были Буддисты, уже утвердившиеся тогда в Китае (Столичный город Ло-янь был дли Китайского Буддизма тем же, чем, в свое время, был для Христианства в России Киев.); были, вероятно, и всюду неизбежные Евреи (Можно даже с вероятностью предполагать, что из Китая были посланы в Сирию «мужи добры и смысленны» для «испытания веры»; по крайней мере, в надписи описывается страна Та-дзинь (Сирия), ее границы, произведения и добрые нравы жителей. Ходили в Сирию, а, может быть, и в Иерусалим, и позднее новообращенные, подобно тому, как буддисты совершали свои паломничества в Капилавасту, недавно наконец открытую (Фьюрером). Хотя торжество Буддизма в Китае и сопровождалось, вероятно, истреблением письменных и вещественных памятников Христианства, однако, очевидно, не все же было истреблено, и возможно, что наш календарь, наш всемирный синодик обогатится еще множеством мучеников, пострадавших в Китае от буддистов. Раскопки Си-нань-фу с целью раскрыть и пополнить историю Христианства, в Китае могли бы стать выражением дружественного союза Китайцев с Русскими; ибо они могли бы доказать, что мы и Китайцы когда-то были единоверцами. Наоборот, открытие Капилавасту (Лумбани), колыбели и могилы Будды, вызовет, вероятно, подъем Буддизма, какого, конечно, не вызвало бы в Христианстве даже перенесение в Москву каменной летописи Христианства в Китае, т. е. надписи, в Си-нань-фу.). В VII же веке видим пришествие в Си-нань-фу А-ло-пена, великого апостола Китая, которого можно, по справедливости, сравнить с Кириллом и Мефодием. «По переводе в дворцовой библиотеке Свящ. Писания», говорит надпись, «были вопросы (собеседования) во внутренних покоях дворца». Уже одни эти слова раскрывают перед нами тогдашнее внутреннее состояние Китая, его духовную неудовлетворенность, которая особенно сильно чувствовалась на самом верху государства, во дворце. Был там совет, дума, мало сказать, как у Владимира, ибо Китай еще до той поры много пережил, много передумал и перечувствовал в лице таких мудрецов, как Лао-тзе, Конфуций и Менг-тзе, прежде нежели услышал это изумительно «простое, пресветлое учение», взывавшее ко всем сделаться чистыми, кроткими, как дети, как Сын Человеческий, чтобы познать то, что оставалось сокрытым, недоступным для мудрецов [633] всех венок. Китайских ученых, как видно, поразила именно «простота» учения и в тоже время его необычайная «глубина», жажда стать совершенными, как Отец Небесный, «благодетельность учения для людей», а вместе с тем и «отрешенность его от всего нечистого, земного». Так поняли в ту пору Китайцы учение Китайского Хе-ле-тузе, нашего Христа.

Если, как повествует надпись, император Тай-Сунь посылал первого министра с большою свитою встретить Сирского миссионера, то становится очевидным, что А-ло-пен, будущий просветитель Китая, пользовался уже и раньше большою известностью и славою и был приглашен, в качестве лучшего наставника в учении Христовом, подобно тому, как для такой же цели посланы были в Славянские земли из Византии Кирилл и Мефодий. После всестороннего, «глубокого» исследования учения и продолжительных бесед о нем, через три года (635-638), императорским указом 12-го года, «учение признано правыми и истинным» и не только разрешено, но и «повелено» проповедывать его и учить ему. В указе этом говорится не только о Писании, но и об «изображениях», то есть о грамоте для неграмотных, об иконах, и предписывается распространять учение во всей империи, которая тогда граничила на Востоке с Великим Океаном, а на Западе достигала почти до Каспия.

В самых первых строках указа заключается, очевидно, оправдание в принятии нового учении. Но столь же очевидно, что дело здесь далеко не ограничивалось одною терпимостью. В том же указе определенно предписывается «построить Сирский (Или Персидский (Po-sse-sse), описанию Си-нань-фу 1070 года.) храм в квартале Мира и Правосудия»; назначается даже и штат при храме, притом многочисленный (21 священник): ясный намек на уверенность в успехе нового учения. Постановка же изображения императора в храме, упоминаемая в надписи в Си-нань-фу, не указывает ли даже на большее, на канонизацию равноапостольного Тай-Суня?...

При Као-Тцуне Христианство в Китае, разливается «по десяти путям»; «во ста городах» (во многих городах) были построены храмы. А-ло-пен, по Китайскому обычаю, по которому даются титулы не с правом передачи их потомству, а с правом перенесения их на предков, возведен был в сан «охранителя царства, господина Великого Закона»: честь, подобная той, которой удостоился Конфуций. Не без борьбы однако утверждалось Христианство в Китае. В конце VII и начале VIII века императрица из рода By, опираясь на Буддизм, произвела дворцовую революцию и перенесла столицу из Си-нань-фу в буддофильский Ло-янь, что, конечно, доказывает, как сильно было в Си-нань-фу распространено Христианство, если становилось невозможным пребывание в этом городе враждебного Христианству правительства. Но через 15 лет «Пресветлое Учение» было восстановлено, храмы обновлены, и в самом дворца совершалось богослужение; изображения же императоров Таньской династии внесены были в храмы. [634]

Наибольшей силы и распространения достигло Христианство (а с ним и благодаря ему, Китайская империя достигла наибольшего могущества и процветания) при императорах Су-цунь, Тай-цунь и Киен-Чун. Тогда-то и был воздвигнут памятник в Си-нань-фу, сохранивший нам историю Христианства в Небесной империи. На памятнике изображалось наступление ее Золотого Века, что вполне подтверждается и Китайскими летописями. «Династия Тань (ссылаемся на Huc, Le christianisme en Chine. 1857, t. I p. 69 s.) была знаменитейшею и славнейшею из всех, правивших Китаем... Она представляет длинный ряд выдающихся государей, поднявших Китай до высшей степени когда-либо пережитого им просвещения. Ни в одну эпоху науки и искусства не сияли столь ярким блеском... И этот же период Китайской истории особенно замечателен многочисленными сношениями Китайцев с иноземными народами», и по свидетельству надписи в Си-нань-фу, «Царство» в эту пору «стало богатым, великим, прекрасным... семьи в пресветлой вере обильно блаженствовали». И, что всего замечательнее, народное сознание, выразившееся в надписи, определенно ставит этот внешний рост империи и успехи ее внутреннего благосостояния в связь с высоким нравственным подъемом, вызванным переходом к «Пресветлой Вере». «Управились семьи и царства великим учением», говорит надпись; «чистый догмат Троического Единства возбудил добрые нравы истинною верою... Закон встретил согласие в жизни... Поддержалась доброта, и явились счастие и блаженство». Распространители этого учения, императоры, стали «воплощением добродетелей»; они «расширяли деятельность святых, преодолевали вредные влияния, достигали вершин разумности и смирения, в величайшем милосердия творя другим, как самим себе, и помогая всем удрученным». Заканчивая характеристику благодетельного нравственного переворота, вызванного Христианством, списатели надписи восклицают: «у лучших последователей Будды никогда не слыхано о таком добре!», так что, казалось, только одни естественные, стихийные бедствия нарушали благоденствие народа. Вот почему в надписи глубокомысленно высказывается желание преодолеть и эту конечную причину человеческих бедствий. «Если бы возможно было», говорит она, «дождю и ветрам приходить в пору, поднебесная покоилась бы», и сама «природа могла бы быть (стать) чистою; живые могли бы преизобиловать, мертвые блаженствовать, если бы люди направляли себя но разуму (в разум истинный пришли), то есть, по смыслу предыдущего, если бы они направляли свои силы на разумное руководство слепыми силами природы. Требуя, чтобы «душевные движения» не ограничивались одним внутренним миром, но и «вырывались наружу», чтобы сама «жизнь стала отражением душевных движений», летопись Христианства в Китае считает «долгом последователей «Пресветлой Веры» это усиленное старание осуществлять ее благие учения».

Какой же урок эта забытая, светлая страница истории Китая преподает и ему в настоящую мрачную пору его жизни, и Западу? Теперь, когда [635] в Китае так возбуждена страшная ненависть к Христианству, нужно отказаться от одиночных обращений в него, и даже говорить о введении в Китай Христианства, как чего-то нового, было бы исторически неверно? можно только говорить и заботиться о восстановлении того, что уже было, о восстановлении старины для Китая, столь уважающего старину, и при том столь славной для него старины. Но если бы и не существовало современной ненависти Китайцев к Христианству, то и тогда общее обращение было бы предпочтительнее обращений одиночных, особенно маловлиятельных именно в Китае. Когда корабль гибнет и спасти его уже совершенно невозможно, тогда только позволительны одиночные спасения; здесь же мы еще не находимся в таком отчаянном положении. В Китае, где за преступление одного наказываются и родственники преступника, а за доблести сынов награда переносится даже на предков их, возможно ли выделение единиц из целого, спасение немногих при разобщении их с их же близкими? Не думаем (как бы это смело ни казалось), что общее обращение встретило бы непреодолимые препятствия, если бы оно велось правильно. Такое обращение, общее, было бы не противным Китайцу новшеством, а восстановлением для него старины. Китаю, конечно, было бы желательно восстановление той именно старины, когда он был первым в мире государством; а это-то время и неотделимо в его истории от Христианства, от Христианства Сирийского, с которым и мы, Русские, теперь сблизились. Поэтому, вместо одиночных обращений, мы должны бы заводить в городах и селах Китайских музеи-школы и при них уже храмы: ибо чрез музеи и школы, столь любимые Китайцами, возвращались бы, совершенно в их духе, сердца и умы сынов отцам, вполне согласно с началами Китайской мудрости, семейной и государственной, тогда как одиночное обращение отчуждает сынов от отцов. Миссионеру в Китае необходимо сделаться историком и археологом, чтобы успешно обращать Китайцев в Христианство. При музее, то есть храме предков, столь чтимых Китайцами, должно и можно воздвигнуть храм Богу всех отцов, тем более, что такие храмы, как видно из предыдущего, уже существовали в Небесной Империи. Нынешнее же Христианство в том виде, как оно вводилось Западными «просветителями» Китая, может обращать в свою сторону лишь бродяг, лишенных отцов, создавая из них враждебную для самого Китая силу. Конечно, музеи не должны ограничиваться изучением лишь жизни умерших отцов, но должны присоединять к этому изучение и самой смертоносной силы природы, порождающей общие и общественные бедствия: только изучением бурной, грозовой силы, согласно с воззрениями самих Китайцев, выраженными в надписи в Си-нань-фу, «поднебесная может быть приведена к покою», то есть к правильному ходу, подающему своевременно дождь и ведро, а с ними и основные условия общего благоденствия страны земледельческой по преимуществу, да и всякой страны.

В заповеди: «Шедше, научите, крестяще, все народы» говорится о народах, а не об отдельных лицах. Обращение Китайского и Русского [636] народов может в этом случае служить образцом: и Владимир, и Тай-сунь прежде всего на самих себе доказали благодетельное воздействие Христианства. Тай-сунь, подчинивши почти все провинции Китая, провозгласил императором, однако, не себя, а своего отца и «вызвал этим удивление и восторг всего народа», который именно в этом поступке, увидал наиболее убедительный повод к принятию Христианства. Для Европы величие этого подвига смиренномудрой сыновней любви и восторг этот, вызнанный в народе, конечно, непонятны: но таким непониманием Европа только доказывает свою собственную нравственную ограниченность.

Быть может, Китай, как и Киевская Русь, был крещен без предварительного оглашения, убежденный, как и наши предки, не рассуждениями о вере, а ее великими нравственными доказательствами. Тай-сунь. «превзошедший справедливостью всех людей», и Владимир, распустивший по принятии Христианства гарем и боявшийся казнить даже разбойников, не могли не привлечь своих народов к учению, являвшему на глазах у всех такие нравственные чудеса. Тай-сунь и Владимир лаком образом становятся восприемниками народа, обязавшимися научить новообращенных, то есть ввести всеобщее обязательное образование. Такое образование или присоединение к музеям-школам храмов привело бы к обращению в действительное Христианство, а вместе с тем образовало бы и внутреннее соединение двух великих континентальных царств.

Два мирных земледельческих народа, защищаясь от кочевников один (Китай) каменным валом, а другой (Россия) земляными валами, постепенно приближались друг к другу, расширяя область мира. Им-то и обязан весь мир, и в особенности Западная Европа, прекращением нашествия Монголов и вообще диких кочевников. Таким образом кочевой быт породил Исламизм и газаватизм, также, как промышленно-торговый быт, то есть индустриализм, породил милитаризм; два же континентальных земледельческих, сельских царства, по самой природе своей Христиане (крестьяне) и носители мира. Очевидно, следовательно, по справедливому замечанию Венюкова, что невозможность разрушительных Монгольских погромов всецело зависит от существования двух империй, Русской и Китайской. Союзником же кочевников и врагом обеих континентальных держав был и есть океанический Запад. Иран, изначала истории боровшийся с Тураном, уже в лице Дария понял, что победа над Тураном невозможна, пока он не будет обложен с Севера. Но достойный преемник Кира не мог совершить этого дела умиротворения степи, не подвергаясь опасности со стороны Греков. Вместо борьбы с Тураном, он поэтому был вынужден к войне с вольнолюбивыми Эллинами, поклонниками розни, точно также, как ново-Персидское царство встретило врага в Римлянах, и потому, в свою очередь, было отвлечено от своего миротворного дела. Россия, продолжавшая дело Ирана в борьбе с Тураном, не могла осуществить той же задачи также благодаря вечной вражде к себе Запада, верного союзника кочевников. (Временным [637] исключением в этой политике были со стороны Запада крестовые походы; но за ними опять последовали союзы Ольгерда с Мамаем, Казимира с Ахметом, а позднее — всего Запада с Турками). Надо быть совершенно слепым, чтобы не, видеть, что если Панмонголизм и возможен, то он будет созданием Западной Европы. Панмонголизм, вооруженный и обученный Европейцами, это те «триста миллионов друзей», которых нашел на Востоке поклонник «рыцаря Саладина», рыцарь Вильгельм. Этому-то творцу Панмонголизма и пропел свою лебединую хвалебную песнь Вл. Соловьев, столь страшившийся призрака Панмонголизма, но, очевидно, не понимавший, где его поддержка и в чем его сила. Но тоже непонимание истинной опасности свойственно и всему Западу; раздавив рукою Монголов Россию. Западная Европа увидала бы у себя Атиллу Второго, который, подобно Вильгельму II, пощады пленным давать не будет. Вот к чему может привести прискорбная усобица в самом Арийском племени!.. Тогда только, когда наступит эта катастрофа, Запад поймет, что со взятием Исламом Царяграда крестовые походы не кончилась. Кругосветные открытия, колонизация и сопровождавшие ее войны были лишь обходными движениями в тыл Ислама, после того, как прямые, фронтальные атаки (крестовые походы) оказались неудачными. Наоборот, если бы стал возможен искренний союз между Германо-Британией и Россиею, то есть помирись они на Памире, Ислам и кочевники по всей полосе степей и пустынь, от Западного океана до Восточного, оказались бы оцепленными христианским кольцом и вынуждены были бы положить оружие, если нельзя его употребить на спасение от неурожаев и повальных болезней, от которых столь часто и сильно страдают и Индия, и Россия.

Объединение для борьбы с неразумною силою природы (См. статью «Разоружение или как обратить орудие войны в орудие спасения от голода» и пр., появившуюся в «Новом Времени» в год циркуляра 12 Августа.), могло бы привести ко всеобщему умиротворению, к которому призывал наш циркуляр 12 Августа, исполненный уверенности, что в войнах нет безусловной, фатальной необходимости, и что зависят они от греха розни, греха против Св. Троицы.

Проникаясь этим же убеждением, закончим статью нашу молитвою, сохранившеюся у Сиро-Халдейцев и, по всему вероятию, читавшуюся и у Китайцев, принявших от них «Пресветлую Веру». Умилительная и величавая молитва эта читается в «Среду общественного моления Ниневитян»: но, вместо спасения одних Ниневитян, в ней говорится о спасении всего мира: «Испрашиваем также Твоего милосердия для всех наших врагов, и всех ненавидящих нас, для всех умышляющих зло против нас. Не о суде или мщении молим Тебя, Господи, всемогущий Боже, но о сострадании, и спасении, и отпущении всех грехов: ибо Ты хочешь всем человекам спастися и в разум истинный прийти» (Католикос Востока и его народ. Очерки церковно-религиозной и бытовой жизни Сиро-Халдейцев. Спб. 1898, 42-43.).

Текст воспроизведен по изданию: Чему научает древнейший христианский памятник в Китае? // Русский архив, № 4. 1901