СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

СЫМА ЦЯНЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ

ШИ ЦЗИ

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СЫМА СЯН-ЖУ

Сыма Сян-жу, другое имя Чжан-цин, родился в городе Чэнду, области Шу. С малых лет он любил читать книги, учился искусству владеть мечом, и потому родные назвали его Цюань-цзы.

Вскоре учение было окончено. Из всех людей древности он больше всего почитал Линь Сян-жу и поэтому присвоил себе его имя — Сян-жу.

На свои средства он купил себе звание лана и служил благочестивому императору Цзин-ди ¹ в должности у-ци-чан-ши ². Служба ему не нравилась.

Император Цзин-ди не любил стихов. Но в это время ко двору прибыл лянский Сяо-ван, сопровождаемый странствующими советниками Цзоу Яном ³ из княжества Ци, Мэй Чэном ⁴ из Хуайиня и Чжаун Цзи ⁵ с учениками из княжества У. Сыма Сян-жу очень обрадовался их приезду. Под предлогом болезни он отказался от должности и вместе с ними отправился в Лян.

Лянский Сяо-ван поселил Сыма Сян-жу на одном подворье с учеными конфуцианцами, и Сыма Сян-жу прожил в их обществе несколько лет. В это время он и написал «Поэму о Цзы-сюе».

Когда лянский Сяо-ван умер, Сыма Сян-жу возвратился домой. Семья его была бедна и не могла завести собственного дела. Сыма Сян-жу завязал добрые отношения с правителем уезда Линьцюн, по имени Ван Цзи, который приглашал его к себе. [284]

— Вы, Чжан-цин, много странствовали, но ничего не добились, — говорил Ван Цзи. — Приезжайте ко мне.

Сыма Сян-жу отправился в Линьцюн. Правитель уезда поселил его в павильоне возле города. Он старался показать всем, что очень уважает Сыма Сян-жу, каждый день посещал его. Сначала Сыма Сян-жу встречался с ним, но потом сказался больным и послал слугу поблагодарить Ван Цзи за гостеприимство. Тогда Ван Цзи стал еще более внимателен к нему.

В Линьцюне жило много богатых людей, но среди них выделялась семья Чжо Ван-суня, у которой было восемьсот слуг. У другого богача Чэн Чжэна тоже было несколько сот слуг. Эти два человека говорили друг другу:

— У нашего правителя гостит почетный гость. Давайте пригласим его к себе и заодно с ним правителя уезда.

Правитель уезда приехал к Чжао Ван-суню. Там было около сотни других гостей. В полдень пригласили Сыма Сян-жу. Но тот не приехал, сославшись на болезнь.

Правитель Линьцюна не захотел сесть за стол без своего друга, и сам отправился за ним. Сыма Сян-жу вынужден был приехать. Он сидел за столом хмурый, с опущенной головой.

Когда гости охмелели, правитель Линьцюна протянул ему цинь ⁶ и сказал:

— Я слышал, что вы любите музыку. Так вот, можете поразвлечься.

Сыма Сян-жу сначала отказался, но потом исполнил одну песню. За первой последовала вторая.

У Чжо Ван-суня была овдовевшая дочь, по имени Вэнь-цзюнь. Она очень любила пение. Сыма Сян-жу это знал. Делая вид, что играет ради правителя Линьцюна, он на самом деле хотел своей игрой привлечь внимание Вэнь-цзюнь.

Когда Сыма Сян-жу прибыл в Линьцюн, у него была коляска и верховой конь. Он был красив и отличался изысканностью манер. Во время пира он играл на цине, а Вэнь-цзюнь из-за двери украдкой поглядывала на него. Она сразу же безумно в него влюбилась.

После пира Сыма Сян-жу подослал своего человека с богатыми дарами к Вэнь-цзюнь, снискал ее [285] благосклонность, и Вэнь-цзюнь ночью убежала из дому к Сыма Сян-жу. А потом они вместе умчались в Чэнду.

Семья Сыма Сян-жу жила очень бедно, как говорится — в четырех голых стенах.

А Чжо Ван-сунь, узнав о бегстве дочери, в гневе говорил:

— Девчонка-негодница! Рука не подымется убить ее! Но я не дам ей ни гроша!

Некоторые уговаривали Чжо Ван-суня не быть столь строгим, но он не хотел никого слушать.

Через некоторое время после приезда в Чэнду Чжо Вэнь-цзюнь вдруг помрачнела.

— Давайте-ка вместе вернемся в Линьцюн, — говорила она мужу. — Займем денег у моих братьев, и на жизнь нам хватит. Зачем нам терпеть такие лишения?

И они вернулись в Линьцюн. Там Сыма Сян-жу продал свою коляску и коня, а на вырученные деньги купил винную лавку. Вэнь-цзюнь стояла у жаровни и подогревала вино, а сам Сыма Сян-жу, облекшись в короткие штаны, вместе с наемными работниками мыл на базаре посуду.

Когда об этом узнал Чжо Ван-сунь, он от стыда не смел показываться за ворота. А братья и старейшие горожане усовещивали его:

— У вас один сын и две дочери. Уж чего-чего, а денег хватает. Ведь все равно Вэнь-цзюнь уже согрешила с Сыма Чжан-цином. Правда, он беден и вынужден был странствовать, переходя с одной должности на другую, но, поверьте, он человек талантливый, и на него можно положиться. К тому же он гость правителя нашего уезда. Почему же вы им так пренебрегаете?

Чжо Ван-суню ничего не оставалось, как выделить дочери сто слуг, крупную сумму денег, а также отдать все ее личные вещи.

После этого Сыма Сян-жу и Чжо Вэнь-цзюнь опять уехали в Чэнду, купили там себе дом, землю и стали богатыми людьми.

Прошло довольно много времени. Случилось так, что житель Шу, по имени Ян Дэ-и, был назначен на должность смотрителя охотничьих собак императора и всякий раз сопровождал Сына неба при выездах на охоту.

Однажды император прочел «Поэму о Цзы-сюе», и она ему очень понравилась. [286]

— Как жаль, что нам не довелось жить в одно время с человеком, написавшим это произведение! — сказал он.

— Мой земляк Сыма Сян-жу говорил мне, что это он написал «Поэму о Цзы-сюе», — доложил императору Ян Дэ-и.

Император изумился. Он велел пригласить Сыма Сян-жу, а когда тот прибыл, стал его расспрашивать.

— Да, это я написал, — ответил Сыма Сян-жу. — Но я описывал не более как дела князей, и поэма не стоит вашего внимания. Если разрешите, я напишу поэму об охоте Сына неба и, когда она будет готова, представлю ее вам.

Император разрешил и приказал шан-шу ⁷ подать Сыма Сян-жу кисть и дощечку для письма.

Устами вымышленного героя, по имени Цзы-сюй, Сыма Сян-жу в поэме воспевал красоту княжества Чу, в лице господина У-ю он высмеивал правителя княжества Ци, а в лице У-ши-гуна прославлял Сына неба.

Он ввел этих трех лиц в свою поэму для того, чтобы похвалить заповедники Сына неба и князей. В конце своей поэмы он призывает к умеренности и бережливости и дает совет, как должен вести себя Сын неба.

Прочитав поэму, Сын неба остался доволен.

В поэме говорилось:

«Однажды чуский правитель отправил Цзы-сюя послом в княжество Ци. Циский ван в честь его приезда созвал всех ученых мужей, живших в его владениях, собрал множество всадников и колесниц и вместе с послом отправился на охоту.

Когда окончилась охота, Цзы-сюй сверх всякой меры стал хвастаться перед господином У-ю. У-ши-гун был тут же. Они уселись, и У-ю спросил:

— Понравилась ли вам охота?

— Понравилась, — ответствовал Цзы-сюй.

— Должно быть, наловили много дичи? — опять спросил У-ю.

— Нет, совсем немного.

— Так что же вам понравилось в охоте?

— А то, что циский ван собрался похвалиться передо мной своими всадниками, колесницами, конями, а я ему в ответ поведал случай, происшедший на озере Юньмын.

— Нельзя ль и нам услышать?

— Пожалуйста. Так вот: [287]

Ехал ван на тысяче колесниц.
Десять тысяч верховых в свиту взял!
Для охоты берег моря избрал,
Выставил по озерам стрелков.
Места не осталось в горах, где бы не было тенет и силков!
Весело тут зайцев ловить, в колесницах оленей догонять!..
Лосей-великанов набив, в клетки загнав единорогов,
Вскачь они пускались верхом по холмам над морем опять,
Красны колеса колесниц, залита кровью вся дорога!
Горд и предоволен был ван!

Обернулся он ко мне и спросил:

— Скажите мне, есть в Чу подобные равнины, такие вот озера, и как охотится и развлекается правитель? Можно ли сравнить его охоту с моею?

Спустившись с колесницы, ответил я ему:

— Я человек простой, но чести удостоен, и десять лет служил в охране князя. Мне часто приходилось сопутствовать ему в его прогулках. Гуляли мы в садах, внимательно следили за тем, как что-то, появившись вдруг, внезапно тут же исчезает. Но усмотреть всего не удавалось. А что уж говорить о том, что было дальше, на озерах!

— Пусть будет так, но все же расскажите, что видели, что слышали вы там.

— Пусть будет так, — ответил я. — Я слышал, что в чуских землях семь озер. Я видел лишь одно, других не доводилось. То озеро зовется Юньмын. Оно в окружности целых девятьсот ли.

...А посреди его гора,
Вся в зарослях... Внизу она
Обломками окружена;
Страшна утесов вышина,
Цепь острозубых скал черна, —
Не светит солнце, и луна
Между зубцами не видна...
Всё — путаница, тьма одна!
Вершина вторглась в сумрак туч,
И дождь по каменным бокам,
Сливаясь в реки, льется с круч... [288]

Земля в окрестностях озера:

Красна, черна, кой-где бела
От каолина и от кварца,
Сверкает яшмой голубой
И золотом и серебром, —
Как бы дракона чешуей
Переливается кругом!

А какие там камни!

Там пурпурная яшма и лалы,
И линь-мынь, и гуньу-нефрит,
И железо. И Черный камень —
В Гуаньши — в Уфу он добыт!

От озера же к востоку:

Душистые травы живут:
Духэн, дужо и дягиль —
Так эти травы зовут...
Камыш и лаванда тут,
Сахарного тростника
И кудрании сладкой приют!...

А от озера к югу:

Спуски, подъемы... Длится
Мир гладких равнин, болот,
Впадин больших вереница, —
Они, как моря, широки...
Предел у Великой Реки.
Горы Ушань — граница!

На вершине горы, опаленной солнцем:

Трава бао-ли и трава цзы-сы,
И полынь и цинфань не знают росы,

А на влажных низинах у озера:

Роса Востока цветет,
Купырь и камыш высоки, [289]
Нежная лилия-лотос,
И среди хризантем — вьюнки!..
И различные звери есть,
Но не может никто их счесть...

А на западе:

Бьют ключи, гладь прудов чиста,
Но речки всё рвутся вперед в глубине!
У речек — орех водяной и маки,
Камни и белый песок на дне...

И в озере этом:

Черепахи-гиганты есть,
Крокодилы драконов злят;
А в раковинах жемчуга...

К северу от него:

Гигантских деревьев леса —
Есть камфарное, красный тал,
Средь коричных и орхидей
Твердо пурпурный тополь встал!
Поспевают жужубы там,
Помелонов и груш плоды!..

А на вершине горы:

Обезьян-мартышек приют!..
Павы, соколы, ястреба...
Лисы, лисы везде снуют!

Ну, а что у подножья горы?

Хищное плодится зверье:
Черный барс, белоснежный тигр,
Баснословная тварь мяньянь
В этой области развелась;
Носорогов, единорогов,
Ягуаров и рысей власть.
Их голыми брать руками
Храбрецов посылает князь,
Как брал Чжуань Чжу когда-то! [290]
И сам чуский ван спешит:
Квадригой коней он правит,
Колесница яшмой горит!..
Наклоняет вперед древко знамени он
Из китового уса, — вот жемчуг и шелк!..
Поднимает Гань Цзяна волшебный клинок,
Слева — тутовый лук вырезной у него,
Справа — стрелы Ся-фу, там колчан припасен.
Правит выездом сам Ян Цзы,
А возница — сама Сянь А.
Их и заяц не мог бы догнать!..
Вот замедлился бег,
Реже топот копыт...
Но, рванувшись опять, ван, как ветер, летит;
Он дикий табун таоту опередил опять —
Вот И Фына ван горячит!..
Единорогов веселых
Там уложил, где нашел их:
Меткостью ван знаменит!
Мчится в горах он и в долах...
Вот молния, гром, ураган,
Раскаты один за другим...
Стрел даром не тратит — он счел их! —
Он целится в глаз или в пах,
Бьет в узел сердечных жил...
Дичь стелется, пав дождем,
В траве и на скалах голых!

А после охоты чуский ван прогуливается, опустив бунчук...

Он бродит, довольный собой,
Лес разглядывает густой...
Он глядит на безудержных в гневе мужей,
Наводящих на хищников ужас в лесу!

Отдыхает усталый ван...

Все твари образы меняют! — видит ван...
Что за красавица?! Самой Дэнь Мань равна!
В тончайший дунский шелк
Облачена, бела!
Вся в складках кисея,
Прозрачна, как туман... [291]
Юбка стянута по ногам,
Взлет распахнутых пол широк...
Изгибаясь, медля идет, —
В пол-оборота лицо —
Вся, как в горах ручеек.
Вся как тонкое деревцо!
Длинный шлейф, как туман в лесах,
Строго подняты рукава,
Драгоценности в волосах...
За поручни повозки взялась, —
Шелк шуршит, и не видно глаз,
И молчит, до земли склонясь,
Яшму поручней в пальцах сжав!..
Косы падают вниз, струясь,
Зонт из перьев дрожит, на ветру завертясь,
Но султан зимородковых перышек прям.
Вся лазурь и воздух она!
И прозрачностью духам сродни, а не нам!

Но затем?

Вот охотники в Хуэйпу:
Пробрались сквозь джунгли они..
Как железные, дамбы там.
Зимородков сетью накрыв,
Смерть несут фазаньим самцам!
Тонкая стрела да силки —
Тут и птицам конец и птенцам!
Дротики нашли лебедей,
Тяга диких гусей — к силкам...
Гибнут черные журавли
Паре иволг — смерть пополам!

А потом плыл по озеру князь...

Птица — честь корабля!
Взмахи весел и смех,
Тут же флагов узор!
Вот из крыльев навес,
Вот из перьев шатер.
Сеть — ловить черепах,
Для ракушек — крючки,
Тут же — пурпура сбор! [292]
Золотой барабан,
Тут же песенный хор...
Как свирели свистят!
Водным жителям — страх...
О, прыжки лебедей!
Вверх забили ключи, —
Встречных струй разговор..
Гром и грохот камней...
Перекат, перебор...
И разносится гром
Среди долов и гор!..

Весел охотников труд! — все же пора отдохнуть.

Удивительный бой
Барабанов живых,
Взлет сигнальных огней,
Толпы, толпы текут —
Отдохнуть поскорей!

И тогда чуский ван сам восходит на башню Янъюнь:

Ибо только в покое — покой.
В обузданье себя — утомленность собой.
Все пять вкусов — гармония чувств.
Тут управиться с ваном легко!

Великий ван мог бы до конца дней своих скакать на коне и не сходить с колесницы.

Циский ван замолчал, ничего не ответил мне. И тогда сказал господин У-ю:

— Как вы сумели описать все это? Вы не посчитались с расстоянием в тысячу ли и приехали к нам. А наш правитель собрал мужей, живущих в его владениях, и выехал на охоту. Он во что бы то ни стало хотел обрести добычу, чтобы позабавить своих приближенных. Какой смысл был ему хвастаться? Уж если говорить о том, что есть и чего нет в чуских землях, так я бы хотел услышать ваши рассуждения о достоинствах чуского государя. Вы же не восхваляете добродетели своего правителя, а говорите с уважением лишь об озере Юньмын. Вы хвалите разврат и наслаждения, прославляете излишества. На вашем месте я бы так не поступил. Вы говорили все это [293] для того, чтобы обозлить нашего государя. Причем вы рассказывали о том, чего не существует. Значит, вы лишились доверия в Чу и вас презирают в Ци.

Ведь с востока — морской рубеж,
Горы с юга — Ланъе в снегах...
Вану любы горы Чэншань,
Он — охотник в Чжанфоу горах!
К морю держит по рекам путь,
Пенить воды Мынчжу — не лень!
Рубеж справа — ущелье Тангу,
А соседи — Се и Сучжэнь.
Лисий гон — за морем, в Цинцю...
На окраинах проводит досуг.
Девять озер он почти заглотал, девять таких, как
Юньмын —
Не в утробе еще, — так хоть в глотке они у него!
Не опасно, не рыбья кость!
Что же касается тех чудес,
Что в чужих краях ищет гость, —
Самых редкостных птиц, зверей!
Не поштучно — целая гроздь!
Так в озерах кишат, — не сочтешь,
Как пылинок полную горсть!..
...Впрочем, может ли князь о богатствах болтать?
О веселье охот,
О забавах садов? —
Проболтаться нельзя!..
— Разрешите же спросить вас опять!
Его гостем вы были, так зачем умолчал он?
Почему, господин, он не стал отвечать?

У-ши-гун улыбнулся и молвил:

— Потому что он Чу потерял,
Ну, а Ци он еще приобресть не успел!
Знать должна благородная знать:
Те, кто требуют дани, не себе ищут пользы, [294]
А приносят государям отчет,
Те, кто дарят поместья и меряют землю,
Помышляют защитить не себя;
Так наводят порядок, не терпя беззаконий,
Чтобы не было излишеств... И вот,
Хоть явилось владеньем зависимым Ци —
Хитро тянет из Сучжэня доход!
Наложив на своих порубежников дань,
За морями ищет мест для охот.
Справедливо ли? — Нет!
Допустимо ли? — Нет.
И притом в рассуждении вашем — изъян:
Объяснить не пытались вы долг государя
И раскрыть, чем неправы князья!..
Спор ваш только о блеске охотничьих странствий,
Заповедниках, садах, цветниках.
Соревнуясь в разврате, вы тешите страсти! —
Так прославить свое имя нельзя.
Осмеянья достойны вы, Чу и Ци восхваляющие, —
Не видали настоящих красот!..
Что сказать о заповедниках Сына неба, подумайте!
Справа — Бинь — на закат.
Край Цанъу — на восход.
Протекает на юге Даньшуй,
А на севере струится Цзюань..
От истоков до устий все восемь рек
И впадают и начала берут,
И питаются вместе, змеясь и виясь,
В тех пределах оставаясь навек.
То кипят и бранятся они, а то,
Отвратясь, друг от дружки бегут...
Север и юг, закат и восход —
Что им? — Притекут, утекут!..
Их истоки — средь Перечных серых холмов
И несутся вдоль высот островных,
Сквозь коричные чащи дорогу пробив,
Катят волны на просторах пустынь...
Пропадают вдруг под землей,
Прыгают в пучины со скал, [295]
В грозном бешенстве в ущельях гудят,
Колотятся о камни у круч...
В ярости клокочут, ревут, —
Прыгает и скачет вода,
Вдаль неудержимо стремясь,
Крутится в слепой толчее;
Вдруг... распространяется вширь,
В ровный бег переходит галоп!
Гулко эти реки идут,
Сырость навевая окрест,
Гонят над собой облака,
В кольца извиваясь, в круги,
Завивают внутрь водоверть
И, воронки образовав,
Ли-ли-ли — на перекатах журчат!...
Путь пробив сквозь трещины скал,
Брызгаясь, уходят к пескам,
Чтобы стечь в овраги и лечь...
Будто мелкий дождь, шелестят...-
Много, много, много воды!
Бешено гремят и рычат,
Буйствуют, буянят, спеша
Волнами взлететь к облакам!
Пеной норовя подскочить!
Далее, сходясь, расходясь,
Чистые, беззвучно текут:
Зеркало — безбрежный разлив,
Птиц, парящих утром, покой...
Гладко распластали они
Блеск и ослепительный лоск,
На востоке в озера влились,
Сами разлились, как пруды!..

Что же таится внутри?

Драконы с рогами и без,
И крылатые сорта рыб —
И виляющие хвостом
И трясущие чешуей
Звонко плещутся у подводных скал…
Праздник для рыб и черепах!
В стаи вся живность собралась. [296]
Как жемчуг, лунные лучи,
Каменья Шуские — как мед,
И груды яшмы водяной!..
Вода катает голыши, —
Сверкают в сумерках они,
Как самоцветы всех цветов!
Чирков на этих реках — тьма,
Больших и мелких лебедей,
Средь красноногих уток жить
Бакланам, аистам, гусям...
Хлопочут утки, суета
В семействах курочек речных…
Ночных упрямых цапель, выпей,
Птиц-рыболовов сколько там!
По рекам стаями плывут
То по течению, то против,
То на курчавых гребешках,
То по разливу гладких вод,
То подгоняемые ветром, —
Колышутся на склонах волн,
Сидят в траве у островков,
Клюют и щиплют водоросли!
Рвут водяной орех, жуют,
Катая в клювах, без зубов
То корни лотосов, то лилий!

А подле знаменитых рек.

Там горных пиков острия,
Там скал зубцы и кряжи гор
Деревьев исполинских чащи,
Крутых утесов грозный вид,
Горбатых склонов крутизна!
Там ощетинились хребты, —
Ведь камни острые торчат,
И словно сложены из глыб
Треножники и алтари!
В долинах — в дальней глубине
Речушки, речки и ручьи
Скользят змеенышами, свив
Свои прозрачные тела,
Бугры, горушки, острова,
Покрепче силясь оплеснуть! [297]
Руины громоздятся там...
И вновь на волю из теснин
Проламывается вода,
Захлестывает зелень трав
И затопляет берега,
Все спутав — розы и сорняк,
Зелень душистую и мох!
На побережьях этих рек —
Плети кудрявые бобов.
Густой осоки травостой,
Благоуханных трав ковер, —
Цзечэ, хэнлань,
Шэгань, имбирь,
Душистый ирис, гаобэнь,
Цвет помелон,
Цинхань, камыш, —
Распространяются везде —
По глади водной и земной,
Растягиваясь, расселясь,
Колышутся под ветерком,
И сладкий запах густо льют,
Благоуханье, аромат,
Пахучий, благовонный дух
Струят, разносят, издают!..

А что же возле этих рек?

Ежели вокруг поглядишь, —
Виды сладостной красоты!
Конца краю нет, широки,
Сколько охватить может взор...
Вздумаешь измерить — нельзя:
Над озерами востока — восход,
А на западе, где горы, — закат!

А на юге от этих рек:

Все цветет посреди зимы!
Реки не уходят под лед...
Носороги, слоны, быки,
Олени-гнганты живут,
Медведи хорошие есть! [298]

А на севере:

Летом сковывает землю мороз,
Медленные воды — лед...
Из зверей водятся цилини,
Вепри — огромные кабаны,
Северные слоны в щетине,
И северных носорогов род...

Но сколько чудес на воде!

Нельзя описать, не видев
Тех летних дворцов чертоги!
Палаты с пристройками есть.
Надстройки и арки всюду,
В резных завитках стропила
И яшмовые коньки!..
Длительности бесконечной
Узкие галереи —
Связаны меж собою,
К цели любой ведут!
Так хорошо устроены
Ступенчатые переходы,
Что для ночлега приятны, —
Можно и днем дремать!..
Все они к башням выводят,
Ибо на горной вершине,
Искусно обточенной, плоской,
К залу, открытому в башне,
Ход через гору пробит!
Наклонись-ка ты вниз — земли не увидишь...
Вверх взгляни — в облака уперлись стропила!
Метеоры могли б залетать в светлицы,
Дуга радуги — от перил к перилам!
Вьются, мчатся с востока стаи черных драконов,
А навстречу — колесницы из кости слоновой!
Сам бессмертный Лин-юй гостит в этих замках,
Сам У Цю-ань бессмертный летит через южный флигель!
Протекают источники в чистых залах,
Ручьи по сияющим дворам струятся,
Пруды обложены камнем,
Утесы стоят бок о бок —
Над вершиной вершина, [299]
Будто выточены резцом!
Здесь рубины есть и нефриты,
Густо ветвятся кораллы,
Сколько тут яшмы разбросано, —
Разная — грудами свалена:
Есть и багряная в крапинку,
Есть и ночная — светящаяся,
Есть и огнями играющая
И прекраснейшая — «вань» и «янь»!

Но что здесь растет?

Черные есть померанцы
И желтые, и апельсины,
И хоу-по, и персики,
И мушмула, и ли-чжи...
Вишня, и черная груша,
И земляничное дерево,
Дикая слива, жужубы,
И виноград, и хурма!
Рядами стоят деревья,
Дворцов не видать за ветвями,
Северные сады
Вниз по холмам бегут! —
Царство деревьев тут,
Всюду шумят шатры
Их бирюзовой листвы,
Любят на мир глядеть
Красные их цветы,
Любят качаться в лад
Красные их стволы,
Алых соцветий жар
Светит во все углы!
Сверкают и блещут они,
Озаряя простор полей:
Как светильники — строй дубов,
Диких яблонь за рядом ряд!
Трепет кленов, орехов сень,
Сандала, магнолий дух,
И ни с чем не сравнимый вид
Восковых цзянсийских дерев!..
Вот и лаковых плотный лист,
Грубый мех кокосовых пальм...
Что ты скажешь об этом всём? — [300]
Высота их — тысяча жэнь!
На колыханье знамен
Похоже качанье ветвей...
Тихо танцуют, кружась,
Падающие лепестки,
Тянется листьев шум, будто бы пенье флейт,
Неуловимый вздох, —
Будто в полях свирель...
И смотришь во все концы,
Но садам этим нет конца!

И кто только в них не живет!

Самок и самцов обезьян,
Длинношерстных и черных найдешь!
Гиббонов, вампиров, макак,
Злых белоснежных лисиц,
Свистящих и плачущих птиц
Этих крылатых полным-полно —
Отдыхают и гнезда вьют,
Сладостен им уют!
С ветки на ветку, с сучка на сучок
Перепархивать им легко,
Качаться на кончиках веток смешно,
Перепрыгивать — далеко!..

А над реками...

Качанье висячих мостов,
И колышутся заросли странных кустов…
Ветви никнут, висят,
Вдруг — прыжок, и назад:
Только падали вниз, —
Вдруг возносятся ввысь!
В мешанине такой разберись?
Хорошо тут бродить,
Развлекаться, чудить,
И дворцы и подворья узнать,
И поварен и кухонь тайны открыты!
Долг чиновников — вам услужить!

Итак, в этих самых местах:

На охоте Сын неба —
Будь зима или осень! [301]
Из бивней слоновых
Колесница его,
Прекрасные кони
Быстрей урагана,
Ярче радуги — флаги,
Вьются тучи знамен!
Шум и крики в обозе,
Суета, суета!
Вэй Цин правит ловко,
Вожжи держит Сунь-фу,
С четырех сторон света бегут егеря!
Барабаны в лесах —
Вот веселье царя,
Загонщиков толпы, —
Несметно зверья!
Ограждают загон
Хуанхэ и Янцзы,
А дозорная вышка — Тайшань-гора...
Гром и грохот колес, копыт,
Дрожь земли, небосвод разбит...
Сзади, спереди пыль кипит...
А порядок забыт,
Строй рассыпался... Дикий вид!
Каждый знай свою дичь, —
А она от него бежит!..
Далеко, без дорог,
Без конца, без края широк,
По холмам и вокруг озер
Мчится конный, людской поток...
Так в охотничьем буйстве,
В безумстве своем —
Тигров, барсов, пантер
Залучают живьем,
Бьют черных медведей
И, сжав зубы, без слов
Душат белых пантер,
Топчут диких козлов!
Ловко ловят тигриц:
Заарканив, поймав,
Полосатых на белых
Бросают стремглав!
Птицу ловят за хвост,
Забавляются с ней, [302]
И с налету седлают
Спины диких коней...
И карабкаться любят на гребни гор,
И промчаться в низинах во весь опор,
И в диких ущельях, во мгле теснин,
Затеять с потоками злыми спор, —
И фэйляней бесовских бьют,
И мудрейшего зверя, чей взор остер,-
Цзэ-чжая — ищут приют...
Настигают ся-гэ, —
И крылатые кони
Не взлетят из тенет,
Не спасутся из пут!
Стрелы вепрей разят
Очумелых в загоне;
Бьют — и промаха нет,
И вздохнуть не дают!
Шею, горло пронзят, —
Вот как вепря кладут:
Прозвенит тетива,
Он и кончится тут!..

Но где император?

В колеснице со знаменем рвется вперед,
То обратно, то влево, то вправо берет...
Он поступков от военачальников ждет, —
Обстановка тут примет какой оборот?
И уносится вдаль со своим бунчуком...
Веселиться, как все, он готов:
Птиц гонять на лету, и топтать
Всяких мелких и гладких зверьков,
И колесами серн давить,
И лукавых зайцев ловить...
Так искусен он с давних пор!
Он, как молния, скор!
И уносится вдаль, за границу небес,
В запредельный простор...
Вот за миром исчез!
Но и там для царей
Есть охота и лес.
Лук Фань Жо натянув,
Новым жертвам своим, —
Стаям птиц и зверей, — [303]
Мчится наперерез...
Перья белые стрел
Шевелятся едва,
Сяояны, фэй-цзюн
Слышат звон тетивы...
Их преследует царь,
А настигнув — разит;
Слышат, падая в ров, —
Всё звенит тетива...

Царь взмахнет бунчуком — стрелы кверху взовьются:

Робкий ветер пронзить
И, унизив, сразить:
В пустоте — оцени, —
Легче духов они!
Но спугнет журавлей
Гром повозки летучей,
Бьет фениксов дрожь —
Им спрятаться лучше!
Луаней волшебных
Не милует случай, —
И колесами давит
Забавник могучий!
Утят мандаринских
Из гнездышек вынув,
Он натешится, всласть нахватав цзяоминов!
Но всякий кончается путь...
Есть предел и земле где-нибудь...
Охотникам вольным пора
С севера на юг повернуть.
Сквозь замок Каменных Врат —
Путь за дворец Фынлуань...
Пройден Чжицяо — мост:
Путь ко дворцу Лухань,
Спуск ко дворцу Танли,
В замке Ичунь ночлег...
К западу поворот,
Конский бешеный бег...
По озеру в лодках потом...
На башню Дракона подъем...
В Павильон тонких ив зайти,
Насладиться отдыхом в нем!.. [304]
Здесь разбирают игру, силе оценку дают,
Судят простых егерей, судят сановную знать.
Зорко Сын неба глядит на разнобой колесниц,
Судит успехи ловцов, всадников гордую стать!
Чья и какая дичь? Кто утомлен, отстал?
Кто побеждал копьем, кто предпочел клинок?
Кто хорошо умел зверя бить наповал,
Кто, поразив, — от мук освободить не мог?
Горы добычи у них! Как по графам расписать? —
Всю-то равнину устлал тел бездыханных поток!

И после охоты...

Игры и празднества, звон и пиры,
Сны — волшебство театральной игры!..
Круг музыкантский в плен захватил их,
В тысячу даней колокол бьет!
На перекладинах, будто в кадилах,
Музыка в гулких сосудах висит.
Песен Гэ Тяня больше бы милых,
Как Тао Тана танцы продлить?
Тысяча главных в придворном хоре,
Десять им тысяч вторят порой!
Пенье колеблет горы и взгорья,
В озере воды встают горой...
Цайских, баюйских и сунских песен
Кто их не знает? Нельзя не знать!
Песни Юйчжэна и Хуайнаня
И Юго-запада — им под стать.
Вновь золотые бьют барабаны
В рощах праздничных и во дворцах, —
И оглушительный звон металла
Отдается у всех в сердцах!..

Но только Цин Цинь, только Ми Фэй могли так терзать сердца:

О, несравненная красота изысканных дев дворца!..
В них обаяние, сладость в них!
Пудра нравится, и сурьма, черных бровей черта...
Строен, и статен, и тонок стан, —
Так миловидны черты лица, грация так проста! [305]
В платье коротком летом она, — тонкого шелка ткань,
Тело чуть светится сквозь шелка, а сквозь него — луна...
Танец взвивает края одежд, — благоуханный ток,
Зубы в улыбке ее сверкнут, поступь ее легка!
Полуоткрыла она уста и взор устремила вдаль...
Душу захочешь отдать ей в дар — если душа чиста!

А среди пира и сладостной музыки хмурый и задумчивый сидит Сын неба, словно он что-то потерял.

— Увы, увы! Все это слишком роскошно! — произносит он вдруг. — Мы здесь пребываем в безделье, на целые дни оставляем дела. Так никогда не прославиться, никогда не войти в историю!

Он прекращает пир, охоту и обращается к своему казначею:

Эту землю можно всю распахать,
Обратить ее всю в поля...
Простому народу помочь,
Сломать стены, рвы завалить!
Пусть вольно приходят сюда люди гор и люди долин! —
Разводить и ловить могут рыбу в прудах.
Надо закрыть все чертоги, палаты, дворцы, —
Житницы все открыть!
И помочь нужно всем, кто в нужде и в беде без надежд!
Вдовам делать добро,
Всех сирот воспитать,
Только правды искать,
Сдержанным в гневе быть,
Надо казни смягчить,
Упорядочить строй,
Платьев изменить цвета,
Выправить календарь, —
Реформам путь проложить!
Пост в конце года ввести для очищения душ...
Форму придворным сшить,
Установить мундир,
Выезды шестерней,
К выезду — стяг цветной,
Яшмовые бубенцы...
«Шесть умений» — вот заповедник Охот:
Там по дорогам правды и милости — вдаль! [306]
Там — забираться поглубже в леса Чуньцю...
В «Дикую кошку» — вот в кого целиться там! —
В голову ей стрелять.
Белого тигра поймать,
Черных дротиками бить журавлей!
Поработать смелее мечом,
Разворачивать стяг —
Только для одного:
Мудрых друзей искать!
Ах, не нашедшего жаль!..
Радостно их обретать!
Там по нивам «Шуцзина» бродить,
Смысл «Ицзина» познать,
Волю дивным зверям отдать!
Восходить в светлый зал,
В Храме Чистоты восседать,
Чтобы точный сановники давали отчет!
Вот мой новый закон!
Не останется никого,
Кто бы счастьем был обделен!

(Перевод А. Адалис.)

И вот тогда Поднебесная возликует, будет повиноваться каждому мановению. Подымутся и бурно расцветут добродетель и справедливость, и наказания станут излишними. Добродетели и заслуги будут значительнее, чем у пяти императоров и трех царей. Вот тогда и охота станет удовольствием! А если целыми днями бесцельно скакать на коне, утруждать свой дух и изнурять тело, изнашивать колесницы и быстрых коней, утомлять воинов и служилых людей, тратить сокровища и при этом не оказывать щедрых милостей народу, развлекаться самому и забывать о других, оставлять в стороне все дела управления государством, ради того чтобы поймать фазана или зайца, — нет здесь гуманности! И разве правители княжеств Ци и Чу не заслуживают сожаления? Ведь земли их не превышают и тысячи ли, а из них девятьсот — заповедники! Это значит — нельзя расчистить поля, в то время когда у народа нечего есть! Это значит — ничтожный князь собирается равняться в роскоши с великим царем! Это значит, что народ осудит таких царей за излишества! [307]

Оба господина покраснели от смущения, растерялись, потоптались на месте и, поклонившись, молвили:

— Мы — люди грубые и невежественные. Мы не умеем молчать и увертываться. Вы научили нас, и мы почтительно принимаем вашу волю».

Эта поэма была представлена, и Сын неба пожаловал за нее Сыма Сян-жу почетное звание лана.

У-ши-гун говорил об обширности заповедников Сына неба, о животных, которые водятся в горных долинах и реках, и при этом он преувеличивал не меньше, чем Цзы-сюй в своем рассказе об озере Юньмын. Но все же он был недалек от истины.

Сыма Сян-жу несколько лет уже занимал должность лана, когда Тан Мын, которому было приказано установить связи с юго-западными племенами и проникнуть в Елан ⁸, послал тысячу воинов и чиновников в области Ба и Шу. Там они согнали более десяти тысяч жителей для перевозки провианта. Применив военный закон, они казнили провинившихся старейшин.

Среди населения Ба и Шу началось брожение. Узнав об этом, высочайший послал Сыма Сян-жу выразить Тан Мыну свое недовольство и объявить населению Ба и Шу, что все это сделано не по воле высочайшего.

В воззвании, составленном по этому поводу, говорилось:

«Объявляем правителю земель Ба и Шу, что племена мань-и долгое время действовали самовольно, но их оставляли ненаказанными. Они вторгались в наши границы и причиняли хлопоты нашим служилым людям.

Его величество, вступив на трон, успокоил Поднебесную, установил мир и согласие в Срединном царстве, а затем, подняв войска, выступил в поход.

На севере он покарал гуннов. Устрашенный Шаньюй сложил руки, опустился на колени и запросил мира. Государство Канцзюй ⁹, западные области и все чужеземцы, девятикратно кланяясь, приносят дань и драгоценные дары.

Затем его величество двинул войска на восток, наказал Минь и Юэ, милостиво обошелся с правителем Паньюйя ¹⁰, после чего его наследник престола прибыл ко двору. [308]

Правители южных племен, старейшины западных племен с полной покорностью вносят дань. Они изо всех сил стараются стать на сторону справедливости, быть верноподданными слугами государя.

Но путь на запад слишком далек, его преграждают горы и реки, и высочайший не может лично прибыть к вам. Непокорные уже наказаны, а преданные еще не награждены. Поэтому он послал чжун-лан-цзяна ¹¹ с пятьюстами служилых людей в Ба и Шу, чтобы поднести вам дары — деньги и шелка. Посланные высочайшим люди действовали несправедливо, чем и вызвали войну, которая принесла несчастье.

Высочайшему ныне стало известно, что его посланец двинул войска, применил военные законы, навел страх на ваших детей и братьев, причинил беспокойства и беды старшим и почтенным. Он вывез из областей запасы хлеба, и это тоже было сделано не по воле высочайшего.

Те, кто должен был выполнить свой долг, были либо изгнаны, либо злодейски убиты. Так не поступают подданные.

Ведь прежде служилые люди пограничных областей, обнаружив врага днем, подавали сигнал дымом, а ночью огнем, и в моменты опасности, натянув луки, устремлялись вперед и стремились вступить в рукопашную схватку, боясь остаться позади. А ныне они бежали из страха оказаться под стрелами; не обращая внимания ни на какие советы, они затаили в душе гнев, словно мстили за свою личную обиду.

Но разве они радуются смерти и ненавидят жизнь? Разве они хотят для народа Ба и Шу другого правителя?

Глубоки планы высочайшего, далеко простираются его заботы, его печалят беды государства и радует, когда его подданные выполняют свой долг до конца. Поэтому он жалует владения и верительные грамоты, дает титулы и скипетры, возводит в ранг владетельных князей и предоставляет право жить во дворцах, расположенных к востоку от императорского. А для прославления в последующих поколениях жалует им земли с правом передачи по наследству детям и внукам.

Положение тех, кто почтительно и преданно исполняет свой долг, спокойно, слава их заслуг не меркнет. Вот почему все мудрые и совершенные люди трудятся без устали и отдают все свои силы на благо Чжунъюаня ¹². [309]

Ныне я, посол государя, прибыл по его повелению в земли южных племен. И если кто-нибудь из служилых людей обратится в бегство и будет при этом убит, гибель его будет бесславной, а позор распространится на его родителей, и все в Поднебесной будут над ним смеяться. Разве так должны поступать люди?

Однако все это происходит из-за непослушания, потому что сын не уважает поучений отца, а младший брат не уважает старшего брата.

Разве тот, кто никогда не испытывал на себе милости, не мог быть незаслуженно опозорен и наказан?

А государь беспокоится, скорбит о глупых людях.

Вот он и послал доверенного человека, чтобы тот обличил трех старейшин в неверности и покарал их за то, что они не были готовы принять его повеления.

Опасаясь, что народ, живущий в ущельях и по берегам озер и слишком занятый земледельческими работами, не узнает об этом воззвании, я, посол нашего государя, лично поспешил в уезды и области, чтобы довести до всех жителей отдаленных земель волю нашего государя.

С вниманием осмыслите ее».

Сыма Сян-жу возвратился и доложил о выполнении поручения.

А между тем Тан Мын послал воинов из областей Ба и Шу и Гуанхань в земли варваров, посадил там своих правителей и в течение двух лет не докладывал о событиях. За это время многие из его воинов погибли, и он израсходовал много средств.

Шуские жители, которые состояли на службе у ханьского правителя, в большинстве своем порицали государя. Но старейшины областей Цюн и Цзо, узнав о том, что южные племена «и» вступили в союз с Хань и получили награды, захотели тоже стать подданными ханьского государя и просили прислать к ним чиновников, как к восточным «и».

Сын неба спросил мнение Сыма Сян-жу, и тот сказал:

— Области Цюн, Цзо и Жаньман расположены вблизи земель Шу и с ними легко сноситься. Во времена династии Цинь они были разделены на области и уезды, и такое деление сохранялось вплоть до расцвета династии Хань. Ныне нужно снова ввести такое деление и придерживаться его строже, чем было у южных варваров «и». [310]

Сын неба согласился с ним, пожаловал ему звание чжун-лан-цзяна, вручил бунчук, назначил ему в помощники Ван Жан-юйя, Ху Чун-го и Люй Юэ-жэня и отправил их в Ба и Шу. Четырежды в день меняя коней, они прибыли в Шу и приняли от чиновников дары, предназначенные для подкупа западных «и».

Правитель Шу встретил их в пригороде, а начальники уездов шли впереди него, держа на плече луки и стрелы. Население Шу считало это высшим знаком уважения.

Чжо Ван-сунь и все знатные люди Линьцюна спешили поднести в дар быков и вино. Чжо Ван-сунь, вздыхая, с сожалением говорил, что дочь его слишком поздно встретилась с Сыма Сян-жу. Он даже выделил ей наследство наравне с сыновьями.

Так Сыма Сян-жу установил порядок среди западных племен. Правители земель Цюн, Цзо, Жаньман и Сыюйя просились к нему на службу.

Сыма Сян-жу снял прежние пограничные заставы и перенес линию границы на западе до рек Мэйшуй и Жошуй. На юге теперь граница стала проходить по Цзангэ. Сыма Сян-жу проник в область Лингуань и навел мост через реку Суньшуй, чтобы можно было сноситься с Цюнду.

Затем он возвратился и доложил Сыну неба об исполнении повеления, и Сын неба одобрил его действия.

Еще когда Сыма Сян-жу был послом, многие шуские старейшины говорили, что устанавливать связь с юго-западными варварами бесполезно. Старший сановник Гунсунь Хун был такого же мнения, но Сыма Сян-жу старался доказать обратное. Однако выступить открыто он не решался. Поэтому он составил письмо, в котором, выступая якобы от имени старейшин, старался убедить в своей правоте Сына неба.

В такой же форме он излагал все свои указания, чтобы довести до народа волю Сына неба.

«Семьдесят восемь лет прошло уже с тех пор, как возвысилась династия Хань, — писал он. — В течение шести поколений ¹³ процветает добродетель, вглубь и вширь распространяются величие и слава, на все живое щедро расточается милосердие.

Я получил повеление навести порядок на западе. Мною был наведен порядок в Жаньман, Цзо, покорились мне Цюн и Сыюй. Потом я возвратился на восток, чтобы доложить об исполнении поручения. [311]

Когда же я прибыл в столицу Шу, почтенные старейшины и двадцать семь представителей местных чиновников явились ко мне и говорили: «Узду и ярмо, которые Сын неба одел на варваров, срывать не следовало. Но вот уже три года прошло с тех пор, как служилые люди прокладывают путь в Елан, а войне нет конца. Служилые люди и воины утомились от войны, народ терпит недостатки. Ныне государь снова взял под свою власть западных варваров. Но силы народа истощены, и он, пожалуй, не сможет выполнить задуманное дело. Для посла это также непосильное бремя. И мы, приближенные государя, обеспокоены этим. К тому же Цюн и Цзо стоят в одном ряду со Срединным государством с незапамятных времен. Гуманным правителям не удавалось привлечь их к себе добродетелью, могущественные правители не смогли присоединить их силой. Так или иначе, а установить с ними связь невозможно! Ныне приходится обирать весь народ, чтобы одарить варваров, то есть подрывать опору государства ради того, чтобы услужить тем, на кого опереться все равно нельзя. Мы, люди грубые, невежественные и, возможно, сами не знаем, что говорим!

— Что это за речи?! — говорил тогда я. — Если следовать вашим советам, то жителям Шу вовсе незачем было менять одежду, а жителям Ба не к чему было менять свои обычаи! Мне противно слушать такие рассуждения. Дело это великое, и вам с подобными делами сталкиваться не приходилось. Но и я, действуя слишком поспешно, не имел времени вникать во все подробности. Разрешите теперь изложить вам о нем вкратце. В мире прежде должны появляться необыкновенные люди, а потом уже возникают необыкновенные деяния. А когда налицо необыкновенные деяния, появляются и необыкновенные заслуги. Необыкновенный человек отличается от простых людей. Поэтому и говорится: «Простой народ боится всего, из чего возникает необыкновенное». Зато, когда достигается согласие, в Поднебесной наступает спокойствие.

В древности, когда могучие реки выходили из берегов, народ в поисках убежища вынужден был переселяться с места на место, терпел всевозможные лишения и беспокойства. Император Юй, заботившийся о людях, как о своих родных, запрудил реки, обуздал Янцзы, расчистил русло Хуанхэ и все реки направил в Восточное море. [312] В результате в Поднебесной наступило вечное спокойствие.

Разве такое усердие должен проявлять только народ? Ведь Юй не только носил заботы в душе, он и сам трудился так, что руки его покрывались сплошными мозолями, а кожа на теле огрубела и на ней не росло ни одной пушинки. Благодаря только этим заслугам он прославился на века, и даже сейчас слава о нем не померкла.

Разве подражание мудрым государям заключается в том, чтобы вникать во все мелочи, углубляться в писания, перенимать их привычки, слепо верить тому, что читаешь, и радоваться тому, чему люди радовались в те времена?

Нет, мудрые государи воспринимали лишь возвышенные суждения, следовали глубокомысленным советам, создавали династии и устанавливали законы на многие века. Поэтому, стремясь все объять, они тщательно обдумывали, каким образом в добродетели сделаться равными Небу и Земле.

Разве в «Шицзине» не говорится:

Все, что находится под небом,
Является землей вана;
Все, кто населяет землю до ее границ,
Являются подданными вана.

Поэтому мудрые государи стыдились, если их милости изливались не на все живое, что находился в пределах шести соединений ¹⁴ и вне восьми сторон ¹⁵.

Ныне все без исключения люди, носящие пояс и шапку, пользуются в государстве счастьем и благополучием. Никто из них не забыт. Что же касается варваров «и» и «ди», то у них существуют свои особые обычаи, живут они в отдаленных землях, куда невозможно проникнуть ни на судах, ни на колесницах; там есть места, где редко встретишь человека, эти люди, обладая нравом замкнутым, не воспринимают поучений. В пределах своих владений они нарушают долг и этикет, а за их пределами — творят зло и беззакония, совершают убийства. Государь и подданные как бы поменялись местами, стерлась граница между уважаемыми и презренными, невинно гибнут отцы и старшие братья, сироты и младшие братья обращаются в рабов, взывают и плачут в разлуке. Возмущенные, они ропщут: [313]

— Мы слышали, что Срединное государство достигло вершин гуманности, добродетель его разлилась океаном, а милости распространились повсеместно на все живое. Так почему же забыты мы? Ведь мы мечтаем о них и жаждем их, как засыхающее без дождя дерево. Даже закоренелый преступник и тот может пролить слезы и спросить: почему не сжалится над нами мудрый государь?

Вот почему государь двинул войска на север, чтобы покарать варваров «ху»; отправил посла на юг, чтобы показать свою силу и превосходство и широко распространить добродетели. Правители обеих сторон ¹⁶ стекаются к нему во множестве, желая получить титулы и звания. Линия застав перенесена на реки Мэйшуй и Жошуй, граница прошла через Цзангэ, через гору Линшань проложен путь, через реку Суньюань возведены мосты, и, таким образом, открыт путь, гуманности и справедливости, заложены основы добродетельного управления. Впредь будут распространяться обильные милости, и самые отдаленные народы перестанут нас чуждаться. Ранним утром они будут озарены ярким светом, благодаря чему прекратятся войны здесь, окончатся наказания и кары там. А разве не называется благополучием такое положение, когда близкие и дальние живут в согласии и мире, когда внутри и вовне наступает спокойствие? Уберечь народ от гибели, дать ему покой и привить добродетель, заслуживающую уважения, спасти от упадка одряхлевший мир, продолжить незаконченное дело династии Чжоу — вот первостепенная задача Сына неба! Народ хотя и утомился, но это придаст ему силы и тогда его не остановишь! Ведь не было того, чтобы заботы и труд ванов не увенчались радостью и покоем. А если так, то миссия принявшего волю неба определяется этим.

Если при этом совершать обряды жертвоприношений на горе Тайшан и на горе Лянфу ¹⁷, применять бубенцы на императорских выездах, то слава Сына неба будет выше славы трех царей, а хвалить его будут наравне с пятью императорами.

Тот, кто смотрит и не видит, кто слушает и не слышит, подобен огромному грифу, парящему в беспредельном небесном просторе. Но стоит ему запутаться в сетях, как он смотрит лишь на пересохшее болото. Как это прискорбно.

Вследствие этого почтенные старейшины отказались [31] от тех мыслей, с которыми пришли сюда, и от своих предложений и в один голос выразили свое восхищение:

— Ханьский дом поистине добродетелен! Мы, грубые и неотесанные люди, только и мечтали услышать об этом. Хотя народ устал, мы просим разрешения идти впереди него!

Они еще немного помедлили и удалились».

Однажды Сыну неба донесли, что Сыма Сян-жу, будучи послом, вымогал взятки. Сыма Сян-жу был отстранен от должности, однако через год был снова вызван ко двору и назначен ланом.

Сыма Сян-жу был косноязычен, но писал прекрасно. Он давно страдал болезнью «неутолимой жажды».

Породнившись с Чжо Ван-сунем, он стал богатым. Занимая должность, он в то же время не хотел, как другие сановники, заниматься государственными делами, часто сказывался больным, жил праздно и не питал никакого уважения к титулам и званиям.

Сыма Сян-жу всегда сопровождал Сына неба на охоту в Чанъян. В это время Сын неба начал слишком увлекаться охотой на кабанов и медведей, полюбил верхом на коне гоняться за дикими животными. Сыма Сян-жу представил доклад, в котором отговаривал Сына неба от такого увлечения.

В докладе говорилось:

«Я слышал, что бывают вещи, которые принадлежат к одному роду, но обладают различными свойствами. Так, У Хо хвалят за силу, Цин Цзи ¹⁸ — за ораторские способности, Мын Бэня и Ся Юйя ¹⁹ — за храбрость. Я, глупый, считаю, что если люди могут отличаться друг от друга своими особыми качествами, то это должно быть свойственно и зверям.

Ныне вы, государь, увлекаетесь опасным делом: охотитесь на хищных зверей. А вдруг вы встретитесь со зверем, обладающим какими-то из ряда вон выходящими особенностями, натолкнетесь на неожиданную опасность или же попадете в колею сопутствующей колесницы, а та не успеет свернуть в сторону: люди не успеют проявить свою ловкость, и тогда даже сила и ловкость У Хо и Фын Мына ²⁰ окажутся бесполезными. Пострадают и сухие деревья и гнилые пни. Ведь это равносильно тому, что допустить «ху» и юэсцев к вашей колеснице, а цянам и [315] варварам «и» дать возможность ухватиться за ее заднюю перекладину! Разве это не означало бы гибели?

Но пусть будет это занятие совсем безопасным, все равно не к лицу Сыну неба так увлекаться им.

Ведь даже если ехать по заранее расчищенному пути, мчаться по проложенной дороге, и то следует все время думать, как бы не выпустить из рук поводья. А если мчаться по бурьяну, скакать по холмам и курганам, радоваться всякой встрече со зверем, забывая о возможных неожиданностях, не трудно и пострадать.

Нельзя быть спокойным, даже считая легким вес десяти тысяч колесниц, нельзя радоваться тому, что выбираешься на дорогу, на которой встречаются опасности, хотя бы и редко. На вашем месте, государь, я ни в коем случае не поступал бы так.

Проницательный видит то; что еще не сбылось, мудрый избегает опасности еще до того, как она покажется. Несчастье всегда таится в неизвестности и возникает перед человеком неожиданно. Поэтому у простых людей существует поговорка: «Тот, кто накопил тысячу золотых, не станет сидеть на крыльце» ²¹. В этом кратком выражении заключен глубочайший смысл! Хотелось бы, чтобы вы вникли в его суть».

Высочайший благосклонно отнесся к докладу Сыма Сян-жу, прекратил охоту и возвратился во дворец Ичунь ²². И здесь Сыма Сян-жу сочинил оду, в которой выражает свое сожаление по поводу ошибок, когда-то допущенных Эр-ши-хуаном.

В этой оде говорится:

По высокому склону подымаемся мы,
Во дворец величавый дружно входим вдвоем,
Островок уже виден на излуке речной,
Гор зубцы вдалеке — южных склонов подъем...
Как зловеще-прекрасны те ущелья в горах!
Эхо гулко вдвойне, если низом идем...
С гор потоки уносятся к морю навсегда, навсегда,
Но в широких низинах разлившись, реки мирно живут...
Мы на чащи тенистые, сожалея, глядим
И на пышный бамбук, вставший рощами тут.
Будто мчатся галопом на востоке холмы...
Каменное ложе реки...
Тут забвеньем укрылся Эр-ши-хуан, [316]
Но те злые дни далеки...
Государство он неосторожно вел,
Древней мудрости вопреки,
Дозволял смущать себя клеветой, —
Принял казнь от своей руки.
Горе, горе! Злая судьба!
Горе в том, что вести он себя не умел.
В беспорядке могильные всхолмья и травой заросли...
Как вернуться голодной душе на голодный удел?
Связь с былым уже порвана, — не исправить его!..
Все былое — во тьме, все ушло за предел...
Где растенья и камни одухотворенные?
На девятое небо их мир улетел...
Горе! горе! Злая судьба!

(Перевод А. Адалис.)

Вскоре Сыма Сян-жу получил должность управителя садов Благочестия и литературы.

Прежде Сыну неба очень нравилась «Поэма о Цзы-сюе», но с некоторых пор Сыма Сян-жу стал замечать, что она начинает надоедать государю, и потому сказал:

— Что касается событий, происходивших в императорских заповедниках, то тут восхищаться нечем. Но у меня есть «Ода о великом человеке», которую я когда-то написал, но вам о ней не докладывал. Если разрешите, я ее вам представлю.

Сыма Сян-жу считал эту оду жизнеописанием бессмертного небожителя, пребывающего в праздности среди гор и озер. Это худощавый старец, по виду непохожий на императоров и ванов.

Сыма Сян-жу представил «Оду о великом человеке». В ней говорилось:

Был великий в мире сем человек.
В Серединном округе жил.
Пусть житье его — все десять тысяч ли,
Но и тем был стеснен, — с теснотой не дружил.
Восскорбел, что обычаи утесняют сердца,
И взлетел — невесом, — не землей дорожил!
На полотнище радуги взмыл легко в вышину,
Стал на облаке жить наш земной старожил!
Древко знамени поднял он до Зловещей звезды,
Не бунчук привязал, а сверкание дней,
Обахромил созвездием Сюаньши этот стяг, [317]
Хвост кометы достал — сделать знамя видней! —
Приучился покачивать гордым знаменем он,
Чтобы встречных увлечь доброй славой своей...
Раздирает он радугу на куски для чехла:
Пусть комета-бунчук сохраняется в ней!
Но затмилась вдруг радуга и сгущается тьма,
Завывают ветра, в тучах весь небосвод,
Ползет гусеницей колесница, запряженная драконами, —
Белым слизнем в упряжке драконов черно-красных ползет!
Извиваясь то вверх, то вниз,
Вдруг помчатся, рвутся из рук,
Их щетина пышно торчит,
Вся топорщится, дыбом встав...
Скачут мелко, дробно они,
Захрапят — и куда-то их вбок занесет!
То, как вкопаны, головы вздернув, стоят,
То рванутся опять вперед...
Этот бег похож на полет,
Когда ноги раскидывают широко,
Окликают на скаку друга друг,
Прижимаются друг к другу порой.
Властно топчут земную твердь,
Вверх подпрыгивают — и вдруг
Снова к цели несутся вскачь!
От их блеска тает слепой туман,
Сумрак туч их лучи разят...
Злые духи, мир юга покинувшие, торопятся теперь к северу,
Прямо к праведному человеку спешат!
Он дороги уже пересек извивающиеся,
На Восток устремляется через щель Фэйцюань,
Созывает бессмертных святых с небожителями,
Ставит в строй их для вылета на Яогуан,
Пятерых он владык посылает вперед, —
Вот Тай-и направляет он на высоты Линьян,
Сюань-мынь — слева праведника, справа — Хань-лэй,
Бог Лу-ли впереди его, позади Юй-хуан,
Его служка — Бо Яо всезнающий, подручный его — Сянь Мынь,
С ним целитель Ци Бо — он в подлекари дан!
Сам Чжу Юн сдался в ужасе, сам борьбу прекратил,
Потащился вослед ему, уничтожив туман...
— Десять тысяч возков его приобщу к своему,
Зонт я делаю облачный, стяг я ставлю цветной, — [316]
Объявляет им праведник. — Прогуляться хочу,
И Цзюй Ман, проводник, пусть идет предо мной!»
Танский Яо принимал его на вершине Чунь-шань,
Юйский Шунь — на Цзю и на вершине иной...
Все смешалось, запуталось, закрутилось в рои!
И за роем понесся беспорядочный рой...
Все толкутся и тучей большой кишат,
Друг от дружки терпят урон порой, —
Зацепившись, дергают, рвут...
Их несметные сонмы тут.
Будто капель в дожде — полно
Беспокойных этих существ! —
То рядами строятся вдоль,
То сгрудятся кущей лесной,
То безбрежно рассыплются все,
То сбиваются кучей одной —
И в чертоги Грома рокочущие туманной тропой идут...
И к ущелью скалистому демонов в пещере есть ход прямой —
Восемь гроздий насквозь теперь вижу я
И четыре дальних страны,
И потом девять рек и пять речек еще
Одолеваю в пути...
Миновав среди гор Огнедышащую,
В ладье по Жошуй плыву,
Добираюсь быстро до острова —
Люблю по песку идти!..
На Цзун-цзи опускаюсь для отдыха,
Речному купанью радуюсь,
Я велю поплясать водяному Пин-и, а Нюй-ва я велю играть!..
Но тем временем мгла сгущается перед дождем опять… —
Где Бин-и? — я зову.
Пусть Фын-бо упрекнуть он придет, и Юй-ши наказать!
Я на Запад стремлюсь, где хребет Куэньлунь в легкой
дымке гордо стоит, —
Вот дорога в горы Саньвэй ведет, —
Мне открыты Врата небес теперь — к Владыке в чертог
вступать!
Вместе с Яшмовой Девой я отсель ухожу...
Вновь стянул к себе спутников — восхожу на Ланфын,
Сразу птицам-коням здесь приказано стать.
Позади подо мной Иньшань:
Воспарил я над складками Кряжа тьмы! [319]
Ныне видеть своими глазами могу Си-ван-му!
Как бела ее голова!
У нее в волосах — светлой яшмы венец, —
Черной птице трехногой позволено возвещать ее благодать...
Непременно бы мне столько лет прожить, сколько белой
горе дано!
А не то, — хоть десять веков пройдут, — нечего мне ликовать...
....Повернул я колесницу назад...
Обрываю я путь у Бучжоу,
Обедаю я на Юду,
Росу я ночную пью,
Съесть туман на заре иду,
Даже ириса лепестки пошли,
Цветы яшмовые — на еду!
Поначалу я медленно, будто пар, восхожу,
Весь дрожа и колеблясь, взмываю потом!
Внутрь сверкающей молнии лазейку нашел,
Все болота Фын-луна насквозь прохожу.
Колесницы снижаются, покидаю туман,
Вечно странствовать вновь, ухожу... ухожу...
За ущельями родины покидаю Цюйчжун,
Уже северный самый рубеж узнаю...
На скаку миновал уже высоту Сюаньцзюэ,
Врата Холода здесь, — вот в каком я краю!
Гребни скал обрываются, а земли уже нет,
Нет небес наверху, нет черты на краю...
Хоть гляжу — не слепой еще! — не видать ничего...
И не слышно, хоть, не шелохнувшись, стою!
В пустоте беспредельности существую один, —
Уж никто не разделит дорогу мою...

(Перевод А. Адалис.)

Сыну неба очень понравилась «Ода о великом человеке», ему даже показалось, что он сам витает в облаках, плавает между небом и землей.

Вскоре Сыма Сян-жу заболел. Он окончательно покинул свою должность и жил у себя дома в Моулине.

— Сыма Сян-жу тяжело болен, — сказал однажды Сын неба. — Надо взять у него все его сочинения, иначе они могут затеряться.

Императорский посланец Со Чжун отправился к Сыма Сян-жу, но уже не застал его в живых. В доме его никаких книг не оказалось. [319]

Посланец обратился к жене Сыма Сян-жу, и та сказала:

— У него никогда не было книг. Всякий раз, когда он создавал что-нибудь, приходили люди и уносили написанное. Но перед смертью он передал мне один свиток и сказал. «Если придет посланец за книгами, отдай ему это». Больше у меня ничего нет. Здесь он пишет о возведении алтарей и жертвоприношениях небу.

Она отдала свиток Со Чжуну, а тот вручил его Сыну неба. Сын неба был очень удивлен.

В свитке говорилось:

«Начиная с древнейших времен, с тех пор как небо создало людей, и вплоть до династии Цинь правители избирались небом.

Они руководствовались унаследованным и углублялись в изучение древних нравов Невозможно сосчитать таких, которые запутались и пришли в упадок, бесследно исчезли, не добившись славы.

Начиная со славного императора Юйя можно насчитать семьдесят двух правителей, которые оставили после себя доброе имя.

Не бывало таких случаев, чтобы не процветали правители, соблюдавшие нравственность, и не бывало таких случаев, чтобы не погибали правители, совершившие ошибки.

Как далеки от нас времена Сюань-юаня! ²³ О них подробно ничего неизвестно. В «Шестикнижии» ²⁴ можно прочесть лишь о деяниях пяти императоров и трех ванов, в «Шуцзине» говорится: «Мудр государь — благородны его сановники!».

Если исходить из этого, то нет более прославленного государя, чем тайский Яо, нет более мудрого сановника, чем Хоу Цзи.

Хоу Цзи начал свою деятельность при Тан ²⁵, Гун Лю прославился среди западных жунов. Вэнь-ван изменил порядки, благодаря чему династия Чжоу достигла великого процветания на тысячи лет, утвердилась великая справедливость. Разве это было не прекрасное начало, не прекрасный конец? И единственной причиной этого было то, что отсутствовала нерешительность, и это передавалось в поучение потомкам. Когда законы равны для всех, легко приобрести уважение; когда обильные милости бьют ключом, легко добиться богатства; когда [320] правила ясны, они легко усваиваются; когда право наследования строго соблюдается, легко продолжать дело предков. Вот почему Чжоуская династия процветала даже тогда, когда наследник престола был еще в пеленках ²⁶, а в дальнейшем он затмил двух владык ²⁷. Он тщательно исследовал, что из чего происходит, внимательно изучал, что к чему приводит. Таких замечательных примеров, на которые можно было бы положиться, в настоящее время еще не найдено. А это значит, что тем более необходимо подыматься на Лянфу и Тайшань, чтобы добиться уважения и приобрести славу!

Добродетели великой династии Хань бьют ключом, они беспредельно широко растекаются во все стороны, распространяясь, как облака, расплываясь, как туман. Вверх они подымаются до девятой сферы неба, вниз просачиваются до восьмого слоя земли. Все живое впитывает их, дух согласия разливается вширь, могущество вихрем уносится вдаль. Они проникают до корней и возносятся до вершин. Зачинщики зла уже уничтожены, невежественные и грубые прозрели и просветились. Все живое радуется благодеяниям и обращает свои взоры к вам.

Вы поймали в загон редкостного белого тигра с черными полосами, выловили чудесного оленя, собрали для жертвоприношений удивительный рис с шестью колосьями на одном стебле, принесли в жертву диковинного животного с двумя рогами, растущими от одного корня; обрели жертвенные треножники династии Чжоу, выловили гигантскую черепаху в реке Ци; вызвали из озера бирюзово-рыжего коня с крыльями дракона; ваша душа общается с бессмертным Лин Юйем ²⁸, который гостит на вашем подворье; изумительные и необыкновенно изменчивые вещи всплывают перед вами в своих превращениях. Разве это не слава! До такой степени дошли благовещие знамения! Кто сомневается и считает, что этого мало, тот не смеет говорить о воздвижении алтаря на горе и о жертвоприношениях небу!

Разве не стыдно было чжоускому У-вану подыматься на большую гору и устраивать жертвоприношение только потому, что в его лодку вскочила белая рыба и он счел это счастливым для себя предзнаменованием?

Но какая же разница между тем, кто приносит жертвы, не имея на это достаточных оснований, и тем, кто [322] отказывается их приносить, будучи обязанным это сделать?»

Тогда да-сы-ма сказал:

— Вы, государь, своею гуманностью питаете все живое, справедливостью своею побеждаете непокорных. Все уделы с радостью платят вам дань, сотни варварских племен подносят вам дары. Такая добродетель встречается впервые, таких заслуг больше нет ни у кого. Ваши благодеяния проникают повсюду, и счастливые предзнаменования и многочисленные превращения естественны, они происходят постоянно, а не случайно. Может быть, действительно следовало бы возвести алтари на горах Лянфу и Тайшань и обратиться к звезде Син, дабы еще больше прославилось ваше имя. Верховный владыка ниспошлет милости и сбережет счастье ваше. Нужно принести жертвы. А вы, государь, из скромности отказываетесь, не выполняете обрядов. Обладая счастьем, которое дают три духа ²⁹, вы не ввели обрядов, которых требует справедливый путь управления, поэтому подданные стыдятся. Некто сказал: «Небо сокровенно, и свою волю оно проявляет в виде благовещих знамений, которые нельзя оставлять без внимания». Ведь если отказаться от выполнения обрядов, то на горе Тайшань не будет каменных плит с надписями, на горе Лянфу не будет алтарей, и правителя, который прославился на многие поколения, нельзя будет восхвалять перед потомками и называть в числе семидесяти двух государей. Совершенствовать добродетель ради того, чтобы добиться благовещих знамений, принимать во внимание эти благовещие знамения во всяком деле — значит прежде всего соблюдать обряды. Поэтому мудрые ваны никогда не отказывались от совершения жертвоприношений; они совершенствовали обряды духу Земли, чистосердечно обращались к небесным духам, вознося свои молитвы на священной горе Суншань. Благодаря этому слава их внушала уважение, вокруг процветала добродетель, они принимали великое счастье, чтобы осчастливить простой народ. О, и великое же это дело! Самое важное, чтобы никто в Поднебесной не мог порицать деяния вана. Хотелось бы, чтобы и вы, государь, поступали так же, чтобы вы постигли искусство назначения на должности людей чиновных, а они, озаренные отблесками вашей славы, могли развернуть свои способности и совершенствоваться в делах. Хотелось бы, чтобы [323] вы точно определили свои обязанности, отточили и исправили все то, что упущено в книгах, чтобы вы написали еще одну «Чуньцю», сделав, таким образом, из «Шестикнижия» «Семикнижие», чтобы вы изложили все это на вечность, чтобы десять тысяч поколений могли плыть по чистому течению, вздыматься на волнах, купаться в славе и богатстве. Древние мудрецы прославились навеки только потому, что совершали обряды во имя прославления своих правителей. Вам, государь, следовало бы повелеть летописцам представить вам уложения, составленные этими мудрецами, и самому заглянуть в них.

Взволнованный сказанным, Сын неба изменился в лице и воскликнул:

— Да будет так! Попробуем!

Поразмыслив тщательно, он обобщил предложения сановников, ознакомился с порядком совершения жертвоприношений, воспел обширность великого моря добродетели и обилие благовещих знамений.

Он написал оду, в которой говорилось:

В нашем небе довольно туч,
Много сладкой росы всегда ³⁰,
Хватит досыта всей земле!
Будь вода — все живое растет!
Если в шесть колосков на стебле хлеба —
Значит, житницы каковы?
Разве дождь меня одного кропит?
Освежает и всех других!
Все живое тут вольно живет,
Благодарную мысль хранит:
«Жертву славно бы принести
На великой горе Тайшань!
Господина с неба сманить:
О Владыка наш, господин,
Почему не вершишь чудес?..»
Замечательнейших зверей
В заповедниках моих полно, —
Белых тигров ³¹ с черным тавром:
Знак от Неба у них оно!
Как красиво себя ведут! —
Мир, гармония, благодать...
Вот что значит по руслу благому пустить
Совершенного деятеля талант!
Имя праведника я знал, — [324]
Ныне вижу его приход!
От ступней его нет следов:
То знамение от небес:
Лицезрел его втайне Шунь,
Потому процвел юйский род!
Тешит взоры в храмах моих
Блеском, лоском белый цилииь ³²...
Я в начале каждой зимы
Жертвы в пригороде приношу, —
Обязательно он бежит —
Мой цилинь — пред моим возком, —
И Верховный мой Господин
Благоденствие мне дает!
Не знавали того цари
Трех предшествовавших эпох!
Извиваясь, желтый дракон,
Изворачиваясь, змеясь,
Знаменуя благо и мир,
Поднимается в вышину...
Всеми красками он горит,
Будит Юга простой народ!
В духе летописей говоря, —
Это тот, на ком ездит сам
Исполнитель воли небес...
Что угодно возвестить небесам, —
Не всегда они вещают в словах.
Так приносятся жертвы им,
Как события нам велят, —
Назначается и гора,
На которой должно служить.
Если вникнуть в канонов смысл, —
Мы на грани теперь стоим;
Ощутимее стала связь
Меж божественным и земным!
Высших с низшими связь крепка,
Небожителям мы сродни.
Добродетель мудрых царей
Обаяньем высоким полна.
Вот поэтому говорю:
Подымаясь и восходя —
О падении размышляй,
А в спокойствии — жди тревог! [325]
Вот поэтому свой почет
Заслужили Чэн Тан, У-ван.
Шунь исправил древний обряд,
Устарелое — устранил.
Вот об этом сказано здесь.

(Перевод А. Адалис.)

В пятом году Юань-шоу (118 г. до н. э.), когда умер Сыма Сян-жу, Сын неба впервые совершил жертвоприношение владычице Земле. В восьмом году он впервые совершил обряд на главной священной горе, потом принес жертвы на горе Тайшань, побывал на Лянфу. С этих пор он стал усердно соблюдать ритуал.

Все произведения Сыма Сян-жу вошли в книгу пинлинского хоу. Написаны они неразборчиво и вперемежку с произведениями пяти княжичей. Разобрать удалось лишь те, которые были известны сановникам.

Я, придворный историк Сыма Цянь, добавлю:

— «Чуньцю» вводит в самое задушевное; «Ицзин» придает ясность самому сокровенному. В «Да-я» говорится о том, каким образом добродетели великих людей во времена Вэнь-вана и Гун Лю доходили до простого народа; а из «Сяо-я» можно узнать, как простые люди через неудачи и успехи достигали вершин. Поэтому, хотя слова в этих книгах различны, но в них равно звучит добродетель.

Сыма Сян-жу, правда, говорил слишком много пустого, но главное у него все же выражено скупо. Так чем же его стихи отличаются от сатирических аллегорий «Шицзина»?

Ян Сюн ³³ считает, что стихи Сыма Сян-жу многословны, в них много риторики и мало сатиры.

Не так ли они легковесны, как напевы царств Чжэн и Вэй, которые прослушаешь и ничего не остается! ³⁴

Я собрал его речи, достойные внимания, и включил их в книгу.

Комментарии

1. Цзин-ди — посмертное имя императора Западной династии Хань, Лю Ци, царствовавшего в 156-141 гг. до н. э.

2. У-ци-чан-ши — звание придворного из свиты императора. По ритуалу у-ци-чан-ши полагалось сопровождать императора на охоту.

3. Цзоу Ян — уроженец Ци, служил вместе с Чжуан Цзи и Мэй Чэном ускому князю Би. Когда князь Би решил восстать против императора, Цзоу Ян отговаривал его, но не добился успеха, после чего поступил на службу к лянскому Сяо-вану.

4. Мэй Чэн — другое имя Шу, родом из Хуайиня, поэт. Его произведения считались совершенными. Вначале он служил ускому вану Би, затем ушел от него и вместе с Цзоу Яном и Чжуан Цзи поступил на службу к лянскому Сяо-вану. Умер в глубокой старости в царствование У-ди.

5. Чжуан Цзи — известен также под фамилией Янь, родом из У, писал стансы и оды. Служил лянскому Сяо-вану.

6. Цинь — лютня; общее название музыкальных инструментов.

7. Шан-шу — должность, существовала еще при Циньской династии. В царствование династии Хань шан-шу ведал дворцовой библиотекой, секретным архивом, составлением докладов, опубликованием указов и др.

8. Елан — название древнего царства юго-западных племен, находилось на западных границах провинции Гуйчжоу.

9. Канцзюй — древнее владение в Средней Азии (Хорезм, Согд — области и племена в бассейне реки Сыр-Дарьи).

10. Паньюй — древний город, создан при династии Цинь, получил свое название от названия гор Пань и Юй, современный Кантон — столица провинции Гуандун, ныне называется Гуанчжоу.

11. Чжун-лан-цзян — должность и военное звание ниже цзянцзюня (полководца), в его подчинении находились чжун-ланы; военная охрана дворца столицы, учреждена при Циньской династии, в дальнейшем без изменений существовала и при династии Хань.

12. Чжунъюань — дословно означает «Срединная равнина». Так называли территорию древнего Китая, которая охватывала современную провинцию Хэнань, западную часть Шаньдуна, восточную часть Шэньси и южные части Чжили и Шаньси. Здесь употреблено в значении Китай.

13. Имеются в виду шесть сменивших друг друга императоров Ханьской династии: Гао-цзу, Хуэй-ди, императрица Гао, Вэнь-ди, Цзин-ди и У-ди.

14. Шесть соединений (люхэ) — это земля, небо и четыре страны света; в переносном смысле — вся вселенная.

15. Восемь сторон (ба фай) — четыре страны света и четыре основных добродетели: вежливость, чувство долга, умеренность и стыдливость.

16. Имеются в виду старшины западных и южных отсталых племен.

17. Лянфу — гора в провинции Шаньдун.

18. Цин Цзи — сын уского князя Ляо (526 — 515 гг. до н. э.), по одной версии — он отличался красноречием, по другой — храбростью.

19. Ся Юй — герой чжоуских преданий, отличавшийся феноменальной силой и храбростью.

20. Фын Мын — по преданию, искусный стрелок из лука, обучался этому у юцунского правителя Хоу И, жившего якобы в период легендарной династии Ся (XXII в. до н. э.), Фын Мын был слугой Хоу И. Философ IV-III вв. до н. э. Мэн-цзы указывает, что Фын Мын, познав в совершенстве искусство стрельбы из лука, убил Хоу И, решив избавиться от единственного соперника.

21. «Тот, кто накопил тысячу золотых, не станет сидеть на крыльце» — так как побоится, что с крыши на голову упадет черепица и его убьет.

22. Дворец Ичунь — дворец и парк, построенные при императоре Ханьской династии У-ди (140-87 гг. до н. э.), дворец находился на юге от Чанъани, в современной провинции Шэньси.

23. Сюань-юань — прозвище легендарного правителя Хуан-ди («Желтый император»), данное ему по названию местности, где он якобы проживал.

24. «Шестикнижие» — шесть канонических конфуцианских книг, согласно древней традиции, якобы составленных или отредактированных Конфуцием. К шестикнижию относятся: Шицзин, Шуцзин, Лицзи, Юэцзи, Ицзин и Чуньцю.

25. Тан — название легендарной династии, основанной якобы мифическим героем китайских преданий Яо. Старая китайская традиция датирует царствование династии Тан 2347-2246 гг. до н. э. Название Тан происходит от названия местности (ныне уезд Шэнтан провинции Хэбэй), куда переселился Яо.

26. Речь идет о несовершеннолетнем чжоуском царе Чэн-ване (1115-1079 гг. до н. э.), вместо которого страной в качестве регента управлял Чжоу-гун.

27. Имеются в виду первые цари Чжоуской династии — Вэнь-ван и У-ван.

28. Лин Юй — имя бессмертного мудреца, святого.

29. Три духа — по китайским поверьям, это: верховное божество (Шанди) и духи гор Тайшань и Лянфу; по другой версии — духи земли, неба и гор.

30. Сладкая роса — предвещает благоденствие.

31. Белый тигр — появление его предвещает мир и согласие.

32. Белый цилинь — баснословное животное, появление которого якобы является предзнаменованием важных событий.

33. Ян Сюн — по прозвищу Юзы-юнь, — ученый и поэт, живший при династии Хань. На него сильное влияние оказало творчество Сыма Сян-жу. Умер в 18 г. н. э.

34. Начиная со слов «Ян Сюн считает...», и кончая словами «...ничего не остается» — эту фразу не мог написать Сима Цянь. Это позднейшая вставка, так как Ян Сюн жил значительно позже Сыма Цяня.