Сочинение монаха Иакинфа. Санктпетербург, 1848. Четыре части.

СТАТЬЯ ВТОРАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ.

Мы говорили о незначительности податей и налогов в Китае, которые, на 400,000,000 народонаселения, с акцизами, надвесами или, правильнее — обвесами, с пошлинами, штрафами и взятками, не превосходят 400,000,000 рублей серебром. Это — почти государственный доход Франции, страны бедной, мелкособственной и трудолюбивой как и Катай, но в которой число жителей почти в двенадцать раз менее китайского. Франция, в самом деле, во многих отношениях, по образу разделения собственности, по мелочному характеру промышлености и торговли, по корыстолюбию, тонкости и способностям жителей, представляет большие аналогии с этим государством, но с разницею чрезвычайно выгодною для Катая по важной статье земледелия, которое, в Китае — превосходнейшее в мире, а во Франции — едва ли не самое плохое [2] в Европе. Допустив все эти сходство и эти разницы, по надлежащему сравнению государственный доход Китая должен бы, по меньшей мере, быть в десять или в двенадцать раз значительнее государственного доходу Франции и простираться за 4,000,000,000 рублей серебром. Между тем он, собственно, со всеми акцизами и обвесами, не превышает 300,000,000, и из этой еще суммы две трети постоянно бывают расхищаемы мандаринами, а все нужды огромного государства удовлетворяются какою-нибудь сотнею миллионов. Это уж совершенно по-азиатски; европейского здесь ничего не видно. В Европе, на Западе, фискальность велика, подати огромны, это правда: но зато и доходы государств необыкновенно значительны, а как все эти доходы издерживаются правительствами на пользу самих же жителей, на их просвещение, образование, удобства и выгоды, на обеспечение им правосудия и безопасности, на содержание дорог, каналов, гаваней, доков, шлюзов, на распространение торговли, на оживление ремесленной и мануфактурной промышлености примером, образцами, льготами и заказами различных поставок, то это значит, что чем больше доход казны, тем больше пользы для государства. Огромность налогов, как скоро жители в состоянии уплачивать их, отнюдь не показывает угнетения, а напротив показывает богатство страны, и полезно тем, в нравственном отношении, что оно же побуждает жителей к трудолюбию, экономии, предприимчивости. Лень, эгоизм, невежество, могут негодовать на высокие налоги и мечтать о способах уменьшения их, но тем не менее высокие налоги — первый признак и сильнейший рычаг успехов во всех родах образованности и промышленности. Уничтожьте все налоги, все общественные нужды, и никто не станет трудиться свыше личной потребности, никто не будет промышлять, затеевать, отличаться, и общество погрузится в варварство. Чем выше налоги и чем легче они уплачиваются, тем богаче, образованнее и сильнее государство. Высокие налоги дают правительствам средства быть [3] бесконечно благодетельными, сильными без несправедливости, деятельными без стеснения для подданных, и становятся целью их всеобъемлющей попечительности. Где государственный доход — такой ничтожный как в Китае, там уж ничего европейского быть не может, потому что в Европе хорошее происходит именно из огромности государственных доходов и расходов, из необходимости для жителей удовлетворять их, и из необходимости для прозорливой власти поощрять всеми средствами их просвещение, промышленность, торговлю, собственность, деятельность, для того чтобы они в состоянии были быстро и легко удовлетворять. Скудость государственного доходу — коренной признак азиатства, мерило правительственного бездействия на пользу страны, и Китай до того — чистая Азия, что он соблюдает, в этом случае, строгую пропорцию с Турцией. По народонаселению, оттоманская Турция — двадцатая доля Китая, и государственный доход ее, тот, который был с достоверностью известен до Махмудовых преобразований — двадцатая доля китайского, именно, 20,000,000 рублей. Может ли правительство, с таким доходом, быть благодетельно для страны, при самом лучшем желании с его стороны?

В Европе, все решительно происходит от правительств, от многосложности нужд государственных, и от огромных расходов и доходов, которых они требуют. Здесь начало всего добра и блага — от правительства. В Азии напротив, от правительств — начало всего горя и зла, гнет, произвол, грабеж, разорение. Там все хорошее происходить прямо от самих жителей, от их доброго нрава, трудолюбия, и умственных способностей. Правительства на пользу их не делают ровно ничего, и лучшие из азиатских правительств именно те, которые заботятся только о выжатии (технический азиатский термин) своего скудного казенного доходу из бедной паствы (тоже технический термин), а пастве этой предоставляют полную свободу промышленого действия, [4] по способностям и трудолюбию каждого, не стесняя ни какими уложениями ни правилами. В этом отношении, китайское правительство, бесспорно — самое лучшее из всех азиатских: оно, можно сказать, неподражаемо, единственно. Оно никому и ничему не мешает — по самой естественной причине — потому что ничего не делает; потому что, при ничтожности государственных доходов, у него нет денег для содействия, и оно не в состоянии держать достаточного числа мандаринов для помехи. Стеснения формами благочиния и фискальности быть не может там, где на миллион жителей приходится всего человек двадцать блюстителей законов и порядку, считая в том числе «и сторожей присутственных мест». За сотнею тысяч действующих лиц едва бывает один смотритель с какою-нибудь властью!

Личная безопасность, честь и достояние обеспеченные одною только малочисленностью притеснителей и хищников, благочиние, предоставленное большею частью благонравию, церемонности и религиозным чувствам самого народа, правосудие на выворот, безладица повсюду, публичных удобств ни каких, но полная свобода торговли и промышлености, полное право для каждого делать с собою, с своим умом, с своими способностями что угодно, никого не спрашиваясь, нигде не записываясь, не подвергаясь ни каким поверкам, свидетельствам и видам, вот — Азия, со всею своей безладицей и всем житейским волшебством!

Для большей ясности позволительно будет привести один анекдот, из воспоминаний путешественника, не совсем чуждого автору этих страниц. Находясь однажды в Константинополе, он счел нужным, после страшного пожару, отправиться с своим соболезнованием и своими утешениями к одному европейскому семейству, которое в ту ночь потеряло пять домов и все имущество от огня, подкинутого мятежными янычарами в знак неудовольствия своего к визирям султана. Глава этого семейства был незначительный французский негоциант. [5] Посетитель его был очень молод и судил о стране по понятиям политической экономии, привезенным с собою из Европы. «Я, право, не понимаю», сказал молодой посетитель, в течение беседы, погорелому хозяину, который, к удивлению его, вовсе в казался так страшно опечаленным, как он предполагал: «не понимаю, как вы, с вашим состоянием, можете жить в этом ужасном городе; каждый день на улицах — бунт, каждую ночь — пожар; чума, тревога, обманы, отсутствие правосудия, беспорядок...» Хозяин улыбнулся. — «До бунтов, неправосудия, беспорядков, обманов, мне нужды нет, отвечал он: по примеру всех мирных правоверных, я не вмешиваюсь в политические дела; наше дело — сторона: таков здесь закон мудрости; тяжб ни с кем не завожу; а в обман по возможности не вдамся: надо быть осторожным; и это не трудно, при небольшой сноровке. В заразительность чумы я не верю, по общему убеждению страны. А что касается до пожаров, то позвольте мне сказать вам по-турецки: Аллах керим!... Бог щедр!... Зачем же здесь не жить? Что беды, если у вас в одну ночь сгорит пять домов, когда вы в один месяц можете нажить пять других, новых? Свобода промыслу и торговли — великое дело! Мне здесь никто и ничто не мешает. Я могу предпринимать такие обороты, какие мне кажутся самыми выгодными, не опасаясь встретиться на пути с тарифом, уложением, положением, ограничением, запрещением. Где я найду такую землю на нашем любезном Западе?... В моем отечестве? во Франции?... слуга покорный! Там все мои лучшие соображения затравят регламентами. Я жил и торговал во Франции, бился как рыба об лед, не добился до порядочного куска хлеба. Переехал сюда, к варварам — совсем другое дело, другое счастие — с тем же умом!... Опасно — спору нет, но зато же у Восточных и славятся мудрость змеи и хитрость кошки: эти два качества здесь необходимы всякому и, с ними, Восток — рай, [6] поверьте мне». — Рай для хитрецов? — «Ну, да! Здесь все... хитрецы».

Таков точно и Катай. Доказательство — собственные слова автора, который повторительно в разных местах книги утверждает, что в торговых и ремесленных сословиях нет ни списков, ни гильдий, ни повинностей... что каждый может свободно заниматься чем и где ему угодно... что нет на паспортов, ни билетов, ни подорожных... что Китаец переселяется или предпринимает промысел по своему усмотрению, ни у кого не спрашивать, и не встречая ни какого вмешательства... что на сырые произведения нет ни какой пошлины; мануфактурные изделия нечего не платят; по дорогам, рекам и полям ни каких сборов не существует... запрещения, изъятия, ограничения не известны; словом, делай что хочешь, иди куда глаза глядят, промышляй как любо, наживай сколько душе угодно: только мандарину в руки не попадайся — ограбит!... прибьет!... уничтожит!... а впрочем с хитростью кошки и мудростью змеи как не увернуться от мандарина!

Трудно было бы дать характеристику Востока более разительную и более верную как это рассуждение царьградского погорелого. Восток здесь — весь на лицо, с своей неурядицей, с своими пороками, бедствиями, ужасами, и с своими преимуществами. Преимущества эти, конечно, уважительны. Они поразили и европейских экономистов: отсюда — школа так называемой «свободной торговли», которая, через туманы высокопарных теорий, собственно добивается только до того чтобы соединить хорошее восточное с хорошим европейским. Но возможно ли это, когда эти два хорошие проистекают из двух таких противоположных начал, каковы пассивное и активное? бездействие и действие? когда хорошее восточное основано на ничтожности казенных доходов, на нищенстве, бессилии и принужденном невмешательстве правительственной власти в жизнь народную, предоставленную добровольному своему течению, а хорошее европейское зависит именно от высотах [7] налогов и богатых средств этой власти, дающих ей возможность быть попечительною, деятельною, везде присутствующею и полезною? Они несогласимы. Надо избрать то или другое. Но, при беспристрастной оценке того и другого хорошего, нельзя же не признать, что наше европейское хорошее, хорошее положительное, в тысячу раз лучше, вернее и благороднее азиатского хорошего, отрицательного и страдательного.

Теперь мы можем дать понятие о внутреннем устройстве китайской мануфактурной и торговой промышлености, придерживаясь по возможности выражений автора. Оно любопытно.

Китай, как и вся Азия, производит по-мелочно. В Пекине нет ни одной большой фабрики, да и другие торговые города не славятся обширными фабричными заведениями. Обширность мануфактур заменяется множеством мелких заведений, а более фабричная работа, особенно шелковые изделия, отдаются мастеровым в домы. В некоторых сложных изделиях работа одной и той же вещи разделяется; в производстве искусственных цветов одни режут из травяной сердцевины листы, другие составляют из них цветы; крашение цветов производится через третьи руки. Работа роговых фонарей, от мочки сайгачьих рогов до последней спайки частей в одно целое, проходит через шесть рук. Китайцы не употребляют почти ни каких природных двигателей; даже водяных мельниц мало, а ветренных и вовсе нет. Мелют муку и обдирают крупу в жерновах, движимых руками или скотом. О многосложных машинах Китайцы и понятия не имеют; и автор полагает, что, по чрезвычайному многолюдству введение европейских машин можно считать не сбыточным — как будто машины, умножая и количество и роды производств, не требовали еще более рук и не создавали еще более занятий, чем ручная работа! Автор вероятно хотел сказать — по многоневежеству Китайцев, а не по многолюдству. «Народонаселение Китая, говорит он, по спискам 1812 года, тогда [8] простиралось до 360,000,000 душ обоего пола; а в настоящее время надобно полагать оное по самой меньшей мере, около 390,000,000 или 400,000,000. Но в Китае собственное произволение, или нужда, а не закон привязывает к земледелию; и потому отношения числа земледельцев, ремесленников и купцов к общему народонаселению определить невозможно».

Числа непроизводящего класса автор приблизительно принимает следующие:

Из чего следовало бы, что в Китае, из 350 мужчин только 1 состоит под ружьем. Известно, что во Франции под ружьем находится 1 из 35 (не считая национальных стражей), а в Пруссии 1 из 25.

Из производящих, самый многочисленный класс составляют земледельцы, за ними торговцы, ремесленники и фабриканты. Перед законом самый почтенный класс — земледельческий, но в общем мнении купечество представляет аристократию. Народ весь разделяется на мандаринов и простолюдинов, между которыми ученые образуют особенный класс, пользующийся разными привилегиями. Благородных в Китае нет, несмотря на все уверения книги вашей; князья от роду царствующего колена не могут быть названы дворянством; а есть тарханы, люди жалованные грамматами на одно, два или три поколения, класс давно известный на Востоке и весьма немногочисленный. Это — [9] те же простолюдины, только с привилегией на время. Простолюдины разделяются на хлебопашцев, военнопашцев, торговых людей и соловаров. Содловары живут по восточному поморию, и занимаются вываркою соли, которую представляют казне. Военнопашцы только службою привязаны к месту; но соловары числятся казенными работниками, и не могут произвольно оставить мест своего жительства. В торговом сословии, где нет ни цехов, ни гильдий, купцы, фабриканты, ремесленники, свободно могут заниматься чем и где им угодно, без платы за позволение. Занимающиеся обширною ветвью торговли или промышлености добровольно между собою составляют общины и выбирают старших для управления, по большой части из богатых. В этих общинах бывают годовые собрания, на которых общим приговором установляют на целый год постоянную, в известных местах, цену своим товарам. Кто из членов общины будет уличен в продаже своих товаров дешевле против установленной цены, того старшины наказывают денежною пенею. К таким общинам принадлежат в Пекине торгующие хлопчатобумажными изделиями, жасминными цветами; в южном Китае хозяева чайных усадьбе и вообще оптовые купцы. Поставленных старшинами цен покупатели понизить не могут. Так вот где настоящая китайская аристократия — купцы! Они держат все и всех в своей власти. Они распорядители общественной фортуны, класс имеющий свою внутреннюю организацию и руководствующийся духом сословия. Не понятно, как книга этого не приметила. Установление цен общинами простирается на известное пространство, и мелочные торгаши не подходят под установления, так, что оптовые купцы — настоящий господствующий класс в обществе. Но таков Восток и Тысяча одной ночи.

Правительство содержит три шелковые фабрики, где работают для двора разные шелковые ткани в таком количестве, какое признано достаточным для годового потребления великого хана и его царедворцев. Образцы [10] дворцовых тканей в узорах переменяются через каждые десять лет. Самые лучшие шелковые ткани работаются в Хан-джоу-фу.

Каждый, исключая мандаринов и ученых, лично может заминаться торговлею, не зная ни каких повинностей. Только в Пекине, содержатель лавки первого разряду платит правительству ежегодно пять лан, а второго разряду — два с половиною лана серебра; содержатели лавок третьего разряду, мелочных, ничего не платят. Этим налогом ограничивается сбор с пекинской торговли и деньги эти идут на содержание городовых сторожей, которые обязаны в сухое время ежедневно поливать большие и средние улицы, а в дождливое сгребать грязь на средину улицы, потом провяливать ее на солнце и снова разравнивать по улице.

Но есть общий во всем Китае пошлинный сбор с особенного роду лавок, для которых автор приискал очень учтивое название — ссудные лавки: по его мнению они там заменяют казенные ссудные банки, а по нашему они не что иное как известные на всем Восток лавки ростовщиков. Желающий открыть ссудную, то есть, ростовскую лавку, лавку мошенничества и общественной безнравственности, потому что эти-то лавки и торгуют государственными должностями, дают деньги на покупку мест, откупают взятки мандаринов, и так далее, желающий открыть такое благородное заведение должен получить из казенной палаты билет, по которому ежегодно обязан еще взносить пошлину. Исключая Юнь-нань и Гуй-джоу, во всех прочих наместничествах вносят с каждой ссудной (!) лавки по пяти лан, в Юнь-нань по четыре, в Гуй-джоу по три, в Манджурии по два с половиною лана серебра. Частные ссудные (!) лавки в Китае суть богатейшие торговые заведения. Больших торговых обществ нет, но малых, торгующих сложным капиталом довольно. Монополий вовсе нет. В Кантоне, маклера, с потворства местного начальства, долго владели всею иностранною торговлею; но Англичане, по последнему договору, освободились от [11] стеснительного посредничества этих маклеров. Вся иностранная торговля поручена была там тринадцати маклерам, составившим род привилегированное компании под названием Гун-хан, но каждый из тринадцати ханистов торговал на свой счет, отдельно от товарищей. Привилегия состояла в том, что одни они имели право променивать внутренние товары на иностранные.

В Китае, маклер — лицо посредствующее в оптовом торгу между купцом и лавочником, по какой-нибудь ветви торговли. Он избирается местным начальством из капитальных торговцев, с поручительством других маклеров по той же торговле, и получает письменное свидетельство на должность. «Маклер принимая от приезжих оптовых торговцев товары для продажи, вместе с тем принимает на себя обязанность к немедленной уплате после продажи; в случае же неисправного платежа со стороны покупщика, у маклера отбирается письменное свидетельство на три месяца. Это есть срок, в продолжение которого ежели уплата будет кончена, то свидетельство возвращается маклеру; в противном случае, маклер обязан заплатить. Ежели со стороны маклера сделан будет какой-либо обман, то как у маклера, так и у поручителей его, отбираются маклерские свидетельства на срок, данный для уплаты. Ежели маклер уплатит в назначенный срок, то маклерские свидетельства всем возвращаются; в противном случае, уплата добавляется с маклеров-поручителей. Ежели обман сделан будет покупщиком, то назначается ему срок для уплаты; а ежели он не в состоянии уплатить всего, то недостающее обязан доплатить маклер. Ежели сам маклер воспользуется суммою, следующею гостям, то назначается срок для описи и, продажи имущества его на уплату; а чего недостанет, то обязаны доплатить маклера-поручители. Впрочем, ошибки и обманы со стороны маклеров весьма редко случаются. В должность маклеров избираются пожизненно, и единожды избранный маклер может быть уволен по старости, по болезни, или [12] по расстройству в состоянии. Место его занимается новым маклером. Маклерские свидетельства, в отношении к пошлине, ежегодно с них взимаемой, разделяются на три степени, высшую, среднюю, и низшую; а пошлина с свидетельств, по отношению к месту и предмету торговли, простирается от 1 до 150 рублей серебром. Число маклерских свидетельств по всем городам, крепостям в торжкам, ограничено законом, и маклерское место может быть прибавлено в таком только случае, если откроется где-нибудь новый торжок. Ныне во всем Китае считается 177,872 маклерских мест».

Из этого уже видно, как сильна аристократия оптовых торговцев, как она обеспечила свои пользы, какую могучую дала себе организацию и как бесцеремонно обратила богдоханское правительство в орудие защиты своих выгод и безопасности своих оборотов. Если бы автор не искал европейства во всем китайском, эта примечательная особенность тамошнего общественного устройства не ускользнула бы от его внимания, и он бы мог насказать много любопытного о поднебесном haut-commerce, который всем владеет посредством денежки. Количество процентов, взимаемых маклерами по каждой ветви торговли, зависит от взаимного условия между торгующими, и не определено законами. Каждый маклер есть оценщик, уравнитель цен и смотритель за злоупотреблениями мелких лавочников по своей торговле. Хлебные маклера смотрят за мерами, весами и добротою хлеба, для выгоды оптовых барышников.

Капиталистов между купечеством много; есть и миллионеры. К этому разряду принадлежат соляные откупщики; ростовщики, или по выражению автора, тщательно скрашивающего китайщину европейскими цветками — банкиры (!), содержатели ссудных лавок; хозяева магазинов с шелковым товаром в Пекине и других больших городах; чайные торговцы в Кантоне, и так далее.

Эти ростовщики, бич и срам Азии, наряженные банкирам в книге и покровительствуемые богдоханскою казною в [13] Китае, стоят особенного внимания. С одной стороны они показывают решительную систему книги, не раскрыть, а прикрыть Китай перед читателем, не известно для какой пользы; с другой ту истину, что китайское правительство, слабое для добра, не совестится ни малейше наносить вред промышлености и государству, как скоро видит в том личную свою выгоду. Еще яснее видно это из поведения его относительно к купеческому мореходству. Вместо того чтобы устроить военный флот, для содержания купеческого в безопасности и подчиненности, оно запретило торговое мореплавание!... «С того времени, как мятежничий флот, в начал нынешней династии составившийся из китайских купеческих кораблей, привел пекинский двор в большое беспокойство, морское судоходство, даже рыболовное, стеснено большими ограничениями. В Манджурии, покрытой дремучими лесами, дозволяется строить суда не длиннее тридцати двух футов, с одною мачтою и без палубы. В губерниях Джи-ли и Шаньдун строение судов и лодок совершенно запрещено. Далее на юг, в поморских странах, купеческие корабли дозволяется строить двухмачтовые, но передний, то есть, носовой поперечный брус иметь не длиннее осьмнадцати футов. Поперечный брус означает ширину судна, и судно, имеющее поперечный брус в осьмнадцать футов, должно иметь девяносто футов длины. На корабле, отходящем в море с товарами, дозволяется иметь пушек не более двух, ружей не более осьми, тесаков и луков в более десяти, пороху не более тридцати гинов. Судохозяева обязаны и ружья и пушки брать с казенных заводов по билетам от местного начальства. Каждый купеческий корабль, при отъезде в море, должен представить по себе поручительство десяти других судохозяев, которые подвергаются ответственности за невозвращение отходящего корабля. Все эти предосторожности имеют одну цель: чтобы не допустить южных Китайцев составить из купеческих кораблей флот для содействия инсургентам на севере, где народное [14] восстание против нынешних завоевателей Китая почти чрез каждые двадцать лет возобновляется. Нынешнее правительство морскою торговлею Китая пожертвовало собственной безопасности. Законом определено только ежегодно отпускать в Японию не более тридцати кораблей, из которых семь в назначаются для привоза казенной меди, а шесть для купеческих товаров».

И вот государство образованное не по азиатским, а по европейским понятиям! Замечательно, что Турки, до греческой революции, с таким же европеизмом и с тою же целью стесняли всячески у своих подданных купеческое мореходство, которое просвещенные правительства поощряют всеми мерами, но что, как в Китае так и в Турции, продажность чиновников умела под-рукою уменьшить беду и обогащать государство на зло и вопреки и тому и другому правительству.

По заграничному привозу приходят в Китай, из Европы, шерстяные ткани в разных видах, карманные часы, зеркала и пушной товар, из Японии красная медь для правительства, фарфоровая и лаковая посуда и трепанги, с островов Южного Океана рыба, говядина, рачьи шейки сушеные, красное и черное дерево, слоновый зуб, мушкатные орехи, арек, гуммигут, желтый воск, хлопчатая бумага, малакское олово, золото в песке, ласточкины гнезда, трепанги, черный горошчатый перец, изюм и виноградные вина. Отвозные товары прежде были — чай и шелковые изделия, но теперь в Англию вывозят множество фарфоровой посуды, лаковых изделий и разной китайщины. Прекраснейший китайский фарфор, европейской формы, нынче в Лондоне — за бесценок.

В отпуске товаров за границу видны те же меры предосторожности или страху, которые соблюдаются при отпуске купеческих кораблей в море: к вывозу запрещены оружие, селитра, сера горючая, медь, железо, воловьи рога, шелк, шелковичные черви, китайские законы, география и географические карты. На китайском купеческом корабль, отходящем в море, дозволено отпускать шелковых [15] тканей не более тридцати трех тюков, каждый во сто двадцать гинов, а шелку не более тысячи двух сот гинов. Серебро строго запрещено к вывозу, и внешняя торговля поэтому производится одною меною товаров. Запрещение на ввозные товары ограничивается одним иностранным оружием и опиумом.

Поведение манджурского правительства относительно к серебру ознаменовано высшею степенью хищничества и невежества. Известно, что в Китае нет ни золотой ни серебряной монеты, и что серебро в слитках, старинный русский рубль, введенный у нас Монголами, заменяет деньги. Серебро считают на ланы, которые почти равны нашему фунту. Четверть такого лана или фунта серебра в слитке, по-татарски рубь, дала начало даже и слову нашему рубль. Китайское правительство в платежах податей требует непременно чистого серебра в слитках, а само уплачивает жалованье латунными жетонами, нанизанными на нитку, и не имеющими почти ни какого внутреннего достоинства. Жетоны эти, или чохи, автор наш преображает в медную монету, тогда как это просто — латунные ассигнации. Законом положено равнять лан чистого серебра тысяче медной монеты, и китайское правительство пользуется этим при выдаче войскам жалованья жетонами.

Бумажные, не деньги, а денежные ярлыки, находятся в обращении в каждом городе и даже в каждом торговом местечке. Они выпускаются менялами за их печатью и ходят только в том месте, где существуют меняльные лавки, давшие их в виде росписки в принятии слитков серебра для постепенной выдачи за него жетонами на расходы. Менялы, по выдаче всех денег, написанных в ярлыке, уничтожают его. При минувших двух династиях Юань и Мин правительство выпускало такие же ярлыки в виде кредитных билетов, но настоящая династия отменила их. В ростовских лавках, называемых автором банками, ростовщик, по книге банкир, дает также ярлык для получения суммы в другом городе в ростовской лавке (банке!), ему же принадлежащей, а переводов на посторонние [16] банки (!) не бывает. Это — обычай всего Востока. Существуют и заемные ярлыки, и заемные письма. Такой вексель выдается магазином, лавкою или лицом с приложением своей печати, и обеспечивается верным залогом, или поручительством магазина или лавки более надежных. Проценты для частных займов, по мнению автора, умеренны: «в Пекине, на большую сумму не более одного, на среднюю, двух процентов в месяц! Впрочем как займы и ссуды делаются на различных условиях, то и проценты, смотря по условиям, различны. Например занявший 100, на условии с следующего дня начать уплату ежедневно по 1, платит не более полу-процента в месяц, но только с полной заемной суммы до конца уплаты. Правительство ссужает частных людей за один процент в месяц». Автор все это находит и скромным и законным!...

Серебро и жетоны, как ходячие монеты, при недостатке в том или другом, взаимно имеют влияние на курс свой. Весною и осенью при взносе поземельного оброку в казну, курс на серебро поднимается во всем государстве; потому что земледельцы за свои произведения на рынках получают жетоны, а оброк обязаны вносить серебром. В Пекине в тот месяц, когда жалованье войску выдается жетонами, курс на серебро также повышается; в противных случаях — наоборот. Война с Англиею возвысила курс на серебро пятидесятый процентами. Денежный курс — одна из регалий китайского высшего купечества, одно из сильнейших средств его самовластно обирать карманы Поднебесья по своему усмотрению. Каждое значительное место имеет свой курс на серебро; в каждом месте назначается он маклерами меняльного сословия. Все эти маклера имеют сборное место, где каждый из них занимает особливую комнату со столом и весками. Менялы поутру приносят серебро, и, свесив, оставляют у них. Поверенные от лавок, в то же время приходят к маклерам объявить, кто сколько желает выменять серебра на жетоны, на дневной оборот, и уходят. Около десяти часов маклера, сообразив требования серебра с требованием жетонов, [17] установляют курс того дня. Около полудня поверенные получают от маклеров нужное им количество разменных пластинок латуни и относят их в лавки. Все это делается на слово, без расписок, как и повсюду на Востоке, где также менялы, сарраф, считаются коммерческими тузами и управляют торговлей. В южном Китае ходят испанские пиастры, но китайское правительство никогда не принимало их в казну; и нынче Англичане, для уплаты пошлины, переливают европейскую серебряную монету в слитки у китайских литейщиков, которые за пробу серебра подлежат ответственности. Кроме пиастров, другой иностранной монеты не видно.

Серебро строго запрещено к вывозу за границу; золото слишком дорого против европейской цены и редко, и оно только в изделиях вывозится. Количество прочих металлов, извлекаемое из рудников, едва достаточно для местного потребления. Жетоны не имеют внутреннего достоинства, и ни кем не вывозятся. Переливать жетоны в изделия нет никакой выгоды, но, вместо переливания, в южном Китае, отливают жетоны весом в половину легче казенных.

Из государственных доходов, чего не расхитят мандарины, то обращается преимущественно на непосредственные выгоды их приятелей, оптовых торговцев. Отсюда единственно и происходит заботливость китайского правительства о водяных сообщениях.

Западная половина и северные пределы Китая переплетены кряжами гор; усиливаясь таяньем снегов и дождями, реки в летнее время заносят там многие места песком, или прорывают плотины и разливаются по равнинам. При ежегодной починке плотин и гатей, и прочищивании русл, правительство значительные работы исправляет само, а прочие, касающиеся более выгод земледелия, возлагает на местных жителей в виде земской повинности. Малые каналы, особенно для орошения полей, или для спуску излишних вод, поддерживаются местными же жителями. Ежегодное прочищивание Хлебного [18] Канала и починка плотин Желтой Реки производится правительством. В 1843 году починка прорванной плотины на Желтой Реке стоила около 35,000,000 рублей серебром. Но автор вероятно ошибается в этом итоге, на который можно было бы построить железную дорогу через весь Китай, или вырыть новую Желтую Реку, при дешевизн наемной платы в том краю. Правда, что мандарины Желтой Реки, самые умеренные из всех, удерживают в свою пользу из расходных сумм только семьдесят процентов: по этому умеренному расчету починка плотины в 1843 году стоила бы настоящим образом только 10,000,000 рублей серебром, но и эта сумма невероятна. Морские плотины в Дзян-нань и Дже-дзян, некогда устроенные для выгод земледелия, по обширности своей поддерживаются правительством, но только из хозяйственных сумм. Проселочные дороги с мостами починиваются земскою повинностью, а большие правительством. Малые перевозы содержатся частными людьми, а большие правительством. Работа по малым дорогам, по побочным каналам и рьяным берегам, производится вся наймом, под надзором мандаринов, а с местных жителей, вместо повинности натурою, собирают деньгами.

На ежегодные починки плотин и прочищение рек и каналов в большом размере, исключая приморских плотин, собирается особенный налог серебром в тех наместничествах, где лежат эти водяные сообщения. Если этих сборов не достаточно, то заимствуют из государственных доходов. В некоторых местах на ежегодные водяные работы определены известные суммы; в других, где ничего не назначено, употребляют остатки от окладных сумм. Предохранительные водяные работы но рекам Ян-дзы и Хань, в некоторых местах исправляются на счет казны, а в прочих на счет местных жителей. Починка мостов и исправление больших дорог производится по распоряжению наместников. «Хороших дорог мало; даже большие дорога в некоторых местах, особенно по глинистой почве, в [19] дождливое время трудны для проезду. Только дороги, лежащие по твердому грунту и проложенные чрез каменный горы, находятся в хорошем состоянии. Торговые сообщения наиболее производятся водяными путями; и потому правительство более обращает внимание на прочищение каналов и починку плотин, нежели на исправление больших дорог. В южном Китае почти не знают гужевой перевозки тяжестей. Дороги по большей части земляные, а ширина их не определена законом и зависит более от местоположения. Особенного устройства на них не видно, а только поддерживаются для свободного сообщения одних мест с другими.

«Только по Хлебному, иначе Ханскому Каналу, ходят суда в шестьдесят тонн груза; но к тому времени как надобно итти караванам, части канала, искусством устроенные (?), наполняются водою из боковых речек и ключей, нарочно для сего проведенных в него; а для удержания воды построены в нужных местах глухие шлюзы, при которых кладь с судов перегружают на другие суда. По сей причине от Дзи-нань-фу до Хан-джоу-фу для сплавки казенных тяжестей находится 112 караванов, в коих на 5,939 судах ежегодно служат 238 офицеров и 54.000 военнопашцев. По прочим каналам ходят большие лодки. Берега искусственных (?) каналов и плотины по их берегам вообще земляные. Одни только шлюзы и водоспуски построены из гранита (?). Глубина Хлебного Канала, до четырех футов, считается достаточною для прохода китайским судов, вообще плоскодонных. Ширина искусственных (?) каналов от десяти до двадцати русских сажен».

«Казенные сплавные суда имеют осемьдесят футов длины, пятнадцать ширины, киль пятьдесят девять футов, — или девяносто футов длины, шестнадцать с половиною ширины, киль в семьдесят футов. Срок плавания их ограничивается десятью годами. Это речные казенные суда. На каждое такое судно полагается четыреста мешков хлеба, что составляет около сорока пяти тонн; сверх [20] сего, на каждом судне дозволяется солдатам везти сто пятьдесят мешков произведений своего места, что составляет около пятнадцати тонн. Купеческие суда самые большие, морские, двухмачтовые, по уложению, имеют поперечный носовой брус не длинное осьмнадцати футов; если приложить к сему числу дождевые стоки, то судно получит до тридцати футов ширины. Поперечный носовой брус определяет ширину китайских кораблей и судов. Речные купеческие суда имеют носовой брус от шести до шестнадцати футов. Следовательно самые большие купеческие суда могут вмещать не более осьмидесяти тонн.

«С тех местах северного Китая, где нет водяного сообщения, для перевоза тяжестей употребляют лошадей, лошаков, ослов и быков в совокупности; потому что под тяжелым возом бывает от трех до семи скотин. В оглобли впрягается сильная лошадь, лошак или бык, а прочие скотины идут на длинных пристяжках. По трудным горным дорогам сей же скот, кроме быков, употребляется под вьюки. По северной границе много употребляют и верблюдов, пригоняемых из Монголии. В южном Китае, при обширности водяного сообщения, только в одном месте находится волок, а именно чрез хребет Юй-линь, чрез который, по неимению скота, все тяжести переносятся людьми на коромыслах и рычагах».

Продажа соли принадлежит правительству. Ежегодное потребление соли автор полагает в 96,000,000 пуд. Из видно, что или контрабанда солью неимоверна, или соляные мандарины ужасно обкрадывают великого хана, или народонаселение далеко не так значительно, как вычислял почтенный автор, потому что менее тридцати фунтов соли в год никак нельзя полагать круглым числом на человека, приняв в расчет все потребности и употребления, в которые соль входит. Но не видно, впрочем, на чем итог этот основан и откуда он почерпнут. Ловля соболей и сбор дорогого корня жиньшень принадлежат [21] дворцовому казначейству, в известном количестве. Соль китайская — выварная из морской воды и из соляных ключей. Морская приготовляется по всему восточному берегу казенными соловарами, которые платят правительству подушное от шестидесяти до ста двадцати копеек серебром и от пятнадцати до сорока фунтов соли с души; сверх того, небольшую подать с земли, на которой соль вываривают, и акциз с каждого котла, в котором соль приготовляется. Всю вываренную соль правительство берет себе по указной цене. Откупщики платят казне за билеты, по которым получают соль из казенных магазинов, акциз за каждый куль соли и пошлину при проходе через некоторые таможни. Соль должны они продавать в известных местах, не переступая межи, по цене, утвержденной для каждого места. Весы даются им от правительства. В некоторых местах на севере употребляют соль ископаемую и самосадку: за нее с местных жителей собирается денежный оброк, причисленный к поземельному сбору. Откупщики избираются произвольно, без торгов, мандаринами, из богатейших купцов: можно себе представить, какие злоупотреблении проистекают отсюда. Но это показывает опять, как сильна купеческая аристократия, в пользу которой правительство принуждено терпеть такой убыток в своих доходах. Для каждого места назначено известное годовое количество соли, разумеется по стачке между богатейшими купцами и мандаринами.

Не имея почти внешней торговли, Китай, государство образованное, не по азиатским, а по европейским понятиям, должен был бы, кажется, не знать в пределах своих таможень. Но к несчастию, и здесь, по этой капитальной статье, мы встречаем Восток в полном смысле и во всей силе. Государство прорезано внутри множеством произвольных таможенных черт, на которых взимают пошлину со всего, с крайним невежеством польз внутренней промышлености, с варварским бесчувствием к народному к государственному благосостоянию. Чем дальше идет вещь [22] или изделие от места произведения или точки выходу своего, тем более пошлина на них вырастает и, следовательно, тем дороже они обходятся или становятся. Китай, в этом отношении, даже перещеголял всю остальную Азию, где внутренние линии таможен преследуют повторительными пошлинами только иностранные товары. Здесь, напротив, установлены пошлины со всего:

1) пошлины с одеяния;

2) пошлины с съестных вещей;

3) пошлины с употребительных вещей;

4) пошлины с мелочных вещей;

5) пошлины с продажного скота;

6) пошлины с меры купеческих кораблей и судов.

Проезжий платит пошлину за все что при нем есть, торговец со всех произведении земли и промышлености.

«В Пекине в атласе и газах мера ткани на один кафтан считается целым куском, а мера на три курмы считается двумя кусками, даже если бы и недостало сколько нибудь. В прочих шелковых тканях двадцать четыре фута считаются одним куском; остаток от конца причисляется к следующему куску. Тридцать футов бумазеи и цзяньчи считаются куском. Готовые платья не подлежат пошлине.

«В прочих таможнях считают:

«а) Ломовыми телегами, полагая в ней известный вес товара, или известное число кусков, листов и прочая. Например в Шань-дун в каждой телеге с лекарственными, или с сафраном, полагается 1000 гинов товара; телега с сухою закваскою в больших кусках вмещает 600 кусков; телега с красною бумагою из южного Китая вмещает 20,000 листов.

«б) Бунтами или тюками, полагая в них известный вес товара; например в Сань-си тюк сафрана весит 500, тюк овечьей шерсти весит 100 гинов.

«в) Ящиками, полагая в ящике известный вес товара; например ртути и киновари кладется в ящик по 100 гинов.

«г) Метками, полагая в мешке известный вес товара: например, мешок мускусу весит 30, мешок волос из конского хвоста 160 гинов. [23]

«д) Бочками, полагая в бочке известный вес жидкости; например бочка с маслом из мелисы вмещает 500 гинов сей жидкости; большая бочка с хлебным вином вмещает 600, полубочка 300 гинов вина.

«е) Коробьями, полагая в коробе известный вес товара; например короб с тушью содержит в себе 100 гинов сего товара.

«А чтобы показать, как велики пошлины, здесь представляется сбор с некоторых товаров в двух таможнях по сухому пути, в двух по хлебному каналу и акцизный сбор в крепости Дзюй-юн».

Автор дает нам подробные образчики тарифов разных мест и список таможенных застав, из которого оказывается, что государство угнетено не менее как двадцатью четырьмя внутренними таможенными линиями. Добро бы еще эти пошлины и эти стеснения свободного движения доставляли значительный доход казне на государственные потребности и народные выгоды; а то самое устройство таможенной части показывает, что все здесь обдумано и установлено для обогащения мандаринов, для угнетения мелких торгашей и частных путешественников, и для обеспечения барышей богатого купечества, перед которым все китайские законы покорно преклоняют голову. Читатели этой книги с необыкновенным трудом станут разделять удивление ученого автора благоустройству и законодательной мудрости Поднебесья, узнав, что в каждой таможне есть свой тариф, и что таможенным такого-то места предписано содрать в год пошлины столько-то, с представлением их произволу, с кого брать, а с кого не брать, в случае излишка, и сколько с чего брать, в случае недочету, потому что недобор они должны доплачивать из своего кармана; а с мандаринами спорить невозможно: жалоба частного человека, нечиновного, на мандарина, никогда не находит себе ни правосудия ни покровительства, да и законы все об ябеде так написаны, чтобы отбить охоту у обиженных к подаче жалоб и тяжбе. Не говоря уже о недостаточности доказательств, которой оценка предоставлена совершенно продажному [24] мнению судьи, всякое преувеличение обиды в жадобе наказывается как самое взводимое преступление; кто писал или сочинял прошение, наказывается как соучастник этого преступления, даже кто рассуждал вслух о чужой обиде, наказывается как соумышленник.

Мало того, что с вас, безвинного проезжего, — потому что купца от не купца отличить невозможно, особенного купеческого сословия нет в Китае, и всякой по мандаринскому произволению, может быть признан купцом, всякая вещь товаром, — мало того, что с вас берут пошлину за что хотят: на каждой таможне вы должны еще купить себе ее печатный мелкими буквами тариф и заплатить за него полтинник серебром, так, что, проехав весь Китай, через двадцать четыре линии таможен, вы, ничего при себе не имея, за одни тарифы заплатите двенадцать рублей серебром, если не поладите с мандаринами. Взгляд ученого автора на эти китайские учреждения так любопытен, что мы должны привести и вопрос и ответ его о благодетельных целях и следствиях поднебесной таможенной системы.

«В. Пошлины взимаются ли просто для доходов государственных, или для поощрения промышлености одной области перед другою, внутренней против внешней?

«О. Пошлины взимаются чисто для государственных доходов, и разделяются на положительные и надбавочные, на прямые и косвенные. Положительными пошлинами называются те, которые утверждены были при первоначальном издании тарифа. Впоследствии, по возвысившимся на все ценам, и пошлины были возвышены, но не переменою тарифа, а надбавкою. Сии положительные и надбавочные пошлины должно назвать прямыми, потому что составляют чистый государственный доход. К косвенным пошлинам причисляется: а) акцизный сбор с товаров, производимый в некоторых городах на содержание присутственных мест, (то есть, попросту — в пользу мандаринов) или для прикрытия местных общественных издержек; например в губерниях [25] Дзян-су, Аньхой, Дже-дзян и Ху-бэй производится на починку плотин; б) сбор пошлин с одного амбалажа, не касаясь товаров; в) береговой сбор с судов; г) сбор с риса и пшеницы водою привозимых; д) сбор с крепостей и билетов на владение судами, и е) сбор с судовых канатов, и прочая. Для предупреждения злоупотреблений в таможнях, количество годовых пошлин и положительных и надбавочных определено законом. Предписывается только собрать несколько более против определенного, а недостаток директоры (!) обязаны пополнять собственными деньгами. Правительство наиболее поощряет производящую и частию обрабатывающую промышленость, а это поощрение заключается в непосредственном надзоре (!?!). Променивающая промышленость находит себе большое поощрение в свободе, которою пользуется внутренняя торговля в Китае».

Прекрасна свобода с двадцатью четырьмя линиями таможень и с такими хищниками каковы мандарины!... Однако ж, торговля и промышленость процветают и движутся свободно. Это — факт. Как?... Да так; потому что мандаринов сравнительно с народонаселением очень мало, как для удержания контрабанды, так и для поощрений (!) непосредственным надзором, и что, с мудростью змеи и хитростью кошки, при волшебном действии взятки на восточные сердца, Востока даже и не приметно на Востоке и Китая нет в Китае.

И лучшим доказательством этой истины служит ничтожность результата такого множества таможенных линий, такой массы стеснений, такого богатого рудника поводов к придиркам. Весь таможенный сбор вычислен автором в 4,000,000 лан серебра, что представляет, по числу народонаселения, едва шесть копеек серебром с души, и, в общем бюджете, едва одиннадцатую часть всего государственного доходу. И из шести копеек столько хлопот! столько преград! столько неудобств!... Дальновидность Синего Дракона совсем не велика. Для оценки этих шести копеек довольно вспомнить, что, во [26] Франции например, казна изымает, посредством таможенного сбору до десяти франков (двух с половиною рублей серебром) с души. Вот впрочем список всех статей государственного доходу Китая.

Мешок хлеба оценивается в лан серебра: следовательно чистый государственный доход простирается до 44,000,000 лан, что составляет около 1,000,000 пуд серебра. В этот счет не входят разные акцизные сборы и деньгами и вещами».

В Китае, когда новая династия водворяется, она считает долгом издать и законы новые, с тем чтобы они были неизменны и вечны, однако эти неизменные законы мало-помалу изменяются посредством дополнительных постановлении, издаваемых каждым богдоханом. Налоги и подати, по учению китайской сапиенции, должны также быть постоянны и неизменны. При воцарении нынешней маньджурской династии Цин, — что по-китайски значить Чистые; и тибетское слово маньджу значит тоже Чистые: так что слова «Цинь» и «Маньджу», составляют перевод один другого, — при водворении в Китае настоящей династии Цин, подати и налоги были также определены при первоначальном составлении законов. «Впоследствии постепенное возвышение цен на все требовало неминуемой надбавки налогов, что по временам и производилось под разными предлогами, с крайнею осторожностью и умеренностью, дабы не произвести неудовольствий в народе, которому с детства в учебниках твердят, что возвышение податей и налогов противно правилам мудрого правления, и что сын неба как отец подданных по сердоболию к ним, должен употреблять государственные доходы с крайнею бережливостью». [27]

Любопытны очень эти предлоги и средства этой крайней осторожности, придумываемые Чистыми для возвышения податей: например, номинальное число наложенных фунтов серебра остается всегда одно и то же и фунт весом остается тот же. Как же взять более того что однажды наложено? Очень просто: обвесить вносящего подать! Это натуральное средство и употребляет казна великого хана. Она без церемонии обвешивает. Но ученый автор, находя удовольствие тщательно прикрывать все манджуро-китайские дикости, утверждаете, что она только надвешивает. Оно учтивее, но результат тот же: все-таки свесят серебро ваше и хлеб ваш так, чтобы из трех взыскиваемых фунтов вышло настоящих четыре. «Статьи государственных доходов, быв единожды установлены при первоначальном составлении законов, остаются неизменными. Подати состоят в подушном и поземельном окладе, двух, постоянных источниках государственного дохода. К налогам принадлежат:

«Надвес на окладные серебро и хлеб;

«Таможенные пошлины;

«Сбор с билетов на распродажу соли;

«Сбор с билетов на распродажу чая;

«Сбор с билетов, выдаваемых на некоторые торговые заведения в городах.

«Сбор с билетов на прииск золота в россыпях;

«Акцизный сбор с добываемых металлов;

«Окладной сбор с рыбных ловлей;

«Разные мелочные пошлины.

«Акцизный и пошлинный сбор, производимый для покрытия местных общественных расходов, как то содержание канцелярии при судебных местах, и прочая».

Автор полагает, что богдоханская казна взимает не более полтора рубля серебром с десятины доходной земли в виде поземельных. Наемная цена земли и цена рабочьего дня не приведены им в известность в государственном хозяйстве Китая, под тем предлогом, что они не везде одинаковы. Но предлог этот не оправдание. [28] Довольно было показать в одном месте цену дня работы, показав в то же время цену хлеба, мяса, соли, дров, одежды в этом же месте: пропорция была бы известна, а пропорции только и нужно знать в государственном хозяйстве. Низшую цену земли автор находит тяжкою, и в пример выставляет то, что в окрестностях Пекина платят в год до 25 рублей серебром за десятину хорошей земли. Что собственно значат здесь окрестности и что на этой десятине разводится, этого нельзя знать. В окрестностях Петербурга платят 150 и 200 рублей серебром в год за десятину земли под огороды, и нередко возле этих дорогих десятин лежат целые сотни десятин превосходной земли, пустопорожние и нетронутые, которые охотно отдали бы в наем за десять целковых и которых не берут, даже и не спрашивают. Окрестности — такое неясное слово, особенно в этом случае, что оно ничего не решает.

Государственные расходы Китая автор заключает в двенадцати статьях:

I. Издержки на жертвоприношения, законом определенные.

II. Жалованье гражданским чиновникам и содержание канцелярских служителей.

III. Столовые деньги гражданским чиновникам.

IV. Жалованье войскам зеленого знамени, производимое серебром и рисом.

V. Столовые деньги офицерам зеленого знамени.

VI. Содержание войсковых канцелярий зеленого знамени.

VII. Жалованье маньджурским гарнизонам, производимое серебром и рисом.

VIII. Вспоможение знаменным солдатам в губерниях на совершение браков и похорон.

IX. Содержание почты (ямов?).

X. Содержание богаделен и воспитательных домов.

XI. Содержание училищ.

XII. Разные неопределенные расходы, простирающиеся ежегодно до 400,000 лан серебра. [29]

Все расходы по двенадцати статьям, по отчетам 1812 года, простирались до 27,070,185, а расходы на жалованье князьям, чиновникам и на содержание войск в столице до 6,000,000 лан серебра. Из этого следовало бы заключить, что бюджет китайский представляет не только равновесье в итогах, философский камень финансов, тщетно отыскиваемый в Европе с давнего времени, но еще и значительный остаток доходов в экономиях, которые автор называет хозяйственными суммами. Это не совсем похвально. Государство китайское не по европейским понятиям образовано даже и в такой простой вещи как передержка в ежегодном баланс. Где каждая копейка, расходуемая государством, обращается на пользу страны, что нужды когда концы не сходятся! Сделать пользы более нежели как есть средств — всегда полезно. Но низко-кланяющиеся помощники великого хана никогда не поймут этого. Часть остаточных сумм, из некоторых провинциальных казначейств посылается в те наместничества, где собственные сборы недостаточны для покрытия местных расходов; так, ежегодно посылается серебра:

По части манджурской государственно-хозяйственной мудрости и ее благодеяний на пользу народной деятельности, в дополнение к двадцати четырем внутренним таможенным линиям, удивительно как способствующим свободному [30] движению торговли, существует еще закон важный и любопытный, который не позволяет Китайцу трогаться с места. Но это — не закон Чистых, а коренной китайский, проистекающий из понятий народа о святыне и нравственности, отличительное и основное учреждение Китая, угловой камень его вечности, его неподвижности и даже его спокойствия; черта неизвестная остальному Востоку. Поклонение предкам, святость родового кладбища, долг погребаться на нем и обязанность исполнять тут же непреложные обряды траура, делают из Китайца прозябаемое, растущее вечным кустом на том же месте, где выросла некогда первая его веточка. Крепостного права нет. Китаец не тверд земле, но он тверд родине, он прикован к ней цепью, более или менее длинною, более или менее удобною для движения в ту и другую сторону, но цепью священною и нерасторжимою, которая нередко, из дальней отлучки, тащит его неодолимо к могиле родителей, к теням предков, под заветную иву родового кладбища, в минуту быть может лучших его начинаний, отважнейших предприятий, в самый разгар его счастия или его честолюбия. Ударил час грустных обрядов, и он должен все бросить, чтобы бежать на родину и смешать слезы свои с прахом колен и лиц, предшествовавших его существованию. Закон этот, кроме своей трогательности, не чужд благодатных последствий, для нравственности людей, и для тишины общества. Как средство обуздать беспокойные или честолюбивые характеры, стремящиеся отвсюду в главные центры общества чтобы смущать или потрясать их своими происками, ничего замысловатее невозможно было бы придумать законодательным гением. Поклонение предкам — единственная религия Китайца, признанная законом, и, для этого, Китаец, где бы ни жил, в списках всегда числится на родине. «Действительное переселение из одного места в другое возможно не иначе, как с дозволения правительства и притом под известными условиями. Из вновь приписывающихся к какому-нибудь селению правительство [31] дозволяет вносить в списки таких только, которые более двадцати лет живут на этом одном мест, имеют оседлость и свое фамильное кладбище. Чиновнику, получившему отставку, нигде не дозволяется жить, кроме родины. Но если сын умершего на службе чиновника, имея в другой губернии недвижимую собственность, пожелает поселиться там, то дозволяется внести его в ведомости. Служащему чиновнику, желающему приписаться к какому-либо месту, дозволяется это в таком только случае, когда по предварительной справке окажется, что отец или дед его поселились на том месте назад тому более двадцати лет, и имеют хозяйственные заведения, и справка местным начальником представляется в Пекин на разрешение. Что касается до разночинцев, то даже никому не дозволяется ездить в Маньджурию, кроме торговых людей, да и тем запрещено приписываться там, исключая давно поселившихся и занимающихся хлебопашеством. Переселение Китайцев в Монголию также ограничено законом, и кроме прежних землепашцев ныне никому не дозволяется ни переселяться, ни вновь распахивать земель в Монголия. Китайское законодательство, для пресечения разных пороков и преступлений, проистекающих от бродяжничества, искони постоянно имело в виду привязать каждого к своей родине; но ныне переселение Китайцев в Монголию прекращено более по политическим причинам».

Это показывает, что злоупотребление, невежество и бессилье маньджурское нашли-таки средство сделать из хорошего закона бич страны, орудие к нищете самого многочисленного и важного класса, запретив хлебопашцам пользоваться хорошею землею за пределами собственного Китая под предлогом сохранения в них религиозного чувства к предкам и к месту их упокоения. Но взятка вероятно исправляет и это неудобство. Взятка — рычаг всего добра и блага в Китае. Между тем тот же самый закон служит основанием, и правительству к запрещению подданным выходит в чужие край, и самым [32] Китайцам — к отвращению их от выходов за границу и от всего иностранного.

Но довольно о «государственном хозяйстве». Прибавим к ним несколько черт поднебесной юриспруденции, и заключим рассуждение о мнимом европеизме этой отъявленной Азии оставлением подобной мечты в покое, вполне заслуженном ею.

Главная идея уголовного и гражданского законодательства Китая — та же как других восточных законодательств, унять страсть к ябеде строгостью судебного обращения и с истцом и с обвиненным, и этим принудить спорщиков к миру, уменьшить число процессов, водворить согласие. И истец и обвиненный прежде всего заключаются в тюрьму, потому что если истец не докажет прописанного им в прошении, то сам он подвергается тому наказанию, которое в противном случат следовало бы обвиненному. Если истец, подав прошение на противника, обвиняемого в преступлении, бежит и не явится в суд к сроку, то преступнику возвращается свобода, а истец, если будет пойман, наказывается как преступник. Жалобы принимаются только по личным делам: какое бы ни было преступление, никто не имеет права преследовать преступника, если сам он лично не пострадал от него. По личной обиде, если проситель введет в жалобу свою посторонние лица, или преувеличит преступление, или обойдет инстанциею, то прежде всего наказывается он за эти страшные вины, наказывается по-китайски, тяжко, жестоко, а потом уже приступают к разбору причиненной ему обиды. Если обида — общая, как например при угнетении областей мандаринами, при сборе противозаконных налогов, и так далее, жалоба должна быть принесена всеми жителями селения или города: от одного из обиженных прошение не важно и он наказывается как ябедник. Во всякой обиде жалобу должен сочинять и писать истец лично, и даже самая мысль о жалобе не должна быть внушена ему другими: сочиняющих жалобы другим предавать суду (слова [33] автора, II, 108); подучающих других к подаче жалоб предавать суду (там же). «Если истец вовсе не думал подавать жалобы, а другой со стороны внушил мысль и побудил его к тому, то последний считается зачинщиком, а истец его сообщником. Если истец сам вознамерился подать жалобу, а другой со стороны утвердил его в намерении, то последний судится одинаково с преступником; если преступник приговорен к смертной казни, то ябедник (тот, кто утвердил истца в справедливом намерении его жаловаться на преступление) наказывается одною степенью ниже его (Например: если преступник проговорен к разрезанию на четыре части, то как уж слишком жестоко было бы разрезывать на столько же частей и того бедняка, кто потерпевшему от преступления и желающему подать жалобу сказал только — хорошо, подавай — закон китайский позволяет разрезать его не более как на две части, распилить по полам. Это называется — состраданием, оказываемым от закона преступникам, по выражению книги.). Кто со стороны судил только о существе дела, а не научал подавать жалобы, тот судится легче ябедника (Тому отпиливают одну голову, или, еще одною степенью ниже, того назначают в вечную ссылку.)».

Это невероятное законодательство, достойное дикарей, представлено очень важно в числе мудрых учреждений, без всякого замечания об его страшном варварстве. Как и по другим статьям, вы здесь видите только преувеличенную Азию. Дух законов тот же, повсеместный азиатский — личное преследование вины обиженным, а не оскорбленною общественною безопасностью, право возмездия, и явное намерение воспрепятствовать подаче жалоб. Мусульманское законодательство основано на тех же началах: но — какое сравнение! — сколько оно образованнее и толковее китайского! Цели своей достигает оно очень просто, отсутствием всяких инстанций, без выставки в законе всех этих несправедливостей и жестокостей для устрашения истцов, которых оно не смешивает с ябедниками. В Китае, напротив, цель [34] сохранена, и допущены инстанции, как будто для поощрения страсти к ябеде, которую желают пресечь в самом корне, в чувстве обиды. Что же сказать о других началах, о приложении закона? Приложение направлено — все, не в пользу общества, даже не в пользу обиженного, а в пользу казны. Закон позволяет виновному, от наказания откупиться, как в средние века в Европе, взносом денежной пени, по тарифам; рассчитанным с соблюдением той же бесконечной постепенности, какая принята для наказаний. От ударов по пятам можно откупиться очень дешево: по копеечке медью за каждый из первых десяти ударов; а там — несколько подороже. От ссылки можно также откупиться, и, после того как в первой части книги положительно утверждается, что все Китайцы равны перед законом, во второй, на страниц 93, вы читаете: «Достаточные могут вносить искуп, а недостаточные должны итти в ссылку». Хорошо равенство! От смертной казни положен также искуп, но не для всех ровно, и не по одной цене для всякого, кому это право предоставлено. Для простолюдинов право это чрезвычайно ограничено. Напротив, оно распространено до крайности для людей получивших высшее образование, которые, кажется, по справедливости, должны бы наказываться еще неумолимее чем невежды и непросвещенные преступники. Оно очень милостиво для грамотных и чиновных, для мандаринов и ученых, словом для всех, имеющих право носить шарики на шапках, и которых автор неизвестно почему называет «благородными».

Вот главный тариф искупу. За вины, по которым приговариваются к простой смерти, именно, к удавлению, определенному за смертоубийство в ссоре и драке, заменяется это наказание принятием в казну богдохана искупа 12 84/100 лан серебра. «Полная вечная ссылка, положенная за случайные повреждения с тяжкою болезнию, заменяется вносом 10 645/1000 лан серебра. Полная временная ссылка, определенная за повреждения с увечьем, заменяется взносом 7 27/100 лан; за вину, заслуживающую [35] двугодичную ссылку, вносится 5 322/1000 лан; за вину, заслуживающую ссылку на год — 3 548/1000 лан; за вину, заслуживающую 100 ударов планкою — 1 774/1000 лан; за 80 ударов — 1 429/1000 лан, за 50 ударов — 8 87/100 чин, за 40 ударов 7 9/100 чин, за 30 ударов 5 32/100 чин, за 20 ударов 3 54/100 чина. Сверх сего, виновный платит за лекарства для излечения от повреждений.

Чиновные, за вину, заслуживающую отсечение головы и удавление, вносят пожертвование:

«За вину, заслуживающую вечную ссылку и ссылку в гарнизон, каждый вносит искупа 6/10; за вину, заслуживающую временную ссылку, за освобождение от ношения шейной колодки и наказания большою планкою 4/10 против вышеизложенного пожертвования за откуп от смертной казни: но такие не могут остаться при должности. От наказания планкою дозволяется также откупаться, смотря по обстоятельствам преступления. Искуп этот дозволяется вносить просом или серебром, как-то:

Примечание. Прошения о принятии пожертвования подаются в уголовную палату. В столице срок для взноса ограничен [36] одним месяцем, в губерниях двумя месяцами, считая со дня получения бумаги в уездном правлении. Впрочем, задержание виновного не связывается помянутыми сроками. Кто ранее внесет пожертвование, тот ранее освобождается и отпускается на родину».

Нужно было привесть одну из этих невероятных табличек для образчика, но остальное, конечно, не заслуживает любопытства образованного читателя, в котором китайская юриспруденция не может возбудить ничего кроме отвращения. Должно сожалеть, что ученый автор не обратил своих исследований скорее к исторической стороне этих диких установлений. Что они? произведение степной маньджурской мудрости, законы династии Чистых, или древние китайские, более или менее измененные новыми обладателями страны?

«Народное просвещение» Китая ни чуть не просвещеннее и не умнее «государственного хозяйства» и судебного законодательства этой блаженной страны, обожаемой нашею ученою книгою. Оно еще хуже, еще диче, еще бестолковее. Об нем мы уже имели случай говорить однажды довольно подробно по поводу другой книги того же автора, и не считаем необходимым шевелить вторично это особенное китайское европейство, направленное с примечательным искусством к полному затьмению разума.

Текст воспроизведен по изданию: Китай в гражданском и нравственном состоянии. Сочинение монаха Иакинфа // Библиотека для чтения, Том 92. 1848

© текст - Бичурин Н. Я. [Иакинф]. 1848
© сетевая версия - Thietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1848