СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕНРИ М. СТЕНЛИ

В ДЕБРЯХ АФРИКИ

ИСТОРИЯ ПОИСКОВ, ОСВОБОЖДЕНИЯ И ОТСТУПЛЕНИЯ ЭМИНА ПАШИ, ПРАВИТЕЛЯ ЭКВАТОРИИ

СВИДАНИЕ С ЭМИНОМ-ПАШОЮ.

Наш лагерь в Бунди.— Мбиасси, начальник Кавалли.— Хлебные амбары в Балегге.— Старшины Катонза и Комеби выражают раскаяние.— Коршуны в Бадзуа.— Письмо Джефсона.— Эмин, Казати и Джефсон приходят к нам в лагерь в старом Кавалли.— Описание Эмина-паши и капитана Казати.— Суданцы Эмина.— Наши занзибарцы.— Пароход «Хедив».— Бэкер и голубые горы.— Как доктор Юнкер и Фелькин описывали Эмина пашу.— Кабба-Рега близко.— Эмин и экваториальные провинции.— Суждения об Эмине доктора Юнкера.— Я обсуждаю с Эмином наши будущие действия.— Планы капитана Казати.— Наш лагерь и припасы в Нсабэ.— Как поступил Кабба-Рега с капитаном Казати и с Могаммедом Бейри.— Мабруки зашибленный буйволом.— Эмин-паша и его солдаты,— Мои предложения Эмину и его ответ.— Положение Эмина.— Магомет Ахмет.— Область Конго.— Депеши министерства иностранных дел.

25-го апреля мы ушли из Кавалли и стали лагерем в Бунди, на высоте 4.900 футов над уровнем моря. Само селение расположено еще на 400 футов выше, на вершине одной из тех горных цепей, которые образуют водораздел между бассейнами Конго и Нила. Из их долин к западу вытекают первые мелкие притоки Восточной Итури. С другой стороны этой узкой скалистой гряды вытекают речки, впадающие в озеро Альберта. Наш лагерь поместился на самом краю плато, с которого видна была значительная часть южной оконечности озера.

Мбиасси, красивый начальник селения Кавалли, сопровождал нас, желая оказать нам особый почет от лица своего племени. Он приказал жителям Бунди скорее идти вперед и доставить в лагерь как можно больше провианта, и в тоже время послал гонцов к Комеби, отважному начальнику восточного Балегга, которого все эти заклятые враги Кабба-Реги считали своим «единственным генералом»; Мбиасси послал сказать этому Комеби, чтобы и он не отставал от своих товарищей и принял бы участие в [310] доставлении провианта человеку, который со временем может помочь пм примерно наказать Кабба-Регу. Как видно наш Мбиасси, которого в честь его округа звали также и Кавалли, был не только воин, но и дипломат.

26-го апреля мы покинули плато и опять употребили 2 часа и 45 минут на схождение с него в нижнюю равнину; у подножия склона остановились на ночлег в Бадзуа, деревне Балеггов, на 2300 футов ниже нашего лагеря в Бунди. Балеггов мы тут не застали; но так как селение принадлежало Кавалли, то он и распорядился по хозяйски, а именно вытащил из местных амбаров столько запасов зерна, чтобы хватило на пять дней для всех сопровождавших меня людей.

Катонза,— тот старшина, который 14-го декабря отказался от нашей дружбы, отверг наши дары, подослал своих людей к нашему биваку и велел стрелять в нас из луков, а на другой день убил наших двух больных, этот самый Катонза прислал теперь гонцов уверить меня, что он умирает от нетерпения со мной познакомиться. Он конечно слышал в какой тесной дружб состоят Мазамбони, Гавира, Кавалли и многие другие с чужестранцами, которые так смиренно просили у его подданных позволения напиться воды,— и поспешил загладить свое неприличное поведение. Прежде чем я надумался, что ему отвечать, с холмов Балегги уже явился храбрый Комеби, «единственный генерал», и привел белую корову, несколько коз, а вслед за ним тащили целые связки бататов и множество кувшинов с крепким пивом. A между тем этот самый Комеби со своими упрямцами 13-го декабря измучил наш арриергард своими нападениями и устроил нам ночную тревогу. Теперь он пришел откровенно излить перед нами свое раскаяние и печаль, признался, что несправедливо принял нас за головорезов Кабба-Реги и предложил предоставить в мое распоряжение всю свою страну, и в придачу свою жизнь, буде я пожелаю. С этим отважным молодцом мы скоро совсем подружились, и после довольно продолжительной беседы мирно расстались. Но Катонзе я велел передать, что еще подумаю о его предложении.

Перехожу опять к выпискам из своего дневника.

27-го апреля. Дневали в Бадзуа. В здешних местах коршуны очень смелы. Видя как они предприимчивы, мы забавлялись тем, что клали куски мяса на крышу одной из хижин, в расстоянии одного аршина от стоявшего тут же человека и каждый раз коршуну удавалось стащить мясо и улететь: он парил, кружился над этим местом, но как будто знал момент, когда обращаемое на [311] него внимание чем-нибудь отвлечено и в ту же секунду словно падал на добычу и крепко сжав ее в когтях поднимался вверх, прежде чем протянувшаяся рука могла схватить его.

Наш охотник «Три Часа» (Саат-Тато) уходил на охоту и возвратился с мясом отличного куду, которого он застрелил.

28-го апреля. Дневали. Уади Мабруки, другой охотник, сегодня поутру захотел потягаться с Саат-Тато и тоже пошел поискать дичи. К вечеру он и его товарищи принесли трех молодых антилоп.

29-го апреля. В 8 часов утра, в ту минуту как мы складывали палатки и собирались выступать из лагеря к Нианзе, явился туземец, гонец от Джефсона, с запиской от 23-го числа, в которой он извещает меня, что благополучно достиг Мсуа, одной из ставок Эмина-паши, и местный начальник Шукри-Ага уже выслал гонцов к Эмину с известием о нашем прибытии к озеру. При записке была прислана корзинка с луком, подарок Шукри-Аги.

В 9 часов утра мы тронулись в путь, а через два часа стали в расстоянии 1/4 мили от берега, неподалеку от нашего бивака 16-го декабря и на том самом месте, где прежде стояло селение Кавалли. Мы захватили с собою кукурузы на 5 дней, а мяса можно было доставать из покинутой нами равнины, которая изобиловала многими породами крупной дичи.

В половине пятого часа я глядя из двери своей палатки, заметил на озере в северо-восточной части горизонта какое-то темное пятно. Я думал, что это может быть дикарский челнок, а может быть и наш вельбот «Аванс» возвращается; но посмотрев в бинокль тотчас увидел, что это корабль гораздо больших размеров чем наша лодка или челнок, а вслед затем, по выходившему из него черному клубу дыма догадался, что это пароход. Часом позже можно было уж рассмотреть, что он ведет на буксире две лодки, а в 6 ч. 30 м. пароход бросил якорь в маленькой бухте Нямсасси, против островка этого имени. Наши люди высыпали на берег впереди лагеря, стреляли из ружей, махали значками, но хотя мы были только в двух милях от островка, никто по-видимому не замечал нас.

Тогда мы послали усердных гонцов навстречу прибывшим водою; но наши посланцы бежали вдоль берега с такою быстротой и так неумеренно выражали свои восторги, что когда они выстрелили на воздух, желая обратить на себя внимание приехавших, те стали стрелять серьезно в них, приняв моих молодцов за людей Кабба-Реги. К счастию, однакож, никто ни в кого не попал. Команда нашего [312] вельбота узнала товарищей, дала знать на пароход, что бегущие по берегу свои люди, а вельбот изготовился к принятию гостей, которых он должен был доставить к той части берега, где мы расположились.

В 8 часов, среди радостных кликов и ружейных салютов, сам Эмин-паша вошел в наш лагерь, в сопровождении капитана Казати, мистера Джефсона и одного из офицеров при паше. Я всем подал руку, поздоровался и спросил, который же Эмин-паша? Тогда один из гостей, худенький человек небольшого роста и в очках обратил на себя мое внимание, сказав на чистейшем английском языке: «Я обязан вам тысячью благодарностей, мистер Стэнли, решительно не нахожу слов для выражения моей признательности».

— Ах, так это вы, Эмин-паша? Пожалуйста не благодарите, а войдите и садитесь. Здесь такая тьма, что нам с вами и раз смотреть-то друг друга невозможно.

Мы сели в палатке у двери, при свете одинокой восковой свечи. Я ожидал, что увижу высокого, худощавого человека воинственного вида в стареньком египетском мундире, а вместо того перед мной был маленький господин тщедушного телосложения в довольно исправной феске и в белоснежном костюме из бумажной материи, ловко сшитом и превосходно выглаженном. Темная борода с проседью обрамляла лицо мадьярского типа, а очки придавали ему сходство не то с итальянцем, не то с испанцем. В его физиономии не было ни малейших следов болезненности или беспокойства: она обличала скорее отличное здоровье и спокойствие духа. Капитан Казати, напротив того, даром что гораздо моложе его годами, имел вид исхудавшего, измученного тревогами, преждевременно постаревшего человека. Да нем тоже был костюм из бумажной материи безукоризненной чистоты, а на голове египетская феска.

Затем мы часа два беседовали о разных случайностях нашего путешествия, о происшествиях в Европе, о положении экваториальных провинций, о своих личных делах, и наконец, чтобы достойно отпраздновать нашу встречу, откупорили пять полубутылок шампанского (подарок моего приятеля Грешофа в Стэнли-Пуле) и распили его за здравие и благоденствие Эмина-паши и капитана Казати ²⁶. [313]

После ужина мы проводили гостей на вельбот, который доставил их обратно на пароход.

30-го апреля. Отвел экспедицию в Нсабэ, на сухую, удобную травянистую лужайку. в 30 саженях от озера и около трех миль от островка Нямсасси.

Идя мимо того пункта, где пароход «Хедив» стоял на якоре, мы увидели отряд суданских солдат Эмина-паши, выстроенный на берегу и встретивший нас музыкой. Сам паша в полной военной форме, показался нам на этот раз несколько мужественнее вчерашнего.

Рядом с этими бравыми, вымуштрованными воинами, наши занзибарцы казались стаей нищих, и даже не оборванцев, а просто голых. Но я все-таки горжусь ими: как ни жалки они на вид, но кто же, как не они, перенесли столько лишений, и не по их ли милости мы вышли победителями из бесчисленных препятствий и затруднений. Правда, они не ведают выправки и не умеют принимать воинственных поз, но я уверен, что любые из этих суданских молодцов по сравнению с ними оказались бы сущими младенцами, если бы им пришлось сломать такой же поход, а главное — участвовать в экспедиции вспомоществования.

По окончании этого маленького парада я передал паше тридцать один ящик Ремингтоновских боевых снарядов и сделал ему визит на его пароход, где меня угостили просяной лепешкой поджаренной в сиропе и стаканом парного молока.

Пароход «Хедив», построенный на заводе братьев Самуда в 1869 году, имеет длины девяносто футов, а ширины семнадцать или восемнадцать; он сидит в воде на пять футов. Ему теперь двадцать лет, но он еще в исправности, хотя ходит довольно тихо. В верхних частях вид у него совсем еще приличный, но подводные части, говорят, все в заплатах.

На пароходе, кроме паши, были Казати, Вита-Хассан, врач из Туниса, несколько египетских писарей, один египетский лейтенант, сорок солдат суданцев и партия отличных матросов. По временам, рассеянно прислушиваясь к знакомым звукам, я воображал себя то в Александрии, то на Нижнем Конго; но стоило оглянуться, чтобы убедиться, что мы находимся на водах озера Альберта. Медленно подвигаясь на пароходе к северу, в полутора милях от берега, мы наблюдаем как справа перед нами высится громадное плоскогорье Униоро, а слева воздымаются стены и обрывы того самого плато, которое мы теперь так хорошо изучили. Глядя на горную массу Униоро, которая отсюда кажется совсем [314] синего цвета, я вижу почему Бэкер назвал паше, западное плато — синими горами: если бы мы шли вдоль восточного берега озера, т. е. под самым Униоро, тогда западный берег, окутанный теплыми парами, казался бы нам тоже синим; Когда мы прошли островок Нямсасси, то увидели, что один из береговых скалистых обрывов, увлаженный горным потоком, через который мы вчера переходили во время спуска к озеру, блестит на солнце как зеркало и издали производит впечатление прозрачной водяной пелены. Бэкер видел это с восточного берега и потому называет водопадом.

Доктор Юнкер и доктор Фелькин, в особенности в январском номере журнала «Graphic» за 1887 год, так описывают Эмина-пашу, что я ожидал увидеть человека нервного, крепкого, высокого роста — футов шести или около того; а на деле рост Эмина оказался 5 футов и 7 дюймов.— Я помню как хлопотал доктор Юнкер о том, чтобы панталоны, которые я заказывал для Эмина в Каире, были подлиннее внизу. А между тем пришлось отстричь шесть дюймов чтобы он мог их надеть. Он говорит, что ему сорок восемь лет. На вид он гораздо моложе: борода почти совершенно черная, а подвижность и деятельность такая, как бывает у человека в 30-35 лет.

Паша говорит, что побывал в Монбутту, но как и прочие путешественники — Швейнфурт, Казати, Пьяджия и Юнкер — он не производил никаких астрономических наблюдений, ограничиваясь лишь компасом. Местною метеорологией, однако же, он занимался очень тщательно, как и следовало ожидать от человека с таким методическим умом и аккуратными привычками.

Около полудня мы стали на якорь пройдя Нсабэ и я сошел на берег, чтобы присмотреть за тем, как мои люди будут устраивать в этом месте порядочный лагерь, что далеко не лишнее в столь близком соседстве Кабба-Рега. Этот царек, объявивший войну Эмину паше, имеет под ружьем полторы тысячи человек и легко может считать себя настолько сильным, что захочет с нами померяться силами. Помимо его, племя Уаганда, во время своих постоянных набегов на окрестности, может узнать о нашем существовании и тоже пойти на нас, в надежде поживиться нашим добром.

Вечером Эмин-паша приходил к нам и мы с ним имели длинный разговор, но я так и не знаю до сих пор, как он намерен поступить. Я ему формально передал все письма, фирман Хедива и депешу Нубара-паши. [315]

Прежде я составил себе такой план, что подожду недели две, потом все вместе мы снова взойдем на плато и в Ундуссуме выберем место, удобное для продолжительной стоянки, устроив все, что нужно для удобства и безопасности Эмина и его людей, и тогда я оставлю его тут, а сам пойду обратно выручать арриергардную колонну. Выполнив это и вновь соединившись с Эмином, я думал через несколько дней вместе с ним выступить к Занзибару; но манера паши какая-то странная, загадочная и не предвещает ничего доброго. Когда я предлагаю ему вместе отправляться к морю, он начинает похлопывать себя по коленке и улыбаться, как будто хочет сказать: ну, это еще мы посмотрим!.. Для меня ясно, что ему не легко отказаться от того положения, которое он здесь занимает, исполняя в сущности обязанности вице-короля.

Я обстоятельно изложил ему причины, по которым египетское правительство решилось отказаться от занятия экваториальных провинций; тогда он сказал: — Я очень хорошо вижу как трудно Египту удержать за собою эти провинции; но не вижу как я сам отсюда уйду. Хедив пишет, что жалованье мне, офицерам и солдатам будет выдано по возвращении нашем в Египет, а оставаясь здесь мы должны принять на себя всю ответственность за могущие быть последствия, от Египта же нам никакой помощи больше не будет. Нубар-паша написал тоже самое, только подлиннее. А я нахожу, что это совсем не инструкции: — хоть они и говорят, чтобы я уезжал, но впрочем предоставляют мне полную свободу действий.

— Ну, если вам угодно, я постараюсь пополнить недосказанное, так как Хедив и Нубар-паша далеко, а я положительно знаю чего они хотят. Доктор Юнкер по прибытии в Египет оповестил на весь мир, что вы находитесь в отчаянном положении по недостатку боевых снарядов; что у вас осталось их такое количество, что еще год или полтора года вы можете продержаться, в случае если не подвергнетесь до тех пор более решительным нападениям и не будете вызваны на продолжительное сопротивление; что до сих пор вы защищали экваториальные провинции очень успешно; что готовы продолжать в том же духе до тех пор, пока ваше правительство не предпишет вам иного образа действий; что вы очень привязаны и к стране, и к народу; что край в цветущем состоянии, жители спокойны и довольны и у них есть почти все что нужно для продолжения столь благополучного житья; что вам не хотелось бы чтоб ваши труды пропали даром и вы бы желали, чтобы Египет удержал за собою эту область, а если [316] не Египет, то одно из европейских государств, которое может и захочет продолжать начатое вами дело. Так ли вас понял доктор Юнкер, паша?

— Совершенно верно.

— Хорошо. Узнав все это от доктора Юнкера, египетские власти тотчас сообразили, что какие ни посылай вам инструкции, вы едва ли будете расположены покинуть эти провинции; а потому Хедив и написал, что если вы останетесь тут, то весь риск и вся ответственность падают на вас, а от Египта вам дальнейшей поддержки не будет.

Нам поручено доставить вам некоторое количество боевых снарядов и сказать вам при этом: вот, мы готовы помочь вам выбраться отсюда, если вам угодно будет покинуть Африку вместе с нами, и будем в восторге от вашего сообщества; если же вы не желаете уходить, то наша миссия кончена.

Предположим последнее, т. е. что вы предпочтете остаться. Что ж, вы еще молоды, вам сорок восемь лет только; здоровье ваше крепкое. У вас станет энергии и сил еще на пять, на десять, на пятнадцать лет; потом начнете стареть и силы ваши постепенно гаснуть. Тогда вы с сомнением будете взирать на будущее и пожалуй внезапно решитесь уйти отсюда, пока еще не поздно. Изберете какой-нибудь путь к морю, — положим через Монбутту, доберетесь до Конго, придете в цивилизованные места; как же вы станете содержать своих людей? Потому что тогда провианту иначе не достанете, как за деньги или за товар? Положим, что вы добрались и до моря; что же вы станете делать? Кто вам поможет перевезти ваших людей домой? Когда Египет предлагал вам свое содействие, вы отказались, а говоря словами хедива — дальнейшей поддержки вам от Египта ожидать нечего.

Если вы останетесь здесь навсегда, что станется с провинциями после вас? Ваши люди передерутся между собою из-за главенства и все пойдет прахом. А ведь это вопрос серьезный и его стоит обдумать хорошенько. Будь ваша область не так далеко от моря; существуй какая-нибудь возможность постоянно подвозить вам средства держаться в этом положении; уж конечно не я бы стал уговаривать вас принять предложения хедива и я же первый. всеми силами постарался бы помочь вам советами, как продержаться. Но здесь, у этого озера, со всех сторон окруженного могущественными царьками и отважными народами, зная при том, что к западу отсюда тянутся эти дремучие леса, а на севере распоряжаются фанатические сторонники Махди,— будь, я на вашем месте, я бы не колебался ни одной минуты. [317]

— Все, что вы сказали, вполне справедливо,— возразил паша,— но у нас такое множество женщин и детей,— пожалуй до десяти тысяч наберется! — Как их отсюда потащишь! Понадобится ужасное количество носильщиков.

— То есть, для чего же собственно носильщиков?

— А для женщин то и детей. Не оставлять же их тут, я надеюсь? А идти они не могут.

— Женщины конечно должны идти, как и другие; а для таких детей, которые еще не в состоянии делать переходов, можно приспособить ваших ослов, которых вы же сами говорите, что у вас такое множество. В первый месяц ваша команда конечно не далеко уйдет, но понемногу они привыкнут. Наши женщины, во время моей второй экспедиции, прошли же пешком через всю Африку; значит, и ваши помаленьку пройдут.

— Ужасно много провизии понадобится на дорогу.

— Да ведь у вас же целые стада рогатого скота, — несколько сот голов, вы говорили? Вот вам мясная пища; а хлебные зерна и другие растительные продукты найдем по дороге. Когда же мы достигнем тех стран, где можно за деньги покупать провизию, у нас есть чем заплатить; а дальше, в Мсалала у нас есть целый склад товаров, которые прокормят нас до самого морского берега.

— Хорошо, хорошо. Отложим пока этот разговор до завтра.

1-го мая. Дневка в Нсабэ.

К 11-ти часам утра Эмин-паша, сошел на берег и когда мы уселись, возобновил вчерашнюю беседу.

— То что вы вчера говорили, начал паша, привело меня к мысли, что в самом деле лучше уйти отсюда. Египтяне, я знаю, очень охотно пойдут. Их должно быть всего человек пятьдесят, кроме женщин и детей, и на счет их у меня нет никаких сомнений; даже и в том случае, если сам я решусь оставаться, я рад буду от них отделаться, потому что они только подрывают мой авторитет и мешают, когда я хочу двинуться. Когда я сообщил им, что Хартум пал, а Гордон паша убит, они все время уверяли нубийцев, что все это я сам сочинил и вот-вот на днях мы увидим пароходы, которые поднимаются вверх по реке на помощь им. Но относительно регулярного войска, которого у меня два баталиона, я сильно сомневаюсь. Им здесь так хорошо, так привольно живется, что едва ли они захотят променять страну, где живут так роскошно, на Египет, где конечно ничего подобного быть не может. Все они женаты и помимо того у каждого солдата свой гарем. Насчет иррегулярных я не спорю, они вероятно [318] предпочтут уйти вслед за мною. Но вообразите себе, что регулярные захотят оставаться; я ведь буду тогда в очень затруднительном положении. Что мне делать? Справедливо ли бросать их тут на произвол судьбы? И не значит ли это обрекать их на верную гибель? Мне пришлось бы оставить им их оружие и боевые снаряды, а тотчас по уходе моем разумеется всякой дисциплине, всякой авторитетности будет конец. Подымутся распри, образуются партии, наиболее честолюбивые люди силой добьются главенства; возникнет соперничество, взаимная ненависть, а там начнется и всеобщая резня.

— Да, паша, вы нарисовали мрачную картину,— сказал я.— Но я, приученный повиноваться начальству во что бы то ни стало, нахожу что вам, как состоящему на службе у хедива, подобает исполнить его волю, и больше ничего.

По моему, вам теперь вот что нужно сделать: прочтите письмо хедива своим войскам, спросите, кто из них желает идти за вами, а кто хочет оставаться и разделите их на две группы; первая пусть готовится к немедленному походу, а второй вы предоставите пользоваться всеми ружьями и снарядами, без которых сами можете обойтись. Если бы оказалось, что остающихся три четверти или даже четыре пятых всего вашего войска, дальнейшая их судьба более не должна вас заботить: на то была их добрая воля; и на ваши обязанности перед хедивом это не может иметь никакого влияния.

— Все это справедливо,— отвечал паша; но что делать, если люди окружат меня и силою принудят оставаться?

— Это мало вероятно, я думаю, судя потому, как они у вас вышколены. Но конечно, вам виднее, так как вы своих людей лучше знаете.

— Вот что мы сделаем: завтра я пошлю пароход к себе, на главную квартиру, с письмом Хедива; а вы меня крайне обяжете, если дозволите одному из. ваших офицеров отправиться в Дуффлэ и там показаться войску. Пусть он сам поговорит с людьми и скажет им, что его послал уполномоченный от правительства, которого хедив нарочно прислал воротить их домой; может быть повидав его и переговорив с вашими суданцами они и согласятся уходить вместе с нами. Коли они пойдут, пойду и я; если же они останутся, то и я останусь.

— А если вы останетесь, что же вы решите на счет египтян? — О, об них я уж вас попрошу позаботиться.

— Будьте так любезны, спросите капитана Казати, будем ли мы иметь удовольствие пользоваться его обществом на пути отсюда к морю? Нас особенно просили оказать ему всяческое содействие. [319]

Капитан Казати отвечал через Эмина-пашу:

— Если губернатор Эмин уйдет, и я уйду; если он останется, и я с ним.

— Ну, паша, я вижу, что в случае окончательного решения остаться в Африке, вы примете на себя двойную ответственность, потому что капитан Казати по-видимому должен будет разделить вашу участь.

Паша рассмеялся и перевел мои слова капитану Казати, а этот храбрый капитан с живостью ответил:

— О, я заранее освобождаю Эмина-пашу от всякой ответственности за меня, потому что не он меня принуждает, а я сам, по собственной воле остаюсь при нем.

— В таком случае, паша, не рассудите ли вы за благо, если останетесь здесь, составить завещание?

— Завещание! Это к чему?

— К тому, чтобы распорядиться вашим жалованьем, которого должно быть накопилась теперь порядочная сумма. За восемь лет, кажется вы говорили? Или может быть вы желаете предоставить его Нубару-паше?

— Нубару-паше? На здоровье! Э, да что об этом толковать и всего-то моего жалованья у них там не больше двух тысяч фунтов (20.000 рублей). Что ж это за капитал для человека, которого хотят уж отпустить на покой? Мне сорок восемь лет и одним глазом я уж совсем ничего не вижу. Если я приеду в Египет они наговорят мне комплиментов и выпроводят меня с низкими поклонами. Что ж мне делать тогда? Поискать где-нибудь в Каире или в Станбуле такого угла, где бы меня окончательно позабыли? Нечего сказать, блестящая перспектива!

К вечеру он опять приходил ко мне в палатку и говорил, между прочим, что решился покинуть Африку, если его люди согласятся тоже уйти; если же нет, он остается с ними.

Я узнал также, что египтяне радехоньки будут отправиться на родину и что всех их насчитывается до шестидесяти пяти человек; что в первом баталионе регулярного войска немного более 650, а во втором батальоне почти 800 человек; что ремингтоновских ружей у них всего 750, а остальные вооружены мушкетами.

2-го мая. Пароход «Хедив» отправился сегодня утром к северу, сперва в Мсуа, оттуда в Тунгуру, за четырнадцать с половиною часов плавания отсюда; через два дня они пойдут в Уаделаи, а на третий день в Дуффлэ. Паша написал туда, чтобы ему выслали шестьдесят или семьдесят солдат, одного майора и [320] как можно больше носильщиков. Пароход пробудет в отсутствии вероятно недели две. До тех пор мы остаемся здесь.

Я забыл упомянуть, что по просьбе моей паша привез с собою несколько быков и дойных коров, до сорока овец и коз, столько же кур и столько зерна, чтобы прокормить экспедицию во все время стоянки у Нианзы, потому что берега в окрестностях Нсабэ совершенно пустынны и ничего здесь нельзя добыть кроме дичи. Если распорядиться умненько, нам этого провианту хватит и на три недели.

Тем временем паша с капитаном Казати и двадцатью солдатами расположился лагерем сажен на полтораста к югу от нас. И он и его люди разместились в очень порядочных хижинах. Мы имеем в виду недели две полнейшего отдыха, а для меня и моих офицеров предстоит удовольствие постоянно пользоваться обществом любезного и во всех отношениях приятного собеседника, в лице Эмина-паши. Казати не знает по-английски, а по-французски говорит еще хуже моего, так что с ним я не в состоянии разговаривать. От паши однакож я узнал, что капитану приходилось крайне плохо в Униоро. До декабря прошедшего года все шло у него довольно благополучно. Живя в Униоро в качестве агента Эмина-паши, он заведовал передачею писем паши в Уганду и пересылкой почтовых тюков с письмами, книгами, лекарствами и т. д., словом всего, что мог доставлять мистер Мэккей, агент церковных миссионеров.

Из Уганды прошел тогда слух о нашей экспедиции, дошедший и до Кабба-Рега. Молва сильно преувеличила наши силы: рассказывали, что со мной идут тысячи вооруженных солдат, что мы намерены соединиться с армией паши и вместе с ним пройти чрез Униоро и Уганду и на пути все разграбить. Как раз в это время в руки Кабба-Рега попал пакет с письмами на имя мое и моих офицеров, что как бы служило подтверждением слухов. В дом капитана Казати послан был офицер, который с помощью племени Уаниоро ограбил его дочиста, не оставив ни одной малейшей вещицы; самого капитана и его прислугу привязали к дереву и нещадно били. Я слышал, что с одним арабом, по имени Могаммед-Бери, поступлено еще хуже: этот Могаммед был главным посредником между мистером Мэккеем и Казати, и чуть ли не был казнен, как шпион и предатель. Казати и его ближайшие слуги немного спустя были выведены из Униоро людьми Кабба-Рега, и перейдя за пределы этой провинции их, совершенно обнаженных, опять привязали к деревьям. Однако же им кое-как удалось распутать узлы [321] и они бежали к озеру; тут один из слуг нашел челнок и поплыл через все озеро к западному берегу, к Тунгуру, чтобы просить помощи у Эмина-паши. Один из пароходов паши встретил этого смельчака: капитан парохода, узнав всю историю наскоро запасся топливом и полетел к паше, доложить о случившемся. Через несколько часов сам паша с отрядом солдат сел на пароход «Хедив» и прибыл к восточному берегу. По указаниям, данным слугою капитана, он стал искать его; Казати с берега окликнул пароход и вскоре очутился в объятиях своего друга. Нескольких солдат послали на берег и они сожгли селение Киберо, в отместку за оскорбления, нанесенные агенту паши. Так как Казати изгнали из Униоро в совершенно обнаженном состоянии, он разумеется лишился всего своего имущества, дневников, записок, а в том числе и наших писем.

Капитан дал мне письменный маршрут, из которого я узнал, что 27-го июля, ровно через месяц после нашего выступления из Ямбуйи, почтовые носильщики вышли из Занзибара, что письма, нам адресованные доставлены в Мсалала 11-го сентября, а в церковной миссии в Уганде получены 1-го ноября; и что капитан Казати получил нашу почту 1-го декабря, т. е. за двенадцать дней до нашего прибытия к западному берегу Нианзы. Так как его изгнание из Уганды последовало 13-го февраля 1888 года, то выходит. что наши письма долго пролежали у него; надо думать, что он не находил случая переслать их Эмину паше.

Сегодня утром Саат-Тато (Три Часа) с несколькими молодыми людьми вышел на охоту, пострелять дичи для лагеря. Два буйвола пали под меткими выстрелами нашего искусного стрелка, но третий, раненый в ногу, следуя хитрому инстинкту этих животных, убежал и, описав целый круг, притаился в кустах развесистой акации, в ожидании противника. Мабруки, сын Кассимов, вообразив, что охота на буйволов дело не хитрое, пошел по следам раненого зверя. Завидев своего врага буйвол испустил хриплое мычание и бросившись на него распорол ему ляжку рогом. Повалив несчастного Мабруки на землю, буйвол бил его головой, исполосовав ему рогами бок, руки, сломал ребра; наконец, Саат-Тато услыхал его крики, прибежал на помощь и застав товарища едва живым, выстрелом в голову положил буйвола на месте. Один из молодых людей поспешил в лагерь сообщить нам об этом печальном происшествии. Саат-Тато отправился дальше и убил еще четырех антилоп. В то время как бедного Мабруки, жестоко израненного, на носилках принесли в лагерь, целый отряд [322] людей тащил по частям туши трех буйволов и четырех антилоп, для продовольствия лагеря. Удивительное дело! Люди и без того ели до отвалу, потому что и зерна и мяса у нас было вдоволь, но эта добыча встречена была с таким жадным восторгом и громкими воплями, как будто мы уж давно голодаем.

30-го апреля с вечера и .почти во всю ночь дул бурный ветер; паша сигналом приказал пароходу «Хедив» спустить два якоря. Так как грунт был для этого удобный, корабль отлично выдержал бурю. С тех пор было еще несколько шквалов с сильнейшим дождем и днем, и ночью.

3-го мая. — Лагерь при Нсабэ.

Сегодня жители Кавалли, как добрые подданные, приходили навестить своего загостившегося у нас владыку и принесли ему в подарок десять корзин бататов, которые он любезно разделил нам с Эмином-пашой.

Опять долго беседовал с пашой и он сказал между прочим: — Я все больше убеждаюсь, что мои люди никогда не захотят уйти в Египет. Да вот мистер Джефсон и суданцы, которых вы любезно обещали оставить со мною, сами увидят и рассудят. Я бы очень желал чтобы вы написали нечто в роде прокламации или воззвания к войску, которое можно бы было прочесть солдатам: изложить им данное вам поручение и выразить, что теперь вы ждете что они скажут и как решат. По всему что я о них знаю, думаю что не пойдут они в Египет. Египтяне другое дело, те пойдут с радостью; но их, во первых, немного, а во вторых, они ни на что негодны.

Таков наиболее определенный из его ответов. Я все ждал решительного заявления в этом роде, чтобы предложить ему еще новую комбинацию; а так как мне с разных сторон поручено вступать с ним в переговоры, то я, в интересах каждого из моих доверителей, передал ему еще два предложения. Первейшею из моих обязанностей считаю я действовать в пользу хедива, и был бы очень рад, если бы паша был того же мнения и так отлично продержавшись на своем посту, покуда было нужно, согласился бы покинуть его тотчас по получении приказаний свыше. Поступив таким образом, он осуществил бы для меня тот идеал губернатора, который я представлял себе судя по его письмам. Но впрочем, лишь бы он высказался вполне определенно, я готов был помогать ему всеми силами и во всяком случае.

— Ну теперь, паша,— сказал я, — потрудитесь выслушать еще два предложения, которые я буду иметь честь передать вам от [323] имени лиц, искренно желающих воспользоваться вашими услугами. И того, с тем предложением, которое исходит от его высочества хедива, их будет три; но так как времени впереди довольно, то я полагаю, что вы можете на досуге обсудить каждое из них и выбрать то, что вам придется по вкусу.

Позвольте же мне начать с начала. Первое мое предложение состоит в том, чтобы вы, как военный человек, разумеющий дисциплину, сопровождали меня в Египет. По прибытии туда вы, ваши офицеры и солдаты получите сполна все свое содержание. Будет ли вам место на действительной службе у правительства или не будет, — я не знаю; но полагаю что будет. Такие служаки как вы повсюду редки, а египетские границы именно таковы, что там-то и необходимо присутствие человека, подобного вам. В ответ на это вы, однако же, говорите что по вашему убеждению люди ваши отсюда не двинутся, а в случае бесповоротного их решения в этом смысле и вы останетесь с ними.

Второе мое предложение будет от имени Леопольда, короля Бельгии. Он поручил мне передать вам, что во избежание того, чтобы экваториальные провинции снова одичали и в том с случае если они могут давать кое-какой доход, областное управление Конго могло бы принять на себя заведывание ими, буде на это потребуется ежегодно не более 10 или 12 тысяч фунтов стерлингов (т. е. от 100 до 120.000 рублей.); что его величество король Леопольд готов назначить вам жалованья до 15.000 рублей как губернатору этих провинций, с чином генерала, если вы пожелаете принять на себя это звание. Вы обязаны были бы, в таком случае, установить постоянное сообщение между Нилом и Конго и поддерживать порядок и соблюдение законов в экваториальных провинциях.

Третье мое предложение таково: если вы уверены, что ваши люди положительно откажутся исполнить желание хедива и не согласятся возвращаться в Египет, то вы, захватив с собою тех солдат, которые останутся вам верны, отправитесь вместе со мною к северо-восточному углу озера Виктория-Нианза и позволите мне устроить вас там от имени восточноафриканской ассоциации. Мы по можем вам выстроить крепость, выбрав для этого местность вполне удобную для целей ассоциации, предоставим в ваше распоряжение наш стальной вельбот и всякие другие предметы, могущие вам пригодиться, а сами через область Масаи поспешим домой, дабы повергнуть все дело на обсуждение восточноафриканской ассоциации и исходатайствовать как ее одобрение на это дело, так равно и дальнейшую ее помощь для водворения вашего в Африке навсегда. [324] Я должен вам сказать, что никто не уполномочивал меня на это последнее предложение и я его делаю только из искреннего расположения к вам, по собственному почину, имея в виду спасти вас и ваших подчиненных от последствий вашего решения не возвращаться в Египет. Но я убежден, что ассоциация вполне одобрит мой план и будет содействовать нам: она конечно поймет как выгодно для ее новых поселений приобретение одного или двух вполне обученных батальонов, да еще под начальством такого человека как вы.

Прошу вас уделить мне еще несколько минут внимания, пока я окончательно выясню ваше здешнее положение. Вся система распространения египетских владений до Альберт-Нианза, по-моему, не правильна. В теории это было хорошо и, пожалуй, естественно. В самом деле, не естественно ли правительству, живущему на устьях великой реки, желать расширить свои владения по берегам ее вплоть до истоков, особенно когда река эта ничто иное как Нил?

По несчастью, однакож, мысль эту пришлось осуществлять египетскому правительству, которое, как не добросовестно само по себе, но находится в вечной зависимости от чиновников, по нравственным качествам и по умственным способностям стоящих на самой низшей степени развития. Правда, что главными двигателями подобных предприятий были то Бэкер, то Гордон, то Эмин; но исполнители-то, и все подчиненные чиновники либо турки, либо египтяне. По мере того как вы умножали число поселений и военных постов, вы подрывали свое собственное влияние. В центре вашей деятельности могло образоваться подобие настоящего правления, а внешние округа оставались в распоряжении турецких и египетских чиновников, какого-нибудь паши, бея или эфенди из Каира, вся система которых заключалась в распущенности и личных капризах. Страна, захваченная силой, была и занята и сохранялась только силой же. Официально признанное правительство, хотя бы и египетское, имеет законное и нравственное право расширять свои владения. Если оно делает это успешно, тем лучше: этого следует желать и в интересах цивилизации, и вообще потому, что всякому народу лучше под действительным управлением, чем без всякого. Но такое управление можно ли считать действительным? Я согласен, что до Ладо и Гондокоро, близь водопадов Белого Нила, страна управлялась еще довольно сносно: от Бербера до Ладо могли ходить пароходы, и главный начальник имел возможность контролировать второстепенных правителей. Но когда египетское правительство, не проложив никаких дорог и не устроив ни [325] малейших путей сообщения, начало одобрять захваты и присоединения целых громадных, неизвестных и непроходимых областей крайнего Судана, оно само напросилось на неизбежную катастрофу. Когда Могамед Ахмет поджег склады топлива, накопленные взяточничеством его подчиненных, пришлось тушить пожар на протяжении 500.000 квадратных миль. Генерал-губернатора убили, его резиденцию взяли приступом, провинции пали одна за другой, их правители и гарнизоны, разрозненные и застигнутые каждый в своем углу, сдались неприятелю; а вы, один из всех, только тем и спаслись что отступили от Ладо. Все эти области, захваченные военной силой и управляемые по-военному, непременно требуют той же системы управления и сколько бы их не отвоевывали обратно, опять будет то же самое. Если бы эти военные оккупации были действительны и если бы второстепенные правители старались приноравливаться к общей системе управления и действовали в одном духе с нею, нечего было бы опасаться, что это дело рухнет. Но при египетских порядках ничего прочного нельзя устроить: на это у Египта не достанет ни денег, ни людей. При отсутствии того и другого одна только личная выгода управляемых народов могла бы привязать эти отдаленные и разрозненные страны к правительству Египта; но именно этот-то элемент и не принимается никогда во внимание теми, на кого падает ответственность за внезапные приросты каирских территорий. Кто и когда думает там об этой выгоде народов? Приведут в данное место солдат, поставят посреди дикой пустыни флагшток, нацепят на него красное знамя с изображением полумесяца, произведут ему салют, выпалив из ружей, и объявляют всю окрестную страну подвластною Египту. Потом издают прокламацию, гласящую, что отныне торговля слоновою костью будет монополией правительства; следовательно все торговцы, занимавшиеся до сих пор этим товаром, сразу лишаются средств к существованию. Чтобы вознаградить себя за убытки, сопряженные с этой мерой, купцы начинают торговать невольниками; но другая прокламация немедленно воспрещает им и этот промысел. Очень многие из туземцев наживались от доставки слоновой кости кущам, другие промышляли поимкою и продажей невольников, между тем как сами купцы, поместившие свои капиталы в эти предприятия, потеряли решительно все, то есть и деньги, и труд, и занятия. Вы понимаете, что я рассматриваю вопрос только с политической точки зрения. Таким образом в Судане очутились сотни вооруженных караванов, из которых в каждом насчитывалось от 20 до 100 ружей и более. Когда [326] Могамед Ахмет поднял знамя бунта, он мог на выгодных условиях склонить на свою сторону предводителей этих караванов, доведенных до отчаяния понесенными убытками. А что могли им предложить взамен того правительственные чиновники? Ровно ничего. Вследствие того это деспотическое правительство, которое повело себя так жестко, грубо и не политично, было свергнуто и выметено вон, как ненужный хлам. Торговцам была прямая выгода восстать против правительства и попытаться снова водворить такой порядок вещей, который нам кажется в высшей степени скверным и безнравственным, а для них равносилен обогащению, а главное — свободе, т. е. избавлению от насилий.

Теперь возьмите для примера область Конго, которая образовалась несравненно быстрее нежели египетское владычество распространялось в Судане. Ни одного выстрела там не было сделано, ни одного случая насилия, хотя над купцами или туземцами, ни одного налога или пошлины, исключая обычных пошлин с торговых людей в момент вывоза товаров чрез морские гавани. Местные старшины и владетельные князьки сами предлагали свои земли под поселения и сбегались под тень синего флага с золотою звездочкой. Почему это? — А потому что они получали большие выгоды от присутствия в их среде чужеземцев. Во-первых, их защищали от притеснений более могущественных соседей; во-вторых, все разводимые ими съестные припасы находили немедленный сбыт и взамен их они получали ткани, одежду и всякие предметы, нужные для их обихода. Чем бы они ни торговали — слоновой ли костью, каучуком, пальмовым маслом или зерном — ни на что не было наложено ни акциза, ни пошлин; и никто не мешался ни в их старинные обычаи, ни в домашние дела. Это государство основанное без насилия, так и развивается без насильственных мер. Если же хоть завтра ввести в эту область иную политику, на торговлю наложить пошлины, объявить слоновую кость собственностью правительства, вмешаться в туземные учреждения, отдать все выгодные коммерческие предприятия в руки европейцев, и сделать все это прежде чем правительство крепко утвердилось в стране, прежде чем оно успело окружить свои поселения достаточными материальными силами. чтобы проводить свои нововведения безнаказанно,— тогда все пойдет прахом и область Конго постигнет та же горькая участь, какая постигла египетские владения в Судане. Образчиком того, что там может случиться, служит трагическое происшествие у Стэнлеевых порогов.

Всякий рассудительный человек может подтвердить, что ваши [327] экваториальные провинции никогда не будут принадлежать Египту, пока он управляется египетскими чиновниками. У Египта денег не достанет на поддержание своего главенства в странах настолько отдаленных от него. Эти страны слишком далеки от Уади Гальфа, которое составляет действительный предел территории Египта. Вот если египетское правительство проведет железную дорогу из Уади Гальфа до Бербера, или от Бербера до Суакима, или до Хартума, тогда можно будет считать Ладо крайним пределом египетских владений к югу. Когда оно соединит таким же путем Ладо с Дуффлэ, оно отодвинет свои границы даже до южного конца этого озера; но при всем том все-таки необходимо держать тут военную силу, чтобы обеспечить себе беспрепятственное пользование путями сообщения. Как вы думаете, скоро ли все это случится? Доживете ли вы до таких порядков?

У кого же достанет донкихотства чтобы польститься на эти провинции? У Бельгийского короля? Но вы заметили, что в его предложение включено условие: «если провинции могут давать кое-какой доход»... Вы сами наилучший судья в этом деле; вам должно быть видно, достаточно ли субсидии в сто или сто двадцать тысяч рублей на поддержание управления в этом крае. Какие бы там ни были доходы, их должно доставать, с помощью этой субсидии, на содержание примерно двадцати станций до Ямбуйи, на протяжении 650 миль (более 1.000 верст). Это значит, что на эти деньги нужно содержать по крайности 1.200 солдат, десятков пять, шесть офицеров и чиновников, и генерал губернатора; доставлять нм одежду, амуницию, орудия обороны, а также держать некоторое количество носильщиков для почтовой гоньбы между Конго и дальнейшими пунктами территорий.

А если не бельгийский король, кто же еще может поддерживать вас здесь сообразно вашему положению и потребностям? Конечно, свет не без добрых людей и у иных есть даже лишние деньги, на которые они могут снаряжать экспедиции, положим — в три года раз. Но ведь это средства паллиативные, временно могущие давать вам возможность существования,— а это едва и может удовлетворять вас. Что же паша? Я жду вашего ответа, еще раз прося извинить меня за болтливость.

— Чрезвычайно вам благодарен, мистер Стэнли; уверяю вас, от чистого сердца. Если я недостаточно выражаю мою признательность, это от того, что не нахожу слов, но я глубоко чувствую вашу доброту и буду с вами откровенен.

На первое ваше предложение я уже ответил. [328]

На второе же скажу, что долг велит мне прежде всего сквитаться с Египтом. Пока я здесь, провинции принадлежат Египту и будут принадлежать, покуда я не уйду. Когда я уйду, они будут “ничьи". Я не могу так менять своего флага и перебегать от красного знамени к синему. Под красным я служу тридцать лет, а синего еще не видывал. Помимо того, скажите пожалуйста, можете ли вы по собственному опыту заключить, что возможно поддерживать пути сообщения в этой стране на скромные средства?

— Сначала конечно нельзя. Мы так недавно еще и так ужасно из-за этого пострадали, что мудрено было бы позабыть; но я думаю, что когда мы пойдем обратно, на выручку своего арриергарда, нам будет уже не так плохо. Всех тяжелее бывает всегда пионерам. Кто пойдет после нас, тому наша опытность пойдет в прок.

— Может быть; но ведь пройдет по крайней мере два года пока мы получим какие-нибудь известия. Нет, я крайне признателен его величеству королю Леопольду, но этого предложения кажется нельзя принять и потому обратимся к третьему.

Мои люди, я думаю не откажутся последовать за мною на Викторию-Нианзу; насколько мне известно, они ни за что не пойдут только в Египет. Если же предположить, что они согласятся, то ваш проект мне очень нравится. Это не только наилучший, но и наиболее разумный исход из наших затруднений. Сообразите, ведь из восьми тысяч душ наших поселений по крайней мере три четверти состоят из женщин, детей и молодых невольников. Какое правительство возьмет на себя такую обузу? Кто их кормить будет? Подумайте, разве легко с такой бессильной командой предпринимать дальние странствования? Я не могу рисковать этой массой народа и подвергнуть их опасности перемереть на дороге. До Виктории пройти можно: это сравнительно недалеко. Да, последнее предложение ваше наиболее практично.

— Не спешите решением, паша: погодите, покуда мы добудем наш арриергард, Пока я пойду выручать майора Бартлота, обдумайте дело со всех сторон; вам еще несколько недель остается на размышление.

Тут я показал ему печатные депеши министерства иностранных дел, доставленные мне в Лондоне по распоряжению лорда Иддеслея. В числе их была копия с письма Эмина к сэр Джону Кирку, писанного в 1886 году: в этом письме паша предлагал британскому правительству взять экваториальные провинции, прибавляя, что он был бы в высшей степени счастлив, если бы не только Англия, но хоть какая-нибудь иная держава взяла себе эту область, с обязательством поддерживать ее. [329]

— Ах,— сказал паша,— как же можно было обнародовать это письмо! Оно было конечно конфиденциальное. Что подумает обо мне египетское правительство, когда узнает что я решился затевать такое дело?

— Что за беда? — возразил я: — египетское правительство заявило уже о своей неспособности владеть этою провинцией, английское правительство отказалось от нее, и я не знаю ни одной державы, ни одной компании, которая могла бы взяться поддерживать область, во всяком случае бесполезную, по моему мнению. С моей точки зрения этот край ровно на 500 миль дальше того чем нужно, для того чтобы кому-нибудь был от него толк,— до тех пор, разумеется, пока Униоро и Уганда не приведены в должный вид и повиновение, и еще в том случае, если вы решительно отказываетесь от предложения короля Леопольда. Если не хотите служить бельгийскому королю, а в Африке непременно желаете оставаться, то придется вам положиться на мое обещание склонить какую-нибудь английскую компанию воспользоваться вашими услугами и вашим войском; по всей вероятности теперь уже образовалась такая компания, имеющая целью основать в восточной Африке английскую колонию.

Комментарии

26. Напомню, что за тридцать пять дней перед тем паша писал к издателю «Petermann's Mittheilangen» письмо, законченное словами: «Если Стэнли придет не скоро, мы пропади.»

27. 25-го марта 1888 года Эмин писал издателю Петерманова Географического журнала (всего 50 дней тому назад!) что “если Стэнли придет не скоро, мы пропали”.