СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕРМАН ВАГНЕР

ПУТЕШЕСТВИЯ И ОТКРЫТИЯ

ДОКТОРА ЭДУАРДА ФОГЕЛЯ

В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АФРИКЕ, ВЕЛИКОЙ ПУСТЫНЕ И ЗЕМЛЯХ СУДАНА.

С ПРИЛОЖЕНИЕМ КРАТКОГО ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ФОГЕЛЯ.

На основании оригинальных источников составлена Германом Вагнером.

Перевод с немецкого Н. Деппиша.

ВСТУПЛЕНИЕ.

ОБЗОР ПРЕДШЕСТВОВАВШИХ ПУТЕШЕСТВИЙ В СУДАН

Самые ранние сведения о внутренней Африке. — Геродот. — Пятеро назамонцев. — Корнелий Бальб. — Клавдий Птоломей. — Эль-Эдрези. — Эбн Батута. — Лев Африканец. — Фридрих Горнеман. — Иосиф Ритчи. — Френсис Лайон. — Уолтер Удне. — Гуг Клаппертон. — Диксон Денэм. — Клаппертон и Ричард Ландер. — Джемс Ричардсон, Адольф Овервег, Генрих Барт.

Число путешественников, которым вообще удалось проникнуть во внутреннюю Африку и, в особенности, в так называемый, Судан сравнительно очень невелико. Только новейшим экспедициям предоставлено было исправить или подтвердить показания древних географов, хотя и теперь еще об огромных пространствах этого замкнутого материка мы не имеем никаких других сведении кроме немногих кратких указаний, которые, в продолжение почти тысячелетнего существования, успели облечься [2] в одежду мифа и басни. Впрочем, древние географы и путешественники, в некоторых отношениях находились в более выгодных условиях, чем теперешние.

Правда, климат Судана с своими убийственными лихорадками и все ужасы бесконечных степей были и тогда те же самые, что теперь, — правда и то, что дикие обитатели Сахары и тогда уже смотрели неприязненно на всякого чужестранца, но главнейшая преграда, о которую до сих пор обыкновенно разбивались все попытки, возникла только после вторжения арабов, которые, каждый народ, не исповедавший Ислама, признавали лишенными прав человеческих и на всех, так называемых, язычников смотрели, точно также как Американцы смотрят на стада диких буйволов или степных лошадей. Рабы, служившие для отправления домашних работ и для ухода за полями, составили необходимую потребность вторгнувшихся Азиатцев, но, так как лишать единоверцев личной слободы воспрещалось законом пророка, то все внимание Арабов было обращено на иноверческие племена, которых они сверх того превосходили своею воинскою доблестью; таким образом охота за невольниками скоро вошла у них в обыкновение, и начала быстро принимать все большие размеры, по мере того, как торговля овладела этим доходным делом, сделав из нее предмет для спекуляций.

Границу между магометанскими и языческими племенами образуют страны, куда древние географы относили так называемые Лунные горы. Граница эта почти ежегодно бывает театром неприязненных столкновений и все, что в течении нескольких столетий проникало за эту границу, приносило южным невольничьим племенам только гибель и зло. Неудивительно после того, что они такими недоверчивыми глазами смотрят на всякого являющегося к ним европейца и, видя в нем шпиона, стараются, ради собственной безопасности, затруднить ему доступ всеми возможными способами. Вместе с тем и Магометанские племена тех стран, одушевляемые самым слепым фанатизмом, не иначе смотрит на всякого иноверца, как на своего смертельного врага. [3]

Всех этих преград не существовало в прежние времена. Сообщение было менее затруднено, вследствие чего и было возможно, что, при посредстве купцов, известия о южных странах достигали даже северного берега. Известия эти, правда, доходили к нам уже в виде отрывочных сведений, но они достаточны, чтобы по ним можно было заключать о существовании самых обширных связей. Карфагеняне, по всей вероятности, обладали обширными и многосторонними сведениями о внутренней Африке, но руководимые эгоистическим чувством личных выгод, они старались скрывать свое знание с боязливою тщательностью, дабы устранить другие народы от пользования теми выгодами, какие доставались им самим. С разрушением Карфагена погибли на веки и сведения, собранные его обитателями.

Геродот рассказывает, что к западу от Фив простирается обширная степь до Атлантического океана, и перечисляет целый ряд разбросанных по ней оазисов и племен. При рассказе об оазисе Юпитера Аммона, находящемся недалеко от Египта, он упоминает об источнике солнца, который, по его словам, содержит в полдень холодную, а в полночь кипящую воду. Геродоту был известен, кроме того, народ Гараманты, живший в теперешнем Фесане, и многие из ого рассказов, по-видимому, относятся к Тибу (Теда). Он рассказывает также о первой экспедиции, которая была предпринята для исследования Судана. Несколько юношей из племени Назамонцев, так повествует он, желали удостовериться в том, где находится южный предел степи; вследствие сего пятеро из них, на коих пал жребий, запасшись достаточным количеством жизненных припасов, отправились по направлению к северо-западу. По прошествии нескольких недель, они достигли границы песчаного моря и с радостным удивлением приветствовали плодородную равнину, богато поросшую лесом и деревьями; деревья. были необычайной величины и толщины и были все увешаны прекрасными зрелыми плодами. Но едва только путешественники обнаружили намерение отведать этих плодов, как появилась многочисленная толпа черных людей, бывших ростом ниже чем [4] они сами (народ пигмеев). Пришельцы были схвачены и увлечены мимо обширных болот и озер, населенных крокодилами, в столицу, которая была расположена на берегу широкой реки, протекавшей с запада на восток. В этой реке можно предполагать Комадугу Ваубе (Yeou, Jeu), а в озере, о котором говорится выше, озеро Цад с своими многочисленными проточинами и ериками. Рассказ о большой реке, протекавшей с запада на восток, побудил Геродота выразить предположение, что то был Нил, — мнение это впоследствии было подтверждено тем, что туземцы все пресноводные реки означают родственными именами и даже в тех случаях, когда нет никакого сообщения между двумя реками, часто предполагают какое-нибудь подземное соединение. На эту идею они, по всей вероятности, были наведены находимыми ими, при прорытии колодцев, скопившимися под землею протоками воды.

Что касается до сношений Римлян с внутреннею Африкою, то об этом известно немного: далее всех Римлян, вероятно, проник полководец Корнелий Бальб, предпринимавший свой поход в 19 году до Р. X., во время правления Августа. От малого Сирта, теперешнего залива Кабес, Корнелий Бальб направился к Фесану в страну Фазанию, совершив при этом переход через Черные горы, — Гарудж, коих цвет был производим от чрезмерно сильного действия солнца, сжегшего камни. Такое объяснение вполне согласовалось с бывшими тогда в ходу понятиями, которые в особенности были распространяемы сочинениями александрийца Агаторхида. “Солнечный зной, — рассказывает Агаторхид, — до такой степени значителен в тех странах, что в полдень нет возможности различать вблизи стоящих людей, так сгущен и так томителен бывает воздух. Кто ступает по земле без обуви, у того образуются пузыри на подошвах, и если выставить на солнце металлический котел с водою, то вода в котле кипит без огня. Солнце с такою быстротою уничтожает жидкие частицы тела, что человек умирает неминуемо, если не в состоянии утолить жажды в надлежащую минуту". На последнем обстоятельстве Фазанцы [5] основывали свою защиту и засыпали все источники по дорогам, чтобы погубить Римлян, но последние, к счастию, отыскали места зарытых источников и откопали их. Таким образом они завладели Киллабою (Зуиле), Кидамом (Гадамес) и Гармою (Дшерма). Последний город был столицею Гарамантов и сохранившиеся остатки одного памятника еще до сих пор свидетельствуют о пребывании там Римлян. В триумфальном поезде Бальба в Риме шли пленные Гараманты, при чем был выставлен список завоеванных ими местностей.

Очень многосторонними сведениями о внутренней Африке обладал знаменитый Клавдий Птоломей, уроженец Египта. Им также была составлена первая более подробная карта известного тогда света, при чем он обнаружил величайшую добросовестность и основательность, на сколько вообще было возможно при тогдашнем состоянии вспомогательных наук. Широту мест например он всегда старался определить помощью соображений о высоте полярной звезды, а также исследованиями о продолжительности самого длинного дня. Что же касается до определения долготы городов, рек и гор, то он в этом отношении конечно вынужден был руководствоваться очень неудовлетворительными рассказами путешественников о том, во сколько времени можно достигнуть из одного места в другое. На западной границе великой пустыни, так называемой Сагель, на юг от Мавритании (нынешнего Марокко), располагает он горные возвышенности, о которых мы, кроме рассказов, не имеем никаких других сведений, — но может статься, что эти горные возвышенности действительно находятся в указанной им местности, которая нам незнакома. Рассказывая о Судане, он, очень близко к истине, упоминает о водоразделе четырех рек. Реки запада изливаются в Атлантический океан, при чем с Колесницы богов, как он называет горы Мандинго, выходит река Мазитрал, по всей вероятности Гамбия. Затем далее внутрь следует область реки Нигера, лотом область реки Гир и воды восточной полосы, соединяющиеся в Ниле. Река Нигер, по словам Птоломея, соединяет Мандроновы горы (17° с. ш.), на [6] северо-западе, с горами Тала (10° е. ш.), на юго-востоке. Не упоминал ничего о дальнейшем направлении течения Нигера, Птоломей присовокупляет, в своем рассказе, что западное течение Нигера образует на восточном склоне Мандроновых гор озеро Нигритис, нынешнее озеро Дибби, и принимает с севера, со стороны гор, два притока, затем третий приток из озера Либии и четвертый приток с юга; из них последний присоединяется к нему на склоне Мандроновых гор. Река Гир с очевидностью указывает на область озера Цад, образуя на протяжении 300 миль соединительную линию между Узаргаловыми горами (на мерид. Карфагена) и скалистыми местностями гарамантских ущелий (под 10^о с. ш. и на мерид. Кирены). Под именем Гир Птоломей смешивает две различные реки — Комадугу и Шари, обе впадающие в озеро Цад. Северо-восточный приток, о котором он упоминает, есть по всей вероятности река Бата, образующая будто бы в Вадаи озеро Фиттри, которое у него называется Озером черепах, а озеро Цад — озером Нубою. Дальнейших же сведений о странах, прилегающих к экватору, не имелось у знаменитого географа.

Когда аравитяне (мавры), овладев северным берегом Африки и вытеснив отчасти населявшие его прежде племена Берберов, с неудержимою быстротою устремились распространять свою религию в самую глубь сердца Африки, тогда прославился между ними своими обширными сведениями о Судане ученый аравитянин Эбн-Абдалла-Мухамед эль Эдрези. Он был сам сын знойной Африки и родился в 1099 году по нашему летосчислению, в Цеуте, недалеко от столбов Геркулеса, и изучил науки в Кордовском университете. Здесь ознакомился он с философиею, астрономиею и математикою, а через продолжительное пребывание при дворе короля Сицилийского Рожера II еще более усвоил себе западное образование. Он сам, правда, не посещал западной Африки, но ему удалось, при помощи своих обширных сведений, собрать кое-какие известия о тех странах и привести их в систему. [7]

В половине XV столетия образованный Бербер Мугамед Эбн Батутта, совершивший далекое путешествие по Африке, составил на арабском языке описание этого путешествия. Из описания этого, сделавшегося известным только в последнее время, видно, что он из Феца направился и Землю Фиников, лежащую на северной границе Сахары и в городе Зегельмессе, который теперь уже не существует, присоединился к большому каравану, шедшему на юг. По прошествии двадцати пяти дней, караваи достиг соляных копей Тегацы, лежащих посреди пустыни в совершенно обнаженном виде и решительно лишенных всяких питательных растений. Соль ломается там, по рассказам Эбн-Батуты, толстыми плитами, которых достаточно двух для того, чтобы навьючить верблюда. Обитатели этих безжизненных копей строят себе даже хижины из добываемых ими кусков соли, покрывая их кожами верблюда; в отношении пищи, они вынуждены ограничиться тем, что им предлагают караваны в уплату за соль, да еще с севера они получают финики, а с юга верблюдов, мясо которых они очень любят. Следующее за тем тридцатидневное путешествие привело караваи и Ейвелатену (Валет), куда была доставлена для каравана вода, высланными вперед к колодцам, гонцами. К несчастию эти гонцы, “ослепляемые злыми духами воздуха и увлекаемые в пустыню", часто становятся причиною гибели караванов. Эбн-Батута называет Ейвелатен первым городом страны Негров. Купцы стекались туда со всех сторон света и находили там всегда надежный кров для своих товаров. По окончании своих торговых дел караван выступил в дальнейшее путешествие и достиг, по прошествии двадцати четырех дней, города Мали (Мелло), бывшего тогда столицею цветущего государства. На пути, по направлению к Нигеру, им встретились удивительной толщины и величины деревья (Adansonia), — в одном из таких деревьев помещался ткач с своею работою, в других находился дикий мед; а некоторые были наполнены дождевою водою. Негры, через селения коих проходили путешественники, доставляли им кое-что для [8] подкрепления, а негритянки приносили рис, муку, молоко и кур и были очень рады, получая в уплату за то кусочки соли. Наконец, миновав уже Карссеху (Сого на берегу Нигера), путники добрались до Мали. Владетель этого местечка принял путешественников очень скупо и прислал Эбн-Батуте только немного хлеба, одну сушеную рыбу и немного кислого молока. Когда путешественники начали делать владетелю упреки на счет его скупости, тогда только содержание их улучшилось; впрочем владетель этот пользовался доброю славою за свое беспристрастие и справедливость. В его государстве можно было путешествовать совершенно безопасно и даже имущество, остающееся после умершего, сохранялось в целости. Из Мали Эбн-Батута пробрался в Тимбукту, который в то время находился в зависимости от Мали и управлялся присылаемым оттуда наместником. Затем Эбн-Батута продолжал свое путешествие в лодке, плывя по Нигеру на восток, и достиг сперва Какавы, а потом Текедды; об этом последнем городе он рассказывает, что он был выстроен из красного камня и что в соседстве его находилась металлическая жила, вследствие чего употреблявшаяся для питья вода имела какой-то особенный вкус и была темноватого цвета.

Но главнейшим источником для знакомства с Суданом долгое время служили сведения, сообщенные Альгазаном Эбн Мугаметом Альвазасом Альфази, более известным под именем Льва Африканца. Родившись в Гранаде, вероятно около 1488 года, он покинул этот город, когда мавры были вытеснены с Пиренейского полуострова и переселился с своими родителями в Фец, отчего ему впоследствии и било дано прозвание Альфази. Получив тщательное образование и научившись разным наукам, он, еще будучи шестнадцатилетним юношею, сопровождал своего дядю во время его путешествия в Тимбукту, предпринятого им по поручению его повелителя. В Тимбукту он был обрадован весьма дружественным приемом и пользовался большим уважением за свои изящные стихотворения. Впоследствии он посетил, отчасти по собственным делам, отчасти [9] по влечению любознательности, отчасти же в качестве императорского уполномоченного, большую часть северной Африки и часть юго-западной Азии. В одно из этих путешествий по пустыни, караван, к которому он присоединился, был задержав в равнине Арауанскай варварийским князем Цангагским и вынужден был уплатить подать за пропуск, при чем с каждого вьюка пришлось уплатить по куску сукна ценою около одного червонца. Князь этот был сопровождаем вооруженною толпою в 500 человек, которые все были верхами на верблюдах. Затем путешественники вынуждены были последовать за князем в его лагерь, отстоявший еще на двадцать миль далее, где их угощали самым великолепным образом, так что угощение должно было обойтись князю дороже, чем сколько доставила собранная им подать.

Лев Африканец, во время своих путешествий, посетил пятнадцать различных государств в стране Негров, которые он перечисляет в следующем порядке, начиная от запада: Валата, Джене, Мелле, Тимбукту, Гаго, Губер, Агадес, Кано, Казена, Цегиег, Цанфара, Вангара, Борну, Гаога и Нуба. «В таком порядке, — рассказывает он, — проезжают эти земли купцы, отправляющиеся из Валаты в Каир; большая часть из них лежит на берегу Нигера, — прежде они были все самостоятельные государства, теперь же многие из них подвластны владетелю Тимбукту, а другие владетелю Гаоги.

Возвращаясь после своих многочисленных странствований, на корабле из Египта в Фец, Альфази был захвачен в плен христианскими судами около острова Дшербы, но за свою необыкновенную ученость был представлен в дар папе Льву X. Пава обошелся с пленником очень милостиво, и так как он изъявил согласие на принятие христианской религии, то Святой Отец сам был у него восприемником и дал ему, согласно принятому обыкновению, собственное имя: Иоанн Лев. Подробное описание его странствований составлено им первоначально на арабском языке; но когда он достаточно выучился по-итальянски, то перевел его на этот язык, вследствие чего и получил прозвание “Африканца". [10]

Много времени прошло и никто из европейцев не дерзал проникнуть во внутреннюю Африку. Рассказы об ужасах, наполнявших пустыни, о неприязненном климате, о дикарях, зверях и кровожадных людях, населявших страну, удерживали всякого от подобных попыток. Главнейшее же внимание было обращено частью на великие открытия, которые на восточном берегу знакомили с землями, лежащими по верхнему Нилу, частью же на успехи португальцев по западному берегу и около Гвинейского залива. В последнем месте главнейшее внимание привлекали город Тимбукту и река Нигер, течение коего в особенности было долгое время предметом необъяснимой загадки. Полагали, что он или постоянно течет на восток и там впадает в Нил, как то принимал Геродот или, что его воды изливаются в озеро Цад и там испаряются. Некоторые же опять считают Конго за нижнее течение Нигера. Таким образом немногое, что было известно о Тимбукту по рассказам тамошних туземцев, было преувеличено и разукрашено фантазиею. Город этот представляли себе не иначе, как собранием дворцов. В них вся домашняя утварь, вместо глины, была сделана из чистого золота. Охота к странствованиям была в особенности сильно возбуждена путешествиями Мунго Парка в западную Африку, которые хотя и имели несчастный исход, но тем не менее возбуждали сильный интерес. Мы умалчиваем здесь о всех попытках (за исключением единственно второго путешествия Клаппертона), имевших целью проникнуть с Запада на восток, и ограничимся только кратким обозрением тех экспедиций, которые пытались пробраться в Фесан с севера, — считая их основанием, на котором Фогель решился продолжать здание своих путешествий.

Первый европеец, проникший в Мурзук, в качестве ученого путешественника, был Фридрих Горнеман: личность этого предприимчивого исследователя представляет очень много интересного, сколько сама по себе, столько же и по сходству его с Фогелем. [11]

Горнеман родился в 1766 г. в городке Альфельде, где его отец был проповедником. Вскоре, после его рождения, отец его переехал в Гильдесгейм, где молодой Фридрих Горнеман посещал городское училище. В 1785 г. расстался он с гимназиею. Еще будучи мальчиком он отличался необыкновенною страстью к странствованиям. Все свободное время свое употребил он на то, чтобы ознакомиться с окрестностями города, где он жил. Ему были известны в окрестности малейшие пригорки и самые ничтожные долины, причем он в особенности любил гулять один по самым пустынным тропинкам, тяготясь посторонним обществом. Предпочитая всякому чтению описание путешествий, Горнеман уже в терции (так называется третий класс в немецких гимназиях) удивлял своих товарищей восторженными рассказами о далеких странах, обитаемых чудесными зверями и необыкновенными народами. Однажды, пригласив свою мать и сестру идти с ним в лес, он привел их в хижину, сложенную им по образцу индианских хижин из ветвей деревьев, где и угощал их совершенно на манер индианцев.

В бытность свою в Геттингенском университете, он сделался, за свое предпочтение естественных наук, любимым учеником знаменитого профессора Блюменбаха. В 1788 г., в Лондоне, было учреждено Африканское Общество, и известия, которые это общество обнародовало с 1790 со 1792 год, производили на страстно преданного путешествиям юношу сильнейшее впечатление. Решившись посвятить себя исследованию неизвестной части света, он не поколебался даже перед тем, что Африканское Общество обещало ему только самое скудное пособие. Таким образом, в начале 1797 г. он отправился в Лондон, а и июле был уже в Париже. Здесь представленный им план, который он задумал привести в исполнение, был принят с величайшим участием и Лаланд отрекомендовал его национальному институту, как такого исследователя, от которого можно было ожидать важных открытий относительно внутренней Африки. Но самое интересное, что Горнеман встретил [12] в Париже, был турецкий купец, с которым он вступил и близкие отношения. Купец объяснил ему прямо, что единственный возможным путь, коим христианин в состоянии проникнуть в Судан — это дорога через Триполи и Мурзук, и так как Горнеману прежде всего надо было отправится в Каир, то турок дал ему рекомендательное письмо к главнейшим из тамошних купцов. Кроме сего он запасся еще некоторыми рекомендациями от Лаланда, и Туллиса и в начале сентября выехал из Парижа с целью сесть в Марселе на корабль, чтобы оттуда отправиться в Александрию. Здесь пребывание его было непродолжительно, и он вскоре выехал оттуда в Каир. Намереваясь пробраться в Фесан с возвращающимся на запад караваном странников, ежегодно отправляющихся на поклонение в Мекку, он был вынужден оставаться в Каире около десяти месяцев. Все это свободное время употреблено было им на усовершенствование в арабском языке и для других различных подготовлений. Между тем прибыли французы под начальством Наполеона, и Горнеман начал страшиться, что через это сделается невозможным исполнение его предприятия, так как он путешествовал по поручению тогдашних неприятелей французов — англичан. К его неожиданной радости, Бертолле и Монж приняли в нем горячее участие и отрекомендовали его Наполеону самым лестным образом. Горнеман до такой степени усвоил себе язык, одежду и нравы восточных жителей, что вознамерился совершить свое путешествие и качестве магометанского купца; настоящую же цель своего путешествия он решился таить от всех, так чтобы и спутники его не могли ничего узнать об этом. Вследствие сего он даже просил своего консула в Триполи никогда не осведомляться о нем для того, чтобы не обратить на него внимания Фесанцев и не возбудить таким образом какого-нибудь подозрения насчет его. Роль эту было не так легко выполнить, потому что с ним находилось много различных ученых инструментов, необходимых для производства наблюдений; но у него были редких достоинств слуга. Слуга этот был родом немец, но за долго перед тем [13] попал в неволю и был вынужден сделаться магометанином; он также бегло говорил по-арабски, как по-турецки и совершил несколько путешествий внутрь страны.

Караван двинулся из Каира на восток 5 сентября, и в течение первых четырех дней часто подвергался нападениям разбойничьих бедуинов. На четвертый день караваи вступил в пустыню и достиг Могары и Бильорадека, а в девятый затем день поднялся на гористую возвышенность, плоскость коей, на необозримое, пространство, была покрыта соляными месторождениями. Едва только на одиннадцатый день показались опять [14] человеческие жилища. Более всего приходилось терпеть путешественникам от сильного северного ветра, который с необыкновенною резкостью бросал им в лицо крупный песок, более чувствительный нежели град во время грозы. Местами попадались значительные массы окаменелого дерева. В оазисе Сива сделано было продолжительное отдохновение, и Горнеман воспользовался этим временем для расспросов и изысканий относительно физических свойств страны и самих жителей, — их языке и образе управления, а также относительно находившихся по близости развалин, катакомб и т. п. При этом случае слуга его своею неосторожностью возбудил подозрение жителей Сивы тем, что выказал французский паспорт. Когда караван, 29 сентября, отправился в дальнейший путь, толпа фанатических обитателей оазиса пустилась вслед за ним, требуя смерти Горнемана, потому будто, что он христианин, и только своему полному знанию корана и своей способности бегло говорит и писать по-арабски, а также ловкости своего слуги, был он обязан тем, что это волнение утихло.

Совершив очень утомительный переход, караван достиг Аугилы, где дан был продолжительный отдых. Оттуда был послан вперед гонец на границу Фесана для разузнания, в хорошем ли состоянии находятся источники и только когда они в этом удостоверились, то двинулись, 27 сентября, в дальнейший путь. Путь был очень затруднителен, потому что для верблюдов не было ни воды, ни кусточка травы. На третий день достигли они начала горной цепи Мория-э, и только на седьмой день можно было опять отдыхать под тенью деревьев, а в следующий день, представились взору путешественников и вершины Черного Гаруджа. Горнеман отдалился от каравана с намерением взобраться на горы: он считал тогда черные скалы за базальт, но теперь найдено, что они состоят из песчаника, содержащего железо. Между тем спутники его скрылись из виду и он только с трудом отыскал их опять. Затем караван опять шел в продолжении пяти дней, по плоским печальным долинам, где какое-нибудь одинокое деревцо составляло ужо событие, [15] пока достиг до известковых скал Белого Гаруджа. На шестнадцатый день по выступлении из Аугиля караван прибыл в Темиссу, где узнал, что спасся от большой опасности, угрожавшей ему со стороны разбойничьих арабов, которые было собрались с намерением произвести на него нападение, но долго прождав его безуспешно, вообразили, что он задержан при взятии Каира французами и обратились к другим предприятиям.

Наконец, 17 ноября 1799 г., Горнеман достиг Мурзука, вообще первый из европейцев, которому удаюсь доставить сведения об этом городе. Из Мурзука отправил он первое письмо Африканскому обществу с известиями о Фесане. Сначала он намеревался было тотчас же возвратиться в Триполи, чтобы попытаться устроить для себя возможность дальнейшего путешествия, но вскоре занемог лихорадкой, а вслед за тем, лишился и слуги, который умер. Едва успев оправиться, он тотчас же пустился в путь в Триполи, стараясь с величайшею осторожностью все исследовать, наблюдать и не упуская случая разведать от встречавшихся поклонников о странах лежащих к, югу и о путях, которые туда ведут. В Триполи ему удалось приобресть расположение султана, так что последний взял его под особое покровительство и снабдил его особенным, рекомендательным письмом. Затем он вторично пустился 1 декабря 1799 г. в Мурзук, куда и прибыл благополучно 20 января 1800 г. Два верблюда несли вьюки с его запасами, состоявшими из разных мелких товаров. Его путевую библиотеку составлял только коран и несколько священных книг. В столице Фесана, где он вынужден был оставаться несколько недель, он познакомился с одним шерифом Борнуанским, с коим сбирался ехать в его владения. Два позднейшие его письма, которые он отсюда отправил, заключают разные известия о Тибуанцах и туариках, о Тимбукту, Судане и Борну; третье же письмо затерялось. Его последнее письмо помечено 6 апреля 1800 г. На следующий затем день он пустился в путь в совершенном здоровьи и в хорошем расположении духа, объявив, чти он предполагает остаться в Борну до сентября месяца для [16] того, чтобы потом продолжать свое путешествие с большим караваном. Позднейшая экспедиция, предпринятая Уднеем, Денэмом и проч., узнала из рассказов фесанских купцов Сали и Бендерахмана следующее о его дальнейшей судьбе. Он, как рассказывали, отправился в качестве магометанского купца в Ниффе, но заболел там кровавым поносом и через шесть дней умер. Его бумаги взял было к себе ученый Юсуф Фелата, — но необразованная чернь из негров, считавшая его чародеем, стала его обвинять в том, что он знается с злыми духами и подожгла его дом, где он и сгорел со всем своим имуществом. Таким образом погибло все.

Сознавая вполне вею важность пути, ведущего через Фесан в Судан, англичане приложили все свои усилия, чтобы, чрез посредство своего консула в Триполи Уаррингтона, войти в дружественные отношения к тамошнему паше, которому, в свою очередь, очень важно было в лице нации, господствующей на море, приобресть сильную опору для своих замыслов касательно отторжения от Порти. Таким образом, в 1819 г., отправился по поручению английского правительства, из Триполи на юг Иосиф Ритчи, секретарь английского посольства и отлично образованный человек, в сопровождении флота лейтенанта Френсиса Лайона. Путешествие их началось с Триполи, откуда они выехали в сообществе султана фесанского Мукни, бывшего данником паши триполийского. Мукни, вместо того, чтобы оказывать европейцам, с своей стороны, всевозможное содействие, начал действовать, по прибытия в столицу свою Мурзук, совершенно изменнически в отношении европейцев, стараясь окружать их различными кознями и препятствиями. Когда наконец Ритчи заболел в этой нездоровой местности желчною лихорадкою, Мукни запретил оказывать ему помощь и Ритчи умер. К счастью по крайней мере, что спутник его Лийон, страдавший в одно время с ним кровавым поносом, успел оправится и, по возвращении своем, в Англию, обнародовал результаты своего путешествия, равно и сведения, собранные им о южных странах. Не взирая на неудачный исход этого [17] предприятия и на не совсем благоприятные сведения, англичане начали уже в 1821 г., подготовлять новую экспедицию, управление коей принял на себя естествоиспытатель д-р Вальтер Удней. Его сопровождали майор Диксон Денэм и поручик Гуг Клаппертон, кроме того корабельный плотник Гильман и английский слуга Симкинс, который, сверх трех европейских языков, говорил еще совершенно бегло по-арабски. Уаррингтон встретил путешественников самым радушным образом, между тем как паша оказывал им свое содействие, и в марте 1822 г. экспедиция двинулась в Мурзук. Клаппертон и Удней отправились вперед через Баниолид, а Денэм, который выехал после, догнал их недалеко от начала настоящей Сахары. В Сокне приготовлена была им радушная встреча тамошними жителями. В особенности было возбуждено любопытство женщин европейскою одеждою путешественников; более же всего занимало женщин устройство карманов в брюках и они все пробовали всунуть в них свои руки, иногда по трое и по четверо разом. Между Сокною и Мурзуком пришлось каравану много вытерпеть от степного ветра, который бросал им песок в глаза, так что животные стали беситься и не хотели идти вперед. Буря продолжала свирепствовать ночью и по нескольку раз срывала палатки, покрывая спавших путешественников на вершок песком. Когда они, 8-го апреля, стали подъезжать к Мурзуку, их слуга еврей отправился вперед, и жители города, будучи предупреждены о приезде английского консула, начали оказывать слуге, к великому веселью прочих путешественников, разные почести, тогда как вообще с евреями там обращаются очень презрительно.

Тогдашний султан фесанский и преемник Мукни Мустафа, хотя встретил англичан дружественным образом, но не менее того стал им оказывать разные препятствия к продолжению предприятия. Без 200 человек провожатых, объявил он им, им нельзя предпринять путешествие через степь, но собрать такое число вооруженных до следующей весны невозможно; к тому же для сего необходимо иметь дозволение паши [18] триполийского. Впрочем в них принял участие один купец из Мурзука Бу-Калум, бывший врагом Мустафы: он отправился с Денэмом в Триполи и выхлопотал у паши требуемое дозволение. При этом им удалось только тогда побудить пашу к энергическим мерам, когда Денэм пустился было уже на французском судне в Марсель с тем, чтобы принести в Англию жалобу на пашу. Таким образом, в сентябре 17-го числа Денэм и Бу-Калум опять уже были в пустыне с одною частью вооруженного прикрытия; прочие же присоединились к ним в Сокне. 30-го сентября, Денэм и Бу-Калум въехали торжественным образом в Мурзук, при чем половина народонаселения вышла им на встречу. Бу-Калум ехал на белом тунисском коне. Седло у него было все отделано золотом, а чепрак из пурпурового бархата с золотыми краями. Сам он был одет в платье из самой тяжелой шелковой материи, вышитой золотом и украшенной галунами и позолоченными пуговицами. Удней, который был болен еще до своего отъезда, слег совершенно в постель к приезду из Англии Денэма, страдая грудною болью; у Клаппертона же была лихорадка. Оба они, во врем отлучки Денэма, предпринимали поездку к Натровому озеру и в город Туариков Рат, при чем осмотрели: развалины Джермы (Герма) — главного города древнего царства Гарамантов. Попытка же их взобраться на так называемый Чертов замок или Ущелье духов, дикую гористую местность, находящуюся недалеко от Рата, не удалась по причине бездонных пропастей, не дозволявших им подвигаться вперед. Чтобы как можно скорее оставить нездоровый Мурзук, положено было, по возможности, ускорить отъездом. Клаппертон и Удней выехали 19 ноября вперед в Гертрун, а через десять дней после того выступил и весь караван, в сопровождении Бу-Калума и двухсот вооруженных арабов. К каравану присоединилось значительное число фесанских купцов с своими невольниками. Отправившиеся вперед сильно захворали, а плотник Гильман так заболел лихорадкою, что едва был в состоянии держаться на верблюде. Очень глубокое и [19] неприятное впечатление произвели на больных остатки остовов и трупов, попадавшиеся им по всему пространству пустыни, по которой они следовали и бывшие по большей части останками невольников, которых султан в предшествовавшем году захватил, во время похода предпринятого им на юг. Затем путешественники добрались до Бильмы, где встретили султана Тибуанского; султана этого Денэм представляет человеком в высшей степени нечистоплотным и умственно ограниченным. Его рубашка и тюрбан, первоначально белого цвета, сделались со временем черными от грязи точно как также и тело, и Денэм очень хорошо понял, зачем султан выпросил у него кусок мыла. Даже табакерки с музыкою, часы и прочие произведения европейской изобретательности мало возбуждали любопытство тупоумных Тибуанцев: более всего еще, кажется, удостоился их внимания красный бурнус, который был получен в подарок султаном.

В селениях, через которые каравай проходил в стране Тибуанцев, жители повсюду выбегали навстречу путешественникам, падали перед ними па колени, а потом, танцуя, пели в честь их хвалебные песни. Но арабы, опираясь на свою силу, отплатили им за такое радушие очень дурно. Чтобы вознаградить потерю в верблюдах, попадавших дорогою, одна партия арабов отправилась на поиски в окрестности и отбила у пастухов до двадцати верховых верблюдов.

Миновав источник Агадем, караван повстречал в пустыне Тинтуме двух гонцов, спешивших из Борну в Мурзук и совершивших этот далекий путь в тридцать дней. Вся кладь этих гонцов заключалась в мешке с просушенною рожью, двух мехах с водою, небольшом медном сосуде и деревянной чашке, да еще из кусочка сухого мяса. Если им требовалось что-нибудь сварить в местах, где они останавливались, то для топлива они употребляли засушенный помет верблюдов, собиравшийся у них дорогою в мешке, который им подвязывали под хвост. [20]

У источника Бир-Кашифери приветствовал их Мина-Тар, т. е. Черная птица, начальник тамошнего племни Гунта-Тибу, имевший обыкновение, собирать подать со всех проходивших караванов. Мина-Тар пригласил путешественников следовать за ним к источнику, который находился в двух милях к югу от дороги и служил для племени Тибу местом их стоянки. Хотя кушанья, коими угощали их там, и были очень плохи, за то два верблюда, которых Мина-Тар подарил Бу-Калуму, были превосходны и один из них имел вместе с горбом девять футов росту. У большой части племени Тибу лица были разукрашены нарезами, начальник же их отличался двумя рубцами, имевшими вид полумесяца, коего одна половинка находилась под глазами, а другая над глазами, и служившими отличительными знаками храбрости. Когда Денэм показывал ему часы, то заметил, что живая радость, обнаружившаяся у того на лице, возбуждена была не видом устройства часов, а отражением собственного лица в блестящей стороне часового корпуса, и когда Денэм вследствие того подарил Мина-Тару зеркало, то блаженству черного князька не было границ и он, к общему увеселению, начал выделывать от радости самые сумасшедшие прыжки.

Арабы, сопровождавшие караван, имели в виду не одно только прикрытие путешественников, но преимущественно заботились и о том, чтобы поболее награбить добычи и, захватив невольников, возвратиться на родину обогатившимися. Когда они приблизились к плодородной полосе, то в стороне были открыты следы пребывания стада овец и тотчас же жадная толпа бросилась к тому месту, где был открыт лагерь кочевников; но последние, чуя опасность, поспешно снялись с места и уже скрылись. Этим хищники воспользовались, как предлогом для предъявления своих прав на покинутое имущество. Законы пустыни, кричали они, повелевают, чтобы пастухи оказывали свое содействие и помощь проходящим путешественникам, а так как эти плуты хотели избавиться от этого, то они за то заслужили самое строгое наказание. Они погнались по их следам, настигли их и уже отбили было все стадо, и даже сорвали платья с [21] плеч женщин и девочек, на коленях умолявших оставить им оные, когда подъехал Бу-Калум и, пристыженный упреками англичан, приказал возвратить награбленное добро. Впрочем десять жирных овец и один бык были удержаны в вознаграждение за такую оригинальную расправу. За два дня перед этим происшествием Бу-Калум отправил конного гонца к шейху или владетелю Борну с официальным известием о своем приближении. Этот несчастный найден был ими потом полумертвым у одного дерева, к которому он был привязан и где он в течении двадцати четырех часов оставался без пищи и питья. Он попался в руки толпе разбойников из племени Вандала Тибу, которые его обобрали и предоставили на жертву голодной смерти. Но, жившее по близости, племя Траита-Тибу отбило у разбойников отнятые ими письма и отправило их обратно Бу-Калуму; гонец же скоро оправился и пустился в путь далее. У источника Миттими караван достиг, 3 февраля, роскошного леса и после долгого времени опять расположился в тени деревьев. Особенно хороши и могучи были в том месте мимозы и акации, которые до тех пор попадались очень невзрачными и чахлыми. С веероподобных верхушек этих деревьев ниспадали вниз целые массы ползучих растений, а по близости их покоились красивые антилопы и могучие буйволы, которые, при виде приближающегося каравана, исчезали в чащу, окружающую воды близи озера Цада. Путешественники нашли там еще особый род лисицы (canis cerda), отличающийся светловатым цветом и длинными ушами (см. на рисунке, впереди слева под кустом асклепиаса). Но более всего любопытство Денэма, как страстного охотника, было возбуждено множеством водяных птиц, которые продолжали резвиться в воде, нисколько не обнаруживая страха при приближении человека и подпускали его к себе совершенно близко. Долго сидел он на берегу, любуясь беспечными забавами птиц, пока наконец решился своим выстрелом нарушить их благополучие; а между тем он вовсе не заметил, что его лошадь, устав дожидаться всадника, убежала прочь, и своим появлением в лагере возбудила сильные [22] опасения на счет судьбы Денэма. 11 февраля явились приветствовать путешественников двое чиновников от Эль-Канеми, приглашавшего их в Куну, и привели им осмьнадцать быков. Пришлось переправляться через реку Командугу Ваубе, впадающую в Цад. Лошади и верблюды пущены были вплавь, а люди сели в лодки, которые были устроены самым грубейшим образом из досок и перевязаны веревками, между тем как пазы этих лодок были кое-как забиты соломою.

Прием, сделанный путешественникам, был в полном смысле слова грандиозный. Бу-Калум разоделся как только было возможно лучше, а англичане нарядились в мундиры и едва караван показался из лесу, как был встречен несколькими тысячами вооруженных всадников, которые двигались в удивительном порядке. Перед фронтом скакали начальники, раздавая различные приказания. При виде путешественников, всадники подняли громогласный крик приветствия и вся выстроенная [23] линия двинулась им на встречу с таким видом, что они некоторое время были действительно в недоумении — имеет ли это движение целью одно только торжественное приветствие или же враждебное нападение на них. С обоих флангов и из центра отделились небольшие отряды и подскакали так близко к каравану, что почти столкнулись с ним; между тем вся линии двинулась вперед и развернулась, испуская воинственные клики и быстро размахивая копьями, направо и налево и скоро окружила караван со всех сторон. Нетрудно было заметить, что негры хотели выказать перед иностранцами свое воинское превосходство. Скоро теснота увеличилась до такой степени, что Бу-Калум в гневе начал браниться, хотя в то же время и видел, что против такой силы нельзя было ничего предпринять. Когда разодетый в цветное шелковое платье предводитель негров подъехал с приветствиями к Бу-Калуму, подчиненные его удалились в величайшем порядке. Между ними особенно отличался своим превосходным вооружением довольно сильный отряд, так называемых, негров шейха. Негры эти были одеты в панцири из железных колец, спускавшиеся спереди с шеи до колен, а сзади открытые: у некоторых из них были металлические шлемы, а у других тюрбаны; головы лошадей были тоже защищены железными дощечками. Десятифутовые копья этих воинов была снабжены железными наконечниками в три фута длины.

Приблизившись к воротам города, отряд остановился; только Бу-Калуму, англичанам и двенадцати арабам дозволено было войти в город, прочим же велено было оставаться за городом. Вплоть до жилища шейха были выстроены два ряда всадников, по три человека в глубину, а остальное пространство улицы было занято пешими воинами. Бу-Калум был впущен первым, а спустя полчаса дозволено было войти и четырем англичанам. Их проводили поодиночке вверх по лестнице, где, стоявшая у дверей приемной комнаты, стража с копьями накрест приказывала им остановиться. Вступив наконец в комнату, они увидели шейха, одетого в голубое шелковое платье и [24] окруженного пистолетами, ружьями и вооруженными неграми. Шейх был человек лет 25-ти и с приятными чертами лица. Расспросив Уднея о цели его путешествия, он назначил англичанам, выстроенное для них помещение, и пригласил их посетить его опять, когда они отдохнут. На следующий день вручены были шейху подарки: двуствольное ружье со всеми принадлежностями, пара прекрасных пистолетов и два куска тонкого сукна, один красный, и другой голубой; кроме того фарфоровый сервиз и пряности. Подарки были разложены на ковре и англичане, сидя подле них на песке, объясняли шейху употребление ружейных замков, отверток и зарядной меры в пороховницах. Очень обрадован был шейх известием, что английский король слышал о нем; шейх объяснил своему министру, что это вероятно оттого, что он покорил Багирмян. Путешественники были снабжены очень щедро всем нужным и получили быков, пшеницы, рису, кожаные мехи с маслом, целые горшки свежего меду, чаши вареной говядины и ячменной муки, приправленной жиром, и целые грузы рыбы.

Шейх, хотя и был номинально подчинен султану борнуанскому, имевшему свое пребывание в Ново-Бирни близь озера Цада, но в действительности он был диктатор с неограниченною властью. Вторгнувшиеся с запада Феллаты совсем было завоевали владения султана, но храбрый шейх напал на неприятелей и обратил их в бегство. Из сорока битв вышел он победителем, вспомоществуемый в особенности верными копьеносцами из Канема и не только прогнал Феллатов за пределы государства, но и возвел Борну, на степень могущественнейшего государства в Судане. Кроме этих врагов много пришлось ему воевать с живущими па юго-востоке Багирмянами, которые было соединились с живущим на восток от них владетелем Вадая, но не смотря на то были разбиты, а их главный город Кернук, равно и прочие городя, были сожжены и разорены. Около того времени, когда путешественники прибыли в Куку, Багирмяне начали было новую войну и уже перешли с враждебною целью реку Шара, но услышав о прибытии 200 [25] вооруженных арабов, поспешили отступить назад. Это так возвысило надменность арабов, что не было возможности долее терпеть. Тщеславясь своими плохонькими ружьями, они до того стали презрительно отзываться о неграх, вооруженных копьями и стрелами, что раздразнили через то шейха и его подданных и он, для удовлетворения их жажды к грабежу, указал им такое предприятие, где они непременно должны были получить должное возмездие. Их начальный вождь Бу-Калум нисколько не был расположен к бесчеловечным поискам за невольниками, обыкновенно сопровождаемыми кровопролитием, и от всего сердца желал ограничиться только более существенными торговыми предприятиями, приносящими хотя скромную, но спокойную прибыль; но через это Бу-Калум возбудил неприязнь арабских начальников. Арабы начали неистово требовать похода с целью пограбить, и он под конец должен был, совершенно против желания, уступить их требованиям из опасения навлечь на себя немилость своего повелителя, которому подобное предприятие тоже должно было доставить значительную выгоду.

Что касается до англичан, то шейх, как опытный политик, доверял им немного, и долго не мог убедиться в том, что настоящая цель их путешествия заключается в осмотре озера Цада и в собирании кож некоторых птиц, зверей и ничтожных минералов; напротив он опасался, что англичане прислали к нему шпионов, чтобы сперва ознакомиться с состоянием его государства, готовя ему такую же участь как и Индии, о которой ему уже было известно. И так, под предлогом нежной заботливости, он стал окружать их всевозможными препятствиями к ближайшему ознакомлению со страною посредством путешествий и даже удалил из их близи всех тех, от кого они могли бы получить сведения об этом предмете. За то с другой стороны он успел добиться, что плотник Гильман приделал ему лафет к двум, полученным им прежде в подарок, пушкам и приучил некоторых из его негров искусству обращаться с орудиями. По настоянию его, Клаппертон вынужден был пустить несколько ракет, чтобы внушить, [26] присутствовавшим при том, посланникам враждебного ему народа Шуа спасительный страх перед ним и его защитниками, и он с жадностью прислушивался к рассказам майора Денэма о том, как, при европейском образе ведения войны тяжелыми ядрами и бомбами пробиваются бреши в осажденном городе и как потом пехота идет на штурм в эти отверстия. Наконец, благодаря своему ласковому обхождению, Денэм успел рассеять суеверный страх колдовства, который он сам возбудил довольно неосторожно тем, что показывал разные изображения лиц из сочинения Лайона. Те, которые были познатнее, неотступно упрашивали его не списывать их. Наконец табакерка с музыкальным механизмом послужила средством к устранению недоверия и к восстановлению дружеских отношений к шейху. Шейх с восхищением прислушивался к сладостным звукам инструмента и то, как он себя держал при этом, свидетельствует о его более высоком образовании. Он был решительно далее от тех грубых выражений удивления, которые были подмечены Денэмом при этом случае у большой части прочих слушателей, и когда один из присутствовавших, в то время как орган наигрывал швейцарский танец, громким восклицанием нарушил удовольствие шейха, то получил от последнего, в виде нравоучения, такой удар, что все прочие задрожали.

Чтобы избавиться от неприятных ссор с арабами, Бу-Калум решился предпринять поездку в Ново-Бирни и отправился туда с изъявлениями своего почтения к султану Ибрагиму. Его сопровождали и европейцы, по ошибке не взявшие подарков для султана, между тем как Бу-Калум явился с богатыми дарами. Забавен был контраст между двором этого султана, только по имени, и воинственною обстановкою, окружавшею шейха Эль-Канеми. Достоинство своей особы и своей свиты султан старался поддерживать непомерною толщиною тела и величиною тюрбана.

Вскоре после того путешественники возвратились в Куку. Проведя несколько дней на охоте на берегах богатого дичью озера Цада, Денэм качал добиваться от шейха согласия на [27] совершение путешествия на юг. Между тем, вследствие интриг шейха, арабы разделились на две партии. Одна партия, в сто человек, отправилась с своим начальником на север от озера Цад, прочие же, коим Бу-Калум против воли вынужден был служить вождем, решились на разбойничий набег против племен живших к югу. К последним Эль-Канеми присоединил 2,000 конных копьеносцев из Борну, подчинив их приказаниям своего доверенного Барки-Ганы. За тем шейх решительно отказал Денэму в дозволении присоединиться к этому отряду; но когда Денэм, не взирая на то, успел тайно уехать и присоединиться к экспедиции, то шейх приказал надежному человеку сопровождать его и поручил его особому попечению Барки-Ганы.

Арабы предполагали было сначала произвести нападение на жившие но соседству, беззащитные языческие народы с тем, чтобы без труда нахватать поболее невольников; но Эль-Канеми, желая проучить их порядком за их наглость, послал их к Море, главному городу Мандарской страны, на юго-запад от озера Цада. Дорога шла через горы и на значительное расстояние пролегала через чудеснейший лес. Хотя мелкая растительность леса, по большей части состояла из игловатого кустарника колючих злаков, но за то деревья, почти все, достигали значительной толщины и объема, а роскошные вьющиеся растения образовали сводоподобные навесы над тенистыми дорогами. Передовые всадники согнали пантеру, а в чаще найден был полурастерзанный труп негра. Несколько всадников немедленно погнались за хищным животным. Брошенное меткою рукою копье поразило заднюю ляжку пантеры, а нагнавший ее всадник ранил ее в плечо. Разъяренное животное с ужасным ревом бросилось на нападающего и вероятно растерзало бы его, если бы пуля араба, к счастью, не пронзила головы пантеры.

Повелитель Мандары, бывший магометанином, находился в приязненных отношениях к султану борнуанскому, который не задолго перед тем взял себе в жены его дочь, и оба государства находились в союзе. Соседние языческие племена, заслышав о приближении войска, отправили к султану мандарскому [28] богатые подарки и этот объявил, что воевать с ними решительно не следует; и так ничего другого не оставалось делать, как произвести нападение на живущих в соседстве Феллатов. Такой оборот деда не мог возбудить восторга, так как: во-первых, Феллаты были воинственны и хорошо владели оружием, а во-вторых, как магометане не могли быть обращены в невольников.

Султан мандарский тоже отправился с своим войском сопровождать трехтысячный отряд борнуанцев и арабов, но не с тем, чтобы оказывать им деятельное содействие, а с тем чтобы поглядеть как арабы разделаются с Феллатами. В случае, если бы первые одержали победу, можно было бы разделить е ними добычу, в случае же их поражения, султан был бы сам в безопасности.

Пришельцы были приняты султаном торжественным образом в дворце его в Море и он сам был в бороде, выкрашенной лазуревою краскою. При этом случае Денэм возбудил общее отвращение тем, что был неверный. Вследствие сего ему сначала вовсе было отказано в дозволении совершить поездку в ближайшие горы и когда наконец, кроме различных насмешек это было ему разрешено, то к нему были приставлены шесть человек, вооруженных палицами, которые обязаны были не столько защищать его, сколько присматривать за ним. Едва только он удалился на некоторое расстояние от города, как раздались звуки труб и часовые принудили его вернуться назад. Наконец, 25 апреля, выступили они в роковой поход против Феллатов. Впереди ехал султан мандарский на чудесном вороном коне с красноватыми пятнами; за ним тотчас следовали шесть его любимых слуг, а далее его тридцать сыновей. Для каждого из последних конюхи держали наготове по шести лошадей, а для самого султана двенадцать. У воинов Барки-Ганы надеты были сверх стальных панцирей красные бурнусы. Вообще поезд производил великолепное впечатление.

Первые два феллатские города, на которые было произведено нападение, были покинуты своими жителями и сожжены. Но третий [29] и следующий за тем город, которому туземцы придавали название Мусфии, находился в закрытой местности между двумя холмами и кроме того был защищен палисадами и глубоким рвом. За этими преградами были расположены неприятельские стрелки, которые встретили нападавших отравленными стрелами. Не смотря на такое крепкое положение неприятеля, арабы бросились вперед с величайшею храбростью, но увидя, что союзники оставили их одних, обратились в бегство и большая часть из них была перебита. Денэм был тоже ранен преследовавшими его Феллатами, был ими ограблен и уже полуживой и совершенно нагой добрался к спасшимся от поражения арабам. Бу-Калум был убит. В Море слишком дурно обошелся с беглецами тамошний султан, решительно отказавший им в помощи. Вообще весь поход продолжался только шесть дней. Что же касается до шейха Эль-Канеми, то он до такой степени был удивлен чудесным спасением Денэма, что очень благосклонно принял его в Куке и объявил, что он, должно быть, предназначен Аллахом к великим делам, потому что спасся ют всех угрожавших ему опасностей.

Получив облегчение от ран и отправив с курьером, который должен был уведомить султана триполийского о смерти Бу-Калума, разные известия в Англию, Денэм решился сопровождать шейха во время похода его против языческого племени Мунга, которое жило на западе. Племя это, хотя и признавало своим повелителем султана борнуанского, но не хотело покориться шейху и, так как оно само было в состоянии выставить в поле до 12000 воинов, вооруженных луками, то шейх собрал значительное войско и присоединил к 5000 человек Шуа и Борнуанцев 9000 человек, преданных Канембу. На этот раз, кроме Денэма, экспедицию сопровождали Удней и Клаппертон, присутствовавшие перед тем на смотру, который шейх производил своему войску. При этом присутствовал и султан с своим двором. На шейхе были надеты две белые, пестро вытканные тобы из кисеи, а сверх них белый бурнус; голову украшал тюрбан из кашемировой шали, через плечо висела [30] у него сабля, которая была ему подарена, как он выражался, “английским султаном". Шейха окружали борнуанские всадники и арабы, а впереди шли канембусские копьеносцы, начальники которых были одеты в пурпуровые обложенные золотом бурнусы. По данному знаку ряды двинулись вперед, отрядами от 800-1000 человек, оглашая воздух воинственными криками. Одежда их заключалась в широком поясе из козьей или бараньей шкуры, а около головы была обернута узкая полоса сукна, проходившая через лицо ниже носа. Главную их защиту составляли большие щиты, походившие формою своей на готические окна и сделанные из кусков легкого, но крепкого фигового дерева, которые были скреплены между собою ремнями. Под этими щитами они спали обыкновенно в лагере и ими же защищались от неприятельских стрел. Кроме копий имелись у них в левой руке кинжалы, которые придерживались посредством колец таким образом, что рукоятками своими были обращены к руке.

Когда ряды канембусов стали приближаться к шейху, то ускорили свои шаги и, ударяя копьями о щиты, начали проходить мимо него. В знак своего особенного расположения, шейх подскакал к одному отряду совершенно близко и тотчас же был окружен своими воинами, которые начали целовать ему стремена, давая тем знать, что они вполне сознают всю честь оказанного им отличия.

К счастью, случилось так, что поход кончился довольно скоро без особенных насильственных действий. Слава шейхова могущества навела такой страх на мунгасов, что они смирились с изъявили покорность. Предводитель их, Малем Фанами, оставленный своими соотечественниками без всякой помощи, был вынужден сдаться безусловно. Он явился в лагерь в жалкой одежде, с непокрытою головою и пал на колени перед шейхом, ожидая, что этот велит произнести над ним смертный приговор, но вместо того, шейх помиловал его, велел надеть ему шесть прекрасных тоб одну на другую, а голову его, в знак особенной почести, окутать таким множеством тюрбанов что она походила на четверик. Таким образом своею [31] благоразумною умеренностью шейх Эль-Канеми приобрел себе в мунгасах лучших союзников и надежных пособников против Феллатов.

Возвратившись в Куку, шейх, тотчас же приступил к приготовлениям к давно задуманному походу против народа Багирми и султана вадайского, который в особенности изъявлял притязания на расположенную на восток от озера Цада область Канемскую. Шейх предполагал разом двинуть два отряда, один на юго-восток, а другой на восток к озеру Цада, то есть в те самые страны, куда, Денэм давно ужо хотел проникнуть. При этом предприятии, шейх возлагал [32] главнейшую надежду на пушки, действовавшие картечью, и на 200 штук ружей, которые впрочем, по большей части, были негодны к употреблению.

Прежде однако же надлежало обождать продолжительный период дождей. Когда наступила более благоприятная погода, то Удней, не смотря на свою прежнюю грудную боль, и Клаппертон пристали в каравану, выступившему в страну Феллатов; но едва они выехали, как из Мальты прибыл, для усиления экспедиции, молодой здоровий офицер Туль, привезший с собою деньги, платья и разные другие, годные для подарков, предметы. Поэтому Туль присоединился к Денэму и оба они устремили свои взоры на восток. С этой стороны владения шейха уже несколько раз подвергались нападениям народа Багирми; но шейх все еще медлил наказать их за это, потому что носились слухи, что западные Феллаты и султан триполийский замышляют войну против него. Удостоверившись же через своих лазутчиков в неосновательности таковых опасений, шейх устремил все свое внимание на багирмян. Но когда он уже совсем было решился двинуться против них, то узнал, что они поспешно отступили за реку Шари, потому что жители пограничных городов, Маффатая и Куасери неожиданно вторглись в их землю. Поводом к тому было то, что гульгийские багирмяне выстроили селение для рабочих, на неприятельской земле по другую сторону реки, и с того берега стали увозить в своих лодках на свою сторону разные земледельческие произведения. Долго борнуанцы смотрели спокойно на такие несправедливые действия, но потом жители двух поименованных городов напали внезапно ночью на багирмийское местечко, перебили всех мужчин и забрали в плен женщин и детей; что же касается до хлебных запасов, то они все были сожжены. Вследствие того испуганные багирмяне очистили всю страну вокруг Логоны, которую они перед тем грабили и жители которой поспешно отправили посольство к шейху борнуанскому для изъявления ему покорности. [33]

Этим благоприятным моментом воспользовался Денэм для совершения, вместе с своими товарищами, путешествия в Логону. Таким образом они прошли болотистую, густо-поросшую местность нижнего течения Шари и имели случай познакомиться с тамошними роскошными лесами и их толстокожими обитателями, при чем не избавились знакомства и с бесчисленными комарами и мухами. В самой Логоне оставались они не долго и, получивши известие о быстром приближении багирмян, вынуждены были внезапно прекратить, предпринятое уже было ими, путешествие вверх по Шари. Еще на дороге к Логоне Туль захворал болотною лихорадкою и, так как дожидаться выздоровления его не было никакой возможности, то этот, достойный сожаления молодой человек умер на обратном пути, 26-го февраля, в Нгорну (Ангорну). Денэм тоже вынужден был пролежать десять дней в лихорадке в Нгорну (Ангорну), куда он добрался 2 марта, узнав там, что Удне уже умер. — Наконец, 28 марта произошло сражение между шейхом и багирмянами при местечке Нгале, при чем последние, с помощью пушек, были разбиты совершенно и с тех пор не беспокоили более Борну. Как шейх однако же ни был расположен в пользу Денэма, будучи обязан своею победою по большей части его картечи, однако же он решительно восставал против замышленного им путешествия на восток в Вадаи, считая это не осуществимым. Шейх советовал англичанам, если они уже не в состоянии переменить своего влечения видеть чуждые страны, попытаться проникнуть туда далее со стороны Египта.

В конце мая прибыло новое подкрепление из Англии. Тирвит, которого ожидали уже прежде и место которого заступил было Туль, приехал наконец с новыми денежными средствами для экспедиции и привез прекрасные подарки для шейха.

Не столь счастливо, как поход против багирмян, окончилось предприятие Барки-Ганы против неприязненных князьков на восточном берегу озера Цада, при чем находился и Денэм. Один из этих князьков укрепился так хорошо и окружил себя такими отборными воинами, что нападение на него было [34] почти невозможно. Другой же напротив завлек воинов шейха в болото, где одна часть их потонула в воде, а другая погибла от стрел знакомого с местностью неприятеля. Барка-Гана сам получил тяжелую рану в спину копьем, пробившим ему четыре тобы и железную кольчугу. По возвращении, 17 июня, в Куку, Денэм нашел уже там и Клаппертона, но таким загорелым и исхудалым, что Денэм только тогда узнал его, когда Клаппертон назвал его по имени. [35]

Клаппертон выехал из Куки, 14 декабря 1823 г, в сопровождении Удне, держась на восток и направляя свой путь через Катагум к Кано. Ночи были до того холодны, что однажды, по словам Клаппертона, образовался лед, и, вследствие такой быстрой перемены температуры, состояние здоровья Удне ухудшалось до того, что, 10 января, он испустил дух в Мурмуре на руках своего друга,

Наконец, 20 января. Клаппертон достиг Кано. Получив тут, через посланных султана Белло, дозволение посетить его, он выехал из этого нездорового места, 28 февраля. Оставив в Кано своего слугу Якова, и большую часть своих вещей, Клаппертон пустился далее в путь о одним своим проводником Магометом Джоли, феллатом. Страна, через которую пролегала дорога в Сокото, казалось очень плодородною и местами была хорошо обработана. Жители встречали путешественников с добродушием и предупредительностью, и только страх разбойнических нападений со стороны, окружавших их мятежников и лихорадки делали путешествие неприятным. У местечка Кволи к ним выехали на встречу 150 всадников с трубами и барабанами, высланные султаном Белло для принятия и приветствия Клаппертона.

Клаппертон прибыл в Сокото в качестве “слуги короля английского, как он был назван в рекомендательном письме шейха к султану Белло. Для въезда он нарядился в шитый золотом лейтенантский мундир, белые брюки, шелковые чулки, турецкие туфли и надел на голову тюрбан. Улицы города были полны народа и Клаппертон был встречен посланными, передавшими ежу приветствие от имени султана, которого тогда не случилось в городе и который возвратился только вечером. Утром, 17 марта, Клаппертон имел аудиенцию у султана, который ему показался плотным мужчиной, среднего роста, в лучшем возрасте и с лицом благородным. Его красивый небольшой рот был обрамлен червою вьющеюся бородою; нос его был совершенно греческий, чело выразительное, а большие глаза были полны огня. [36]

Расспросив Клаппертона о его здоровье и о его последних путевых приключениях, султан начал осведомляться о религии и обычаях англичан. На последних он глядел не совсем доверчиво, будучи поддерживаем в своем подозрении внушениями арабов, которые опасались лишиться выгод, если бы англичане вступили в непосредственные сношения с Гауссою. Таким образом Белло с точностью осведомлялся о действиях англичан но время борьбы греков с турками, о их действиях в отношении Алжира и наконец в самом щекотливом вопросе, о действиях их в Ост-Индии. Ответы Клаппертона на эти пункты, казалось, успокоили султана и он сообщил Клаппертону разные сведения о течении Нигера и о странах, лежащих к западу и обещал, что когда англичане появятся на западном берегу, то он отправит посольство для приема их, но не смотря на все это, не допустил Клаппертона продолжать свое путешествие в страны, лежащие к западу и к югу.

Клаппертон вручил, от имени короля английского, богатые подарки султану, любопытство коего было возбуждено преимущественно компасом, показывавшим ему во всякое время, где восток, что давало ему возможность обращать туда, свое лицо, во время молитв.

Клаппертону пришлось несколько раз повторить свое посещение у султана, который с большою любознательностью расспрашивал его о самых различных вещах касательно Европы; в заключение султан даже выразил желание, чтобы в Сокото поселились английский посланник и врач, для того чтобы познакомить его подданных с разными искусствами и познаниями европейцев. Так как он при этом постоянно повторял, что, по случаю тогдашних военных событий, дальнейшее путешествие на запад невозможно, то Клаппертон был ему благодарен за то, что он дозволил ему ехать обратно в Борну, убедившись на опыте что продолжительное пребывание на одном месте каждый раз приносило с собою лихорадку, которая, вследствие волнения и вследствие постоянной перемены места во время путешествия делалась более сносною. При отъезде, он получил [37] от султана собственноручное письмо в королю английскому, в коем выражены были дружественные чувствования султана к Англии. Провинции, чрез которые пролегал обратный путь, находились в восстании против своих владетелей и проезд через них был соединен с опасностями. Наконец, совершив этот трудный переезд, Клаппертон прибыл, 22 мая, в Кано, где нашел своего слугу Якова еще в сносном положении. Из этого местечка они выехали, 3 июня, вместе, подвигаясь вперед очень медленно по случаю непомерных жаров. Коснувшись за тем Соквы и Гирквы, Клаппертон прибыл, в Мурмур когда наступил период дождей, 10 июня. Тут он, к величайшему своему негодованию, нашел, что могила друга его Удне, которую он сам обсадил и устроил, была разорена так, что почти не было возможности узнать ее. Толпа арабов, сбросив ограду, сделанную им из глины, развела на могиле костер: это зрелище до того раздражило Клаппертона, что он собственноручно прибил старшину, коего попечению он препоручил могилу друга и внушил ему, чтобы он немедленно велел восстановить ограду, чти тот с надлежащею покорностью и обещал исполнить.

Когда Клаппертон уже миновал Катагум, нагнал его у Занзана гонец, отправленный и нему майором Денэмом с подарками для султана Белло, в числе коих между прочим находилась великолепная сабля. Доехав вместе с гонцом до Катагума, Клаппертон распорядился, чтобы этот немедленно ехал дальше к султану, а сам отправился в Куку, куда и прибыл, 2 июля. Там оп застал одного только Гильмана, занятого устройством закрытой повозки для жен шейха; Денэм же еще не возвращался из своей поездки по восточному берегу Цада. Поездка в Сокото потребовала семи месяцев времени, и была вообще первою, какую только европейцу удавалось совершать в тех странах. Поездка эта доставила случай познакомиться с обширными владениями султана Белло и собрать достоверные сведения о настоящем течении Нигера. [38]

Наконец Денэм и Клаппертон стали приготовляться к возвращению в Европу; Тирвиту же надлежало остаться в качестве английского консула в Куке. При этом случае шейх выказал в отношении обоих отъезжающих самую дружественную заботливость и внимание и вручил им богатые подарки для короля английского. И так как после сердечного прощания и настоятельного приглашения возвратиться как можно скорее назад, англичане были отпущены. В заключение они было пытались объехать озеро Цад с северной стороны; но скоро вынуждены были повернуть назад по случаю бесчисленных затруднений, встреченных ими на этом пути. Продолжительный путь через пустыню изобиловал разными трудностями, опасностями и другими обыкновенными ужасами подобных переездов. Издыхающие верблюды, коим голодные невольники, в последние предсмертные минуты, вонзали кинжал в сердце и отрезав у них куски еще теплого мяса, тут же съедали их; дети, которые едва были в состоянии двигаться вперед на четвереньках и которых не смотря на то надо было подгонять бичами, чтобы, оставляя их назади, не предавать их на жертву верной смерти, скелеты и полусгнившие трупы, на которые натыкались животные, — все это предстояло пережить опять, пока наконец довелось увидеть роскошные пальмы Фессана.

Проведя три недели в Мурзуке, путешественники отправились далее в Триполи, куда прибыли благополучно, 21 января 1825 года. Паша прислал своих чиновников для торжественного приема их и сам принял участие в бале, который был устроен живущими в Триполи англичанами и испанцами в ознаменование счастливого возвращения Денэма и Клаппертона. Гильман был отправлен в Англию морем вместе с вещами и животными, Денэм же и Клаппертон направились в Англию чрез Альпы и, 1 июня, счастливо окончили свое путешествие.

Клаппертон был совершенно в восторге от соображений, представленных ему султаном Белло, касательно возможности [39] торговых связей Англии с Суданом со стороны западного берега. Едва успев представить словесный отчет о результате своего путешествия, Клаппертон был уже готов ехать обратно в ту страну, где посланные султана, должны были, по условию, дожидаться его. Едва, 22 июня, бил он произведен в капитаны и получил отдельную команду, как, уже 27 августа 1825 г., покинул Портсмут и пустился в море на королевском шлюпе Бразен. Его сопровождал, сделавшийся впоследствии столь известным, слуга его Ричард Ландер, из Корнвалиса, человек отличавшийся своею верностью и постоянною веселостью, единственный, который впоследствии возвратился из экспедиции. К ним присоединились моряк Пирс (Pearce), корабельный хирург д-р Моррисон и хирург Диксон, успевший, вследствие продолжительного пребывания в Вест-Индии, освоиться с тропическим климатом. Экспедиция прибыла, 26 октября, в залив Бенин, откуда Диксон один пожелал отправиться в Сокото. Вместе с слугою Колумбом, и португальцем д-ром Сузою, отправился он в Дагоме, а, оттуда в Яри. Но здесь исчезают все дальнейшие сведения о нем: никто не знает что с ним сталось. В Виде и в Бенине ни одна душа не слышала ничего о посланных, обещанных султаном Белло; что же касается до местечек Фунды и Раки, которые тоже были назначены пунктами свидания, то о них не знали даже по имени. Один английский купец Гутсон, знакомый с прибрежными местностями, советовал экспедиции стараться проникнуть внутрь со стороны Бадагри и вызвался проводить их до пределов Ярриды, а потом, вследствие увещаний Клаппертона, обещал довести их и до столицы Ярриды Катунги (Jeo).

Таким образом, 24 ноября, экспедиция высадилась в Бадагри и с согласия местного владетеля, выступила, 7 декабря 1825 г., в путь внутрь страны. Сначала экспедиция ехала в лодках вверх по течению реки Гази до Нуки, откуда пустилась уже сухим путем по направлению к Акалу. Здесь один предводитель негров воспротивился было их дальнейшему [40] шествию, но стакан грога сделал его уступчивым и экспедиция беспрепятственно продолжала свой путь в Садо, Биджи и Лабу. Путешественникам приходилось много страдать от лихорадки и даже Клаппертон часто бывал так слаб, что его вынуждены были везти в койке. В Джанне, довольно значительном городе, имеющем до 10,000 жителей, они были приняты с великою радостью. Но уже вскоре, по выезде из этого города, умер слуга Моррисона Даусон, а в Енгве экспедиция потеряла Пирса, не выдержавшего губительного действия лихорадки, и в тот же день умер Моррисон в Джанне, где его принуждены были оставить. Не взирая на все это, Клаппертон, хотя и тяжко больной, все-таки приказывал нести себя далее и когда экспедиция, в Афуре, стала подниматься на возвышенности Канговых гор, то уже заметно поправился. Переход чрез горы экспедиции пришлось совершать с большими затруднениями по тропинкам, при чем она коснулась местечек Дуффу, Хаду, Матоки и Еравы и 13 января счастливо добралась до Хеки, самого высокого пункта в системе этих гор. Миновав множество местечек, лежащих по ту сторону склона гор, экспедиция достигла Катунги, где встретила со стороны местного владетеля очень хороший прием. В Ваве, местечке, лежащем на восток от Катунги, Клаппертону случилось быть замешанным в затруднительное, но вместе с тем и оригинальное, положение. Одна необыкновенно толстая, то есть, по тамошним понятиям необыкновенно красивая вдова, до того заинтересовалась чужестранцами, что сначала пожелала сделаться женой Ричарда Ландера, а когда этот отказался от подобного счастья, то начала выказывать свои богатства Клаппертону, предлагая ему жениться на ней. Клаппертон, конечно, тоже устоял против такого искушения, но это стоило ему много возни и проволочек. А именно, когда он собирался переправиться чрез Нигер в Буссе, том самом месте, близ коего погиб Мунго-Парк, ему довелось довольно долго совершенно напрасно прождать своих вещей, при чем он к великому своему гневу, узнал, что вдова отправилась вслед за ним с объявлением, [41] что она привезет его назад уже своим мужем, вследствие чего владетель Вавы, опасаясь политических козней, велел захватить все вещи Клаппертона, пока не удостоверился в мирных его намерениях, при чем Клаппертон был вынужден возвратиться в Ваву, чтобы лично объяснить настоящее положение дела. Другую черную красавицу, дочь одного предводителя, обнаружившую сильное расположение к нему и явившуюся к нему в пьяном состоянии, растрогал он до того своим отказом и своим объявлением, что не пьет водки, что она залилась горькими слезами.

Близ Воодиерки или следа Царя, недалеко селения Коми, Клаппертон переправился чрез Нигер, имеющий в том месте 600 шагов ширины. Расставшись таким образом с страною Боргу, он иступил в Ниффу, куда он тщетно старался проникнуть во время своего первого путешествия. Пройдя всю эту страну, достиг он наконец Кано, не смотря на бесчисленные и самые разнообразные трудности, к коим между прочим присоединилось у него воспаление селезенки. Здесь он нашел, что прежние, столь благоприятные для него обстоятельства, приняли другой оборот. Султан Белло вел войну с возмутившимися против него провинциями, желавшими повиноваться только повелителям из собственных уроженцев. Кровавая борьба вспыхнула также между государствами Гауссою и Борну, и прежний друг Клаппертона, Белло, захватил все оружия, которые этот вез шейху борнуанскому, отказав ему в то же время в проезде во владения последнего и стараясь убедить путешественников, что шейх приглашал его письмом предать англичан смерти, если они появятся вторично. Белло был вполне уверен, что Клаппертон шпион и что англичане замышляют сначала разведать положение дел в Гауссе, а потом завладеть ею точно также, как они сделали с Ост-Индиею. Что же до Клаппертона, то он, вследствие своей болезни, сделался необыкновенно раздражителен и начал предаваться таким неблагоразумным вспышкам гнева, что удалил от себя всех своих друзей, которых он имел между туземцами, и наконец даже [42] был оставлен собственными слугами. Наконец однажды, во время поездки в страну Зегзев, утомившись сильно на охоте, Клаппертон заснул одетый на мокрой земле и схватил при этом такую лихорадку, что 13 апреля 1823 г., умер на руках своего верного Ричарда, которому он, как единственному из всей экспедиции оставшемуся в живых, поручил довести их предприятие до конца.

При дружественном содействии со стороны султана Белло, Ландер возымел было намерение проникнуть на юг в Якобу, чтобы оттуда направиться к Фунде и потом вниз, по течению Нигера, спуститься к морю. Такта образом он надеялся разрешить тайну, которою все еще было покрыто нижнее течение этой реки и Бенуэ (Цадда). Но лихорадка одолела его и отняла всякую возможность сопротивления, так что в Дунроре всадники из Зегзега принудили его следовать с ними в столицу их государства (Созо), и таким образом план его, на этот раз, не удался. После множества разного рода приключений, он возвратился назад тем же путем, которым экспедиция шла за год перед тем.

Прошло после того около двадцати лет, пока опять один европеец решился проникнуть в Судан. Не прежде 1845 и 1846 годов, предпринял англичанин Джемс Ричардсон поездку чрез Триполи в Мурзук и Рат, главный город в стране северных Асгар-Туариков. Цель его поездки заключалась не столько в ученых исследованиях, сколько в [43] подробном изучении всех обстоятельств торговли неграми в тех странах. Из Триполи он выехал только при пособии некоторых гадамских купцов, с которыми там познакомился, не смотря ни на отсоветования своих друзей и даже самого паши. Ему удалось войти в дружественные сношения с жителям Мурзука и Рата он возымел надежду, что если заключить, от имени английского правительства, договоры с владетелями во внутренней Африке, то это послужит важным шагом вперед в борьбе против торговли неграми — этой болезни человечества. Во время его пребывания в Фессане, караваны в Судан не отходили и он, прождав там напрасно девять месяцев, вынужден был возвратиться назад в Европу. Он жарко отстаивал свой план, и в Англии встретил некоторое участие, хотя и не в такой степени, как оно было удостоились одобрения правительства. Но в особенности интересовался известный географ д-р Август Патерман экспедициею, обещавшею доставить новые сведения об этой столь мало известной части света. Так же Ричардсон однако же, по всей вероятности, не был бы в состоянии, кроме уже предположенной им цели, удовлетворить всем требованиям, какие наука имела право предложить экспедиции, то чрез посредство тогдашнего прусского посланника в Лондоне, кавалера Бунзеца, исходатайствовано было разрешение английского правительства придать Ричардсону в спутники, в качестве натуралиста, молодого немецкого ученого. Выбор пал на д-ра Адольфа Овервега, родившегося в Гамбурге и находившегося тогда в Берлине. Овервег родился 24 июля 1822 г. и на тринадцатом году стал посещать существующее в Гамбурге училище под названием “Иоганнеум". Затем на двадцать первом году поступил в боннский университет и, прослушав там лекции в течении двух лет, перешел оттуда в Берлин, где чрез год выдержал докторский экзамен и получил звание доктора. Чтобы иметь возможность продолжать свои ученые занятия, он остался в Берлине и уже было сбирался приступить к разработке копей бурого каменного угля, от которых он ожидал хорошей прибыли, как вдруг получил предложение ехать в Африку. Предложение это [44] привело его в восторг, потому что будучи геологом, он надеялся, что экспедиция представит ему много пищи. Укрепив свое тело посредством различных упражнений и пользуясь прекрасным здоровьем, он был убежден, что в состоянии переносить лишения, сопряженные с подобного рода путешествием. Чрез посредство берлинского географического общества, к которому из Лондона обратились касательно выбора натуралиста, было назначено первоначально на покрытие путевых издержек 1000 талеров. К великой радости Овервега явилось еще третье лицо, изъявившее желание путешествие участвовать в экспедиции, — это был его друг и соотечественник Д-р Генрих Барт, предложивший ехать на собственные средства. Барт был уже известен, как отличный историк, археолог и знаток языков, приобретя себе известность в особенности обнародованием результатов своего ученого путешествия вдоль северного берега Африки. Хотя польза такого усиления экспедиции и была вполне сознаваема английскими учеными, но назначение средств для этого путешествия встретило значительные затруднения. Для Овервега и Барта вместе на дорогу до Фесана назначено было 100 фунтов стерл. (700 тал.) и столько же на остальной путь до Борну, сумма незначительная для совершения трудного переезда через пустыню. Впоследствии, для вспомоществования обоим немецким ученым, было ассигновано географическим обществом, из собственных средств, еще 1000 талеров. Король прусский назначил от себя тоже 1000 талеров, а общество физиков в Кенигсберге прибавило к этим суммам еще 700 талеров, остальные за тем 300 талеров были собраны по подписке от частных лиц, так что вся сумма возросла до 3000 талеров. Но прежде чем потребный капитал был собран, путешественники уже были вынуждены отправиться в путь. Так как о месте их пребывания, в течении некоторого времени, не было ничего известно, то и нельзя было знать куда следовало им отправить собранные деньги, и часть этих денег впоследствии была употреблена на снаряжение экспедиции Фогеля. В Англии обещаны были немецким ученым дальнейшие пособия, на случай, [45] если они, отделившись от Ричардсона, станут сами по себе производить изыскания в восточной части Африки.

В половине ноября 1849 г., Барт и Овервег выехали из Берлина и, проведя несколько времени в Лондоне, направились через Париж и Марсель, где пересели на пароход, чтобы ехать в Африку. Вышедши на берег в Тунисе, они добрались через Сузу, Соракс и Джерби, частью сухим путем, а частью водою, до сборного пункта Триполи. Пока Ричардсон был занят там разными приготовлениями к успешному переезду через пустыню, Барт и Овервег предприняли поездку в Гурианские горы и исследовали их по всему протяжению с запада на восток до берега морского. Впрочем отъезд их внутрь страны был замедлен на несколько недель вследствие того, что они долго не получали некоторых вещей, оставленных ими в Мальте. Самый объемистый из этих предметов был плоский, легкий бот, предназначавшийся для плавания по озеру Цаду. Бот этот был распилен в Триполи на четыре части и таким образом разложен на верблюдов.

В конце марта 1850 г., наши три европейца пустились с своею свитою вслед за вышедшим перед тем большим караваном. Экспедиция выбрала не обыкновенный путь караванов, коим следовала прежняя экспедиция под начальством Удне и Овервега, а другой путь, лежащий на восток и, перейдя высоты Гуриянские, стала держаться более на юго-запад к Мисде, лежащей в плодородной почве. На юг от этого местечка [46] пришлось переходить через возвышенность, известную под названием Гаммады. Спустя тридцать один день по отъезде из Триполи, экспедиция вступила в Мурзук.

Ричардсон счел необходимым, для успешности дальнейшего путешествия, выговорить непременно от туаракских предводителей в Рате покровительство для экспедиции и обязать их сопровождать путешественников из Мурзука. В этом смысле и было заключено условие с предводителем Гатитою, тем самым, покровительством которого пользовались прежде Удне и Клаппертон, и с которым Ричардсон, во время первого своего путешествия заключил дружественные связи.

Из Мурзука экспедиция двинулась на восток, к Рату. Недалеко от этого города случилось, что Барт, пытаясь взобраться на горный кряж, известный под названием “Замка духов," заблудился и едва не умер от жажды и истомления. Из Рата караван выступил 25 июля и пустился на юг. Дорога шла попеременно то через обрывистые голые горы, то через гладкие гранитные плоскости, то опять через сыпучий лесок, пока не показалась земля Асебен или Аир, где уже сделалось видимо влияние юга, как в отношении погоды, так и в жизни растений и людей. Долго путешественники отделывались одним только страхом от нападения, замышляемого против них племенем асгар-туариков, но наконец многочисленная толпа разбойников остановила караван, угрожая перебить всех христиан и разделить между собою их имущество; к счастию однако же разбойники удовольствовались одним только, довольно значительным, выкупом и отпустили путешественников спокойно продолжать свой путь. Впоследствии европейцы узнали, что за этот грабеж разбойники были наказаны султаном агадским.

Едва только путешественники успели избегнуть опасности, угрожавшей им со стороны людей, как ужасный ливень, сопровождаемый грозою, обдал их, в виде приветствия Судана, такими потоками воды, что вскоре вся долина превратилась в реку, грозившую затопить караван. Наконец экспедиция достигла Тительлуста, резиденции султана Эн Нура, который, хотя [47] принял их сначала холодно и скупо, но вскоре оказался человеком честным и строго придерживающимся данного им слова. Пока затем путешественники дожидались из Бильмы каравана с солю, с которым предполагали ехать далее, Барт предпринял поездку в Агадес, где ему удалось присутствовать при празднестве и честь восшествия на престол султана.

Султан Эн-Нур приехал из Тительлуста только в начале ноября; когда же наконец, долго ожидаемый, караван с солью прибыл в Тин-Теггану, то и путешественники пустились, 12 декабря в дальнейший путь на юг по направлению к Гаммаде и через Назамат достигли Таджелета, простой деревни, принадлежащей султану Эн-Нуру. Здесь наши три европейца расстались друг с другом для того, чтобы пройдя разными дорогами эту столь мало известную страну, опять соединиться в Куке, — предполагая конечно, что они останутся в живых.

Ричардсон выбрал себе путь к востоку через Синдер, — Барт отправился в юго-западном направлении с намерением посетить Кацену и Кано, а Овервег, по обходному пути, пустился на запад через Гобер и Мирияди.

Ричардсон благополучно достиг Синдера, где был принят очень гостеприимно. Шейх бурнуанский, будучи предуведомлен письмами из Мурзука о предприятии европейцев, велел сделать надлежащие распоряжения для приема Ричардсона и когда Ричардсон прибыл в Синдер, то его уже ожидали там и приготовили для него особенный дом. Здесь Ричардсону пришлось прождать четыре недели, потому что владетель Синдера находился в то время на рации. Между тем его снабжали всем в изобилии и нисколько не препятствовали ему заниматься собиранием сведений о стране и народе.

Наконец, Ричардсон посетил султана синдерского Ибрагима, при чем увидел негра лет пятидесяти, окруженного африканскою пышностью. От 300 своих жен султан имел 100 сыновей и 50 дочерей. Впрочем жены и дочери не были, по восточному обычаю, содержимы в заперти, а могли ходить всюду [48] совершенно беспрепятственно. Во время путешествия, Ричардсон носил арабский костюм, но для официального визита он нарядился в полный костюм, как подобает джентльмену, только без шляпы, которую заменил фесом. Он был принят султаном в темном строении, с стенами, сложенными из глины, среди около пятидесяти человек воинов и правителей некоторых соседних местечек, которые все сидели на полу, с сложенными под себя ногами. Когда туземцы приветствовали султана, то бросали землю на голову и кричали при этом: «Да здравствует султан! Аллах пошли ему свое благословение!» Пользуясь этим посещением, Ричардсон представил привезенные им подарки султану, который был очень весел и отпускал шуточки.

Когда Ричардсон приехал, то султан, как уже сказано выше, был занят охотою за людьми, которая была предпринята им для поправления его стеснительных денежных обстоятельств. Куда она должна направиться, этого не знал никто до тех пор, дока войско не выступило; было известно только, что султан не побоится даже произвести нападение на владения борнуанские, не смотря на то, что он находился в некоторой зависимости от шейха в Куке. В подобных случаях он обыкновенно извинялся тем, что нападает только на тех, которые втайне остаются язычниками и наконец, чтобы отстранить всякие сомнения, он уступал шейху пятую часть добычи.

Султан возвратился из своего набега утром 1 февраля. Впереди шло одно отделение захваченных им пленных, в главе коих находилась толпа голых мальчиков: мальчики эти были вполне веселы, как будто бы ничего особенного не происходило и все было в порядке. За ними следовали матери с грудными младенцами на руках, молоденькие едва подрастающие девочки, старцы с искривленными коленами и белыми волосами, исхудалые старухи, похожие на скелеты и с трудом передвигавшие ноги. С большим тщанием были охраняемы молодые пленники, у коих шеи были закованы в цепи. Султан с своего свитою явился после победы, предшествуемой несколькими [49] всадниками, отправившимися выказать свое искусство в управлении лошадьми. Султан был окружен толпою барабанщиков из 50 человек, производивших ужасный шум. Одежда воинов была самая произвольная, без малейшего однообразия; у одного, например, был медный шлем с длинным, торчащим рогом, у другого тюрбан; некоторые же напротив были одеты в панцири из подбитой ватою материи, чтобы защитить себя против отравленных стрел. При этом набеге было захвачено не менее 600 невольников, которые по большей части были проданы в пределах собственного государства, или же были отправлены на Нигер, для обмена там на произведения американских промышленников.

Шейх борнуанский прислал Ричардсону невольника для прислуживания ему; невольник же этот, без ведома Ричардсона, тоже принял участие в набеге и увлек с собою единственного бывшего у него свободного слугу. Вследствие того у Ричардсона родилась мысль, что невольничеству в Африке, вероятно, не может быть положен конец иначе как завоеванием всей страны при помощи какой-нибудь европейской державы.

На жалкой лошаденке, подаренной ему султаном синдерским, отправился затем Ричардсон, 8 февраля, в дальнейший путь по направлению к Куке. В деревне Дедеги, через которую проходил караван, к коему он пристал, все жители разбежались в разные стороны, опасаясь нападения, грабежа и плена. В других же случаях, совершенно напротив, Ричардсону приходилось жаловаться на чрезмерную уже навязчивость народа. Затем через Дамергу прибыл он в страну Малие, и 14 февраля, вступил в город Гурай, столицу этого государства, повернув таким образом опять к северу и приблизившись к Сахаре. Город этот лежит немного в стороне от обыкновенной суданской дороги, — поэтому Ричардсон, для тамошних жителей был совершенно необыкновенным явлением и сильно возбудил их любопытство. Когда он явила и местному правителю с приветствием и подарками, то вынужден был подвергнуться самому мелочному осмотру. Он даже должен [50] снять сапоги и чулки, при чем белый цвет кожи на ногах возбудил всеобщее удивление. Не смотря на все это, султан был довольно хорошо знаком с политическим состоянием Европы и Востока и расспрашивал о действиях Англии в отношении Турции и т. п. Во время аудиенции, султан гурайский был окружен свитой из 200 или 300 человек и был одет совершенно по княжески. На нем был одет широкий плащ красно-пурпурового цвета и черный с отделкою бурнус, а на голове красивый тюрбан египетской формы. Вообще этот прием, не смотря на чрезмерное любопытство жителей, произвел на Ричардсона более приятное впечатление, нежели аудиенция его у султана синдерского. Не было этих унизительных сцен падания ниц и посыпания головы землею, и глаз нигде не примечал следов мучительных казней.

Особенное уважение выказывал султан, негр лет пятидесяти, в отношении лекарств, бывших у Ричардсона, и сильно желал получить немного каждого из них, чтобы иметь возможность предохранить себя от всех болезней. При этом султан поступил довольно осторожно, приказав переводчику перепробовать все лекарства по порядку. Впрочем он был очень благодарен за полученные подарки и, в отплату, прислал Ричардсону быков и лошадей; но приятнее всего был для Ричардсона подаренный ему верблюд, потому что езда верхом на лошади из Синдера очень утомила его, а к езде на верблюде он уже привык. Он чувствовал себя нездоровым и уже в самом плохом состоянии достиг, в начале марта, Нгуруты, отстоящей от Куки еще на шесть дней езды. У него родилось убеждение, что климат Судана для него должен быть губителен; охотно возвратился бы он назад в Триполи, но оттуда не было караванных путей и нельзя было приискать проводника до Фесана. Состояние его здоровья ухудшилось и ночью, с 3 на 4 марта 1851 г., Ричардсон испустил дух. Жители Нгуруты погребли его под высоким деревом и окружили могилу изгородью. [51]

Другой из участников экспедиции, д-р Барт, отделившись от прочих, как было сказано, в Тиджелете, повернул к Кацене, а потом достиг Кано. В этом, очень важном по своей торговле, городе оставался он около месяца, до начала марта и 5 этого месяца пустился далее и путь, чтобы поспеть к условленному времени в Куку. Дорогою получил он известие о смерти своего товарища Ричардсона и поспешил в то место, где последний умер. Могила Ричардсона найдена была им там хорошо защищенною плетнем из репейника. Прибыв в Куку, 2 апреля 1851 года, Барт представился шейху, в качестве английского посланного. Подарки, предложенные им, были пришиты благосклонно, а доставленные из Европы письма были выданы ему немедленно. Здесь нашел он и оставшиеся после Ричардсона вещи, но получить их в свое полное распоряжение удалось ему только с большими затруднениями. Овервег и Барт были представлены султану в качестве совершенно незначащих, ничтожных подчиненных Ричардсона, и султан преспокойно считал себя в праве кое-что и не отдавать им, пока наконец, он и визирь его получили совершенно другое мнение о Барте, добившимся таки возвращения всех вещей.

Денежные обстоятельства путешественников находились в самом крайнем состоянии. Различные вымогательства, которым подвергались они во время путешествия, совершенно истощили их, и без того не очень значительные, средства. Ричардсон, после смерти, оставил значительные долги, прислуга его не получила [52] жалованья и Барт, чести ради, вынужден был удовлетворить эти требования; но его собственные средства были вовсе недостаточны. В этом случае помог ему визирь борнуанский, дав ему заимообразно 100 долларов, так что он по крайней мере мог разделаться с слугами Ричардсона.

Что касается до Овервега, то он прибыл в Куку уже 7 мая, посетив перед тем независимые языческие страны Гобер и Марияди, находящиеся между владениями туариков в пустыне и феллатским государством Гауссою. Народы эти жили в постоянной войне с всеми соседями, но Овервег был принят дружелюбно и очень приятно провел у них два месяца, сопутствуя им на охоте, при чем тамошний здоровый и освежающий воздух укрепил его здоровье. Сначала Овервег возбудил было общий ужас своим белым цветом кожи, но потом, мало по малу, к нему привыкли даже женщины и дети, и к нему уже стали обращаться довольно часто, как к врачу. Здесь, во время продолжительного спокойного пребывания на одном месте, ему представилось больше возможности ближе вникать в недуги, которыми были одержимы больные и с большею удачею употреблять лекарства, нежели как это было в начале путешествия, когда он часто вынужден был прибегать к забавным выходкам, чтобы отделаться по возможности поскорее от многочисленных пациентов. Часто он не понимал даже их языка, а обстоятельства, в которых он находился, и поспешность езды делали вовсе невозможным тщательный осмотр больного, при том и самые болезни, по большей части, были не важного свойства. Поэтому Овервег распорядился таким образом, что для каждого дня в неделю у него было назначено известное лекарство, которое он заготовлял себе уже утром. В один день все приходившие к нему получали ревень, в другой день александрийский лист, а в третий какие-нибудь пилюли и т. д., одним словом такие лекарства, которые не могли много помочь, но и не могли причинить вреда. Но в Марияди и Гобере он имел достаточно времени действовать поосновательнее, для того, чтобы тот, у кого был понос, не [53] получил бы александрийского листа или английской соли. Так как он имел возможность объясняться с туземцами на их родном языке, то он узнал от них много интересного о их стране и об истории Судана, сообщая в то же время тем, которые были полюбознательнее, об обычаях и привычках в Европе. Более всего непонятным представлялось туземцам то, что в Европе берут себе одну жену, тогда как у них многоженство было общим правилом.

В Синдере узнал Овервег о смерти Ричардсона и поспешил по дороге немного южнее той, которою следовал Ричардсон, в Куку, где он уже и нашел друга своего Барта.

Для последующих своих поездок путешественники выбрали исходным пунктом Куку, где им всегда был оказываем радушный прием и помощь, и где они получали письма и посылки из Европы. Отсюда Барт отправил известие о смерти Ричардсона и послал в Лондон его, тщательно веденный, дневник и заметки, предлагая, в приложенном при том письме, пополнить происшедшую в экспедиции их убыль присылкою здорового мужчины, который, по возможности, должен был быть астроном, и первый таким образом возбудил мысль о приглашении д-ра Эдуарда Фогеля.

Ближайшею целью своих изысканий Барт избрал лежащую на юго-западе страну Адамаую с главным городом Иолою. Овервег напротив решился предпринять изучение и исследование озера Цада. К сожалению ему было не совсем удобно вести дневник с надлежащею полнотою, так что об экспедиции этих путешественников сделались известными только отрывочные замечания. Пробираясь к Иоле, Барт успел перейти через Бенуэ, самый большой приток Нигера с восточной стороны, который сделался известным еще прежде Цада и не смотря на лихорадку, почти лишавшую его возможности сидеть на лошади, некоторое время льстил себя надеждой, что ему удастся из Иолы проникнуть далее на юго-восток и, перерезав всю неизвестную часть внутренней Африки, достигнуть Индейского океана. Этот громадный план может быть и удался бы [54] ему, если бы шейх борнуанский не воспользовался его поездкою в Иолу для своих политических планов, о которых Барт не знал ничего. Дело было в том, что между Борну и правителем адамаским, подчиненным султану сокотоскому, возник спор о клочке земли, лежащем на границе обоих государств. Вследствие сего шейх послал в Иолу, вместе с Бартом, одного из своих подчиненных с письмами, в коих требовал возвращения ему означенного клочка земли, к несчастию шейх указал на Барта, как на английского посланника и воспользовался этим в виде угрозы для придачи своим требованиям более выражения. Этим он нисколько не достиг своей цели, а только испортил дружественные отношения, в которые Барт умел было себя поставить: ему самым решительным образом было отказано в дозволении продолжать путешествие и приказано было немедленно ехать обратно. В конце мая 1851 г. Барт выехал из Куки, а в конце июля он уже успел возвратиться туда вместе с своим спутником.

Далекий Индейский океан не переставал представляться уму путешественников конечною целью их стремлений. Вследствие сего они охотно воспользовались, 25 ноября, представившеюся им удобным случаем и присоединились к визирю Гаджи-Беширу, выступившему в поход, цель коего они хотя и не одобряли, но которому они помешать не могли. При этом случае они получили возможность пробраться немного далее на юг и составить себе понятие об удобоисполнимости продолжительной поездки в этом направлении. Цель этого предприятия заключалась в разбойническом набеге в лежащую на юг от Куки, страну языческого народа Мусго. Визирь собрал для сего армию из 10,000 всадников и 10,000 пехоты и, производя повсюду грабеж, прошел до самого Сарбевеля или Арре, значительного притока Шари, коего глубокие воды остановили его шествие.

Ваяв в плен до 5,000 невольников и захватив 1,000 голов рогатого скота, войско возвратилось назад. Барт воспользовался этим случаем, чтобы обратиться к визирю с убедительнейшими представлениями касательно гибельных последствий [55] таковой человеческой охоты, стараясь в противоположность сему объяснить все выгоды правильной торговли и тщательной обработки полей. Но к сожалению набеги эти слишком тесно срослись с привычками правителей и народа, для того, чтобы их можно было устранить одними представлениями. При этом походе путешественники увидели ясно, что не было бы никакой возможности проехать через страну пострадавших народов, которые впредь на каждого чужеземца, прибывшего из Борну, стали бы смотреть, как на своего смертельного врага.

Произведя таким образом две безуспешные попытки пробраться далее в юго-западном и в южном направлении, Барт вознамерился проникнуть вперед с юго-восточной стороны. Дружественные отношения, царствовавшие между повелителями борнуанским и султаном бигирмийским, сильно обнадеживали его и он рассчитывал, при помощи рекомендательных писем первого из них, найти хороший прием у второго, но уже на самой границе встретил значительные затруднения со стороны жителей, опасавшихся, что европейцы принесут с собою несчастие для их страны. Когда же он все-таки успел проникнуть до резиденции султана Мацены, то ему было запрещено ехать дальше, при чем ему пришлось преодолеть немаловажные затруднения, чтобы только иметь возможность возвратиться назад в Куку.

Между тем спутник его Овервег, 24 апреля 1852 г. предпринял путешествие к юго-западу, стараясь по возможности проникнуть в страну феллатов, не смотря на предостережения шейха, советовавшего ему, по крайней мере, прежде чем вступить в эту землю. условиться на счет покровительства народа. Таким образом Овервег посетил пограничные земли Гуджебу, Бабер и страну народа Керрикерри, прославленных за людоедов. В городе Фике появление его произвело такое беспокойство, что он счел неблагоразумным, вынуждая пропуск силою, совершенно без нужды рисковать своею жизнью и повернул обратно в Куку, куда прибыл 22 мая. Наконец, 24 июня, получены были из Европы давно ожидаемые посылки, при чем, кроме денег и товаров, присланы были и уполномочия [56] для оставшихся в живых. К прежде назначенным на экспедицию суммам лорд Пальмерстон прибавил еще восемьсот фунт. ст. и кроме того на шестьдесят пять фунт. выслал разных металлических вещей, игл, ножей, ножниц, бритв, часов, компасов и т. под. Барт, которому только 20 августа удалось освободиться из полуплена, в котором он содержался в Мацене, нашел по возвращении своем в Куку, здоровье Овервега в плохом состоянии: последний похудел, потерял аппетит и совершенно ослаб от беспрерывных разъездов, сопряженных с лишениями и губительными действиями климата, производящего лихорадки. Чтобы не подвергнуться влиянию дождливого периода, начинающегося в Куке 15 июня, Овервег предпринял поездку к берегам Комадугу, при чем немного поправился. Но когда, по возвращении в Куку, в одной из своих поездок в окрестности, он заснул как-то в промоченном платье на берегу озера Цада, то простуда к нему возвратилась, и у него развилась желтая лихорадка. Он умер в Мадуари, 27 сентября, в 4 часа утра. Барт похоронил тело несчастного, согласно его желанию, на его любимом месте, на берегу Цада, где обыкновенно стояла та лодка, в которой он, первый из европейцев, плавал по этому озеру. Несчастный молодой человек, был предметом сожаления даже для туземцев, коих всеобщее расположение он умел приобрести своим обходительным обращением.

И так Барт остался один без помощников. Уведомив о смерти своего товарища лондонских друзей и покровителей, он в том же письме сообщил и свое твердое намерение, на собственную ответственность, предпринять поездку через Сокото в Тимбукту. Это письмо достигло Лондона утром в тот самый день, когда вновь избранный член экспедиции д-р Фогель намеревался отправиться в Африку.

Предыдущий краткий обзор предшествовавших путешествий во внутреннюю Африку считали мы необходимым для того, чтобы в надлежащем свете представить значение предприятия молодого ученого, изысканиям которого будет посвящен наш последующий рассказ. [57]

Всякое предприятие, обещающее увеличить запас познаний о неведомых странах соседней Африки, служит предметом всеобщего участия и образованный мир, следя с напряженным вниманием за результатами этих попыток, вместе с тем живо интересуется самою личностью смельчаков, бесстрашно рискующих своею жизнью, чтобы только приподнять таинственную завесу, скрывающую те отдаленные страны от наших любознательных взоров. К числу замечательнейших из этих смельчаков принадлежит и д-р Эдуард Фогель. [58]

Фогель родился 7 марта 1829 г., в Крефельде, где его отец, д-р К. Фогель, известный своими заслугами на ученом поприще, занимал в то время должность ректора высшего городского училища. Маленький Эдуард, в детстве, был очень нежного телосложения и, только благодаря самым бдительным попечениям любящей матери, мог избегнуть многочисленных опасностей, обыкновенно угрожающих раннему возрасту детей. Когда отец был перемещен в Лейпциг на должность директора тамошних гражданских училищ, маленький Эдуард уже на пятом году своего возраста поступил в элементарный класс этого училища, и прошел там все шесть классов, после чего еще год оставался в городском реальном училище. На нем выказалось в блестящем свете благодетельное значение той методы преподавания, которая не превращает ученика в механическое орудие, не утомляет памяти тяжелым балластом непонятных вещей, а развивает в одно и то же время всего человека, стараясь прежде всего пробудить самодеятельность умственных способностей. В Томасовом училище, куда он поступил в 1841 г., для подготовления себя к занятиям в университете, его любимые наклонности обнаружились вполне ясно и отчетливо: его предпочтение к математическим наукам, которое он выказал уже прежде, получило здесь надлежащую пищу, и он с напряженным рвением начал изучать все, что только сюда относилось, посвящая между тем часы отдохновения на занятие практическою астрономиею и ботаникою.

Едва достигнув 18 летнего возраста, дающего право на поступление в университет, он вдруг захворал злокачественною нервною лихорадкою и довольно долго пролежал на одре болезни. Впрочем, спустя полгода, к осени 1848 г, он уже начал посещать лейпцигский университет с целью исключительного посвящения себя изучению математики и естественных наук. Здесь он, с величайшею добросовестностью, слушал предобеденные лекции, а свободное время после обеда распределял, по строго обдуманному плану, следующим образом: два раза в неделю предпринимал он ботанические экскурсии на довольно [59] значительные пространства, стараясь приучить себя к перенесению жара и холода, жажды и голода и нередко, возвратившись в утомлении назад и замечая, что безоблачное небо представляет удобное поприще для наблюдений, преодолевал усталость и спешил на обсерваторию, где уже ждал его, многоуважаемый друг его, профессор д-р д’Аррест.

Когда, в 1851 г., Эдуард перешел в Берлинский университет, д-р д'Аррест отрекомендовал его в таких лестных выражениях академикам, профессорам Энке и Риттеру, что последние приняли его с истинно отеческим участием.

К числу людей с одинаковыми стремлениями, с которыми он более всего сблизился в Берлине, принадлежали Лютер (директор обсерватории в Бильке на Рейне), Рюмкер из Альтоны (теперь в Англии) и Сивекинг из Гамбурга. Кроме сего Фогель не упускал также случая сходиться с образованными людьми, бывшими старше его, и в особенности сблизился было с остроумным Цейне, который теперь уже умер. В Берлине начал он печатать свои первые ученые труды касательно астрономии, которые появились в “Астрономическом вестнике,, Шумахера и тотчас же обратили на себя внимание лондонских астрономов; последнему обстоятельству, а также рекомендации Энке обязан он тем, что будучи только 22 лет, получил приглашение в столицу Англии.

Во время осенних каникул 1851 г., когда Фогель отправился было в Исполиновые горы для любимых своих занятий ботанизирования, получено было от знаменитого открывателя планет Гинда, приглашение принять должность ассистента при обсерватории Бишопа в Реджент-парке, с содержанием, на первое время, по 300 талеров в год. С восторгом принял он это приглашение, как нельзя более соответствовавшее его давнишним желаниям и только на короткое время вернулся в Берлин, чтобы проститься с тамошними своими друзьями и высокими покровителями, к числу которых принадлежал и Александр Гумбольдт. Прибыв в Лондон, хотя с немногими, но отличными рекомендациями, он немедленно же приложил все [60] усилия, чтобы вполне освоиться с своим новым положением. Его усердной ревности и необыкновенной осмотрительности, соединенными с скромностью и простотой, вскоре удалось приобрести полное расположение влиятельных лиц, с коими он должен был сходиться; к числу таковых лиц принадлежали, кроме астронома Гинда, сам мистер Бишоп, с величайшим бескорыстием жертвовавший ежегодно по несколько тысяч талеров для поощрения занятий астрономиею.

Своими необыкновенными познаниями и своим неутомимым прилежанием, с коим он и там продолжал заниматься астрономиею, равно и своими трудами на этом поприще, доставившими ему известность достоверного астронома, обратил он на себя всеобщее внимание английских ученых, в такой степени, что в январе 1852 г., единогласно был избран членом королевского астрономического общества, не смотря на свой юношеский возраст.

Фогель чувствовал себя в Лондоне, как дома. Для усвоения себе вполне знания английского языка, он часто посещал театр и искал общества образованных англичан, стараясь в то же время сближаться и с жившими в Англии немецкими учеными, и скоро подружился с известным путешественником и ботаником Бертольдом Зееманом, равно и с знаменитым географом д-ром Августом Петерманом. При посредстве этих лиц он был введен в королевское географическое общество, где его внимание было обращено на великие путешествия новейшего времени, предпринимавшиеся с целью открытий и исследований. Таким образом его прежняя страсть к путешествиям получила новую пищу и его пламеннейшим желанием сделалось осуществление возможности присоединиться к какой-либо экспедиции в качестве астронома или ботаника, так что не смотря на тогдашнее спокойное, а вместе с тем почетное и обеспеченное положение свое, он во всякое время готов был отказаться от него и идти на встречу всем опасностям, которым путешественники подвергаются в негостеприимных странах со стороны климата и неприязненности жителей. Он уже [61] был почти не далек от того, чтобы отправиться сопровождать капитана Ингефельда, предпринимавшего путешествие в полярные страны осенью 1852 г., но проект этот не удался.

Внимание географического общества и всего образованного мира, вообще в тогдашнее время, было сосредоточено преимущественно на экспедиции Ричардсона, Барта и Овервега в Судан, начавшейся в конце 1849 г., и продолжавшейся тогда уже около трех лет. Начальника этой экспедиции Джемса Ричардсона уже не было тогда в живых, но оба его спутника, немцы, тем не менее, неослабно продолжали начатое дело. Известия о том, что было предпринято и исследовано, к августу 1852 г., обоими этими неутомимыми учеными достигли Лондона к Рождеству того же года; но английское правительство не придавало, первоначально, особого веса этому, столь скромно затеянному, предприятию и потому не назначило на этот предмет, значительных сумм. Между прочим даже инструменты, необходимые для различных наблюдений во время экспедиции, была заготовлены очень скудно и притом конечно должны были еще сильно пострадать от беспрерывных и бесчисленных переездов в течение трех лет. Притом самая отправка экспедиции в путь производилась так быстро, что решительно не было времени для приготовлений, необходимых для достижения цели столь важного предприятия, так что в некотором отношении недоставало даже практического навыка, как например для астрономических наблюдений.

Изъясненные здесь недостатки, лежавшие в самом основании предприятия, сделались еще чувствительнее с течением времени, по мере того как значение предприятия стало обозначаться яснее и вскоре географическое общество увидело, сколь было бы важно отправить к обоим оставшимся путешественникам опытного астронома, снабженного запасом необходимых инструментов. Самым способным для такового дела человеком казался Э. Фогель, и д-р Петерман, обратившийся к нему, в конце января 1853 г., с вопросом о том, согласен ли он занять при африканской экспедиции место покойного Ричардсона, получил от Фогеля в ответ на этот вопрос самое радостное «да!». Фогель пылал [62] желанием как можно скорее доставить новые вспомогательные средства своим смелым соотечественникам Барту и Овервегу и, соединившись с ними, продолжать начатое ими великое дело. Будучи заранее уверен в согласии своих родителей на эту поездку, Фогель объявил, что он успеет окончить все свои приготовления менее, чем в восемь дней. Вследствие сего, д-р Петерманн, 11 января 1853 г., обратился с пространным письмом к тогдашнему прусскому посланнику при английском правительстве, кавалеру Бунзену, который с свойственною ему проницательностью, тотчас же постиг всю важность задуманного плана и с усердием принялся ходатайствовать об осуществлении его. С этою целью д-р Фогель был введен в общество первых английских ученых для узнания их мнения о нем. Мнение всех этих лиц, без исключения, оказалось вполне выгодным для Фогеля; в особенности же хорошо отозвались о нем адмирал У. Г. Смис, полковник Сабин, сэр Уильям Д. Гувер, при чем в письме одного из этих лиц было сказано: «что трудно было бы, во всей Англии, найти человека одинаковых лет, который бы в такой степени соединял все условия, необходимые для настоящего путешественника, как д-р Фогель.» На основании всех этих отзывов сделано было наконец представление лорду Джону Росселю, тогдашнему министру иностранных дел, который и утвердил представление во всем его объеме. По распоряжению его, приобретено было для Фогеля, как видно из письма последнего к его отцу, от 1 февраля 1853 г., на 1500 талеров математических и физических инструментов и множество ящиков с бисером, с маленькими зеркалами, ножами, ножницами, гармониками и разного рода тканями, которые было решительно необходимы для путешественника, потому что за Мурзуком деньги уже теряют свое значение и заменяются товарами. Кроме того, тоже по распоряжении лорда Джона Россела, назначены были Фогелю в помощники двое опытных королевских инженеров, привыкших к перенесению тропического климата, Черч и Свенни. Ближайшее поручение Фогеля заключалось в том, чтобы, по достижении озера Цада, [63] постараться определить географическое положение и абсолютную вышину этого озера с возможною точностью и отчетливостью; но в то же время он должен был сообщать о всех своих исследованиях и астрономических наблюдениях по пути к озеру Цаду. Все экземпляры высушенных растений и семена, а также собрания различных произведений из Борну, заготовленных по распоряжению Овервега, поручено было ему отправить в Европу с первым отходящим караваном. Но главнейшее назначение Фогеля заключалось в том, чтобы он, присоединившись к экспедиции Барта и Овервега, принял на себя заведование астрономическою и ботаническою частью экспедиции.