-

ОХОТА ЗА КАБАНАМИ, ЗА ЛЬВОМ И ЗА БОЛОТНОЙ ДИЧЬЮ

(Из записок Жакоба Библиофиля об Африке.)

Алжир. 22 марта.

Сегодня мы охотились с офицерами первого егерского полка за кабанами.

Отправились мы вчера в линейке, запряженной четвернею красивых лошадей. Кучером был у нас Карайон-Лагур, поручик первого полка. Ночевали мы в Буфарике, где ожидала нас дюжина унтер-офицеров, бывших в восторге подраться хоть с кабанами.

На рассвете другого дня мы, в числе двадцати всадников, были уже в поле.

Арабы должны были отправиться в болота и выгнать на нас зверя. В чистом же поле его должны были перенять наши гончие.

Нас расставили вокруг огромного болотного пространства, заросшего кустами, и мы, молча, ожидали исхода облавы.

Едва расстановились мы по местам, как я уже услыхал дикий крик наших загонщиков. Минуту спустя, я увидел в дали две огромные черные массы, двигавшиеся с необыкновенною быстротою.

Пустили гончих, поскакали охотники,

Я был на самом конце облавы и с трудом догнал своих товарищей. Сначала я даже потерял их из виду, и только спустя четверть часа увидел, что капитан Видаленк несется по оврагу и кричит во все горло:

— Он ранен!... ранен!

Я не слыхал ни одного выстрела и не мог понять, каким образом зверь мог быть ранен. Но скоро все объяснилось. [25]

Впереди капитана между пальмовыми кустами двигалась довольно длинная палка, точно мачта небольшой лодки, несомой волнами. Эта мачта, или лодка, подавалась вперед очень-быстро, но не прямо, а шаталась из стороны в сторону.

Я догнал капитана, и мы вместе въехали в кусты более частые. Здесь я уже ясно рассмотрел красивого кабана, а между плеч его пику, всаженную туда капитаном. Г. Видаленк всегда бьет так кабанов и приобрел большую известность своею смелостию и ловкостию в нанесении этих опасных ударов.

Скоро подвалили собаки и окружили раненого зверя.

Подоспевший араб перерезал ему без дальних околичностей горло своим коротеньким ножом.

Кроме этого кабана еще двое его собратий достались нам в эту охоту. Один был убит из карабина, другого растянули гончие. Последний пробежал мимо моей лошади так близко, что я выстрелил в него из пистолета у самой ноги и дал отличный промах.

Я не могу достаточно надивиться арабским лошадям, особенно, когда на них еду верхом. Моя лошадь неслась с быстротою и легкостию птицы через кусты, через камни и через рвы. Мы проехали очень много пространства. Дорогой поднимали пропасть всякой дичи, куропаток, перепелов, и напугали многих шакалов.

В два дня я пробыл осьмнадцать часов на лошади, но охота доставила мне так много удовольствия, что я не чувствовал ни малейшей усталости.

Возвращение наше домой совершилось тем же самым порядком. Убитых кабанов разделили в лагере, и егеря 1-го полка скушали их за наше здоровье.

* * *

Алжир. 4 апреля.

Еще рассказ об охоте. Но так как я пишу его для охотников, то и не извиняюсь перед ними в болтливости. На этот раз дело идет об охоте за львом; но по скромности я предваряю, что как зверь, так и охотники живы и здоровы.

С некоторых пор рабочие в Рассауте, находящейся на берегу Гамиза, текущего у подошвы Атласа и впадающего близ [26] мыса Матифу в море, стали жаловаться на появление громадного льва и говорили, что это соседство им вовсе не по сердцу. В горах он съел двоих туземцев и сошел наконец в долину, где присутствие скота обещало ему возможность иметь более правильные и более разнообразные обеды и ужины.

На прошлой неделе солдаты первого полка видели, как он пожирал убитого им кабана. А убил он его очень просто: расплюснул ему голову одним ударом лапы

Дня три назад тот же лев утащил осла в глазах колонистов и нес его в своей пасти так же легко, как таскает волк ягненка или собака зайца. Словом, зверь напустил такой страх, что никто не осмеливается выходить из дома без провожатого.

Губернатор, узнавши об этом, решил, что нужно сделать общую облаву; но желая сколь возможно сделать охоту безопасною и избежать ответственности, он не позволил участвовать в ней войскам регулярным, а поручил полковнику 1-го егерского полка г. Домасу, заведывающему делами арабов, предупредить кочевья и пригласить охотников.

Третьего дня в целом Алжире только и было разговора, что об охоте на льва. Многие любители обещали присоединиться к охотникам. Мне самому очень хотелось участвовать в этом подвиге, но я не иначе решился пуститься как в большой и надежной компании. Пока я находился в нерешимости, командир дежурного корабля дал мне знать, что он возьмет с собою десять человек матросов и вооружит их пиками и карабинами, и что кроме этого с ним будут многие его приятели, что составит человек двадцать стрелков. Вместе с этим известием он приглашал меня на охоту.

Было решено, что стрелки станут позади людей, вооруженных пиками. Эта мера предосторожности заставила меня решиться, и я стал готовиться.

К кочевью на Гамизе начали съезжаться охотники верхами и в экипажах. У нас были две повозки, в одной помещались стрелки, в другой матросы; удалой вид последних ободрял нас на случай опасности. [27]

Уже мы готовы были тронуться с места, как адмирал прислал сказать командиру корабля, что он не позволяет брать на охоту матросов, и что, если губернатор рассудил неудобным рисковать войсками сухопутными, то и он не желает подвергать опасности моряков.

Это приказание страшно нас переконфузило.

Мы отпустили матросов, которые остались весьма недовольны, а за ними сошли с повозки трое из охотников, вероятно сильно рассчитывавшие на помощь пик. Эти охотники нашли разные предлоги, чтобы возвратиться домой.

Мы взяли с собою пять пик и отправились.

Дорогой нам попадались толпы арабов и офицеров, но все были верхами, что означало, что они ненамерены охотиться пешком. Сколько ни ехали, нашего полку не прибывало, и нас это очень досадовало.

Когда мы подъехали к палаткам кочевья, к нам подошел один из спагов и доложил, что полковник Домас ожидает нас в нарочно устроенной палатке.

Мы с радостию приняли это предложение, потому что до этого рассчитывали ночевать под открытым небом.

Арабы приняли нас с своим обычным хлебосольством. Один из Каидов очистил свою палатку и объявил, что она принадлежит нам. За этим велел внести два огромные деревянные блюда; на одном из них была делая половина зажаренного барана, на другом целая гора кускусу, туземного кушанья, состоящего из небольших шариков теста с виноградом, вареной бараниной и молоком. Я попробовал этого кушанья, чтобы не обидеть Каида, но признаюсь, оно мне пришлось не по вкусу; да и не очень понравилось мне то, что его надо есть просто руками. Конечно мне пришлось есть руками и жареную баранину; но все как-то это сноснее.

После еды, — а это было часов в восемь вечера, — общество собралось вокруг огней, и стали пить кофе и курить.

В девять часов полковник Домас собрал старейшин разных племен и усадил их вокруг большого костра. Необходимо было условиться на счет завтрашнего дня и решить, как и где сделать на льва нападение. [28]

Г. Домас говорит прекрасно по-арабски и переводил нам замечания и ответы туземцев.

В этом кружке, составленном из старшин арабских, и окруженном толпою туземцев, просовывавших с любопытством головы, было что-то величественное и торжественное. Офицеры, охотники в разнообразных костюмах довершали картину, освещенную с одной стороны багровым светом костра, а с другой бледными лучами луны.

Я не стану надоедать читателю повторением тысячи мелких вопросов, сделанных нами арабам, и их ответов. Большая часть советников была в том убеждении, что в открытом месте лев опаснее, чем в горах.

Один из них видел льва накануне, и когда его спросили, где, полагает он, можно встретить зверя, то он отвечал:

— Лев то здесь, то там; никто не знает, где он.

Другого спросили, где, по его мнению, расположить стрелков; он значительно посмотрел на малое число пешего народа и сказал:

— Я никогда не трачу слов даром. Когда у тебя будут стрелки, я тебе скажу, что с ними делать!

Третьего спросил г. Домас, полагает ли он, что можно убить льва не рискуя жизнию человека.

Он отвечал:

— Лев тем менее ищет опасения в бегстве, чем более для него опасность. Я живу в горах, где женщины преследуют льва с палками, когда он утащит скотину из их стада, и добиваются того, что зверь бросает добычу. Но здесь лев увидит себя окруженным всадниками, он свернется как кошка, выждет удобную минуту и одним прыжком достигнет своей жертвы. Его можно будет стрелять только на трупе человека, и, если не убьют его, он отправится не спеша. Во всяком случае добрый конь скачет шибче его, и зверя можно всегда догнать.

Эти справки заставили нас призадуматься.

Пока мы продолжали рассуждать, один из туземцев пришел к нам и объявил, что один из его товарищей видел льва в тот же вечер, что он стрелял по нем, но вероятно не попал. [29]

Вследствие этого было решено сделать нападение на льва на другой день в пять часов утра, между водяною крепостию и квадратною фермою не далее одной мили от того места, где мы находились. Мы разошлись, и всякой старался о том, как бы спокойнее провести ночь.

Палатки были редки.

Нас поместили в той, которую уступил нам каид, но я никак не мог протянуть в ней ног. Я старался уснуть, но старания мои оказались напрасными.

Шакалы испускали неистовые крики, а собаки кочевья вторили им своим лаем; лошади, привязанные к палаткам, ржали и бились; арабы болтали как сороки. Я помирился наконец с своим положением, встал, закурил сигару и пошел гулять.

Я потерял немного.

Никогда не забуду я чудной ночи, проведенной в этом кочевье. Кое-где виднелись гаснувшие костры, а с ними бледные лучи луны достаточно освещали окрестность. Арабы, завернутые в свои широкие бурнусы, лежали у ног коней своих. Некоторые курили молча трубки у погасающих костров. Другие собрались вокруг палатки каида Бени-мусса, красивого молодого человека, бледной и задумчивой наружности, который, лежа на турецком ковре, равнодушно проигрывал золотые и серебряные монеты друзьям своим.

По временам приезжали всадники из соседних кочевьев, втыкали кол, привязывали к нему свою лошадь и ложились у ног ее.

Из Алжира приезжали тоже любители... но только одна повозка привезла пять человек в подкрепление пешим стрелкам. По странному случаю эта повозка принадлежала гг. Франлье и с ними был г. де-Бос, двоюродный брат жены моей. Мы оба были очень удивлены, что нам пришлось в первый раз встретиться в Африке и на охоте за львом.

Спали не многие. Часа в два утра встали более ретивые и подняли остальных. Скоро все были на ногах и поместились вокруг огня пить кофе, в котором не было недостатка.

Первою заботою настоящих охотников было высушить свое оружие, потому что ночью роса была так обильна, что [30] дотронувшись до моей фуражки, я подумал, что как-нибудь уронил ее в воду.

В три часа вернулись всадники, отправлявшиеся в Рассату, и было решено, что через час будет общий подъем.

Надо было счесть народ, чтобы устроить план атаки.

Оказалось около двух сот всадников, считая тут и Европейцев; а нас, пеших стрелков, было только двадцать четыре человека.

Г. Домас казался очень недовольным; он рассчитывал на большое число людей, особенно пеших, потому что они только могли проникнуть в чащобы, где обыкновенно держится лев. Он послал сейчас же в квадратную ферму потребовать отряд стрелков и назначил место, куда придти им.

Наконец мы тронулись.

Один из наших друзей, командир де-Ну, думал сначала присоединиться к нашему стрелковому взводу; но когда увидал, что нас очень мало, то советовал и мне сесть на лошадь. Но у него была лошадь, а у меня ее не было. При том же со мной был Кодрози: он вовсе не был охотником и приехал по моим убеждениям. Мне хотелось, чтобы он хоть раз в жизни побывал на охоте за львом. Оставить его я не мог. Де-Ну пожал мне руку, посоветовал быть осторожным и уехал вместе со всадниками.

Когда весь наш отряд пеших стрелков был собран, то я объявил во всеуслышание, что не намерен быть загоньщиком или выследчиком, как думали употребить нас распорядители охоты, и советовал не разделяясь занять одну позицию.

Предложение мое было принято единодушно.

Никто из нас не чувствовал в себе особенного желания дослужить завтраком льву, который скорее бросается на пешего, ни сделаться посмешищем для арабов, которые очень не скоро решаются на борьбу с этим зверем.

Не разразниваясь, мы прошли довольно большое пространство. Взойдя на одну возвышенность, мы могли окинуть глазом всю равнину, где думали мы подступить к лютому животному.

Вся равнина заросла лесом и кустарником всевозможных пород. Местами эти деревья и кусты так были часты и так [31] переплелись между собою, что едва можно было разглядеть белые бурнусы, следовавшие тихо один за другим.

Пришли и стрелки из квадратной фермы; но когда им сказала, что их хотят посылать в такие трущобы, куда нельзя проехать на лошади, они разбежались и ничто не могло остановить их.

В это время два араба, шедшие вперед, подозвали нас и показали нам только что убитого кабана и вполовину съеденного. Земля вокруг была истоптана и следы лап льва отпечатаны так же ясно, как это бывает с следами заяца по пороше. По этим следам, попадавшимся нам еще несколько раз в продолжение охоты, мы видели, что имеем дело со львом большого размера.

После недолгих переговоров было решено, что надо проникнуть сейчас же в ближайшую чащу.

Полковник Домас отдавал приказания, расставлял людей; но, видя наше небольшое число, не решался предложить нам идти в кустарники.

Пока он раздумывал, раздалось страшное рыкание и за ним последовала глубокая тишина.

Все как будто онемели, смотрели с ужасом друг на друга и не смели шевельнуться.

Лошади дрожали под всадниками, а собаки, опустив хвосты, в страхе прятались за нами.

Когда миновала минута неожиданного испуга, все переглянулись более спокойно, и каждый, казалось, говорил:

— Лев здесь.

Сомневаться было нечего. Но как проникнуть в эту чащу на лошадях?... И пешие могли пробраться туда с трудом. Никакие убеждения и угрозы полковника Домаса не могли принудить арабов и нескольких туземных стрелков податься вперед.

Разбешенный при виде их трусости, полковник поступил молодцем; но к несчастию пример его увлек только двоих начальников арабов; а нас заставил забыть наши меры предосторожности.

Он сошел с лошади взял карабин и сказал нам: [32]

— Господа!... Лев здесь, это ясно; по добраться до него можно только пешком. Сколько вас?

— Семнадцать. Остальные поотставали дорогой.

— Ну, пусть восемь человек идет со мною, а девять составят второй взвод. Мы сделаем таким образом два обхода в чаще. Пусть всадники окружат чащу, и, если лев на них выйдет, они сделают свое дело.

Надо отдать нам честь, минуты нерешимости почти не было. Признаюсь, что мне вовсе не хотелось быть растерзанным; но когда я увидел, что полковник подает такой благородный пример, тогда как в качестве начальника охоты он легко мог остаться на лошади, я нисколько не задумался, и мы вошли или лучше исчезли в чаще.

На первых порах сучья, корня и трава так запутали нам ноги, что если бы господин лев предстал пред нас, то конечно никто бы не выстрелил.

Мы шли гуськом друг за другом и старались как можно менее шуметь, чтобы не разбудить уснувшей кошки.

Бедный Кодрози, которого я затянул на эту охоту, насилу вытаскивал свои длинные ноги, пыхтел под ношею ружья и говорил мне тоном упрека, попадавшего мне прямо в сердце:

— А! друг мой, зачем вы меня сюда затащили?

— Ничего, смелее, отвечал я ему; поверьте, что если суждено кому из нас быть съедену, так это ни мне, ни вам.

И я показал ему пальцем на одного несчастного нашего товарище, толщина которого лишала его возможности двигаться, и который конечно должен был показаться льву вкуснее нас.

Несколько раз нападали мы на след льва; было очевидно, что штаб-квартира его в нашем соседстве.

В эти минуты мы удвоивали осторожность, и, кажется, готовы были идти на цыпочках.

Наконец-то вышли мы из чащи, а вслед за нами вышел и полковник с товарищами

Когда всадники расположились как следует, мы отправились на вторичный поиск.

Мы не сделали и двухсот шагов, как на опушке раздались выстрелы. Оказалось, что арабы выстрелила по гиеяне, дали [33] промах, и она бросилась в ту часть леса, по которой мы или. Признаюсь, она меня вовсе не испугала. Ощущение, которое овладело мною при начале поисков, было слишком сильно, чтобы прибавиться появлением гиенны или чем-нибудь подобным.

Второй поиск, благодаря Бога, — и я говорю это не краснея, — кончился как и первый.

Мы изнурились до крайности. Г. Домас сел на лошадь, приглашая нас следовать за всадниками.

Пройденную нами дорогу можно назвать чисто адскою; на пути нам попадались не раз свежие следы отыскиваемого нами зверя. Впрочем мы были все уверены, хотя и не сообщали этого друг другу, что лев остался в той чаще, где мы делали первые поиски. Если бы мы прошли от него в двадцати шагах, он и тогда бы не тронулся. Чтобы поднять его, надо было человек двести пешего народа, а нас было только осьмнадцать.

К полудню усталость и изнурение дошли до крайности. Я предложил товарищам вернуться домой, и никто мне не противоречил.

Дорогой мы видели, как всадники стреляли и нападали на какого-то зверя. После мы узнали, что убили двух кабанов.

Оставив в лесу кавалерию, мы вернулись к палаткам, где ожидала нас вкусная провизия. Всадники приехали часа через два с гиенной и двумя кабанами.

В четыре часа мы ехали уже назад в Алжир, очень довольные исходом охоты, потому что, еслиб пришлось встретить льва, не обошлось бы без несчастия, и конечно жертвою зверя был бы кто-нибудь из нас, потому что арабы не очень суются к головастому животному.

Что касается до меня, то я был доволен совершенно. Я имел достаточно тревожных ощущений. Уверенный, что наш взвод или взвод полковника побудит льва, я не мог спокойно думать о последствиях этого побуждения. Словом — охота за львом для меня кончена; а если я когда и отправлюсь на нее, то верхом и в качестве любителя. Вместо оружия со мною будет зрительная трубка.

Де-Ну был и верхом, а перечувствовал побольше моего, хотя храбрость этого офицера известна всем. Видя безуспешность [34] нашего второго поиска, он толкнул свою лошадь на несколько шагов в чащу. Но едва въехал он в кусты, как лошадь его взвилась на дыбы и грива ее ощетинилась. Отрывистый глухой рев послышался за кустом, и огромное животное краснорыжего цвета стало подыматься на ноги.

Де-Ну не мог дать себе вдруг отчета в этом явлении, повернул лошадь и поскакал назад, уверенный, что ево преследует чудовище. Выехав из чащи, он остановился и увидел, что его напугал бедный верблюд, заревевший вероятно потому, что его обеспокоили. Но де-Ну уверял меня, что он никогда не пугался до такой степени.

Впрочем, кроме раны в лоб ложей пистолета, полученной одним офицером при выстреле и отдаче давно заряженного оружия и падения с лошади одного любителя, который раскроил себе голову, других несчастий не приключилось. Я надеюсь, что последний останется жив, и наша львиная охота окончится совершенно невинно.

* * *

Октября 22.

Я все еще в Алжире, и право не жалуюсь на судьбу свою. Я боюсь как огня Орана, и по возможности отлагаю поездку в это новое место моего назначения.

Работаю я весьма прилежно и добросовестно. Еще никогда не было сделано такого подробного донесения о лесах Алжира, как то, которое лежит у меня на столе; и вероятно бедные смотрители лесов не подвергались таким строгим преследованиям, каким подвергаю их я.

Время благоприятствует моим разъездам. Солнце палит не так сильно, а небо самого яркого голубого цвета; на всем горизонте ни одного облачка.

Невозможно, чтобы душа не сочувствовала этой ясности неба, и потому я нисколько не удивляюсь, что сплин и меланхолия развились в туманном климате Шотландии и Англии, жилищах бардов и уток.

Впрочем, если здесь нет бардов, то довольно уток и болотных птиц всякой породы.

Недавно сказали мне, что бесчисленные стада бекасов посели в Метидже. Охота в болоте имеет свою особенную [35] прелесть, которая всегда увлекает меня. Я сговорился с тремя городскими охотниками, и мы условились о полевании.

Один господин, приехавший в Алжир очень недавно и занимающий там довольно видное место в администрации, автор книги об охоте с борзыми, просил у нас позволения присоединиться к нашему обществу.

Не только борзая, но и все прочие охоты были, по словам его, ему известны. Подвиги его были многочисленны, ловкость его вошла в пословицу, а хладнокровие в опасности считалось его неотъемлемым качеством.

Мы были очень рады сообществу такой знаменитости.

Так как мы отправлялись в болота Метиджи за Хаджель-бей, то надо было выехать рано, и мы условились выехать в первом часу утра.

В назначенный день мы уселись на лавочки кареты и сейчас же все заснули.

Около трех часов утра мы переехали брод у Константины и очутились в середине Метиджи. Тишину этой обширной пустыни нарушали только мерный звук колокольчиков наших лошадей и периодические возгласы нашего возницы.

Вдруг сильный толчок отбросил нас в правую сторону, потом в левую, и мы, попадавши друг на друга, проснулись.

Вокруг нас раздавались крики, стоны и какой-то рев.

Наш экипаж лежал на боку и конечно не двигался. Насилу освободились мы от наших ружей и ягдташей, вытащили ноги из-под собак и добрались до окошка Здесь увидели мы какие-то движущиеся фантастические фигуры, число их беспрестанно увеличивалось, и мы долго не могли понять, что вокруг нас происходит.

Наконец кое-как освободились мы из нашего заключения и выкарабкались вон из экипажа. Тут только разглядели мы, что попали в середину каравана, состоявшего из верблюдов, ослов и мулов. Арабы гнали их в город.

Был день торга, и бедные животные были нагружены всевозможными припасами, которые подгородные арабы возят обыкновенно продавать в Алжир. [36]

Передовой верблюд попал в колесо нашего экипажа, другой, нагруженный курами, полетел кверху ногами; за этим последовал в целом караване страшный шум и смятение, темнота увеличивала беспорядок вдвое.

Арабы бегали за курами, поднимали мешки, били палками испуганных животных; женщины и дети, бывшие позади каравана, подумали, что на них напали разбойники, и кричали во все горло.

Кучер наш тоже кричал и отмахивался от троих арабов, рассерженных до бешенства. Уже большая толпа окружила нас с угрозами, и дело могло кончиться худо. По счастию один из наших товарищей знал хорошо по-арабски и вступил с арабами в переговоры.

Мы сами помогли им поднять двух упавших верблюдов, и тишина, или лучше порядок, водворились в караване.

Мы пропустили людей и животных мимо себя. Людей было человек сот шесть, и это заставило нас подумать, что мирные переговоры никогда не лишние. По уходе каравана мы подняли экипаж наш и поехали маленькой рысью к Хаджель-бею.

Солнце бросило первые лучи из-за вершин Атласа, и скоро сделались нам видимы все окружающие нас предметы. Мы воспользовались этим временем, чтобы восстановить порядок в нашей клаже, расстроенной при падении.

Оказалось, что все было цело, и оригинальный эпизод поездки доставил нам повод к продолжительному смеху. Вдруг заметили мы, что у нас недоставало товарища. Нового знакомца нашего не было в экипаже.

Мы остановились, вышли, стали кликать, - никакого ответа.

Нами стало овладевать невольное беспокойство. Что с ним сделалось? где он? Не ушибся ли при падении? Не заблудился ли в темноте? Или, как новый Паладин, не вздумал ли он бороться один с толпою неверных и не захвачен ли ими в полон?

Мы решительно не знали на что подумать.

Во всяком случае ехать далее, не употребивши всех средств к его отысканию, было невозможно, и мы велели кучеру ждать нас, а сами пошли назад, стараясь где-нибудь отрыть пропавшего. [37]

Когда мы вернулись на то место, где происходила сумятица, то увидели в левой стороне, между кустами кактуса и алое, человека, в котором скоро узнали нашего товарища.

Он шел как человек после какой-нибудь болезни.

— Куда вы пропали? стали мы кричать ему. Что, вы больны или ушибены? Что с вами случилось?

— Ничего, ничего, отвечал он нам, сконфуженный; я не видал, как вы тронулись с места, и, боясь заблудиться в темноте, ждал рассвета, чтобы разглядеть дорогу.

Это объяснение показалось нам так странным, что мы все замолчали, и, переглянувшись с усмешкою, отправились к нашему экипажу.

Через час мы были на месте.

Экипаж был отправлен в Хаджель-бей, а двое арабов с Фермы, взятые нами в проводники, ввели нас в болота. Росшие там кустарники были местами на два метра выше человеческой головы.

Какая пальба!

Бекасы вскакивали у нас из-под ног, направо, налево, спереди, сзади. Выстрелы следовали один за другим почти без перерыва, охота шла на славу.

Когда охотники проникли далее в болото, где кусты становились все чаще и чаще, выстрелы сделались, разумеется, реже. Нужно было одною рукою прокладывать себе дорогу и беспрестанно смотреть под ноги, чтобы не завязнуть Я должен признаться, что, не смотря на всю мою привычку к болотной охоте и к путешествию по этой зыбкой почве, я пропустил многих бекасов без выстрела, хотя они и поднимались очень близко.

Не без труда и не раз погрязнув выше колен, добрался я до небольшого островка. Отер пот с лица и стал оглядываться вокруг, чтобы выбрать себе дорогу, как вдруг услышал шагах в пятидесяти от себя два выстрела, а за ним крики:

— Пантера! пантера!

В одну секунду схватил я в кармане пулю, опустил ее в ствол и затаил дыханье, как это обыкновенно бывает на облаве, когда слышишь, что недалеко от тебя трещат сучья, и ожидаешь появления зверя. [38]

Я в самом деле слышал треск сучьев, видел, как шевелились верхушки кустарников, и наконец, как пронесся меж ними зверь. Он мелькнул так быстро, что я не успел приложиться. Мой выстрел заставил однако же пантеру обернуться, и она, взглянув на меня, вероятно, с презрением, одним прыжком скрылась с глаз моих.

Я подозвал товарищей, которым было очень любопытно узнать результат наших пяти выстрелов.

— Она ранена! кричал один.

— Надо ее преследовать, говорил другой.

— Куда она побежала?

— Сюда, туда.

Все мы были очень взволнованы л не могли образумиться.

Я предложил прежде всего выйдти из топи, чтобы можно было рассуждать на свободе.

Едва перешли мы топкое место, как услышали чьи-то крика и стоны. Мы стали прислушиваться и пошли к тому месту, откуда раздавались жалобы.

С трудом пробирались мы меж кустами и пришли к месту, где болото хотя подернулось зеленым мхом, но было так зыбко, что опасно было идти по нем.

Охотник, привыкший к болотам, знает эти предательские зыби, которые всегда раздаются под его ногою. Мы хотели уже вернуться назад, как услыхали голос из середины топи.

Скоро разглядели мы, что в нескольких шагах от нас раздвигается трава и под нею вытягивается черная рука, которую мы сочли принадлежащею негру. При втором крике мы узнали голос нашего несчастного товарища. Это был наш новый Немврод.

Надо было поторопиться освободить его, потому что чем более усиливался он выйдти из тины, тем более уходил в нее.

Мы закричали ему, чтобы он не трогался и раздвинул руки, вместо того, чтобы держать их над головою подобно пловцу, который испытывает глубину реки.

Сейчас же наломали мы кустарнику, ветвей, травы, разбросали их наподобие мостика, взяли друг друга за руки, и держась таким образом, дошли до утопающего. — Мы пришли во время. [39]

Несчастный ушел уже в тину по грудь. Когда мы его вытащили и положили на траву, то никто не мог удержаться от хохота при виде странной обертки, его покрывавшей.

Он принужден был, взять вторую ванну, только уже в чистой воде ручья.

После этого подвига, мы выбрались на более твердую почву и увидели, что мы почти на краю Метиджи, у западной подошвы Атласа.

Пантера должна была бежать этим же путем в горы.

Мы могли бы отправиться в ближайшую расселину, где вероятно она нашла себе убежище; но нас остановила мысль, что тут же вблизи живут наши друзья кабилы. Вдали виднелись уже их сады и домики.

Вследствие этого, и вероятно к великому прискорбию нашего нового знакомца, было решено вернуться назад. На обратном пути мы старались обходить топкие места и застрелили еще несколько бекасов.

Перед фермою подняли мы куропаток, и шесть штук из них попали в наши сумы, которые были помещены на плечи арабам, и красовались своей почтительной полнотою.

С сигарами во рту и с ружьями через плечо шли мы, вспоминая дневные похождения. Арабы отправились вперед, чтобы приготовить экипаж, усталые собаки шли по узенькой дорожке у ног наших.

Вдруг шагах в сорока впереди нас увидели мы черную массу, пробежавшую через тропинку. День вечерел, и мы не могли хорошенько рассмотреть ее.

Это заяц! это шакал!... раздались у нас восклицания, и каждый думал, что рассмотрел и угадал лучше другого.

Мы прибавили шагу и повели собак на след.

Собаки сейчас же прихватили и привели нас к норе. Какой зверь там скрылся, нам было неизвестно, но мы решились привести это в ясность.

Собаки нюхали и рыли нору, мы совали туда палки; но нора шла уступом, и надо было придумать другое средство. Конечно можно было зверя выкурить дымом, но мы были подле поля пшеницы и рисковали зажечь его. [40]

В это время подошел к нам один из арабов с известием, что экипаж наш готов, а я предложил послать его на ферму за заступом и за лопатой.

Он скоро вернулся с этим оружием и с товарищем; мы отозвали собак и начали рыть.

Когда дыра сделалась пошире, мы пустили в нее одну собаку. Она туда бросилась, но сейчас же выскочила назад с визгом, и морда ее оказалась вся в крови. В то же время услыхали мы в норе шум, похожий на оборот колеса.

Наши старания добраться до зверя еще более усилились желанием отмстить за раненую собаку. Скоро они увенчались успехом

Нора разрыта до основания, и зверь явился наруже. Сначала он нам показался величиною с заяца; но сейчас же надулся и покрылся целым лесом острых иголок.

Тут мы поняли, что это было нечто иное, как ёж и ёж рассвирепевший.

Сцена произошла презабавная.

Арабы испускали дикие и радостные крики, собаки, получавшие раны при каждом нападении, выли и лаяли, иглы зверя поднимались и опускались с шумом особого рода. Мы были в нерешимости, как окончить эту охоту, спорили друг с другом, в вся эта комедия ужасно забавляла меня.

Но надо ж было чем-нибудь кончить. Собаки были все в крови и могли наколоть себе глаза. Я взял ружье и постарался прицелиться в голову зверка, чтобы не попортить его оригинальной брони. Дело было не легкое, но, когда я выстрелил, иглы опустились одна за другой, и жертва наша могла быть легко поднята и с торжеством отнесена в экипаж.

Мы приехали в Алжир часам к десяти. Мне будет долго памятен этот день охоты, полный самых приятных ощущений.

Текст воспроизведен по изданию: Охота за кабанами, за львом и за болотной дичью. (Из записок Жакоба Библиофиля об Африке) // Москвитянин, № 13-14. 1855