ОХОТА ЗА НЕГРАМИ В КОРДОФАНЕ. Между тем как Англия, Франция и другие европейские державы принимают меры к истреблению торговли неграми на западном берегу Африки, вот что внутри этого несчастного материка делает знаменитый «преобразователь» Египта, паша Мегмет-Али, любимец французских журналистов и политиков. Донгола, Сеннаар и Кордофан, три области, населенные черными людьми, лежат к югу от Нубии в верховьях Нила. Эти три области, лет [64] двадцать пять назад, были управляемы туземными наследственными начальниками, «меликами», которые собирали, с грехом пополам, подати и заботились о защите государства. Цари Донголы и Кордофана зависели некоторым образом от сеннаарского престола. Если спокойствие страны и жителей и было иногда возмущаемо вторжением неприятелей, то по крайней мере, в промежутках, они наслаждалась счастием, основанным на взаимном доверии членов одной семьи, связанных общим чувством защиты.

В 1820 году, Мегмет-Али вознамерился завоевать эти три провинции и вскоре привел мысль свою в исполнение. Первой причиной этого намерения и настоящею целью его было обращение в рабство черных народов. Паша, опасаясь непокорного духа арнаутов и почитая природных Египтян трусами, хотел сформировать первые регулярные полки своей армии из негров. Мужчины предназначались к отсылке в Египет, в армию; жены и дети к распродаже на невольничьих рынках.

Экспедиция была поручена сыну Мегмета-Али, Измаилу-паше: под начальством его находилось многочисленное войско; целью войны была «охота за неграми». Несчастные, не подчинявшиеся новому владычеству, были немилосердно убиваемы. Дурно вооруженный народ не мог защититься против возмутительных жестокостей иначе, как хитростью.

В одно утро сын паши и весь штаб его сгорели в палатках своих и негры с дикою, бешеною радостью кружилось и плясали вокруг костра.

Мегмет-Али послал новое войско, чтобы вторично покорить Донголу, Сеннаар и Кордофан, и начальство над экспедицией поручил зятю своему, Дефтердар-паше. Области были снова заняты, без большого труда. После совершенного покорения их, Дефтердар-паша, один из свирепейших Турков, о каких только упоминает история Востока, был назначен правителем; он пролил там столько крови для своей потехи, и предавался таким бесчинствам, что египетский паша [65] чтобы унять этого зверя, велел, по-турецки, отравить его. Место зятя было отдано племяннику.

С той поры в Кордофане находится египетский гарнизон; «охота за неграми», начатая для завербования солдатов в армию, была продолжаема как государственный доход, пока пата уверялся в неспособности негров к военной службе, потому, в особенности, что они очень скоро умирали от тоски по родине. Их стала уже прямо отправлять на рынки, во все города Оттоманской Империя, где они продавались в пользу египетского паши.

В Кордофане «охота» начинается от Обеида. Войска отправляются к югу, к горам, где живут негры. Эти горы образуют посереди равнины большую группу отдельных холмов; народонаселение их простирается от тысячи до трех тысяч душ. Негры Нуба живут семьями, в селениях, выстроенных на самой возвышенной части гор и обведенных оградой из тернистых кустарников. Довольно ограниченный промысел их состоит в разведении хлеба и меду, для собственного пропитания, в собирании страусовых перьев, слоновых клыков; они также держат скот, получают от него масло и сверх того кожи, которые они очень искусно выделывают. Излишек променивают они на холст, стекло, кофе, табак и тому подобное. Жители странствуют небольшими караванами и производят меновую торговлю между собою и с египетскими купцами.

Ими управляет наследственный владетель; у них есть верховный первосвященник и низшее, подчиненное ему духовенство; они имеют нечто близкое к нравственным законам, проистекшим из заповедных преданий.

Веселость характера их поддерживается умеренностью нужд, которые легко удовлетворяются плодотворностью почвы и хорошими стадами. Сжав хлеб, они ни о чем уже более не заботятся и вполне предаются удовольствиям — пляшут и наряжаются. Законы внушают им чувство порядка; религия и брак, не позволяющий иметь более одной жены — чувство нравственности и, наконец, довольство и благосостояние делают их счастливыми и [66] веселыми; вследствие этого, между невольниками, негры Нуба ценятся выше других. Хвалят их понятливость, трудолюбие, мужество, верность, но порицают в них один «важный, неисправимый недостаток»: они тоскуют по родине, не могут забыть ее и часто умирают без всяких наружных признаков болезни. Это обстоятельство расстроивает несколько расчеты хозяев их, но весьма выгодно для паши, постоянного поставщика невольников для всей Оттоманской Империи и иных мест.

Один европейский офицер, посланный египетским пашею в Кордофан для обучения вновь сформированных полков, был свидетелем одной из четырех «газве», ежегодно происходивших в то время; он-то сообщил графу Леону Делаборду сведения об этой охоте, которые тот напечатал в журнале Revue de l’Orient. Он принимал участие в одной из этих бесчестных экспедиций, взяв с собою только ружье для собственной своей защиты.

«Понятно, что для такого благородного препровождения времени, как «охота за неграми», и войско должно быть блистательное; оно состоит, во-первых, из четырех сот Египтян, предводительствуемых турецкими офицерами, вооруженных и обмундированных по-европейски, обученных по правилам французской экзерциции и марширующих при барабанном бое и звуках маршей наполеоновских времен. По флангам едут сто человек легкой кавалерии, составленной из бедуинов; в арриергарде дюжина старост из деревень, окружающих столицу; с каждым из них двадцать подчиненных ему крестьян; они охраняют провиант, навьюченный на верблюдах; в центре находится главнокомандующий; возле него адъютанты и чиновник, приставленный для надзора за расходованием сумм, отпущенных на экспедицию; наконец лекарь и два хирурга. Ясно, что в этих «охотах» соблюдаются все законы стратегии, административной экономии и человеколюбия, к своим.

Войско идет в удивительном порядке; все вместе отправляются в путь и вместе же останавливаются [67] вечером на бивуаках. Негры-туземцы служат проводниками; их обыкновенно избирают из пастухов и торгашей шкурами. Так как промысел их позволяет им бродить из селений в столицу и обратно, не возбуждая ни малейшего подозрения, то им очень не трудно узнавать убежища бедных жителей и изменять им. Они собирают сведения о населении каждой горы, о числе людей вооруженных и способных к обороне; выведав все подробности, они являются с доносом в столицу и за довольно умеренное вознаграждение, вызываются быть проводниками.

Сначала отряд, ведомый неграми-изменниками, идет днем. По обеим сторонам дороги возвышаются горы, частию разоренные, частию вновь населяющиеся; охотники не трогают последних, пока населения не усилятся до такой степени, что могут доставить им хорошую добычу; некоторые горы оставляются без внимания, потому что население их слишком сильно и готово к отчаянной защите. Несмотря на то, бедные жители в страхе и ужасе смотрят на проходящий отряд, и готовятся — одни к бегству, другие к защите.

На два дня расстояния от горы, на которую солдаты намерены напасть, они отдыхают днем, пускаются в путь ночью и опять останавливаются на бивуаках при появлении первых солнечных лучей.

Накануне аттаки производится смотр аммуниции и оружие; все происходит по правилам строжайшей дисциплины. Генерал отдает приказания через адъютантов своих; контролер исполняет свою обязанность; при наступлении ночи весь отряд выступает в поход в величайшей тишине; люди молчат, барабаны тоже, слышен только ровный шаг марширующих.

Расстояние так хорошо соображено с скоростью походу, что до восхода солнечного наступающие подходят к цели. Кавалерия, искусно исполненным движением, окружает часть горы; пехота замыкает ее с другой стороны; бедные негры спят так спокойно, что весьма редко шум аттаки пробуждает их; еще реже у спвевают они укрыться. Бывали, однако ж, случаи, что [68] какой-нибудь невольник-беглец предостерегал братьев своих; охотники окружали гору, но дичи уже не было: негры успели уже укрыться в лесах, куда регулярному войску невозможно за ними следовать. Но чаще всего солдаты успевают окружить спящих жителей и приготовиться к правильной аттаке.

Генерал находится на возвышении, в раскинутой для него палатке; перед палаткой стоит пушка и артиллеристы с зажженными фитилями ожидают сигнала. Яркое восточное солнце золотит верхи гор и начинает уже освещать воинственную картину, когда внезапно раздавшийся пушечный выстрел возвещает, в одно время, и белым, чтобы они готовились к аттаке, и неграм, что последний час свободы их пробил. Никогда еще выстрел не раздавался в этих мирных странах, никогда еще ядро не ударялось об эти скалы. Нельзя выразить изумления, испугу, ужасу бедных жителей! Они выглядывают из-за скал взлезают на деревья, прыгают с ветви на другую, оскалив белые зубы, исчезают и вновь появляются. Женщины убегают с детьми; они ведут за собою слепых, дряхлых стариков; беспокойное движение сопровождается глухим ропотом; издали, селение похоже на разоренный муравейник.

Начинается аттака: надо овладеть всеми жителями, мужчинами, женщинами к детьми, и убивать их как можно менее; потому что в Каире паша ждет живых людей, а не трупов. Четыре взвода отделяются и аттакуют гору, между тем как весь отряд сопровождает наступательное движение их страшными выстрелами холостыми зарядами, чтобы как можно более напугать робких и мирных жителей и сделать их неспособными к сопротивлению и защите. Солдаты, примкнув штыки, проходят смело между кустарником и ущельями. Все с ужасом бежит от них — но вдруг беглецы ободряются, потому что убийцы приближаются к логовищу, в котором лев спрятал детенышей своих.

На вершине горы негры имеют хижины и лачужки; там живут они в мирное время; но чтобы укрыться от нападений неприятелей, они выкапывают ямы, пещеры, [69] в прячут туда все, что имеют драгоценнейшего: жен и детей. Чтобы защитить это сокровище, они делаются мужественными: одной рукой бросают они длинные отравленные копья свои, а другою закрываются щитом. Но прежде нежели слабые оружия их достигают солдат, до них только долетают уже на удачу пущенные пули. Поддерживаемые удивительно сильной натурой своей, не знакомые с способом, которым насылают на них смерть неприятели, негры, пораженные пулей, в жару битвы принимают смертельную рану за легкую контузию, потирают ее землей и продолжают сражаться; пораженные уже тремя или четырьмя пулями они внезапно, без судорог, без страданий, надают мертвые на месте, после значительной потери крови. Пока глава семьи защищается, жена и дети не отходят от него, ободряют его криками и даже помогают ему, бросая в неприятеля каменьями; по лишь только он падает, они сдаются без ропота, как бы покоряясь воле судьбы.

Другие негры, менее мужественные, спасаются бегством с семьями своими, но преследователи загоняют их, как зверей, на самую вершину горы и там овладевают имя; иные прячутся в пещеры, куда никто не осмеливается итти за ними. В этом случае охотник должен быть довольно искусен и хитер, чтобы выгнать зверя из его логовища: вернейшее средство есть выкуривание бедных жертв из ям, посредством зажженного хворосту, точно так как в Европе выкуривают лисиц и хорьков; но часто достаточно зарядить ружье перцем и выстрелить в яму: дым от пороху, смешанный с крепким, едким запахом перцу, наполняет пещеру; ослепленные, задыхающиеся негры выскакивают из своих убежищ, солдаты бросаются на них, связывают, а потом заковывают в цепи. Если ж дым никого по выгоняет из пещеры, то охотники переходят к другой яме, зная, что в первой им уже нечего искать: мать задушила детей, отец убил сперва мать, а потом самого себя — трупы солдатам не нужны: они охотятся за живыми людьми.

По окончании битвы солдаты уводят с собою [70] добычу; тут в сильной степени проявляется живая, плачевная привязанность негров к родине и родным: один, согнувшись и уцепившись руками за ногу, не хочет встать с места; другой обхватив дерево, сопротивляется всем усилиям солдат; третий обнимает жену и детей, составляет с ним узел, который одна сталь может развязать.

Но советники паши как бы предвидели все хитрости и всю твердость, которые может внушать любовь к отчизне. Есть разные средства прекращать сопротивление бедняков: к ногам одних привязывают лошадь, которая увлекает их за собою по каменьям и терниям до подножия горы; если и там несчастный, окровавленный, обезображенный негр сопротивляется, то его убивают без милосердия; если ж он покорится, то его заковывают в цепи и надевают на него длинное, тяжелое иго, в виде вилы, которую с каждым шагом он должен приподнимать.

Солдаты возвращаются с несчастными пленниками к палатке главнокомандующего; там молодой Турок, обучавшийся в Париже бухгалтерии, записывает приход и имена деревенских старост, на ответственность которых отдается живой товар. Эти старосты, с крестьянами своими, соответствуют званию псарей в наших охотах: они знают страну, обычаи и язык негров и умеют укрощать их бешенство. Им удается смягчать убийственное действие моральной борьбы, начинающейся по окончании физической. Когда смотрение за невольниками поручалось египетским солдатам, первые нередко сговаривались между собою на своем языке, непонятном стражам, неожиданно нападали и убивали их ударами цепей и вил, привязанных к шее. Тогда солдаты невольно должны были прибегать к штыкам и пулям, чтобы прекратить возмущение; подобные стычки делали большой убыток египетскому паше.

Отряд, сдавший добычу, возвращается в ряды; за ним следует другой, третий и так далее; удостоверившись, что вся дичь переловлена или перебита, охотника [71] докладывают о том начальнику, который отдаст приказ к сбору.

Вот, в нескольких словах, верное описание хода легких аттак; но когда первые взводы встречают слишком сильное сопротивление и не могут пробиться сквозь сомкнутую толпу негров, когда опрокинутые слишком многочисленным народонаселением, она видят, что кровопролитие ни к чему не послужило бы, то главнокомандующий переменяет тактику: он решается уморить осужденных жаждою; это средство, требующее более времени и терпения, еще ужаснее и бесчеловечнее.

Негры добывают воду из источников, текущих у подножия горы. Отряд окружает гору образуя цепь между осажденными и источниками; расположившись таким образом, солдаты спокойно ждут, чтобы бедняки пришли променять свободу, семейные связи, отчизну, на глоток воды, который и дают им вместе с цепями. Говорят, что в этих случаях, терпеливость и покорность негров проявляется во всей энергической своей силе. Они грызут кору древесную, чтобы высосать из нее частицу влаги; но при палящем солнце и недостатке пищи жажда невыносима; страдания несчастных ужасны; иногда они крепятся целую неделю, но не более. Паша может полагаться на покорность тех, которые предпочитают рабство смерти. Каждый день они постепенно спускаются с горы, как робкие лани, и приближаются к источникам, у которых привыкли утолять жажду; но при виде солдат, они отступают; мало-помалу они привыкают к этому зрелищу; огонь, жгущий внутренности и убивающий силы их, заставляет их наконец подставить голову под иго. Вода на минуту оживляет и возвращает их к жизни, но увы! не на долго... и возвратившиеся силы не служат им ни к чему: они скованы по рукам и по ногам!

Диван, под председательством главнокомандующего паши, поверяет счеты, дает каждому старосте конвой для охранения невольников и отряд пускается в обратный путь. С этой минуты происходит странная перемена; за убийством, жестокостями разного роду, следует [72] сострадание и самая нежная, трогательная попечительность. Если старик так дряхл и слаб, что не может итти, его сажают на носилки или подкрепляют каким-нибудь целебным напитком. Женщинам дают время накормить грудью детей, своих или чужих; за беременными ухаживают; раненых перевязывают, лечат; всех кормят досыта. Это — предосторожности мясника, сострадание палача: стража отвечает за доставку жертвы в целости. Им дают неделю отдыха за целую жизнь страданий!

В столице собирается новый диван для совещания о распродаже невольников. Старосты приводят невольников к паше провинции; поверяют счеты, назначают цены, подводят итог — и торг определен. Но, прежде того, паша, как искусный, предусмотрительный правитель, громким голосом вызывает из толпы «мелика», то есть того, которого горные жители признавали царем своим и верховного первосвященника их. Если они не погибли в битве, то выходят из рядов и получают приказание отобрать двадцать человек родных своих, мужчин и женщин. Потом им дают двух верблюдов, несколько провизии и товару, для начатия торгу и отсылают обратно в горы, которые, с помощию Божиею, они населят опять чрез несколько лет и послужат будущим охотникам новою добычей. Какая благоразумная предусмотрительность!

Что касается до прочих невольников, то из них выбирают самых старых, дряхлых, израненных и изуродованных и раздают их в уплату Бедуинам, находившимся при «газве», то есть, в самые жестокие руки отдают бедняков, требующих наиболее забот и снисходительности. И новый хозяин уводит свою долю из добычи, ударами кнута заставляет несчастного делать труднейшие работы и тем более взыскателен, что вероятность скорой смерти слабого невольника не подает ему надежды на большие выгоды. Потом офицеры и солдаты имеют право выбрать себе невольников, соответственно своему жалованью: паша оценяет этих невольников; мужчин — по летам и силам; женщин [73] — по красоте. Наконец остается лучшая и большая часть добычи, которая в виде скованного каравана отсылается в Донголу, к Нилу, откуда водой отправляется до Каира. Там наконец настоящая администрация условливается с таможенными, платит пошлину и выставляет товар на рынке, где начинается торг.

Тогда вся эта большая семья рассеивается в разные стороны, причем, разумеется, не обращают ни малейшего внимания на союзы и отношения членов ее. Мать разлучена с сыном; жена с мужем; не остается более следов семьи, взросшей перед взорами Всевышнего!»

Вот что делает, чем пользуется человек, которого Клот-Бей и парижские журналисты провозгласили преобразователем и просветителем Африки; вот что он выдумал и исполняет!... Но это ничто в сравнении с тем, что он придумал еще для увеличения доходов своих.

«Сеннаар принадлежит ему, и из этой страны также отправляются ежегодно четыре «газве», приводящие пять тысяч невольников и даже шесть тысяч, если экспедиция исполнена удачно. Это еще не все: и в Абиссинии собирает он живую дань. Каждый год «джеллабы», продавцы невольников, посылают в Сеннаар, чтобы покупать женщин, похищаемых разбойничьими племенами в надежде на выгоды, представляемые им египетским пашой и этих женщин — не забудьте, что они християнки, — развозят по всем гаремам Востока, где ожидает их бесчестье, взамен родины, семьи и истинной веры. И это еще не все: царь Дарфура, независящий от паши, ведет с ними ужасный торг собственными своими подданными, отсылая ежегодно в Египет от осьми до девяти тысяч невольников, из которых четвертая часть, по крайней мере, умирает в дороге, во время убийственного перехода через степи. Этот огромный караван снабжен провиантом весьма умеренно и только наверно рассчисленное число дней, необходимых для перехода; следовательно, на отдых надеяться нечего; конвой, сопровождающий невольников, вполне повинуется определенному маршруту и остановится не [74] прежде, как достигнув точки, назначенной для роздыха, откуда отправляется далее в назначенный час. В этом ужасном путешествии по пескам, расслабленные несчастливцы часто отстают и с отчаянием протягивают руки к удаляющимся товарищам; они умоляют об одном дне отдыха и показывают на гиен и шакалов, которые издали скалят на них зубы.

«Начальник отряда не внимает их крикам, говорит европейский офицер, автор этого описания: и ни за что не остановится, потому что от одного потерянного часа зависит судьба целого каравана; когда, несколько дней спустя после прохода невольников, мне случалось проезжать через пустыни на сильных, быстрых верблюдах, то человеческие остовы, недавно обглоданные, указывали мне дорогу, по которой я должен был следовать».

Но и это еще не все: по берегам Нила, выше водопадов, рабство негров притупляет в них нежнейшие природные чувствования. Есть Турки, которые, кроме гарема, имеют на черном дворе своем еще сотню невольниц, соединенных с десятью неграми. Ежегодно эти женщины рождают по ребенку, который достигнув двенадцатилетнего возраста продается на рынке. Это жалкое стадо не имеет другого назначения. Те из женщин, которые производят мало или вовсе бесплодны, продаются и заменяются другими; и мужчины продаются, когда становятся бессильными и стареют. Этот промысел производит ежегодно, круглым счетом, до двух тысяч невольников, с которых таможня паши берет пошлину и которые продаются на каирском рынке. И это еще не все. — Как! спросите вы: что же может быть еще? — Паша не довольствуется убийственными охотами и позволением позорного промысла, но налагает на всю страну такую огромную подать, что жители не в состоянии были бы уплатить ее, если б Мегмет-Али не принимал монеты нового роду: живых людей. Не считайте этого невозможным: человек, в этих странах превращается в монету и оценяется чуть не по [75] фунтам; вот результаты столько прославляемой «цивилизации».

В деревнях, в определенное время сборов, каждая семья поверяет казну свою, чтобы узнать могут ли они удовлетворить требованиям сборщика податей; если ж после дождей, засухи, саранчи или нападении бедуинов достояние их разорено, то отец семьи осматривается и обдумывает кем бы из родных своих ему пожертвовать: дочерью, сыном или женой. Если ж у него недостает решимости, чтобы пожертвовать близкими сердцу, то он сам отдает себя в жертву жадности преобразователя и просветителя Египта.

Текст воспроизведен по изданию: Охота за неграми в Кордофане // Библиотека для чтения, Том 47. 1844