СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

СИГИЗМУНД ГЕРБЕРШТЕЙН

(1549)

(Синим цветом в сетевой версии отмечены примечания взятые из других текстов данного сборника. Thietmar. 2007)

Автор знаменитой книги «Записки о московских делах» — барон Сигизмунд Герберштейн (1486—1566) (Herberstain, Herberstein) в качестве посла императора Максимилиана ездил в Россию дважды: в 1516-1518 гг. и в 1526-1527 гг. В первый свой приезд в Москву Герберштейн и собрал наиболее важные сведения, вошедшие в его книгу. Однако она смогла выйти в свет нескоро: в 1546 г. сделаны были для нее некоторые рисунки; годы 1546-1548 были временем наиболее усиленной работы над книгой, наконец, в 1549 г. она появилась. «Можно представить себе, — замечает Неринг, — как тяжело было автору ждать так долго с опубликованием своих наблюдений о России, тем более, что некоторые авторы опередили его с публикацией данных об этой до тех пор совершенно неизвестной стране и использовали в них многие из его наблюдений. Но, верный своему долгу и ревностный к исполнению своих обязанностей, Герберштейн был занят, прежде всего, службой [он объехал почти всю Европу, выполняя различные дипломатические поручения], и ему было уже 63 года, когда он мог, наконец, выпустить свои "Записки" в свет» (Nehring A. Ueber Herberstain und Hirsfogel. — Berlin, 1897. — S. 11).

Следует, однако, отметить, что хотя со дня его первого пребывания в России и до опубликования сочинения прошло много времени и что в [85] Европе действительно появились некоторые сочинения о Московском государстве (Иовий, Фабр, Меховский, Мюнстер), но собранные им данные были так обширны, что, казалось, слишком долгая работа над книгой нисколько не лишила ее свежести и она могла выдержать соперничество не только с предшествующими изложениями того же вопроса, но и со многими последующими, составив эпоху в изучении иностранцами России. «Хотя многие, — говорит сам автор, — писали о Московии, однако, большая часть их писана по чужим рассказам: из древнейших Николай Кузанский, а в наше время Павел Иовий (которого я называю по причине его чрезвычайной учености и любви ко мне) писал весьма изящно и с великою верностью, ибо он пользовался толкователем весьма сведущим — interpreto locupletissimo (имеется в виду Дм. Герасимов), также Иоганн Фабр и Антоний Вид, оставивший карты и записки. Некоторые же, не имея целью описывать Московию, касались ее при описании стран, ближайших к ней, таковы Олай Гот в описании Швеции, Матвей Меховский, Альберт Кампенский и Мюнстер» (обзор сочинений иностранных писателей о России с XV в. до первого издания «Записок о Московии» см.: Замысловский Е. Бар. Герберштейн // Древняя и новая Россия. — 1880. — № 9. — С. 320-327; Он же. Себастьян Мюнстер // ЖМНП. - 1880. - № 9. - С. 69, 71, 76-78). От всех названных писателей Герберштейн отличался прежде всего тем, что он хорошо знал русский язык, легко овладев им благодаря знанию славянских диалектов Австрии, и смог поместить в свое сочинение в переводе довольно значительные отрывки из русских летописей, из правил митрополита Иоанна (XI в.), из «Вопрошания» черноризца Кирика (XII в.), из Судебника Иоанна III и других памятников древнерусской литературы; это же знание русского языка весьма пригодилось ему при собирании в Москве географических сведений устным путем. Наконец, по своей обстоятельности и объему сочинение Герберштейна значительно превосходит все, ему предшествовавшие, так как, помимо описания путешествия самого посольства и приема, оказанного ему в Москве, Герберштейн постарался дать возможно более полную картину жизни Московского государства, описав не только посещенные им самим местности, но также и его окраины, и пограничные с ним страны. В числе последних Герберштейном описана и Сибирь, в которую вскоре должна была направиться русская колонизация. Источниками [86] Герберштейна при характеристике Сибири были расспросные сведения, собранные в Москве, а в особенности «Русский дорожник» конца XV или 1-й половины XVI в., не дошедший до нас в русском оригинале и сохранившийся только в тех извлечениях, какие Герберштейн в переводе поместил в своей книге. В нем содержалось описание путей на Печору, в Югру икр. Оби, т.е. к областям еще совершенно неизвестным западному миру. К описанию стран, лежащих на северо-восток от Московии, Герберштейн поэтому отнесся с большим интересом и вниманием; однако сообщенные им данные и выписки не вполне ясны и определенны; занося их в свою книгу с некоторым недоверием, Герберштейн все же не решился совсем опровергнуть даже те из них (например, басню о жителях Лукоморья), которые казались ему особенно невероятными. Очевидно, эти неточности и неясности были и в «Русском дорожнике», которым он пользовался, так как русские еще только начинали знакомиться с долиной р. Оби и сопредельными с ней областями (Замысловский Е. Герберштейн и его историко-географические сведения о России. — СПб., 1884. — С. 434). Самое территориальное приуроченье Сибири кажется не вполне ясным и возбуждает ряд вопросов. О Сибири (Provincia Sibier) Герберштейн упоминает вслед за Югорией. «Эта область лежит за Камою, граничит с Пермью и Вяткой, но имеет ли какие-нибудь крепости и города, — пишет он, — наверное не знаю. В ней берет начало река Яик, которая впадает в Каспийское море. Говорят, что эта страна пустынна, по причине близкого соседства с татарами, а теми частями ее, которые обработаны, владеет татарин Шихмамай. Жители ее имеют собственный язык; их главный промысел — добывание беличьих мехов, которые больше и красивее, чем в других странах». По мнению Е. Замысловского (Герберштейн... — С. 439), эти известия указывают на то, что «под именем Сибири в первой половине XV] века разумели область приуральскую, а упоминание о ней вслед за Югорией дозволяет предполагать, что по соседству с нею, именно к югу от нее, лежала та обширная область, которой русские в это время присваивали название Сибири. На основании тех же известий можно думать, что эта область, по первоначальному о ней представлению, занимала пространство несравненно более значительное, чем то, которое занимало сибирское царство». В.О. Ключевский приходил к несколько иным заключениям. По его мнению, та область, которую Герберштейн называет Сибирью и помещает и в текст своей книги, и на приложенную к ней карту, лежала «в области верхнего Яика по обе стороны южных Уральских гор, т.е. в нынешней Оренбургской губернии, в том крае, который еще в первой половине XVII в. известен был в Москве под именем Башкирии» (Сказания иностранцев о Московском государстве. — Изд. 3-е — Пг., 1918. — С. 35). Но Герберштейн описывает также области, которые лежат на север и восток от той, которую он называет Сибирью, и которые входят в состав собственно Сибири по современной географической номенклатуре. Так, на основании «Русского дорожника» Герберштейн описывает путь по Северному Уралу в Югорию, в города Jerom, под которым следует, вероятно, понимать г. Верхотурье, Тюмень и далее до Иртыша и Оби. Громадное значение для западной географической литературы и картографии имело указание Герберштейном «Китайского озера», из [87] которого, якобы, истекала р. Обь: в европейской литературе о Сибири и на посвященных ей картах оно фигурировало до конца XVII в. Догадки исследователей относительно происхождения этого названия и о том, какое озеро здесь могло иметься в виду, сгруппированы в примечаниях к тексту помещаемого ниже перевода. Ряд других географических имен, называемых Герберштейном, также вызывает сомнения и споры; таково, например, загадочное имя р. Tachnin, в которой Замысловский хотел видеть «реку плавежную Ташму», текущую «из Томского города в киргисскую землю», а Витсен полагал, что это одно из названий Енисея; но не подлежит спору, что географические сведения, сообщенные Герберштейном о нынешней Сибири, отличаются замечательной для своего времени полнотой и точностью и имеют громадный исторический интерес. Не менее любопытны этнографические данные. Грустинцы, в которых Лерберг склонен был видеть гаустинцев, описанных Страленбергом в 20-х годах XVIII в., описание ежегодной смерти и оживания жителей Лукоморья, т.е. северной приморской полосы до р. Оби, находящее себе соответствие и в древнерусских сказаниях о «дивьих людя» Крайнего Севера и допускающее весьма удовлетворительное объяснение с современной точки зрения (см. ниже примечания к переводу), наконец, описание идола «Золотой бабы» и «немого торга» между грустинцами и лукоморцами, засвидетельствованного также в ряде других источников и несомненно некогда существовавшего в действительности, — все это говорит о богатстве и выдающейся ценности известий Герберштейна.

«Классический труд Герберштейна, — пишет Середонин, — достойным образом завершает первую эпоху иностранных описаний Московского государства. Этим трудом географическое положение Московского государства настолько было выяснено в западной литературе, что позднейшие иностранные писатели останавливались по преимуществу на условиях политической и общественной жизни русского народа» (Середонин С.М. Сочинение Дж. Флетчера «Of the Russe Common Wealth» как исторический источник. — СПб., 1891. — С. 109), так как составилось уже довольно полное представление как о природе страны, ее климате, почве, реках, городах, так и о ее жителях.

Выдающееся значение книги Герберштейна давно понято русской наукой. Первый русский перевод ее был сделан переводчиком АН К.А. Кондратовичем еще в половине XVIII в. (1748), но остался ненапечатанным, а новый перевод мог появиться лишь столетие спустя (см.: Билярский П. О первом опыте перевода Герберштейна на русский язык // Зап. АН. — 1864. — Т. 4. — С. 98—100; ср.: Геннади Г. Записки Герберштейна на русском языке // Временник МОИДР. — 1855. — С. 9-12; Прахов М. Об издании Герберштейна с русским переводом и объяснениями // Зап. АН, — 1864. — Т. 4. — С. 245—264).

Из существующих русских изданий Герберштейна лучшим является следующее: «Записки о московских делах, с приложением книги о московском посольстве Павла Иовия Новокомского. Введение, перевод и примечания А.И. Малеина» (СПб., 1908); помещаемый ниже отрывок взят из этого издания (с. 129—131). Ему предшествовали: «Записки о московском быте: Сочинение Сигизмунда бар. Герберштейна. Редакция латинского текста по базельскому изданию 1556 г. Варианты, примечания и указатель студ. Анонимова»; [88] приложение к «Сборнику, издаваемому студентами Петербургского университета» (СПб., 1857. — Вып. 1, 2). В первом выпуске этого сборника помещено сочинение Корелкина, Григоровича и Новикова: «С. бар. Герберштейн, его жизнь и значение, как писателя о России» (с. 1—102); «Записки о Московии бар. Герберштейна» с латинского перевел Анонимов (СПб., 1866). Указатель русской и иностранной литературы о Герберштейне вплоть до нового комментированного издания (Moscovia. Rerum moscovitarum Commentarii. Uebertr. von W. v.d. Steinen. Eingeleitet von Hans Cauders. — Erlangen, 1926) дает книга В.А. Кордта «Чужоземнi подорожнi по схиднiй Европi» (Киiв, 1926. — С. 22—23). Всех изданий и переводов «Записок» — латинских, немецких, итальянских, голландских, английских, чешских и русских — насчитывается свыше 35; важнейшие иностранные издания зарегистрированы у Аделунга (Kritisch-literarische Uebersicht. — SPb., 1846. — S. 317—369; Лобойко. О важнейших изданиях Герберштейна с критическим обозрением их содержания. — СПб., 1818; Соревнователь просвещения. — 1818. — Т. 2. — С. 123 и след., 228 и след.; Krones F. Sigmund v. Herberstein // Mitteilungen des Historischen Vereins fuer Steiermark. — Graz, 1871. — H. 19. — S. 63-72; Библиотека Д.В. Ульянинского. — М., 1915. — Т. 3. — С. 1489-1494, 1548-1549). Лучшими из оригинальных изданий считаются венское латинское 1551 г. и особенно два следующих: базельское латинское 1556г., исправленное и дополненное автором, и венское немецкое 1557 г., представляющее собственный перевод автора. Лучшим трудом по анализу историко-географических известий Герберштейна является названная выше книга Е. Замысловского (СПб., 1884). См. еще: Ерюхин А.П. Историко-географические известия о севере Московского государства в XVI ст., заключающиеся в «Записках о Московии» Герберштейна // Тр. Архангельского губ. статистического комитета за 1890 год. — Архангельск, 1891. — С. 1—29 (автор касается «только тех известий Герберштейна, которые непосредственно относятся к северу, прибрежьям Белого моря и Ледовитого океана, в пределах Европейской России и области Северной [89] Двины»); Ельницкий А.Е. Герберштейн // Русский биографический словарь. — Пг., 1916. — Т.: Герберский — Гогенлоэ. — С. 1—9. Для полноты библиографии укажем еще, что под 1549 г. отрывок из сочинения Герберштейна помещает И. Щеглов (Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. - Иркутск, 1883. - С. 14-15).

В 1560 г. в Вене у Р. Гофхальтера вышла в свет «Автобиография» Герберштейна под заглавием «Gratae posteritati Sigismundus Liber Baro. Viennae Austriae, excudebat Raphael Hofhalter M.D. L.X.». В этом редчайшем издании находится пять гравированных портретов Герберштейна в различных одеждах, а также его оригинальные рисунки. Помещенный у нас на рис. 13 портрет Герберштейна взят из этой книги (по перепечатке Дж. Бэддели из экземпляра Британского музея в Лондоне). Надпись гласит: «Sigis [mundus] Frei [herr] zu Herber [stain] und Guetenhag. Aeta[tis] LXI», т.е. «Сигизмунд, барон Герберштейнский и Гютенгагский, в возрасте 61 года». Автобиография Герберштейна перепечатана Караяном в «Fontes rerum Austriacarum Scriptores» (T. 1. — P. 69-396).

ПУТИ ИЗ МОСКОВИИ В СИБИРЬ

(Из «Записок о московитских делах»)

Оставив Сосву справа ¹, можно добраться до реки Оби, которая начинается из Китайского озера ². Через эту реку они едва могли переправиться в один день, да и то при скорой езде: ширина ее до такой степени велика ³, что простирается почти до восьмидесяти верст. И по ней также живут народ вогуличи и югричи ⁴ (Ugritzchi). Если подниматься от Обской крепости ⁵ по реке Оби до устьев реки Иртыша, в который впадает Сосва, то это составит три месяца пути. В этих местах находятся две крепости: Ером ⁶ (Jerom) и Тюмень, которыми управляют властелины, князья Югорские, платящие {как говорят) дань великому князю московскому. Там имеется много животных и превеликое множество мехов.

От устьев реки Иртыша до крепости Грустины ⁷ два месяца пути, отсюда до Китайского озера по реке Оби, которая, как я сказал, имеет в этом озере свои истоки, — более чем три месяца пути. От этого озера приходят в весьма большом количестве черные люди ⁸, не владеющие общепонятной речью, и приносят с собою разнообразные товары, прежде всего жемчуга и драгоценные камни, которые покупают народы грустинцы и серпоновцы ⁹. Эти последние получили имя от крепости Серпонова, лежащей в Лукоморье ¹⁰ на горах за рекою Обью. С людьми же Лукоморья (Lukomorya), как говорят, случается нечто удивительное, невероятное ¹¹ и весьма похожее на басню; именно говорят, будто каждый год, и притом в определенный день XXVII ноября, который у русских посвящен св. Георгию, они умирают, а на следующую весну, чаще всего к XXIV апреля, наподобие лягушек, оживают снова. Народы грустинцы и серпоновцы (жители городов Grustina и Serponovu) ведут с ними необыкновенную и неизвестную в других странах торговлю ¹². Именно, когда наступает установленное время для их умирания или засыпания, они складывают товары на определенном месте; грустинцы и серпоновцы уносят их, оставив меж тем и свои товары по справедливому обмену; если те, возвратясь опять к жизни, увидят, что их товары увезены по слишком несправедливой оценке, то требуют их снова. От этого между ними возникают весьма частые споры и войны ¹³. Вниз по реке Оби, с левой [90] стороны, живет народ каламы ¹⁴, которые переселились туда из Обиовии и Погозы. Ниже Оби до Золотой старухи, ¹⁵ где Обь впадает в океан, находятся следующие реки: Сосва (Sosva), Березва ¹⁶ (Beresvua) и Данадим ¹⁷ (Danadim), которые все начинаются с горы Камень Большого Пояса ¹⁸ (ex monte Camen Bolschega Poiassa) и соединенных с нею скал. Все народы, живущие от этих рек до Золотой старухи, считаются данниками государя московского.

Золотая баба ¹⁹, то есть Золотая старуха, есть идол, находящийся при устье Оби, в области Обдоре, на более дальнем берегу. По берегам Оби и по соседним рекам, в окрестности, расположено повсюду много крепостей, властелины которых (как говорят) все подчинены государю московскому. Рассказывают, или выражаясь вернее, болтают, что этот идол Золотая старуха есть статуя, в виде некоей старухи, которая держит в утробе сына, и будто там уже опять виден ребенок, про которого говорят, что он ее внук. Кроме того, будто бы она там поставила некие инструменты, которые издают постоянный звук наподобие труб. Если это так, то я думаю, что это происходит от сильного непрерывного дуновения ветров в эти инструменты.

Река Коссин ²⁰ вытекает из Лукоморских гор, при ее устьях находится крепость Коссин, которою некогда владел князь венца ²¹ (vuentza), а ныне его сыновья. Туда от истоков большой реки Коссина два месяца пути. Из истоков той же реки начинается другая река, Коссима ²², и, протекши через Лукоморию, впадает в большую реку Таханин ²³, за которой, как говорят, живут люди чудовищного вида ²⁴, у одних из них, наподобие зверей, все тело обросло шерстью, другие имеют собачьи головы, третьи совершенно лишены шеи и вместо [91] головы имеют грудь. В реке Тахнине водится также некая рыба ²⁵ с головой, глазами, носом, ртом, руками, ногами и другими частями совершенно человеческого вида, но без всякого голоса: она, как и другие рыбы, представляет собою приятную пищу.

Все то, что я сообщил доселе, дословно переведено мною из доставленного мне «Русского дорожника». Хотя в нем, по-видимому, и есть нечто баснословное и едва вероятное как, например, сведения о людях немых, умирающих и оживающих, о Золотой старухе, о людях чудовищного вида и о рыбе с человеческим образом, и хотя я сам также старательно расспрашивал об этом и не мог указать ничего наверное от какого-нибудь такого человека, который бы видел это собственными глазами (впрочем, они утверждали на основании всеобщей молвы, что это действительно так), все же мне не хотелось опустить что-нибудь, дабы я мог доставить другим более удобный случай к разысканию сих вещей. Поэтому я воспроизвел и те же названия местностей, которыми они именуются у русских.

Комментарии

1. Оставив Сосву справа] Sossa. «Здесь это может быть р. Сосва, которую Штукенберг принимает за начало р. Тавды, впадающей в Тобол», — замечает Е. Замысловский (Герберштейн... — С. 150. — Прим. 10).

Выше Герберштейн описывает перевал через Урал и упоминает реки Щугор (Stzuchogora), Artavuischa (может быть, р. Тавда? см. комментарий к А. Тевэ) и Sibut, на пути к Ляпину — городку (Castrum Lepin). Под Sibut'om не имеется ли в виду р. Сыгва, приток Сосвы? (см.: Огородников С. Прибрежья Ледовитого и Белого морей с их притоками по «Книге Большого чертежа» // Зап. ИРГО. — 1877. — Т. 7. — С. 28; Миддендорф А. Путешествие на север и восток Сибири. — СПб., 1860. — Т. 1, отд. 1. — С. 31—32; Белявский Ф.Н., Чадов С.Д. Исторические судьбы Западной Сибири // Россия: Полное географическое описание / Под ред. В.П. Семенова-Тянь-Шанского. — СПб., 1907. — Т. 16. — С. 203).

(А. Тевэ) Эти имена заимствованы из Герберштейна (Замысловский, Герберштейн, стр. 150). Artavuischa — б. может, искаженное название Иртыша; J. Baddeley (Russia, Mongolia, China. Lond., I, p. CIX) видит здесь р. Тавду; то же название фигурирует на карте мира Г. Меркатора 1569г. (Artawische fl.); куда оно попало из того же Герберштейна; на карте Гастальдо, приложенной к итальянскому изданию «Записок» Герберштейна, обозначено Artanuza или Artaniza; под Сибутом подразумевают р. Сыгву; крепость Лепин — вероятно, Ляпин-городок при р. Сыгве, впадающей в Сосву. Этот городок упомянут уже в описании пути, пройденном русской ратью от Печоры к Оби в 1499—1501 гг. Беляев («О географических сведениях в древней России». Зап. И.Р.Г.О. 1852, кн. VI, стр. 250), «стараясь согласить северное направление движения отряда Курбского и Ушатого к устьям Оби со сравнительно скорым прибытием этих воевод при переходе через Урал-городок в Ляпин», допускает, кроме исторически известного городка Ляпина, еще существование другого Ляпина — Обдорского, находившегося «где-нибудь по течению Соби». Но такое предположение не выдерживает критики. Е. Замысловский (Герберштейн, стр. 436-437) замечает, что по свидетельству Герберштейна, русские с Печоры двигались не по р. Усе, а ниже, по тем притокам ее, которые отделяются Уральским хребтом от речной области Сосвы: «А в реку Сосву, левый приток Оби, впадает с левой стороны р. Сыгва, берущая начало с восточного склона Северного Урала; при слиянии с этой рекой рукава Сорах (Сукер-я) и находится остяцкая деревня Ляпина (Ломпус-пауль), Березовского округа, Тобольской губ. На месте этой-то деревни находился Ляпин "Югорский", южнее мнимого Ляпина "Обдорского"». Ср.: А.В. Оксенов Политич. отношения Моск. Государства к Югорской земле, Ж.М.Н.Пр. 1891, № 2, стр. 262-263. Г. Миллер сообщает (Samml. Russ. Gesch., VI, S. 404-405; «Описание Сибирского царства», 2-ое изд. 1787, стр. 162-164, 200-205): «Ляпин при р. Сыгве, впадающей в Сосву, расстоянием ок. 30 верст от устья оной, при малой речке, именуемой Ляпина, по-вогульски Лопинг-Соим, по которой и бывший там городок назван Лопинг или Лопинг-уш» (ср.: В. Радлов. Сибирские древности. Т. I, вып. 3, стр. 119). Д.И. Иловайский (Верхнеюрские аммониты. М., 1917, стр. 17-18) упоминает, однако, что «вогульское название р. Ляпина: "Сакья", означающее, вероятно, "реку-кормилицу", и что оно перешло у зырян в "Сыгва"». Путь через Уральский хребет от р. Щугора к юртам Ляпинским см. в «Топографическом описании Северного Урала и его рек» Зап. РГО, 1852, VI, стр. 309-313; ср.: St. Sommier. Un' estate in Siberia, etc. Firenze, 1885, p. 187.

2. Из Китайского озера]. See Chitaisko; Kitaia Lacus. Упоминание Герберштейном Китайского озера и помещение его на приложенной к книге карте в виде огромного озера, из которого вытекает р. Обь, было географической ошибкой, которая, однако, с тех пор прочно держалась в западно-европейской литературе и картографии вплоть до начала XVIII в. Возможно, что представление об этом озере возникло у Герберштейна под влиянием карты Фра-Мауро (1459 г.), на которой близ озера, куда впадает fl. Amu, стоит: Chatajo и Cambalech; быть может, Герберштейн воспользовался также указанием хорошо известной ему карты Ант. Вида (1542), где за Обью на Севере есть надпись Kideisco, ниже по-русски: Китаiско, не приуроченная ни к какому определенному пункту; по-видимому, она обозначает просто «китайское владение» (Берг Л. Аральское море: Опыт физико-географической монографии. — СПб., 1908. — С. 29—31). Во всяком случае, Герберштейн понимал смысл приводимого им географического названия (в другом месте книги он пишет: «Lacus Kithai — quo magnus Chan de Chattaia, quem Mosci Czar Kithaiski appellant, nomen habet») и ввел его и в текст книги, и на свою карту вполне сознательно; следовательно, он располагал какими-то данными об озерах Средней Азии. Было сделано много попыток объяснить причину ошибки Герберштейна и доискаться того, какое озеро он мог иметь в виду. Лерберг (Untersuchungen zur Erlaeuterung der aelteren Geschichte Russlands. — SPb., 1846. — S. 38—40) высказал предположение, что Китайское озеро — Телецкое озеро на Алтае; эту точку зрения поддерживал и Д.Н. Анучин (Древности. — М., 1879. — № 14. — С. 305), подчеркивавший, что из Телецкого озера вытекает р. Бия, по соединении с Катунью составляющая Обь, что и дало повод к их смешению. Против этого, однако, возражал А. Мидаендорф (Указ. соч. — Ч. 1, отд. 1. — С. 31—32): «Лерберг, — писал он, — желая найти Герберштейновых Grustinzi на р. Томи, естественно должен был допустить, что Герберштейн под верховьями своей Оби разумел настоящую Обь, а не Иртыш. Но в таком случае Герберштейново Китайское озеро можно принимать только за Телецкое озеро. Но это мне кажется маловероятным по незначительности этого небольшого нагорного озера, из которого, притом, Обь не вытекает». По собственному предположению Миддендорфа под Китайским озером разумелось «Озеро (лор) Дзайсанг или Зайсан, называвшееся у русских китайским», из которого вытекает Иртыш, так что Герберштейн мог принимать Иртыш за верхнюю часть Оби. По мнению А.Н. Пыпина (История русской этнографии. — СПб., 1892. — Т. 4. — С. 202—203. — Прим.), этому объяснению мешает только то, что у Герберштейна р. Иртыш означена особо, как небольшой приток гораздо севернее Китайского озера (ср.: Зверинский В. Списки населенных мест Российской империи: Тобольская губерния. СПб., 1871. - С. LXI; Замысловский Е. // ЖМНП. - 1891.-№ 7. -Июнь. — С. 335). Н. Michow, ссылаясь на А. Дженкинсона, на карте которого (1562) также фигурирует это озеро, высказал догадку, что это — Аральское море (Die aeltesten Karten von Russland. — Hamburg, 1884. — S. 47-48). Дженкинсон заимствовал свое Китайское озеро, вероятно, из карты Герберштейна, но во всяком случае «знал по литературе о существовании оз. Kythay; слыша в Хиве о том, что к северу находится озеро, в которое впадает "Аму" и "Сыр", он заключил, что это именно и есть Kitaia Lacus; знакомство с картой Мауро могло только убедить Дженкинсона в таком предположении» (Берг Л. Указ. соч. — С. 2). Акад. Бэр (Beitraege zur Kenntniss d. Russ. Reich. — SPb., 1872. — S. 154), а за ним и Михов догадывались, что Дженкинсон был введен в заблуждение созвучием названий Синее море (как Аральское море называется в «Книге Большого Чертежа» и др.) и Sina, Tzin (Китай), но все это построение искусственно и мало правдоподобно, как потому что Синим морем могло называться любое море и озеро (не только Аральское), но в особенности потому что, по справедливому замечанию В.В. Бартольда, «Дженкинсон и его современники не подозревали, что Sina и Kathay — есть синонимы» (Берг Л. Указ. соч. — С. 29). Наконец, еще одну догадку, пожалуй, наиболее правдоподобную, высказал Henning (Reiseberichte ueber Sibirien von Herberstein bis Ides // Mitteilunger des Vereins fuer Erdkunde zu Leipzig. — 1905. — S. 263—265): по его мнению, Китайское озеро — это озеро Упса (Убса-нор) в Северной Монголии. В слове Китайское озеро следует понимать не Китай в современном его значении, а Кара-Китай (Kara Cathay), страну черных монголов: государство кара-китаев было основано в XII столетии выходцами из Северного Китая, бежавшими от нашествия чжурчженей, или кин (d'Ohsson. Histoire des mongols. — Paris, 1834. — Vol. 1. — P. 3), и занимало значительную часть территории от нынешнего китайского и русского Туркестана, от Лоб-нора до среднего течения Сыр-Дарьи и от Хотана до Балкаша (Richthofen. China. Ergebnisse eigner Reisen. — Berlin, 1877. — Bd 1. — S. 479). Имя кара-китаев сохранялось вплоть до XVII в.; оно-то, по мнению Гэннинга, и дало основание для названия озера Китайским. С догадкой, что под Китайским озером Герберштейна следует понимать залив Пи-чи-ли в Китае, недавно выступил J. Baddeley (Russia, Mongolia, China. — London, 1919. — Vol. I. — P. LIX); это предположение, однако, представляется мне мало обоснованным.

С легкой руки Герберштейна Китайское озеро прочно вошло в западно-европейскую литературу: его упоминает Барберини, оно значится на карте Г. Меркатора (1594), на копии ее, снятой Класом Фишером (в 1651 г.), на карте Исаака Массы (1633), на копии, снятой с этой карты в конце XVII в. Аллардом, и на многих других картах вплоть до начала XVIII b. Еще Н. Витсен (1692) искал Китайское озеро в одном из озер, расположенных в верховьях Оби, исток которой и в его время был неизвестен, и, однако, именно этому почтенному амстердамскому географу мы обязаны тем, что легенда о Китайском озере была устранена из специальной литературы; в отдельных случаях эта легенда могла, впрочем, и возрождаться, особенно в популярной литературе (см. у Г. Штадена), но с нею уже никто не считался, когда настоящие истоки Оби были описаны и изучены.

3. ширина ее до такой степени велика]. На картах Герберштейна, приложенных к его «Запискам о Московии» 1549 и 1556 гг., где, по словам Замысловского, «нашли себе место новые в западно-европейской географической литературе гидрографические и топографические данные относительно великой реки Оби» (Замысловский Е. Герберштейн... — С. 518-519; Он же. Чертежи Сибирских земель XVI-XVII вв. // ЖМНП. - 1891. - № 6. -С. 335—336), fl. Оbу «изображена рекою, имеющею более широкое русло, чем все другие<...> реки восточно-европейской равнины». В русских источниках р. Оби тоже придавалась раньше громадная ширина. В «Космографии», напечатанной у А. Попова (Изборник славянских и русских сочинений, внесенных в хронографы русской редакции. — М., 1869. — С. 528), говорится, что «Обь — великая река, еже широта от берегу до берегу шездесят верст, а иние и больши». Барберини, конечно, только повторяет Герберштейна, утверждая, что «в этом царстве (Сибири) протекает всего одна река, но которая, как сказывают, чрезвычайно широка, так что с трудом можно переехать через нее в один тамошний день: называется она — Обь». «Что касается реки Оби (Ob ou Obi), в области Обдорской, которая от нее получила свое имя, — пишет еще P.Bergeron (Traite de tatares // Voyages faits principalement en Asie dans les XII, XIII, XIV et XV s. - La Haye, 1735. - Vol. 1. - P. 124), -то она считается одной из самых больших рек мира, хотя известия нескольких московитов эпохи царя Бориса [Годунова] утверждают, что они открыли за ней реки Енисей и Писиду, не менее, если не более, широкие, чем Обь. Эта последняя вытекает из Китайского озера в Татарии и впадает в Ледовитый океан между Вайгачским проливом и мысом Табином; некоторые считают, что она имеет только 6 рукавов, другие насчитывают их до 70, хотя эти 6 могут считаться главнейшими. Ширина ее устья определяется в 80 верст или 16 польских миль; проехать же его можно с трудом в два дня; некоторые утверждают, что даже в шесть; это заставляет вспомнить одного из наших поэтов, который говорит:

"L'Ob Roi des douces eaux, l’Оb au superbe cours,

Fleuve qu'a peine on peut traverser en six jours..."

[Обь — царица пресных вод, с гордым течением,

Река, которую с трудом можно переплыть в шесть дней...)

Не лишенное интереса указание делает прусский почт-директор Вагнер, сосланный в конце XVIII в. на четыре года в Мангазею и Енисейск: "Обь на языке местного населения означает Великая. Поэтому русские называют ее Великой рекой, именем, которое она заслужила во всех отношениях... Калмыки и татары зовут ее Omer, остяки же Jach" (Memoires de M. Wagner sur la Russie, la Siberie et le royaume de Casan. — Berne, 1790. - P. 186)».

4. вогуличи и югричи] (Иовий) «По данным наших летописей и актов, — замечает Е. Замысловский (Указ. соч. — С. 418), — вогуличи, заметно выступающие на историческое поприще только в XV в., обитали в это время в области, которая граничила с землями "Вятскою, Пермскою и Угорскою, по обоим склонам Уральских гор, в области р. Оби"». Столь широкое расселение вогулов действительно засвидетельствовано многими источниками (Кеппен П. Хронологический указатель материалов для истории инородцев Европейской России. — СПб., 1861. — С. 64—68; Патканов. Статистические данные, показывающие племенной состав Сибири, язык и роды инородцев — СПб., 1912. — С. 41). Это финское племя, представляющее собою вместе с родственными им остяками остаток народа — угров, или югров (Schloezer A. Нестор: Russische Annalen. — Gottingen, 1805. — Bd 2. — S. 344—345; Mueller J.H. Der ugrische Volkstamm. - Berlin, 1839. - 2. - S. 109; Европеус Д.П. // ЖМНП. -1868, — 4 139.— C. 339; Павловский В. Вогулы. — Казань, 1907. — С. 6-7), под именем вогулов появляется в документах не ранее конца XIV в.". под годом смерти Стефана Пермского (1396) между инородцами, жившими около Перми, упоминаются гогуличи, т.е. вогулы (Кеппен П. Указ. соч. — С. 65); в выписке, приведенной Карамзиным из сибирских летописцев, говорится, что князь Ивак или Он, из ногайцев, управлял многими татарами, остяками и вогулами (История государства Российского. — М., 1903. — Т.9. — Прим. 644). По Лербергу, они получили свое название от зырян (Wagol) либо от р. Вогулья (приток Оби) или Вогулки (приток Чусовой) (Untersuchungen zur Erlaeuterung der aelteren Geschichte Russlands. — SPb., 1816. — S. 22), нужно думать, однако, наоборот, что указанные реки названы были по их обитателям. Правдоподобна догадка, что слово вогул перешло к русским от зырян, которые называют их вогул или логул, т.е. «презренными, злыми, ненавистными» (Кориков Л. Сосьвинские и ляпинские вогулы Березовского округа. — Тюмень, 1898. — С. 4). Сами вогулы называют себя маньси.

5. Обской крепости]. Obea castellum — крепостцы, острога. Штукенберг (Hydrograghie des Russischen Reiches. — SPb., 1845. — Bd 2. — S. 382) предполагает, что Обская крепость — нынешний Обдорск (ср.: Замысловский Е. Герберштейн... — С. 437. — Прим. 21), имя которого по-зырянски значит 'конец, устье' (Egli J.J. NominaGeographica. — Leipzig, 1872. — S. 470). St. Sommjer (Un'estate in Siberia fra Ostiacchi, Samoiedi, Sirieni etc. — Firenze, 1885. — P. 187) обращает внимание на название Obeacas, т.е. Obea Castellum, помешенное на карте Герберштейна, приложенной к венскому изданию «Записок» 1549 г., при впадении Сосвы в Обь, и предполагает отсюда, что Обская крепость — будущий Березов. Хр. Лопарев (Самарово. Село Тобольской губ. и округа: Материалы и воспоминания. — СПб., 1892. — С. 8-9) думает, что Обская крепость расположена была недалеко от Самаровского яма, учрежденного в 1637 г.: «с устройством этих ямских слобод» «старое городище», или «Обский большой», стал приходить в забытье и, наконец, совсем исчез, оставив лишь одни развалины и остяцкий звук Руш-ваш ('русская крепость'). Впрочем, по рассказу одного иностранца, «город Обской (Obscoygorodum) был впоследствии разрушен по приказанию сибирского воеводы, без указания тогда всех причин этого, однако, я подозреваю, что главной причиной был необычайно сильный холод или сравнительная близость этого города к морю, как того, с одной стороны, желали русские, а с другой, боязнь, как бы не случилось оттуда какого-либо несчастья. Поэтому, на одном острове р. Оби, в 50 приблизительно верстах (leucis) выше того разрушенного, построили город, имя которому Zergolta» (Сургут) («Russia seu Moskovia itemque Tartaria. Lugdunl Batavorum, 1630. P. 33»). Еще до учреждения Самаровского яма невдалеке от старинного Обского городка был построен так называемый Мансуровский городок, называвшийся иначе «Обским большим»; по мнению X. Лопарева (Указ. соч. — С. 5—6, 13), еще Шлейсинг (1690) упоминает Обский город, называя его Makrobskoi.

6. Ером]. «В названном здесь Тюмене, — говорит Лерберг (Исследования, служащие к объяснению древней русской истории. — СПб., 1819. — С. 8), — без труда можно указать старинный, в 1586 г. снова русскими укрепленный и лежащий на Туре город сего имени. Но об Ероме этого сказать нельзя, ибо название это, как и многие другие в герберштейнских известиях, перепорчено; без сомнения, однако же, надобно под оным разуметь то место, которое некогда на языке тамошних жителей называлось Неромом, а теперь довольно известно под названием Верхотурья». Е. Замысловский (Указ. соч. — С. 437) разделяет мнение Лерберга. Не знаю, на чем основано утверждение, что «древний Нером, нынешнее Верхотурье», «у туземцев прежде называлось Еромом» (Сборник, издаваемый студентами СПб. университета. — 1857. — Вып. 1. — С. 56). На карте Герберштейна вм. Jerom стоит Terom. J. Baddeley (Op. cit. — Vol. 1. — P. LIX) полагает, что последнее название находится в связи с р. Турою.

7. крепости Грустины] см. ниже: s.v. Грустинцы. Штукенберг (Hydrographie des Russischen Reichs. — SPb., 1845. — Bd 2. — S. 684) пишет: «Витсен из Дании получил сообщение, что русские поверх устья... построили городок, называвшийся Obskojgorod, который, однако, сделался пустынным и разрушился. Вверху реки лежит острог Грустино (Grustino) под 61° 31' широты, по которому и жившие поблизости племена стали называться грустинцы». Это известие, однако, едва ли не восходит к Герберштейну.

8. От этого озера... приходят черные люди]. «Какие такие "черные люди" могли приходить оттуда (с Китайского озера) и приносить жемчуг (или раковины) и драгоценные камни? — спрашивает Д.Н. Анучин. — Витсен видел в них индусов, Лерберг — бухарцев; последнее более вероятно, так как позже, с проникновением в Сибирь русских, торговцами с юга оказались там именно бухарцы. По всей вероятности, они заходили для торговли в более раннюю эпоху, а вместе с ними иногда и индусы, которые и теперь являются нередко в Туркестан и Кульджу» (Древности. — М., 1879- — № 14. — С. 305; Witsen N. Noord en Oost-Tartarye. — Amsterdam, 1692. — P. 579—581; Lehrberg. Untersuchungen zur Erlaeuterung der aelteren Geschichte Russlands. — SPb., 1816. — S. 38; ср. ниже: И. Балак). В согласии со своим приуроченьем Китайского озера к озеру Убса-нор, Гэннинг остроумно предположил, что «черные люди» Герберштейна — обитатели Кара-Китая, «черные» монголы, т.е. «платящие дань». В «Moscovitisch-tartarischen Reisebeschreibung» Таландера об области, занимаемой черными монголами, говорится: «Пограничная [с Китаем] страна начинается на юге, возле бухарских татар...; в том месте, где стена начинается, под нею [т.е. с этой стороны от нее] живут черные монголы; за стеной же расположены города и страны Китая» (Henning R. Op. cit. — S. 264—465).

(Балак) Черные колмаки, или монголы. Балак был недалек от истины, когда говорил, что «это некто иные, как китайцы», так как они назывались также кара-китаи, причем, …, самое слово Китай произошло от монгольск. Китат.

9. грустинцы и серпоновцы]. Лерберг (Op. cit. — S. 40) в грустинцах видел гаустинцев Страленберга (Nor. und ostliche Theile von Europa und Asien. — Stockholm, 1730. — S. 187, 257), «остаток которых он нашел близ Томска живущими в хижинах; они были татары, идолопоклонники», и «евштинцев» Миллера (Sammlung Russischer Geschichte. — 6. — S. 523): «В сибирской истории упоминается о них при построении Томска в 1604 году. Здесь названы они еуштинцами и также показаны в числе 300 человек; и тогда еще считали они себя главнейшим народом тамошней страны». «Мнение наше, что сии еуштинцы или гаустинцы суть грустинцы подтверждается тем, — замечает Лерберг, — что мы здесь находимся в такой области, которая некогда не токмо в Сибири, но и у южных азиатцев была в великой славе, по хорошему состоянию жителей оныя. Вниз от Томска приходят по Оби в Нарьш. Здесь была некогда славная Пегая Орда, на которую в 1592 г. по царскому повелению ходили войною казаки и вскоре после того завоевали оную». Мнение Лерберга принято и другими комментаторами Герберштейна (Сборник, издаваемый студ. СПб. университета. — 1857. — Вып. 1. — С. 57; Замысловский Е. Герберштейн... — С. 420). О серпоновцах, однако, Лерберг не мог собрать никаких данных.

10. Лукоморье]. Лукоморье — морской залив. По мнению Лерберга (Op. cit. — S. 44), под Лукоморскими горами Герберштейн разумел «малый Алтай», следовательно, грустинцы и серпоновцы посещали прибрежную страну Дальнего Севера. С моей точки зрения, под Лукоморскими горами лучше понимать северную часть Приуралья (ср. в известном летописном рассказе Гюряты о Югре и поморской части Северного Урала: «Суть горы, зайдуче луку моря, им же высота аки до небесе...» (Барсов И.М. Очерки русской исторической географии: География начальной летописи. — Варшава, 1873. — С. 53)). Герберштейна буквально повторяют Гваньини, А. Тевэ и еще Рейтенфельс (1673), говоря об области Лукоморье, «с которою граничат дружеские с русским народом Grustini и Serpоnovci, живущие близ Китайского озера (!), из которого вытекает Обь, и которым индийцы привозят на продажу разные товары и драгоценные камни» (ЧОИДР. — 1906. — № 3. - С. 209).

11. случается нечто удивительное, невероятное]. «Как ни мифичен рассказ об умирающих на зиму людях, — замечает Д.Н.Анучин, — однако его далеко перещеголяли некоторые легенды о влиянии мороза, составившиеся в средневековой литературе Запада, напр., о звуках голоса и труб, застывающих на морозе и звучащих снова после оттаиванья; о всадниках, примерзающих к седлу лошади и т.д. Вера в подобные рассказы была тогда сильно распространена». Что же касается рассказа об умирающих на зиму лукоморцах, то уже Олеарий в XVII в. сделал попытку истолковать ее реалистически, объясняя ее возникновение тем, что зимой эти народы скрываются в юртах и сообщаются друг с другом ходами, вырытыми под снегом. В соответствии с таким объяснением, у Рейтенфельса (1673) эта легенда имеет следующий вид: «Лукоморцы, по образцу самоедов, спускаются зимой на жительство внутрь земли, а раннею весною снова выходят на солнечный свет и про них-то Гваньини и рассказывает, что они подобно ласточкам и лягушкам ежегодно умирают» (ЧОИДР. — 1906. — № 3. — С. 209; ср. ниже: Гваньини). Голландский живописец Корнелий де Брейн, живя в Архангельске (1701) и расспрашивая о северо-восточных окраинах России, узнал кое-что о коряках (korakie) и чукчах (soegsie): «Русский, сообщивший мне все эти подробности, — замечает он, — сказал мне еще, что пять или шесть недель путешествуя по краям, где живут эти народы, он нашел еще и 6-й народ, на морском берегу, называемый лежачие чукчи (Lasatie Soegtsie), потому что они лежат либо сидят в своих палатках в продолжение всей зимы. Палатки эти делаются из моржей и заносятся снегом на целые пять месяцев в году. Поэтому и заготовляют они в своих палатках нужное себе пропитание в сухом виде. Впрочем, этих животных едят они, как есть, и сырьем, а как наступает весна, выходят тотчас из жилищ своих» (ЧОИДР. — 1872. — № 1. — С. 22).

Другое объяснение легенды предложил П.Н. Буцинский: «Эта басня, — пишет он, — указывает на временное появление самоедов в южных местах, где их могли видеть другие народы, и на удаление в тундры»; «по крайней мере в XVII в., как видно из документов, ялмалские самоеды целое лето жили по р. Соби и даже Войкару. Здесь они кормили своих оленей, ловили рыбу, птиц и "съестного зверя", заготовляли из этого "юколу" и "порец" — зимний корм для собак и самих себя. А как только начнет падать снег и является нужда в мохе, они собирают свои чумы и переселяются в тундры. Отсюда произошла известная басня о замирании на зиму людей Лукоморья» (К истории Сибири // Зал. Харьк. ун-та. — 1893. — Кн. 1. — С. 42). По мнению Н.П. Загоскина (Русские водные пути и судовое дело в допетровской России. — Казань, 1910. — С. 182—183), «весьма возможно, что все эти баснословия русского происхождения, к которым образованный Герберштейн относится, конечно, скептически, преследовали те же цели, какие преследовались и фантастическими россказнями волжских булгар про сопредельные с ними финские территории: желание запугать конкурентов и удержать за собою монополию торга с этими странами». Ко всему сказанному нужно прибавить, что легенда эта, несомненно, имевшая в своей основе какой-то первоначально непонятный реальный факт, сложилась еще в глубокой древности. Одно из первых указаний на нее мы находим еще у Геродота (IV, 25), который рассказывает, что в отдаленных частях Скифии на север от «плешивцев» и людей с козлиными ногами обитает парод, который спит в течение шести месяцев (к истории объяснения этой легенды у Геродота см.: Hauvette A. La geographie d'Herodote // Revue de philologie, de htterature et d'histoire ancienne. — 1889. — T 13. — P. 6). Нет ничего невероятного в том, что Герберштейн мог знать этот рассказ Геродота, однако, его собственное известие о лукоморцах основывается, конечно, не на античной легенде, а на русском источнике. В редакции, весьма близкой к гербершгейновской, тот же рассказ мы находим в русской статье, древнейший из известных списков которой относится к XV в.: «О человецех незнаемых в восточной стране»: «В той же стране (речь идет о северной Сибири], за теми людми, есть иная самоедь такова, как и прочий человеци: по зиме умирают на два месяца, умирают же тако: как где застанет которого в те месяци, то туто и сядет, а у него из носа вода изойдеть, как от потока, да вымерзнет к земли; и кто человек иные земли неведанием то только отразит, и него сопхнет с места, он умрет, то уже не оживет; а не сопхнет с места, то той оживет, и познает, и речет ему: "О тем мя еси, брате, поуродовал?" А оживают, как солнце на лето поворотится. Такоже на всяк год оживают и умирают» (Титов А. Сибирь в XVII веке. — М., 1890. — С. 4-5; Древности. - М., 1879. - № 14. - С. 306; Пыпин А.Н. Указ. соч. - Т. 4. - С. 187). Вскоре после Герберштейна Рафаэль Барберини, посетивший Москву в 1565 г., писал о лукоморцах то же, что и Герберштейн, рассказывая эту легенду со слов двух татар-охотников (хотя есть основание заподозрить правдивость этого известия, см. ниже: Барберини) и прибавляя: «Находя это довольно странным и чудным, я смеялся тому, но татары мне клялись, что эта сущая правда, и я, однакож, не довольствуясь этим, расспрашивал о такой диковинке еше у разных лиц, которые все мне отвечали, что действительно ходит такая молва и что все, кто ни придет оттуда, подтверждают это». Тот же рассказ мы встречаем у Гваньини (1578), взявшего его из книги Герберштейна, у Петрея, Олая Магнуса, Мейерберга и др. Косвенным подтверждением тому, что в Москве подобная легенда была действительно распространена в течение долгого времени, является запись Бернгарда Таннера, бывшего в Москве в 1579 г.; от других сочинений иностранцев о Московии сочинение Таннера отличается тем, что он почти не использовал сочинений своих предшественников, но писал на основании наблюдений, собранных им самим; о «ловцах соболей» на далеких северо-восточных окраинах Московского государства Таннер пишет: «Об этих людях москвитяне рассказывают, будто, прислонясь зимой к дереву, они от холода погружаются в такую спячку, что делаются точно мертвые, когда извергаемая из их ноздрей сопля образует столь длинную сосульку, что она достигает земли; с приходом же лета или даже начала весны они воскресают точно из мертвых и возвращаются к своим занятиям» (ЧОИДР. — 1891. — № 3. — С. 107). «Может быть, — замечает Замысловский, — сложившаяся в эпоху глубокой древности легенда об умирающих на зимние месяцы людях, обитателях крайнего севера, испытывала такие же странствования, как и некоторые другие баснословные предания, переносилась с юга на север и на азиатский восток все далее и далее, по мере того как расширялась область мира известного» (Герберштейн... — С. 419—420).

Комментаторы Герберштейна, насколько мне известно, еще не обратили внимания на одну любопытную подробность его рассказа, а именно па то, что лукоморцы умирают «в определенный день 27-го ноября, который у русских посвящен Св. Георгию», оживают же «чаще всего к 24 апреля», т.е. ко дню так называемого «весеннего Егория». Точные даты, приводимые Герберштейном, едва ли случайны, в связи с соответствием их двум «юрьевым дням» — весеннему и осеннему, и, может быть, при детальном сравнительном исследовании смогут пролить неожиданный свет на возникновение указанной легенды. Здесь достаточно напомнить, что по древнейшему житию святого (дошло до нас в греческом палимпсесте IV-V вв..), Георгий три раза умирает и три раза воскресает, подробность, удержанная в позднейших славянских и мусульманских сказаниях о нем (Ammaя М.О. Мусульманские сказания о св. Георгии по Ат-Табари // Этнографическое обозрение. — 1895. — Кн. 26. — С. 122—134), причем самое имя его (gewrgoV 'земледелец') объясняет, почему в цикле связанных с ним поверий и обрядов Георгий являлся покровителем земледелия и скотоводства; недаром посвященные ему дни могли служить для начала и окончания земледельческих работ. Так, например, чехи, обращаясь к св. Юрию 24 апреля, просили его, как и при заклинании весны, «отворить ключом землю»; в Кроатии и у словенцев, обряды которых могли быть известны Герберштейну, в Юрьев день хор водил за собою парня, с ног до головы покрытого зелеными ветками — «Зеленого Юрия». Писатель XVI в. — Менеций — рассказывает, что пруссы, литва и жмудь в день св. Георгия «имеют обыкновение приносить жертву Пергрубиусу, которого признают богом цветов и растений»; аналогичный рассказ находится и у Стрыйковского. По-видимому, мы имеем здесь на основе календарного совпадения сопоставление христианских преданий с дохристианским земледельческим культом. Неудивительно, что и Маннгардт в согласии со своей известной теорией почувствовал связь жития Георгия с «первичным мифическим представлением о Baumseele, о Vegetationsdaemon, то обмирающей, то возникающей к повой жизни» (Кирпичников А. Св. Георгий и Егорий Храбрый. — СПб., 1879. — С. 127 и след.; Веселовский А.Н. Св. Георгий в легенде, песне и обряде // Зап. АН. — 1880. — Т. 37. — С. 152—157; Аничков Е. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. — СПб., 1903. — Ч. 1. — С. 107, 233—239, 310—325). Все это подтверждает, что легенда о лукоморцах, согласно утверждению Герберштейна, действительно могла стоять в какой-то связи с культом св. Георгия на Руси. Г.А. Старцев (Самоеды. — Л., 1930. — С. 25) записал несколько самоедских сказок, очень близко соответствующих русским рассказам о лукоморцах и о людях с головой на груди. В одной из них говорится о том, что «были люди, жившие когда-то в соседстве с самоедами, и они при наступлении зимы лазили на деревья и, обхватив руками ствол дерева, умирали до весны. Весною люди эти оживали. Рот у этих людей вмещался на груди, так как у них не было головы». По другой сказке «дух смерти» убил свою жену «без головы, со ртом на груди» и женился на девушке-шаманке. Возможно, что Герберштейн и другие «иностранные писатели через посредство русских этнографических статей («Сказание о человецех незнаемых») записали обрывки самоедского эпоса в русской передаче; подробнее это мнение обосновано в моей статье «Сказания иностранцев о России и ненецкий эпос» (Сов. этнография. — 1935. — № 4—5. — С. 153—159).

12. необыкновенную и неизвестную в других странах торговлю]. Описанная Герберштейном так называемая немая торговля, представляющая собою одну из примитивнейших форм торгового обмена, засвидетельствована очень многими древнейшими и позднейшими писателями. Геродот рассказывает о подобной торговле финикиян с жителями африканских берегов; Плиний и Помпоний Мела упоминают о подобных же торговых сношениях между сингалезцами (жителями о-ва Тапробаны) и римскими торговцами, с одной стороны, и народом серами (под именем которых у римлян были известны китайцы) — с другой. «Эти древние известия, — замечает Анучин, — могли казаться баснословными, покуда не были получены подтверждения тому в новейшее время как из Африки, так и из Азии» (Древности. — М., 1879. — № 14. — С. 302—305). По словам Эренрейха, немая торговля еще в XX в. «у многих народов примитивной культуры, особенно южной Америки, Африки и Австралии, является единственной формой товарообмена» (Ztschr. fuer Ethnographic — 1905. — Bd 37. — S.229; ср.: Kulischer. Der Handel auf primitiven Kulturstufen // Zlschr. fuer Voelkerpsychologie und Sprachwissenschaft. — Bd 10. — S. 378 ff.). Хотя О. Schrader (Lingistisch-historische Forschungen zur Handelsgeschichte und Warenkunde. — Jena, 1886. — Bd 1. — S. 11) и полагает, что немая торговля «не была удостоверена у народов индогерманского происхождения», однако Max Foerster («Stummer Handel» und Wielandsage // Archiv fur das Studium der Neueren Sprachen und Literaturen. — 1907. — Bd 119. — S. 303-308) на основании анализа некоторых легендарных преданий пытался доказать, что ею пользовались древние германцы в их сношениях с кельтами (к литературе о «немой торговле», указанной Анучиным, прибавим еще: Schurtz H. Urgeschichte der Kultur. — Leipzig, 1900. — S. 287; Grierson Hamilton. The Silent Trade. — Edinburgh, 1903). Арабские путешественники, рассказывая о торговле волжских булгар с Югрой и «страною мрака», передают, что когда путешественники доезжают до «мрака» и делают там привал, то «каждый из них оставляет там товары, с которыми приехал, и возвращается в свою обычную стоянку. На следующий день они приходят снова для осмотра своего товара, и находят насупротив него (известное количество) соболей, белок и горностаев. Если хозяин товара доволен тем, что нашел насупротив своего товара, то он берет его, если же недоволен им, то оставляет его. Те, т.е. жители "мрака" набавляют его (своего товара), часто же убирают свой товар, оставляя (на месте) товар купцов. Так (происходит) купля и продажа их. Те, которые ездят сюда, не знают, кто покупает у них и кто продает им, джинны (духи) ли это или люди, и не видят никого» (Тизенгаузен В. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. — СПб , 1884. - Т 1: Извлечения из сочинений арабских. — С. 297-298; Ибн-Батута, «О стране мрака», XIV в.). «Подобные же известия, — пишет Анучин, — мы встречаем у Абуль-Феды, Бакуи и других арабских писателей, причем Абуль-Феда приписывает немой торг народам, живущим к северу от русских, а Бакуи говорит, что такой торг ведется болгарами в стране Uaisua или Ualsa, находящейся в трех месяцах пути на север» {извлечения из этих писателей приведены; Sommier St. Sirieni, Ostiacchi e samoiedi dell' Ob,— Firenze, 1887. — P. 44-45, Хвольсон Д.А. Известия о хозарах, буртасах и т.д. — СПб., 1869 — С. 188—189). Павел Иовий, со слов русского посла Дмитрия Герасимова, сообщает о таком же торге у лопарей со своими соседями; о том же сообщает и Шеффер (Lapland, 1657), замечая, впрочем, что «они (лопари) ведут торговлю не знаками, как прежде, а при помощи слов» (Древности. — М., 1879. — № 14. — С. 310-312), Анучин отмечает еще, что «свидетельство о немом торге мы имеем также в рассказе летописца со слов Гюряты Роговича (в XI в.)» и что в любопытной отписке Енисейского воеводы кн. К.О. Щербатого в сибирский приказ «О диких людях Чюлюгдеях» 1685 г. (напечатана в «Чтениях в Об-ве истории и древностей российских», 1888 г.) «зафиксировано старинное тунгусское предание о немом торге с каким-то народом, который занимался железной промышленностью». В другом месте (Указ. соч. — С. 305) Д. Анучин ставит «немой торг» в связь со старинным охотничьим обычаем и доныне существующим на севере: «Если кто (охотник, странник, торговец) найдет где в лесу пустую избушку и в ней какие-либо вещи, которые ему могут понадобиться, то он берет, что ему нужно, но оставляет взамен взятого предметы соответствующей годности и ценности или деньги. Обычай этот, по крайней мере, в прежнее время соблюдался свято».

13. возникают весьма частые споры и воины]. После этих слов в другом издании «Записок» Герберштейна прибавлены еще следующие слова (привожу по: Замысловский Е. Герберштейн... — С. 418): «Приморские места Лукоморий лесисты; в них лукоморцы живут, не строя вовсе домов. Хотя составитель этого дорожника говорил, что весьма многие племена Лукоморий подвластны князю московскому, однако, так как вблизи находится царство Тюмень, государь которого татарин и на их языке называется тюменским царем, т.е. rex in Tumen, и так как он не очень давно нанес большой урон московскому князю, то правдоподобно, что эти племена подвластны ему, потому что он им близкий сосед». «Это предположение, — замечает Замысловский (Там же. — С 419), — едва ли справедливо. Тюменского царя, о котором говорится в вышеприведенном известии, звали, как догадывается Лерберг, Мамуком. В 1496 г. он напал на Казань и ограбил ее, чем, вероятно, и причинил великому князю тот большой урон, о котором упоминает автор "Записок". Мамук перенес свою резиденцию из Тюмени в Сибирь, и умер в 1496 г. Его преемники еще менее, чем он сам, могли быть опасными соседями Московского государства, а потому предположение Герберштейна о зависимости Лукоморья от Тюмени лишено основания. Он же сообщает, что Тюмень зависела от югорских князей — данников московского государя, и это свидетельство не лишено вероятия».

14. живет народ каламы]. Комментаторы (Лерберг, Замысловский) не объясняют, ни какой народ может здесь иметься в виду, ни где находились Obiovua и Pogosa. По замечанию Замысловского (Там же. — С. 420-421), «на основании дальнейшего изложения можно прийти к заключению, что следует причислить к данникам великого князя народов, обитавших на западной стороне Обской долины»; отметим, однако, что в системе Подкаменной Тунгуски Енисейского округа есть р. Калами (Семенов П. Географическо-статистический словарь Российской империи. — СПб., 1865. — Т. 2. — С. 435).

15. до Золотой старухи]. См. ниже: Золотая баба.

16. Березва]. Е. Замысловский (Указ. соч. — С. 150. — Прим. 10) ссылается на то, что, по словам Миллера (Описание Сибирского царства. — СПб., 1787. — С. 111), берег на р.Тоболе называется березовым яром и что здесь находится деревня того же имени, но едва ли это говорит за то, что под именем Beresva Герберштейн мог понимать Тобол; скорее всего, здесь имеется в виду какая-нибудь другая, притом более мелкая, река; важно указание Герберштейна, что названные им Сосва и Березва «начинаются с горы Камень».

17. Данадим]. С.М. Соловьев в статье «Географические известия о древней России» (Отеч. зап. — 1843. — № 2. — С. 117) принимает Danadim Герберштейна за реку Тобольской губернии — Надым, берущую начало из большого оз. Тормлора, примыкающего с юга к топкому непроходимому болоту, а с севера — к высокому густому лесу (см. дневник Хондажевского, проехавшего зимою 1879 г. из Обдорска через р. Полуй к рекам Надыму и Ныде: Поездка до устья р. Надыма // Зап. ЗСОРГО. — 1880. — Т. 2); р. Надым является правым притоком Обской губы. Эта северная река, за исключением низовья, в общем мало исследована. По утверждению Г.М. Дмитриева-Садовникова (Река Надым // Ежегодник Тобол, губернского музея. — 1917. — Вып. 27. — С. 1—24). Надым — название самоедское (от Нады-ям 'богатое, обильное место'): «Первоначальным населением Надыма, из известных в настоящее время племен, были самоеды. Кто жил здесь раньше и кому принадлежат остатки глиняной посуды, встречающиеся в приобских городищах — неизвестно. Следующими за самоедами местными поселенцами были остяки, частью совершенно осамоедившиеся и из народа оседлого превратившиеся в кочевой».

18. Камень Большого Пояса]... ex monte Camen Bolschego Poiassa. В другом месте своей книги Герберштейн говорит, что, нося в различных местностях различные названия, горы на северо-востоке Европы имеют, однако, одно общее имя: Земной Пояс — Semnoi Poyas. Земной пояс — Уральский хребет. «Земной пояс, — замечает Замысловский, — может быть, было переводом названия инородческого и потому дано было хребту, принимаемому за естественную грань двух частей света, что он тянется на весьма значительном расстоянии от юга к северу, между тем как ширина его сравнительно ничтожна» (Замысловский Е. Герберштейн... — С. 128—130; о происхождении этого названия см. здесь же, с. 130—131 и Нитboldt A. Asie Central. — Paris, 1843. — Т. I. — P. 412, 471-472; Sommier St. Un estate in Siberia etc. - Firenze, 1885. - P. 271-272).

19. Золотая баба]. Рассказ о Золотой бабе приобрел большую известность в западно-европейской литературе XVI и 1-й половины XVII в.; редкий писатель, говоря о Московии, не упоминает о ней. В русской литературе впервые, кажется, она упоминается в Софийской первой летописи под 1398 г. по поводу кончины Стефана Пермского, где сказано, что он «живяше посреде неверных человек, ни бога знающих, ни закона водящих, моляшеся идолом, огню и воде, и камню, и Золотой бабе, и вълхвом, и древъю» (Полн. собр. рус. летописей. — СПб., 1851. — Т. 5. — С. 250). Далее, в послании митрополита Симона «Пермскому князю Матвею Михайловичу и всем пермичам большим людем и меньшим» (1510 г.) говорится о поклонении пермичей Золотой бабе и болвану Войпелю; «однако, в чем заключается это поклонение, из послания не видно, но, вероятно, до митрополита доходили очень скудные сведения об этой религии» (Трапезников В. Чудские идолы и пермские боги // Атеист. — 1930. — № 52. — С. 69 и след.). Между тем около того же времени сведения о Золотой бабе появились уже и в европейской литературе. Первым иностранцем, давшим ее описание, был М. Меховский; впрочем, весьма вероятно, что первый глухой намек на этого идола сделал уже Ю.П. Лэт. Меховский ок. 1517 г. получил известие от пленных москвитян, находившихся в Кракове: «За землею, называемою Вяткою, при проникновении в Скифию, — пишет он, — находится большой идол Zlotababa, что в переводе значит золотая женщина или старуха; окрестные народы чтут ее и поклоняются ей; никто, проходящий поблизости, чтобы гонять зверей или преследовать их на охоте, не минует ее с пустыми руками и без приношений; даже если у него нет ценного дара, то он бросает в жертву идолу хотя бы шкурку или вырванную из одежды шерстину и, благоговейно склонившись, проходит мимо». Следующим иностранцем, подробно описавшим идол, был Герберштейн (неточный перевод этого известия дан у И. Толстого и Н. Кондакова: Русские древности. — СПб., 1889. — Т. 3. — С. 32—33). См. также статью Саларева: О золотой бабе, северной богине // Вести. Европы. — 1815; копия ее — в бумагах Евгения Болховитинова (Петров Н.И. Описание рукописных собраний, находящихся в г. Киеве. — М., 1904. — Вып. 3. — С. 291). Рассказ Герберштейна с некоторыми вариациями повторен у Климента Адамса (1556) в его отчете королеве Марии о первом плавании англичан в Белое море («Anglorum Navigation, напечатан сначала в сборнике Гэклюйта, а затем вошел в компиляцию «Respublica Moscovlae et urbes» (Lugduni Batavorum, 1630); no мнению Х. Лопарева «описание идола у Кл. Адамса напоминает скорее шаманов»); из Герберштейна же, вероятно, взял этот рассказ Гваньини, прибавивший указание, что идол был «высечен из камня»: (?) — de lapidum excisum (рассказ Гваньини воспроизведен у нас ниже). Наконец к Герберштейну, вероятно, восходит также рассказ Тевэ (см. у нас ниже). Изображение Золотой бабы появилось также на ряде иностранных карт: у Антония Вида (1542), Ант. Дженкиисона (1562); изображена она также на обеих картах Герберштейна, причем любопытно, что рисунок мало в чем напоминает его собственный рассказ. На основании всех перечисленных известий по вопросу о Золотой бабе высказан был ряд догадок о ее происхождении, значении и т.д. Н. Костомаров (Славянская мифология.— Киев, 1847. — С. 30), комментируя рассказ Гваньини, обращал внимание на то, что этот идол, бывший в почете у финских народов, носил русское имя Златой бабы, что и дало ему повод заключить отсюда, что божество заимствовано от славян; делаемые им сближения Золотой бабы со славянской богиней Сива, или Жива, на основании показания Длугоша о горе, называемой Бабою («Baba, mons altissimus supra fluvium Sota»...), с находящимся на ней городе «Живце», конечно, совершенно произвольны и неправдоподобны. А.С. Уваров, исходя из указанного выше места Софийской летописи, предполагал, что этот идол был каменной бабой. Н.И. Веселовский в статьей «Мнимые каменные бабы» (Вестн. археологии и истории. — 1905. — Вып. 17. — С. 4—12) произвел пересмотр этого вопроса и пришел к заключению, что с каменными бабами Золотая баба не имеет ничего общего; «упоминание о детях указует скорее всего на эмблему плодородия». Н.С. Трубецкой (К вопросу о Золотой бабе // Этнографическое обозрение. — 1906. — Кн. 1—2. — С. 56—65) пытался еще более уточнить это соображение и на основании ряда сближений с вогульской мифологией пришел к заключению, что Золотая баба была изображением вогульской богини Куальтысьсан-торум. От русских исследователей ускользнули два иностранных мнения по этому поводу. Н. Michow (Die aеltesten Karten von Russland. — Hamburg, 1884. — S. 39—42), собрав ряд указаний о Златой бабе картографов и писателей, высказал предположение, что она была «сделанной из глины и позолоченной статуей мадонны, которая завезена и оставлена была на севере русскими во время одной из завоевательных экспедиций. По крайней мере, нечто подобное рассказывают о мужском идоле, который в эпоху покорения Сибири казаками был найден у остяков и по их собственным словам ранее почитался в России в качестве изображения Христа. Он был вылит из золота и сидел на блюде, так что вероятно это была крестильница. Остяки лили на нее воду и гадали, а, выпивая эту воду, были вполне уверены, что с ними отныне не случится никакого несчастья» (Mueller G.Fr. Sammlung Russischer Geschichte. - SPb., 1763-1764. - Bd 66. — S. 322; Миллер Ф.И. Описание Сибирского царства. — СПб., 1787. — Т. 1. — С. 155-157; ср.: Павловский В. Вогулы. — Казань, 1907. — С. 185). Эта догадка любопытна, но малоправдоподобна хотя бы уже потому что русские не имели скульптурных образов мадонн, а если и имели, то они резались из дерева (как, например, собранные в пермском музее интересные культовые деревянные скульптуры) и, кроме того, конечно, едва ли куда вывозились из церквей. В другой своей работе Н. Michow (Das erste Jahrhundert russischer Kartographie. — Hamburg, 1906. — S. 24) обращает внимание на то, что как описание Златой бабы, так и изображение ее на европейских картах уже в XVI в. пережило известную эволюцию. У М. Меховского (1517) она представляется обыкновенной женской статуей; на карте А. Вида (1542) она изображена в виде статуи, держащей рог изобилия; в копии этой карты, сделанной Hogenberg'oм (1570), она приняла вид мадонны и держит ребенка на руках; у Себ. Мюнстера (1544) ребенок превратился в золотую дубинку; изображение Золотой бабы на латинской карте Герберштейна походит на статую Минервы с копьем в руках, но на его же немецкой карте 1557 г. она опять представлена Золотой старухой («Guldene vetl»), сидящей на троне с ребенком на руках; наконец, на карте А. Дженкинсона (1562) Золотая баба изображена также мадонной, но не с одним, а уже с двумя детьми (ряд рисунков воспроизведен у Анучина: Древности. — М., 1879. — № 14. — С. 53—60) Эти изменения, которые претерпевало изображение Золотой бабы на Западе, свидетельствуют, конечно, о том, что сведения, доходившие о ней, были сбивчивы и противоречивы; поэтому при изучении вопроса было бы рискованно всецело основываться на европейских известиях, а тем более рисунках. Лишь одно обстоятельство заслуживает полного внимания. D. Morgan (Early voyages and Travels to Russia and Persia. — London, 1886. — Vol. 1. — P. CXXVIII-CXXIX) подметил, что чем позже встречается рассказ о Золотой бабе, тем дальше на восток отодвигается ее местопребывание; прежде всего ее помещают на территории Вятки или Перми; на карте Вида она помещена уже в Обдории (Abdoria), на запад от Оби; наконец, ее помещают на Обь или даже еще восточнее: у Петрея (1620), например, который сравнивает ее с Изидой, она помещена именно па берегах Оби. В XVII в. известия о Золотой бабе почти совсем прекращаются, хотя еще у Левека в его «Histoire de la Russie» мы найдем весьма фантастическую картинку с ее изображением. Перемещение идола с запада на восток — факт несомненный и требующий объяснения. Первоначально Золотая баба (если речь идет об одном идоле, а не о нескольких) находилась, видимо, на западе от Урала; об этом говорят русские свидетельства, приведенные выше. Нужно думать далее, что это был идол вогульский; попытки связать известия о Золотой бабе с зырянским Олимпом нужно признать неудачными. «Некоторые исследователи религиозной жизни Коми и их потомков культу Золотой бабы придают особое значение, — пишет М.А.Лебедев (Пермь Великая. Исторические очерки. — ЖМНП. — 1917. — № И—12. — С. 154—155), — и от ее имени склонны производить даже самое название зырян как "людей (кум — человек), почитающих з[с]ар женщину (ан)"». Но кажется, что это любительская филология: зырянское название кумира Зарни-ан (транскрипция Михайлова, см.: Красов. Зыряне и св. Стефан Пермский. — СПб., 1896. — С. 14) есть не что иное, как Золотая баба (золото — зарни, от иран. zaranja). Скорее всего, что культ Золотой бабы приписан зырянам ошибочно (Смирнов И.Н. Пермяки. — Казань, 1891. — С. 263). Наибольшее количество известий свидетельствует о том, что уже в середине XVI столетия Золотая баба находилась за Уралом. Ряд данных позволяет утверждать, что у вогулов в XVII и еще в XVIII вв. в глуши зауральских лесов находился ряд идолов, среди них, вероятно, и Золотая баба. Так, например, какой-то золотой идол находился в пещере верховьев Сосвы (Вестн. ИРГО. — 1857. — Т. 5. — С. 23-31); на р. Конде в непроходимой лесной чаще стоял главный идол вогульского народа, обоготворяемый также и остяками. «Внешний вид и устройство его неизвестны были и самим обоготворявшим. Постоянно охраняемая двумя стражами в красных одеждах, с копьями в руках, его кумирня была закрыта для вогулов. Один только старейший и главный шаман имел право входить в кумирню, узнавать волю идола, который, по словам вогулов, если требовал жертвы, то издавал голос младенца» (Завалишин Ипполит. Описание Западной Сибири. — М., 1862. — Т. 1. — С. 250—251, 286, Павловский В. Вогулы. — Казань, 1907. — С. 185—186); кажется, именно этого идола, которой, судя по указанию на младенца, мог быть и Золотой бабой, описывает и Григ. Новицкий в 1715 г., называя его Кондийским (Краткое описание о народе остяцком / Под ред. Л Н. Майкова. — СПб., 1884. — С. 56—59). Описание Золотой бабы сохранила нам сибирская летопись: «Ту бо у них молбише большее богыне древней, нага с сыном на стуле седящая, приемлюще дары от своих, и дающе ей статки во всяком промысле; а иже кто по обету не даст, мучит и томит; а кто принесет жалеючи к ней, тот перед нею пад умрет имяше бо жрение и съезд великий» (Краткая сибирская летопись (Кунгурская) / Изд Зоста. — СПб., 1880. — С. 21). Причина перенесения идола в отдаленные местности восточного Приуралья, на Конду и, наконец, в Обдорский край — по-видимому, завоевательные успехи сибирских казаков и распространение христианства, часто жестоко и насильственно прививавшегося инородческому населению Сибири. От одного старого вогула с р. Конды К.Д. Носилов записал любопытное предание о Золотой бабе. «Она не здесь, — рассказывал вогул, — но мы ее знаем. Она тогда же [с приходом русских] через наши леса была перенесена верными людьми на Обь; где она теперь, у остяков ли где в Казыме, у самоедов ли где в Тазу, я точно не знаю, но с той поры, как она здесь была, у нас остался с нее слиток — Серебряная баба, которая и до сих пор хранится у одного вогула в самой вершине нашей реки (Конды)."— Ты видел ее, дедушка? — спрашивал путешественник у рассказчика. — Не раз, не два видел на своем веку, ответил Савва. — Какая же она? — Серебряная... — На кого же походит? Как сделана? — На бабу походит, бабой и сделана... — Одета? — Нет, голая... Голая баба — и только. Сидит. Нос есть, глаза, губы, все есть, все сделано, как быть бабе... — Большая? — Нет, маленькая, всего с четверть, но тяжелая такая, литая; по Золотой бабе ее и лили в старое время; положили ту в песок с глиной, закопали в землю, растопили серебра ковш и вылили и обделали, и вот она и живет. — Где же она у этого ямнельского вогула хранится? — В юрте хранится, в переднем углу. Как зайдешь к нему в юрту, у него в переднем углу полочка небольшая сделана, занавесочкой закрыта, за ней в ящике старом она и сидит. Как откроешь ящик — и увидишь ее на собольей шкурке. — Что же ей приносят? — Большие шелковые платки, потом серебро она любит и шкурки дорогие. — Куда же это все после идет? — На нее идет, серебро кладут в ящик, шкурки стелют пол нее; платками ее закрывают, окутывают"» (Носилов К.Д. У вогулов. Очерки и наброски. — СПб., 1904. — С. 109—119. «О Серебряной бабе» см. еще. Инфантьев П.П. Путешествие в страну вогулов. — СПб., 1910). «Серебряная баба охранялась менее золотой, — замечает Н. Трубецкой (Этнографическое обозрение. — 1906. — № 1. — С. 52), — и финскому ученому Карьялайнену, кажется, удалось приобрести ее и перевезти в Гельсингфорс». По смыслу этого рассказа Золотая баба, с которой отлита была серебряная копия, уже своими размерами мало подходит к той, о которой рассказывают западно-европейские писатели. Однако записанное Носиловым предание интересно тем, что подтверждает существование у вогулов золотых женских идолов. Были они также и у остяков. М.А. Лебедев (Указ. соч. — С. 155) обращает внимание на то, что, по известию Герберштейна, Золотая баба стояла там, «где Обь впадает в океан, т.е. собственно уже в самоедско-вогульском крае, где женские кумиры довольно нередки, где и теперь на острове Я(л)мале находится жертвенное место самоедов — Яумал-хе (состоящее из семи отдельных куч идолов-сядаев), на поклонение которому они приезжают даже из Урала» (сведения об Яумал-хе: Житков Б. Краткий отчет о путешествии на полуостров Ялмал // Зап. РГО. — СПб., 1909. — Т. 38. — С. 482—483, 496); ср. замечание Ю.И. Кушелевского (Северный полюс и земля Ялмал. — СПб., 1868. — С. 114): «В настоящее время коренных идолов, напр., Золотой бабы и других уже нет, а существуют их копии, которые поддерживаются не народно, а избранными, в особенности шаманами, из одних только корыстолюбивых их видов»; никаких следов культа Золотой бабы ни у вогулов, ни у остяков не нашел St. Sommier (Un'estate in Siberia fra Ostiachi, Samoiedi etc. — Firenze, 1885. — P. 249-250). He знаю, на основании каких данных Хр. Лоларев (Самарово. Село Тобольской губ, и округа: Материалы и воспоминания о его прошлом. — СПб., 1892. — С. 3—4) полагает, что Золотая баба находилась «при самом впадении Иртыша в Обь у Белых гор (ныне деревня Белогорье)».

Остается еще упомянуть об одной гипотезе, недостаточно обоснованной, несмотря на то что она имеет уже двухвековую давность. Еще Страленберг (Historie der Reisen in Russland, Siberien und der Grossen Tartarey. — Leipzig, s a. — S. 103—105) высказал предположение, что Золотая баба — тот же идол, который под именем Иомалы описан в скандинавских сагах при рассказе о наездах скандинавов в Белое море. По известиям саг, этот идол биармийского божества находился в священной ограде близ северного берега Двины; он был из дерева, на шее имел драгоценное ожерелье, а на коленях держал чашу с монетами. Вспоминая, что «финские племена зовут своих божков Jumis, Jumala Junn» и что лопари «небесного бога называют Jmmel или Jubmal», Страленберг сопоставляет имя биармийского божества со шведскими словами Gammal и Gumma, которые означают 'Старик' и 'Старуха', и замечает при этом: «Как я сам приметил у остяков и у других сибирских язычников, они часто называют своих главнейших богов русскими словами "старик" и "старуха"»; отсюда он делает заключение о родстве биармийского божества с описанной у Герберштейна Золотой бабой. Недавно В. Трапезников (Указ. соч. — С. 69-70), сравнивая биармийскую Иомалу с «Иома-бабой», сверхестественным существом пермяцкой или зырянской демонологии, также утверждал, что скандинавы, судя по саге, ограбили храм Золотой бабы. Несмотря на соблазнительность этой гипотезы, ее следует признать пока недоказанной; не говоря уже о затруднительности пользования сагами как историческим источником (ср.: Кузнецов С.К. К вопросу о Биармии // Этнографическое обозрение. — 1905, — № 2-3), следует заметить, что новейшая лингвистика отказывается объяснить имя Иомалы из западно-финских языков; недавно А.И.Соболевский предложил сопоставить Иомалу с древнеиндийским божеством подземного мира Joma и с рассказом русской начальной летописи о божестве заволоцкой чуди, «сидящем» или «живущем» в бездне, т.е. в глубине земли (Древняя Пермь: К вопросу о Биармии // Изв. О-ва археологии, истории и этнографии при Казан, ун-те. — 1929. — Т. 34, вып. 3—4. — С. 22—26): если это предположение правильно, то сопоставление Иомалы с Золотой бабой отпадает само собой. Напомним кстати, что еще Н.С.Трубецкой (Этнографическое обозрение. — 1906. — № 1—2. — С. 55) довольно резко заявлял о том, что сопоставление Золотой бабы с Иомалой — «мысль совершенно нелепая и основанная на совершенном невежестве в области угро-финской этнографии», но все же думал, что Золотая баба была известна пермякам под именем Калдысин. Ничего не объясняет также и случайное звуковое сходство Иомалы и Ялмала, точнее Яумала (по Житкову, «яу-мал» — устье, конец реки; устье Обской губы, полуостров Ямал — «конец земли»), тем более, что не может быть и речи о путешествии скандинавов в XI в. к устью Оби (которое они, якобы, приняли за устье Двины), к жертвенному месту самоедов — Яумал-хе. На основании интересного собрания пермских деревянных скульптур, среди которых «имеются изображения с инородческими физиономиями», Н.Н. Серебренников (Пермская деревянная скульптура. — Пермь, 1928. — С. 35) высказал догадку, что «наиболее почитавшееся название — Сидящий спаситель заменило, по-видимому, особо чтимую прежде Златую бабу финно-угорских народов, которая, надо думать, по своей сидящей позе имеет что-то общее с сидящим Буддой восточных народностей, с которыми финно-угорские народы имели некоторое родство и по крови и еще больше по взаимодействию культур». J. Baddeley (Op. cit. — P. LIV) отождествляет Золотую бабу с «тибетской и китайской богиней бессмертия Kwan-In». О богине Kwan-In (Kva-non) и генетической связи ее с Авалокитешварой см.: Karutz, Maria in fernen Osten. — Muenchen, 1925. По вопросу о связи культа Золотой бабы с религиями Дальнего Востока нужны, однако, специальные разыскания, вне которых подобные догадки будут иметь мало цены.

20. Река Коссин]. Затруднительность географического приуроченья этого названия заключается в том, что через несколько слов Герберштейн упоминает о другой реке с весьма сходным именем Кассима. Если под Кассимой Герберштейн имел в виду р. Казым в бассейне Оби (литература о ней указана; Семенов П. Географическо-статистический словарь Рос. империи. — СПб., 1862. — Т. 2, — С. 429), то очень трудно принять мнение С.М.Соловьева (Отеч. зап. — 1853. — № 2), что под р. Коссин может иметься в виду р. Косья; ведь Герберштейн говорит, что Коссин вытекает из Лукоморских гор (из Урала? или Малого Алтая, по мнению Лерберга? ср. выше) и что Кассима начинается там же («из истоков той же реки...»); однако р. Косья составляет левый приток р. Усы, бывшей Архангельской губернии Мезенского уезда, а Казым, или Казыма, как утверждают, берет начало из оз. Тормлора и общее направление течения имеет к западу.

21. князь венца]. Из текста видно, что слово vuentza — не собственное имя, но о каком властителе идет речь, мы объяснить не умеем. Равным образом не поддается определению упомянутая Герберштейном «крепость Коссин». А. Дунин-Горкавич (Тобольский север. - СПб., 1904. - С. 54-58) высказал предположение, что «крепость Коссин» Герберштейна — Юильский городок.

22. Коссима]. Вероятно, Казым. Ср. выше: Коссин.

23. Таханин]. Штукенберг (Gydrographie des Russischen Reiches. — Bd 6. — S. 189) отказывается определить, какая река здесь имеется в виду. Е. Замысловский (Указ. соч. — С. 150) приводит следующее известие из «Дополнений к актам историческим» (1683—1699. — Т. 10, №80. — С. 392): «А из Томского города в Киргисскую землю<...> переходить многие рек и поперег: 1, река плавежная Ташма и т.д.»; но не обосновывает далее своего сближения. И.И. Полосин улавливает звуковое сходство Тахнипа и загадочной Тахчеи, Tachsea иностранцев. Прибавим, что у позднейших писателей та же река называется Tachnim (иногда Tachmin), например у Гваньини. Витсен полагал, что это название Енисея (Noord en Oost Tartarye. - Amsterdam, 1692. - P. 468, 477-480, 539). У J. Baddeley (Russia, Mongolia, China. -London, 1919. — Vol. 1. — P. LX) находим предположение, что под Тахнином имеется в виду р. Таз.

24. люди чудовищного вида]. Выше было уже указано, что в средние века вера в существование чудовищ, подобных описанным у Герберштейна, была сильно распространена. К приведенным рассказам Исидора Севильского, Павла Диакона, Адама Бременского и т.д. можно было бы прибавить ряд свидетельств более позднего времени. «Ведай, — говорит (в славянском переводе) один из знаменитых средневековых ученых — Раймонд Люллий, — ведай, иже людие разные образы плоти имеют: есть земля иде-же людие родятся с песьею головою; есть иные, где уши людям висят на плечах; есть, где родятся люди о единой ноге великой и тою (ногою) закрываются от солнца, а бегают вельми скоро без труда; есть еще и такий род человеческий, иже глав не имеют, но очи, уста и прочие чувства в грудях носят». Подобные рассказы распространялись на Западе не только в рукописях, вплоть до самого изобретения книгопечатания, но попали еще и в книги XVI в. Так, например, рассказ, почти дословно повторяющий Раймонда Люллия, мы находим в «Космографии» Себастьяна Мюнстера 1544 г.; к нему приложена и картинка (она воспроизведена и в нашей книге на с. 7). В течение всего XVI в. книга Мюнстера перепечатывалась много раз в переводах на различные европейские языки (Замысловский Е. Описание Литвы, Самогитии, Руссии и Московии Себастьяна Мюнстера // ЖМНП. — 1880. — № 9. — С. 66-123). Вспомним, что еще у Шекспира Гонзало говорит о Калибане («Буря», акт III, сцена 3):

Не верили, когда детьми мы были,

Что есть такие люди, которые имеют на груди

Свое лицо<..->.

Придется верить тем, которые, из странствий возвратившись,

О чудесах рассказывают нам.

Точно так же и Отелло (акт 1, сцена 3) рассказывал Дездемоне:

...О каннибалах, что

едят друг друга, об антропофагах

Растут их головы. Все это слушать

Серьезно полюбила Дездемона.

Предполагают, что эти известия о чудовищных людях (ср. слова о Калибане Стефано и Тринкуло: «Буря», акт II, сиена 2; акт III, сцена 2) взяты Шекспиром именно из «Космографии» Себ. Мюнстера, извлечения из которой вышли в английском переводе в 1572 и 1574 гг., однако о таких же людях рассказывает и мореплаватель В. Рэли (Raleigh) в книге «Открытие Гвианы» 1596 г. (Cawlev R.R. Shakespeare's use of the voyages in the «Tempest» // Publications of the Modern Language Association of America. — 1926. — Vol. 41, № 3. — P. 688—726); Мюнстер же, несомненно, пользовался рассказами Герберштейна. Что же касается Герберштейна, то хотя он и знал Плиния, Солина и т.д., у которых имеются подобные известия, по, занося в свою книгу известия о народах, живущих за р. Тахнином, пользовался не античными и не средневековыми сочинениями, а русскими источниками. Возникает, следовательно, вопрос о том, как эти сведения попали в «Русский дорожник», который был в руках у Герберштейна.

Еще Ф.И. Буслаев (Этнографические вымыслы наших предков //Сборник антропологических и этнографических статей о России и странах, ей принадлежащих. — М., 1868. — Кн. 1. — С. 93—101) указал, что главным источником сведений о чудовищных народах, распространявшихся в русской письменности до конца XVII в., а позднее перешедших и в лубочные издания, был переводный роман «История об Александре Македонском» («Александрия»). Роман этот пользовался у нас огромной популярностью и сохранился в большом количестве списков. Новгородцы еще в XI в. открыли след «поганых народов», заклепанных Александром в восточных горах к востоку от Югры: «Суть горы зайдуче луку моря, им же высота аки до небесе, и в горах тех кличь велик и говор, и секут гору, хотяще высечися; и в той горе просечено оконце мало, и туде молвять, и есть не розумети языку их» (Лаврентьевская летопись. — Л., 1926. — Вып. 1. — С. 107; интересную параллель см. в сказании, записанном в Северной Монголии, о народах, заклепанных Чингис-ханом: Изв. ВСОРГО. — Т. 15, № 1—2. — С. 11); вера в существование в Сибири чудовищных народов, о которых рассказывает «Александрия», была у нас настолько велика, что еще в конце XVII в. А.Ф. Палицын, читавший роман, как рассказывает СВ. Бахрушин, «пытался найти в Сибири местоположение "прехода великого Александра" и "превысокого холма Каракаура, иде же обитают люди единоногие и единорукие"» (Века: Ист. сб. — Пг., 1924. — Вып. 1. — С. 94). На карте С. Ремезова 1697 г. также отмечено около устья р. Амура: «До сего места Александр Македонский доходил, ружье спрятал, колокол оставил» (Григорьев А.В. Подлинная карта Сибири XVII века. — ЖМНП. - 1907. - № 10. — С. 377). В вошедшем в «Александрию» «Сказании об Индийском царстве» мы находим перечень чудовищ, сильно напоминающих те, о которых рассказывает Герберштейн; здесь являются «люди немы, иже кормляху дети в воде рыбами сырыми», «мнокли человеци (т.е. monoculi — одноглазые), а око им в чели»; со времени перевода на русский язык хроники Мартина Вельского явилось вторичное знакомство с чудовищами, носившими то же название, что и в «Сказании»; из хроники они попали в хронограф 2-й редакции, а отсюда и в азбуковники XVII в. (Попов А. Обзор хронографов. — М“ 1868. — Вып. 2. - С. 93, 97, 99; Истрин В. Сказание об Индейском царстве // Древности: Тр. славянской комиссии. — М., 1895.— Т. 1. — С. 13). В «Хронике» описываются «люди глаголемые сатыре [сатиры}, жилище их в лесах и по горам; а хожение их скоро, егда текут, никто не может настигнути их, а ходят наги, а живут со зверьми, а тела их обросли волосами, а языком не говорят, токмо гласом кричат» или «люди мономери зовомы, а инде монокули, а коли об одной ноге, а коли солнце печет, а он может покрытися ногою, как лапою» и т.д. Вероятно, уже в XV в. под воздействием подобных рассказов складываются и самостоятельные русские этнографические статьи. Один из наиболее интересных памятников подобного рода — статья «О человецех незнаемых в восточной стране». Напечатавший ее Д.Н.Анучин (К истории ознакомления с Сибирью до Ермака // Древности. — № 14. — С. 273) объясняет возникновение ее из ряда непонятых рассказчиком этнографических фактов (например, одежда самоедов, которая своим покроем могла дать повод к легенде о людях с лицом на груди); поэтому он отвергает влияние письменности на возникновение указанной статьи и приводит этому в доказательство то, что «большая часть переводных сочинений, содержащих рассказы о дивных людях, стала распространяться у нас сравнительно поздно, не ранее, надо полагать, XVI века» {Указ. соч. — С. 243); это неверно: «В XVв., — замечает В.М. Истрин, — была уже Александрия 2-й редакции, содержащая в себе сказание об Индейском царстве, которое сохранилось в ркп. XVв., а явилось оно след. раньше» (Указ. соч. — С. 46). Таким образом, нужно все-таки думать, что влияние письменности на статью «О человецех незнаемых» было возможно и что она создавалась под двойным воздействием письменных и устных известий; причем вторые, еще глухие, сбивчивые, непроверенные, наслаивались на прочно сидевшие в памяти русского книжника факты письменности, которым он слепо верил. Конечно, в отдельных случаях было возможно и обратное влияние; так, например, один из списков «Сказания об Индейском царстве», по указанию М.Н. Сперанского (Известия по русскому языку и словесности. — 1930. — Т. 3, кн. 2. — С. 398) «испытал на себе влияние статьи "О человецех незнаемых"»: это можно заключить по упоминанию самоедов. Во всяком случае, в «Сказании о человецех незнаемых» мы находим несколько рассказов, довольно близко соответствующих и герберштейновским: «В той же стране, за теми людми, над морем есть иная самоядь; по пуп люди мохнаты до долу, а от пупа вверх — как и прочий человеци<...> В той же стране, за теми людми, над тем же морем иная самоядь такова: вверху рты, рот на темени, а не говорят; а видение в пошлину человеци; а коли едят, и они крошат мясо или рыбу да кладут под колпакы или под шапку, и как почнут ясти, и они плечима движуть вверх и вниз<...> В той же стране есть такова самоедь: в пошлину аки человецы, но без голов; рты у них меж плечима, а очи в грудех. А ядь их головы сырые оленьи; и коли им ясти, и они головы оленьи взметывают себе в рот на плечи и на другый день измещут из себя туда же. А не говорят...» (Титов А. Сибирь в XVII веке. — М., 1890. — С. 4—5). Очень возможно, что этой статьей воспользовался автор того «Русского дорожника», который был в руках Герберштейна; впрочем, обращая внимание на то, что «в рассказах инородцев приуральских областей о людях, обитавших далее на востоке, могла быть примесь элемента чудесного». Замысловский (Указ. соч. — С. 133) предполагает, что, вероятно, именно «от этих инородцев русские слышали о необыкновенных людях, живущих за р. Тахнином». «Говорил же самоед Миклей нашему известному путешественнику Василию Николаевичу Латкину, записавшему с его слов драгоценный рассказ о жизни самоедов в тундре, что к востоку от р. Оби, за областью, обитаемой карачеями, "живут еще чудные люди: их можно видеть только издали, а подойдешь ближе — они скроются, а куда, никто не знает, видно — в землю уходят"» (Дневник В.Н. Латкина во время путешествия на Печору в 1840 и 1843 гг. // Зап. РГО. — 1853. - Кн. 7, ч. 1. - С. 249).

25. В реке Тахнине водится также некая рыба]. Е. Замысловский (Указ. соч. — С. 301. — Прим. 24), а за ним А.И. Малеин в примечаниях к своему переводу Герберштейна замечают, что «аналогичные рассказы нередки и у древних писателей», и ссылаются при этом на: Lenz H.O. Zoologie der alten Griechen und Roemer, deutsch in Auszuegen aus der Schriffen nebst Anmerkungen. — Gotha, 1856. — S. 495 f., однако здесь указано лишь то место из «Естественной истории» Плиния, где он, ссылаясь на Теофраста, рассказывает о необыкновенных рыбах, которые после обмеления рек живут в лужицах, а затем переходят по суше, употребляя свои плавники вм. ног и т.д. Аналогия рассказу Герберштейна, как видим, невелика. Скорее следует думать, что в основе его рассказа лежат сведения о тюленях и моржах (Lenz. Op. cit. — S. 262; см. у нас выше). Герберштейн — житель континентальной Европы - должен был иметь о них смутное представление.