СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Неудачная осада Азова Турками в 1641 году, и занятие ими крепости по оставлении оной Козаками.

Отрывок этот переведен иною с переведенного бароном Гаммером на английский язык турецкого сочинения Эвлия-эфенди, путешественника ХVII века (Narrative of travels in Europe, Asia and Afrika by Evliya Efendi etc. London. II, 1850. p. 59-67).

Так как Эвлия, во время осады Азова морскими и сухопутными силами Порты, находился, в качестве муэдзина в свите главноначальствующего Дели-Гуссейн-паши, и тут говорит о событиях, совершившихся на его глазах; то я и надеюсь, что свидетельство его о том, каким образом разыгрывалась эта кровавая драма, будет удостоена внимания со стороны русских читателей тем более, что и в делах, которые решаются пушками столько же как и в частных тяжбах, для узнания истины, необходимо держаться правила: audиatur еt altera pars).

Разумеется, при точки зрения фанатического мусульманина, удостоенного своими единоверцами прозвания «гафиза», за то что он знал коран наизусть, многие подробности его рассказа представятся в превратном виде. Но тем не менее правоверному туристу приходится неоднократно (особенно в глазах умеющих читать между строк) быть по неволе вернейшим свидетелем доблестной обороны крепости Донскими козаками, которые своим удальством и самоотвержением напоминают нам геройских защитников Севастополя, а посему самому заслуживают, чтобы и их подвиги не были забыты позднейшим потомством.

Примечания за текстом прибавлены мною.

Когда я, убогий Эвлия, находился при конийском аге янычар в Анапе ¹, султанский флот, явясь в Черное море, стал на якоре в тамошнем порте. Постояв там трое суток, в течение коих прибыли все малые суда, оставленные назади, корабли запаслись водою. С агою конийским я поднес некоторые подарки каймакаму янычар-аги. За тем представился господину великому адмиралу Дели-Гуссейн-паше, который назначил мне палатку и ежедневный корм, избрав меня своим муэдзином, и поместил на галере своего интенданта (Kiaya-weli). На следующий [162] день, 12 шабана 1053 года ² падишахский флаг был поднят и в полдень, по пушечному выстрелу, в знак, что флот снимался, мы оставили Анапу и направили свой курс к Азову.

По покорении Багдада, Мурату IV оставалось только овладеть Мальтою, но он скончался во время приготовлений к этой великой экспедиции: во флоте, который снаряжался для нее, находилось два огромных корабля в 300 пушек, названных Кара-маона ³.

По смерти султана неверные повсюду поднимали головы против Отоманской империи и крымский хан донес Кара-Мустафа-паше, великому везиру султана Ибрагима, что Русские напали на крымские и азовские области и их опустошали, и что сто тысяч Козаков овладели даже Азовом после сорокадневной осады. Восемьдесят тысяч из ших там осталось, прочие же, на полтораста чайках, разоряли берега Черного моря ⁴.

По получении таких известий в Константинополе султанские фирманы были обнародованы по всей Румелии. Ходжа-Гурджи -Канаан-паша, очаковский губернатор и губернатор Румелии окружили крепость азовскую с двадцатью осьми санджак-беками, сорока тысячами буджакских Татар, сорока тысячами неверных Молдован и Валахов и двадцатью тысячами Трансильванцев. С морской стороны стал султанский флот, состоявший из ста-пятидесяти галер, стольких же фрегатов, двухсот чаек и карамурзалей ⁵, всего четыреста судов, которые, взяв с собою сорок тысяч человек, снялись в анапском порте, минули устье Кубани и кре пость таманскую: на левой стороне остались Крым и мыс Килисседжик, на правой противуположной стороне— мыс Чука (Chucka), на полуострове Тамани. Расстояние между обоими пунктами не превышает одной мили, а за проливом находится море, называемое Азовским. Мы вошли в него при благоприятном ветре и бросили якоря в порте Белосарайском ⁶. Здесь аммуниция и провизия были нагружены на маленькие суда, называемые сандалами, саколевами, сарбунами и тунбазами ⁷ и отправлены тридцать миль далее, к крепости Азову, поелику галеры и чайки, для коих необходимо пять футов воды, тут не могут плавать на глубине, которая не превышает двух или трех футов. Белосарай, лежащий на западной оконечности степи Гейтат ⁸, местность пустынная, но по прибытии войска и флота много было построено балаганов для людей и для багажа, так что тут возник большой город, как бы предместье Азова. Сюда то прибыли из Черкесии, приписной к кафинскому округу, воины из колен: Джегаки (Shagak), Джане (Shana), Мохош (Meshukh), Тагаур (Takafer), Бездух (Bozuduk), Булуктай (Pultuktai), Хатукай (Khatukai), Кабарда (Kabartai) ⁹, да владетеля Дагестана, Шамхал-султана, сорок [163] тысяч человек отборного войска, с семи тысячами подвод, послуживших для транспорта части аммуниции и провизии к Азову.

Войска вошли в траншеи 21 шабана, а 25 того же месяца прибыли из Анатолии семь везиров, восемнадцать беглербегов, семьдесят санджаков и двести алайбегов (Alai-begs, полковники) со всеми займами и тимариотами с своими людьми (Jebelli), составляя сорок семь тысяч человек ¹⁰. Хан татарский, которому поручено было занять аванпосты, рассыпал по всему лагерю своих Ногайцев: Кечин-ногайцев, Шедак-ногайцев, Урумбит-ногайцев, Ширинлы, Мансурлы, Себунлы, Манкитлы, Накшиванлы, Чекешке, Ирбатлы, Ули, Оланлы, Бадраклы, Арслан-бег-или, Чобан-или, Деви-или, Неврус-или, — все Татары.

В эту же ночь неверные произвели в крепости большой шум криками и радостною пальбою (fireworks) по причине прибытия тысячи Козаков вниз по Дону, на пособие крепости и пальба продолжалась всю ночь, так что семьсот человек было убито. На следующий день хан крымский и паша силистрийский поставили стражу у берега Дона, дабы предупредить прибытие новых подкреплений неверных; отряды были отправлены для фуражировки, траншеи открыты в семи местах, и на стороне, где стоит памятник Иогурди-бабы, доведены до края рва. Лагерь мусульман был вне пушечных выстрелов из крепости. На следующий день Гуссейн-паша велел приготовить двенадцать больших пушек для атаки в траншеях Иогурды-бабы и в тоже самое время адмирал Сейявуш (Seyawush) паша отрядил сто лодок с десантным войском, которое вошло в траншеи со стороны водяной башни. Эти лодки ¹¹ охраняли берега Улутона, Деритона, Канлиджа ¹², Узеги и острова Тимура. Выше водяной башни войска анатолийские вошли в траншеи с восемью большими пушками и с десятью полками янычар; шесть полков и войска Карамании были поставлены в траншеи близ южных ворот; в траншеи же при запад ном предместье Таиак (Tayak) губернатор Силистрии Канаан-паша поместнл десять полков янычар, один полк оружейников (armourers; cf. I, 52: jebehjis) и один полк артиллеристов, с десятью большими орудиями; а так как неверные с своей стороны стреляли, то страшная борьба продолжалась до зари, в течение семи часов, с невероятным шумом и ревом. Утром найдено было семьсот мучеников, имущество коих поступило в казну.

Огонь снова начался и городские дома рушились; но стены крепко построенные Генуэзцами, все еще держались ¹³. Так прошло семь дней, во время коих главнокомандующий постоянно ходил по траншеям, ободряя мусульманских воинов словами и заботясь обо всем с благоразумием. Так [164] как были сделаны разные бреши, то несколько охотников вошло в одну из них без приказа и водрузили отоманское знамя на стену. Козаки, видя это, бросились на них в большом числе и подавили многих из них низвержением тяжелой корзины. Впрочем остальные так хорошо защищались на стене, что отоманское знамя под конец было водружено на семи пунктах, в сопровождении магометовой молитвы. Неверные, собравшись с силами и ворвавшись подобно стаду свиней с криком «не бойсь» (ne bose) побросали вниз мусульманских победителей, так что большое число знамен и трупов остались в брешах; но победители утешились мыслию, что им предназначено торжествовать в какой нибудь другой день; потому то десять дней спустя неверные подвергались постоянной тревоге.

Четыре тысячи Козаков, которые на сорока лодках (fircata) явились на помощь крепости, были встречены Канаан-пашою, коего пушки так успешно против них действовали, что они потеряли более тысячи человек, и мусульманам досталась столь великая добыча, что она им несколько помогла переносить лишения, с которыми они боролись. Их обрадовала мысль о близости общего приступа, поелику из всех башен крепости одна только осталась: все прочие превращены были в прах семидесятые орудиями. Но неверные тогда подрывались под землю, подобно столькими же Фергадам (Ferhad: герой романтической поэмы) и снова укреплялись таким об разом, что всякая попытка их взорвать на воздух миною ими была устраняема; землю же, выкопанную для ретраншементов, они бросали в воду. Будучи также весьма искусными минёрами, они не переставали даже делать мины под рекою, с помощью намазанных смолою лодок (with resined boats?). Таким образом они ослабляли действия отоманской армии сорок дней, в течение коих, не смотря на большую бдительность, многие неверные Козаки умели пробраться в крепость, бросаясь голыми в Дон и плывя под водою на спине с камышем во рту: оружие и аммуниция их складывалась в кожаные мешки, которые они плывя тащили за собою и таким способом давали пособие крепости.

Для предупреждения сего мусульмане заперли Дон частоколом, чрез который не было проходу даже рыбам и тем набирали много вещей неверных, которые, потеряв теперь всякую надежду на помощь, продолжали подземную войну, убивая большое число осаждающих. Распространился слух, что русский царь приближался с двадцатитысячным войском, и слух этот хотя и был только выдумкою неприятеля, тем не менее произвел большое замешательство. Все начальники и офицеры собрались на военный совет, чтобы взять в соображение, что взятие цитадели оказалось невозможным, хотя не оставалось целыми [165] ни одной стены; что следовало ожидать бунта янычар, не обязанных оставаться в траншеях более сорока дней; что с наступающей зимой Азовское море замерзнет; что сообщения прервутся и что флот, после дня Кассима (день св. Димитрия, 26 октября) будет в большой опасности; что армия останется без приюта и провизии, имея на севере землю неверных, а на востоке и юге соленовагые степи Гейгата. После долгих совещаний о всех этих обстоятельствах, Канаан-паша и Пиале-ага, киаиа арсенала, предложили назначить генеральный приступ следующего утра. По прочтении Фатиха (Fatihah, первая глава корана), ради сего решения, все войско чрезвычайно обрадовалось: ему были розданы семь тысяч мечей, две тысячи щитов, две тысячи мускетов, пять тысяч луков, сорок тысяч стрел, шесть тысяч галлебард, пять тысяч гранат и много оружия других родов; пушки гремели с семи сторон и крики Аллах! отзывались по всем степям Кипчака. Мусульмане вторглись в крепость и проникли до центра ее, где водрузили знамя и провозгласили молитву ислама.

Пушки тогда умолкли и раздавался только звук мечей. В течение семи с половиною часов мусульмане свирепствовали в замке как волки против овец и были запачканы кровью подобно мясникам. Это была полная победа, с которою только могут быть сравниваемы победы при Могаче и при Коссове.

Остальные неверные, скрываясь под землею, поднесли огонь в мины и отправили таким образом на тот свет большое число осаждавших; другие били их из бойниц так, что мусульмане были доведены до крайности.

Но как наступила ночь, а победители были истощены голодом и усталостью, то чауши звали их обратно, увещевая их отложить окончание дела до следующего дня. Они взяли с собою огромную добычу, всякого рода оружие и три тысячи голов неверных, да еще тысячу шестьсот пленных. Был сделан общий залп и мученики были похоронены по прочтении над ними надгробной молитвы. Раненые и изувеченные получили пенсии и были переданы на руки хирургам. Представлявшим головы давалась росписка на сто пиастров, и те, которые брали пленных могли считать их за собою. Были розданы челенги (chelenks, знаки отличия), займеты (ziamets, ленные поместья) тимары (такие же, но меньшие) и всякого рода военные награды; имущество же семисот убитых янычар было записано в казну. Из воинов действовавших по всем семи сторонам атаки, тысяча двести сделались мучениками и пошли на небо. В эту ночь неверные напрегали все свои силы для исправления укреплений замка, сооружения стен и рытья рвов, открытия бойниц и прицела пушек. Основание замка уподобилось стене Гог и Магог, к величайшему страху мусульман, которые, утешая [166] себя, говорили "человек предполагает, а Бог располагает" и дело свое поручали воле Божией.

Осаду продолжали, но уже не с таким единодушием как прежде, хотя с не меньшим рвением. Был созван новый военный совет по той причине, что оставалось тогда не более сорока дней до Кассима. В совете было положено поручить Герай-хану с семидесятью-тысячами регулярного войска и с двумястами тысяч конницы отправиться опустошать русские владения. Хан выполнил это поручение и на 14 день возвратился в отоманский лагерь под Азов с добычею, состоящей из сорока пяти тысяч пленных и двух сот тысяч лошадей, да кроме того из многих ценных вещей, шуб, богатой одежды и т. п.

Приходом хана сердца мусульман облегчились от грусти, видя торжественное шествие с пленными в оковах и крестами опрокинутыми вниз. Со времен Чингисхана Татары не делали добычи богаче этой. При виде сего шествия неверные в замке так возопили, что крики их слышны были на далеком расстоянии.

В ту же ночь семьдесят голодных, несчастных неверных выбежали из замка и были представлены главнокомандующему Гуссейн-паше. Некоторые из них приняли ислам и получили подарки, а за тем вместе с прочими были отправлены в замок Хорос-кермен, близ Азова ¹⁴.

При огромной добыче все стало чрезвычайно дешево в отоманском лагере, так что можно было купить лошадь за пиастр, девченку за пять, а мальчика за шесть пиастров. Благополучное возвращение татарской армии было празднуемо тройным залпом из ружей и из пушек и зажжением огней во всем лагере, в продолжении целой ночи.

Но так как зима приближалась, то снова состоялся совет, в котором участвовали старшины как регулярных войск, так и Татар, и единогласно триста везирей и офицеров различного чина подписали мнение, в котором говорили: что овладеть крепостью в том году было дело невозможное; что один из главных городов русских разрушен, более семидесяти тысяч неверных пленено и более ста тысяч убито.

В то же время двое из пленных были посланы обратно в крепость, чтобы там объявить, согласно данному им наставлению, что Турки в течение месяца взяли бы крепость, когда бы захотели; но что настоящею целью их было опустошение русской земли, чтобы возвратиться с богатою добычею и что эта именно цель была ими достигнута.

В ту же ночь, когда посланные отправились в Константинополь, мороз был так велик, что все мусульманские воины отчаялись его перенесть и пришли к тому за ключению, что солонцеватые степи Гейгата столь же немилостивы, как и Черное море. [167]

Наконец, когда уже никто не сомневался в невозможности овладеть замком, вся армия внезапно решилась снять осаду. Трубы затрубили, артиллерия и аммуниция были нагружены и отправлены в Белосарай, где флот стоял на якоре. Армия пошла разными путями, частью сухим путем, частью морем в Константинополь, частью же чрез кипчакскую степь, перейдя в шесть суток к реке Кубани, в Черкесию, Тамань и Крым некоторые наконец возвратились в свою родину Черкесию северным путем чрез степи Гейгата. При отплытии падишахова флота в Константинополь, главнокомандующий Гуссейн-паша разрешил мне провожать крымского хана в его землю, а флот султанский поплыл, уповая на Бога, вдоль Азовского моря ¹⁵.

Я покинул Азов с войском Герай-хана, состоявшим из восьмидесяти тысяч человек и из двадцати тысяч неверных Молдован и Валахов, и вместе с ними переправился чрез Дон, изливающийся в оконечность Азовского моря. По мелководию Большого Дона эти восемьдесят тысяч всадников переправились чрез него без малейшей трудности, так как вода достигала только до стремен, а Татары привязали свои вьюки и багаж к хвостам своих лошадей. По истечении двадцати двух часов вся армия находилась в противуположной степи Гейгата.

При урочище Биребай, прогив Азова, с западной стороны, протекает рукав Дона к Азовскому морю, разделившись на три канала; так как этот рукав долго течет чрез камыш, то вода его не очень сладка : прибрежные жители желтоватого цвета с видом нароста или зобом на шее. Вся армия тут остановилась на приятном цветистом луге и триста лошадей были зарезаны и съедены в тот вечер. Тут я в первый раз ел конину. Хотя я состоял при хане татарском, тем не менее я остался у киаия-бега племени Мансурлы, которого юрт находился в Крыму; именно им принадлежать округ Манкис-эли, близь Гёзлеве (Евпатория). Татарские лошади очень жирны и мясо их едва может быть отличено от мяса диких коз, и легко переваривается.

В следующее утро бубны загремели и мы прибыли, после перехода девяти часов, к реке Сют ¹⁶, чрез которую армия перебралась; затем мы остановились на ее берегу; но так как он был весьма болотист, то сотня лошадей и пятьдесят невольников утонули в болоте. Река сия берет свое начало в западных горах России и тут изливается в Азовское море. Она называется Сют (Sud) или Молочною рекою по беловатому цвету своему, происходящему от различных минеральных слоев, чрез которые она протекает. Для питья она не годится, производя зобы, или наросты на шее тех, кто ее пьет. По обе стороны этой [168] реки лежат семьдесят земледельческих городов и деревень, но они находятся в состояли не слишком цветущем, по причине грабежа крымских Татар. Эти местности все принадлежат Русским.

Отсюда мы дошли до широкой реки Миус (Mus), чрез которую с трудом переправились в это холодное время года; все оружие было положено в кожаные мешки. Вода в реке свежа, как в Доне, Днепре и Дунае и водятся в ней отличные рыбы. Течет она из северных гор России. Когда на следующий день после нашей переправы через нее, бубнами дан был знак, чтобы мы двигались далее, снег покрывал землю на три кубита. Мы провели ту ночь на снежной степи Кыпчака, а на следующий день прибыли к местности Бурумбай (Берда), где снова ночевали на снегу, а на следующий день, после шестнадцати часовой езды, достигли пределов Крыма.

Как раз в то время, когда мы хотели въезжать в крепость перекопскую (Oraghzi, т. е. Or-boghazi), прибыл из Константинополя курриер великого везиря Кара-Мустафа-паши, Кара-Реджиб-ага, с двадцатью верховыми; но немедленно возвратился с письмами хана в Константинополь, когда услышал печальную весть о невозможности взять Азов. Вместе с ханом я, бедный Эвлия, поехал в Бакчесарай, где мне назначили для жительства дом на берегу ручья Чурюк-су, где я спокойно провел зиму, не выезжая в степь. Но хан в предупреждение, чтобы неверные не послали подкреплений в замок азовский, три раза выходил, с сорока или пятидесятые тысячами человек конницы, под самые стены Азова и возвращался с пленными. Его везир (калга-султан) также сделал три наезда во внутренность России и возвратился в Крым с десятью тысячами невольников и с богатою добычею.

В начале весны приезжал каммергер Высокой Порты Гассан-ага и привез хану двенадцать тысяч червонцев, приходившихся на его долю в добыче и султанский фирманх, в котором было сказано, чтобы он готовился выступить под Азов при наступлении хорошего времени года. Хан принял приказ со всеми знаками покорности и доброй воли исполнить свои обязанности; табуны отогнаны были на сорок дней в луга, дабы откормились; а войско снова выступило в поход под Азов, которого гарнизон, принимая во внимание все бедствия осажденных, их потери и невозможность окончательно отстоять Крепость против отоманского могущества, ее оставило и разбежалось со всем оружием и багажем в разные другия крепости ¹⁷.

Хан татарский, прибыв к берегу реки Сют (здесь действительно Молочные воды), узнал от нескольких пленных, попавших в его руки, о бегстве гарнизона и [169] спешил по возможности дойти до самой крепости.

Он в ней не только не застал людей, но даже ни одного животного; там не осталось ни собаки, ни кошки, ни мыши. Уцелела одна только башня генуэзская.

Такие приятные вести были сообщены татарским ханом в Константинополь. Одиннадцать дней спустя, несколько русских шпионов, приплывших из Константинополя, схвачены и приведены к татарскому хану. Они сознались добровольно и откровенно, что при Порте находилось сорок шпионов, которые, осведомившись об огромных предуготовлениях в отоманском войске, посоветовали гарнизону выбраться из крепости — и что они сами, по своем прибыли туда, были пойманы Татарами. Эти шпионы были казнены.

13го числа того же месяца отоманский флот, под начальством Джуван-капуджи-баши везира Могаммед-паши, прибыл с большим торжеством, и нашел крепость пустою ¹⁸. Это приписывали в начале какой-то адской хитрости неверных и ждали трое суток; только на четвертый день мусульманская молитва была прочтена, а Молдованам и Валахам было приказано очищать крепость и за тем снова ее выстроить. Они, копая землю три дня, наконец добрались до ключевой воды, все суда были заняты перевозкою камня с старого монастыря на острове Тимурленк и перестройка крепости началась. В течение месяца две башни, превосходившие твердостью прежние генуэзские башни, были кончены, и в крымских историях упоминается время их построения и имя строителя. Крепость объявлена резиденциею санджак-бека, подведомственная» губернатору кафинскому. В ней был оставлен беглер-бек начальником двадцати полков янычар, шести — артиллерии, десяти оружейников, семи тысяч Татар, семи санджак-беков и двенадцати алай-беков, с двадцатью-шестью тысячами человек; семьдесят больших орудий поставлены на стенах, триста меньших — на краю рва. Вся перестройка и обделка крепости обошлась до пяти тысяч кошельков монеты ¹⁹.

Во время постройки Татары делали частые набеги на Россию и возвращались оттуда к отоманскому лагерю с пленными, числом от пятнадцати до двадцати тысяч. так что они продавались по десяти пиастров за голову.

Наконец московский царь, умоляя о пощаде и восклицая аман, аман (помилуй)! отправил послов в Константинополь. Когда кончилась постройка, главнокомандующий Могаммед-паша возвратился в Константинополь, а остальное войско было распущено по домам. Я снова последовал за [170] племенем Мансурлы и вместе с ним возвратился в Крым.

Двадцать дней мы провели в празднествах в Бахчесарае; за тем хан мне дозволил возвратиться в Константинополь, одарив меня кошельком пиастров, тремя невольниками, собольею шубою и халатом. Калга-султан и Нур-един-султан (два первые сановники двора татарского) и четырнадцать агов подарили мне, каждый, по невольнику, так что у меня, при четырех кошельках денег, их было довольно, с присовокуплением к ним восемнадцати, мною приобретенных в путешествии моем от Трапезунта в Мингрелию и Абхазию. Простившись с ханом и всею знатью и получив верховых лошадей от калги-султана, я пустился в путь в обществе нескольких друзей, которые меня провожали до Качи-дере ²⁰. Тут мы расстались; все мои приятели возвратились в Бахчесарай, между тем как я продолжал свой путь, направляясь к югу на расстояние шести часов до Балыклавы ²¹.

Комментарии

1. Не много выше (р. 38). Эвлия приводит предание, по которому крепость Анапа построена Александром Великим, прибывшим в эту местность, когда был занят сооружением стены для охранения своих владении против народов Гог и Магог.

Известно, что магометане, подобно христианам и евреям, первоначально отыскивали эту стену на Кавказе, но потом, когда с ним ближе познакомились, передвинули ее к Уралу и Алтаю, а наконец, когда и эти хребты соделались для них доступными, отождествили ее с знаменитою китайскою стеною.

Что впрочем прежнее мнение имело еще приверженцев гораздо позже, показывает нам не только приведенная заметка турецкого путешественника, но также следующий отрывок из путевых записок, его современника казанца Василия Гагары, (Временник Моск. Общ. Ист. и Древн. 1851, Иерусал. хожд. р. 14): «Да в той Грузинской земле есть межь великих гор щели, а в техь щелях заключены Александром Македонским звери Гохи и Магохи железными враты, кои нисаны в Апокалипсисе; они выдут при последнем времени, и пр.»

«Анапа», продолжает Эвлия, «принадлежала затем Генуэзцам и не могла быть взята Тамерланом, когда он, в своем походе против Тохтамыша, простер свое оружие до нее, разоривши города Дадиана, Геждек (Heshdek?) и другие, всего 700».

Крепость наш путешественник застал без гарнизона, но еще так хорошо сохранившеюся, как будто бы только что была построена; возле ней была деревня «Кабак», состоявшая из 150 домов. Наконец еще замечает, со слов «Демир-оглу-паши», что Анапа была резиденция «воеводы» санджака таманского кафинской области; что жители города принадлежали к племени Шефаки и были всегда готовы к возмущению; что порт анапский считался лучшим на Черном море и что Русские часто к нему приставали для ловли жемчужных раковин, действительно тут добываемых, почему и крепость была прозвана «Кеверган» (копь алмазов). Впрочем Эвлия заметил сам выше, что именем своим «Kevherpai Anapei» крепость по мнению других, обязана была яхонтам, изумруду, бирюзе и сердоликам, которыми вымощен был диван александровской крепости.

Из устава Officii Gazariae 1449 года мы усматриваем, что Генуэзцы имели не консула, но президента или коменданта в Анапе, которая в их актах и картах именуется «Мара» или «Мараriо.»

2. 1053 год геджры соответствует 164 2/3 году нашей эры. Между тем нам положительно известно, что Турки подступали к Азову в июне 1641 года (Арцыбышев, Повеств. о России, IV, 77 стр. Hammer, Gesch. d. osm. Reichs, III, 223; втор. изд.). По этому ясно, что при определении года похода ошибся или турецкий автор, или его переводчик.

3. «Le Маоnе» говорится в итальянском сочинении 1614 года (Jal. Glossaire naitique) «sono navi che s'usano nel Levante, ma sono rare; sono grandissimi navi, et s'assimigliano al galee grosse, o galeazze di Venetia» etc.

Вероятно подобного рода корабли Турки стали строить по примеру Итальянцев, судя по имени «Маона» или «Mahona», принятому обществом акционеров, которое было основано 29 капитанами генуэзскими, по взятии ими острова Хиоса в 1347 году. Не могу сказать почему именно общество так было названо, поелику ученые расходятся в мнениях касательно значения имени Маона. Некоторые (cf. Heyd, Le col. it. I, 388) производят это слово от греческого monaV, на том основании, что Маонезы обязывались всегда действовать соединенными силами, единодушно. По другим Итальянцы заимствовали слово Маона у Арабов, на языке коих оно значило пособие. (Diplomi arabi etc. изд. Amari, p. XXV). При таком раз ногласии позволено будет спросить, не от того ли сказанные большие суда были названы Итальянцами Магонами, что они впервые строились в порте «Mahon», на острове Минорке.

4. Козаки, овладевшие Азовом, как думают (Леонтьев, Розыск. на устьях Дона, в Пропилеях IV, 485), на короткое время, еще в 1572 году, вторично взяли эту крепость приступом в 1637 году при своем атамане Потапе Петрове, с помощью Запорожцев под начальством Михаила Татаринова (Арцыбышев, I. I. пр. 499). Заметка Эвлии , что они, еще до совершения сего подвига, отважными своими поисками, устрашали все берега Черного моря, совершенно справедлива, и сам он тому приводит примеры в разных местах своего сочинения.

Сказав, между прочим (II, 36), что они при Ахмеде I предали пламени город Акчешар и пытались хотя тщетно овладеть Амастрисом, — Эвлия передает известие, (р. 37 ср. I, 112) что они в 1616 году взяли Синоп в одну темную ночь и что по сему случаю великий везир Нассир-паша был казнен, за то, что скрыл этот факт пред султаном. За тем мы узнаем (II, р. 39) что при Магомете III впал в их руки Самсун, но что при Мураде IV, после поражения им нанесенного на Черном море капудан-пашою Раджабом, они вторично были разбиты во время осады Багдада (1638) Кара-Мустафа-пашою, который захватил часть их флота, вместе с атаманом. Остальные суда, числом до 130, спаслись в дельту Кубани, но там были окружены морскими и сухопутными силами Турок и Татар, под начальством паши Очаковского и хана Крымского. Тем не менее Козаки решились защищаться и только после семидневного сопротивления были преодолены Турками, которые вскоре после этой победы при «Адахуне» (1, 143) успели также изгнать Козаков из Азова. Что эти несчастия не положили конца набегам Козаков на турецкие владения, свидетельствует и Эвлия согласно с нашими летописями. Так он например говорит, что Козаки в 1064 (1654) году высадились близ Варны, но были поражены родным дядею его Мелек-Ахмед-пашою, который два года спустя изгнал их из Очакова, где он был губернатором, занимавши перед тем место великого везира (I, 158 и 152). Между тем, т. е. в 1065 году, Козаки овладели Гуниею (близ Батума) в бытность самого Эвлии в соседственном городе Тортуме. Когда же тамошний паша Гази-Сиди-Ахмед поспешил в поход, чтобы взять обратно Гунию, Эвлия его туда провожал. Вот его описание этого похода (11, 191):

«Мы шли целые сутки и на пути получали подкрепления, а в следующее утро остановились, на время, в одной долине. За тем мы, направляя путь свой к северу в течение целого дня и миновав границу Трапезунта, приблизились к Гунии, где мы встретились с отрядом Мингрельским, который шел на помощь паше и им был принят с почестями: этот отряд состоял из трех сот всадников хорошо вооруженных копьями и из каких нибудь тысячи карабинеров, от сорока до пятидесятилетних, странного вида и некрасивых, которых паша однако приветствовал лестными словами. Пройдя эту ночь вдоль по течению Джоруга (древний Акампис), мы к утру прибыли к крепости Гунии при Черном море и видели что она была наполнена неверными Козаками, которые, узнавши нас, вскричали: Jasus, Jasus (Иисус)! Семьдесят чаек были прикреплены канатами к берегу за крепостью, Паша с полтораста агами и со всеми воинами, к нему присоединившимися во время перехода, атаковали, при громких возгласах к Аллаху, находившиеся в реке суда, отрубили канаты и тем застали лодки уплыть в Черное море, убивая или забирая в плен тех, которые были оставлены для их стражи и переводя чайки в губу на пушечный вы стрел от крепости. Неверные, видя невозможность добраться до своих лодок, подняли крик на подобие свиней, которых заставляют подниматься, и начали стрелять. Мусульманские войска с своей стороны, делалп всевозможные приготовления для приступа и готовили лестницы из мачт и снастей взятых судов. Мингрельские и грузинские войска вошли во рвы среди белого дня; в тоже время стены были обстреливаемы и готовились к приступу со всех сторон. Сам паша так мужественно и умно вел атаку, что неверные, у которых недоставало времени опомниться, пытались добежать до нескольких лодок, оставленных в Джоруге. Те из лодок, которые были слишком нагружены, потонули; Козаки же какие переплыли на другой берег, были встречены выстрелами мусульман и отравились в ад. Из судов, находившихся в Джоруге, семнадцать были сожжены, а двести неверных, не могших возвратиться в крепость, взяты в плен; семьдесят мусульман пали мучениками в этом тройном приступе. Паша тогда хлопотал о скорейшем прибытии войск из батумского санджакства. Наконец явилось несколько тысяч Лазов, вооруженных копьями, шлемами, ружьями, с музыкою их воинских флейт, называемых зигула (Zigula) и с распущенными белыми знаменами. Присоединившись к паше, они остановились на берегу реки. Паша не дал им отдыхать ни одной минуты, ободрял их, обращаясь к ним на черкесском языке. И так собрано было большое число людей, которые носили землю и фашины в насыпи пред крепостью, к которой были приставлены осадные лестницы.

С соседних гор раздались крики Аллах! Мусульмане, наметав связки хворосту одну на другую, стали лезть по лестницам подобно паукам и козам Испира (турецкая форма имени армянской области Спер. или Сбер, отчины Багратидов); связки наваленные пред воротами были зажжены. Гази Ахмед-паша сам взлез на башню, находившуюся на восточном углу и примером своим ободрил всех, шедших на приступ. Ни паша ни воины не брали в рот куска хлеба, с утра до вечера. Когда уже крепость была взята, то мне, бедному Эвлии, суждено было счастие первому провозгласить с ее стен слова отоманской молитвы».

5. Карамурзалы или Карамурсалы были суда, весьма быстрые на ходу, обыкновенно окрашиваемые черным цветом. По турецки название их значит черный вестник (Jal, Gloss, naut. Par. 1858, s. v.)

6. Местность названная здесь «port of Balisira» без сомнения находилась возле косы, ныне известной под именем Белосарайской. Барбаро ее припоминает, называя ее Palastra, и под этим же именем она отмечена на современных ему компасных картах. Шарден эту косу имел в виду под своим Palestra, и ныне еще она слывет у моряков игальянских и греческих под именем Balestra. Далеко вдаваясь в море, коса эта не ускользнула от внимания древних Эллинов, как видно из карты Птолемея, где, на ее месте, читается приписка: AlsoV alieuma Qeou, т. е. роща, тоня божия. Без сомнения она так была названа потому, что тогда уже. как теперь, славилась рыбьим промыслом, да притом, быть может, изобиловала деревьями, которых теперь там немного. Впрочем в древности местности, посвященные богам, назывались иногда рощами, хотя в них и не было деревьев (Strabo, VII, 3 § 19 et passim).

По взятии Турками Азова обратно, белосарайское их поселение продолжало, кажется, существовать, ибо в другом месте своего сочинения (I, 93) Эвлия-эфенди помещает «Balisira» в число зависящих от кафинского округа санджакств, прибавляя, что оно, подобно прочим, было управляемо воеводою. По этому должно думать, что в числе тамошних жителей уже тогда преобладали Русские. Достоверно нам известно, что в начале следующего столетия белосарайское урочище принадлежало Запорожцам, замененным, по уничтожении Сечи, выселившимися из Крыма Греками, которые там построили селение Ялту, в недаль ном расстоянии от небольшой бухты, с давних пор славной по достоинству своей якорной стоянки и где теперь весьма кстати правительство устраивает порт.

7. В пространном словаре Жаля не объяснено значение имени «tunbaza», а по сему самому мне кажется, что эти суда (vasa, baza) преимущественно служили для плавания на Дону. При описании Азовского похода 1696 г., мы читаем в русском источнике (ср. Арцыбышев, I. с. кр. 1379).

«Неприятель (Турки) из кораблей .... выгрузился на 13 тунбас, для которых в провожатье были 11 укшолов», мне столь же мало известных, как и сарбуны, которые наш автор ставит рядом с тунбасами или тунбазами. Название саколева или tchacoleva (Motraye. Voyages II, 40) составлено, по Жалю, быть может, из итальянских слов sacco и levare, которые и ныне еще в употреблении в Греции для означения судна весьма быстрого на ходу. Но тому же автору известного рода суда были названы сандалами, или по сходству их с сандалиями (обувь) или потому, что нагружались особенного рода пшеницею, sandalum; или наконец, в следствие искажения в устах Турок греческого слова sangara, означавшего в древности челнок. Что турецкие сандалы были не так малы, говорит нам диакон Игнатий, в своем описании хождения Пименова (Ник. Лет. IV, 159 с сл.): «оттуда (из Пандораклии, Гераклеи) идохом в «сандалиях и ко Царюграду».

8. Тогда как Эвлия тут применяет название «Heihat sahrassi» к восточной только части степного пространства южной России или «Дешт-Кипчака» других восточных писателей, он, в других местах своих записок, принимает название «Heihat» в смысле более обширном. Так на пр. сказав, что в построенном на высокой скале замке Мангуп (Menkub) сохранились еще каменные столбы, к которым в старину прикреплялись корабли, он продолжает: «В те времена крымский полуостров, равнины «Heihat» и вся земля Славян покрыты были водами Черного моря, которое простиралось до моря Каспийского. Находясь в свите Ислам-Герая во время его похода против Московитян, сам я перешел равнину Гейгат. В местах остановки, в Кертмели, Бим и Ашим, где, по случаю недостатка воды, были вырыты колодцы, я нашел всякого рода морские остатки: скорлупы устриц, раков и раковин, что ясно свидетельствует, что эта обширная равнина была некогда частью Черного моря.

9. По Гаджи-Халфе, приведенном Березиным (Нашествие Батыя и пр. в Ж. М. Н. Просв. 1855, V. р. 101) Черкесы были подвластны 11 кабкам, или князьям, из коих впрочем трое не имели ничеи о общего с Отоманскою Портою, а именно: Тамань, Темрюк и Джегаки, исповедовавшие христианскую веру. Ислама придерживались остальные «восемь»: из коих однако, не знаю почему, исчислены только следующие семь: Большой Джане, Малый Джане, Бундук, (Бзедух), Хатукай, Булуктай, Бестени (Бисленей) и Кабарда (не две ли Кабарды: большая и малая?). Им соответствуют имена Черкесских колен, исчисленных нашим автором, если исключить первое, т. е. Джегаки, или «прибрежных», которые в то время могли отчасти уже исповедовать учение лже-пророка и тем охотнее принять участие в походе против Азова, свидетельствуемое нашим муэдзином.

10. Как всегда в подобных случаях, современники расходятся в мнениях касательно количества турецкой армии при осаде Азова. По показанию Козаков она состояла из 240,000 человек; по отписке московских переводчиков, находившихся в Константинополе — из 150,000. Вице-адмирал Крюйс, приведенный Леонтьевым (I и 488) считает 20,000 яничар, столько же спагов, 50,000 крымских Татар, 10,000 Черкесов, большое число Молдован и Валахов, с флотом состоявшим из 45 галер со многими меньшими судами. Как бы то ни было, числа приведенный нашим писателем-очевидцем, показывают , что Гаммер (1. с.) напрасно верил официальным турецким источникам, что в походе участвовало только несколько тысяч янычар и 38 галер.

Гарнизон крепости состоял, по Крюйсу же, только из 1,400 мужчин и 800 женщин, которые так же храбро защищали крепость, как и их мужья.

Числа эти барон Гаммер, по обычной ему рассеянности, заменяет 14,000 душ мужеского и 8,000 женского пола, ссылаясь на Лёвека. Но этот последний (Hist, de Russie ІV, 30), явно заимствовавший свое известие у Крюйса, довольствуется прибавлением нуля к числу одних только мужчин и тем вероятно подал повод г. Соловьеву (История России с древн. времен, М. 1859, IX, 296) сказать, что «по другим известиям осажденных было 14,000 мужчин и 800 женщин». В актах сказано, что Козаков в осаде было 5367, что не противуречило бы показанию Крюйса, так как мы узнаем от Эвлия, что к осажденным приходили неоднократно на помощь отважные их товарищи,

Замечу кстати, что г. Леонтьев ошибочно переносит осаду с 1641 года к следующему, а по сему самому не мог не придти к заключению, что Азов остался в руках Козаков до 1643 года. Г. Соловьев (I. с. 303) хотя и знает, что Турки осадили крепость в 1641 году, тем не менее оставляет в ней Козаков до 1643 года, по крайней мере во втором издании. В следующем указания на этот год не достает.

Что Козаки оставили Азов еще в году следовавшем непосредственно за годом осады, т. е. в 1642, а не 1643, явствует из грамоты царя Михаила Феодоровича, лета 7150 июля 27 дня (Материалы для ист. войска Донск. Новочерк. 1864, р. 80, 81), — согласно с показанием нашего путешественника, который, по возвращении своем в Азов, там уже не застал ни одной души.

11. Ясно, что автор здесь говорит о лодках или шлюпках, хотя он их называет фиркатами (fircata) т. е. именем, которое есть турецкая Форма слова fregata, происходящего, по Жалю, от греческого ajraktoV, судно без палубы. К судам такого рода принадлежали действительно фрегаты, не только средневековые, но и те, которые строились еще в XVI столетии и даже в первой половине XVII. К ним также должны быть причислены донские фиркаты нашего автора, так как еще в 1696 году «20 фуркат с пушками и со всякими припасами ... шли ... к Очакову», а из Очакова должны были идти в Казикерман (нынешний Берислав; см. Арцыбышев, 1. e, VI сf. 1386).

12. Об устьях Дона отзывается следующим образом безъименный турецкий автор, посетивший наш край около ста лет после Эвлия-эфенди (см. мою статью в Новоросс. Календ, на 1868 год). «В местности, именуемой Беш-тепе (пять холмов) река делится на два рукава, из коих больший, обращающийся к северу, называется Улутон. Другой в свою очередь делится также на два рукава, из коих один изливается в море мимо Азова, а потому называется Азак-су. Средний рукав называется Канлиджа».

Сравнивая эту заметку с действительностью, мы находим, что под «пятью холмами» или горами Безъименный мог только разуметь группу огромных курганов в Елисаветовской станице, видимую за 15 верст, известную ныне под именем «Пяти братов» и, по всей вероятности, означающую место, где находилась милезийская колония Танаис (Леонтьев, I. с. 513 cf. мои Notices s. 1. Gazarie в Мem. de l'Ac. des Sc. de S. P. X, 9).

Далее оказывается, что Улутон обо их путешественников, как поимени, так по направлению своего течения, совпадал с Мертвым Донцом, который действительно отделяется от главного русла не много выше Елисаветовской станицы. Подобным образом, мы убеждаемся в том. что Азак-су Безъименного был протекающий мимо Азова южный рукав Дона собственно, и что Канлиджа обоих авторов был отделяющийся от него, не много выше посада, рукав. который ныне называется Каланча, или в следствие искажения турецкого его имени, или-же, как думает Леонтьев, (490) потому, что на его берегах были построены, одна против другой, две сторожевые башни или каланчи. Деритон нашего автора мог совпадать с Азак-су Безыменного, или же с нынешнею Егурчею, отделяющеюся от Каланчи и омывающей большой сад Полушкина (см. план гирл Дона, 1851). Узеги явно ерик Узяк, отделяющейся от Дона не много ниже Азова и с ним снова соединяющейся при деревне тоже называемой Узяк.

Остров, образуемый рекою и ериком, легко мог быть назван именем Тамерлана, с тех пор как жителей соседственного города постигло несчастие с ним познакомиться.

13. По моему мнению эта заметка автора не позволяет более сомневаться в тождестве Таны с Азовом, оспориваемом г. Юргевичем (Зап. Общ. V, 835). Обстоятельство, что там ныне уже нет следов столь славных в свое время факторий генуэзской и венецианской, не может служить подпорою мнения г. профессора, как потому, что подобные следы не было найдены в какой либо другой местности в дальнем или ближнем расстоянии от Азова, так и по той причине, что нигде италиянский городе не подвергался бы до такой степени разрушению, как в этом самом Азаке, неоднократно бомбардируемом, вновь выстраиваемом, разумеется, с помощью полуразвалившихся прежних зданий и два раза даже систематически срытом, подобно Луксембургу.

Удивительно ли после этого, что тут именно Тана должна была испытывать справедливость изречения поэта: etiam periere ruinae !

При том мы узнаем от очевидца, столь же добросовестного, как и сведущего, т. е. от вице-адмирала Крюйса (см. Samml. Russ. Gesch. 1736, II, 85), что в конце XVII столетия можно было видеть еще в Азове генуэзские надписи на воротах и стенах церквей, в числе коих в 1641 году сильно пострадали церкви Иоанна предтечи и Николая чудотворца (Арцыбышев, I. с. пр. 480), но тем не менее, в 1696 году могли быть «починены» (ibid. пр. 1395). Первая из них в следующем году даже была совершенно возобновлена, как видно из статейного списка о походе боярина Шеина к Азову (Зап. Общ. VII, стр. 152). По выписке из бумаге, хранившихся в упраздненной крепости св. Димитрия Ростовского и мне обязательно сообщенной Н. Н. Мурзакевичем, оказывается, что по возвращении Азова Туркам, высланный оттуда в 1714 году тамошнего монастыря иеромонах Гавриил, с чудотворным образом Иоанна предтечи и церковною утварью переселился в «Траншемент» (на Васильевских буграх при Доне, в семи верстах выше Старого Черкасска).

14. Без сомнения «Хорос-кермен» совпадал с «хорошо обстроенным городом Хирсова», который, по свидетельству вышеупомянутого позднейшего писателя, лежал в двух почтах от Азова, на пути в землю Черкесов и по преданию был взят Тамерланом таким же способом, каким великая княгиня Ольга овладела Коростеном. Не имея под рукой никакой подробной истории Тамерлана, не могу сказать, говорится ли в какой нибудь из них о подобной хитрости с его стороны. Достоверно то, что завоеватель, по разрушении Азова, обратился против Черкесов и что жилища сих последних в те времена простирались до окрестностей сего города. По этому спрашивается, не была ли крепость Хорос или Хирсов тождественна с черкесскою крепостью Курлат, взятой Тамерланом после долгой осады, как читаем у Гаммера? Так как автор «Истории Золотой Орды» ничего не говорит о местоподожении этой крепости и Санкт-Петербургские слишком строгие его рецензенты Френ, Круг и Шмидт не пополняют этого недостатка, то я, к сожалению, лишен возможности определить степень вероятности ее тождества с Хорос-керменом нашего автора.

15. Что русское правительство умело ценить, как следовало, героизм, с которым Козаки противустояли в Азове ог ромным силам Порты, видно из грамоты царя Михаила Феодоровича 2 декабря 7150 (1641) года (Матер, для ист. Донск. войска, 70—75).

16. Из маршрута татарского войска, на обратном пути в Крым, видно, что Эвлия не упоминает о реке Молочной, хотя она по татарски называется Сити, т. е. именем которое имеет одинаковое значение с турецким словом «сют», молоко. На расстоянии каких нибудь 9 часов от Елисаветовской станицы, против которой должно было находиться урочище Бюребей, в котором остановилась армия по переходе обратно через Дон, нет реки, которая обозначалась бы теперь этим именем, почему и должно думать, что автор применил его, по какому нибудь недоумению, к одной из прибрежных рек между Мертвым Донцом и Миусом, или же что одна из них, на пример Самбек, в его время называлась Молочною или Ситою. Так как Татары этим же именем означали вероятно Мологу, то спрашивается: не находилось ли возле нее известное поле битвы, которое обыкновенно ищут при нынешней речке Сити, притоке Мологи с правой стороны. В противном случае пришлось бы допустить, что Молочная изливалась в Мологу.

17. Грамота царя Михаила Феодоровича от 27 июня 1150 (1642) года свидетельствует, что Козаки вышли из Азова вовсе не ради страха пред Турками, но во исполнение приказа царского, последовавшего 30 апреля того же 7150 года (Матер, для Ист. Донск. войска, 76-83).

18. В другом месте (I, 147) Эвлия говорит, что Джуван-Капуджи-баша, прибывши к Азову с 300 судами, там уже не застал Козаков. и что посему случаю говорили: Гуссейн-паша боролся, но Могаммед-паша восторжествовал без выстрела.

19. Тут же (I, 147) Эвлия говорит, что в течение семи месяцев была окончена, вся перестройка Азова и что сам имел случай видеть эту крепость в четвертом крымском походе, когда там перезимовал татарский хан с своею армиею.

20. В настоящее время долина речки Качи составляет как бы один большой сад, в верхней части которого должно было находиться урочище Качидере, в котором автор Сииа-Наме (Siyyah-Nameh, История путешествий) простился с крымскими своими друзьями, щедро одаренный ханом. Должно думать,, что хан крымский, о котором Эвлия здесь говорит (считая лишним передать нам его имя, так как у сего владетеля не было соправителей), был тот самый, с которым он перезимовал в Азове (1642-1643), стало быть младший сын Селамет-Герая Могаммед-Герай, вступивший на престоле в 1641 году по смерти старшего брата Бегадир-Герая (Hammer, Gesch. der Chane der Krim 122 и 126, см. его же Gesch. des Osm. R. III; 165 и ст. Григорьева, Мон. Джуд. в Зап. Общ. I, 310), который, участвовав в первом походе против Азова, по возвращении оттуда скончался, быть может (Begebenheиten von Asow etc. 86) от яда, которым паша силистрийский, на обратном пути из Азова, радушно принятый ханом в Гезлеве, с ним расплатился для того, чтобы свалить на него причину совместной неудачи под Азовом и тем себя оправдать пред Портою. Вероятно Эвлия-эфенди знал, что современники подозревали Канаан-пашу в совершении этого преступления и потому именно пред почел вовсе не говорить о смерти хана, последовавшей во время его собственного пребывания в Крыму.

21. К сожалению Эвлия, как сам замечает (II, 67), не мог осмотреть замок Балаклавы, так как он там немедленно сел в чайку, которая должна была отправиться в Константинополь, но брошена была бурею к берегу Болгарии, в недальнем расстоянии от Килгры (Kilghra) т. е. от мыса Калиакры. Радушно принятый дервишами, которые имели тут монастырь, он, по их раcсказам, распространяется в своих записках об основателе сего монастыря Сари-Салтуке и чудесах им творимых и передает нам между прочим, что ему поклонялись в России под именем св. Николая. За тем следует описание находившегося возле монастыря замка «Килгра», восстановленного по его словам очаковским наместником Насиф-паша-заде-Гусейном с тем, чтобы защищать окрестных жителей против набегов Козаков, под коими мы у него должны разуметь как Донских, так и Запорожских. О личном знакомстве своем с последними он еще говорит в другом месте своих записок (I, 163), которое мы здесь приведем, так как оно представляет некоторый интерес для тогдашней топографии здешнего края: «В 1079 (1668) году, в ночь вознесения Пророка, я достиг отоманской границы (по возвраицении из путешествия по Германии, Голландии, Дании, Швеции и Польше) у замка «Тоган-кешесд», на Днестре (вероятно он хотел сказать на Днепре, потому что явно говорит о замке Туган на острове, возле Берислава)». В этой местности, куда меня проводили Козаки, я увидел свет в мечети и впервые, после долгого отсутствия, слышал голос, призывающий магометан к молитве. Но так как по захождении солнца врата замка были заперты, то я провел ночь вне оного в одном заведении, где продавали бузу (Buzahouse) и переправился утром в Шахин-кeрман «(Dzian-crimenda у Боплана. который однако смешал эту крепость с Очаковом, Шан-керман, по Зотову (Зап. Общ, II, 645), Шин-герай, по Мышецкому (Ист. о. Коз. Зап. 12), Sahni-kermen, в мирном договоре 1700 года, около Каховки), откуда в три дня я прибыл в Крым, a затем. чрез Дагестан отправился в Россию, довершая таким образом мои странствования по семи климатам. Путешествовав семьдесят дней с русским посольством и присоединившись к свите Ак-Могаммед-паши я возвратился в Крым. Одаренный татарским ханом Чобан-герай-оглу (т. е. Адильгерай, 1658-1670), я оттуда в 18 дней возвратился в Константинополь».

ОДЕССА 1869.

Ф. Брун

Д. Ч. О.